- Ну, нет у нас автоматов, - Трофим ноет, - пара винтовок да "наган".
      Смотрю - убедительно ноет. Чуть ли слезы на бороду не капают.
      - Ладно, тащи "наган". Но чтоб барабан полный был. А не то я на тебя, шкуру продажную, точно не пожалею.
      Убежал. Я потихоньку начал к машине перемещаться. Папаша рыжей за мной, но дистанцию пока держит.
      - Отпусти девушку, - снова пластинку завел, - не к лицу воину прятаться за женщину. А ей рано играть в наши игры.
      - Ага, - говорю, - щас. Разбежался. Как связанного по зубам хлестать это она может, взрослая. А как отвечать - еще маленькая. Знаем, навидались. Их бин арбайтер, камрады, не стреляйте. А у самого руки керосином воняют.
      - Отпусти девушку.
      Чувствую вдруг - ни с того ни с сего глаза слипаться начали. И рука с ножом дрогнула. Хорошо еще, девчонка тоже почувствовала что-то, напряглась, я и очухался.
      - А ну кончай, - кричу, - а то у меня рука по-всякому дрогнуть может. Сказал же - без шуток.
      Тут Трофим прибежал. Запыхался весь. Подсеменил поближе и "наган" за ствол протягивает. Я его левой взял, глянул, патроны вроде на месте. Крутанул барабан и пальнул в землю - только пыль брызнула. Значит, без обмана.
      Ну, я курок взвел, нож убрал, взамен рыжей ствол к затылку приставил и к машине. Подошли, гляжу - точно, ключ в замке болтается.
      - А теперь медленно, спокойно обошла машину и села с той стороны. И учти: дернешься - первая пуля тебе, вторая папочке между глаз, благо стоит недалеко.
      Проняло. Обошла, села, уставилась перед собой, словно статуя. Я в "Додж" забрался, ключ провернул - не заводится. Второй раз крутанул - не идет! Бензин есть, а зажигание не хватает. Ну что ты будешь делать? Не под капот же лезть? Коня, что ли, оседланного потребовать?
      - Я снова прошу тебя, воин, - опять папаша завелся, - отпусти девушку. Я не виню тебя - ты многого не знаешь. Опусти оружие, и пойдем со мной - нам следует поговорить.
      Посмотрел я в его синие глаза... и поверил. А может, просто достала меня эта чехарда. Провались оно все к чертям, думаю, будь что будет. Спустил курок и протянул ему "наган" рукояткой вперед.
      Ну, думаю, если ошибся, он меня сейчас с этого "нагана" и положит. Был старший сержант Малахов - и сплыл в голубой туман. И ни одна зараза даже имени моего не узнает - документы-то старшина перед выходом собрал.
      Командир высокий улыбнулся, взял "наган", Трофиму перекинул и руку мне протягивает.
      - Ты правильно решил, воин, - говорит. - Пойдем. Я приглашаю тебя разделить с нами ужин.
      Ладно, пойдем, думаю. Тем паче что я, считай, сутки без еды. Как вчера перед выходом поели, так с тех пор во рту даже крошка не ночевала. На островке тогда как раз собрался сухпаек погрызть - и началось. А на сытый желудок и помирать веселее.
      Оглянулся на рыжую - сидит, как сидела, словно и не было ничего, положил нож на сиденье и вылез из машины.
      - Ладно, - говорю, - пошли. Поглядим, какие у вас тут пироги раздают.
      Отошли на десяток шагов - тут рыжая и проснулась.
      - Отец! - а голос аж звенит от возмущения. Командир оглянулся, брови свел, сурово так на нее посмотрел. Ну, думаю, сейчас он по ней начнет из тяжелых гвоздить, не глядя, что дочь. А может, именно потому, что дочь.
      - Карален! Ты воспользовалась Тайными Тропами, не имея на то дозволения. Ты дважды позволила застать себя врасплох. И если бы этот воин пожелал - ты дважды была бы мертва. Дважды, Карален! Подумай над этим.
