12

Борис-76 весь позеленел, когда Аркадий это сказал. Я и сам, наверно, выглядел немногим лучше. Такое услышать, даже если ждешь…

— Т-ты что, Аркадий?! — запинаясь, выговорил Борис. — Как это: действительно убил?! Ты что?!

— «Ты что, ты что»! — вдруг заорал Аркадий. — Реакции на уровне коммунальной кухни! Ученые вы или кто, в конце-то концов?!

Он чуть не раздавил сигарету, пока закуривал, — руки у него тряслись.

— При чем здесь… ученые мы или… — совсем растерявшись, пробормотал Борис.

— А вот при том! — чуточку спокойней ответил Аркадий. — Думать надо, понимать надо!

— Но я вот именно не понимаю… — уныло сказал Борис. — Ну, то есть совершенно ничего не понимаю! Ты не умер… мой Аркадий тоже…

— А пес его знает, твоего Аркадия, почему он не умер! — Усмешка Аркадия походила на гримасу боли. — Во всяком случае, не моя тут заслуга. Это небось Борькины фокусы. — Он покосился на меня. — Я уж его спрашивал, но он увиливает.

— Борька, хватит! — сурово сказал мне Борис-76. — Что ж нам, до ночи тут сидеть, пока ты соберешься с духом? Давай выкладывай карты на стол!

Я вздохнул: говорить мне было трудно даже после того, как Аркадий сам сказал.

— Ну, значит, так. Аркадий… не этот, а мой Аркадий вечером двадцатого мая глотнул смертельную дозу снотворного… Отравился! Сам! Я никак в это поверить не мог! Но потом я увидел эти проклятые пачечки у него на столе…

— Ты… увидел?! — изумился Аркадий. — Когда?! Не мог ты видеть, не ври!

Я молча улыбнулся, и это взбесило Бориса-76.

— Интересно, чему ты радуешься? — свирепо спросил он. — Увидел и что же ты подумал? Что у Аркадия новое хобби — коллекционирование снотворных?

— Ничего я не подумал, — деланно-равнодушным тоном сказал я. — Просто взял все эти пачечки и сунул себе в карман.

— Сунул себе в карман? Совсем ты меня, Борька, запутал! — Аркадий со вздохом откинулся на спинку скамейки. — Снотворное ты, оказывается, забрал, значит, тот Аркадий не умер. Кто же тогда умер, спрашивается? Может, я?!

— Подумай, подумай! — ехидно сказал я. — Ты же у нас гений, ты и без подсказки сообразишь, умер ты или не умер.

— Ну, я уж совсем ничего не понимаю! — заявил Борис-76. — Когда и где ты забрал таблетки? И если ты их забрал, то каким образом Аркадий отравился?

— Да вовсе он не отравился! — устало ответил я. — Ты же сам говоришь, что он с тобой работает! Только где он все же, этот неудавшийся покойник?

— Эт-то и меня интересует! — с расстановкой сказал Аркадий. — Очень даже интересует. Еще с вечера. Пробовал я звонить к нему… — он искоса глянул на меня, потом обернулся к Борису-76, — ну, в лаборатории на тебя напоролся… А вчера вечером ты его видел?

— Нет… Звонил я ему часов в семь, но никто не подошел к телефону.

— В семь! — с явным разочарованием протянул Аркадий. — В семь — это не то…

— А чего ты? — удивился Борис. — Мой-то Аркадий никуда не денется, у нас по времени пока не научились прыгать. Вы, ребята, лучше объясните мне как следует, что это за история со снотворным и почему ты, Аркадий, говоришь, что убил… Аркадия?

— На словах это не объяснишь, ты только хуже запутаешься, — сказал я. — Давай я тебе все нарисую. Аркадию я уже рисовал картинки, до твоего прихода. Только он, я вижу, ни черта не понял, хоть и представлялся, что понимает.

