Все терпеливо ждали моего возвращения.
      - Вот что я хотел вам всем сказать, - проговорил я как можно тверже и увереннее. - Я целиком на стороне того, что сказал Папиташвили - с этим болотом еще нужно разобраться.
      - Вы надумали еще побродить по болоту? - усмехнулся Кононов. - Что это даст?
      - Это действительно входит в мои намерения. Да только я задумал нечто посложнее. Взять да и выбраться на ту сторону, а потом попытаться выяснить, что сталось с Глебовым. Нельзя ли его отбить?
      Кононов пристально взглянул на меня и не без иронии произнес:
      - С вами, как я вижу, не соскучишься.
      Зато Папиташвили, с присущим каждому кавказцу темпераментом, закричал:
      - Капитан дело говорит!
      Свиридов был сдержаннее и, как всегда, высказался не сразу:
      - Я, пожалуй, отношусь к тем, кто не прочь в этом болоте еще пошуровать.
      - Прежде всего мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что в результате всего мы оказались на распутье. Не сняли с Глебова подозрение, что это он убил Королькова и потом с оружием в руках перешел на сторону врага. Но мы оказались не в силах доказать и другое: что Королькова убили немцы, а Глебова силой увели. Предлагая выбраться на ту сторону, честно говоря, я еще рассчитываю и на фактор неожиданности. Уже пошли третьи сутки и в этом секторе нашей обороны мы ничем себя не проявили. Разве я не прав?
      Возможно, что мой последний довод как-то на Кононова повлиял. Он прервал молчание:
      - Похоже, что вы загнали меня в угол. Да только если что случится не так, то мне сразу оторвут голову! Автандил, вызвать ко мне Петрова!
      Последующие часы мы провели по-разному.
      Я отправился выяснять, как и с кем труп Королькова отправлен в медсанбат. Потом засел за составление протоколов осмотра вещественных доказательств: пилотки Глебова и самодельной трубки Королькова,
      Кононов, Папиташвили, Свиридов и Петров сразу углубились в обсуждение всех деталей предстоящей вылазки. По карте изучили расположение всех близлежащих с той стороны населенных пунктов и дорог. Ограничили число участников операции - Петров и еще двое бойцов по его выбору. Определили и час их выхода. Не забыли и оружие: ручной пулемет, ручная граната и пистолет ТТ на каждого.
      Достаточную осведомленность в обстановке проявил и Петров. Предстоящей задаче, поставленной перед ним, он даже не удивился.
      Ночью все мы к назначенному времени уже вышли в сторону окопа, где нас ждала группа Петрова. С первого взгляда было видно, что он действительно подобрал настоящих гвардейцев, плечистых, рослых. Настроение у всех было приподнятое, боевое.
      - Как, молодцы, ко всему готовы? - шепотом спросил Кононов и предупредил: - Продвигайтесь с оглядкой, ко всему прислушивайтесь!
      Вдруг я, совершенно для себя неожиданно, тихо проговорил:
      - Я решил тоже пойти с ними.
      - Вы шутите? - удивился Кононов. - Какая в этом необходимость?
      - Мы забыли предусмотреть одно важное обстоятельство. Из них никто не знает немецкого. А я по-немецки понимаю и разговариваю довольно прилично. Даже когда-то в Ленинграде, на Литейном учился в мужской гимназии.
      Кононов только и нашелся, что сказать:
      - Я, товарищ следователь, вам не указ. Решайте сами. На то вы и законник.
      Я быстро скинул свое офицерское обмундирование, переоделся в простое солдатское и, уже ничем не отличаясь от остальных участников группы лейтенанта Петрова, последовал за ними.
      К ночи погода стала портиться. Небо покрылось густыми облаками, сквозь которые кое-где еще проглядывали одинокие звездочки. Стал накрапывать дождичек, поднялся ветер. Этому я даже обрадовался, посчитав, что такая погода может облегчить нашу задачу.
