Ватерлиния (сборник)

» – «Не надо так шутить, нехорошо как-то…» – «Гы-ы-га-га-а!..» – Во всем ромбозале молчал один Эриксон. «Что он сказал? А ну, пусть повторит. Это Правительственный Совет не знает, что делает?!» – «Варианты какие-то. Донты. Что за варианты-то?» – «Передайте оратору закуску!» – «Гы-ы-ы…» – «Да он же пьян!» – «На шельф таких!» – «Не на шельф, а просто вывести! Куда смотрит охрана?» Неожиданно выяснилось, что Живоглота в зале нет. Когда он встал и ушел, никто не заметил. Шабан отодвинул ногой стул и молча вышел. Хотелось бежать, но он заставил себя идти ровно. Желтые каски за дверью шевельнулись, глядя ему вслед.

Глава 7

– Однако, – сказал Гебрий Биртолли, промахиваясь бутылкой мимо стакана. – Ч-черт! Это я куда? Это ничего, что я тебе на брюки? К счастью? Ну, правильно. Да, что я хотел сказать: весело тут у вас, вот что я хотел сказать.

– Еще как, – подхватил Шабан. Он чувствовал себя в той стадии опьянения, за которой начинается уже провал, а потом очнувшийся человек уверен, что в его голове кто-то ворочает битое стекло. – Давай к нам, а? Бросай ты свою Землю. Ну на что тебе Земля?

– А на что мне Прокна?

– Прокна – это Лига, – объяснил Шабан. – Вторая молодость – понял? За кем, по-твоему, будущее, а? А Земля – музей. Ну что, уестествим по последней?

Уестествили. Местный джин «Редут» бил сперва по ногам, а потом уже по голове, как всякий порядочный напиток, хотя не напоминал самогон только цветом. Вставать и уходить от Биртолли совсем не хотелось. Вот уже полчаса, как они были на «ты».

– Музей, – согласился Биртолли. – Это правильно. Это я в статью вставлю.

– Музей предрассудков, – сказал Шабан. – Того нельзя, этого не тронь. Ничего нельзя. Были бы там у вас вариадонты – и их бы нельзя было тронуть, так?

– Опять ты за свое, – заныл Биртолли. – Сказал же я тебе: буду я писать статью, буду. Ну?

Пожалуй, и вправду напишет. Шабан покивал: да-да, не сомневаюсь, как можно? Ладно. Конъюнктуру парень уловил с полуслова. Если отношения Земли с Редутом не выйдут каким-нибудь чудом из состояния активной эрозии, статья действительно появится месяца этак через два и наделает шуму на всю Вселенную. Да только будет поздно. Совсем. И уже ничего нельзя сделать. Вариадонтов выбьют до единого, а некий заместитель начальника геологической службы – впрочем, теперь, по-видимому, уже не заместитель – отправится на шельф бороться со стихиями. «Славой героев!..» В Редуте невозможно не проявлять героизма, это не по правилам. И все мы хорошо знаем эти правила, а чего мы не знаем, то объяснит Поздняков. Отключиться бы… Сволочь этот Гебрий: расплескал последнее. Нет, смотри-ка, полез еще за бутылкой.

– Вино?

– Нет. Коньяк.

– Земной?

– Угм.

Шабан с сожалением отстранил свой стакан.

– Нельзя. – Он покачал головой. – Отрава. Ты натурализованный?

– Это на неделю-то? – Биртолли хохотнул и потрогал руками курчавую голову. – Лысей сам. Я только адаптирован.

– Все равно не советую, – сказал Шабан. – Намаешься потом брюхом. Забыл, как в прошлый раз маялся?

Биртолли скривился – как видно, хорошо помнил. Морщины на его лбу собрались в сложный рельеф.

– Ага, – сказал он, – а ведь я тебя знаю. То-то смотрю: знакомое лицо. И фамилия. Постой, постой… Это не ты тогда спас этнографическую экспедицию с Мегары?

– Было дело, – признался Шабан. – Да ты же об этом писал. Помнишь?

– Э-э… То есть да, конечно. Припоминается что-то такое. Но ведь это давно было, правда? И не писал я вовсе этого.

– Как не писал? – возразил Шабан. – Очерк «Я спасу вас», автор – ты.

