Мы с Милфордом переглянулись. Значит, здесь был по крайней мере один европеец!
      - Уж не этот ли господин и прикончил его? - шепнул Милфорд, имея в виду спутника отца Анга. - Будьте начеку, Алек, дело нешуточное.
      - Меня удивляет, почему проводник наш ведет себя так спокойно, - тоже шепотом ответил я. - Если это такое проклятое место...
      - Д-да... - Милфорд в раздумье покачал головой. - Впрочем, может быть, он не знает... он сказал мне, что сам видел над источником храм с изображением солнца и что построен этот храм в память о приходе на Землю Сынов Неба. Приметы совпадают, не правда ли? Ну, посмотрим...
      Лама подал знак, и мы вошли в храм. Сразу начался спуск по крутым, вырубленным в скале ступеням. Мы ждали какой-то грозной, таинственной опасности, не пока что все наши усилия сосредоточились на том, чтоб не упасть. Ступеньки были так обильно залиты топленым коровьим маслом - елеем буддистов, что ходить по этой лестнице было опасно для жизни.
      - Может, тот самый сагиб здесь и свернул себе шею? - почти всерьез предположил Милфорд.
      Лестница кончилась, но скользко было попрежнему. Мы медленно продвигались вперед по темному узкому коридору. В красноватом неровном свете факела, который нес впереди лама, подняв его над головой, мелькали фантастически страшные изображения чудовищ, духов, красочные эмблемы счастья. Запах прогорклого масла душил нас. Сколько этого масла сгорает в светильнях, сколько проливается на каменные полы йуддийских храмов - трудно даже подсчитать?
      Мы вышли наконец в просторный зал с невысокими сводами. На стенах и потолке сверкала позолота, пестрые и яркие краски все той же фантастической росписи - будды, дьяволы, олени, леопарды скалили зубы, изгибались в таких причудливых позах, словно тела их были из воска. Особенно страшен был дьявол-людоед - черный, с кровавой пастью, с леопардовой шкурой вокруг бедер, он жадно глодал человеческий труп. Посреди зала громадная статуя Будды сверкала в дымном огне светилен, чадивших на алтаре.
      - Неужели он весь золотой? - удивился я.
      - Глиняный. Это просто позолота, - сказал Милфорд.
      Он жадно оглядывал все кругом. И вдруг порывисто шагнул в сторону. Я пошел за ним и увидел изображение человека с красной кожей и сиянием вокруг головы. Эта фигура была нарисована на стене, позади статуи Будды, и перед ней на каменном пьедестале горела большая серебряная светильня искусной работы. В красноватом трепещущем свете лицо на фреске казалось живым.
      Милфорд обернулся к проводнику - тот шептал молитву.
      - Спроси ламу, кто изображен здесь.
      Нам показалось, что лама недоволен этим вопросом. Он помолчал, перебирая четки цепкими желтыми пальцами, потом угрюмо и неохотно пробормотал что-то.
      - Он говорит, - это нарисовано по велению богов, давно, очень давно, - перевел проводник.
      - Вот, дай ему денег на обновление росписи, - нетерпеливо сказал Милфорд, протягивая деньги.
      Лама взял деньги и приветливо улыбнулся, но ничего не сказал.
      - Крокодил! - прошипел Милфорд.
      Должно быть, Милфорд поступил неосторожно, когда так сразу и явно высказал свой интерес к этой фреске. Хотя, с другой стороны, - что же было делать? Мы ушли из Дарджилинга тайком ото всех и должны были обязательно вернуться к ночи иначе нас начнут искать. Поневоле приходилось сразу брать быка за рога.
      Я и сейчас не могу понять - знал ли старый лама больше того, что рассказал нам. Но мы с Милфордом тогда ничего толком не узнали. Лама рассказал нам длинную историю, не имевшую, по-видимому, никакого отношения к тому, что мы искали. Да и переводчик наш, как говорится, оставлял желать много лучшего. Он бубнил на ломаном английском языке что-то насчет Великого Ламы и сострадательного духа, потом - о горных богах, над головой которых восходит и заходит солнце... Может быть, эта краснолицая фигура с солнцем вокруг головы и изображала горное божество, - по крайней мере, так я заключил. Милфорд вначале внимательно слушал переводчика; он явно злился, и я уж начал побаиваться, как бы он не наделал глупостей. Но постепенно глаза его приобретали отсутствующее выражение. Он понимал перевод лучше меня и, видимо, все более убеждался, что мы потерпели неудачу.