      До болота, продвигаясь по-пластунски, по уже известному мне пути мы добрались за считанные минуты. Еще несколько минут понадобилось, чтобы, лежа в камышовых зарослях, раздеться, завернуть в маскхалат свою одежду, дабы не промокла, и, одной рукой поддерживая ее над головой (вместе с оружием), вступить в воду. Застоялая вода, заросшая густой сетью липких водорослей, еще сохраняла в поверхностном слое тепло прошедшего дня. С рыхлого дна всплывала мутная жижа с прогнившими корнями и густым сплетением ветвей деревьев. Ноги то и дело расползались в стороны, с каждым новым шагом нас засасывало все глубже и глубже. В одном месте вода покрыла плечи и подступила к самому горлу, так что пришлось стоять чуть ли не на цыпочках, глотая вонючую болотную грязь. Но, несмотря на это, мы упорно продвигались вперед. Наконец почувствовали, что глубина стала спадать, и уже без особых усилий достигли противоположного края болота. Так мы и выяснили, что оно, оказывается, проходимо.
      Вокруг все было спокойно. Развязать узлы, одеться и укрыться под маскхалатами оказалось делом недолгим. Погода не изменилась: все так же накрапывал дождь и ветер гулял по густому кустарнику, который с этой стороны болота заменил камышовые заросли.
      Надо сказать, что Петров быстро сориентировался и сразу вывел нас к одинокой сосне, от нее он уверенно свернул влево и по неглубокой балочке почти довел нас до ближайшего хутора Диброво.
      На хуторе из местных жителей никто не проживал. Но лязг колодезной цепи свидетельствовал, что хутор обитаем. Немцы?
      От хутора мы выбрались на проселок, который должен был подвести к большому селу Краснопавловка.
      К тому времени дождь уже перестал, вроде поутих и ветер, а небо чуть просветлело, стали смутно различимы и контуры крайних изб в селе. Где-то залаяла собака.
      Прежде чем идти дальше, мы отошли к ближайшей березовой роще и посовещались. Сошлись на одном: идти напрямик, через село, было опасно: можно нарваться на немцев. Решили обойти село и попытаться проникнуть в него с другой стороны. Так и поступили. Малость покружили, выбрали место, что поглуше, и разделились на две группы. Одну составил сам Петров с солдатом, а вторую - я и солдат с ручным пулеметом. У него еще имелись две гранаты и пистолет ТТ, а я имел при себе только трофейный "вальтер" с двумя обоймами. Нашей задачей было в случае чего прикрыть отход товарищей огнем. А задачей первой группы было попытаться что-либо выведать о Глебове.
      Залегли за каким-то невыкорчеванным пнем.
      - Как вас-то величать? - спросил я оставшегося со мной солдата.
      - Иван Бородин.
      - А как зовут того солдата, что ушел с лейтенантом Петровым?
      - Гурий Власов, одного со мной взвода.
      Больше мы не разговаривали.
      Так прошел час, а возможно, и того более. Наконец Бородин обратил мое внимание на промелькнувшие какие-то тени, а через мгновение перед нами предстали Петров, солдат Власов и немец, что называется, в одном исподнем. Руки его были связаны за спиной. Рот завязан какой-то тряпкой.
      - Подловили, когда вышел во двор до ветру, - пояснил Власов.
      Немец, сутулый, со впалой грудью и отвислым брюшком, впечатления грозного вояки не производил. Он был страшно напуган. Уже немолодой, лысый, он судорожно трясся и, похоже, слегка всхлипывал. Я понял, что его надо успокоить, иначе он не сможет идти с нами.
      - Развяжите ему рот! Я с ним поговорю, - велел я.
      - А он не заорет? - усомнился Власов.
      - Не думаю, - заверил я. - Он смертельно перепуган и теперь только и ждет, что его убьют. Надо с ним поговорить по-хорошему.
      Петров согласно кивнул, и повязку со рта немца сняли.
      Тогда в спокойном тоне я по-немецки сказал:
      - Вашей жизни ничто не угрожает. Ведите себя благоразумно.