– Ну, ты даешь, – оживился Биртолли. – Что я, вот так сам писать и буду? На то специальный писун на каждую полосу. Сидит и строчит. Да нет, какой это секрет? От кого? Или, бывает, комп за него строчит, и даже лучше получается… Главный не поощряет – зверь. Помню, писун выдал, будто ты, значит, вообще не дрался в норе с этими вашими… кто тут у вас в норах живет… убегуны, что ли? Так старик его с ходу за загривок и в текст мордой, мордой, а потом повернул к себе задом да как врежет по сфинктеру…

– Святая правда, – сказал Шабан. – Не дрался. И незачем. Они же людей боятся.

– Правда или неправда, а писать такое нельзя. – Биртолли ударил ладонью по столу и придержал звякнувшую бутылку. – Нужно хоть немного уважать читателя. Специфика. Если читатель ждет героики, мы не имеем морального права всучить ему будничную спасательную историю. Согласен?

– Я с ними не дрался, – сказал Шабан.

– Ну, это твои трудности. Ведь мог бы подраться, верно? Слушай, может быть, все-таки выпьем, а? Может, не отрава?

– Нет. Я – гриба. Хочешь попробовать?

– Я? М-м… Да, пожалуй. Это как? Это нюхают?

– Нюхают. Нет, возьми больше, так ничего не почувствуешь… А теперь много, сыпь обратно. Вот теперь правильно. Ну, вперед!

– М-м-м…

– Твое здоровье. Нет, это не закусывают. Ну, как теперь?

– Не пойму. Нет, вот сейчас хорошо. Но я, кажется, где-то слышал, что это запрещено?

– Я тоже где-то слышал. Но тебе трепыхаться не надо, ты нездешний. Пока ты у себя в комнате, ты ничего не нарушаешь.

– А ты?

– «Нарушение порядка можно доверить лишь тому, кто им дорожит», – сказал Шабан и икнул.

– Это ваш Барух? – с улыбкой спросил Биртолли.

– Нет. Это ваш Шиллер.

– А, – сказал Биртолли, – да-да. Естественно. А ваш этот гриб, он что – наркотик?

– Черт его знает, – сказал Шабан. – Вот, кстати, тебе матерьял: есть гриб, вдыхание его сушеных гифов вызывает у человека легкость в движениях и ясность мысли. Если, конечно, не перебрать. Правда, налицо классический букет: похмелье, быстрое привыкание, увеличение доз, в пределе ведущее к нервному истощению. Но и только. И ничего более. Так почему, я спрашиваю, вместо того, чтобы всерьез взяться за ликвидацию побочных явлений, гриб попросту запрещают? Законодательно. Ты журналист, вот и занялся бы этим делом.

– И займусь. Почему бы не заняться? Читатель должен знать!.. – Биртолли снова замахнулся хлопнуть по столу, и вдруг лицо его вытянулось. – Ой, кто это?

– Где?

– Вон там, у двери. Женщина. Что ей нужно?

– М-м? Не вижу. Кто там может быть?

Биртолли усиленно заморгал.

– Стоит, – сказал он. – Вон она стоит. Господи, да она же зеленая!

– Не страшно, – успокоил Шабан. – Это у тебя галлюцинация с непривычки. Тоже побочное явление. Бывает один раз, а потом уже больше не появляется. Сейчас я дуну как следует, и ее отсюда вынесет… Ну как, исчезла?

– М-м… Вроде да. А она больше не появится?

Шабан уверенно помотал головой, и Биртолли сразу повеселел. Через минуту он уже пытался острить. Он-то, конечно, не бабник, но и не женофоб и готов получить эстетическое и иное наслаждение, если, конечно, попадется достойный экземпляр, только пусть экземпляр будет естественного окраса, а не зеленый. Зеленым место на грядке. И вообще, какой урод придумал, будто зеленый цвет приятен для глаз? Бред, правда? Ты как думаешь: какой цвет лучше всего успокаивает?

– Черный, – поддержал Шабан. – Погасить свет и лечь спать.

– Правильно, – сказал Биртолли. – А у вас тут часто стреляют?

– Что?

– Я спрашиваю: часто у вас идет в ход оружие?

– Это смотря где, – сказал Шабан. – В степи случается, а здесь – нет. У нас с этим строго, – приврал он, вспомнив Кошкодава. – А что?

– А то, что стреляют, – заявил Биртолли. – Слышишь?

– Нет.

