— Абстрактный вопрос. Я же тогда ничего этого не знал.
      — Дело не в том, что ты знал, но что ты мог? Что вмещалось в твоей душе?
      — Понимаю… Что ж, может, ты и прав… — Робер стал у окна, глубоко вдохнул влажный ночной воздух. — Может, война сместила и раздробила многое в наших душах. Изменился мир, изменились и мы. До войны мы те могли подумать, что вот такой ночной дождь над Парижем способен убить человека,
      — сейчас мы знаем, что это возможно. Но вряд ли человечество изменилось так уж радикально — и в плохом и в хорошем смысле. Человек остается человеком, хотя все очень усложнилось и запуталось… Разве совсем исчезли мерки добра и ала?
      — Я этого вовсе не думаю. Я вообще говорил не обо всем человечестве… хотя…
      Робер повернулся к нему.
      — Ты мне ответь все-таки: что сделал бы ты на моем месте? Ждал бы катастрофы сложа руки? Или все же попробовал бы вмешаться, спасти то, что можно спасти? Даже если б надежда на успех была очень мала? Даже если б ты рисковал прожить остаток дней, терзаясь угрызениями совести? Что сделал бы ты, Марсель, на моем месте?
      Марсель долго молчал. Потом он поднял глаза.
      — Не знаю… — сказал он тихо. — По совести говоря, не знаю…