      Сказал, как высек. Развернулся и дальше зашагал. Тот еще отец.
      Только я успел пару шагов сделать, как в спину, словно выстрел, окрик:
      - Стойте!
      Оглянулся - рыжая ко мне идет, походка танцующая, а в глазах слезинки блестят, и нож в руке за лезвие держит. Подошла ко мне и звонко, на весь двор заявляет:
      - Я, Карален Лико, по долгу крови и чести признаю тебя, воин без имени, своим господином и клянусь служить тебе верой и правдой до тех пор, пока не верну долг. И пусть гнев богов падет на меня, если я нарушу эту клятву.
      И нож мне протягивает.
      Я на синеглазого покосился - молчит, зараза, в сторону смотрит и в бороду себе усмехается. Ну и влип же я!
      - Слушай, - говорю, - брось ты эти дворянские заморочки. Верни мою финку, ту, что в сапоге была, и считай, что мы в расчете. А господином меня отродясь не обзывали.
      Рыжая аж вздрогнула.
      - Ты оскорбляешь меня, воин. Моя жизнь стоит дороже какого-то ножа.
      - Так ведь, - говорю, - смотря какой нож. Этот мою жизнь спасал побольше, чем два раза.
      Нож и в самом деле хороший. Рукоять наборная, из черного плексигласа, баланс - замечательный. Как мне его в 42-м подарили, так с ним и хожу.
      Рыжая на меня косо так посмотрела, наклонилась и вытащила финку из сапога.
      - Возьми. Но клятва моя остается в силе.
      Вот ведь привязалась.
      - Ну и что ты теперь делать за меня будешь? - спрашиваю. - А, слуга? Сапоги чистить или тарелку подносить?
      А рыжая на меня странно как-то глянула и отчеканила:
      - Все, что прикажешь!
      Хм. Это как же понимать? Приказать-то я много чего могу, с меня станется.
      - Я думаю, воин, - вмешался командир, - что нам стоит поторопиться, если ты не предпочитаешь есть суп остывшим. А тебе, Карален, если ты и в самом деле собралась прислуживать за столом или хотя бы находиться за ним, не мешало бы переодеться.
      Рыжая подбородок вскинула, четко развернулась и зашагала прочь походочкой своей танцующей. Черт, до чего красивая все-таки девчонка - глаз не оторвать. Я бы так стоял и любовался, если бы мне папаша руку на плечо не опустил.
      - Пойдем, воин. А то ужин и в самом деле остынет.
      Ну, я и пошел. Ремень свой только по дороге прихватил.
      Суп у них неплохой оказался. Густой, вроде как из горохового концентрата, но вкус другой. А хлеб дрянной, даром что белый. Я, правда, белый хлеб последний раз еще в госпитале ел, но вкус запомнил. А этот пресный какой-то, явно не доложили чего-то.
      Кроме меня, за столом еще четверо было. Сам командир - его, оказывается, Аулеем звали, жена его Матика - копия дочки, только, понятно, постарше. Хотя если бы не сказали, в жизни бы не поверил, что она ей мать. Ну, не выглядит она на свои сколько-ей-там. Сестра старшая - да, но не мать.
      Сама Кара в синее платье переоделась. Сидит, губы надула, на стену уставилась, за весь ужин и двух слов не сказала. Выхлебала тарелку и умчалась - только волосы рыжие в дверях мелькнули.
      А четвертый - священник местный, отец Иллирии. Тот еще поп, доложу я вам. Лет ему под сорок, бородка седая, ухоженная, и волосы все седые, словно мукой посыпанные. Одет как все, только вместо меча посох у него дубовый. И по тому, как этот посох полирован, сразу видно - батюшка им при случае так благословит, что никому мало не покажется.
