Он ускорил шаги. Альбер поспешил за ним, невольно оглядываясь на мрачный дом.
      – Он сразу умер… – пробормотал профессор Лоран. – Когда я сбежал вниз, он хрипел… он уже не узнал меня…
 
      Секретарша сказала, что мсье Шамфор просит их войти. Они вошли. Шамфор стоял у окна.
      – Я не пойму, Лоран, чего вы добиваетесь, – сказал он, не здороваясь. – Я же объяснил этому молодому человеку, что не имею возможности далее помогать вам.
      – Почему же вы не имеете возможности? – устало спросил профессор-и сел, не ожидая приглашения.
      Шамфор впервые посмотрел на него – до тех пор он стоял вполоборота к посетителям и не поднимал глаз. Его мохнатые черные брови взлетели к полуседым курчавым волосам, толстые негритянские губы раскрылись.
      – Да что это с вами, Лоран! – с ужасом сказал он. – Вы черт знает на что похожи! Больны вы, что ли?
      – Нет, просто устал. И потом – Сиаль-5. Вы же знаете… – Профессор Лоран криво усмехнулся.
      – Черт знает что! – повторил Шамфор растерянно. Он уселся рядом с профессором, кивком указал Альберу на стул. – Так-так! Вот она, эта ваша штука в действии. Помните, как вы ликовали тогда: «Сиаль-5 помогает обгонять время! Он помогает красть время у самого себя, вот что». Есть предел физиологической выносливости организма, я ведь вам говорил.
      – Я слыхал. Нет предела только для ваших полупроводников.
      – Конечно. На то они и полупроводники, – не то насмешливо, не то грустно отозвался Шамфор. – Ладно, я сдаюсь, вы добили меня своим видом. Выкладывайте, что вам нужно от моих полупроводников и пластмасс.
      Он слушал, и толстые губы его кривились в презрительной и жалостливой усмешке.
      – Ну к чему это все, Лоран? – сказал он наконец. – Я сделаю, конечно, мне это не так уж трудно. Почти все может сойти за заказ для клиники, ну, а остальное я как-нибудь тоже объясню своим ребятам… Ох, и надоели мне эти ваши тайны! Но скажите: чего вы хотите добиться? Вам мало Сент-Ива, хочется и самому вслед за ним? Вы видите: я даже сердиться на вас перестал, уж слишком меня пугает то, что вы делаете с собой. Сколько вы еще рассчитываете протянуть в таких нечеловеческих условиях? И во имя чего?
      Профессор Лоран молчал, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.
      – Я в самом деле очень устал, Шамфор, – тихо сказал он наконец. – Я и сам не знаю, долго ли протяну. Но если я брошу дело, не докончив, то мне прямая дорога либо в Сену, либо в психиатрическую клинику. Я этого наверняка не выдержу. Да и как бросить? Вы не вполне представляете себе, в каком положении у меня дела… – Он опять помолчал. – Я обычно чувствую себя лучше – очевидно, резкая перемена обстановки… свежий воздух… Я ведь больше года сидел взаперти, даже в сад боялся выйти…
      – Сделать вам укол? – спросил Шамфор.
      Профессор Лоран отрицательно покачал головой:
      – Нет, просто придется принять добавочную дозу…
      Он достал из стеклянной трубочки желтую крупинку, проглотил ее и опять откинул голову на спинку кресла. Через минуту-две лицо его оживилось, глаза заблестели.
      – Вот вам Сиаль-5 в действии, – заметил он с иронической усмешкой. – Опыт, как в лаборатории.
      Шамфор шумно вздохнул:
      – Повторяю, мне хотелось бы знать, чем и когда кончится вся эта занимательная история. Чего вы рассчитываете добиться в ближайшее время?
      – Демонстрации, – сказал профессор Лоран. – Мишель, в сущности, почти готов для демонстрации. Но хотелось бы еще подготовить, по крайней мере, Франсуа. Одного мало. Специалистам можно показать и Пьера, и Поля. Они оценят. Но для широкой аудитории Пьер и Поль не подходят. А одного Мишеля
      – мало. Поэтому я и просил вас сделать Франсуа лицо. Только индивидуальное. У Мишеля слишком правильные черты, а это производит неестественное впечатление. Я сам этого не замечал, но вот Дюкло говорит… да и другие тоже…
      – Ах, у вас большой штат? – живо заинтересовался Шамфор. – Вы все-таки решились?
