9

Вечер был теплый и влажный. Наверное, прошел легкий дождик — плиты мощеной дорожки тускло блестели в полосе света, падавшей из проходной.

Мне вдруг стало страшно идти дальше. Я осторожно приоткрыл дверь проходной и заглянул в щелочку. А, дежурит Макарыч, это хорошо?

Макарыча я люблю: душевный старикан и к науке питает несокрушимое уважение. Особенно к нашей хронофизике. Он вообще-то убежден, что мы работаем в основном над проблемой омоложения и только таимся до поры, потому как еще не все постигли и превзошли. А потом объявимся и полным ходом начнем возвращать людей из преклонного возраста в самый цветущий.

— Работаете все… — позевывая, прогудел он в желто-белые, прокуренные усищи. — Труженики, ох труженики! Ай вам погулять никогда не хочется? Дело-то молодое!

— Некогда все… — пробормотал я, раздумывая, как бы к нему половчее подступиться, потом сказал проникновенно: — Какие тут гулянки, Василь Макарыч! До того заработаешься, бывает, уж и не понимаешь, на каком ты свете. Вот и сейчас, например, сообразить даже не могу, какое сегодня число. Представляете?

Выговорив все это, я жалобно поглядел на Макарыча. Старик сочувственно закивал.

— Наука… — сказал он добродушно. — В старое время ученые, говорят, и вовсе ничего не соображали в обыкновенной жизни, все равно как младенцы новорожденные. Девятнадцатое у нас сегодня, милок, девятнадцатое мая, да… А через два часа, значит, уже двадцатое будет.

Двадцатое — завтра! Только завтра! Значит, они меня еще на сутки назад швырнули… Зачем же это? Впопыхах, по ошибке, что ли? Я ведь им и отсюда помешать смогу, если правильно разберусь во всем.

Я задумался и перестал было слушать Макарыча, потом снова включился, где-то на полуфразе.

— Иди уж, иди, мил человек, — сочувственно говорил Макарыч. — Прямо лица на тебе нет. И Аркадий твой тоже проходил сейчас, весь черный и с лица спал… Батюшки, думаю… — Тут Макарыч запнулся, поглядел на меня и спросил: — Ай вы с ним поругались?

— Мы с ним? Да вроде нет… — неуверенно ответил я, пытаясь сообразить, какой же это Аркадий выходил сейчас из института: «здешний», наверное? — А что?

— Да так я просто… — сказал Макарыч. — Гляжу, поврозь выходите. Что ж, не мог он тебя пять минут подождать? Весь вечер, думаю, вместе просидели, а тут…

— Ну да… вместе… мы так просто… — забормотал я, не зная, что сказать.

— Иди, иди, голубок, — ласково сказал Макарыч. — Заговорил я тебя, старый леший…

— И то пойду, — сказал я расслабленным голосом. — Устал я правда до смерти. Спокойной вам ночи на трудовом посту, Василь Макарыч!

Выйдя из проходной, я машинально добрел до скверика, остановился и глянул на скамейку, где мы с Ниной объяснялись и никак не могли объясниться, а Время небось смотрело на нас краем глаза и хихикало: «Ага, попались, хронофизики!» Когда же это было? Пять часов назад, четыре дня вперед — поди разберись…

Вообще, куда же мне теперь идти? Где бы для начала хоть поспать часок? Я прямо с ног валился от усталости. Шутка ли, за один вечер столько всего! Сногсшибательный разговор с Ниной; бешеная работа в лаборатории; путешествие во времени; выслеживание загадочного незнакомца в измененном мире и встреча с живым Аркадием; снова — и совершенно неожиданно! — переброска. Не считая того, что между прочим, этак мимоходом, я взял да открыл способ перехода во времени! Ай да Борис Стружков! Силен, бродяга! Да, вот именно — бродяга бездомный. Дома у меня здесь нет. То есть комната моя, конечно, существует, но в ней ведь другой Борис… Насколько я помню, он сейчас провожает Нину домой, вернее, бродит с ней по улицам и несет какую-то несусветную чушь… Конечно, ему-то что!