– Странно. Стреляют же!..

Хм. Опять мерещится шизоиду. Когда новички занюхивают грибом алкоголь, хорошего не жди. Обострение слуха может довести до истерики. Кто там стреляет? И в кого? И зачем? Может, просто бродят «блохи», перебирают лапками. Тук-тук. Ну и пусть себе бродят. Пусть смотрят и слушают, в последний раз ведь. Приятно вот так посидеть, зная, что это в последний раз, и болтать всякие всякости, чепуху болтать, только чепуху, и ничего, кроме чепухи, не слышать в ответ – лучше бы, конечно, не с Гебрием, плохо, что так получилось… Потому что уже ничего нельзя сделать, совсем ничего сверх того, что уже сделано, дистанция пройдена, самое время упасть без сил и ждать, когда поднимут…

– Опять, – со страхом сказал Биртолли. – Теперь ближе.

Тук. Тук. Тук-тук-тук-тук… А ведь и верно – стреляют. Шабан замер, прислушиваясь. Бум-м!.. А вот это уже гранато-пуля фугасного действия. Совсем близко: не на смежном ли ярусе? Какого черта… Или наконец-то началось? Наконец-то… Давно пора. Шабан блаженно закрыл глаза. Может быть, что-то все-таки сдвинулось, провернулось со скрипом какое-то огромное ржавое колесо и покатилось, теперь его уже не остановить, потому что люди проснулись, потому что они вспомнили, что они – люди. Не зря Поздняков с утра сам не свой. И без стрельбы не обойтись, плесень сама не отвалится, ее только скребком. Совет этот дебильный уцепится за власть так, что и не отдерешь. Ничего, отдерем. Если все вместе, все, кому нечего терять, да еще с каким-нибудь особо озлобленным на власть Шабаном… Нет, что-то не то. Не получается. Все вместе они останутся просто толпой, вымогающей у Совета особые премиальные. Господи, да я же их ненавижу! Всех этих людей, все это стадо, стиснутое с шести сторон в кубической жестянке, вечно куда-то спешащее и никогда ничего не успевающее, звереющее от бесперспективности своего будущего и от бесперспективности себя в будущем. Тупость их ненавижу, жадность, подлость. Но что у меня есть, кроме этих людей? Нет, это даже интересно, давайте разберемся… Лиза? Этого мало. Вариадонты? Они далеко, и они сами по себе, я им не нужен. Получается, что кроме этих людей у меня в жизни, по существу, ничего и нет. Забавно получается…

– Что делать-то? – спросил Биртолли. Он был бледен. Шабан оперся руками о стол и с усилием поднялся. Ноги слушались, но в голове по-прежнему плыло. Добавить порошка? Нет, позже.

– Пойду посмотрю, что там такое.

– А я?.. – задребезжал Биртолли.

– А ты сиди тут, – сказал Шабан. – Вернусь – расскажу. Матерьял соберешь, писуну отдашь. Пока.

Только сейчас он вспомнил, что при нем нет оружия. Биртолли кинулся проводить до двери, квохтал что-то вслед: кажется, призывал беречь себя, смотреть в оба, а как только что-нибудь прояснится, бежать назад и немедленно вводить его, Биртолли, в курс событий. Шабан задвинул за собой дверь, и Гебрия не стало слышно.

Грохнуло где-то совсем уже рядом. Шабан оглянулся. Пусто. Черт знает что. И здесь пусто. Если это бунт жаждущих отправки на Землю, то где ревущие толпы? Где лозунги, баррикады и кирпичи для бомбометания, что там еще полагается? Он прибавил шагу. Над головой грохотали чьи-то тяжелые ботинки – сначала туда, потом обратно, потом снова туда. Навстречу неожиданно вынесло Ли Оммеса. Этот-то откуда здесь взялся, подумал Шабан. Самый тихий, самый незаметный человек в Порт-Бьюно, больной вдобавок. Лежать бы ему сейчас с грелкой… Оммес двигался как-то неуверенно, будто учился ходить, лицо его было темнее обычного, а обеими руками он держался за живот. Даже не кашлял. Били его, что ли? Какой гад?

