Раймон кашлянул. Он не знал, что ответить. Пейронель надолго замолчал. Он, фыркая, подпиливал обломившийся ноготь.
      – Видите ли, я старый чудак, – заговорил он наконец. – Я так смотрю на эти вещи: если уж ты выбрал себе жену или мужа, то не бросай их, по крайней мере, в беде. Подожди, пока человек выкарабкается…
      – Луиза думает так же… – смущенно сказал Раймон.
      – Я знаю. А вы? – Пейронель впервые поглядел на него. – Какого вы мнения по этому поводу?
      – При всех условиях воля Луизы для меня закон. – Раймон вовсе не был уверен, что именно так надо отвечать.
      Пейронель засопел и стал разглядывать свой ноготь. Вошла Катрин, доложила, что все уже собрались на совещание. Пейронель, кряхтя, поднялся.
      – Неудачно вы пришли… ну-ну, я понимаю, что вам трудно вырваться. Поговорим в другой раз, ничего…
      Он подошел к Раймону, взял его за плечи, повернул лицом к свету; Раймон увидел прямо перед собой выпуклые глаза с желтоватыми белками в густой сети кровянистых жилок. Глаза были печальными и мудрыми – Раймон никогда не видел в них такого выражения. Ему стало не по себе.
      – А вы-то любите ее? – Пейронель продолжал глядеть Раймону прямо в глаза. – Ну, по совести?
      – По совести… не знаю! – выпалил вдруг Раймон.
      Он сейчас же испугался своей откровенности. Но Пейронель вздохнул с облегчением, и лицо его немного прояснилось.
      – Ну, вы, по крайней мере, не врете, – сказал он.
 
      Профессор Лоран осторожно приподнял край бинта на лбу Франсуа, у границы волос.
      – Приживление, кажется, идет нормально, – сказал он. – Можно снимать бинты. Дальше обойдемся одним Бисти-3. Глаза пока не разбинтовывать. Раньше надо будет задернуть темные шторы.
      Он опустился в кресло, тяжело дыша. Мишель взял его за руку.
      – Раньше я сделаю вам укол, – произнес он с неудовольствием. – Вы никак не можете оправиться после операции. Еще бы, три часа на ногах, такая напряженная работа в вашем состоянии.
      – Мишель, ты начинаешь ворчать, как старая нянька, – слабым голосом сказал профессор Лоран. – Дюкло сделает мне укол, а ты займись Франсуа.
      Сквозь плотно задернутые темно-зеленые шторы струился неясный, сумеречный свет. На глазах Франсуа еще белела повязка, но лицо и шея были разбинтованы.
      – Франсуа, попробуй говорить, – сказал профессор Лоран. – Как ты себя чувствуешь?
      Горло Франсуа напряженно задвигалось, губы открылись.
      – Хо-ро-шо, – сказал он запинаясь. – Хо-ро-шо. Я рад, что могу го-во-рить.
      Голос у него был чуть глуховатый, приятного низкого тембра.
      – Пока довольно, молчи, – сказал профессор Лоран. – Сейчас мы проверим, как у тебя с глазами. Мишель, сними повязку. Видишь что-нибудь, Франсуа? Глаза не болят?
      – Вижу все, – медленно проговорил Франсуа. – Так же, как раньше. Глаза не болят.
      – Дюкло, включите за моей ширмой лампу. Теперь как, Франсуа? Почему ты жмуришься?
      – Ни-чего, я уже привык. Все хорошо. Спа-сибо. Я очень рад! – Он улыбнулся.
      – Тебе не больно улыбаться?
      – Немного больно.
      – Не двигай мускулами лица. Старайся сегодня больше не разговаривать. Будешь лежать до завтра. Глаза мы тебе опять завяжем. Завтра все будет уже в порядке.
      – Я хочу посмотреть свое лицо, – сказал Франсуа. – Пожалуйста.
      – Лучше бы завтра… Впрочем, дайте ему зеркало, Дюкло.
      Франсуа долго рассматривал свое лицо в тусклом свете лампочки из-за ширмы. Лицо было смуглое, с крупными, правильными, чуть грубоватыми чертами.
      – Это хорошее лицо. Спасибо. – Он отдал зеркало Альберу и лег, подставив голову ловким рукам Мишеля.
      Профессор Лоран тяжело опустился в кресло. Он задыхался.