Нет, ну какое все же свинство со стороны Аркадия! Что это за манера — ни с того ни с сего совать человека в хронокамеру! Ну ладно, работали они там, готовили эксперимент потихоньку ото всех, даже от меня, — это я могу понять, хоть и обидно, что Аркадий от меня таится… Ну, не будем об этом… Но такие штучки устраивать! Использовать хронокамеру для расправы с «неудобными» людьми! А может, это они контрольную проверочку провели на мне? Да нет, это уж совсем дико выглядит: что я им, брусочек?

А самое главное, самое главное, что все это никак не объясняет, почему Аркадий покончил самоубийством! Наоборот, пожалуй, еще больше запутывает дело. Ведь если этот его загадочный компаньон был попросту помощником в подготовке эксперимента — монтажник он или кто другой, неважно! — то уж совсем ничего не понятно! Ну, открыл Аркадий, как перемещать человека во времени, ну, рассчитал поле, подготовил камеру для этой цели, — так ведь радоваться этому надо, великое дело сделано. А он вдруг самоубийством кончает! Обнаружил, может, что передвижение во времени — штука опасная, что человечеству это принесет больше вреда, чем пользы, и поэтому, из раскаяния и страха, решил отравиться? Опять белиберда получается: какой же ученый так поступит! Да и опасности, которые могут грозить человечеству, если оно начнет путешествовать во времени, давным-давно рассчитаны (вероятно, по принципу «зелен виноград!») и даже многократно отображены в художественной литературе, и не мог Аркадий испытать никаких внезапных потрясений по этому поводу, поскольку научную фантастику знал преотлично.

Еще через минуту мне стало совсем безразлично, выясню я когда-нибудь что-нибудь или нет. Устал я до невозможности, мысли путались, ноги заплетались. Я с удивлением обнаружил вдруг, что иду, вернее, плетусь… а куда, сам не знаю.

А впрочем, куда же еще? К себе, то есть к «здешнему» Борису, неудобно: увидит нас вдвоем хотя бы соседка, тетя Маша, и инфаркт ей обеспечен. Да и самому мне как-то морально тяжело разговаривать с другим Борисом Стружковым, мне себя одного вполне хватает. Значит, некуда мне идти, кроме как на улицу Дарвина, дом номер шесть, квартира четыре, второй этаж, где проживает наш дорогой Аркашенька. Приду я к нему и скажу: «Вот что, друг, надоело мне за тобой гоняться по времени, я тебя тут, в пространстве, прищучил и выпускать не намерен. Выкладывай все как на духу, не канителься! А если нет — дуэль! На мясорубках! Одолжу мясорубку у Анны Николаевны и такой из тебя фарш приготовлю! Ух, какой я из тебя сделаю фарш!»

Представив себе эту сцену, я сразу оживился и воспрянул духом. Несколько смутило меня лишь одно престранное обстоятельство: при словах «мясорубка» и «фарш» у меня слюнки потекли! Но, поразмыслив, я понял, что людоедских наклонностей, странствуя по времени, не приобрел, а только мой пустой желудок совсем некстати включился в мысленный идейный спор, не поняв, о каком фарше идет речь.

Улица Дарвина начиналась в двух кварталах от института, а еще через квартал кончалась: в ней всего-то была дюжина домов, с обеих сторон.

Ну, вот. Улица Дарвина уперлась в ограду сквера. В глубине сквера — бывшая церквушка, лет сорок назад переоборудованная под клуб пищевиков, мы там фильмы смотрим. Дом номер шесть у самого сквера. Аркашкино окно на втором этаже, третье слева от парадного. В окне темно.

