Александр Громов

Корабельный секретарь

Глава 1

Ничего крупнее мухи

Горело где-то на востоке, еще далеко, но запах дыма уже чувствовался, примешиваясь к резкой вони земляной смолы. К извечной, неистребимой вони. Потому жители островов и называют эту землю Потеющим континентом, что она и вправду потеет. Всегда. Непрерывно.

Черная смола – пот земли. Островитяне называют смолу битумом, хотя подчеркивают, что это все-таки не совсем битум в традиционном понимании, и даже не очень-то мазут, а, скорее, недоделанная нефть, впрочем, тоже не такая, как на Земле. Во всяком случае, местный битум горит куда охотнее битума земного. Островитяне любят сравнения с Землей и до сих пор чувствуют себя землянами-колонистами, а не аборигенами. С их точки зрения, настоящие аборигены – жители материка, и даже не потому, что они забыли о Земле, а потому что они грязны, питаются всякой пакостью, какую удается выкопать в липкой от смолы земле, ведут беспрерывную борьбу за существование и сильно смахивают на озлобленных дикарей. Древний штамп: при слове «абориген» воображение первым делом рисует дикаря. «Туземец» – то же самое. Дикий нрав, изуверские ритуалы, кольцо в носу.

Слухи о людоедстве аборигенов сильно преувеличены. Во всяком случае, попавшего к ним старика, называвшего себя профессором, не убили и не съели. Он умер сам, не выдержав тяжелой жизни, но прежде чем он умер, жители материка узнали от него много нового, бесполезного для выживания, но любопытного. Старик любил поболтать и досадовал на себя, когда надолго заходился в кашле и не мог разговаривать. Потом он умер. И даже тогда он не был съеден, хотя не был и похоронен. На Потеющем континенте покойников кремирует сама земля.

Она вечно горит, то тут, то там, и чаще всего в нескольких местах сразу. Над Потеющим часты грозы; удар молнии воспламеняет земляную смолу, и по плоской унылой равнине начинает расползаться широкое огненное кольцо. Внутри него для огня уже нет пищи, и пламя спешит пожрать то, что вовне.

Земляная смола воспламеняется с важной медлительностью, дымное пламя не бежит по ней, а ползет. От надвигающегося огненного вала ничего не стоит убежать или даже уйти пешком. Весь ужас в том, что уйти, по сути, некуда – расширяющееся кольцо огня не остановится до тех пор, пока не наткнется на морской берег или на другие огненные кольца. А тем временем внутри кольца обожженная земля мало-помалу вновь начинает потеть смолой. Проходит несколько недель, и она опять готова дать пищу огню.

Старик профессор рассказывал странные сказки. Мол, в глубокой древности, так давно, что этого не может помнить никто, потому что люди тогда не жили здесь, на месте Потеющего материка расстилалось огромное мелкое море, наполненное всевозможной живностью со смешным названием планктон. Умирая, планктон превращался в земляную смолу, и так длилось многие, многие века. Потом из воды поднялся континент, моря не стало, а суша оказалась перенасыщенной смолой. Когда-нибудь, говорил старик, избыток смолы окончательно выдавится на поверхность и сгорит, вот тогда-то всем станет хорошо. Жаль, что это произойдет еще очень не скоро…

Ясное дело, старик был полоумным. Как можно знать о том, что было тогда, когда люди здесь не жили? Кто мог им об этом рассказать, если не было никого? Без сомнения, старик выжил из ума. Такое может случиться только с островитянином – на материке люди не доживают до постыдной дряхлости ума и тела.

Безумный старик врал, утверждая, что бывает синее пламя, прозрачное пламя, бездымное пламя. Кто, где и когда видел такие чудеса? Пламя горящей земляной смолы всегда красно-багровое, а дым от него черный и жирный. Затмевая солнце, он поднимается высоко над пылающим кольцом, и только там, в вышине, его понемногу размывает ветер и, превратив в грязную дымку, уносит далеко-далеко. По силе ветра и густоте дымки любой подросток уверенно скажет, как близко к рингу подобралась стена огня.