      Немец обрадованно закивал.
      - Как ваша фамилия?
      - Вальтер Зигерт.
      - Кем вы служите?
      - Я - радист! - с готовностью произнес немец.
      - Скажите, нашего русского солдата три дня назад к вам не приводили?
      Немец обрадованно закивал: о да, конечно. И как бы почувствовав, что представилась счастливая возможность завоевать наше доверие, поспешно заявил:
      - Я знаю, где этот ваш солдат.
      Этого, признаться, я от него не ожидал. Поэтому поспешил выяснить:
      - Что вы знаете?
      - Он еще здесь, - торопливо заверил немец. - Его содержат в погребе, возле кирхи.
      Он указал на церковь, колокольня которой едва была видна в центре села.
      - Что же мы теперь предпримем? - обратился я с вопросом уже к Петрову.
      - Ничего другого не остается, как рискнуть. Выходите с немцем к той березовой рощице, где мы останавливались, и там нас ждите. Мы с Власовым побродим по селу еще разок. Если почувствуете, что что-то не так, нас не ждите. Доведите этого радиста куда надо.
      Я воспринял это как приказ. И мы снова разделились.
      Казалось, ночи этой не будет конца. Вначале мы со всеми предосторожностями по задам этого большого села дошли до места, указанного Петровым. Все это время Вальтер Зигерт вел себя вполне терпимо. Он беспрекословно подчинялся нашим требованиям и, даже случайно задев за что-то, в крайнем испуге останавливался. Как видно, он понял, что любое осложнение нежелательно отразится на его судьбе. Нам повезло: у самого въезда в Краснопавловку со стороны хутора Диброво мы вдруг набрели на ранее незамеченный песчаный карьер, где и затаились.
      Время тянулось мучительно долго. Мне даже стало казаться, что светящиеся стрелки моих часов перестали двигаться. Успокаивало лишь одно: вокруг стояла глубокая тишина, а это означало, что пока особых причин для волнений не было.
      Прошло еще с полчаса тревожного ожидания. По-прежнему все вокруг оставалось спокойным.
      Вдруг до нас явственно донесся шорох чьих-то шагов, мелькнули чьи-то силуэты, и в следующее мгновение прямо на нас вышли как раз те, кого мы так ждали. Но их уже было трое. Петров и Власов почти волокли еще кого-то, с трудом передвигавшего ноги. Этот третий был в нашей форме, без головного убора, и никаких сомнений не оставалось, что это был не кто иной, как Глебов.
      Позже выяснилось, что до церкви Петров и Власов добрались без помех. Все, о чем сказал наш пленный немец, подтвердилось. Нашли и тот подвал, запертый на засов, в котором Глебов содержался. Да только перед подвалом расхаживал вооруженный немецкий часовой. Незаметно приблизиться к этому погребу не представлялось никакой возможности. Значит, оставалось одно: наблюдать за поведением часового и дожидаться какого-нибудь удобного случая, чтобы его убрать.
      Пост оказался сменным. Сдача поста прошла в полном соответствии с уставными требованиями.
      Решение пришло неожиданно. Власов, вспомнив о своих детских забавах, с большим искусством вдруг, подражая кошке, протяжно мяукнул: "Мя-у-у!"
      Немец продолжал печатать свои четыре шага туда и обратно, не отходя от подвала.
      Тогда Власов мяукнул снова. Часовой остановился и прислушался. Воодушевленный этим Власов снова замяукал, уже несколько жалобнее и надрывнее. А это часовому не понравилось. Он свернул к бревнам, сваленным у церкви, за которыми притаились Петров и Власов, и стал, наклонившись, шарить, разыскивая кошку. В следующий миг Власов ударом ножа его свалил. Все остальное оказалось делом техники. Они мигом сняли замок и, спустившись по крутым ступеням, увидели Глебова, избитого и распластавшегося на полу. Он пребывал в полубессознательном состоянии, его растолкали с великим трудом, вывели наверх и, прихватив автомат убитого часового, бросились наутек, волоча за собой податливое тело Глебова.