      – У меня три помощника. Со вчерашнего дня, – неохотно ответил Лоран. – Да, так вот, Франсуа нужно было бы что-то простое, волевое, может быть, грубоватое… как бы вам объяснить? И не белое лицо, а смуглое или слегка красноватое. Я бы и Мишелю переделал лицо, да боюсь его травмировать: он слишком нужен мне…
      Шамфор думал, смешно оттопырив толстые губы.
      – А если б я с вами пошел, Лоран? – вдруг сказал он. – В вашу лабораторию? На месте било бы легче сообразить, что и как вам сделать.
      – Это самое лучшее, что можно придумать! – Лоран встал, подошел к Шамфору, поглядел ему в глаза. – Мне кажется, что я возвращаюсь в прошлое…
      Шамфор отвел глаза. Лицо его, только что сиявшее оживлением, помрачнело.
      – Прошлого не вернешь, – сказал он. – Не вернешь ни жизни Сент-Иву, ни здоровья вам… Ну ладно, показывайте мне свою чертовщину.
      На улице Лоран вдруг забеспокоился и настоял на том, чтобы взять такси.
      – Меня слишком долго не было в лаборатории, – сказал он. – А Жозеф и Леруа – новички.
 
      – Удачно я вас привел, Шамфор, нечего сказать! – Профессор Лоран устало провел рукой по лбу и повернулся к Мишелю. – Ты же за ним наблюдал. Как ты мог допустить это?
      – Я ожидал совсем другого, – сказал Мишель. – Я убрал от него все опасные предметы. Я думал, он нападет на нас. А этого я не мог предусмотреть… это слишком нелепо.
      – Вот как! – вмешался Шамфор. – Ты, значит, считаешь, что самоубийство нелепо, а убийство – нет?
      – Убийство тоже нелепо, – спокойно пояснил Мишель. – Полю нет никакого смысла убивать меня или профессора. Но у Поля есть представление, что мы его ненавидим. Кроме того, у него, как и у всех нас, бывают опасные вспышки двигательного возбуждения.
      Шамфор не отрываясь глядел на него.
      – Как у всех, сказал ты? – переспросил он. – Значит, у тебя тоже?
      – Да. Сейчас – менее сильно. Но вы же помните, как было с Сент-Ивом, – неожиданно ответил Мишель своим ровным голосом.
      Шамфор вскочил. Его смуглое скуластое лицо посерело. Профессор Лоран прикусил губы.
      – Я вас не успел предупредить, Шамфор, – сказал он очень тихо. – Я сам лишь недавно обнаружил, что Мишель помнит Сент-Ива. Оказывается, он и вас помнит.
      – Конечно, я помню вас, Шамфор. – Блестящие синие глаза Мишеля внимательно вглядывались в лицо Шамфора. – Вы мало изменились за эти три года. Это интересно. Значит, не все люди меняются так быстро, как профессор Лоран. Я так и предполагал, но хотел проверить это на опыте. Это правильное суждение?
      – Разве ты умеешь рассуждать неправильно? – принужденно улыбаясь, сказал профессор Лоран. – Перед вами, Шамфор, образчик несокрушимой логики.
      – Ваш первый ученик? – Шамфор усмехнулся. – Д-да, любопытно… А не хотите ли в таком случае познакомиться с моим первым учеником? Насколько я понимаю, у вас в ближайшие часы будет все спокойно. Вот и пойдемте.
      – Хорошо. – Профессор Лоран еще раз проверил пульс у Поля, потом встал.
      – Мы можем пойти. Дюкло, вы с нами. А вас обоих я прошу подежурить здесь. Как здоровье Луизы?
      – Ей лучше, – тихо отрапортовал Роже, выдвигаясь вперед, хотя профессор обращался к Раймону. – Она выпила чашку бульона, съела котлетку. Но ей нужен полный покой. Пускай лежит.
