13

Борис-76 оценил ситуацию по достоинству. Он со смеху покатился, глядя на Аркадия.

— Бедняжечка Аркадий! Славу у него уводят, прямо из стойла! Дорогой ты наш первооткрыватель… первопроходец! Как перенесешь ты этот удар!

Я видел, что Аркадий весь побелел и, того гляди, бросится на Бориса. Но он сдержался и заговорил относительно спокойно, только глядел куда-то в сторону:

— Интересно, как ты бы себя чувствовал на моем месте! Смешно ему! Вы что, всерьез думаете, что я за приоритет переживаю?

Мы всерьез так думали, но дипломатически промолчали.

— Ну просто я обалдел, элементарно обалдел, неужели непонятно?! — сказал Аркадий, правильно оценив наше молчание. — Не поверил сразу, виноват. Да и теперь еще не вполне верю… Вот объяснишь мне, Борька, тогда уж я окончательно… Выкладывай, что ты придумал!

Суть моего открытия была так проста — во всяком случае для хронофизиков, — что изложил я ее в два счета. Для ясности набросал чертежик — все тем же прутиком, уже изрядно ободранным и обломанным.

Когда я кончил, оба они некоторое время молчали.

— Ну, Борька! — выдохнул Борис-76. — Я… знаешь… я уже вижу, как меня девушки на улице спрашивают: «Скажите, вы не тот Стружков, который…», а я им скромно так отвечаю: «Да, знаете ли, в сущности, тот самый…»

— Да брось ты со своими девицами! — отмахнулся Аркадий. — Ты понимаешь, что Борька сделал?! Нет, скажи — ты понимаешь?! А то сам он вроде не понимает. Сделал элементарно гениальное открытие и сидит помалкивает! Нет, ты посмотри, как у него все просто и надежно. И небось по голове не бьет… А, Борька? Вот! Не то что у меня! И вообще у меня все в лоб сделано, примитивно, прямолинейно…

Когда Аркадий чем-нибудь восхищался, он тоже не знал границ. А если речь шла о хронофизике, он умел восхищаться.

— Да чего там сравнивать, — не унимался он, — вы сами посмотрите: поле я брал однородное, как всю жизнь мы брали… а весь мой вклад исчерпывается элементарными упражнениями в области математической физики…

Он торопливо набрасывал прутиком формулы и схемы. Конечно, хуже у него не было. Может, он кое-что и не успел доработать, но в принципе это выглядело великолепно — смелое, остроумное математическое решение сложнейшей теоретической проблемы.

— Ну что это как людям везет! Всякие открытия на их мировых линиях совершаются, один я такой несчастный… — жалобно заныл Борис-76. — Какая-то линия у меня захолустная! Ни тебе происшествий, ни тебе открытий… и не исчезает никто…

— Раз мы здесь, ты за свою линию можешь больше не беспокоиться, — заявил Аркадий. — Еще и не такие дела завернем, погоди!.. Борька! — Он снова вцепился в меня. — Ну, запряг ты свои градиенты в работу, а дальше что? Так и поехал сразу в двадцатое мая? Где ж ты там прятался, что мы тебя не видели?

Я начал рассказывать, а попутно уточнял у Аркадия, что же происходило на самом деле. В общем-то, я сам уже понимал почти все. Разговаривали на боковой лестнице два Аркадия — этот и «тамошний». И насчет спичечного коробка я правильно догадался.

— Пустой коробок был, — сказал Аркадий. — Плохо то, что я его где-то там, на той линии, выронил. Найдет его какой-нибудь дотошный товарищ, увидит дату…

— Да ну, станет кто разглядывать дату на сломанном спичечном коробке! — возразил Борис-76.

Я им все рассказал в деталях. Объяснил Борису-76, что никакой петли не было: Нина и Ленечка видели меня в институте около одиннадцати часов, а я, вернувшись в прошлое, исчез из института не позже десяти, да еще и таблетки прихватил.

— Таблетки прихватил… — пробормотал Борис-76. — Погоди! Это, выходит, ты создал нашу мировую линию?