      К счастью, время смены караула еще не наступило, и мы с предельной резвостью устремились по знакомой проселочной дороге к хутору Диброво.
      В это т момент позади нас со стороны села Краснопавловка взметнулось в небо несколько осветительных ракет, а от хутора Диброво началась беспорядочная стрельба, очевидно, наугад. Воздух прочертил и минометный залп. Его мины ложились от нас значительно левее. Кто-то выпустил несколько пулеметных очередей. Бородин приметил, откуда стреляли, и, не удержавшись, с молчаливого согласия Петрова, послал туда очередь из ручного пулемета. После этого немцы, видимо, сменили свою позицию и на какое-то время стрельбу прекратили.
      Мы успели преодолеть опасную зону и с ходу, как были в одежде, погрузились в болото. Главной задачей теперь было ненароком не выпустить из рук свое оружие и довести на свой край болота Глебова и немца Вальтера Зигерта. С ним все прошло наилучшим образом. Из-за своего роста он в особой поддержке не нуждался. А вот Глебова несколько раз пришлось приподнимать, чтобы не захлебнулся.
      На всю жизнь я запомнил, как капитан Кононов, стоя в окопе, громко считал, пока мы переваливались за бруствер:
      - Один, два, три, четыре... - А когда ему еще пришлось громко произнести "пять" и "шесть", неожиданно буквально зашелся смехом человека, которому выпала необыкновенная удача.
      И его можно было понять. В противном случае, за провал ни с кем не согласованного выхода на сторону врага, его ожидала бы незавидная участь. Переживали за него Свиридов и Папиташвили, готовые разделить с ним ответственность. Ведь они были единой боевой семьей.
      Пока я в блиндаже комбата сбрасывал с себя мокрую солдатскую одежду, пропитавшуюся болотным запахом, там собрались все его постоянные обитатели: Кононов, Свиридов и Папиташвили, радостно-возбужденные от успеха. Кроме них, там появился и Безруков - уполномоченный Смерша, держащийся особняком. Он подошел ко мне вплотную и произнес, как бы подчеркивая скрытое значение своих слов:
      - Ну ты и даешь!
      - Ты это о чем? - не понял я.
      - Приехал в полк и сюда с делом и по делу, а вот теперь, надо понимать, от того дела не оставил и следа. Я прав?
      - Как прикажешь тебя понять? Кого это не устраивает?
      - Лично я имею в виду одно. Не слишком ли быстро сделан такой вывод? Что, если этот Глебов все же перекинулся к немцам, да просчитался и они ему не поверили? Сам же и попал в ловушку.
      - Значит, ты допускаешь и другое: что Королькова убил Глебов? удивился я.
      - Считаю, что и это не исключено, - убежденно заявил Безруков.
      - Какие же убедительные доводы ты способен привести?
      - В отличие от тебя, исхожу из сохранившейся общей ситуации, - туманно пробурчал Безруков.
      - Чушь собачья! Если бы Глебов добровольно перешел к немцам, да еще с оружием в руках, они отнеслись бы к нему не враждебно. Всякому это совершенно ясно.
      - Если вы, товарищ уполномоченный, хотите знать, то и все мы полностью это разделяем, - вставил Свиридов и добавил: - Незачем людям приписывать грехи, которых в природе не было. Мы ведь и так в этом уже достаточно преуспели.
      - Вы это о чем заспорили? - вступил в разговор Папиташвили.
      Ответа не последовало. Тогда Папиташвили, обращаясь ко мне, поинтересовался:
      - Товарищ военный следователь, какие ваши дальнейшие планы? Я больше вам не понадоблюсь?
      - Разве только для того, чтобы побыстрее меня отсюда выпроводить!
      - Сделаем! - с готовностью произнес Папиташвили. - Вы только забыли об одном. Уже настало утро и всем нам не мешает сначала позавтракать.