      А глаза у этого священника добрые-добрые, прямо как у нашего особиста, майора Кулешова. Мы с ним еще в апреле, помню, крепко поцапались. Командованию тогда "язык" позарез был нужен, вторую неделю никаких сведений о противнике. Ну, ребята пошли и при переходе на немецкое боевое охранение напоролись. И началось - комдив орет, начштаба тоже орет, а капитан, он ведь тоже не железный - трое убитых, четверо раненых, - не сдержался, всем выдал по полной и особисту с начразведотдела заодно. Вот начразведотдела, по совести говоря, как раз за дело досталось - переход он должен обеспечивать. Хотя и комбат, и артиллеристы с НП клялись и божились - не было до той ночи никакого охранения. Тоже может быть - на войне и не такое случается. В общем, дело замяли - чего уж там, все свои, а "языка" мы через три дня добыли. Спокойно пошли и добыли. Без всякой ругани. А Кулешов, кстати, он тоже мужик ничего, даром что на собачьей должности. Походил недели три волком - он нас в упор не замечает, мы его, - а потом все в норму вошло. А вообще, среди замполитов, по-моему, сволочей ничуть не меньше. Да и среди всей остальной тыловой шушеры тоже. На передовой просто им деваться некуда мина, она ведь не разбирает, плохой ты, хороший, жена у тебя законная в Москве или ППЖ в санвзводе - всех подряд выкашивает.
      Так я и говорю, глаза у этого священника точь-в-точь как у майора Кулешова - добрые, с хитринкой. Поверишь - пеняй на себя. Проглотит и даже звездочку с пилотки не выплюнет.
      Дохлебал я суп, хлеб догрыз, сижу, дно тарелки изучаю. Тарелки у них, кстати, алюминиевые. Ложки деревянные, а тарелки алюминиевые. Но не такие, как у нас, а самодельные, из самолетного дюраля. Наши из него портсигары наловчились клепать, а здесь - тарелки.
      Аулей свой суп тоже доел, ложку отложил, а тарелку с поклоном жене передал.
      - Спасибо, - говорит, - хозяйка, тебе и богам нашим за пищу эту.
      Ну, я тогда тоже встал, пробормотал чего-то типа "мир дому вашему" и сел. Странные у них тут все-таки обычаи. Хотя, со стороны смотреть, любой обычай странный.
      Аулей только в усы усмехнулся.
      - Вижу, воин, - говорит, - что не терпится тебе задать нам множество вопросов.
      - Во-первых, звать меня Сергей Малахов или, в крайнем случае, товарищ старший сержант. Во-вторых, вопросов у меня много, но у вас их, по-моему, не меньше. Вот вы и начинайте. Я ж у вас гость, а не вы у меня.
      - Хорошо, Сегей. Как ты думаешь, куда ты попал?
      Хороший вопрос.
      - Теряюсь в догадках, - отвечаю. - Европа, а точнее... ноль да семечки.
      Эти трое за столом меж собой переглянулись, понимающе так, Матика на меня и вовсе жалостливо поглядела, и от этих взглядов мне сразу резко не по себе сделалось. Черт, думаю, если это не Европа, так куда ж меня занесло? В Папуа-Новую Гвинею, на остров имени товарища Миклухо-Маклая?
      - Боюсь, Сегей, - начал Аулей, - что тебе будет очень сложно поверить в то, что я поведаю тебе. Да и мне, признаться, сложно говорить о вещах, в которых я, простой рыцарь, что греха таить - почти несведущ.
      - Ну, так уж и несведущ, - перебил его Иллирии. - Вы наговариваете на себя, мой добрый Аулей, а это тоже грех. Во-первых, вы не простой рыцарь, а во-вторых, вашему образованию могут позавидовать очень и очень многие.
      Черт! Что эта парочка за комедию ломает?
      - Самое главное, Сегей, - мягко сказал Аулей, - ты в другом мире.
      Ну все, приехали! Хватай мешки - вокзал отходит!
      - Это где ж, - спрашиваю, - на Марсе, что ли? А до ближайшего канала далеко?
      - Марс - это что?