      – Что с вами? – Альбер тревожно глядел на него.
      – Ничего. Теперь уже скоро, – тихо сказал профессор Лоран, силясь улыбнуться. – Через неделю можно будет демонстрировать Мишеля и Франсуа. Потом я лягу в клинику… если вы обещаете… – Он вдруг замолчал и начал неловко сползать набок, полулежа в кресле.
      – Мишель! – вскрикнул Альбер.
      Мишель быстро подошел, взглянул на профессора и кинулся за шприцем.
      Профессор Лоран вскоре открыл глаза, но был слишком слаб, чтоб говорить. Мишель и Альбер перенесли его на кушетку, укрыли пледом. Альбер отдернул темные шторы, в окно хлынул веселый солнечный свет, и стало страшно смотреть на лицо профессора Лорана – синее, осунувшееся, с запавшими глазами.
      – Что с ним, Мишель? – шепотом спросил Альбер, подойдя к столику, где Мишель снова кипятил шприц.
      По белому, безжизненно правильному лицу Мишеля скользнула горькая гримаса.
      – Я ведь предупреждал профессора. – Мишель покачал головой. – Эта операция была ему не по силам. Он не должен был…
      – Что же теперь делать? – прервал его Альбер. – Вы сможете хотя бы вывести его из этого состояния?
      – Постараюсь, – сказал Мишель, наполняя шприц.
      – А может, вызвать врача? – спросил Альбер. – Профессора можно снести вниз, там его и осмотрят.
      – Запрещаю, – тихо, но внятно проговорил профессор Лоран. – Категорически запрещаю, слышите?
      Альбер в отчаянии развел руками. Мишель, держа шприц, неодобрительно глядел на профессора.
      – Вы напрасно отказываетесь, – сказал он. – Возможно, существуют другие, более эффективные методы лечения, которых я не знаю. Наконец, консилиум…
      – Консилиум? С тобой? – бледно усмехнулся профессор Лоран.
      Альбер с изумлением увидел, что Мишель вздрогнул и прикусил губы. Похоже было, что слова профессора задели его. Однако Мишель ничего не сказал. Он молча проделал вливание и ушел к своему столику.
      Профессору Лорану стало немного лучше, но он был все еще очень бледен и еле шевелился. Альбер подложил ему под голову вторую подушку, отодвинул белые шторы, и воздух, свежий и чистый после утреннего сильного дождя, свободно входил в комнату.
      – Обморок – это смерть в миниатюре, – тихо проговорил профессор Лоран.
      – Наверное, поэтому так трудно снова приходить в сознание. Нестерпимо режет глаза даже слабый свет, и тело кажется таким тяжелым, словно на тебя могильную плиту навалили. Любопытно все же… – Он вдруг замолчал, прислушался, глаза у него стали тревожными. – Дюкло, мы совсем забыли о Поле и Пьере. Разве они еще не просыпались?
      Поль и Пьер, обнявшись, лежали на кушетке. Глаза их были закрыты, но поза казалась слишком напряженной для спящих. Альбер осторожно тронул Поля за плечо, тот слегка вздрогнул, но не открыл глаза.
      – Поль, что с тобой? – тихо спросил Альбер. – Ты плохо себя чувствуешь?
      Поль высвободил руку из-под головы Пьера и сел. Лицо его было покрыто красными пятнами.
      – Вы не смеете нас трогать, – своим скрипучим, странным голосом проговорил он. – Нас с Пьером. Мы не хотим, чтоб нас трогали. Он не хочет другое лицо. Оставьте нас в покое, мы ничего не хотим, только не трогайте нас. Мы хотим быть вместе, мы с Пьером!
      У Альбера защемило сердце: вот ведь несчастное существо этот Поль! Он сказал, стараясь придать своему тону как можно больше убедительности:
      – Напрасно ты так волнуешься, Поль. Никто не будет трогать ни тебя, ни Пьера, поверь мне. Профессор не хочет тебя переделывать. Да он и не может, он болен, он скоро уедет лечиться.
      – Он не болен, – возразил Поль, – он переделывал Франсуа.
      – Он очень устал, когда переделывал Франсуа, и заболел. Ты же знаешь, что он и раньше был болен. А теперь ему совсем плохо.
      – Не надо было трогать Франсуа, – сказал Поль.
