Ступень

      - Разрешите с вами переговорить, - попросил писатель.
      - Пожалуйста.
      Джон махнул рукой остальным - мол, я вас покину ненадолго - и они пересели за соседний столик. Джон напряг память и вспомнил, что писателя зовут Эдвард Мак-Кейз.
      - Итак, я вас слушаю, мистер Мак-Кейз.
      - Вам даже известна моя фамилия?
      - Да, я читал несколько ваших рассказов.
      - А я был на нескольких ваших концертах. Об этом я и хотел бы с вами поговорить - о вашей музыке.
      - Это интересно.
      - Так вот, у вас там была одна вещь, от которой зал плакал. Я, признаюсь, тоже прослезился. Вы знаете, как вам удалось достичь такого эффекта?
      - Честно говоря, нет. Когда-то еще в самом начале наших выступлений, наш ударник на концерте разбил очки, и от волнения начал стучать в несколько другом ритме. Мы все подстроились к нему - и вот что получилось.
      - Я так и думал - вы нашли это случайно.
      - Что - "это"?
      - Нужный ритм и частоту. Вы знаете, что в мозгу существуют различные ритмы биотоков, соответствующие протекающим в нем процессам - альфа, бета и так далее.
      - Что-то такое читал.
      - Так вот, вы попали в один из таких ритмов. И причем в тот, который относился к высшей духовной сфере - эмоциям, чувствам. Я понятно объясняю?
      - Да, вполне. Весьма интересно. И что же дальше?
      - А вот что. Вы сломали, точнее нет, проникли через какой-то защитный барьер, стоящий в мозгу, поэтому ваша музыка и произвела такое впечатление. А теперь будем рассуждать логически. Если бы музыка была плохой, искусственной, то даже проникнув через этот барьер, она не вызвала бы никаких эмоций. Значит, в вашей музыке действительно что-то есть, чувства, мысли - это уже хорошо. И все же эта музыка далеко не является идеалом.
      - Идеал вообще не достижим - на то он и идеал.
      - Но приблизиться к нему, говоря языком математики, сколь угодно близко, можно.
      - Да, наверное. На мой взгляд, это музыка Баха, Бетховена и некоторых других классиков.
      - Возможно. Но их музыка не могла пробиться через предохранительные барьеры мозга. Их смог пробить только случайно найденный вами ритм, который совпал с одним из биоритмов мозга. Так вот, может быть, я покажусь вам утопистом, идеалистом или просто сумасшедшим, но музыкой можно влиять на людей. Делать их лучше. Или хуже.
      Джон задумался. Быть может, писатель прав. Хоть он и фантаст, но в этом что-то есть.
      - Вижу, вы задумались над моими словами, - сказал Мак-Кейз, вставая. - Не буду вам мешать. Но подумайте об этом. Я верю, вы это сможете.
      "Что - это?" - снова хотел спросить Джон, но Мак-Кейз уже направился к выходу. Лэкер пересел обратно за столик, где расположилась его группа. Слова Мак-Кейза не давали ему покоя. "Что он имел в виду - "Вы это сможете"? И эти биоритмы, мозговые барьеры..." В памяти снова всплыла последняя песня. Джон попытался выделить ритм. Постепенно это ему удалось. Подголоски отошли на задний план и исчезли, в голове стучал ровный, пульсирующий ритм ударных и ритм-гитары. И вдруг из этого ритма начала рождаться другая, новая мелодия. Явственно проступили переливы органа, стал слышен высокий и сильный голос соло-гитары и оттенявший ее бас, серебряной капелью отозвалось фортепьяно, синтезатор выводил свои неземные подголоски. Джон отключился от всего - он сидел и внимал звучавшей в нем музыке. И вдруг он понял, что это была ТА музыка, музыка, о которой он мечтал всю свою жизнь. Джон сорвался с места и, забыв шляпу, выскочил на улицу, в промозглую сырость осеннего Лондона. "Домой, домой, скорее домой - надо записать все это!"
      Джон работал всю ночь. Новая музыка рождалась, звучала в нем, а он только успевал лихорадочно записывать. Но он зря торопился. Если он не успевал записать, музыка повторялась снова, а потом шла дальше. Менялся ритм, подключались новые инструменты, солировал орган, выбивали дробь ударные, а Джон писал, как одержимый.