— Кое-что, положим, я понял, — возразил Аркадий. — Но, конечно, не все. Главное — эта ваша встреча! Мы ведь тут пришли к выводу, что если хочешь встретиться с самим собой в будущем, то нужно раньше побывать в прошлом. Так? Вот я и не понимаю! Ну да, картинки ты мне рисовал, но я, признаться, решил, что ты все это теоретически вывел и кое-что присочинил, чтобы меня ошарашить. А ты, значит, всерьез это насчет своего скачка в прошлое? Ну, не знаю… Может, я чего-то не учел? Как же ты мог передвинуться в прошлое? Откуда у тебя взялась хронокамера?

— Вообще-то хронокамеры, если ты помнишь, в 1974 году уже существовали,

— кротко заметил я.

— Ну ты же понимаешь, о чем я говорю! — нетерпеливо бросил Аркадий.

— Погоди… — сказал Борис. — Я опять не понимаю! Почему ты говоришь только о прошлом? А в будущее в чем он мог двигаться, если не было хронокамеры? То есть хронокамеры, пригодной для переброски человека. Впрочем, дело вообще не столько в хронокамере, сколько в том, чтобы рассчитать поле… однородное поле. Но ведь и тебе это было нужно!

Аркадий прямо сиял от гордости. Наконец-то мы сообразили, что он сделал, — он и никто другой!

— Да, вот именно, — сказал он, стыдливо потупившись. — Я… видишь ли… ну, рассчитал я такое поле!

Он посмотрел, какое это произведет на нас впечатление. Вот ведь характер! Ну, сделал ты дело, и отлично, и радуйся про себя. И подожди, пока люди сами оценят, что ты сделал. Так нет, разве у Аркаши хватит терпения ждать? Он уж поможет людям побыстрее все оценить, без волокиты!

— То есть ты понимаешь, что это значит? — удивленно и чуточку обиженно спросил он Бориса-76. — Я рассчитал поле, которое позволяет человеку перемещаться во времени. На любые дистанции, в прошлое или в будущее. Ну конечно, только туда, где существуют хронокамеры.

— Как не понять! — сказал Борис. — Просто я не удивляюсь этому: ты ведь у нас гений, ты еще и не то можешь!

Аркадий подозрительно покосился на него, но промолчал.

— Так что же дальше? — спросил Борис. — Нашел ты, значит, это поле и, как я понимаю, решил, что теперь самое время прогуляться?

— Ну да… — уже неохотно сказал Аркадий. — Отправился я в прошлое. Потом еще раз. Встретился с самим собой. Потом снова встретился — как раз двадцатого мая, вечером…

— Ты… издалека? — спросил Борис.

— Из этого же года, из семьдесят шестого. Только, разумеется, из другого мира, не вашего.

— Понятно, понятно… Из того мира, каким он был до твоих путешествий! Потом ты свалился на голову ему и прочим, — Борис кивнул в мою сторону, — накуролесил там со своим двойником, и в результате мир стал такой, каким его знаю я… Но все равно ты мне не объяснил, почему тебя не удивляет Борькино передвижение в будущее.

— А потому, что он, как я понимаю, в будущее кинулся вслед за мной, — объяснил Аркадий. — В моей хронокамере!

Он с такой гордостью сказал «в моей», словно эта хронокамера была его родовым поместьем.

— А ты чего молчишь? — накинулся на меня Борис. — Он правильно объясняет?

— Объясняет он, в общем, правильно, только не все знает, — ответил я. — Это верно, что сюда я ввалился случайно, и в его хронокамере, — я ведь рассказывал, как это было. Но в двадцатое мая 1974 года я прибыл намеренно. И в своей хронокамере. Я Аркашеньке это все рисовал, но он, по-моему, просто не может поверить, что кто-то еще, кроме него, способен рассчитать поле… Ты же знаешь Аркашеньку, от скромности он не умрет!

— Я не отрицаю… в принципе! — с достоинством произнес Аркадий. — Я всегда был о тебе очень высокого мнения, Борис, ты же знаешь… Ну, и потом ты ведь работал со мной, это тоже кое-что значит! Но не надо преувеличивать… да! Не стоит, знаешь ли, преувеличивать…

— Это в каком же смысле — преувеличивать? — поинтересовался я.