Рингов – два, одним не обойтись. Каждый окружен рвом и земляным валом, хотя этой защиты недостаточно. Она нужна только для того, чтобы время от времени выжигать потеющую смолой землю внутри ринга, лишая пищи страшный внешний огонь. Сухой земляной вал – смола стекает с него в ров – как правило, достаточное препятствие для того, чтобы выжечь ринг, не подпалив всю равнину. Иногда, очень редко, по недосмотру, безалаберности или просто случайности нарочитый пожар все же вырывается наружу, и тогда всему племени приходится искать убежище во втором ринге.

Главное – выжигать тот и другой всякий раз, как только потеющая земля вновь обретает способность гореть. И внешний пожар лучше пережидать внутри того ринга, который был выжжен позднее.

На востоке пылала земля. Сгустившаяся дымка выдавала приближение огненного кольца надежнее, чем показали бы глаза, если бы кто-нибудь сумел подняться над равниной, как умеют это островитяне в своих диковенных железных птицах. Ветер дул с востока, а значит, огонь был еще далеко. Когда он приблизится, ветер переменит направление и начнет дуть на огонь. Огню всегда мало воздуха, он жадно всасывает его и глотает, сколько сможет.

С рассветом Хуум приказал перебираться в другой ринг, и никому не пришло в голову возразить. Чем раньше, тем лучше. Меньше спешки. От одного ринга до другого идти всего ничего, однако поздно заниматься переездом, когда стена огня и дыма уже стоит на горизонте – сам-то спасешься, но половину скарба не убережешь. Разумное слово вожака лишь констатировало необходимость, и, повинуясь необходимости, люди споро, но без ненужной суеты увязывали кожи кровель и водосборников, разбирали каркасы шалашей, вьючили на спины запасы пищи и бурдюки с водой. Матери несли детей. Стена огня была еще далеко, когда переезд закончился. И неспроста: запас времени лишним не бывает. Иногда то там, то тут земля вдруг начинает потеть не обычной, а особой, легкой смолой, иначе пахнущей, более текучей и куда охотнее горящей. Огонь по ней распространяется быстрее ветра, от него не убежит и самый быстроногий бегун. Такое случается чрезвычайно редко, но и редкостями не стоит пренебрегать. Беспечный, но везучий человек еще может прожить отпущенный ему природой срок – беспечное племя не имеет будущего.

Потому-то и нет на материке беспечных племен.

Никто не задумывался, существовали ли они когда-то давно, беспечные племена. Какая разница! Что толку думать о глупцах, если от них не осталось даже костей! Два, три пожара – и нет ничего, кроме праха. Пройдет дождь – и прах смешается с землей. После несколько дождливых сезонов оплывут валы опустевших рингов, жидкой грязью заполнятся глубокие некогда рвы, и спустя еще несколько лет самый внимательный глаз не отыщет место, где жили люди.

Чавкала под ногами жирная смоляная земля, шуршал жиденький ковер отмирающих трав-эфемеров. Низкорослые, едва по щиколотку, растеньица успели пробиться, отцвести и дать семена в промежутке между двумя пожарами. Но этим семенам не было дано прорасти. Лишь сильный ливень из пришедших с моря туч мог выручить их, но ветер гнал не тучи, набрякшие от желанной влаги, а дым приближающейся стены огня.

Не страшно: после пожара травы взойдут снова. У них могучие корни там, в глубине, куда не достигает жар огня. Пусть несколько поколений трав даром разбросают семена на потеху огню – неважно, какому-нибудь поколению непременно повезет. И в следующем сезоне равнина вновь зазеленеет мириадами травинок – бесполезных, но радующих глаз. Огонь беспощаден, но жизнь все равно берет свое.

– Стея, смотри! – пискнул маленький Иай, влекомый за руку старшей сестрой. – Тут еда.