      Пришлось подчиниться. Тем более что насчет общего завтрака уже соответствующие распоряжения были даны.
      Солдаты, не мешкая, расставили на столе тарелки, ножи и вилки. Потом притащили в блиндаж пузатый бачок с дымящимся отварным картофелем и мясом, а затем, с не меньшим проворством, разлили по кружкам сладкий чай из трофейного термоса. И все дружно подсели к столу.
      Когда все насытились, Кононов, обращаясь ко мне и к Безрукову, проговорил:
      - Скажу честно. Я раньше никогда не жаждал встречи с вашим братом. Да и что тут скрывать, это всегда связано с неприятностью: предугадать, с какого бока тебя ударят, - невозможно. Только теперь вижу, что ошибался. Потому во всеуслышание хочу выразить нашу общую благодарность присутствующему здесь капитану юстиции, военному следователю, за проявленные им объективность и настойчивость.
      Сказав это, Кононов через стол крепко пожал мою руку. За ним, с видимым удовольствием, сделали то же самое Свиридов и Папиташвили. Свиридов добавил, обращаясь ко мне:
      - Удивительное дело! Вы смогли зародить в нас такие сомнения, какие нам самостоятельно в голову и не приходили.
      Все разошлись так же быстро, как и собрались. Кононов и Свиридов отправились по ротам. Куда-то исчез и Безруков, а Папиташвили вывел меня по внутренним ходам к дороге, что вела в Серебрянку, с которой по подсказке Фролова, не дойдя до ее конца, мы тогда свернули на заминированное поле.
      В том месте, куда Папиташвили меня привел, уже поджидал мотоциклист с коляской, специально посланный за мной из штаба полка. Он мигом меня усадил в коляску, и мы укатили, обменявшись с Папиташвили прощальным взглядом.
      Нечего и говорить, что знакомая мне дорога от батальона к штабу полка на этот раз промелькнула быстро. А в самом этом штабе первым, кого я увидел, был полковник Шахназаров. Безо всяких предисловий, он с улыбкой спросил:
      - Надеюсь, что ты результатами своей поездки не огорчен?
      - С чего мне было бы огорчаться?
      - Да хотя бы с того, что все вышло далеко не так, как это нам представилось!
      - Я только этому рад.
      - Правду говоришь?
      - Ну за кого вы меня считаете? - слегка обиженным тоном произнес я. Ведь за каждого разоблаченного дезертира или изменника никто гонорара мне платить не станет. Потрудился без всякой выгоды и по-настоящему доволен, что все получилось иначе, чем это казалось.
      - Не серчай! - дружески потрепал меня по плечу Шахназаров. - К сожалению, мне уже приходилось сталкиваться с другим подходом к такого рода ЧП. Есть и такие, кому всего проще кого-то обвинить во всех смертных грехах и кого-то построже наказать.
      Этот разговор у нас состоялся в большой штабной комнате, где, кроме нас, присутствовал полковник Зыков. Обращаясь ко мне, он одобрительно произнес:
      - Здорово у вас все получилось. Да и языка притащили ценного: хорошо обо всем осведомлен, разговорчив, не врет. Мы его уже направили в дивизию. Там ждут с нетерпением.
      - То заслуга не моя, а комвзвода лейтенанта Петрова и его людей! посчитал необходимым подчеркнуть я. - К слову, за немца и вызволенного из беды нашего солдата Глебова, по моему мнению, всех их надо представить к награде.
      - На этот счет не беспокойтесь! Все, что надо, сделаем. Ну а с Глебовым поговорить успели?
      - К сожалению, не успел! Он был плох и бредил.
      - Когда его сюда доставили, я тоже попытался что-либо выяснить. Да только и у меня ничего не получилось.
      Тогда же решили, что и дальше, в дивизию, меня доставит тот же мотоциклист. Я только позвонил в прокуратуру и предупредил о своем приезде.
      В это время в штабе полка объявился капитан Алексеев. Завидев меня, он несколько торжественно произнес:
      - Привет герою нашего времени! Поздравляю с умопомрачительным успехом.