      – Вы, я вижу, настоящий клад, Леруа. – Профессор Лоран слегка усмехнулся. – Значит, Луиза у себя? Тогда я на минутку загляну к ней, а потом мы пойдем.
      – Ладно, я пока посмотрю вашего Франсуа, – сказал Шамфор.
      – Мишель вам все объяснит, – кинул профессор Лоран с порога.
      – Вот как? – Шамфор покосился на Мишеля. – Ну что ж, объясняй.
      Они пошли к Франсуа, неподвижно лежащему на кушетке. Раймон, подумав, направился вслед за ними. Альбер и Роже посмотрели друг на друга.
      – Ну, как дела, дружище? – спросил Альбер. – Не сердишься на меня?
      – Брось об этом говорить! Решено – я тут, что бы ни было. Без Роже Леруа эти молодчики вас прикончат в два счета, поверь мне. Я нарочно присмотрел себе диван внизу у лестницы – если начнется у вас тут заваруха, я сразу услышу и прибегу. А уж вы с Жозефом тут спать будете. В обнимку с этими красавчиками! – Он подмигнул. – Ох, и веселенькая история! Посмотрел бы ты, как я этого самого Франсуа на пол бабахнул. А сильный, черт! Куда там его еще джиу-джитсу учить, он и так быку шею скрутит.
      Он внимательно разглядывал Мишеля, который с очень деловым видом что-то объяснял Шамфору.
      – Ты все же выбери часок и объясни мне как следует, что означает вся эта штука. – Роже повел рукой по лаборатории. – Как это делается и для чего. Ладно?
      – Присоединяюсь к этой просьбе, – сказал Раймон, подходя. – Я, признаться, ровно ничего не понимаю, что здесь творится. А ведь надо же хоть немного разобраться.
      – Ребята, дайте мне самому хоть немного разобраться! – взмолился Альбер. – Я уже основательно позабыл даже то, чему нас учили на медицинском факультете. А здесь кто хочешь станет в тупик. Ничего подобного в мире нет, поймите.
      – Расскажи хоть что-нибудь, – настаивал Роже. – Все равно ты понимаешь больше нас в этом деле.
      – Ладно, объясню, как только будет подходящая минутка, – пообещал Альбер, вздыхая.
      Вернулся профессор Лоран.
      – Я все понял и усвоил, – сказал Шамфор. – Сделаю в ближайшие дни. Но вот Мишель считает, что эта операция очень опасна.
      – Да, я не знал, что вы хотите переделывать ему лицо, – сказал Мишель.
      – Франсуа нужно либо переделывать мозг оперативным путем, либо попробовать другие сочетания гормонов и лекарственных смесей. А в теперешнем его состоянии всякая другая операция может совершенно вывести его из равновесия. Наркоз, физическая травма, потеря крови, процесс приживления…
      – Ты помнишь это по себе? – быстро спросил профессор Лоран. – Да, конечно. Но ведь с тех пор нам кое-чего удалось добиться. Вот посмотри: Франсуа вчера рассек мне лоб, и я тут же смочил рану Бисти-3. Боль и кровотечение прекратились почти сразу, а заживление идет блестяще…
      Раймон поглядел на тонкую красноватую линяю, пересекающую лоб профессора. Так это все, что осталось, от вчерашнего зияющего разреза?
      – Наркоз можно сделать местный, боли не будет… – продолжал профессор.
      – Франсуа не сможет сказать, больно ли ему. Ему будет, может быть, очень больно или вообще плохо, а мы примем это за ярость или двигательное возбуждение. Это очень опасно. Я сам плохо понимаю Франсуа, даже когда он в нормальном состоянии. И зачем вам готовить для демонстрации Франсуа, если он не умеет говорить? Вы же сами считали, что это произведет отрицательное впечатление.
      – Хорошо, но что же мне делать, по-твоему? – серьезно спросил профессор Лоран. – Готовить Поля?
      – Поль тоже не годится, совсем не годится. Неизвестно к тому же, каким он проснется, как все это на него повлияло… Нет, лучше демонстрировать меня одного. Если мне станет плохо, можно пустить в ход Т-21. А может быть, все обойдется спокойно. У меня пока что было только два приступа… если не считать того, первого периода.