— Кажется… — смущенно ответил я. — Вообще-то я не хотел… не имел в виду…

— Оно и видно, что ты все это нехотя делал, спустя рукава, — саркастически заметил Борис-76. — Мог бы создать что-нибудь поинтересней… Спасибо хоть моего Аркадия спас!

— Зато мне он веселенькую жизнь устроил! — сказал Аркадий. — Это ж надо: такой удар с тыла, абсолютно неожиданно! И в такую минуту! Представляете? Вышел я из хронокамеры живой-здоровый — значит, думаю, моя теория доказана! Ну, настроение, сами понимаете, у меня было сложное… с одной стороны, успех, но с другой… в общем, понятно… Из-за всех этих мыслей я даже не сразу сообразил, что если Аркадий Левицкий в этом мире погиб два года назад, то вахтер на проходной заорет с перепугу при моем появлении. Вошел я на проходную — и только тут меня осенило! Но назад уже ходу нет! Однако, гляжу, Макарыч мне улыбается как ни в чем не бывало и говорит: «Поздненько вы сегодня! Устали небось?» Я совсем обалдел! Что-то буркнул в ответ — и скорей на улицу. Думаю-думаю: что же случилось? И ничего сообразить не могу… То есть понимаю, что Аркадий, очевидно, не… не сделал…

— А почему ты, собственно… — начал Борис и запнулся. — Ах, ну да… ты договорился, что он примет снотворное после твоего ухода?

У Аркадия лицо свела судорога. Всем нам опять стало тяжело. Но, в конце-то концов, никуда от этого вопроса не уйдешь. Надо только без эмоций, по-деловому…

— А как вам вообще пришла в голову такая идея? — спросил я. — Вы так сразу и договорились, при первой встрече?

— Нет, не сразу, — помолчав, ответил Аркадий. — После первого перехода я немного подладил камеру, сделал второй переход, потом третий. Из камеры я не выходил, так что возвращался каждый раз в свой мир. Потом не утерпел… Перемещался я, разумеется, вечером, когда в зале уже не работали. Но я сообразил: раз я выйду, то вмешательство в прошлое неизбежно совершится, пусть даже небольшое, и через два года на том конце, в будущем, некому будет камеру включить…

Я снова вспомнил погасший глазок своего пульта. Что и говорить, Аркадий куда лучше меня продумал все последствия… Аркадий помедлил и сказал, смущенно улыбаясь:

— Вот поэтому мне и пришлось в обязательном порядке встретиться с самим собой.

— Почему же в обязательном порядке? — не понял я.

— А к кому же мне было обратиться, как не к самому себе? Я договорился, что он через два года повторит мой опыт — отправит в прошлое камеру и включит ее на автомат, чтобы я мог вернуться, — объяснил Аркадий.

— Вот это да! — ошеломленно пробормотал Борис.

Решение Аркадия было не просто эффектным: оно вытекало из всей логики наших представлений о времени и одновременно выглядело так парадоксально, что не каждый бы до него додумался. Но Аркадий есть Аркадий!

— Так что действия мои были в известной степени предрешены заранее, — без воодушевления продолжал Аркадий. — Мне повезло, я застал Аркадия в лаборатории. Впрочем, я помнил, что в тот период он… то есть я… часто засиживался там один. Это было шестнадцатое мая…

Я покраснел. Борис-76 — тоже.

— Ну, свои эмоции я описывать не буду, — скороговоркой сказал Аркадий,

— вы сами сегодня это испытали. В общем-то, конечно, ради одного этого стоило… Говорили мы долго, допоздна. Тогда и сообразили… Кто первым высказал идею, не помню, да это и неважно, думали-то мы одинаково… Решили действовать, назначили встречу на двадцатое. Потом я отправился в зал. Ребята, до чего странно было входить в камеру и знать, что ее включил два года спустя человек, который только что с тобой говорил, который еще здесь… В общем, переместился я обратно, встретил того же Аркадия, только на два года старше. Посмеялись: почему это, мол, я так опоздал на свидание

— на целых два года? Потом я кое-как перекантовался четыре дня на нелегальном положении в 1976 году.

— А это еще зачем? — удивился я.