      От удушливого дыма и прогорклого запаха меня начало мутить. Я уже мечтал только о том, чтоб поскорее выбраться из этого подземного зала и вдохнуть свежий воздух. Тайна перестала меня интересовать.
      Хочу напомнить - я тогда вообще не понимал, что именно мы ищем, не знал, в чем секрет пластинки. Я даже приблизительно не догадывался, с чем все это связано, и участвовал в поисках больше из симпатии к Милфорду. Милфорд же, должно быть, с самого начала понимал, в чем суть. Мне он не раскрывал тайны, возможно, опасаясь, что я найду это слишком фантастическим и отступлюсь, - а моя помощь ему была нужна. А, может быть, он просто не знал, как впоследствии все повернется, и не хотел заранее связывать себя: ведь в таком важном деле мог возникнуть вопрос о приоритете... Это я предполагаю еще и потому, что вспоминаю, как резко изменился Милфорд с того дня, как увидел пластинку Анга. Куда девалась его небрежная ирония, невозмутимость, чисто английская сдержанность, - он стал похож на азартного игрока, готового бросить на карту все состояние.
      Мы вышли из храма очень раздосадованные и сбитые с толку. Милфорд еще спросил сопровождавшего нас ламу насчет источника - откуда он взялся, этот источник в горах? Ответ ламы тоже не совпадал с легендой, рассказанной Ангом. Источник начался от слезы, которую уронил сострадательный дух, глядя на несчастья людей. Да и места тут были уж слишком мирные, зеленые, цветущее, без следов обвала, взрыва, "небесного огня". А ведь если у легенды имелись реальные основания, то на местности можно было бы заметить хоть какие-нибудь признаки пребывания Сынов Неба.
      Лама стоял в дверях храма и смотрел на нас своими узкими бесстрастными глазами.
      - Смеется он над нами, готов пари держать, - проворчал Милфорд. - Но ничего не поделаешь, надо уходить, а то не поспеем до ночи в Дарджилинг.
      Последнее впечатление от этого места оказалось совсем тягостным. Пока мы стояли у храма, у самых наших ног, откуда-то из-под земли, раздался приглушенный протяжный стон. Мы так и подскочили. Но проводник остался спокоен. Он сказал что-то Милфорду, и тот досадливо мотнул головой.
      - Это отшельник там сидит под землей. Вот его окошко, он показал на узкую щель в стене храма. - Он там замурован и никогда не должен видеть солнца. Вот, полюбуйтесь!
      Из щели высунулась человеческая рука в черной перчатке она беспомощно шевелила пальцами. Мальчик, прислуживавший ламе, метнулся в глубь храма и вскоре принес чашу с водой. Рука взяла чашу и осторожно унесла ее в щель.
      - Видите, он надевает перчатку, когда должен высунуть руку. Ни одна часть его тела не должна попадать на свет, - говорил Милфорд.
      - Но ведь они сами на это соглашаются, - заметил я. - Это все же не самое страшное проявление религиозного фанатизма.
      Проводник что-то сказал. Я плохо понимал его английский язык.
      - Вот видите! Он говорит, что не всегда отшельниками становятся по доброй воле. Иногда родители делают сына отшельником по обету, насильно. Вы себе представляете - достигнет юноша восемнадцати лет, и его вдруг на всю жизнь бросают в узкую зловонную яму, навсегда лишают света, воздуха, общение с людьми... на него даже после смерти нельзя смотреть людям. А вы говорите - не самое страшное! Нет, это ужасно!
      Мы двинулись назад, по той же тропинке среди зарослей.
      - О каком это сострадательном духе говорил лама? - спросил я, когда мы вышли на широкую дорогу и смогли идти рядом.