Вот тебе раз! Куда же девался Аркадий? Пришел — и сразу спать завалился? Непохоже на него. Да и быстро чересчур. Вышел он из института за пять минут до меня — так Макарыч сказал? Прикинем на мое собеседование с Макарычем, на стояние у скверика, на медленную ходьбу еще минут пять, ну, десять, допустим. Даже если он не ужинал и чаю не пил… хотя наверняка проголодался, целый вечер ведь сидел в лаборатории… Все равно: раздеться, вымыться, постелить постель, лечь — и то еле успеешь. Нет, наверное, Аркадий не приходил еще домой. Интересно, куда же это его понесло на ночь глядя?

Ну что ж, подождем. В скверике посидим… Нет, не посидим, скамейки у входа нет, а нам нужно видеть и улицу, и окно Аркадия. Станем, значит, вот под этим симпатичным пожилым кленом и обопремся на его надежный ствол.

Улица просматривается отлично, вход в дом номер шесть и того лучше, его освещает яркий фонарь над воротами сквера. В окне у Аркадия по-прежнему темно…

Я все время упорно созерцал улицу, и не мог бы не заметить Аркадия — пари готов держать! Аркадий безусловно не проходил при мне по улице и не входил в свой дом. И все же в его окне зажегся свет! И промелькнул темный силуэт человека. Откуда же он взялся, что за чудеса!

Я выбежал из скверика, влетел в парадный и одним духом взвился на второй этаж. У нас с Аркадием был условный сигнал — два длинных звонка, потом один короткий. Звонил я негромко, чтобы не разбудить Анну Николаевну. Дверь Аркадия ближе по коридору, он должен услышать. Я чуть подождал и позвонил снова.

Тихонько скрипнула дверь. Пауза. Потом послышались шаги — осторожные, крадущиеся… Я подумал, что Аркадий боится разбудить соседку. Шаги вплотную приблизились к двери и, не останавливаясь, стали удаляться! Что же это такое? Почему Аркадий не открывает? Он ведь понимает, что это я: звонок-то наш, условный! Шаги удалялись в сторону кухни. Я нажал на кнопку изо всех сил — звонок надрывно задребезжал в коридоре. Внутри щелкнул замок, открылась дверь, раздались вздохи, позевыванье, сонное бормотание, шаркающие шаги.

— Кто это там? — сердито и тревожно спросила Анна Николаевна. — Звонят, как на пожар!

— Анна Николаевна, это я, Борис, простите, не сердитесь, откройте, у меня важное дело! — взмолился я.

Анна Николаевна, зевая, возилась с цепочками и засовами.

— Какое такое дело? — бормотала она, стоя на пороге. — Аркадия дома нет, и не придет он сегодня, еще утром мне сказал, что если до десяти не вернется, значит, не ночует дома. А вам-то он чего ж не сказал?

Я почти оттолкнул Анну Николаевну — она ахнула и разинула рот — и бросился к комнате Аркадия.

Дверь была приоткрыта. Внутри — темно. Я щелкнул выключателем. В комнате никого не было.

Анна Николаевна, стоя у входной двери, ошарашенно моргала и пыталась что-то сказать. Я промчался мимо нее в кухню. Ну конечно, дверь черного хода настежь. Кто-то вышел отсюда, из кухни, — задвижка-то изнутри…

Я запер дверь на задвижку и вернулся в коридор. Анна Николаевна, застыв у входной двери, добросовестно таращила на меня сонные, слипающиеся глаза и силилась заговорить.

— Здесь кто-то был, понимаете? — отрывисто сказал я. — В комнате Аркадия. Я сам только что видел, как в окне зажегся свет. И этот тип сбежал, когда услышал мой звонок. От меня сбежал. Через черный ход.

— Это как же так?! — Анна Николаевна совсем проснулась от страха. — Это что же делается-то, господи! Да ведь дверь-то у нас на цепочке была, Боря! Через окно он влез, не иначе, ой, батюшки! И ведь говорила, говорила я Аркадию сколько раз, чтобы окно не бросал открытым…

Я заглянул в комнату Аркадия, Окно было заперто. Да и вообще чушь порет Анна Николаевна — кто же это полезет с улицы, на виду у всех, в окно второго этажа? Нет, войти он мог только через дверь. Значит, у него был ключ… Он вошел до десяти: Анна Николаевна в десять, как всегда, легла спать и дверь заперла на цепочку. Он, должно быть, знал этот внутриквартирный распорядок…

Ключ… Опять у кого-то есть ключ! На этот раз не от лаборатории, а от комнаты Аркадия. Странно все же… Кому Аркадий мог дать ключи и, главное, зачем?