— Да просто у меня поле было рассчитано точно на два года. А пересчитывать все из-за этих четырех дней… Знаешь, расчеты у меня очень сложные, делать их наспех, да еще в таких условиях…

— Дал бы тому Аркадию, — посоветовал Борис-76.

— Ну… тоже и ему с этим возиться, на глазах у Бориса…

— Это у меня, что ли? — заинтересовался Борис-76.

Аркадий хмыкнул и, сощурившись, поглядел на схему мировых линий.

— С ума сойти! — сказал он. — Нет, это не у тебя. Это ведь был 1976 год на линии II, которая началась 16 мая 1974 года, после первой моей встречи с двойником. А ты, братец, находишься во-он где, — он поднял с земли измочаленный прутик и повел им по чертежу на песке, — на этой вот линии, которую оборудовал специально для тебя твой лучший друг Борис Стружков, обитавший до вчерашнего вечера в 1974 году, на линии III… Видишь, как все просто и понятно!

— Куда уж проще! — с тоской пробормотал Борис-76.

— Не хнычь! — наставительно заметил Аркадий. — Хронофизик ты или кто? Ну, в общем, пересидел я эти дни у одного деда в Заречье, а потом двинул обратно, в двадцатое мая 1974 года…

— К тому же Аркадию? — страдальчески спросил Борис. — Или уже к другому?

— Зачем же мне к другому? Все дело заново начинать? К тому же Аркадию, конечно. Но с той минуты, как мы встретились, мировая линия опять начала отклоняться. И это был уже третий по счету «я». И третий мир…

— Мой мир… — сказал я. — Мир, где Аркадий Левицкий умер, а Борис Стружков поскакал в прошлое верхом на градиентах…

— Я что-то опять не соображаю, ребята, — пожаловался Борис-76. — Да и где мне! Вы мировые линии, как колоду карт, перетасовываете, вам ни петли, ни двойники не страшны, и поток времени вам по колено! А я — серый провинциал, я не могу…

— Постыдился бы! — урезонил его Аркадий. — Почему этот Борис может, а ты не можешь? Он же младший!

— «Младший»… Да он за эти три дня больше пережил, чем я за два года! Поэтому в нем гений прорезался, а я как был середнячком, так и остался…

— Нытик ты, а не середнячок! — заявил Аркадий. — Погоди, сейчас я тебе все изображу в художественной форме! — Он заровнял прутиком все схемы и формулы на песке и начал чертить заново. — Гляди! Дужки под номерами 1 и 2

— это мои первые переходы в прошлое; оба раза я возвращался в свой мир, на линию I. А переход номер 3 — это тот, когда я встретился с двойником. Тут начинается новая мировая линия под номером II. Она сначала двойная: это мы с Аркадием сидим и разговариваем… было это шестнадцатого мая… Масштаб, понятно, я не соблюдаю — говорили мы часа четыре, а я тяну линию чуть ли не на полгода, но это для наглядности.

— А дужка номер 4 — это твое перемещение к тому же Аркадию, только на два года вперед? — спрашивал Борис, разглядывая чертежик.

— Старайся, Стружков, старайся! — подбодрил Аркадий.

— Кусочек двойной линии — это твоя отсидка у деда в Заречье? А дужка номер 5 — переход в двадцатое мая 1974 года, все к тому же Аркадию, на ту же линию?

— Да. И, кстати говоря, эта отсидка в будущем гарантировала меня от встречи сразу с двумя Аркадиями. Прыгни я на ту же точку, где побывал однажды, и получилась бы святая троица — один Левицкий в трех лицах.

— Это что же получается, братцы?! — ужаснулся Борис-76. — Попрыгаешь, туда-сюда — и целый полк двойников наберешь? Нет, серьезно: это ведь осложнение не пустяковое!

— Если серьезно, — сказал Аркадий, — то я сомневаюсь, что это осуществимо. Наверное, существует какой-нибудь запрет природы на второе попадание в одну и ту же точку! Есть у меня предчувствие, что такая вот точка — это особое место на мировой линии… разрыв, что ли… Ну, вроде воронки; говорят ведь, что в воронку бомба снова не попадает.

— Чепуха! — сказал Борис.