— В этом самом. Говоришь, что я от скромности не умру, а сам-то? «Я да я, в своей камере прибыл, я уже два года назад все это рассчитал!» Не советую, знаешь ли…

— Ну, а если все-таки? — спросил я, с любопытством глядя на Аркадия. — Если на минуточку допустить, что я и вправду взял да рассчитал поле, еще в 1974 году? Тогда что?

— Тогда честь тебе и слава! — неуверенно сказал Аркадий. — То есть ты и так молодец, если действительно отправился в прошлое в своей хронокамере. Действительно, Борька?

— Действительно… — сдержанно ответил я.

— Молодец, молодец! — величественно отозвался Аркадий. — Это здорово! И этого вполне достаточно, чтобы похвастаться. А преувеличивать, я ж говорю, незачем…

Я неопределенно хмыкнул. Что-то крылось за этими словами Аркадия, а что, я не мог понять. Ну ладно, потом выясню!

— Ладно, не буду преувеличивать, раз тебе это не нравится, — кротко согласился я. — Так вот, Борька, смотри сюда!

Я быстро восстановил чертеж, который раньше делал для Аркадия.

— Видишь? — говорил я Борису. — Линия I — это его мир, где он изобрел свою «машину времени», нашел свое поле. Вот он прибывает к нам… Возьмем для простоты последнее его прибытие, двадцатого мая… иначе много чертить придется — ведь он всякий раз, когда прибывал к нам, новую линию создавал… Ну ладно, пусть линия I — последняя из линий, созданных Аркадием. Это не та, где он рассчитывал поле, а та, с которой он свалился в «мое» двадцатое мая.

Аркадий поглядел на мой чертеж, сдвинул брови и о чем-то задумался. Борис-76 был заинтересован до крайности.

— Эти вот две параллельные линии, которые начинаются от двадцатого мая,

— это встреча двух Аркадиев, да? — спрашивал он, не отрывая глаз от чертежа.

— Ну да! Они встретились в лаборатории, потом, видимо, пошли вместе в зал хронокамер… ну, Аркаша нам это обрисует подробней… Постой, а ты разве об этом не слыхал?

— Да ничего я не слыхал и ничего не знаю, ясно тебе? — огрызнулся Борис-76. — Куда мне до вас! Вы бывалые люди, великие хронопроходцы, а я — жалкий провинциал-домосед… И вообще не обо мне речь. Давай дальше, по порядку. Крест — это что?

— Это смерть моего Аркадия, — неохотно проговорил я.

Каждый раз, когда я об этом вспоминал, вся история переставала мне казаться хоть отчасти забавной, я ощущал нестерпимую горечь и боль. Ведь своего Аркадия я так и не спас. Да и невозможно это было, я подсознательно все время это понимал. В том мире, который я покинул, когда вошел в свою хронокамеру, смерть Аркадия Левицкого осталась трагическим фактом, и никакая хронофизика не могла этого изменить.

Я посмотрел на Аркадия. Другой Аркадий… Вот он пожалуйста, жив-здоров. Сидит рядом — рукой потрогать можно — и тоже смотрит на меня. И, кажется, понимает, о чем я думаю. Во всяком случае, глаза у него очень грустные.

Борис нахмурился.

— Я понимаю… — сказал он. — Для меня это только слова, я ведь ничего сам не видел. Но даже и на слух от этого обалдеть можно! Ты говоришь — «смерть моего Аркадия», и я ведь вижу, что для тебя это действительно смерть, что тебе и сейчас больно. Я просто представить себе не могу, как это все получилось. Но если ты это нарочно затеял, Аркадий, то… Нет, не буду! Досказывай, Борька, а потом мы за него возьмемся.

— Ну, этот вот отрезок линии II, что проходит под пунктирной дугой, — моя жизнь с двадцатого по двадцать третье мая того же года. Невеселая жизнь, прямо скажем. Первую-то ночь я преспокойно проспал, а утром двадцать первого вызывают меня срочно в институт и сразу обухом по голове

— Левицкий отравился! Следователь пришел, расспрашивает — что да как, да почему Левицкий это сделал, а я даже приблизительно не могу понять, почему! Чего я только не напридумывал! Целые детективные романы!

— Постой-постой! — вмешался Аркадий. — На какого лешего ты сочинял детективные романы, когда в записке все объяснялось?