      – Возможно, ты прав, – неуверенно произнес профессор Лоран. – Но мне кажется, что Франсуа можно как следует подготовить к операции… ну, скажем, за неделю. Наконец, можно рискнуть заодно проделать и операцию на мозге. Это ведь, в сущности, не так сложно, то, что я решусь с ним делать…
      – Вы боитесь погубить математические способности Франсуа, а рискуете погубить себя и все свое дело, – бесстрастно сказал Мишель, словно констатируя факт, а не споря. – Между тем Франсуа, если его привести в порядок, может быть в высшей степени интересен для демонстрации, даже если он утратит свой необыкновенный математический талант. Лучше бы взамен научить его говорить. Он ведь умен – Франсуа, и ему очень мешает немота. Мы с ним два дня тому назад переписывались по этому поводу целый час. Вы спали и не знаете. Могу показать вам записи.
      Он достал из своего столика два больших листа бумаги, исписанных вдоль и поперек двумя почерками. Мелкие, четкие, аккуратно выписанные буковки сменялись угловатыми размашистыми строками.
      – Вот. – Мишель показал на фразу, написанную крупными буквами, немного наискось. – «Если профессор признает, что свободное общение с себе подобными развивает ум, и если он ценит мой ум, то почему он не дает мне речи? Он ведь должен понимать, что немота сковывает мой ум и портит характер? Объясни мне это».
      – Ты как-то странно ему ответил, – сказал профессор Лоран, прочитав дальше. – К чему эти таинственные намеки на какую-то высшую целесообразность? Ты же хорошо знаешь, что дело обстоит просто: когда я делал Франсуа, у меня не хватало и материалов, и времени. Да и вообще я не ожидал, что Франсуа так усложнится. Я считал: это будет нечто вроде живой вычислительной машины, мозг без эмоций, узко специализированный… Ты мог все это ему объяснить.
      – Не следует внушать им, что вы не всемогущи, – поучительно произнес Мишель.
      Шамфор захохотал:
      – Смотрите-ка! Он додумался до идеи бога.
      – Бога нет, – сообщил Мишель таким тоном, каким говорят: «Дождь перестал».
      Роже смотрел на Мишеля, вытаращив глаза:
      – Ну и тип! Видал ты что-нибудь подобное?
      – Никогда не видал, – вполне искренне ответил Альбер.
      – Нам обязательно надо обо всем поговорить втроем, – сказал Раймон. – Это необходимо.
      Они говорили шепотом. Мишель продолжал спорить с профессором. Наконец Лоран, усмехнулся и сказал:
      – Я же вам сказал: у Мишеля железная логика, его не переспоришь. Пойдемте, Шамфор, я хочу познакомить вас с Луизой. Дюкло, через десять минут ждите нас внизу.
      – Вот что, ребята, я пока сбегаю вниз, – заявил Роже, как только они ушли. – Надо разогреть обед. Луизу пора кормить, да и нам не мешает перекусить. Тебе, Альбер, я принесу чашку бульона.
      Он убежал. Альбер и Раймон подошли к Мишелю – тот кипятил шприц и готовил ампулы.
      – Полю нужно пока почаще давать укрепляющие и тонизирующие средства. Он очень слаб, – пояснил Мишель.
      – Я слушал ваш разговор с профессором, – сказал Альбер. – Насколько я знаю, вы позавчера предполагали, что профессор и вас будет оперировать. А вы, как я заметил, противник операций.
      Ему показалось, что Мишель трусит, и он хотел проверить, правда ли это. Мишель спокойно ответил, наполняя шприц:
      – Нет, меня не следует оперировать, я уже проанализировал этот вопрос. Надо применить гормональное и нейрохимическое лечение.
      – А профессор какого мнения на этот счет?
      Мишель взял шприц и пошел за ширму. Молодые люди последовали за ним. Альбер наложил резиновый жгут на безвольно обмякшую руку Поля. Мишель ввел шприц в вену. Поль не приходил в себя, но на щеках его проступил слабый пятнистый румянец. Пьер неподвижно и понуро сидел в ногах у Поля.