— В пространстве, может, и чепуха, — задумчиво возразил Аркадий, — а во времени… Мы ведь так еще мало знаем о времени! Вот я отдышусь маленько, осмотрюсь тут, на новом месте, и посоображаю, как бы это проверить…

— А дужка номер 6 — это у тебя что? — спросил я. — По-моему, тут ты заврался…

— Это я, собственно говоря, не так реальный переход, как свой замысел изобразил, — откликнулся Аркадий. — Дальше: это вот линия III, «твоя» линия, которую породил мой переход номер 5. Тут нас с Аркадием опять двое. Его линия обрывается вот тут, где я крест поставил… А я перехожу в будущее. Это и есть эксперимент… — Он откашлялся. — То есть, как вы уже понимаете, я рассчитывал, что с момента моего первого перехода во времени моя судьба, моя «личная» мировая линия стала совершенно самостоятельной, изолированной от судьбы того Аркадия. Значит, если я выйду из камеры в том мире, где Аркадий Левицкий не существует с 1974 года… вот, я показал, что его нет, пунктиром… так начну здесь заново свою линию, то есть свою дальнейшую жизнь…

— Что и говорить, эффект был бы потрясающий, — заметил я. — Воскресший покойничек бодро выскакивает из хронокамеры, и жизнь начинается заново! А я тебе все подпортил…

— Пес с ним, с эффектом, — рассеянно ответил Аркадий, глядя на свой чертеж. — Ты лучше объясни, все я правильно изобразил или у тебя еще какие-нибудь тайны за пазухой имеются?.. Ну, высказывайся, не тяни! — И он перебросил мне прутик. — Я не изображал то, что ты натворил: сам отчитывайся!

— Тайны не тайны, а дополнить кое-что тут надо, не говоря уж о том, что ты действительно не изобразил ту линию, на которой мы в данный момент находимся… Не изобразил, конечно, из зависти; небось ни на одной твоей линии нет такого шикарного комплекта — два Левицких плюс два Стружкова! — Я говорил все это, дорисовывая чертеж Аркадия. — Вот линия III, где ты рассчитывал обосноваться начиная с 1976 года. И, наверное, на этой линии ты все проделал без помех… вот, я веду сюда пунктир… То есть на этой линии ты в 1976 году внезапно выскочил из хронокамеры и очень удивил этим своим поступком всех сотрудников Института Времени, которые твердо помнили, что два года назад присутствовали на твоих похоронах… — Тут я запнулся и не сразу смог продолжать. — Зато на этой линии с вечера двадцать третьего мая 1974 года отсутствует Борис Стружков. Потому что я… вот видите этот пунктир с черточками… я двадцать третьего мая 1974 года перешел в двадцатое мая того же года. Пока вы секретничали на лестнице, я забрал в лаборатории таблетки, вообще начал действовать, и обе ваши линии отклонились, а вместе с ними — линия присутствующего здесь моего двойника, который бездарно проторчал весь этот вечер в библиотеке.

— Да ведь ты тоже просидел весь вечер в библиотеке, сам признался! — завопил, обидевшись, Борис. — Это же нечестно!

— Он зато потом с лихвой наверстал! — сердито сказал Аркадий. — Будь ты трижды неладен, Борька! Ну просто ведь безобразие: мы такое серьезное дело затеяли, а этот попрыгунчик орудует за нашей спиной и все превращает в какую-то дурацкую комедию… Таблетки он, видите ли, хватает, никого не спросясь… Спаситель! Принесла тебя нелегкая!

Он меня все же сумел разозлить, и я не сдержался.

— Тебе я, конечно, карты спутал, — сухо проговорил я. — Ты себе подготовил мир со свободным местечком, а я тебя перебросил сюда, где твое место занято. Ничего, как-нибудь и здесь устроишься. Зато, я думаю. Борис спасибо мне скажет, что его Аркадий остался в живых. А тебе, видно, мало одного трупа…

Тут я глянул на Аркадия и осекся: он откинул голову на спинку скамейки, закрыл глаза и стал ужасающе похож на того Аркадия, которого я увидел утром двадцать первого мая на диване в лаборатории… такое же бледное, застывшее лицо, и по нему пробегают световые пятна и тени трепещущих листьев.

Аркадий открыл глаза и выпрямился.