Сразу несколько мужчин обернулись на голос. В самом деле, в жухлом ковре внимательный глаз мог заметить чуть более светлое пятно. Если здесь вырыть яму глубиной по пояс взрослому человеку, наверняка наткнешься на зреющую земную манну. Один большой клубень или несколько мелких. Хорошая еда. А еще лучше заметить место и вырыть пищу после того, как над ней пройдет стена огня. Так вкуснее. Полоумный старик профессор нес какую-то чушь о колониях подземных микроорганизмов и поначалу даже отказывался брать манну в рот. Глупец! Чем же еще питаться? Съедобными корнями? Они лежат глубже, хуже утоляют голод, и не всякий человек, даже и не профессор, отличит съедобный корень от ядовитого, годного только для поделок, когда он высохнет на воздухе и затвердеет.

Потом-то, конечно, старик привык есть то, что дарует земля. Всякий перестанет привередничать, как только проголодается как следует.

И все-таки странно. Неужели на островах совсем нет земляной манны? Да не может такого быть! Чем же питаются те странные, кто там живет?

Один из мужчин вырезал костяным ножом пласт липкой земли и положил его в центр пятна. Метка. Как только остынет земля, можно будет выкопать теплый клубень и перекусить.

Никто не сказал вслух, что чумазый карапуз Иай окончательно определил свою судьбу – со временем быть ему разведчиком и добытчиком, очень хорошим, может быть, самым лучшим в племени. Не носильщиком, не копателем, не гонцом – разведчиком. Как его отец, давным-давно сгинувший в степи. Один только долговязый Каар, баюкая уязвленное самолюбие, пробурчал, что, мол, не диво видеть каждую былинку тому, кто возвышается над этой былинкой от силы на локоть.

– А тебе, дядя Каар, с твоей высоты смотреть не страшно? – невинно поинтересовалось дитя.

Грохнули смехом. Стея шлепнула брата за непочтительность к старшим, но и сама не удержалась – прыснула. Каар набрал было в грудь воздуху, но не нашел слов, махнул рукой, рассмеялся сам. Мальчишка молодой, да ранний, с ним еще натерпишься, но не вступать же в перебранку с молокососом на виду у всех! Себе дороже.

Жирный дым полностью затянул горизонт. Последней подняли на вал слепую старуху Миану, втянули за ней ременную лестницу, стали ждать. Без команды вожака люди начали собирать в центре ринга каркасы шалашей и громоздить на них скупо смоченные водой кожи. Дети, старики и беременные женщины пересидят пожар в шалашах, остальные перетерпят и так. Не впервой.

Кое-кто из мужчин мочился на шалаш, стараясь брызнуть повыше. Плохо, что в конце сухого сезона мало воды, бурдюки не наполнены и на четверть. От жара сохнет и портится кожа, ломается на сгибах и долго не служит. Давно пришла в негодность и была брошена в пищу огню кожа полоумного профессора. Люди Потеющего материка не едят покойников, но забирают их кожу, и каждый знает, что будет освежеван после смерти. Так надо, чтобы племя жило. Нужны бурдюки, водосборники, нужна защита от огня. Что остается делать, если шкурки подземных роющих животных (которых к тому же трудно поймать) малы и непрочны, а на поверхности живут лишь мелкие крылатые существа не крупнее мухи?

И умершего хоронят дважды. В первый раз уносят подальше в степь тело, во второй раз отдают огню пришедшую в негодность кожу. И после первых похорон человек еще долгие годы продолжает приносить пользу племени.

А значит, он не ушел совсем, а еще жив какой-то своей частью. Поэтому племя оплакивает ушедшего во время вторых похорон, а не первых.

Нет хуже проступка, чем небрежно швырнуть кожу на землю или оскорбить ее каким-нибудь иным злобным и бессмысленным действием. Провинившийся должен просить прощения у племени и у души умершего, и нет никакой гарантии, что ему удастся вымолить прощение.

Наказания за серьезные проступки бывают двух видов – казнь и изгнание. Изгнание хуже – та же верная смерть, только приходит она медленнее, и изгнанный знает: племя, в котором он родился и вырос, считает его таким негодяем, что брезгует его кожей. Нет кары страшнее. Случается, что отчаяние убивает изгнанного раньше, чем голод, жажда и идущий по пятам огонь.