      – Франсуа сам хотел, чтоб его переделали. Он очень рад. Он теперь будет говорить, и у него красивое, хорошее лицо. Завтра он будет совсем здоров.
      – Пьер не хочет говорить, и ему не надо красивого лица, – упрямо повторил Поль. – Правда, Пьер, ты не хочешь, чтоб тебя трогали?
      Пьер сидел на кушетке, растопырив темные неуклюжие руки, кивал головой и одобрительно мычал.
      – Никто вас не собирается трогать, – сказал Альбер.
      – А Мишель? – спросил Поль.
      И Альбер удивился тому, какая ярость сверкнула в его мутноватых маленьких глазах.
      – Мишель тоже не будет вас трогать. Да он и не умеет сам делать операции.
      – Мишель все умеет, – недоверчиво проскрипел Поль. – Мишель меня не любит. Но я не дам себя переделывать и Пьера тоже не дам.
      – Хорошо, хорошо, – уже нетерпеливо сказал Альбер. – Какой ты упрямый, Поль! И почему ты мне не веришь, разве я тебя когда-нибудь обманул?
      – Я никому не верю, – сказал Поль, опустив голову. – Меня никто не любит, только один Пьер. Вот ему я верю, а больше никому…
      – Как хочешь. – Альбер пожал плечами. – Только я никого никогда не обманывал, ты это запомни. Я не люблю врать.
 
      Раймон вдруг проснулся среди ночи. С ним это случалось очень редко. Вся комната была перечерчена голубовато-белыми квадратами лунного света и черными тенями решеток и рам. Раймон лежал с открытыми глазами, стараясь понять, что же его разбудило. Вдруг он услышал шепот за ширмой профессора. Шепот доносился явственно: Раймон лежал неподалеку.
      – Я не буду откладывать демонстрацию, не говори глупостей, Мишель! – говорил профессор Лоран.
      – Если вы считаете, что у вас хватит сил на демонстрацию, то оперировать меня вы наверняка сможете, – настойчиво шептал Мишель. – Сидя. Я буду лежать на полу, на кушетке, где хотите. И ведь это проще, чем с Франсуа. Не надо менять голос, только лицо.
      – Я не понимаю, что на тебя нашло. Ты же всегда был доволен своим лицом.
      – Я ошибался. Теперь я понял.
      – Ты позавидовал Франсуа?
      Мишель молчал. Потом он с усилием сказал:
      – Почему вы утверждали, что я вечен? Это ведь неправда?
      – Нет, правда. Тебя можно подновлять если не вечно, то очень долго.
      – А кто будет подновлять? Разве вы сами – вечны?
      – Другой, кто меня заместит, – после паузы сказал профессор Лоран. – Потом тот, кто заместит его.
      Опять наступило долгое молчание.
      – Но лицо они мне не переделают.
      – Почему же? Пластические операции в хирургии разработаны блестяще.
      – Они не захотят… Они будут меня демонстрировать так, с этим лицом-маской. А разве я не человек? Я бы доказал им…
      – Ты думаешь, что я скоро умру? – спокойно спросил профессор Лоран. – Скажи правду, мне нужно знать.
      Раймон похолодел, услышав четкий шепот Мишеля:
      – Да, это возможно. Слишком вы истощены. Или во всяком случае вы долго проболеете, будете лежать в клинике… А я…
      – Понятно… – прошептал профессор Лоран. – Все-таки, Мишель, объясни: зачем тебе другое лицо?
      – Я хочу быть самостоятельным. Если у меня будет нормальное лицо, я смогу ходить по улицам, говорить с людьми, и никто не догадается, что я не как все.
      – Мишель, ты же не знаешь жизни. Она очень сложна и трудна. Дело не только в лице. Тебя будут принимать за сумасшедшего: ведь ты не знаешь самых простых вещей, которые знает даже маленький ребенок.
      – Я подготовлюсь. Я буду читать разные книги. Буду беседовать с вашими помощниками, ведь они знают жизнь. Сделайте мне лицо, прошу вас, очень прошу! Как мне просить вас? Стать на колени?
      – Это ты в книге прочел, что становятся на колени?
      – Да, мне Жозеф дает книги. Он хочет, чтобы я развивался.
      Раймона пробрала нервная дрожь, он натянул одеяло на голову и некоторое время не слушал разговора. Потом он высунулся из-под одеяла и снова увидел бело-голубые и черные квадраты и кресты на полу и услышал шепот за ширмой.