      - О, это целая история! - откликнулся Милфорд. - Считается, что сострадательный дух воплотился в Великого Ламу. Это ему и поклоняются ламаисты. К тому же он создал и тибетцев. Дело было примерно так. Через Гималаи шел царь обезьян. В снегах он встретил горную дьяволицу и женился на ней. И вот однажды их потомство встретил сострадательный дух... Вы разве не видели изображение этого духа в комнате сестры Анга? Такую фигуру с десятком голов разного калибра, с уймой рук и двумя ногами? Ну, вот, сострадательный дух дал юным обезьянам волшебные зерна. Когда обезьяны съели эти зерна, шерсть их начала становиться все короче, хвосты исчезли, обезьяны заговорили - словом, они сделались людьми.
      Меня эта легенда заинтересовала.
      - А вы не думаете, Милфорд, что все это каким-то образом связано со "снежным человеком"? Все эти цари обезьян, горные дьяволы, человекообезьяны?
      Милфорд в раздумье покачал головой.
      - Нет, вряд ли. Тут уж, по-моему, скорее другая подоплека - история царя Сронгцаня Гамбо. До VII столетия тибетцы были совершенно диким народом - ходили в шкурах, мазали лицо красно-коричневой краской, приносили человеческие жертвы. Были они разделены на маленькие племена, вроде шотландских кланов, и все время дрались между собой. В конце концов, они заняли даже большую территорию, принадлежавшую китайскому императору. Тот вынужден был заключить с тибетцами мир и, выполняя одно из его условий, выдал свою дочь замуж за этого самого Сронгцаня Гамбо. Молодой царь очень быстро перенял от супруги иностранные манеры, построил ей роскошный дворец, оделся в шелка вместо шкур, отменил обычай красить лица. Сронгцань Гамбо, несомненно, принес много пользы своему народу. Он ввел в этой стране грамоту, отправил юношей учиться в Китай, научил своих соотечественников делать вино, ткать шелка, строить каменные дома и многому другому. Но, к сожалению, китайская супруга тибесткого повелителя (как и другая, родом из Непала) была буддисткой. Обе они постарались обратить своего мужа в буддизм... Да, так вот эту легенду о происхождении тибетцев можно, пожалуй, связать с реформами Сронгцаня Гамбо: исчезновение шкур, появление письменности... Похоже на истину, не правда ли?
      Тут мы подошли к мостику через пропасть. Я остановился. Нога болела, я устал и чувствовал себя просто не в силах снова переправляться по этой чертовой висюльке.
      Однако Милфорд, к моему стыду, очень быстро и легко перебежал на ту сторону, балансируя на шатких бревнах. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру, и я, проклиная все на свете, ступил на бамбуковые стволы.
      На этот раз все шло хуже. Бежать я не решился, а становиться на четвереньки было неловко, хоть и очень тянуло.
      - Смелее! - крикнул мне Милфорд. И в эту минуту я упал. Нога проскользнула между бревнами, и я почувствовал резкую боль.
      Упал я, к счастью, вдоль моста, а не поперек. Но и то у меня появилось ощущение, что я вишу в воздухе. Бамбук угрожающе прогибался, глубоко внизу ревела и пенилась река, а я лежал, беспомощный, словно связанный, и не знал, что делать.
      Прибежал проводник, помог мне подняться, и я, охая от боли, дополз до берега. Милфорд был встревожен, - должно быть мое падение показалось ему со стороны достаточно. эффектным. Он ощупал мою ногу в щиколотке. "Вывих" - определил он, и, подумав, изо всей силы рванул ногу к себе.
      Я заорал от боли и чуть не кинулся на него с кулаками. Однако сустав он мне вправил, а то бы я вовсе пропал, прежде чем дождался врачебной помощи.
      Но так или иначе, а нам бы не удалось добраться до Дарджилинга в этот день, если б нас не нагнала повозка с двумя быками в упряжи. Хозяин за довольно скромную плату позволил мне лечь на мешки с ячменем и рисом. Милфорд с проводником шля рядом, держась за повозку, и мне было порядком стыдно: другие переходят мост, и хоть бы что, а я перетрусил, шлепнулся, всем хлопоты доставляю.