Может, это сам Аркадий и был? Но чего ему бегать от меня? Хотя я бы этому особенно не удивился. Я, кажется, полностью израсходовал запас удивления на сегодняшний день. Нет, Аркадий тут не мог быть! И не стал бы он сидеть впотьмах в своей комнате. Это сидел кто-то чужой… и боялся, что Анна Николаевна его заметит. Наверное, зажег он свет, когда увидел, что в окнах у Анны Николаевны стало темно… И то не сразу зажег, а подождал, пока соседи наверняка уснут.

Да… и ключ у него есть, и мой условный звонок он знает, и привычки Анны Николаевны ему знакомы. Кто бы это мог быть? Неужели все-таки я… то есть какой-то еще Борис Стружков! Какой-то еще? Значит, это уже третий — на сегодняшний день, как говорится… «Что это Стружковы, как грибы после дождя, повсюду выскакивают? — неодобрительно подумал я. — Стружков „здешний“ (тоже я), Стружков еще один (тоже, наверное, я — может, „завтрашний“ либо „позавчерашний“)… Еще какого Стружкова ждать прикажете? — Мысли эти не вызывали у меня уже ничего, кроме усталости. — Ну, я так я. Даже понятней выходит: услышал я свой звонок, не захотел сам с собой встречаться — а кто захочет?! — и шмыгнул через черный ход. Может, я сам себя и толкнул в хронокамеру? А что? Все возможно…»

Я так задумался, что перестал слушать испуганные причитания Анны Николаевны. Но постепенно сквозь поток моих мыслей пробилось слово «милиция», и тогда я понял, что надо действовать. Милиции мне только не хватало в этом деле!

— Да что вы, Анна Николаевна! — горячо сказал я. — Милиция придет, а мы ей что скажем? Убили кого, избили, ограбили?

— Может, и ограбили? — недоверчиво заметила Анна Николаевна.

Она зашла в комнату Аркадия, покрутилась там минуту-другую.

— Так будто бы все на месте, и костюмы в шкафу висят аккуратно, и в стол, видать, никто не лазил… — растерянно сказала она, снова выйдя в коридор.

— Ну вот видите! — подхватил я. — Высмеют нас милиционеры, скажут: померещилось вам, никого тут не было!

— Ой, не померещилось, Боря, не померещилось! — испуганно округлив глаза, возразила Анна Николаевна. — Накурено там в комнате, дышать нечем, и сигарета, гляжу, в пепельницу ткнута наспех, дымок еще от нее идет… Лучше-ка я милицию вызову, боюсь я, ей-богу, боюсь!

Уж я ее уговаривал-уговаривал, прямо охрип, тем более что объяснялись мы полушепотом, чтобы ее семейство не разбудить. Наконец поладили на том, что я переночую в комнате Аркадия, а входная дверь будет на цепочке. После этого Анна Николаевна отправилась к себе и долго возилась, запирая свою дверь на все замки, а я остался один.

Цепочку со входной двери я тут же потихонечку снял, стараясь не брякать. Аркадий теперь уж, видимо, не придет, но вот этот загадочный тип… вдруг он вернется? Постоит тоже в скверике, увидит, что в окне света нет, и попытает счастья снова. Ведь что-то же нужно ему было здесь, иначе не лез бы! Правда, может, он уже добыл то, за чем охотился… да нет, вряд ли! Я начал звонить через две-три минуты после того, как он включил свет, а в комнате, по словам Анны Николаевны, все было на месте, ничего, значит, не переворочено, не разворочено в поспешных поисках. Он, наверное, только начал оглядывать комнату и соображал, где это может быть, а тут звонок… «Ну и фантазия у тебя, брат! — одернул я себя. — Концепции из тебя сыплются, как пшено из дырявого мешка, по любому поводу! Да почем ты знаешь, может, он вообще ничего не искал, а ждал или прятался. Ладно, спрячемся и мы, устроим засаду по всем правилам».