      – А если я умру, не докончив операции?
      – Я сделаю все, чтоб этого не случилось.
      Профессор Лоран долго молчал. Потом сказал:
      – Иди спать, Мишель! Я постараюсь выполнить твою просьбу… Черт возьми, это ты тоже в книгах научился – целовать руки?
      – Не знаю… кажется, нет…
      – Иди спать. Я очень устал…
 
      Альбер был потрясен. На побледневшем лице его четко проступили веснушки, он отчаянным жестом взъерошил волосы и проговорил, глядя в пространство:
      – Он его убьет! Мишель его просто убьет! Это ужасно! Что же делать?
      – Надо, по-моему, отговорить профессора от операции. Он и в самом деле не выдержит. Уж очень слаб, – сказал Раймон. – Потом, надо пригласить хорошего врача. Что этот Мишель понимает, в конце-то концов, какой у него опыт!
      – Да я предлагал, – в отчаянии сказал Альбер. – Профессор категорически отказался.
      – Я все же попробую, – сказал Раймон.
 
      Профессор Лоран снова отказался.
      – Пока не надо. Если Мишель в ближайшие два-три дня ничего не добьется, тогда…
      Раймон недоумевающе пожал плечами.
      – Разве можно в вашем состоянии экспериментировать над собой? – спросил он. – Почему не посоветоваться с опытным, знающим человеком? Разве Мишель…
      – Бросьте, Жозеф, – нетерпеливо прервал его профессор Лоран. – Мишель знает, что со мной, а постороннему человеку этого не объяснишь. В этом вся штука. И, вдобавок, этот врач кому-нибудь расскажет, какой интересный случай ему попался, кто-нибудь заинтересуется, начнет соображать, докапываться, и тогда…
      – Но если с вами что-нибудь случится?..
      – Вот Мишель уверен, что ему удастся поставить меня на ноги.
      Мишель, сосредоточенный и хмурый, утвердительно кивнул.
 
      – А знаете, что мне пришло в голову? – сказал Раймон, когда они завтракали на кухне. – Этот Мишель, он пока нарочно не пускал в ход все известные ему средства. Он ведь хотел доказать профессору, что нужно лечиться, что в лаборатории оставаться нельзя. А теперь у него совсем другие намерения. Вот посмотрите, он в лепешку расшибется, чтобы поднять профессора на ноги.
      – Ну, по-моему, вы слишком высокого мнения о способностях Мишеля, – возразил Альбер. – Он просто не решился бы на такие отчаянные эксперименты. Что ж, по-вашему, профессор Лоран ничего не понимает и покорно подчиняется Мишелю? Но я боюсь другого: сейчас, стараясь поднять профессора на ноги, как вы говорите, Мишель может перемудрить с гормонами и стимуляторами. А в теперешнем состоянии профессора это может оказаться для него гибельным. Вот тут уж трудно уловить границу между дозволенным и недозволенным. Но в одном профессор Лоран безусловно прав: даже самый хороший врач, не зная, что именно довело его до такого состояния, не сможет ему помочь.
      – Вам виднее, – сказал Раймон, допивая кофе. – Я вас еще вот о чем попрошу: поговорите с Луизой, объясните, что ей там, наверху, делать нечего.
      – А она хочет идти наверх?
      – Не хочет, очень боится, но считает своим долгом дежурить около профессора. Объясните ей, что этого не нужно. Она все равно не выдержит там…
      – Я ей сам объясню! – заявил Роже, молча слушавший весь разговор. – Меня она скорей поймет, будьте уверены!
      Раймон пожал плечами и поспешно ушел. Роже ухмыльнулся, глядя ему вслед:
      – Видел, какую мину скорчил? Ревнует!
      – Ну зачем ты его дразнишь? – с упреком сказал Альбер.
      – А что мне беречь его нервы? Пускай злится. Все равно он сукин сын, и Луизе с ним будет несладко. Знаю я таких. Он только о себе и думает.
      – Брось ты! – сказал Альбер. – Вот привязался к человеку! Это ты ревнуешь, а не он.
      – Охота мне была ревновать! Просто мне жалко бедную девочку… Ну, что у вас там новенького наверху?