— Ты прав, — глухо сказал он. — Прошу прощения. Продолжай.

Сможем мы когда-нибудь позабыть все это? Или каждый раз будем вот так бередить раны друг друга? Я был зол на себя… но ведь нужно время, чтобы привыкнуть… если вообще к этому можно привыкнуть…

— Ладно, продолжим. — Я опять начал чертить прутиком по песку. — Значит, здесь отклоняются сразу четыре линии — две ваших, две наших. Все это вместе образует линию IV — или же мир IV, историю IV. Линии здешней… законной, так сказать, пары нормально тянутся к 1976 году, а мы с тобой, Аркашенька, в этом вот месте часов в восемь вечера один за другим прыгаем им вдогонку, словно кенгуру… Дуга номер 7: прыгает Аркадий Левицкий; дуга номер 8: прыгает Борис Стружков. А теперь объясни мне, Аркашенька, поскольку ты у нас гений и все понимаешь, — кто нам прыгать-то позволил?

— Что-что? — спросил Аркадий. — Кто нам…

Он не договорил. Он так и застыл с открытым ртом.

Я об этом все время думал, пока он вычерчивал свою схему. Как же так? Аркадию пришлось попросить своего двойника, чтобы тот в будущем включил камеру на возвращение. Мою камеру некому было включить, и поэтому, как только я отклонил мировую линию, глазок на пульте погас. Ну, а кто же тогда подготовил для нас хронокамеру в зале, да вдобавок включил автоматику не на один, а на два перехода? Кто этот таинственный благодетель?

Борис-76 тоже недоумевал.

— Я действительно не понимаю… — растерянно сказал он. — Ты никому не поручал, Аркадий? Ах да, ты же не мог…

— Почему это я не мог? — удивился Аркадий. — Я ведь сразу решил, что не останусь там. Значит, я должен был подумать, как обеспечить себе переход!

— Непонятно, как ты мог это обеспечить. Аркадия ты уже не мог просить…

— А тебя? — Аркадий торжествующе улыбнулся. — Тот Аркадий в записке должен был объяснить, что произошло, и попросить тебя, чтобы ты в 1976 году включил хронокамеру… Почем же я знал, что заварится такая каша: что исчезнет записка, начнется следствие и ты полезешь в прошлое выяснять отношения!

— Все это, положим, относится не ко мне, а к нему, — резонно возразил Борис, кивнув на меня. — Но дело не в этом. А вот что случилось с запиской? Борька, ты что-нибудь понимаешь?

Я ничего тут не понимал. Кто-то вроде заботится обо мне и Аркадии, включает хронокамеру для перехода. И в то же время кто-то крадет записку, без которой ужасающий эксперимент Аркадия теряет всякий смысл: остается факт смерти, без каких-либо объяснений. Можно подумать, что этот таинственный некто умышленно создал такую хитрую путаницу событий: сначала украл записку, чтобы заставить меня вернуться в прошлое и тем самым изменить мировую линию, а потом подсунул нам с Аркадием хронокамеру, которая перебросила нас вперед по этой новой линии… Но если так, то он находится здесь же, в этом мире, который обозначен линией IV на нашем рисунке. Если камера доставила нас с Аркадием сюда, значит, здесь она и была включена!

Аркадий, видимо, тоже проделал этот несложный расчет. Он нахмурил брови и решительно заявил:

— Все понятно! Он здесь! И я знаю, кто это!

Ну, правильно, тут и гадать нечего… Только один человек знал, что происходило вечером двадцатого мая в институте. Он один знал не только об Аркадии, но и обо мне. Знал, что я случайно оказался в той же камере вслед за Аркадием…

— Борька, — быстро сказал я, — ну-ка, напряги память, вспомни, что было у вас с Аркадием после той ссоры!

Борис удивленно поднял брови.

— Ничего вроде не было… — медленно ответил он, припоминая. — Ничего такого особенного. Работали по-прежнему… Я не знаю, что тебя интересует.

— Его интересует, — вмешался Аркадий, — рассказывал тебе твой Аркадий что-нибудь о том вечере… о двадцатом мая?

— Нет… ничего… Сами понимаете, я бы тогда все знал.