– Эй, Ли! Что тут, собственно…

Самый тихий человек в Порт-Бьюно вдруг всхлипнул и мягко повалился набок. И только потом раскашлялся – страшно, булькающе. Он еще хотел, как видно, прикрыть рот ладонью, но не донес руку, и изо рта его вместе со струйкой крови вылетел какой-то сгусток. Потом он вытянулся, закатил глаза и замер. Одна рука так и осталась прижатой к животу, но уже не могла скрыть того, что живот у него разорван. Шабан отшатнулся. Происходило что-то страшное. Оммес… Мозг сопротивлялся, не хотел верить. Такого в Порт-Бьюно никогда не было, это какая-то ужасная ошибка, это неправда, такого здесь просто быть не может…

– Стоять! К стене!! Руки за голову!!!

Обвальный грохот спешащих ног. Охранники. Потные ощеренные хари. Двое. Живоглотова гвардия. Карабины в положении для стрельбы с бедра.

– Мордой к стене, сволочь!

Должно быть, он недостаточно проворно выполнил приказание – в бок с хрустом вломился приклад. На секунду стало очень тихо и темно, потом проснулась боль, поползла по ребрам к позвоночнику, заплясала в глазах мутными пятнами. За спиной зло сопели. Было слышно, как тело Оммеса пнули ногой. «Этот?» – «Он самый». – «Живой?» – «Сдох. Ты ему прямо в брюхо. Кишки вон». – «А оружие?» – Оружия нет». – «… с ним. Проверь у этого». Шабана брезгливо обыскали. «И у этого нет». – «Выбросил, сука…» Позади него презрительно сплюнули.

Рискуя получить пулю, Шабан повернулся к охранникам лицом. Боль в боку мешала дышать. Ярус постепенно наполнялся звуками. Из одного бокового коридора в другой протопотало на рысях отделение Особой Охраны. Где-то поодаль ломали дверь, кого-то шумно тащили из комнаты в коридор, а он в коридор не хотел, визжал и вырывался. Потом негромко пукнул выстрел, и визг смолк. Ярусом выше рванула одиночная гранато-пуля – тяжело вздохнули стены, с потолка посыпалась крошка. Да что же это такое, беспомощно подумал Шабан. Убивают ведь… Людей убивают. Оммеса… Неужели переворот?.. Ясно, что переворот. Вот, значит, как. Проморгали Живоглота… Он отлепил лопатки от стены и качнулся вперед. Две хари в нахлобученных по уши форменных беретах осклабились.

– Кто такой?

– Человек, – с вызовом сказал Шабан.

– Кто-о?

– Человек, – сказал Шабан менее уверенно.

– Козел ты вонючий, – определил охранник. – Руки, падло!

– Что – руки? – спросил Шабан, держась за бок. Боль не отпускала.

– Кончай его, – равнодушно сказал второй охранник.

– А?

– Кончай, говорю, некогда.

– Нет, ты погоди! – ощеренная пасть брызгала слюной. Глаза сощурились и сделались ласковыми и маслеными, как у Мант-Лахвица. – Ты слышал, что он сказал? Я тебе, плешь, покажу человека! Ты у меня свои кишки жрать будешь… – Второй охранник, не обращая внимания, отшагнул назад. Ствол карабина в его руках качнулся и превратился в черный кружок. Палец на спусковом крючке лежал плотно и ровно.

Сейчас меня убьют, подумал Шабан. Вдруг стало очень тихо. Черный кружок дула притягивал, от него невозможно было отвести глаз. Время словно остановилось, замерло в испуге. Невыносимо медленно сгибался палец, топя в ложе карабина спусковой крючок. Разрывная пуля снесет голову.

За мгновение до выстрела, уловив боковым зрением какое-то движение, он упал, успел откатиться в сторону – пуля, разбрызгивая осколки, сочно чмокнула в стену. Второго выстрела не последовало. Длинное, кажущееся в прыжке еще длиннее, тело Менигона обрушилось на охранников, как лавина. Что-то лязгнуло, выбитый карабин ударился в потолок. Один охранник отлетел к стене и больше не поднялся. Второй, казалось, успел среагировать, и Менигон едва не покатился кубарем, но на короткий миг Шабан ясно увидел, как в руке Менигона блеснула узкая сверкающая полоса, и охранник сложился вдвое. Менигон молча ударил еще раз – охранник захрипел, выкатывая глаза, споткнулся и упал на труп Оммеса. Другой, с шеей, вывернутой неестественным образом, лежал у стены и царапал пол скрюченными пальцами. Менигон деловито осмотрелся по сторонам, вытер лезвие стилета об одежду убитого, подобрал с пола карабин и не глядя выстрелил – распростертое тело подпрыгнуло на полметра. Скрюченные пальцы замерли.