      – Ничего хорошего пока. Профессор очень слаб. Поль с Пьером невылазно сидят за ширмой и ото всех шарахаются. И, вдобавок, плохо с Франсуа. Операция прошла прекрасно, а теперь у него парализовано лицо, какие-то боли в горле, он еле говорит. Мишель делает ему электромассаж, но пока лучше не становится. Профессор очень огорчен – может сорваться демонстрация. А тут еще Мишель настаивает, чтоб ему сделали операцию…
      – Мишель себе на уме. Конечно, если у него будет нормальное лицо, поди-ка разбери, что он за штука. Вот увидишь – все будут думать, что человек, только чудной немного… Послушай-ка, приятель… тут вот какое дело… – Роже подумал, поколебался. – Есть для нас обоих работа. В бистро, где работает Виго, требуется официант и судомой.
      – Ты уходишь? – огорченно спросил Альбер.
      – Только вместе с тобой! – заявил Роже.
      – Ну, я-то не уйду, ты же знаешь. А тебе, конечно…
      – Ладно, я просто так сказал. Знаю, что ты не уйдешь. Да и Луизу жалко. Но добром вся эта история не кончится, уж поверь мне… Черт нас понес мимо этого милого домика! Словно не было другой дороги на улицу Тальма!
      – Может, ты все же пойдешь в бистро? – нерешительно спросил Альбер.
      – Не задавай дурацких вопросов. Я же сказал. Будь что будет, авось выкрутимся.
 
      Мишель наклонился над Франсуа. Тот лежал неподвижно, из-под парализованных, незакрывающихся век виднелись белки, лицо опухло и перекосилось.
      – Франсуа, ты спишь?
      Из-под век показались зрачки. Франсуа еле двигал губами.
      – Не сплю. Болит голова. Болит горло. – Голос у него был сиплый, очень слабый.
      – Прими лекарства. Вечером опять сделаю тебе электромассаж. Это должно скоро пройти. – У Мишеля был очень встревоженный вид.
      Альбер тоже стоял и смотрел на Франсуа. Сейчас Франсуа совсем был похож на человека – правда, на тяжело больного, изуродованного болезнью; но в больнице и не таких встретишь. Альбер повернулся, чтоб уйти, и увидел Поля: он настороженно и угрюмо глядел на Франсуа, вытянув длинную худую шею. Кадык его дергался, словно он глотал, руки сжались в кулаки. Встретившись взглядом с Альбером, он отвел глаза.
      – Что Мишель сделал с Франсуа? – спросил он сквозь зубы.
      – Я же тебе говорил: операцию делал профессор.
      – Нет. Профессор болен. Он не может делать операцию.
      – Не болтай чепухи, Поль, – оказал профессор Лоран из-за ширмы. – Ты же хорошо знаешь, что никто, кроме меня, не может делать операцию.
      – Мишель может… он все может…
      – Не болтай чепухи. Операцию делал я.
      Мишель молча смотрел на Поля. Глаза его были все такими же блестящими и холодными, но лицо стало живее за эти две недели: в нем появилась какая-то нервная игра, исчезла скованность, делавшая его похожим на маску. «А ведь, пожалуй, зря он хочет сменить лицо, – подумал было Альбер, но, присмотревшись, решил: – Нет, все-таки слишком уж белое и правильное лицо. Никогда оно не будет казаться живым».
      – Почему ты все спрашиваешь обо мне, Поль? – спросил Мишель. – Ведь тебе сказали, что операцию Франсуа делал не я. А тебе операцию вообще не будут делать. И Пьеру тоже. Чего ты боишься?
      – Ты хочешь сделать мне операцию, – проскрипел Поль, глядя в сторону.
      – Я считаю это полезным для тебя, – поучающим тоном сказал Мишель. – Жаль, что ты этого не понимаешь. Ты бы стал сильным и здоровым. А память у тебя сохранилась бы. Ведь у меня она сохранилась, когда мой мозг лежал в термостате…
      Альберу показалось, что Поль сейчас бросится на Мишеля. Он поторопился прервать разговор.
      – Мишель, вы же знаете, что никакой операции не будет. К чему же разговаривать о таких вещах? Вы видите, что Поль волнуется.
      – Это очень глупо, – сказал Мишель и отошел.
      Поль проводил его ненавидящим взглядом. Альбер вздохнул. Вся эта история ему очень не нравилась.