      – Профессор считается с моим мнением, – сказал Мишель, выходя из-за ширмы. – И вообще профессор занят слишком многим, его внимание крайне рассредоточение. Его занимают и волнуют многие вещи, которых он просто не должен бы замечать. Я отношу это за счет перенапряжения. Он не может выключиться, не может полностью сосредоточиться на одном. Это ему мешает.
      Мишель медленно двигался вдоль длинных столов с термостатами, колбами и ретортами, проверял показания приборов, записывал что-то в блокнот. Говорил он медленно, спокойно, словно с самим собой:
      – Вот, например, Сент-Ив. Профессор слишком много о нем думает. О Шамфоре – тоже. Но это еще понятно: ведь в его работе многое связано с идеями Сент-Ива и с сотрудничеством Шамфора. Это хорошо, что они помирились: помощь Шамфора необходима профессору. Надеюсь, что я произвел достаточно сильное впечатление на Шамфора. Я нарочно стал спорить с профессором, чтобы показать, что я умею самостоятельно мыслить. Вы понимаете?
      Альбер с изумлением поглядел на Мишеля.
      – Вы очень умны и находчивы, – сказал он.
      – Да, ум мой развит хорошо, – согласился Мишель. – Но, конечно, настоящий творческий ум, то, что называется гением, – это свойство профессора. Я все делаю быстрее и точнее, чем он, я ничего не забываю и не утомляюсь, как он, – и все-таки, я знаю, он сильнее меня. Но ему надо лечиться, иначе это может кончиться катастрофой. Он перенапряжен и рассредоточен. Он думает о массе совершенно различных вещей. Почему его, например, так сильно интересует мнение Демаре о его работе? Или здоровье Луизы?
      – Позвольте, но Луиза – его жена! – возмутился Раймон.
      – Ему вовсе не нужна жена, ему сейчас не до личных дел, – спокойно отпарировал Мишель. – И вообще у профессора сложные следы в психике. Масса наслоений! Он вспоминает какие-то совсем бессодержательные эпизоды детства: например, как он дразнил своего школьного учителя, как купался в реке. Зачем это все?
      – Но ведь вы, кажется, еще более прочно и неразборчиво фиксируете все в памяти, – заметил Альбер. – Профессор говорит, что вы практически ничего не забываете.
      – Я – другое дело, – сказал Мишель, обернувшись к ним. – Я всю жизнь провел в лаборатории. Почти все мои воспоминания имеют отношение к делу. А у профессора в памяти много абсолютно постороннего. И, главное, он не просто хранит прошлое в памяти: многое продолжает его волновать, выводить из равновесия. Он волнуется, вспоминая о смерти матери, а ведь это случилось чуть ли не тридцать лет тому назад. Он волнуется, вспоминая о войне, о своем участии в… – Мишель запнулся, потом четко выговорил: – в движении Сопротивления, так это называется.
      Раймон и Альбер переглянулись.
      – Но ведь человек – это человек, – сказал Альбер. – Вы, если даже считать, что вы появились на свет вполне сознательным существом, хотя бы в виде мозга, снабженного зрением и слухом, вы прожили всего четыре года. И только в лаборатории. А профессор Лоран прожил на сорок лет больше, и жизнь его была сложной и разнообразной, как и всякая человеческая жизнь.
      – Дюкло! – крикнул снизу профессор Лоран. – Мы вас ждем!
      Альбер спустился с лестницы. Из кухни выскочил Роже, неся на подносе три чашки бульона и тарелку с пирожками.
      – Выпейте все трое! – скомандовал он.
      Шамфор рассмеялся и взял чашку.
      – Ну и помощники у вас, Лоран! На все руки мастера, я вижу!
      Лоран кивнул. Он с жадностью глотал крепкий золотистый бульон.
      – Спасибо! – сказал он, дожевывая хрустящий пирожок. – Я уже совсем отвык от человеческой пищи. А вы готовите, как в первоклассном ресторане.
      – Постойте, Лоран! – вдруг спросил Шамфор. – Вы что же, на одной диете с ними? – Он кивком головы указал наверх.
      – Да. Я решил проверить на себе, насколько это питание обеспечивает организм необходимыми ингредиентами. А потом как-то привык. Быстрее, во многих отношениях удобнее… Иногда только хотелось поесть по-настоящему, и я спускался вниз.