— Так ведь не было записки…

— То есть как — не было?!

— Да вот, представляешь: была, но ее кто-то украл…

— Украл?! Ну, знаешь! Ври, Борька, да знай меру!

— Нет, ну вас, ребята! — сказал Борис-76. — Я больше не могу. Уйду я лучше от греха… — И в подтверждение этого он поудобнее уселся на скамейке.

— Действительно, Борька, ты что-то завираться начинаешь! — укоризненно сказал Аркадий. — И сочиняешь бездарно вдобавок. Ну кому придет в голову воровать записку? Младенец поймет, что этого не может быть!

— «Не может быть, не может быть»… — сердито пробормотал я. — Как же, интересно, не может, когда — было! Стащил кто-то записку, говорю тебе!

— Может, он все же не написал? — вслух раздумывал Аркадий. — Странно… Мы обо всем договорились, вместе сочинили текст. А расчеты я заранее сам написал. Мы ведь не знали, будем ли после этого… — Он вдруг запнулся и замолчал.

А я в этот момент, совершенно некстати, вспомнил, как пытался расшифровать обрывок фразы из исчезнувшей записки, и, не удержавшись, спросил:

— Аркадий, а что означали слова в конце записки: «останется в живых»?

Аркадий, естественно, взвился: начал орать, что я такой да сякой. Борис-76 тоже разозлился и заявил, что просто не понимает, как я могу в такой момент заниматься нелепыми розыгрышами. Я долго и сбивчиво объяснял, что записки все же не было, а сохранились только оттиски двух-трех слов на следующей странице… В конце концов они поняли, в чем суть, и мы некоторое время помолчали, отдуваясь, как после тяжелой работы.

— Вернемся к нашим баранам, — сказал наконец Борис, — вернее, к нашему барану. Можешь ты нам объяснить, баранья голова, что и почему ты натворил однажды двадцатого мая?!

Шутливая интонация этого вопроса ничего не означала, это была лишь привычная манера; я видел, что Борис волнуется, и сам волновался не меньше. Главное, я видел, что Аркадий на себя не похож, что ему трудно заговорить. Уж ясно было: ничего хорошего он не скажет!

Аркадий понимал, однако, что отмолчаться невозможно. Он со злостью погасил сигарету о подошву туфли — «мой» Аркадий вроде бы такого не делал,

— отшвырнул сигарету, выпрямился и сказал преувеличенно твердым тоном:

— В общем, так! Когда я решил эту задачу и понял, что теперь есть практическая возможность передвигаться по времени, я пришел к мысли, что необходим решающий эксперимент… ну, для проверки безопасности движения.

Меня сразу холодом обдало, даже зубы застучали: я уже догадался, в чем дело. Я повернулся к Борису, ища сочувствия, но мой «двойник» этого не заметил: то ли он заслушался Аркадия, то ли думал о чем-то своем. Он еще не понял… Разные мы с ним все же, разные! И разность эта не столько в двух годах, сколько в трех днях. Он не видел Аркадия мертвым, не видел Нину чужой и враждебной, не искал выхода, разгадки, спасения, задыхаясь от боли и тоски… И не седлал градиентов для лихой скачки во времени.

— Ну вот… И тогда я подумал, — уже более спокойно и уверенно продолжал Аркадий, — что самый радикальный вариант парадокса времени — это когда человек убивает сам себя. Не дедушку или папу, как обычно предполагают в таких ситуациях, а именно самого себя! Это же элементарно: только так можно обеспечить чистоту опыта. Но почему-то никто до этого не додумывался…

А он додумался! Он, видите ли, сообразил! Борис-76 вдруг замычал, как от боли: видно, и до него дошло!

— Чего вы на меня уставились? — раздраженно сказал Аркадий. — Как маленькие! Вы что, не понимаете? Я же не кого-нибудь, а самого себя! Имею я право сам себя убить?