      - Не дури, - оборвал его я.
      Но Алексеев в том же нарочито торжественном тоне продолжил:
      - Просто уму непостижимо, сколько всего разного ты успел за эти несколько дней натворить! Мы теперь все у тебя в долгу, как в шелку! Так и знай.
      - Что ты, право, мелешь? - оборвал его я.
      - Моими устами глаголет истина, - не унимался Алексеев. Но потом, уже посерьезнев и понизив голос, спросил: - Признайся, тебе отправиться на ту сторону было страшно?
      - Я на это напросился сам.
      - А вот что до меня, признаюсь тебе откровенно, я, положа руку на сердце, ни за что бы так не усердствовал и собственной жизнью не рисковал. Пропади эти двое, что исчезли, пропадом!
      - Мое усердие здесь ни при чем, - возразил я.- Мне ничего другого не оставалось. Посуди сам. Ведь от прежнего обвинения, выдвинутого против наших солдат, ничего не осталось. Зато совершенно неожиданно возникла версия, что Королькова убил Глебов и с оружием его и своим перекинулся к немцам. Убийство однополчанина, да еще при наличии отягчающих обстоятельств - это не шутка. Надо было это чем-то подтвердить либо опровергнуть. Из всего этого и нашелся только единственный выход...
      Алексеев не мог успокоиться:
      - Так ведь все могло закончиться весьма и весьма плачевно?
      - Ты прав, - подтвердил я. - Да только всегда надо не забывать одного: на войне может быть всякое.
      Высказавшись так, я поймал себя на том, что повторил сказанное полковником Шахназаровым слово в слово.
      Еще я добавил:
      - Хочешь верь, хочешь не верь! Я по-настоящему счастлив и, скорее всего, дело прекращу, но уже с полным основанием и чистой совестью.
      Разговор с капитаном Алексеевым на меня подействовал. И, разумеется, я уже не мог не подумать о том, что за свое самовольство от нашего прокурора получу взбучку. Так и вышло. Лишь стоило мне переступить порог его кабинета, как Прут тотчас обрушил на мою голову не совсем приветственные слова:
      - Мальчишка! Выдумщик! Авантюрист!
      Прут прокричал и еще что-то. Раздраженно заявил, что никогда с такими фортелями дела не имел. Не удержался и от угрозы за самовольный выход на сопредельную территорию немцев отстранить меня от занимаемой должности.
      Да только я на все это внешне никак не прореагировал, молча стоял перед ним. По возрасту наш прокурор был чуть ли не вдвое меня старше. У него за плечами были и опыт, и долголетняя военная служба. На его погонах старшего офицера было по две звездочки подполковника юстиции, тогда как у меня не было еще ни одной. И конечно, в минуты гнева, как я считал, он имел право и отчитывать меня.
      В конце концов он, очевидно, почувствовал, что встретил меня как-то не так, и, погасив грозную направленность своих слов, уже в более спокойном тоне спросил:
      - Чего молчишь, не нравится?
      Тогда я присел на свободный стул у его стола (чего до этого он не предложил мне сделать) и, будто отмахнувшись от всего выслушанного, проговорил:
      - Вам известно, что по моему настоянию и с моим участием был обнаружен труп младшего сержанта Королькова, без меня не обошлось и вызволение из плена солдата Глебова. Теперь в их деле все стало на свои места. Разве этого недостаточно?
      Теперь промолчал Прут. По-видимому, он понял, что перегнул палку, и примирительным тоном произнес:
      - Извини, дорогой, я не в меру погорячился - Этим и было все исчерпано. Потом он склонился ко мне и произнес: - Рассказывай!
      А когда я со всеми подробностями доложил о всех своих действиях, удовлетворенно произнес:
      - Выходит, что ты молодец, хотя и недостаточно осмотрителен в тех случаях, когда принятое решение вполне может обратиться против тебя самого.
      Самое удивительное, что в нашей прокуратуре мои действия одобрили не все.