      Профессор Лоран подозвал Мишеля:
      – Попробуй добавить Бисти-1 в питательную среду Франсуа. И витамина B12… Ты не боишься операции? Видишь, как я плохо стал работать?
      – Я не боюсь. – Мишель глядел прямо в глаза профессору. – У Франсуа это случайность. Все пройдет.
      – Может, все же откажешься от операции?
      – Нет! – выходя из-за ширмы, ответил Мишель. – Операцию я считаю необходимой.
      Альбер нахмурился, увидев бледное, сосредоточенное лицо Поля; он выглянул при этих словах из своего уголка и сейчас же скрылся. Говорить профессору о своих опасениях не хотелось: уж очень он слаб. Мишель ничего не хочет понимать, твердит с высокомерным видом: «Это глупо, это нелепо, у Поля разлажена психика», – и, сколько его ни проси, не прекращает разговоров об операции… «Надо будет завтра позвонить Шамфору, посоветоваться», – со вздохом подумал Альбер.
      …Все началось поздно вечером, часов в одиннадцать. Франсуа не становилось лучше; профессор Лоран, подумав, выписал рецепт и попросил кого-нибудь срочно сходить в аптеку. Пошел Роже.
      Мишель включил аппарат для электромассажа. Альбер, уткнувшись в книгу, рассеянно слушал равномерное тихое гудение. Франсуа слегка стонал.
      Альбер вдруг ощутил неясную тревогу. Он поднял голову. И в это мгновение мимо него скользнули за ширму к Франсуа две пригнувшиеся, как для прыжка, фигуры. Альбер вскрикнул и метнулся за ширму. Поль навалился на Мишеля и сжимал его трубку, Мишель бился и хрипел. Альбер еле разжал руку Поля, отбросил его в сторону. Потом он увидел, что Пьер замахивается на него табуретом, хотел отскочить, но Поль вцепился ему в ноги. Он успел услышать отчаянный крик профессора Лорана, а потом тяжелая тьма поглотила его.
      Раймон и Луиза похолодели, услышав крики и топот наверху. Раймон вскочил, кинулся к двери.
      – Я с вами… я с вами… – лихорадочно бормотала Луиза.
      – Нельзя! Не смейте! – крикнул Раймон, взбегая по лестнице.
      Он ворвался в комнату и на мгновение остолбенел от ужаса. За ширмой Пьер тяжелыми, равномерными взмахами заносил и опускал табурет. Ширма дымилась и тлела. Профессор Лоран полз к ширме, беззвучно открывая рот.
      – Жозеф… не бейте их… – прохрипел он и упал ничком.
      Раймон ударом ноги оттолкнул ширму. Пьер яростно замахнулся на него табуретом, он схватил столик, выставил ножками вперед. Поль, оскалив зубы, начал подбираться к нему сбоку. Раймон, отступая к стене, быстро оглядел комнату. Тела Франсуа и Мишеля лежали крест-накрест. Голова Мишеля была разбита и изуродована до неузнаваемости, – очевидно, это его Пьер колотил табуретом. Франсуа тоже казался мертвым, но его голову Раймон не видел, ее заслоняло кресло. Альбер неподвижно скорчился на полу у кушетки.
      Над опрокинутой ширмой вспыхнули синеватые язычки огня, перебросились на штору. Пьер подходил все ближе, вертя табуретом. В эту минуту раздался душераздирающий вопль. Луиза стояла в дверях, прижав руки к груди. Пьер обернулся к ней, держа табурет над головой, и тогда Раймон изо всех сил двинул его столиком. Пьер свалился. Поль молча прыгнул, оскалив зубы, вцепился в горло Раймону. Раймон, задыхаясь, с трудом оторвал эти липкие пятнистые руки. Поль отлетел в сторону, ударился головой о стену, дернулся и затих. Раймон бросился к Луизе.
      – Что вы делаете, уходите! – крикнул он.
      – А-а! – закричала Луиза, отшатнувшись.
      Раймон быстро обернулся, отскочил, но не успел избежать удара. Правая рука его сразу повисла, как плеть. Превозмогая боль и слабость, он, прислонившись к стене, ударил Пьера ногой в живот. Человека таким ударом можно было вывести из строя; Пьер пошатнулся, упал и сейчас же опять поднялся. «Теперь все», – подумал Раймон, со странным безразличием глядя на бесформенное темное лицо Пьера. Пьер подходил, угрожающе вытянув короткие могучие руки.