      – Нет, вы с ума сошли, Лоран! Есть эту отвратительную кашицу!
      – Мне не до гастрономии, Шамфор, уверяю вас, – устало ответил профессор Лоран. – Я отказался от многих вещей поважнее. И, кстати, ничего отвратительного в этом питании нет. Вот Дюкло может подтвердить, он пробовал.
      – Я тоже пробовал! – Шамфор нахмурился. – Нет, вы сумасшедший, Лоран. Ставить эксперименты над самим собой при такой сверхъестественно трудной жизни… это же… И, наконец, у ваших красавцев нет пищеварительного тракта, а у вас-то есть! Вам же вредно жить на искусственном питании!
      – У Поля тоже есть пищеварительный тракт. Из-за него-то я и начал проверять эту штуку на себе. Организм ее неплохо переносит. Полю я все время давал еще глюкозу, витамины и всякие тонизирующие средства.
      – Заставляйте его нормально есть три раза в день! – сказал Шамфор, обращаясь к Роже. – Он губит себя!
      – Профессор будет есть три раза в день, чего бы это мне ни стоило! – уверенно заявил Роже.
      Профессор Лоран с интересом поглядел на него:
      – Вы мне решительно нравитесь, Леруа.
      Они ушли. Роже покачал головой и ухмыльнулся:
      – Хм! Я ему нравлюсь, вот как. А мне лично нравится бедняжка Луиза. И не нравятся все эти штучки за спиной у господа бога. Старику и без того невесело на небесах, да и нам на земле не лучше…
 
      – Знакомьтесь, – сказал Шамфор. – Его зовут Сократ.
      Коричневый гигант, около двух метров ростом, стоял у чертежной доски. Он мало походил на человека; только руки были человеческие, с гибкими сильными пальцами.
      Сократ не повернулся к вошедшим, он продолжал чертить. Профессор Лоран и Альбер стали за его спиной, глядя, как на листе ватмана с удивительной быстротой возникает какой-то непонятный и сложный чертеж.
      – Что это? – спросил профессор Лоран.
      – Я поручил Сократу рассчитать другую конструкцию робота, подобного ему. Задача: уменьшить размеры до нормального человеческого роста, добиться максимального сходства с человеком; для этого, конечно, надо изменить строение нижних конечностей да и туловища. У Сократа, как видите, гусеницы вместо ног.
      – Вы готовитесь к демонстрации?
      – Ну конечно, – Шамфор усмехнулся. – Я тоже, как и вы, хочу пустить пыль в глаза публике.
      – И что же, этот робот, созданный для демонстрации, будет слышать и говорить?
      – Разумеется. Ведь Сократ тоже слышит и говорит. Только он не на все реагирует. Наш разговор его не касается, и он продолжает чертить. Вернее всего, он включает внимание, если назвать его по имени. Сократ, когда ты рассчитываешь закончить работу?
      Робот, не отрываясь от чертежа, сказал приятным звучным голосом:
      – Мне понадобится еще около часа. Пришлось переделывать схему обратной афферентации.
      – Теперь ты уже решил эту задачу?
      – Да.
      – Хорошо, продолжай работать…
      – Голос у него гораздо приятней, чем у Мишеля, – заметил профессор Лоран.
      – Да, я кое-чего достиг за последние два года, – согласился Шамфор. – И потом, у Сократа легче было все это сделать, чем у вашего Мишеля. Так как же вам нравится Сократ? Вот вы, Лоран, так яростно нападали на примитивную логику машины. Говорили, что электронные устройства построены по принципу «да-нет», что они не умеют применяться к изменчивой обстановке, лишены способности к творчеству, фантазии, воли и так далее. Но ведь к Сократу, как и к тому роботу, которого он проектирует, эти упреки не относятся. Сократ умеет ориентироваться в самой различной обстановке – ну, я хочу сказать, в пределах умственного труда, я же не собираюсь заставлять его ездить верхом или плавать, для этого не годятся его ноги, прежде всего. Задание, которое он выполняет, я разъяснил ему в общих чертах, – так, как вы растолковываете мне, что вам нужно. И он сделает все не только во много раз быстрей и точней, чем я, – он сделает не хуже, чем я, понимаете? А ведь задача, сами понимаете, творческая.