— Это ты кого спрашиваешь? — мрачно отозвался Борис-76. — Меня с Борькой, что ли? Удачную аудиторию подобрал, ничего не скажешь…

Да уж, действительно! Менее подходящую аудиторию на всей планете Земля нельзя было сыскать. Потому что нам двоим не нужны были никакие абстрактные выкладки, нам достаточно было посмотреть друг на друга и спросить себя…

— Ну, вот я — имею я право его убить? — Борис-76 произнес это вслух, указывая на меня. — Ты вообще хоть сколько-нибудь соображаешь, Аркадий, или уж вовсе…

Аркадий опешил. Он даже покраснел слегка. И не сразу смог заговорить.

— Понимаете, ребята… — сказал он наконец почти умоляющим тоном. — Понимаете, у вас совсем другая ситуация! Я как-то даже отвлекся от нее, когда начал объяснять… ну, насчет двадцатого мая… переключился на свое тогдашнее психологическое состояние. А я ведь тогда совсем иначе думал… абстрактно! Вы тут сидите и смотрите друг на друга, а я…

— И что же, ты все это обдумал… заочно? — саркастически спросил Борис-76. — А потом явился в двадцатое мая и кокнул своего двойника не глядя? Спиной ты, что ли, к нему стоял в этот веселый момент? Ну, поделись опытом, чего ж ты!

Аркадий сунул в рот сигарету, начал яростно чиркать спичками — три сломал, пока удалось ему закурить. Сделав глубокую затяжку, он сказал:

— Насчет прав, допустим, я ляпнул сгоряча… Верно, какие тут могут быть права! Но обязанности у меня ведь были?

— Обязанности? Это по отношению к кому же? — иронически осведомился Борис. — К себе как к личности, что ли? Или к двойнику? А, может, уж прямо к человечеству?

— Ничего я тут смешного не вижу! — огрызнулся Аркадий. — Именно вот — по отношению к человечеству! А ты как думал? Человечество получает от меня шикарный подарок — возможность передвигаться во времени. А подарочком этим можно распорядиться так, что он окажется пострашнее термояда, сам понимаешь! Изменение миров, вмешательство в прошлое, в будущее… Так, по-твоему, я должен был сунуть людям этот ценный подарочек, весело улыбнуться и отойти в сторонку — мол, разбирайтесь сами? А я вот думаю, что я обязан был — понимаешь, обязан! — лично проверить хотя бы самые важные аспекты!

— Что-то в этом есть, конечно… — нехотя согласился Борис-76 после долгого молчания.

Ну да, в какой-то степени Аркадий был прав. Если б я сделал свое открытие не в такой дикой спешке, если б у меня была возможность хоть чуточку подумать, я бы тоже постарался проверить все, что возможно.

— Осудить меня, конечно, легче легкого! — продолжал Аркадий. — Почему, дескать, в одиночку полез, почему ни с кем не советовался? Ну, каюсь, ну, не лежит у меня душа к благоразумным поступкам! Против натуры ведь не попрешь! Поймите, ребята, я ведь тоже человек. Я два года над этим голову ломал! Все кругом говорили: «невозможно», «непробиваемо», а я вот пыхтел-пыхтел — и пробил! И что же, я после этого пойду на семинар и тихо-спокойно доложу, что, мол, так и так, мною доказана принципиальная возможность путешествия человека во времени? А потом начальство изберет какого-нибудь индивидуума с железными нервами, прошедшего все медкомиссии, для первого в истории путешествия во времени, и он на моих глазах полезет в хронокамеру, а я буду стоять в сторонке и облизываться?! Нет уж, извините!

— Почему кого-то другого, а не тебя? — удивился Борис-76. — И при чем тут медкомиссии? Это же не космический полет, перегрузок не бывает.

— Ну, знаешь, у начальства всегда свои соображения.

— Это у Шелеста, что ли? — осведомился я. — Борька, ты ему не верь! Вовсе он не боялся, что другого пошлют! Знал, что первая кандидатура будет его. Но ему нужно было туда-сюда циркулировать для подготовки эксперимента, и он, конечно, не желал контроля. Ведь так, Аркашенька? Знаю, что так. А теперь объясни все же: что ты хотел доказать именно таким экспериментом? Зачем тебе понадобилась такая жуткая конструкция?