      Мы появились в Дарджилинге поздно вечером. Нас уже начали искать. Больше всех, пожалуй, тревожился Анг. Он сидел в нашей комнате и выбежал навстречу, заслышав в саду наши голоса.
      Когда Анг увидел меня, он ужаснулся. Я хромал, на щеке краснела основательная ссадина (это я сразмаху ударился о ствол бамбука), руки тоже были немного ободраны...
      - Куда вы ходили, сагибы? - сумрачно спросил мальчуган.
      Милфорд увидел, что Анг волнуется, но не захотел щадить его.
      - Мы искали тот храм, о котором ты говорил. Мы будем искать, пока не найдем его или не погибнем. Понимаешь?
      Анг ничего не ответил и, насупившись, сел на корточках в углу. Мы мылись, переодевались, - он все сидел.
      - Ночуешь у нас? - спросил я, и Анг кивнул головой.
      Мы легли спать. Как только погасили свет, Анг подполз ко мне и зашептал в самое ухо:
      - Сагиб, не ищи здесь. Храм в Непале, я знаю, где он.
      - Ты пойдешь с нами? - тоже шепотом спросил я, приподнявшись на локте.
      - Пойду, - с тяжелым вздохом ответил Анг. - Только мы все погибнем...
      Он уполз на свое место и не шевелился до утра.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Наконец мы прибыли самолетом в Катманду, столицу Непала. Там мы несколько дней ждали носильщиков. Они с необходимым снаряжением двигались где на грузовиках, где пешком; грузы шли по канатной подвесной дороге, через горы. А мы тем временем осматривали город и его окрестности: это входило в программу экспедиции.
      Анг прилетел с нами, - Милфорд не хотел оставлять его одного в Дарджилинге: боялся, что мальчишку отговорят от участия в экспедиции. Действительно, Нима очень не хотела отпускать Анга и согласилась только при условии, что ее муж тоже пойдет в экспедицию и будет оберегать мальчика. Нима ничего не говорила о причине своих страхов; а ведь, в сущности, ничего особенного, с точки зрения шерпов, не было в том, что Анг хочет понемногу приучаться к профессии своих отцов и дедов; наоборот, для него такая экспедиция была большой удачей - кто же еще возьмет с собой мальчишку, не способного таскать тяжелые грузы? Ясно, что Ниму пугали не горы и ледники, а все та же семейная тайна...
      - Как же она тебя отпустила? - поинтересовался Милфорд.
      - Она думает, что я найду отца, - хмуро ответил Анг, опустив глаза. Милфорд пожал плечами.
      - Надежда совершенно фантастическая, - сказал он мне. Но главное - Анг все-таки с нами!
      Я ничего не ответил. Мне было так жаль Анга, что если б это было в моей воле, я бы бросил всю затею с талисманом. Ни в какую месть богов я, конечно, не верил, но боялся что мальчишка заболеет от постоянного гнетущего страха. Однако все зашло слишком далеко: Милфорд попросту не согласился бы отказаться от поисков, да и Анг твердо решил идти к храму, ибо думал, что мести богов он все равно уже не избежит. Но мальчик был так подавлен, что даже путешествие на самолете такое потрясающее переживание для любого из его сверстников! - произвело на него более слабое впечатление, чем можно было ожидать. Я смотрел на Анга в самолете - он сжался в комочек и шептал заклинания; лицо его было равнодушным и усталым.
      - Посмотри в окно, - предложил я ему.
      Он пересел в мое кресло и стал глядеть в окно, продолжая шевелить губами. Потом покачал головой и жестами показал, что хочет вернуться на свое место. Там он опять сжался в комочек и закрыл глаза. Впрочем, надо сказать, что Анг, несмотря на свою живость и общительность, был наделен изрядной долей чисто азиатской сдержанности и непроницаемости. Радости он и в самом деле, возможно, не испытывал, подавленный мыслями о грозном будущем, а страх, наверное, .считал недостойным обнаруживать: ведь о самолете он давно слыхал да и видел, что другие пассажиры сидят совершенно спокойно. Но страшно ему все-таки было, и эти минуты, когда он смотрел в окно и видел где-то глубоко внизу неузнаваемо изменившиеся родные горы, - дались ему, должно быть, нелегко.