Если нет – все равно одному долго не уцелеть. Изгнанника не примет иное племя, он нигде не найдет укрытия. Да, от ревущей стены огня можно уйти пешком, но рано или поздно бездомный одиночка будет зажат огнем со всех сторон – ведь сухие грозы бывают повсюду, и если земля достаточно вспотела, каждая молния порождает расширяющееся огненное кольцо.

Прошло немного времени, и небо из серого сделалось черным. Сначала горячий воздух наполнился гудением – мириады крылатых существ не крупнее мухи спасались от жара и дыма. Центр стаи, похожий на крутящийся смерч, прошел стороной, и это было только к лучшему. Бывает, что от слитного движения неисчислимого множества ничтожных козявок перед огненной стеной рождается настоящий смерч, от которого добра не жди. Покойный профессор очень интересовался данным явлением. Быть может, насекомые инстинктивно провоцируют рождение торнадо, чтобы быть вознесенными выше огня и ядовитого дыма?

Если и так – кому это интересно? Насекомые не годятся в пищу и не стоят специального внимания. Унеслась стая – и была забыта. Затем фронт огня подступил к самому рингу, подпалил смолу, скопившуюся на дне рва, жадно облизал вал, пытаясь с ходу перемахнуть через насыпь, не справился с препятствием, обтек его и пошел дальше.

Никто из людей племени, пережидающих жару и духоту в шалашах, ямах, а то и просто на корточках, спрятав голову между коленями, не смотрел вверх. Впрочем, если бы кому-нибудь из них пришла в голову странная мысль взглянуть на бурлящее жирным дымом горячее небо, он вряд ли сумел бы заметить в нем быстро растущее пятнышко совсем иного пламени. А главное, это ровным счетом ничего не изменило бы в судьбе людей, спасающихся от огня за рвом и валом одного из двух рингов, принадлежащих племени.

В черной точке, венчающей факел небесного огня, из двух десятков человек, соперничающих между собой вычурностью одежд, выделялись двое. Оба носили скучную серую форму и сидели за переборкой, отделяющей их от пестрой массы пассажиров.

– Кажется, нам придется жарковато, – сказал один из них, скосив глаза вниз. – Кругом полыхает. Не сгорим?

– Небольшие проблемы со сбросом тепла, и только, – возразил второй. – Шлюпке – что. Вот туристы вспотеют и будут недовольны.

– Мы, кстати, тоже вспотеем.

– Мы – не они, ясно?

Оба пилота понимающе переглянулись: куда уж ясней. Туристы не простые. Элита. Соль земли не должна ощущать температурный дискомфорт. Кто когда-нибудь видел потеющую соль?

– В конце концов, они сами этого хотели, – рассудительно сказал первый. – Требовали, чтобы мы посадили их точно в огонь, ну и будет им огонь. Пусть любуются. А наш корабельный секретарь еще наврет им с три короба насчет реальной опасности сгореть заживо. Адреналиновым наркоманам это полезно.

– Им не страшно. Он ведь с ними. Защитник.

Оба засмеялись.

– Кстати, что он там делает? Не взглянешь?

– Языком мелет. Как всегда.

– И слушают?

– Раззявя рты. Просто удивительно.

– А чего ты хочешь? Нас бы с тобой они слушать не стали – скучно. Мы-то спецы, а он такой же лопоухий чайник, как и они сами. Чего не знает, о том наврет, и наврет красиво. А главное, он одного поля ягода с ними. Тоже соль земли, хотя и э-э…

– Низкосортная?

– Вот-вот. Залежалая и подмоченная.

Второй фыркнул. Шлюпка чуть заметно качнулась.

– Набок нас не урони, – попросил первый.

– Учи ученого…

– И поучу… Куда это тебя понесло?

– Вон там круглый пятачок, – кивком показал второй. – Огня нет. Наверное, там скальный выход или что-то вроде этого. Иду туда.

– Там даже два пятачка…

– Угу, вижу. Сажусь на правый.

– Хм. А почему не на левый?

– Надо же выбрать один какой-нибудь.