— Догадаться, в общем-то, можно, — отозвался Борис-76. — Все время ведь толкуют о парадоксе времени и о том, что из-за него путешествия во времени фактически невозможны. Вот Аркадий и решил, наверное, доказать, что все это враки. И выбрал для этого самую, можно сказать, энергичную форму локального вмешательства. Так ведь, Аркадий?

— Это-то да, — сказал Аркадий, — но тут была еще одна весьма существенная причина. Мы вот сидим и малюем эти мировые линии — одиночные, двойные и так далее. А, по существу-то, что мы о них знаем? О их взаимосвязи, например? Человек передвинулся в прошлое и встретил там своего двойника. Начинаются две линии — путешественника и его двойника. Так связаны они между собой или не связаны? Если связаны, тогда выходит, что путешествия во времени строго лимитированы пределами индивидуальной жизни. Скажем, если тебе двадцать восемь лет, то ты можешь передвинуться в прошлое никак не дальше, чем на двадцать восемь лет. Ну, а в будущее и вовсе нечего лазить: шагнешь на два года вперед, а тебя там, оказывается, уже нет, ты месяц назад под трамвай попал. И все, ты исчезаешь, не выходя из хронокамеры! В общем, не шибко интересно получается. Никакой охоты на бронтозавров-динозавров, никаких дружеских собеседований с праправнуками, а положено тебе прожить, допустим, семьдесят лет — ну и мотайся взад-вперед в этих пределах. А вот если эти линии не связаны, тогда простор полный, хоть в прошлое, хоть в будущее валяй без задержки! Усвоили, орлы?

— Слушай, но ведь это можно было проще проверить, — сказал Борис. — Твоя камера берет любую дистанцию? Да? Так вот, уселся бы ты поудобней в камере да задал бы ей сорок лет назад или сто вперед, где тебя наверняка нет, — вот тебе и была бы проверочка!

— Привет! — сердито ответил Аркадий. — А кто бы проверял, интересно? Ведь если б линии были связаны, так я немедленно испарился бы в хронокамере и не успел бы даже осознать, что происходит!

— Ну, мышей бы послал…

— Никаких мышей у меня не было! — огрызнулся Аркадий. — За кота мне, что ли, было работать, мышей ловить? А потом, с мышами и вовсе уже ничего не разберешь. Куда мыша двигать, на какую дистанцию? И как с него отчет получить? Нет, это не решение вопроса.

— А твой фокус — это решение? — угрюмо спросил я.

— Да как тебе сказать… Сейчас-то я вижу, что… Но тогда мне казалось, что это — идеальный вариант. Ну, и потом я так считал: это все же опыт на самом себе. И решение такое изящное… словом, не устоял я перед таким соблазном!

Я вздохнул. Аркадий есть Аркадий. Он до конца жизни будет помнить об этом опыте, в котором у него были шансы спастись, а у того Аркадия — не было, и никогда не простит себе этого. Но это — про себя; а перед другими Аркаша и виду не подаст! Наоборот, будет орать, что он поступил правильно, а мы — тупицы, способные мыслить только на уровне коммунальной кухни. В некотором смысле это все же действительно был эксперимент на самом себе. Понимал ведь Аркадий, сам признался, что понимал: если он окажется прав, если линии двойников между собой не связаны, то эксперимент обернется убийством Аркадия-74… пусть самоубийством, но вина с него, с Аркадия-76, все равно не снимается. А если окажется, что он неправ, что линии эти как-то связаны, что путешествие во времени не разрывает связи между прошлым и будущим в жизни человека, тогда должны погибнуть оба. Как только хронокамера, двигаясь вперед во времени, достигнет рассвета двадцать первого мая, когда наступила смерть Аркадия-74 из-за отравления снотворным, Аркадий-76 бесследно исчезнет в хронокамере. Погибнет, ничего не узнав и не доказав.

— Знаешь, Аркадий, чем больше я думаю, тем меньше у меня все это в голове укладывается! — хмуро сказал Борис-76. — Что у тебя склонность к авантюризму, это я всегда знал. Но тут уж даже не авантюризм, а… ну просто черт те что! Ты мне только не читай лекций на тему о том, как врачи себе чуму прививают. Это я сам отлично знаю. Но они-то прививают чуму или еще что самим себе, а не кому другому, хотя бы и брату-близнецу!