      И одним из них оказался секретарь прокуратуры, старший лейтенант юстиции Гельтур, всегда не в меру спокойный и рассудительный. Он авторитетно мне заявил:
      - Тебе незачем было геройствовать! Тебе ведь можно было поступить более обдуманно - ограничиться вынесением постановления о розыске этого Глебова и дальнейшее производство по делу прекратить, а там... и концы в воду.
      В этом поддержал Гельтура и военный следователь нашей прокуратуры, капитан юстиции Клименко, по возрасту меня старше, не любивший в делах никаких осложнений. Он присутствовал при нашем с Гельтуром разговоре и сквозь зубы процедил:
      - Прислушайся к нему. Он прав.
      Уже на следующий день я с утра пораньше отправился в медсанбат допросить Глебова. К этому времени он успел прийти в себя и к моему появлению отнесся спокойно. От сознания столь счастливо закончившейся его истории его захлестнуло блаженство. И каждого нового посетителя он встречал широкой улыбкой. Именно здесь я и услышал обо всех перипетиях случившегося с ними.
      Как оказалось, немцы выбрались из болота еще до того, как было выставлено наше боевое охранение. Они в камышах затаились, а затем внезапно на них напали. О том, что Корольков был сразу убит, Глебов ничего не знал, вернее сказать, этого не понял. На него самого навалились, заткнули ему рот, накинули на голову мешок и сволокли в болото. При этом избили так, что он потерял сознание. Пришел в себя уже на той стороне. Потом припомнил, что его долго куда-то вели, допрашивали.
      - Я прикинулся, что первогодок, только прибыл в часть с пополнением и толком ничего не знаю.
      - Что же потом? - спросил я.
      - Стали нещадно бить, до потери сознания. Потом приводили в чувство, снова спрашивали о расположении нашей части, я твердил все одно и то же, и меня снова били.
      Так продолжалось еще два раза. Но он - то ли от побоев, то ли от лежания на голом полу в погребе - заболел: его бросало в жар и он уже почти не стоял на ногах...
      Глебов обо всем рассказывал настолько искренне, что ему нельзя было не поверить. У него даже слезы выступали на глазах.
      Правдивый характер его рассказа подтверждали и следы побоев.
      В конце нашей беседы я не без внутреннего удовольствия извлек из своей полевой сумки то письмо, адресованное Глебову, что мне передал их комсорг Лихой, и торжественно положил его перед адресатом на белоснежную простыню. В первое мгновение Глебов ничего не понял. Но стоило ему скользнуть взглядом по знакомому почерку, как письмо он схватил. Лицо его раскраснелось, пальцы дрожали. И нетрудно было догадаться, какие у него были чувства к той девушке, которая ему написала.
      Свое дальнейшее пребывание у него в палате с составлением протокола его допроса я посчитал излишним и тихо удалился.
      А на реплику своего коллеги Клименко - прислушаться к словам нашего секретаря Гельтура,- между прочим, я так и не ответил и спорить с ним не захотел. Просто я в своей работе привык ни на кого не оглядываться и придерживаться одного правила - в любом случае поступать только по совести.
      Дело Цветкова
      1
      Идет снег, может быть, последний снег в эту первую военную зиму, которая уже на исходе. Начался утром и все идет, идет. Он засыпал все следы обстрела артиллерийским и минометным огнем нашей передовой и даже на "ничейной земле", между передним краем своих и чужих - немецких окопов, все безлесое пространство, легко простреливаемое из конца в конец, сразу превратил в мирное деревенское поле.
      Лучше любого сапера он замаскировал мины и выдвинутые перед окопами колпаки дотов. Снег плотно укрыл и дальние подступы к передовой, без задержек пройдя за расположение всех частей и подразделений во вторых и третьих эшелонах боевых порядков стрелковой дивизии, в которой я служу.
      В те далекие дни, используя установившееся временное затишье на этом участке фронта, наша военная прокуратура дивизии, как это и было ей положено, находилась в расположении третьего эшелона, где заняла пустующую контору сельмага в большом прифронтовом селе, покинутом населением.