– А по-моему, левый симпатичнее…

– А по-моему, ты специально выводишь меня из себя. Будь добр, умолкни на пять минут, не бухти под руку…

Касание получилось достаточно мягким – тряхнуло лишь чуть-чуть сильнее, чем при посадке на автоматике по антиграв-лучу. Но откуда на Потеющем материке взялась бы антигравитационная установка, хотя бы самая примитивная?

Космическая шлюпка села на маршевых, и в течение примерно двадцати секунд пламя внутри ринга бушевало даже сильнее, чем вне его.

Глава 2

Старший уполномоченный

Лицо дежурной тетки за окошечком напоминало харю глубоководной рыбы – застывшая бесформенная маска, наделенная множеством ненужных складок, толстыми щеками, низким лбом и большими бессмысленными глазами навыкате. Чувствовалось, что тетка находится не на своем месте, – ей бы в океанскую впадину, сидеть в засаде и глотать мальков не жуя, пыжась от сознания собственной значимости. На дне впадины она была бы царем и богом, вершиной пищевой пирамиды, ужасом всякой съедобной мелочи. Здесь, в фойе регионального бюро по трудоустройству, ей приходилось довольствоваться куда более скромной ролью фильтра для посетителей.

Но повадки были те же – глубоководные.

– Господин Прохазка принять вас не может, – с нелогичной смесью брезгливости и удовольствия проговорила она наконец, помучив посетителя долгой паузой. – Если бы старший уполномоченный принимал всех без разбора…

– У меня особый случай, – сдержанно сказал посетитель.

– У всех особый случай. Господин Прохазка вас не примет, понятно?

– Он занят? – осведомился посетитель. – Я могу зайти позже.

– Какое у вас дело? Кто ищет работу, тот может решить все вопросы прямо здесь.

– Тогда зачем вообще существует господин Прохазка?

Глубоководная рыба потеряла терпение:

– Вам нужна работа или нет? Если да, давайте ваш большой палец, я посмотрю, что мы можем вам предложить. Если нет – отойдите от окна, вы не один.

Под неприязненное бормотание Глубоководной рыбы: «Позже он, видите ли, зайдет…» – посетитель оглянулся. В фойе не было решительно никого. Да и кто мог бы польститься на скудный выбор рабочих мест, предлагаемый бюро по трудоустройству? Разве что клинический неудачник, которому нечего терять. Но в фешенебельном районе Большого Тамбова найдется немного таких безработных, кто согласился бы занять должность мелкого клерка или выполнять пусть лучше оплачиваемую, зато пыльную работу мастерового. Здешние обыватели метят куда выше, а значит, обойдут бюро стороною и еще фыркнут, заметив вывеску. Это раз. Кроме того, в соседнем Липецке, по достоверным слухам, открылось несколько выгодных вакансий, и тамбовские люмпены толпой двинули туда. Это два. Посетитель учел и третий фактор: послеобеденное время, благодушное настроение начальства и скуку персонала. И четвертый фактор: вопреки обыкновению присутственных мест, в фойе не было охраны.

Прикидывая свои шансы, он трезво признавал их незначительными. Но иного выхода не было. Либо старший уполномоченный примет его и выслушает, либо к списку неудач добавится еще одна.

Воронеж, Липецк, Тула, Рязань, Муром… Быть может, повезет в Тамбове?

Как же, повезет, когда тут сидит этакая мегера…

Мегер и Глубоководных рыб посетитель навидался предостаточно. Иногда он думал о том, что существует особая, никем не выведенная, но интенсивно используемая порода людей-барьеров, людей-отсекателей. По его наблюдениям, лучше всего с этой задачей справлялись женщины – пожилые стервы с неудавшейся личной жизнью и стервы помоложе, страдающие острой ненавистью ко всякой живой твари на почве хронической сексуальной неудовлетворенности.