      Мне одно время казалось, что Анг меня ненавидит. И было за что! Но потом я понял, что он по-прежнему, несмотря на свою подавленность, питает ко мне хорошие чувства и даже на Милфорда ничуть не сердится. Мне кажется, что в его поведении сказывались не только буддийский фатализм и пассивность, но и редкое личное благородство: он сразу принял на себя всю вину за нарушение тайны и не хотел обвинять никого из нас, хоть и стоило бы! Мне временами до боли в сердце хотелось развязаться поскорее со всей этой туманной историей и не мучить Анга, - но сделанного не вернешь...
      Итак, мы прилетели в Катманду. Удивительный город! Я думаю, к Гималаям просто невозможно привыкнуть, - так разнообразна их природа, так по-разному, в зависимости от условий, складывается быт их жителей.
      Первое впечатление от Катманду: да тут одни храмы, людям и жить негде! Действительно, храмов очень много - и буддийских и индуистских; эти своеобразные строения накладывают свой отпечаток на весь город. И дворцов много. Они окружены садами, обнесены высокими кирпичными стенами. Еще не так давно жители Катманду с ужасом глядели на эти стены - за ними совершалось немало кровавых и подлых дел. Магнаты ста семей из рода Рана, которым принадлежат эти дворцы, целое столетие поддерживали в Непале жестокий деспотический режим. Рана угрозами и казнями ограждали страну от проникновения чужеземцев, чтобы держать народ в темноте и повиновении. Сами-то они вовсе не сторонились чужеземного влияния! За сто лет в страну не завезли ни одного станка, ни одной машины, а во дворцы Рана кули на плечах тащили через горные перевалы все - от автомашин и зеркальных шифоньеров до безвкуснейших безделушек.
      Конечно, в Катманду немало и жилых домов, - да и вообще город этот чрезвычайно оживленный. Живет в нем около 110 тысяч человек, и на узких улочках, замощенных каменными .плитами или выщербленным от времени кирпичом, - постоянная толчея. Улицы похожи на крытые галереи - крыши и карнизы домов нависают над тротуарами, солнце падает на мостовую узкой полосой. Дома щедро украшены деревянной резьбой, - наличники окон, балкончики или тонкие деревянные колонны галерей поражают изяществом выполнения.
      Уровень жизни здесь пока еще невысок, - ведь Непал стараниями своих правителей был так долго отгорожен от всего мира, что это не могло не сказаться на материальном благосостоянии населения. Однако все эти блестящие и оригинальные произведения искусства - храмы, дворцы, изваяния - говорили о том, что эту маленькую страну населяет очень талантливый народ.
      В Катманду Милфорд вел себя спокойнее, чем последние дни в Дарджилинге. Ане. был рядом, от обещания своего не отказывался, надо было просто ждать. Анг обедал повести нас в таинственный храм только на обратном пути. Он раньше хотел пойти в горы, чтобы найти тело отца. Шерпы его не отговаривали, а даже поощряли - им казалось, что это очень достойный замысел. Я вообще отмалчивался, а Милфорд понимал, что ничего тут не поделаешь, - Анг твердо стоял на своем и не хотел даже намекнуть, где находится этот храм.