      - Планета это такая, - говорю. - Ближайшая, насколько помню, к Земле. Есть еще и Венера поблизости, она, кстати, еще больше подходит. Тоже все время облаками закрыта.
      - Эти планеты, - отвечает Аулей, - как и твоя родина, сейчас одинаково далеки от тебя.
      - Как же, - говорю. - Вы, значит, добрые дяди с далекой звезды, у вас давно полный коммунизм и межзвездное сообщение, а весь этот металлолом на себе вы таскаете для съемок исторического полотна о темных веках. И сожженная деревня - это тоже часть декораций, а скелеты из папье-маше, только сделаны очень хорошо, потому и выглядят как настоящие. А "Додж" вы сперли, потому что у вас подлинного реквизита не хватает.
      Ох, и разозлили они меня. Я даже слова вспомнил, которые со школы не употреблял.
      - Не совсем так, - говорит Аулей. - Наш мир находится рядом с твоим, но, как бы это лучше сказать, за поворотом.
      Ловко. Вышел, значит, в булочную за хлебом, завернул за угол - и на тебе - другой мир. Ни Гитлера, ни Черчилля, ни даже товарища Сталина. Одни мамонты по деревьям скачут.
      Только вот чувствую - волосы у меня на загривке чего-то шевелиться начинают. Очень уж много вещей, которые разумно не объяснить - а в эту легенду они, как в родной ствол, укладываются.
      Спокойно, думаю, Малахов, только без нервов. Ты же разведчик, вот и действуй соответственно. Вспомни, что тебе капитан говорил.
      Вспомнил. Говорил наш капитан: "В большинстве своем самые непонятные на первый взгляд случаи имеют самое простое и обычное объяснение". Только добавлял при этом: "А если все простые и понятные объяснение не срабатывают, значит, истинным является оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось".
      Конец цитаты.
      - Ладно, - говорю, - допустим. Не скажу, что я нам так вот сразу и поверил, но, пока других версий мет, принимаю вашу как рабочую. - Ну, точно как капитан заговорил. - Вы мне вот что объясните. Если наш мир рядом, да так, что я в него запросто угодил, почему же между нашим и вашим до сих пор регулярное сообщение отсутствует? У вас ведь тут, я смотрю, много нашего добра - и "Додж", и Трофим, и самолет на тарелки. А про ваш мир я что-то до сих пор не слыхал. Или у вас вход рубль, а выход - два?
      - Дело в том, - говорит Аулей, - что в вашем мире идет война. Как и в нашем, но ваша война гораздо страшней, ужасней, больше. Настолько больше, что нам здесь даже не удается представить, как можно дойти до такого.
      Как-как. От хорошей жизни, разве не понятно?
      - И та боль, тот ужас, - продолжил Аулей, - которые каждый миг выплескиваются там, у вас, истончили преграду между мирами. Поэтому от вас к нам попасть действительно намного проще. У нас тоже идет война, тоже горе и ужас, но до такого мы пока не дошли. И спасибо богам хоть за это.
      - Это что ж, - говорю, - выходит? Получается, нее, что у нас там без вести пропало, сюда к вам сыплется? К вам танковые корпуса три года назад не забредали случайно? А дивизии этим летом?
      - Все не так просто. Преграда между мирами еще есть. И для того чтобы ее преодолеть, нужно много...
      - Энергии, - подсказал отец Иллирии.
      - Интересно. Что-то я не припомню, как меня к электростанции подключали.
      Сказал я это, и тут меня в самом деле словно током ударило. А мина из шестиствольного! Реактивная дура в пятнадцать сантиметров! Все верно осталась от старшего сержанта Малахова одна дымящаяся воронка. Уж там-то этой самой энергии было - отбавляй сколько хочешь!
      Видок, наверное, был у меня в этот момент - как будто мне эта мина только что на голову свалилась. Поэтому жена Аулея надо мной и сжалилась.