Повернуться и уйти униженным, как в Смоленске и Вологде? Уйти со скандалом, смачно плюнув в окошко, как в Брянске? Ну нет…

– У меня к господину Прохазке личное конфиденциальное дело, – сказал посетитель как можно суше. – Вы не поняли. Я не спрашиваю у ВАС разрешения пройти, я просто пройду. А вы немедленно доложите обо мне господину Прохазке, если не хотите, чтобы господин Прохазка вышвырнул вас на улицу…

Совершив полуоборот, он направился в боковую дверь, стараясь держать уверенную, не слишком стремительную походку, хотя ему хотелось рвануть со всех ног, а сердце стучало значительно чаще обычного. Лоб предательски вспотел. Секунды две, а если повезет, то и больше Глубоководная Рыба, выбитая из колеи рефлекторных вопросов и ответов, будет соображать, не является ли посетитель важной персоной, затем до нее дойдет, что посетитель никакая не персона, а просто наглец с улицы, но за это время он должен успеть скрыться за дверью – десять против одного, что она не помчится следом!

Хорош он будет, если дверь окажется запертой!

По идее она должна быть отперта… но нет охраны. Обычно в фойе региональных бюро дежурит один секьюрити, редко двое. Совсем редко, чтобы никого. Допустим, охраннику приспичило. Дверь только одна, за нею наверняка коридор, там же и уборная… Когда страж ушел, посетителей не было. Иначе бы потерпел немного. Три против одного, что отлучившийся на несколько минут охранник поленился запереть дверь, чтобы на обратном пути не отпирать вторично.

Так и есть.

– Ку-уда-а?! – взвыла наконец Глубоководная Рыба, и сейчас же ее негодующий вопль был заглушен хлопнувшей за спиной дверью.

Вовремя. Навстречу, застегиваясь на ходу, вперевалочку шел охранник. При виде незнакомого посетителя он продолжил застегивание одной рукой, а вторую положил на рукоять дубинки. С рефлексами у него все в норме, а вот как с мозгами?..

– Господин Прохазка? – упредил посетитель вопрос вопросом, на ходу достав из внутреннего кармана зеленую книжечку и небрежно помахав ею перед носом охранника.

– Второй этаж налево.

– Благодарю.

Дежурная улыбка – и адью. Посетитель излучал уверенность. Два против одного, что окрик не остановит его до конца коридора. К наглости здесь не привыкли. Как правило, искатели свободных вакансий настойчиво-просительны, но при этом почти всегда скромны и тихи.

Сработало.

Секретаршу в «предбаннике» кабинета старшего уполномоченного посетитель оценил сразу: молодая, неопытная в своей профессии, а опытная, вероятно, совсем в других делах, за что ее здесь и держат… Тем лучше. Везет. Личные секретарши чаще всего относятся к одной из двух таксономических разновидностей: сексапилочки и мумии крокодилов. Прорваться через вторую разновидность – из области чудес. Зато первая разновидность сокрушается нахрапом.

Значит, шансы априори один к одному. И в данном случае выигрыш уже практически обеспечен.

– У себя? – небрежно-снисходительным тоном поинтересовался посетитель, пересекая «предбанник», демонстрируя угол зеленой книжечки и одновременно ощупывая фигурку секретарши откровенным взглядом – сверху вниз и обратно, на все не более полусекунды. Сканер.

«Он занят», – пискнула было секретарша, но посетитель не обратил внимания.

Господин Прохазка занимался важным делом: чистил пилочкой ногти. Ногти были ухоженные, розовые, кругленькие, и сам господин Прохазка был маленьким, кругленьким, розовым и очень ухоженным. Громадное кресло обнимало его с мягкой настойчивостью медузы, обволакивающей нежную рыбешку. Правда, в отличие от рыбешки, глаза старшего уполномоченного кое-что выражали: послеобеденное благодушие и скуку в равных долях. Заметную примесь недовольства визитом посетителя господин Прохазка не позаботился скрыть.

«Два к одному, что выгонит сразу, – подумал посетитель, едва переступив порог кабинета. – Бывало и похуже».

Не мямлить, не унижаться – сразу брать быка за рога. В этом был шанс. Нотка просительности допустима и даже полезна – строго в рамках корпоративного единства. Ни в коем случае не более.