      Впрочем, следовало предполагать, что он где-то в горах, в глухих местах. В самом Катманду и вокруг него - масса храмов, и среди них такие широко известные не только в Непале, но и в Индии и Тибете, как "непальский Бенарес" - Пачпатинат, Боднат, Сваямбунат, привлекающие массу паломников. Но ни один из них не славился такими грозными и таинственными свойствами, как храм шерпской легенды, хотя легендой овеян тут каждый шаг. Мы повидали немало храмов, и некоторые из них производят сильное, можно сказать, незабываемое впечатление. Меня особенно поразил храм в Боднате, над полукруглым куполом которого возвышается четырехугольная, заостряющаяся кверху башня с парой косо прорезанных, удивительно живых и мрачных глаз, изображенных на каждой стороне. Это глаза всевидящего Будды, объяснили нам. Интересна и статуя индуистского бога Нараяна в храме Баледжи. Нараян изображен лежащим на ложе из змей; лежит он в очень свободной и естественной позе, согнув одну ногу; вся скульптура будто плавает в искусственном водоеме - ее постамент уходит под воду.
      Милфорд на эти красоты смотрел с интересом, но все время отпускал довольно злые шутки. Он вообще так свирепо нападал на религию - особенно на ламаизм, - что я даже подумал: нет ли у него каких-нибудь личных счетов со служителями культа на Востоке или на Западе. Для него, например, святость храма, в который мы собирались проникнуть, просто не играла роли. Или даже усиливала азарт. Опять повторяю - это вовсе не от бесцеремонности: Милфорд, наоборот, относился с определенным уважением к местному населению, к его обычаям и приходил в ярость только тогда, когда сталкивался с религиозными предрассудками. Я думаю, что и его безжалостное отношение к страхам Анга отчасти объяснялось той же ненавистью к культам и к религиозным суевериям.
      Но, конечно, и в Катманду Милфорд думал только о своих новых планах. Из-за этой его одержимости от нас отстали еще в Дарджилинге наши постоянные спутники Массимо Торе и Петер Кауфман. Милфорд стал невнимательным, резким; видно было, что все, кроме Анга и меня, его стесняют. Никто ведь не знал, в чем дело, - мы о талисмане, разумеется, никому не рассказывали, - и некоторые считали, что Милфорд не вполне здоров. И здесь, в Непале, мы поневоле как-то держались особняком. Но, как я уже говорил, Милфорд тут был спокойней, много рассказывал о здешних местах, так что мне его общества вполне хватало.
      Ранним утром 10 мая наша экспедиция, наконец, двинулась в горы, к группе Эвереста, на северо-восток от Катманду. Поход предстоял довольно тяжелый и небезопасный, но надо ли объяснять, как сильно интересовал он всех участников. Даже Милфорд и Анг, казалось, забыли о своих тайных думах и разделили общее радостное возбуждение.
      Мы шли по узким улицам Катманду, провожаемые любопытными взглядами местных жителей. Нас сопровождали новые друзьянепальские писатели и журналисты. Один из них оказался рядом со мной и Милфордом. Милфорд убедился, что непалец свободно владеет английским языком, и немедленно начал его расспрашивать о местных легендах, стараясь навести разговор на легенду Анга. Но наш спутник, по-видимому, ничего не слыхало храме, где гибнут люди, и о мести Сынов Неба. Он рассказал нам^ немало интересных легенд, в том числе и легенду о самой долине Катманду. Раньше тут, оказывается, было глубокое озеро, и в нем жили страшные змеи-"нага" (я сейчас же вспомнил сказку Киплинга о храбром мангусте Рикки-Тикки и о змеях Наге и Нагайне). Посреди этого озера вдруг расцвел лотос. И тогда святой старец Нагарджуна предсказал, что здесь будет храм. Он пробил ущелье в горах на юге, и туда хлынули воды озера, унося с собой змей.
      - Возможно, это было сильное землетрясение, и вода ушла из озера в пролом, появившийся в горах, - предположил журналист.
      - Да-да, - несколько рассеянно отозвался Милфорд. - В Непале ведь часто бывают землетрясения?
      - Часто! - сказал непалец. - В 1950 году двадцать дней были такие, сильные толчки, что колебались вершины высочайших гор. Это было страшное землетрясение! Обвалы, наводнения... Погибло много людей.
      - Да-да! Гималаи - молодые горы, - подтвердил Милфорд. Они еще не успокоились и даже расти не перестали. Может случиться, что многие вершины поднимутся еще выше или изменят форму...