– Вставай. Разлегся тут… Пляжник. Оружие возьми.

Шабан, кряхтя, поднялся на ноги, выдернул из рук убитого карабин. Его мутило.

– Ты их убил? – через силу спросил он и сам подивился глупости вопроса.

Менигон повернулся к нему рывком. В желтых глазах плясало бешенство.

– У тебя были другие предложения?

– Нет. Ты извини.

– Ты пьян, что ли? – спросил Менигон.

Шабан прислушался к внутренним ощущениям. Ощущений не было. Была пустота.

– Нет. Уже нет.

– Очень больно? Идти сможешь?

Шабан кивнул. Боль в боку не ушла, но стала тупой и ноющей. Терпеть было можно.

– Тогда пошли.

– Куда? – спросил Шабан.

– Там увидишь.

В боковом коридоре уже опять грохотали тяжелые ботинки. Пришлось не идти, а бежать, и все равно не успели – далеко позади кто-то хрипло заорал на бегу, нестройно ударили выстрелы. От стены с визгом срикошетировала пуля. У поворота к пандусу Менигон припал на одно колено и лихо, как в учебном тире, расстрелял в преследователей пол-обоймы – погоня отстала.

– Быстрее, пляжник!

Шабан задыхался. Они бежали по пустым ярусам, по бесконечным коридорам сонного Порт-Бьюно, и редкие обыватели, высовывающие головы из своих комнат, завидев их, спешили укрыться за задвижными дверями. Свет неожиданно погас, потом опять включился, потом замигал и погас уже окончательно. Менигон свирепо зарычал. Они перешли на шаг и пошли было вдоль стены ощупью, но тут загорелось аварийное освещение, и Менигон опять сорвался на бег. В жилых ярусах уже не стреляли. Пальба еле слышно доносилась откуда-то сверху, как видно, с правительственного яруса и – гораздо громче и ближе – снизу, с уровней, занятых громоздкими системами жизнеобеспечения куба. Над головой что-то горело – по пандусам сверху вниз ползла ленивая пена, извергнутая автоматическими гидрантами. Воняло дымом. На несколько секунд ожили коридорные динамики, чей-то голос тягуче заныл: «Группа «Каппа» – на выход, группа «Каппа» – на выход, группп…»– забулькало, захрипело, и голос смолк.

Вниз! С яруса на ярус – вниз! Туда, где стреляют. Туда, где ты кому-то очень нужен, где может не хватить как раз одного человека… пусть этим человеком окажется кто-то другой, не ты, тошно же потом будет… Менигон еще прибавил, и Шабан изо всех сил старался не отстать. В боку пылало кипящее железо. Менигон бежал легко и пружинисто, как опытный хищник, взятый в облаву и точно знающий, что и как нужно делать, чтобы охотники остались с носом. Хищник и есть, подумал Шабан. Гончая, профессионал. Так и нужно. Зря я тогда отказался перейти в спецгруппу, предлагали же дураку – но кто знал?.. Что за бред, знали же! Все знали, на какой планете живем, кто такой Живоглот и чего от него ждать. Центропупизм, наполеоновские комплексы при острой умственной недостаточности и еще подлость, подлость и подлость. С рождения. Было время, когда юный Мант-Лахвиц был рядовым охранником, новичком без покровителей, вечным первым кандидатом на чистку сортиров, безошибочно избранным на роль жертвы, и легко, даже как-то охотно терпел казарменные подначки и изощренные издевательства. Долго терпел. Но что это были за издевательства, рассказать теперь некому: из его бывшего отделения в живых не осталось ни одного человека. А как они заискивали перед ним, когда неожиданно для многих, как сияющий волдырь на гладком месте, возник во всей красе отдел Особой Охраны, как ползали, должно быть, в ногах, лизали пол… Дольше других, говорят, продержался некий капрал Заурус, потому что перевелся на шельф, и уже, наверно, полагал себя в безопасности, как вдруг однажды ночью исчез с патрульной платформы без следа – вероятно, был смыт в море… Не то удивительно, что Живоглот рванул напролом к большой власти, а то удивительно, что рванул только сейчас – спустя годы, – так долго ждал, что мы к этому привыкли: держит в узде своих мерзавцев, терпит над собою Правительственный Совет – значит, так ему нужно, значит, будет терпеть и впредь. Вот вам – впредь! Поздняков спохватился, да поздно. Фамилия у него такая. У Живоглота сотня обученных громил, всего лишь сотня, но на Порт-Бьюно и этого может хватить, особенно когда Общая Охрана разбросана кто куда по всему Редуту, разведчики тоже, а желтые каски малочисленны; особенно когда начинают убивать вот так – неожиданно, в праздничное утро. Ах, какое выбрано время! – никто не мечется в панике, не суетится под ногами, добропорядочные граждане в большинстве просто спят после вчерашнего, набираясь сил перед сегодняшним. Праздник же, все мы люди… Спят и видят в предпохмельных снах кружащийся волчком мир или, скажем, детский аттракцион – карусель, где можно прокатиться на имитации черного корабля в компании зеленого пришельца с классической сыроежкой вместо носа. Продерут глаза – обалдеют, спросят, что за новая власть такая, и успокоятся, если у новой власти хватит ума не отменять праздника. Толпа. Тупая, животная, непобедимая сила, почва и подкормка для всякой власти. Толпу никто всерьез не тронет: нельзя разрушать фундамент. Вот Оммес был не в толпе, значит Оммеса – можно. Кто человек, тому власть не нужна, и тот власти не нужен. А ну, где вы там, умники, падлы, плеши, козлы вонючие! Получите свою разрывную в брюхо – один уже получил, и вы никуда не денетесь…