Ну, правильно. Но как это могло получиться, что Аркадий ничего ему не сказал? Прикинем. Аркадий вернулся в лабораторию — таблеток нет. Он начал искать, ничего не нашел, растерялся, потом… потом он бросился в зал… Зачем?

— Зачем он побежал в зал, хотел бы я знать! — пробормотал Аркадий.

И тут меня осенило.

— Слушай, ты рассказывал ему о своем уговоре с тем Аркадием… ну, который включил тебе камеру на линии II? — спросил я.

Аркадий нетерпеливо пожал плечами.

— Чего мне было ему рассказывать? Это был тот же самый Аркадий, и он помнил все, что произошло при первой нашей встрече, включая уговор о камере. Он ведь только после второй встречи перешел на линию III.

— Ах да, — сконфуженно согласился я, глядя на чертеж. — Ну, тем более! У меня вот какая идея. Когда этот Аркадий увидел, что таблетки исчезли, он, видимо, решил, что цепь событий изменилась, и что ты теперь, попав снова в будущее, уже узнал об этом, и что, может быть, ты включишь оттуда ему камеру, чтобы вы могли встретиться и объясниться.

— Возможно, — согласился Аркадий. — Вполне возможно. А вместо пустой камеры он увидел тебя? Представляю, как он удивился!

— Он скорее всего подумал, что это «его» Борис, ну ты, Борька… Что ты почему-то вернулся в институт, забрал таблетки и каким-то образом попал в камеру…

— И камера эта прямо у него на глазах куда-то утащила Бориса! — докончил Аркадий. — Однако утром Борис преспокойно является на работу и намертво молчит о вчерашнем… Действительно, ситуация! Ведь он даже и спрашивать Бориса ни о чем не решался: что, если в хронокамере был какой-то другой Борис, а этот ничего не знает?

— Я-то спросил бы, рано или поздно, — заметил я. — Но Аркадий Левицкий на такой риск не пойдет: а вдруг он окажется в смешном положении!

— Постойте, братцы! — вмешался Борис. — Что Аркадий мне не сказал ничего, это я понимаю, это он действительно из самолюбия… Но почему он сам-то обо всем этом вроде позабыл? Он ведь лучше Бориса знал, что перемещение возможно. Почему же Борька немедленно взялся даже за абсолютно самостоятельные расчеты, а он все эти два года ничего не делал? И потом… Аркадий, он твои расчеты знал?

— Знал! — ответил Аркадий. — Ну, не в деталях, но основные формулы я ему написал заранее, принес с собой. Таблетки выложил на стол, а сверху — листок с расчетами. Он ведь должен был их тебе оставить, вместе с запиской, я же говорил…

Меня вдруг словно кипятком обдало. Я вспомнил, как в лаборатории стукнул со злости кулаком по столу… по листу бумаги, как обнаружил под ним пакетики и забрал их… завернул в этот листок, чтобы они не рассыпались, сунул в карман…

Руки меня плохо слушались, но я все же полез во внутренний карман, достал сверток с пачечками, развернул… Формулы, схемы…

— Вот… — пробормотал я, протягивая листок Аркадию. — Вот… наверное, я даже не заметил…

Я стоял, как дурак, с листком в одной руке и горстью пакетиков в другой. Два пакетика упали на землю. Аркадий нагнулся и поднял их, а потом сгреб у меня с ладони остальные.

— Пригодится, — сказал он, пряча пакетики в карман. — Вряд ли у меня сон улучшится после всех этих прогулочек во времени… А теперь хватит разговоров. Пойдемте, ребята!

Мы не спрашивали куда. Ясно было, что нам необходимо найти здешнего Аркадия.

У выхода из сквера Борис приостановился.

— Братцы, — смущенно сказал он, — пожалуй, лучше я один схожу. Может, он еще и не явился в институт, что ж тогда… Словом, вы меня тут подождите! Я моментально выясню и вернусь.

И он быстро зашагал к институту.

Аркадий прислонился спиной к ограде, достал сигарету, закурил.

— Кстати, — спросил он, внимательно изучая кольца дыма, — это ты небось ломился вчера вечером в мою квартиру? Нигде от тебя покою нет!