      Кажется, и я и непалец слушали с одинаковым интересом. Я тогда, во всяком случае, впервые услышал то, о чем рассказывал Милфорд. А он говорил охотно, как прежде, будто забыв о своих тревогах.
      - Молодые горы... господи, до чего все относительно! Да, всего 25-30 миллионов лет назад... всего только! на месте Гималаев плескались теплые волны великого моря Тетис. Представляете себе, что это было за море? Оно тянулось от Атлантики к Тихому океану через всю теперешнюю Европу и Азию и разделяло два материка - Гондвану и Лавразию. Красивые имена, правда?
      - Я что-то не вполне улавливаю, кто их придумал, - заметил я, - мастодонты, что ли?
      - Будем надеяться, что не мастодонты. Это внесло бы чересчур большую путаницу в понятие прогресса, - отшутился Милфорд. - Итак, леди и джентльмены, - море Тетис спокойно существовало десятки миллионов лет и, вероятно, не помышляло о гибели. Но Земля в то время еще не успокоилась - да и кто ее знает, когда она успокоится! Она оглядела все кругом, и море Тетис ей почему-то не понравилось. Как я понимаю, ей показалось, что в этом месте красивей будут горы. Дело, конечно, нелегкое: на месте моря - и вдруг горы!
      Но у Земли был свой расчет. Это первобытное море по своему недомыслию откладывало да откладывало на дне всякие осадочные породы. Да и то сказать - куда же их было деть? Вот Земля и принялась за эти осадочные породы. Сначала она подперла их снизу плечом. Но этого было мало. Правда, на поверхность уже вылезли хребты Кайлас и Ньенчен-Тангла - те самые, что теперь торчат в Тибете. Но все это были детские игрушки по сравнению с дальнейшим...
      Мы проходили по площади перед королевским дворцом - трехэтажным каменным зданием в европейском стиле. Перед ним трепетал на свежем ветерке государственный флаг Непала - два красные с синей каймой зубца с изображением Солнца и Луны. Солнце в короне из лучей и Луна, утонувшая подбородком в опрокинутом полумесяце, имели человеческие лица с очень странным, не то удивленным, не то недовольным выражением. Мы свернули в узкую улицу, прошли мимо кинотеатра и почтовой конторы, мимо здания американской миссии. Английское и индийское посольства находились где-то неподалеку.
      - А вот этого я еще не видел! Что это? - заинтересовался Милфорд, прерывая свой рассказ.
      У небольшой деревянной пагоды возвышалась массивная каменная стена. На ней был высечен громадный - в пять человеческих ростов примерно - барельеф, ярко раскрашенный в желтый, красный и черный цвета. Он изображал какое-то четырехрукое чудище.
      - Это пагода Кот, - охотно объяснил непалец. - На стене изображено божество Кала Бхайбар.
      - Так, так! - сказал Милфорд, с удовольствием глядя на чудовище. - Это напоминает об Индии. Все-таки, Алек, тибетское влияние меня почему-то раздражает. Может, потому, что я к Индии привык. Все эти грязные и жадные ламы... ну, да бог с ними!
      Шедшие впереди проводники остановились - узкую улочку перегородила корова. Она стояла поперек мостовой, лениво помахивая хвостом. Обойти ее было трудно.
      - Вот вам еще кое-что, напоминающее об Индии, - сказал я.
      В Катманду коров много и, по-моему, они здорово мешают местному населению. Животное это считается, как и в Индии, священным; брахманист сочтет большим грехом ударить или хотя бы просто отогнать корову, даже если она пожирает его фрукты и овощи на базаре или перегораживает дорогу. Да и вообще тут как-то особенно любят животных, устраивают для них специальные праздники. Есть, например, праздник собак - в этот день всех псов в городах и селениях украшают цветами и вкусно кормят... Мне эти обычаи казались хоть и странными, но симпатичными, а Милфорд считал, что индийцы, непальцы и даже тибетцы в этом отношении стоят гораздо выше европейцев, которые мучают животных, не понимая всей мерзости этого. Но с коровой Милфорд обошелся по-европейски бесцеремонно - схватил за рога и оттащил в сторонм. Проводники, испуганно поглядывая на него и на корову, поспешно миновали это узкое место. За ними двинулись остальные.