      – Не выношу, когда о машине говорят: думает, понимает, творческое решение… К чему это очеловечивание? – сказал профессор Лоран.
      – Да бросьте, не в словах дело! Что ж нам, вырабатывать специальный словарь только для того, чтоб не оскорблять ваши нежные чувства? И вы, и я
      – мы прекрасно знаем, в чем тут разница, и можете мне не растолковывать, что электронное устройство моделирует только физические функции мозга, оставляя в стороне химические и физиологические, а в живом организме все это взаимосвязано, и так далее. Нам с вами незачем повторять таблицу умножения. Но все-таки Сократ делает все, что мне от него нужно. И делает лучше, чем ваши белковые конструкции. Вдобавок, у него идеальный характер, он не способен на истерики, драки и самоубийства, к чему ваших питомцев определенно тянет.
      Лоран смотрел на темно-коричневые руки робота – гибкие, быстро двигающиеся.
      – В принципе – то же, что у вашего Мишеля, – объяснил Шамфор, поймав его взгляд. – Пластмасса, искусственные мышцы, полупроводники, миниатюрные электродвигатели, датчики. Только управляется все это не биотоками живого мозга, а электронным устройством.
      – Он может говорить только о конструкциях?
      – Нет, почему же… Правда, я его не тренировал для разговоров на общие темы. Он ведь делался не для демонстрации. Задайте ему вопрос.
      – Сократ, тебе нравится эта работа? – спросил профессор Лоран.
      – Я считаю, что эта работа очень полезна, – сказал робот.
      Шамфор засмеялся:
      – Уклончивый ответ! Так вам и надо, Лоран, не очеловечивайте его. Кстати, что ответил бы ваш Мишель на такой вопрос?
      – Эти эмоции ему вполне доступны. Интерес к работе, жажда знаний, желание искать истину…
      – И честолюбие. И властолюбие, – добавил Альбер.
      Профессор Лоран резко повернулся к нему:
      – Что?! С чего вы это взяли, Дюкло?
      Альбер смутился:
      – Я это заметил. Это же видно. Может быть, он это не вполне сознает. Но в мыслях он соперничает даже с вами.
      – Со мной? – недоумевающе повторил профессор Лоран. – Да вы бредите, Дюкло!
      – Мальчик прав, мне кажется, – вмешался Шамфор. – И что вы так удивляетесь, не пойму. Ведь это вполне человеческие качества. А ваш Мишель не машина.
      – Думаю, что вы фантазируете и неверно оцениваете некоторые рассуждения Мишеля, – сказал профессор Лоран. – Я примерно понимаю, о чем идет речь: что я разбрасываюсь, устаю, плохо сосредоточиваюсь…
      – Да. Что вы слишком много помните… детство, войну и так далее.
      – Ну, это уже зависть неполноценного существа. Ему-то что помнить, бедняге, кроме лаборатории да книг, которые он читал? Но это не значит, что он жаждет власти и славы… Ладно, мы еще поговорим об этом… Ну, Шамфор, так в чем же особенность вашего робота?
      – Пластические нейроны, – сказал Шамфор. – Они способны изменять свои логические свойства в зависимости от того, чем занимается в данное время робот. Мне-то он нужен прежде всего как конструктор, и я вовсе не собираюсь много экспериментировать с ним. Но эти пластические нейроны удивительно емки, нервные сети, составленные из них, невероятно сложны. И Сократ может обучиться чему угодно. Я могу сделать его физиологом, специалистом по древнегреческой литературе или железнодорожным диспетчером. Он выучится всему гораздо быстрей и прочней, чем человек. Он сможет действовать, как я говорил, в изменчивой обстановке, приспосабливаясь к ней, на ходу меняя свое решение или выбирая новые пути для его осуществления. Селективная способность у него развита даже сильней, чем у человека: он очень экономно отбирает то, что ему нужно, из потока внешней информации.
      – При такой сложности у него, конечно, бывают неожиданности в поведении?