      Наконец, уже под утро, в голове Лэкера прозвучал последний аккорд, и все смолкло. Джон сидел словно в трансе, глядя на разбросанные по комнате исписанные нотные листы. Он хотел позвонить кому-то, но тут же забыл, кому. Не раздеваясь, Джон повалился на диван и забылся глубоким сном.
      Проснулся он в два часа дня и сразу же принялся собирать разбросанные по комнате листки. Затем уселся за стол и стал расписывать партитуру для инструментов.
      Когда он закончил, до концерта оставалось около двух часов. Джон отыскал в справочнике номер Мак-Кейза и набрал его. Писатель был дома.
      - Привет, это Джон Лэкер. Кажется, мне удалось ЭТО. Приходите сегодня на концерт, - сказал он.
      - Приду обязательно. Спасибо, что позвонили. Я не думал, что это будет так скоро.
      - Я работал всю ночь. До встречи.
      - До свиданья.
      Джон положил трубку. Товарищам по группе он звонить не стал - им он все скажет перед самым концертом. Так будет лучше. А теперь - наскоро перекусить - и на концерт. Взгляд Джона упал на пачку исписанных листов. Секунду поколебавшись, он взял ручку и размашисто написал на первом листе всего одно слово: "Перерождение". Это было самое подходящее название для симфонии.
      Последним, за пятнадцать минут до начала концерта, появился Чарли. Джон поднялся со своего места.
      - Сегодня мы будем играть мою новую вещь, - без всяких предисловий заявил он. - Ты что, с ума сошел? - осведомился Чарли, не успевший снять пальто и так и застывший в одном рукаве.
      - Нет, не сошел. Мы достаточно сыграны, чтобы сыграть ее с первого раза.
      - Допустим. Но ведь полетит вся программа! Ведь в ней же все взаимосвязано, и новая вещь все испортит, даже если это хорошая вещь. Да ты это и сам знаешь! - Никакой программы не будет. Я написал симфонию, которая идет около часа.
      - Ты точно рехнулся! Ее же надо репетировать, по крайней мере, месяц. Даже с такой сыгранностью как у нас.
      - Не надо. Вы все поймете. Вот партитура. Ребята, я прошу вас. Ради меня. Если будет провал - все убытки на мой счет.
      - Да причем тут деньги? - возмутился Бенни. - Давай ноты. Раз Джон просит, надо сыграть. Верно, ребята?
      Чарли наконец снял пальто и махнул рукой.
      - Ладно, будем играть. Давай ноты. Но если мы провалимся - а это весьма вероятно - то это будет на твоей совести.
      - Да разве вы не видите, куда мы катимся?! - взорвался Джон. Мастерство совершенствуется, а музыка - ее нет. Нет того, что было у нас полтора года назад. Нет души. И я нашел ее! Мы должны вырваться из этого болота - сейчас или никогда! А теперь - на сцену.
      Впервые Джон сам вышел к микрофону. Секунду он еще колебался. Поймут ли его? Должны понять. Ведь большинство сидящих в зале слышали их первые концерты, а, следовательно, и его вещи. Все, что он до сих пор создал, было прелюдией к тому, что они сыграют сегодня. Даже если десять человек поймут его - значит он писал не зря. Джон поискал глазами в зале Мак-Кейза, но не нашел его. Больше затягивать паузу было нельзя.
      - Леди и джентльмены, сегодня мы даем необычный концерт. Сегодня впервые будет исполняться моя симфония, которая называется "Перерождение". Господа, прошу тишины.
      Джон сел за свой орган. Взглянул на своих друзей - те в ожидании смотрели на него. Он осторожно опустил пальцы на клавиатуру. Музыка возникла незаметно из наступившей в зале тишины, и никто не мог бы точно определить момент, когда тишина перестала быть тишиной и стала звуком.