Я не стал зажигать огня в комнате и даже окно побоялся открыть, хотя действительно этот тип прокурил тут все насквозь. В свете уличного фонаря я разглядел пепельницу на подставке торшера, вынес ее в коридор, исследовал окурки. «Столичные». Те же, что курит Аркадий. Ну, это он, наверное, Аркашкины сигареты истреблял, пока сидел здесь. Я вытряхнул окурки и пепел в мусорное ведро на кухне, вернулся в комнату и, не раздеваясь, повалился на тахту. Ох, с каким наслаждением я вытянулся на спине и закрыл глаза! Правда, мне сразу почему-то представилось, что я уже лежал на этой тахте, совсем, недавно, полчаса назад, прислушивался, не ходит ли кто по квартире, хотел и не решался зажечь свет. Я даже передернулся весь и головой замотал, чтобы отогнать это нелепое ощущение. Но стоило мне снова закрыть глаза, как опять полезла в голову всякая дичь.

Упорно мерещилось мне, что стоит там, на улице, и пристально смотрит в темное окно комнаты Борис Стружков. Но я не мог разобрать, какой же это Борис — не то я сам, не то другой… тот, который сбежал отсюда. А может, еще какой-нибудь?.. Еще один Стружков… вереница Стружковых… стройные ряды Стружковых… колонны Стружковых… Глаза у всех вытаращенные, недоверчивые, так и бегают по сторонам, обстановку изучают; и номера у всех на груди — порядковые, для различия. Нет, не ряды, не колонны… цепочка! Они идут один за другим, соблюдая дистанцию… Вот какой-то очередной Борис выбегает из скверика, мчится вверх по лестнице, звонит… Предыдущий Борис крадучись удирает из комнаты на кухню… исчезает. Пришедший занимает его место на тахте, а в скверике, под кленом, уже стоит следующий Стружков. Вот и он бежит по лестнице… сейчас позвонит, вот он звонит… звонит…

Я проснулся от оглушительного трезвона. Это орал будильник у меня над головой, на полочке тахты. Аркадий его, что ли, завел? И тогда я понял, что за окном вовсю светит солнце.

Значит, я улегся и преспокойно проспал до утра! Тоже мне — засада… Этот тип мог запросто явиться и меня в окно выбросить — я бы, наверное, только на тротуаре очнулся. Оно, конечно, неудивительно после такого занимательного вечера, с путешествиями и приключениями… Но все же… эх ты, комиссар Мегрэ…

В дверь постучали, нервно и торопливо. Я вскочил и, на ходу приглаживая волосы, кинулся открывать. Это была Анна Николаевна, уже утренняя, деловая, подтянутая, — сразу видно, что на работу спешит. Но глаза у нее все-таки были тревожные и растерянные.

— Я было не хотела вас будить, но мне на работу пора, а у вас, слышу, будильник зазвонил…

— Да нет, я уже встал, мне тоже пора… — смущенно пробормотал я. — Ночь вроде прошла спокойно.

— Ночь-то спокойно, а вот звонили сейчас Аркадию, я хотела вас позвать.

Сон с меня сразу слетел — вчерашний сумбурный день опять навалился всей тяжестью на сердце, и оно заныло от предчувствия беды.

— А кто звонил-то? — Я старался быть спокойным.

— Да кто его знает! Мужчина какой-то. Голос чудной, хрипучий такой. Левицкого спрашивает. «Дома, говорит, Левицкий?» Я говорю: мол, постучу сейчас, узнаю, — думала, может, он ночью пришел… вижу, цепочка снята…