      - Монти, у вас вид Тезся, победившего Минотавра, - сказал я, подходя к Милфорду. - Погодите, не шевелитесь!
      Я сфотографировал эту группу. Корова стояла спокойно и смотрела на Милфорда своими томными глазами. Милфорд принял позу победителя. Снимок этот прекрасно удался. Он у меня и сейчас лежит в ящике письменного стола вместе с фотографиями Анга и другими снимками. Но теперь мне тяжело на него смотреть. Какие мы тогда были веселые! Все, кроме Анга... Вот и он на этой фотографии, стоит сбоку, с недетски грустным выражением на смуглом лице. Он все время шел рядом с нами, но в разговор не вмешивался и, наверное, занятый своими мыслями, даже не слушал, о чем говорят сагибы.
      Мы двинулись дальше. Непальский журналист все еще шел рядом с нами.
      - Так что же случилось дальше с морем Тетис? - спросил я. - Действительно, чисто женские капризы. Чем Земле мешало это море, спрашивается?
      - Дальше было так, - продолжал Милфорд. - Земля ударила по Гондваяе, и та раскололась на громадные глыбы. Одна из этих глыб теперь называется Индостанским полуостровом. Море Тетис волей-неволей начало выливаться в проломы. Но Земле этого было мало. Она нажала на Лавразию, а та в свою очередь начала давить все на те же несчастные осадочные породы. Они не выдержали этого давления - начали изгибаться и мяться. Но все это шло слишком медленно, и Земля решила действовать энергичней. Она нажала изо всех сил, и морю Тетис пришел конец. Его дно сразу взлетело на высоту более шести километров. Кроме шуток, джентльмены, - величественное, надо полагать, это было зрелище! Все эти гигантские складки лезут вверх, запрокидываются на Индийскую равнину, лопаются, надвигаются одна на другую. Остатки моря Тетис стекают с трех могучих хребтов, размывают их, прорезают ущелья... Вы знаете, Алек, как странно сложены эти горы? Видали фотографии вершинного гребня Эвереста? Ведь он похож на застывшую слоистую волну... Конечно, все это делалось не так уж быстро, как я изобразил, но по геологическим масштабам - почти молниеносно. Гималаи, примерно такие, какими мы их видим, появились сравнительно недавно. Они продолжали еще расти, когда великая Атлантида в огне и громе опускалась на дно океана...
      - То есть, 10-12 тысяч лет тому назад? - с удивлением спросил я.
      - Да. Гималаи действительно молоды. Тут все еще - в росте, в движении. Грохочут сумасшедшие реки, растут горы, с невероятной быстротой движутся ледники. Тут ведь у вас ледники бегают, как слоны, верно, коллега? - обратился Милфорд к непальцу.
      - О, да, это бывает. Ледник Кутья в 1952 году за три месяца прошел 12 километров! - подтвердил тот. - И ледопад Кхумбу все время движется и грохочет. Но, конечно, не все ледники так ведут себя. Многие, наоборот, уменьшаются, тают. Есть ледники, которые за год отступают на километр с лишним... - Он помолчал и вдруг очень серьезно, почти мрачно сказал: - Советую вам, коллеги (он с явным удовольствием выговаривал это слово), - будьте осторожны в Гималаях. Наши горы опасны и коварны, поверьте мне.
      Милфорд начал было подшучивать насчет того, что боги, обитающие на ледяных вершинах, не станут обращать внимания на каких-то там журналистов, к тому же все равно неверующих, но наш спутник поднял руку в знак протеста.
      - Не надо смеяться над богами, которых вы не знаете. Может быть, их и нет там, на вершинах, - сказал он просто. - Я говорю о том, что может грозить каждому. Вы, - тут он на минуту взглянул прямо в глаза Милфорду, вопреки восточному обычаю, - вы идете в горы в очень тревожном состоянии духа. Горы этого не любят. Я посоветовал бы вам вернуться, но знаю, что вы меня не послушаете.