      – Луиза, бегите! – крикнул Раймон.
      Он не услышал ответа. На столе у окна зазвенело лопнувшее стекло, к потолку взлетел ревущий огненный столб. Раймон увидел, что на него движется облако пламени и едкого дыма, и сполз по стене, потеряв сознание.
      Очнулся он от боли. Кто-то грубо тащил его волоком по полу, перебитая рука задевала за стулья. Он оказался на площадке лестницы, рядом с ним кто-то лежал. Раймон с усилием вгляделся сквозь дым, валивший из комнаты, и еле узнал Альбера – лицо его было залито кровью. У самых ступенек лежал профессор Лоран, безжизненно разбросав руки. Цепляясь за стену здоровой рукой, Раймон поднялся, кинулся в комнату. Среди огня и дыма по полу катались, сцепившись, двое. «Это Роже!» – догадался Раймон. Он подобрался к Пьеру, схватил его за трубку, плотно сжал ее. Пьер захрипел, отчаянно забился. Роже с трудом выбрался из-под него.
      – Держи трубку, не выпускай! – простонал Роже, потирая горло. – Руку он мне перебил…
      – Луиза! – закричал Раймон. – Боже, Луиза!
      – Так она здесь! – ахнул Роже. – Какого же ты дьявола…
      Он пополз в огонь, прикрывая лицо. Раймон ослабел от боли и удушья, свалился на пол, продолжая судорожно сжимать трубку. Пьер все еще бил ногами и дергался. Огонь уже подбирался к двери, дым ел глаза, Раймон задыхался.
      Роже вынырнул из дымного облака, таща за собой Луизу. Волосы ее обгорели, платье тлело. Раймон привстал, рванул уже затлевшую портьеру с двери, они вдвоем плотно укутали Луизу, вытащили ее на площадку, захлопнули дверь: пламя рвалось наружу.
      – А они? – Роже указал на дверь.
      – Мишель убит, Франсуа, кажется тоже. – Раймон еле шевелил губами. – А из-за этих двух я не полезу на смерть. Да нам их теперь не вытащить, даже если они и живы…
      Роже угрюмо кивнул и наклонился над Альбером.
      – Слава богу, пока жив, – сказал он. – А Луиза?
      – Не знаю. – Раймон с ужасом отвернулся от черного, не то закопченного дымом, не то обгоревшего лица, от волос, рассыпавшихся серым пеплом, подполз к профессору Лорану, взял его безжизненную руку. – Кажется, тоже жив… пока… он в обмороке.
      – Надо спускаться вниз, вызывать пожарных, – сказал Роже, кашляя от едкого дыма. – Бери Луизу, я потащу Альбера, потом вернусь за профессором.
      Роже обхватил здоровой рукой безжизненно болтавшееся тело Альбера и начал медленно спускаться с лестницы. Раймон с трудом поднял Луизу, неловко прижал к себе. Голова ее свисала на грудь. Раймон жмурился, отворачивался, но эта жуткая, почерневшая голова с остатками волос все качалась перед ним, даже когда он закрывал глаза. Он положил Луизу в вестибюле на диван, вслед за Роже снова поднялся наверх. Вдвоем они снесли вниз профессора Лорана.
      – Я вызову пожарных, – сказал Раймон.
      Он не был уверен, что дойдет, но не мог больше оставаться здесь. И надо было сообщить шефу. С трудом отодвигая засовы калитки, он обернулся: из окон верхнего этажа вырывалось пламя. Раймон открыл калитку, и навстречу ему бросились какие-то люди.
      – Что у вас там? Что это?
      – Вызовите пожарных! – прохрипел Раймон.
      – Вызвали! Уже вызвали! – кричали ему. – Что там делается?
      – Помогите мне добраться до телефона. И позовите врача, скорее врача…
      – Полицию! – кричал кто-то.
      – Потом полицию, сначала врача, люди умирают, – срывая голос, хрипел Раймон. – Врача, врача!
      Кто-то кинулся в дом, кто-то побежал вниз по улице. Раймона поддерживала чья-то крепкая рука.
      – Вы ранены… обгорели… – говорил ему кто-то. – Куда вы?
      – Помогите мне добраться до телефона! – исступленно повторял Раймон.