— Ты, надеюсь, понимаешь, что если б я мог обойтись самим собой, вот этим… — сказал Аркадий, не глядя на него.

— Понимаю. Ничуть не сомневаюсь в твоей личной храбрости. Но и собой одним рисковать без крайней необходимости не следует. А уж другим человеком… Ведь всегда при опытах стараются заменить людей манекенами, автоматами, животными…

Борис выдохся и понуро замолчал. Это был, в общем-то, пустой разговор. Во-первых, сделанного не воротишь: на той мировой линии Аркадий Левицкий умер, и там этого уже не исправишь. Во-вторых, необходимость совершенно ясна… Ну, Аркадий в этом духе и ответил.

— Вот когда ты натренируешь кота или пса, чтобы он отправился в прошлое, кокнул своего тамошнего двойника и вернулся, чтобы доложить результаты, тогда и поговорим, — мрачно усмехаясь, сказал он. — И вообще отлично ты понимаешь, что никакие тут автоматы и никакие звери не помогут, а нужен человек. Рассудком понимаешь, а чувства бунтуют, верно? Нельзя, мол, так! Это, мол, убийство! Ты сидишь, смотришь на Борьку и совершенно убежден, что ты его не мог бы уговаривать на такое. Верно! Ты не мог бы! Вам, Стружковым, такие идеи просто в голову не придут! Но скажи по справедливости: не кажется ли тебе, что кому-нибудь да должны приходить в голову такие вот неприятные идеи? И что это даже удобно: все прочие тогда могут спокойненько сидеть и обличать злодеев, которые до такого додумываются!

Вот тут мы с Борисом-76 отреагировали по-разному! У Бориса даже дыхание перехватило от злости, он побагровел и с трудом сказал, что, мол, пожалуйста, пускай Аркадий закажет себе светящийся неоновый венчик или терновый венец из поролона и носит повседневно, а он на такую славу не претендует. А мне сделалось очень грустно и тяжело, и я начал сбивчиво уверять Аркадия, что мы его понимаем и что никто его не обвиняет…

— Нет, обвиняет! — перебил меня Аркадий. — Ион обвиняет, и ты… Ну, ты это все же лучше воспринимаешь, наверное, из-за того, что сам путешествовал во времени. Но неужели тебе непонятно, — обратился он к Борису-76, — что другого выхода просто не было? Если бы принял снотворное я, это значило бы только одно: что Аркадий Левицкий дожил до 1976 года, а там умер. На Аркадия-74 это никак не повлияло бы. Если бы Аркадий-74 принял снотворное в обычном мире, без переходов во времени, результат был бы тоже однозначным: Аркадий Левицкий дожил бы только до 1974 года, и в 1976 году уже некому было бы размышлять над этими проблемами. Но после моего перехода в прошлое наша линия удвоилась. — Аркадий ткнул прутиком в мой чертеж. — И если одна из этих линий оборвется вот здесь, — он обвел кружочком крестик на линии Аркадия-74, — что произойдет тогда с другой линией? Вот в чем был вопрос! И ответить на него можно было только одним путем. Тебе что, действительно это непонятно? А тебе? — спросил он нас обоих поочередно.

Лицо у него почернело, заострилось. Я глянул, и мне стало больно.

— Борька, прекрати этот разговор! — взмолился я. — Достаточно мы уже понимаем и никаких сейчас других путей не видим, а если б и увидели, то сделанного не переделаешь.

— Ладно… ты, наверное, прав, — буркнул Борис.

Некоторое время мы все молчали. Потом Борис спросил:

— Ну хорошо, а зачем тебе понадобилось тут же скакать в будущее? Ты что, не мог там… пронаблюдать?

Аркадий быстро, с испугом глянул на него и тут же отвернулся.

— Я считал… — ответил он, слегка запинаясь, — я предполагал, что мне следует пересечь в хронокамере момент его… ну, его исчезновения…

Сам же я только что предложил прекратить этот разговор, а тут не утерпел, ввязался.