      Музыка нарастала, она поднималась вверх, казалось, она звуковым давлением проникала в каждую трещину, каждую щель, заполняя все вокруг. И когда это нарастание достигло апогея, в музыку как бы исподволь включился четкий пульсирующий ритм ударных и ритм-гитары. С глаз слушателей как будто спала пелена, рухнули все преграды, и музыка заговорила с ними напрямую. В ней было все - и серебряный звон весенней капели, и свист осеннего ветра, и шаги одинокого прохожего на пустынной ночной улице, и радостный детский смех, и печаль утраты, вой падающей бомбы и перекрывающая его мощная и непобедимая симфония жизни. Здесь был и ласковый шепот влюбленных, и тяжелая и четкая поступь человека, освобожденного от оков, и печальная мелодия космических странников, вечно скитающихся в безднах Вселенной, здесь были вспышки сверхновых и уверенное биение пульсаров, музыка Космоса переплеталась с музыкой Земли, образуя единое целое, создавая мост, соединяющий Землю со всей Вселенной, и сердца людей - между собой. Но постепенно из всего этого выкристаллизовывалась одна, ведущая мелодия. Все остальные подголоски, слабея, сливались с ней, и эта новая мелодия, словно чистый и светлый ключ, лилась в души слушателей. Это была мелодия обновленного человека, человека будущего, которому все подвластно, гордого и сильного, доброго и смелого, Человека с большой буквы. Вот он лежит на земле, постепенно пробуждаясь от долгого сна, садится, с интересом осматривается по сторонам. Ему все ново - трава, цветы, лес, бабочки, птицы, облака в небе. Человек встает, осознав себя, расправляет плечи и... устремляется в небо, к звездам. Он должен познать этот новый мир, планеты и звезды, галактики и туманности, он должен познать всю Вселенную. Путь его долог и прекрасен.
      Джон не замечал, что уже не касается клавишей органа, заставляя инструмент играть одним усилием воли. И эти его невидимые "пальцы" играли лучше, чем те, что были на руках. Джон одновременно управлялся с органом, пианино, синтезатором и несколькими приставками. Он должен был успевать, и он успевал - остальное его не интересовало.
      На заключительных аккордах полета обновленного человека Джон почувствовал, что поднимается вверх. Он продолжал играть одной лишь мыслью приводя в движение клавиши, а тело его все поднималось вверх. Когда прозвучал последний аккорд, Джон достиг потолка. Джон не знал, как это получилось - ему захотелось увидеть небо, и он тут же оказался снаружи. В черном небе сверкали яркие звезды. Джон залюбовался ими, повиснув над крышей концерт-холла. Его непреодолимо тянуло туда, к звездам. Джон стал сначала медленно, а потом все быстрее подниматься вверх. Он слышал симфонию Вселенной, слышал рождение сверхновых и затухающие импульсы красных карликов, слышал тяжелый, засасывающий зов нейтронных звезд. Там, в Космосе, его ждали новые миры, ждали братья по Разуму. Но что-то все время мешало ему, не давало возможности одним огромным скачком перенестись к ближайшей звездной системе. Джон прислушался. Мысленно он взглянул вниз, на быстро уменьшавшуюся Землю. Там в покинутом им зале, он увидел Эдварда Мак-Кейза. Мак-кейз звал его. И вместе с ним его звали так и оставшиеся на своих местах три тысячи слушателей, и его друзья-музыканты - его звали все люди. Да, прав был Мак-Кейз. Человечество должно переродиться, подняться на новую, высшую ступень развития. И он, Джон Лэкер, стал первым человеком нового типа. Первым Гомо Космикус. Но старое человечество не умрет - оно станет новым человечеством, и в этом ему поможет он, Джон, и его музыка. Там, внизу его ждали люди. Они тоже должны переродиться.
      Джон повернул обратно, постепенно набирая скорость. Звезды подождут. Он будет играть еще и еще, пока его музыка (его ли?) не зазвучит в каждом, поднимая человека на новую, высшую ступень, не оставляя места для подлости и лицемерия, жадности и хамства, всех прочих пороков. Его друзья по группе, и Мак-Кейз, и кое-кто еще в зале уже внутренне готовы к этому. Еще раз - и они тоже переродятся. А остальным он будет играть еще и еще, сколько понадобится. Он был нужен там, на Земле. И он возвращался к людям.