      Он почти повис на руках своего провожатого, еле втиснувшись в кабинку. Ничего не видя, ощупью он набрал номер домашнего телефона шефа.
      – Катастрофа… приезжайте немедленно… – хрипел он.
      – Кто это? Кто говорит? – кричал Пейронель.
      – Лемонье… приезжайте, скорее… Луиза… – Он упал, не докончив фразы.
      Его провожатый поднял болтающуюся трубку и быстро сказал:
      – Он ранен и обгорел. Дом горит. Да, да, это в Пасси. Да, правильно. – Он повесил трубку. – Вы дойдете? Там сейчас будет врач.
      Раймон не отвечал. Он был без сознания. Человек поднял его на руки и понес к дому.
 
      Альбер с усилием открыл глаза. Все плыло и туманилось перед глазами, голова нестерпимо болела, он не мог шевельнуться.
      – Что это? – прошептал он. – Что это?
      Что-то гремело, звенело, яростно шипело, с гулким грохотом падало и перекатывалось. В дыму и кровавом свете двигались неясные фигуры людей. Наконец он увидел над собой чье-то лицо. «Это Роже», – подумал он.
      – Роже… что это? – Он еле шевелил губами.
      – Лежи, лежи, не двигайся, – незнакомым хриплым голосом сказал Роже. – Сейчас врач приедет.
      – А это кто? Вот эти?
      Роже не отвечал – должно быть, не расслышал. Лицо у него было черное, как у негра, губы прыгали. Альбер приподнял голову. Он лежал в вестибюле на полу. Рядом с ним, откинув голову набок и неловко подогнув ногу, лежал профессор Лоран. Альбер опять почувствовал, что все плывет у него перед глазами, его мучила тошнота, в голову будто били тяжелыми молотками, так она болела и гудела.
      – Роже… он умер? – Альбер тронул его за рукав, и Роже охнул.
      – У меня рука перебита, не хватайся, – прохрипел он. – Профессор? Как будто жив.
      – А остальные? Погибли?
      – Луиза тут. – Роже кивком указал направо.
      Альбер с трудом повел глазами, увидел руку Луизы, беспомощно свисавшую с дивана.
      – Размозженная рана черепа. Обломков не вижу, возможны трещины в кости. Тяжелое сотрясение или ушиб мозга, – говорил кто-то. – Что это было? Взрыв?
      – Не знаю, – угрюмо хрипел Роже.
      – А у вас что? Так… открытый перелом лучевых костей… ожоги… А тут что? Болит? Похоже на то, что ребра сломаны. Как у вас там, Картье?
      – Открывает глаза, – отвечал другой голос. – Острая сердечная недостаточность, возможно, нервный шок. Что вы? Да я сам не знаю, что случилось! Пожар уже гасят. Лаборатория? Не знаю. Он спрашивает, где Дюкло. Кто это Дюкло?
      – Вот он, – сказал Роже. – Профессор, Дюкло рядом с вами.
      Альбер повернул голову к профессору Лорану. На него глянули помутневшие глаза, полные ужаса и боли.
      – Они… живы? Дюкло! Живы? – шептал профессор Лоран.
      – Живы, все живы, – хриплым голосом сказал Роже. – Все в порядке, слышите?
      – Он опять потерял сознание. Несите его в машину. И этого тоже. Что с женщиной?
      – Сильные ожоги и, по-видимому, тяжелый нервный шок. Не приходит в себя. Состояние угрожающее.
      – Вызвали вторую машину? Хорошо. У этого что?
      – Перелом ключицы. Ожоги первой и второй степени. Черт возьми, что тут случилось?!
      Кто-то поднял Альбера, положил на носилки. Альбер застонал: голова словно на части раскалывалась. Снова уходя во тьму, он еще услышал чье-то шумное дыхание, тяжелые шаги и потом не то стон, не то крик: «Луиза! Боже мой, Луиза, моя девочка!»
 
      – А что ты хотел? – сказал Роже. – Мы еще легко отделались. Я с самого начала видел, чем это пахнет.
      Он сидел на койке Альбера, похудевший, обросший, с красными пятнами ожогов на лбу и на щеках. Левая рука его, в гипсе и бинтах, висела на перевязи.
      – Я не о себе, – с трудом проговорил Альбер. – Профессор Лоран…