— Квартира вовсе не твоя, — мстительно сказал я. — Ты незаконно влез туда. Вот и пришлось тебе сломя голову удирать через черный ход. А не лазь без спросу к своим двойникам, не лазь!

— «Без спросу»… А тебя кто просил туда лезть? Нахально занял комнату Левицкого, а Левицкий, значит, ночуй в сквере на скамейке?!

— Ага! — Я сочувственно покачал головой. — То-то Левицкий таким хриплым голосом спрашивал утром по телефону Левицкого! Простудился в сквере. И мозги, видно, отсырели за ночь. Неужели нельзя было как-то остроумней намекнуть своему двойнику о себе? И вообще вел ты себя нелепо!

Аркадий вдруг обиделся.

— Нелепо! Скажите пожалуйста, какой умный! А что мне было делать? Я, как понял из слов Макарыча, что мое место здесь занято, так сразу отправился к двойнику выяснять отношения: почему он сорвал эксперимент? Гляжу — нет его дома. Я пробрался потихоньку, в последнюю минуту проскочил; только я в комнате очутился, слышу — Анна Николаевна вышла, дверь на все запоры закрывает. А Аркадия нет как нет. Я уж начал дремать, вдруг слышу — условный звонок! Аркадий так звонить не станет, он просто будет дозваниваться погромче, чтобы Анна Николаевна открыла. Значит — здешний Борис. А мне с ним, сам понимаешь, ни к чему было встречаться, не повидав Аркадия. Ну, я, естественно, ходу из квартиры. Засел в скверике, жду. И он не выходит, и Аркадий не идет. Ждал я, ждал, потом примостился кое-как на скамейке и часа два-три поработал над собой… Ругал я этого Бориса последними словами, конечно, — чего ему дома не спится и не сидится! Утром звоню. Ты говоришь, почему я именно насчет снотворного напомнил? Да потому, что это — наверняка! Ему эти таблетки на всю жизнь запомнились, можешь не сомневаться! Но когда я в сквере опять увидел Бориса, я ему чуть морду не набил: ну чего он у меня все время под ногами толчется! И Аркадий куда-то провалился…

— Слушай, ты в самом деле думаешь, что камеру отправил за нами в прошлое здешний Аркадий? — спросил я.

Аркадий пожал плечами.

— А кто же еще? Он один все знал. Ну, расчетов у него не было, оказывается, но за два года он их вполне мог восстановить, принцип-то был ему известен… Про меня и про тебя знал тоже он один. Особенно про тебя. Никому другому и в голову не пришло бы включать автомат на двукратное возвращение! Нет, это-то дело ясное! Я вот чего не пойму — куда записка девалась?

Я со вчерашнего дня об этом думал, но все как-то мимоходом, а теперь вдруг ясно ощутил недостающее звено… Я уставился на асфальт тротуара, словно видел на нем веер расходящихся мировых линий, а среди них еще одну, никем из нас не вычерченную, не замеченную… У меня дыхание перехватило.

— Аркадий, — с трудом заговорил я, — ты помнишь, я рассказывал, что меня будто бы видели в одиннадцать вечера в лаборатории?

Аркадий нахмурился, стараясь сообразить.

— Ты думаешь, был еще один? — после паузы сказал он.

— Понимаешь, я ведь включил свою камеру на автомат… — начал я.

Я брел почти вслепую, пытаясь воссоздать ход событий, которых не видел и не увижу.

Но сейчас мне казалось, что я вижу… В лаборатории темно. Входит человек и зажигает свет. Он видит лежащего на диване Аркадия. Почему-то начинает расхаживать по лаборатории, с минуту стоит у окна, о чем-то раздумывает. Потом поспешно выходит из лаборатории, куда-то идет по боковой лестнице. Возвращается. Берет листки из записной книжки. Замечает мою камеру, зеленый глазок на пульте, подставку. Удивленно смотрит на все это, идет к камере. Входит внутрь, не зная, что камера послушно ждет, пока в нее ступит человек… любой человек, чтобы автоматически закрыться и бросить этого человека на три дня вперед… Туда, где меня — а теперь уже его — ждут объяснения с Линьковым и с Ниной… И похороны Аркадия…