Жилые ярусы остались над головой. В машинном зале энергоподстанции искрили и выли генераторы, воняло маслом и горелой пылью. На кожухе трансформатора лежал убитый. Менигон, хакнув, с разбегу высадил аварийную дверь, и сразу в машинный зал ворвались звуки боя – стреляли, вопили и дрались врукопашную где-то совсем уже рядом. Перед глазами замелькали какие-то узкие ходы, неожиданные повороты, лазы с протянутыми вдоль них толстыми кабелями, потолочные люки над настенными лестницами из скоб. Лабиринт. Шабан здесь никогда не был, но Менигон ориентировался и вел уверенно. Звуки боя то приближались, то удалялись, потом стали затихать. Поворот. Еще поворот, еще… И еще. Теперь в люк… Один раз в широком и непомерно длинном коридоре без дверей их обстреляли откуда-то издалека, и Менигон ответил. В другой раз выскочили на каких-то вооруженных людей в гражданском, прямо на наставленные стволы, и Менигон, упреждая, заорал: «Свои! Свои!» Стволы опустились.

– А, Винсент! – сказал Ева Панчев. Он был всклокочен и дышал с хрипом. Комбинезон на нем был разорван до пупа и сползал с плеч, на волосатой груди запекся колтун крови и грязи. Поверх колтуна болтался на ремне короткий автомат. – Долго тебя носило. А это кто с тобой? Искандер, ты? Молодец, что пришел, мы тебя ждали… Серж, будь другом, узнай, как там со связью…

– Зацепило? – спросил Менигон.

– Ерунда, – отмахнулся Ева. – Своим же осколком по касательной. Бардак, как обычно. Пока что мы их выбили, сейчас непременно опять полезут. Гупту убили, ты знаешь?

– Ну? А Тосихидэ?

– Тосихидэ держит воздуходувку. Слышишь?

– Слышу. У тебя гранато-пули к карабину есть?

– Найдем. Что там наверху?

– По-прежнему. Нужно десять человек.

Ева выругался.

– Блокируют – поздно будет, – предупредил Менигон.

– Сам знаю! А может, двадцать им?! Нету у меня десяти человек, нету. Не дам!

Менигон пожал плечами.

– Сказал бы мне кто вчера, кого придется защищать, – мрачно начал Ева, – я бы тому… – Где-то опять грохнуло, дрогнули стены. Издалека долетело отчаянное: «А-а-аа-а…» и грохнуло еще раз. Несколько человек, молча переглянувшись, побежали на звук. Гулко загремели выстрелы. Ева Панчев вдруг страшно засопел, ощерился и кинулся вслед за каким-то прошмыгнувшим мимо человеком в светлом кителе инженера:

– Стой! Стой, говорю!.. – заорали оба. Ева прижал инженера к стене.