— Хитришь, Аркашенька, — сказал я. — Ничего тебе не нужно было пересекать, а просто боялся ты смотреть, как он будет умирать… боялся, что не выдержишь, начнешь его спасать — и эксперимент сорвется. Так ведь?

Аркадий покосился на меня, шевельнул губами, но ничего не сказал.

— Так оно и было, чего уж! — с горечью сказал Борис-76. — Смерти он, конечно, не боялся. А душевной пытки, которую сам же себе устроил, испугался. Решил сбежать… Еще и потому ты решил сбежать, что верил в свою теорию. Верил, что ваши линии не связаны, что он умрет, а ты останешься. Слишком ты у нас умный… слишком ты хороший хронофизик! И тот Аркадий — он ведь такой же! Он тоже все это знал, наверное. Ведь знал?

— Знал… догадывался… — хмуро подтвердил Аркадий. — Мы оба сознательно шли на риск… — Он вдруг повернулся и в упор посмотрел на нас обоих. — А вам не кажется, что в таких условиях… ну, что остаться в живых — это… это тоже риск?!

— Ах, кретины! — простонал Борис-76. — Надо же, чтобы встретились два таких кретина! Что вы с собой наделали!

— Борис, мы же уговорились! — закричал я. — Не надо больше! Это бесполезные мучения, не надо, я не хочу!

— Ладно, ладно, прекратим! — поспешно сказал Борис.

Мы опять некоторое время молчали. Но молчать тоже было тяжело.

— Слушайте, ребята, — сказал Борис-76, глянув на часы. — Я сейчас позвоню Шелесту; без объяснений, просто сообщу, что мне пришлось выйти по экстренному делу. Пускай думает пока что хочет. А мы тут кое-что еще довыясним, додумаем и… — Он запнулся, потом повторил: — Так я пойду позвоню…

Пока он ходил звонить, мы с Аркадием сидели молча. По-моему, мы оба до смерти устали и радовались хоть коротенькой передышке.

Борис-76 вернулся довольный, усмехающийся.

— Сказал я Шелесту, — еще издали начал рассказывать он, — что, мол, задержусь еще часок, а он не в духе, видно: как заорет на меня, аж трубка завибрировала в руке! Я чего-то бормочу, а сам думаю: «Ори, ори! Не так заорешь, когда узнаешь, в чем дело!» — Он уселся на скамейку и с нежностью оглядел нас. — Нет, ребята, это ведь так здорово! Это… слов нет, до чего здорово, что вы здесь!

— Осложнений, между прочим, не оберешься оттого, что мы здесь, — трезво заметил Аркадий.

— Осложнения! Да мы вчетвером с любыми осложнениями справимся! — отмахнулся Борис-76. — Понимаете, сначала меня это слишком потрясло, потом я запутался во всех ваших переходах и недоразумениях, а под конец еще и…

— Тут он осекся, потом торопливо продолжил: — Словом, я больше удивлялся, ужасался и так далее. А теперь, когда я представил себе, как буду рассказывать об этом Шелесту и всем… и вы тут будете. Ну, ребята!

— Словом, теперь ты ощутил радость бытия! — сказал Аркадий, но уже не насмешливо, а сочувственно, и лицо у него как-то оттаяло, ожило.

Мне и самому стало вроде легче. «А что, в самом деле! — подумал я. — Тот же институт, те же люди, свои ребята-хронофизики, — они-то должны примириться с тем, что у Левицкого и Стружкова окажутся дубли! Шелест как-нибудь уладит все формальности по административной линии, и будем мы все работать». Тут я спохватился, что мне все же будет трудновато — ведь я отстал на два года, — но потом решил, что ничего, наверстаю.

— А что я, собственно, буду рассказывать Шелесту? — забеспокоился вдруг Борис. — Я же ни черта толком не понял! Слушай, Аркадий, объясни мне, наконец, по порядку, с чего оно началось, твое первопроходчество.

— Даже не знаю, с чего начать… — задумчиво сказал Аркадий.

— С начала, — глубокомысленно посоветовал я. — Меня так в школе еще учили. Вот, значит, рассчитал ты свою машину времени, возликовал, разумеется, и… чего же ты дальше делал?

— Дальше?