      Когда снежные хлопья залепили все окна этой конторы до такой степени, что через них уже ничего нельзя было разглядеть, вестовой прокуратуры, пожилой солдат, наглухо закрыл окна дощатыми щитами и зажег лампу-молнию. Ее огонь ярко осветил все вокруг и от этого сразу стало по-домашнему уютно. Казалось, что в переносной железной печурке целый день добросовестно обогревавшей нас, прыгающие языки пламени словно ожили и стали рваться наружу, за прихлопнутую дверцу.
      Военный прокурор дивизии, подполковник юстиции Прут, что-то сосредоточенно записывал в своем блокноте, сидя за обшарпанным канцелярским столом, пережившим не одно поколение разных начальствующих лиц. В молодости Прут был портовым грузчиком в Одессе. Видимо, этому обязан он своими широкими плечами и спокойным упорством человека, привыкшего носить тяжелые ящики по узкому трапу...
      По роду своей работы прокурор должен обладать безотказной памятью. Должен помнить законодательство и статьи уголовного кодекса, знать права и обязанности военнослужащих и многое другое, в том числе, например, и то, по чьей вине неоднократно вовремя не доставляли горячую пищу на передовую, должен помнить жалобу авиационного техника, по ошибке направленного в пехоту, и просьбу связиста, с матерью которого несправедливо обошлись где-то в прииртышском райцентре.
      А Пруту уже под пятьдесят, память у него неважная, поэтому он и не расстается с блокнотом.
      В углу, примостившись к шаткому сооружению из фанерных ящиков, играют в шахматы два капитана юстиции, два военных следователя: долговязй себялюбец-пройдоха Клименко и коренастый, молчаливый Рубакин.
      - Сергей, - зовет меня Клименко, - иди сюда, помогай слабаку!
      Я в прокуратуре третий военный следователь, самый младший по возрасту и по воинскому званию, старший лейтенант юстиции. Тем не менее, как завзятый шахматист, я у них в почете. Ведь до войны я участвовал в небольших, ведомственного характера, шахматных соревнованиях, даже имел 2-й разряд. Это и давало мне право числиться хоть и небольшим, но все же знатоком шахматной теории.
      - Ну как? Что скажешь? - всегда довольный собой спрашивает Клименко. Надо сказать, что Клименко при случае не прочь поиздеваться над своим незадачливым противником.
      Вижу, что у Рубакина дела действительно безнадежны. Его король очумело мечется по центру между своими и чужими фигурами. Приткнуться ему негде. Мат неизбежен.
      - Теперь тебе самое время либо сразу сдаваться, либо ладью воровать, подзадоривает противника Клименко.
      Рубакин вздыхает, качает головой и делает отчаянный ход - жертвует единственно активного слона.
      Собственно говоря, слона нет: он пропал без вести во время одного из бесконечных наших переездов, и его роль успешно исполняет боевой винтовочный патрон.
      Странная судьба у вещей! Недавно этот патрон лежал в обойме, а теперь вот стоит на шахматной доске. Но может статься, все ведь бывает на войне, он опять ляжет в обойму и его острая головка окажется той последней пулей, которую попавший в беду боец пускает во врага или в собственный висок. Если такое случится со мной, думаю я, глядя на "слона", я выстрелю во врага слишком большая роскошь тратить последний патрон на себя...
      Партия окончена. Рубакин сдался.
      - Товарищи! Одну минуточку! - неожиданно раздается высокий, скрипучий голос. - Вы можете представить что-либо подобное?
      Мы оборачиваемся. Начальник нашей прокурорской канцелярии, старший лейтенант юстиции Гельтур, расположившийся в неведомо откуда появившемся у нас плетеном кресле у самой печки, азартно размахивает фронтовой газетой.
      Гельтур в штате военной прокуратуры фигура настолько необычная, что о нем стоит рассказать подробнее.