– Ты где должен быть?! Ты мне связь дал? Связь ты мне дал, я спрашиваю!.. – Инженер вырывался. – Ку-уда-а?! Почему нет связи? А ну, отдай!.. – Инженер кричал что-то про поврежденный фидер и не отдавал пистолет.

– Назад! Сдохнуть еще успеешь. Марш обратно!

– Куда? Антенны нам отрубили… Фейсал там. И Брусницын…

– И ты – марш! – орал Ева. – Связь мне давай, сволочь, понял? Связь!!.

– С Базой? – спросил Шабан. Ева безобразно ругался, выкручивая пистолет из инженерских рук. Стрельба приближалась.

– С Базой связь есть, – сказал Менигон. – Армия не поможет.

– Почему? – тупо спросил Шабан.

– Потому что не поможет, – объяснил Менигон. – А если и поможет, то не нам. Сейчас ребята пробуют включиться в оповестительную сеть, обратиться напрямую к солдатам, но, боюсь, толку не будет. Там каждый второй – грибник. Связь нужна спутниковая с Хинаго и Межзоной. Кто услышит. Пока мы держим системы – куб наш.

– У нас есть шанс? – спросил Шабан.

– Нет.

– Их же всего сотня…

– Кого сотня? – спросил Менигон.

– Охранников.

– А-а… – равнодушно протянул Менигон. – Вот ты о чем… Так ты, дружок, просто не в курсе. Какие там охранники… Это грибники, без них Живоглот разве бы посмел… У них в паханах Редла-Штуцер, ты его знаешь?

Шабан промолчал. Бой приближался, и нужно было идти туда, где дерутся. Штуцер… Грибники. Вот, значит, как…

– Говорил тебе, дураку: напросись в разведку, – сказал Менигон. – Ну что тебе стоило?

Не торопиться. И не зевать. Поймать в прицел очередную фигуру, как вездеход каких-нибудь гончих. Плавно надавить на спусковой крючок, и фигуры не станет. С гончими проще: можно не думать о том, что в вездеходе люди. И здесь нужно не думать. Держать их на расстоянии, это самое главное.

Они лежали за хилым завалом из стульев и выломанных дверей и ждали новой атаки. Сначала их было четверо, кроме Менигона и Шабана этот коридор держали еще двое: Гугнивый Мартин, тоже разведчик, и какой-то пожилой незнакомый механик в промасленном комбинезоне и с нервным тиком на пол-лица. Первую атаку отбили шутя: на технических ярусах никто не рисковал пользоваться лучевым оружием, зато гранато-пули вымели коридор начисто. С полдесятка охранников и боевиков Редлы-Штуцера лопнули и разлетелись дымящимися клочьями. Потом что-то крепко рвануло перед самым завалом, и механика убило, а Менигону оцарапало голову, и снова поперли, полезли орущие потные рожи в надвинутых на глаза беретах, молчаливые боевики с короткими автоматами наперевес, нанюхавшиеся грибного порошка до полного бесстрашия и желающие только одного: добраться и разорвать; и снова пули крошили завал. Отбили с трудом, а еще через минуту прибежал трясущийся парнишка с вестью о том, что с той стороны наседают, сил нет, связь по-прежнему не работает, ребята отходят, нельзя ли хотя бы двух человек? Ну хоть одного… И Гугнивый Мартин пошел с парнишкой, а Менигон молча оттащил тело механика к стене, чтобы не мешало. А потом два человека долго лежали за завалом и ждали, когда на них полезут снова, но никто почему-то не лез, прошло уже минут двадцать, но никто не пытался еще раз атаковать с этой стороны, и Шабан думал о том, что звуки боя позади становятся все громче, и как бы не ударили в спину, зато сверху, с правительственного яруса уже давно не слышно никаких звуков боя, хотя поначалу они отчетливо доносились через вентиляционную шахту – вот она, решетка, такая же, как та, на которой маленькая девочка ловила коричневых тварей. Жуки, жуки…

– Ты о чем думаешь? – спросил Шабан.

Менигон не ответил, и Шабан, подождав немного, снова прилип к своей амбразуре и стал смотреть. Противник не показывался. На полдороге к ближайшему боковому лазу покореженные стенные плиты были забрызганы неприятными кляксами и лежала чья-то нога без туловища. Еще одно тело боевика, почти целое, скорчилось перед самым завалом.