– Как дворянин дворянина. Прошу.

– Меня? – осведомился старший уполномоченный. – О чем? Трудоустройство?

– В каком-то смысле да. Долгий разговор.

«Три к одному…»

– Хм. – Господин Прохазка глубокомысленно нахмурился. – Хм-хм. Э… А как вы сюда попали?

Посетитель покривил в улыбке угол рта.

– Представьте себе, пешком. Показал вот это и прошел.

Вид зеленой книжечки произвел на старшего уполномоченного необычное действие: он расплылся в улыбке, затем захихикал, но этого показалось ему мало, и буря веселья прорвалась раскатистым смехом. Трясясь и клокоча, господин Прохазка пошарил по внутренним карманам и вынул точно такой же документ – членский билет общества грибников, дающий право на грибной сбор в заповедниках и заказниках.

– Уволю разгильдяев, – выдавил он, сотрясаясь от смеха, – всех уволю…

Посетитель улыбнулся шире. Теперь он оценивал свои шансы как фифти-фифти.

– Покажите, покажите! – сотрясался господин Прохазка, протягивая за документом короткую розовую лапку. – Ваш? Точно ваш? Ха-ха. Свистунов Арсений Ефимович, дворянин, так? Это вы? Сделайте одолжение, приложите палец вон туда, порядок есть порядок… Пф-фф-хе-хе… Так вы грибник? С каким стажем? А скажите, гриб-баран в здешних лесах вам не попадался? Южнее? Да я сам знаю, что он к сбору запрещен, это я так, из чистого любопытства… А трюфели? Вы собираете трюфели? С поисковиком? Какой модели? Ну, это вы зря. Я вам вот что скажу: лучше хорошо натасканной свиньи для сбора трюфелей еще ничего не придумано, перед ее нюхом любая техника блекнет. У меня приятель свинозаводчик и настоящий спортсмен-грибник, он хрюшек сам отбирает, натаскивает и хорошим людям дает напрокат недорого. Хотите сведу? Хряк Чемпион у него – это, я вам скажу, нечто! Уникум! Зверь в триста кило весом, его от добычи отгонять запотеешь, один раз он озлился – на дерево меня загнал, зато на полметра вглубь чует, ей-ей! Но трюфели – ладно… А рыжики? Слегка присолить и на вертел – м-м-м!.. Бесподобно. Вы любите собирать рыжики?..

Едва успевая отвечать на вопросы, поддакивая и улыбаясь в нужных местах, посетитель приложил большой палец к настольному идентификатору личности. Последовало сканирование папиллярной сетки, затем легкое поскребывание известило о том, что несколько клеток эпителия были взяты на ДНК-анализ. Несколько секунд ожидания, короткий писк прибора – и господин Прохазка, не прервав разговора на любимую тему, вперился взглядом в идентификационные данные. Все было правильно: Арсений Ефимович Свистунов, тридцати одного года, потомственный дворянин, коллежский секретарь, не судим, в розыске не числится, в особых списках не состоит, в настоящее время находится в отпуске без сохранения содержания.

– Так чем я могу быть полезен? – вопросил господин Прохазка, временно исчерпав грибную тему.

– Прошу помочь. – Когда-то посетитель мямлил перед должностными лицами и злился на себя за робость; теперь он говорил бодро и напористо – сказывалась практика. – Мне необходимо подтвердить дворянство, причем крайне желательно сделать это в ближайшие пять лет.

Господин Прохазка зевнул.

– Так я и думал, – разочарованно сказал он. – Дети?

– Сын пяти лет.

– Так в чем же дело? Он болен? Ленив? Неспособен?

– Он здоров.

– И не дебил?

– Ни в малейшей степени. Он дворянин. И в этом вся проблема.

Короткая лапка старшего уполномоченного полезла чесать в затылке.

– Ничего не понимаю… Да вы садитесь, садитесь, не стойте… Объясните подробнее.