      – Бывают. Но сказываются они куда более безобидно, чем у ваших питомцев. Был случай, когда Сократ целый день говорил только по-русски. Он свободно владеет еще английским и немецким: на этом я проверял его способность обучаться, а кроме того, он должен следить за литературой по специальности. Читает он очень быстро и делает для меня сводки. Да, я знаю, так же как Мишель – для вас… Так вот, он начитался русских технических журналов и почему-то на время разучился говорить по-французски. По-русски я не понимаю, так что день был испорчен. Потом я сообразил: он-то ведь меня понимает. Дал ему задание, он начал чертить и проработал до вечера. К утру у него все наладилось.
      – Сократ, почему ты говорил по-русски? – спросил профессор Лоран.
      – Этого я не знаю, – сказал робот. – Это случайность.
      – Конечно, он не знает. Не задавайте таких нелепых вопросов, Лоран. Лучше скажите: какое впечатление производит на вас Сократ?
      – Великолепное создание, что и говорить. Но это все же другой путь…
      – Конечно, другой… Но согласитесь, что те успехи, о которых вы мечтаете, достигаются на этом пути быстрей и верней, чем на вашем…
      – Дело в принципе, а не в наличии успехов, – хмуро сказал профессор Лоран. – Вы же знаете, в каких условиях работал я, особенно в последние три года. А если б у меня была такая лаборатория, как у вас, с таким штатом? Хотя, честно говоря, для моих дел и такой лаборатории мало. В конце концов, Шамфор, вы идете по проторенному пути. Электронных роботов в наши дни делают повсюду. Помните, мы с вами читали о роботе, которого в Советском Союзе сделали школьники? А мои опыты…
      – Господи, Лоран, не считайте меня дубиной! Разве я не понимаю? Да, вы человек подлинно гениальный, вы далеко обогнали современную науку. Да, вы ведете жизнь героя и мученика, вы губите себя, работая сверх сил и искусственно подхлестывая мозг. Но во имя чего? Лоран, человек есть человек. Он прекрасен, да, он гениален, он все глубже проникает в тайны природы. Но он и силен, и слаб. Стремления его духа далеко превышают его физические возможности. Ему понадобилось умение добывать огонь и делать орудия из камня. А потом ему понадобились колеса, рычаги, самолеты, и электричество, и ядерная энергия, и полупроводники, и кибернетика. Как ни тренируй руки, они не поднимут такого груза, который шутя поднимает башенный кран. Как ни упражняйся в беге, поезд не обгонишь. И летать не будешь без самолета, и на расстоянии не поговоришь без телефона или радио. Нет, Лоран, не вам бы шарахаться от нашей кибернетики, вы ей слишком многим обязаны.
      – Да, я знаю… – пробормотал профессор Лоран.
      – Вы знаете, да… Вся беда в том, что у вас архаическая психика, Лоран. Вы из тех, кто считает в глубине души, что человеку унизительно происходить от обезьяны. Вот вам и хочется во что бы то ни стало помочь человеку превзойти машину…
      – Не говорите чепухи, Шамфор! – вспыхнул профессор Лоран. – Совсем не в этом дело! Разве вы не понимаете, что если мы научимся воздействовать на мозг, развивать его способности в нужном направлении, то это откроет путь к созданию идеального человечества, содружества мудрецов и поэтов, избавленного от всех моральных уродств и несовершенств духа!
      Шамфор взмахнул руками и уставился на профессора Лорана. Его смуглое, негритянского типа, лицо потемнело от прилива крови.
      – Мой бог, что за идеи! Лоран, не будьте олухом, вы же воевали, вы были в маки!
      Профессор Лоран, наоборот, побледнел еще больше, так что даже губы побелели.
      – А при чем тут маки? – спросил он сдавленным голосом.
      – Да при том! Гитлер, например, в юности рисовал, правда, говорят, довольно паршиво. Так что ж, по-вашему, если б усилить его способности к рисованию и сделать его хорошим живописцем, то второй мировой войны и не было бы?
      – Но ведь я говорю не только о развитии талантов. Вообще можно и нужно помочь человеку с детства избавиться от всяких неправильностей. Хорошие качества есть в каждом человеке, их нужно развивать…