Смотреть не хотелось, было тошно. Случившееся отказывалось укладываться в голове. Живоглот – понятно, но грибники?! Почти что своя, домашняя, во многом еще неопытная мафийка – кто не знал о том, что она существует? Кто не нюхал порошка? Каждый знал, каждый видел: люди как люди, ты им хорошо – и они к тебе со всем уважением, а что боевики у них, так это специфика такая, нужно только знать простые правила, и не будет никаких неприятностей. Плати аккуратно за порошок, плати разовые взносы, не задавай вопросов – вся наука.

Совсем, видно, плохи наши дела, если мафия берет формальную власть, подумал Шабан. Не хочет, наверное, а берет – деваться ей некуда, не допускать же страну до развала… Мафия подзаконна. Перестав ею быть, она перестанет быть мафией и станет высшей государственной властью, а на ее место неизбежно придут другие. Рано или поздно – придут, и Штуцер не дурак, чтобы этого не понимать, иначе не гасил бы так долго порывы Живоглота. Но кто-то же должен быть виноват в том, что нет другой силы, кроме той, что у Штуцера, способной заменить этот Совет, похожий на собрание окаменелостей, ведь нас же убивают, господи, кто-то же должен быть в этом виноват…

– Ты как думаешь, Винс: если еще раз полезут – отобьемся?

Менигон, морщась, щупал ссадину на голове, смотрел на ладонь и вытирал ее о комбинезон.

– Каждая деталь имеет свою наработку на отказ, – сказал он непонятно. – Это надо знать. С виду вроде ничего, а потом хряп – и отказывает. Очень просто.

– Это ты о чем? – спросил Шабан.

– Это я просто так, – сказал Менигон. – Ты давай за коридором смотри. Тоже мне: отобьемся – не отобьемся… Стратег вшивый.

Стрельба за спиной неожиданно смолкла. Стало тихо, только поодаль негромко гудели какие-то насосы, что-то позвякивало, и было слышно, как из пробитых труб с шумом низвергаются не то потоки аммиачной воды, не то канализационные стоки. Шабан глубоко вдохнул: почему-то вдруг стало трудно дышать. В голове зашумело.

– Э! – Менигон замер, подняв кверху палец. – Чувствуешь?

Шабан потянул носом.

– Это кислород.

– Отдали аппаратную, – спокойно сказал Менигон. Его желтые глаза погасли. – Все, крышка.

Он вдруг начал ругаться – очень грязно и очень спокойно – и все никак не мог остановиться. Шабан потащил его за рукав. Ярус снова наполнился звуками. Но теперь это были звуки бегства.

– Куда? – вяло спросил Менигон. Он был как пьяный.

Куда, куда… Шабан тянул Менигона прочь, и в голове у него трещало. Он кричал, не чувствуя, что кричит. Ты надышался, что ли, Винс? Или все еще рассчитываешь стать экспертом? Вниз, вот куда! Нет, сначала наверх: возьмем Лизу – и вниз. Если повезет прорваться к гаражу, захватим вездеход – и тогда в ущелье, к ребятам… Ну же, Винс! Быстрее!

– А-а, – сказал Менигон, едва ворочая языком. – Вот ты о ком вспомнил… Так их убили. Разве я тебе еще не говорил?

Эта дверь поддалась сразу – вероятно, была повреждена или просто не заперта по оплошности, – и едва она успела задвинуться за спиной, как по коридору прогрохотали преследователи. Мимо. Кажется, ушел… Шабан привалился к двери спиной и закрыл глаза. Сил не было. Где-то еще стреляли, но исход был ясен. В жилые ярусы удалось прорваться немногим; их отстреливали поодиночке. Часть защитников отступила вниз и, по-видимому, пыталась организовать оборону на новом рубеже. В глазах плавали цветные круги и стояли картины бегства: мчащаяся на выстрелы толпа, в которой каждый был сам за себя, хриплые крики, неожиданный фонтанчик брызг, ударивший из кителя инженера, и бессмысленное лицо охранника за мгновение до того, как это лицо размозжило прикладом. Карабин так и остался где-то там, и куда-то пропал Менигон, а Ева Панчев был еще жив, еще кричал, стрелял и дрался в последней рукопашной своим коротким автоматом, он был жив до самого пандуса, и только там его отбросило пулей…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.