– Мой сын – незаконнорожденный, – объяснил посетитель, присев на краешек табурета. Его мать – баронесса в третьем поколении. Следовательно, он простой дворянин в первом поколении. Его дети также будут дворянами… если я не вступлю в брак с его матерью. Вся проблема в том, что я хочу это сделать.

Господин Прохазка обрадовался так, словно решил непосильную головоломку.

– Вот оно что. Ну да, конечно, при законном браке знатность передается по мужской линии. Следовательно, если вы женитесь на своей избраннице…

– То мой сын потеряет дворянство, как и его потомство, – закончил посетитель. – Ведь я наследственный дворянин во втором поколении. Во втором и последнем.

– Гм… В юридический отдел Департамента Геральдики обращаться пробовали? Дело, конечно, не верное, сомнительное и уж во всяком случае канительное, но мне известны случаи, когда…

– Обращался. Отказали наотрез.

Господин Прохазка всплеснул лапками:

– Что же я могу сделать? Не я принимал закон об эрозии знатности.

– И не я.

– Разумеется, вы бы его не приняли. А между тем с этим законом наша страна живет уже скоро триста лет, и хорошо живет. Дворянство – очень полезная опора государственной власти, и не надо позволять этой опоре загнивать на корню. Ненависть к развращенной аристократии во все времена вела к революциям. Привилегии дворянского сословия должны быть оправданы беззаветным служением отечеству, а как прикажете достичь этого? Давать дворянство исключительно по личным заслугам, начисто отменив наследование титулов? Пробовали – не вышло. Люди в своем большинстве устроены так, что желают передать свое достояние потомству, которое – заметьте – заслужило эти блага только тем, что родилось в удачной семье. Мы с вами, понятно, считаем наследование дворянства справедливым, но вот беда – мало кто из простолюдинов с нами согласен. У них свои понятия о справедливости, причем аргументированные ничуть не хуже. Как быть, а?

– Наверное, так, как уже есть, – пожал плечами посетитель. – Я вовсе не…

– Вот именно. Оставить так, как уже есть! Целесообразность как мостик между двумя полярными представлениями о справедливости! Черт с ними, с наследниками, пусть наследуют, но если есть пряник, то для блага страны должен быть и кнут. Иначе спустя несколько поколений дворянство просто-напросто выродится и перестанет быть полезным. Кнут! В наследовании имущества таким кнутом является налог на наследство, в наследовании титулов – понятие эрозии знатности. Князь, свежеудостоенный этого титула, имеет право, как вам известно, на четыре последующих поколения потомков-князей, граф – на три, барон – на два, а простой дворянин лишь на одно. Логика закона проста: если не желаешь, чтобы твои потомки растворились в море простолюдинов – старайся подтвердить дворянство примерной службой или каким-нибудь полезным отечеству деянием. Скажем прямо – подвигом. Такая система, во-первых, держит дворянство в напряжении, препятствуя процессам его естественного разложения, а во-вторых, позволяет рекрутировать в дворянское сословие наиболее талантливых и достойных простолюдинов, что идет сословию только на пользу, не говоря уже о пользе для страны. Как иначе прикажете сделать активной хотя бы часть населения?.. Ну, разумеется, среди наследственных дворян есть и бездельники, и моральные уродцы, и вообще люди недостойные, однако процент их невелик, а кроме того, их можно лишить дворянства, так что авторитет нашего сословия остается высоким. Сословное деление плюс закон об эрозии знатности – разумный компромисс между потребностями государства и интересами всех слоев общества, разве нет? Согласитесь, закон этот правильный, недаром за три столетия в него не было внесено никаких принципиальных изменений…

Несомненно, господин Прохазка был бы рад и дальше с жаром излагать избитые истины, известные каждому со школьной скамьи. К счастью, кабинетный служака не обладал тренированными легкими публичного оратора. Его румяное лицо покрылось бисеринками пота. Не докончив очередной фразы, он издал горлом смешной сиплый писк, часто задышал и замахал короткими лапками. Сами, мол, видите, закон есть компромисс, лучшего все равно не выдумать, и никто не виноват в том, что за гармонию в обществе приходится расплачиваться не всем, а только таким, как вы…