      - Довольно вам, двоим, - говорит, - человека мучить. Ему сегодня и без вас немало досталось. - И мне: - Пошли, Сетей. Кровать у нас в гостевой хорошая, а утром всегда легче.
      Ага. Особенно когда с утра на расстрел ведут.
      Проснулся я, лежу себе, глаз не открываю. Надо же, думаю, какая только муть человеку присниться может. Или это меня лихорадка треплет, а лежу я у доктора в землянке. Очень похоже, тем более что не будит меня никто, команду "подъем" на ухо не орет.
      А так сон ничего был, особенно рыжая эта. Вот выздоровею, думаю, надо будет и в самом деле с дивизионным слабым полом поближе познакомиться. А что, нам, разведчикам, это просто. И подарочки из трофеев, и орденов с медалями полная грудь - одалживать не надо, и времени свободного навалом. Когда не на задании. А то и в самом деле смех один - двадцать второй идет, сколько раз со смертью в обнимку по немецким тылам хаживал, а с девчонкой ни разу еще толком не целовался.
      Открыл глаза - а надо мной потолок каменный.
      Я как вскочил - чуть об этот потолок макушкой не въехал. Приземлился на пол, гляжу - точно, на эту самую кровать меня вчера Матика и уложила. А вот и форма рядом лежит сложенная, и сапоги рядом стоят.
      Значит, не сон все это. Значит, наяву все было. И островок, и замок, и деревня, и Кара рыжая.
      Ох, думаю, ну и влип же я.
      Ладно. Оделся, выглянул в коридор - никого. Вышел и только успел до лестницы дойти, глядь - рыжая. В засаде сидела, не иначе.
      Смотрю - вырядилась она сегодня прямо как на бал. Сапожки красные, юбка коричневая, мягкая, в складку. Короткая юбка, еле колени прикрывает. А сверху то ли рубашка, то ли блузка - не разбираюсь я в этих дамских шмотках - белая, с длинными рукавами и вырез глубокий, с отворотами. Я на эту блузку секунд пять пялился, а потом дошло - да это же шелк парашютный! У нас, когда фриц со сбитого "Юнкерса" прямо на землянку свалился - дохлый, правда, зенитчики постарались, - мы тоже этот парашют оприходовали. Кто на что, а один дурик на портянки.
      - О, - говорю, - гутен морген, фройляйн. Ты чего здесь с утра делаешь?
      - Тебя жду, - отвечает. - Мне, как верному слуге, подобает всюду следовать за своим господином, - и глазки опустила.
      Ну, вот, опять за свое.
      - Ладно, - говорю, - охота тебе и дальше из себя дурочку разыгрывать дело твое. Получи тогда первое задание - вывести меня во двор, пока я в этих коридорах не заблудился.
      - С радостью, господин, - и улыбается. - Идите за мной.
      - И вот что, - говорю. - Еще раз услышу, как ты меня господином обзываешь - не посмотрю, что ты девчонка и дочка хозяина. Или Сер-гей, через эр, или Малахов, или товарищ старший сержант. Ясно?
      - Ясно, Сер-гей, - отвечает. - А меня - Кара-лен. Для некоторых - Кара. Но не для тебя.
      Повернулась и пошла. Идет, а походочка у нее, словно у гимнастки на канате - залюбуешься. И фигурка вся такая стройная, ладная - глаз не оторвать.
      Помню, когда я второй раз в госпитале валялся, на соседней койке один старший лейтенант лежал. У нас с ним даже ранения почти одинаковые были проникающее правой половины грудной клетки. Только в меня пулеметная навылет, а в нем автоматная застряла. Так вот лейтенант тот, даром что годов ему едва за тридцать, знатоком искусствоведенья оказался. Перед войной в Ленинграде лекции студентам читал. У него даже степень была, не то кандидат, не то доктор, не помню уже. Он и мне, олуху, пока вместе лежали, тоже все о живописи рассказывал, да так, что заслушаешься. И про мастеров Возрождения, и про фламандскую школу, и про Шишкина с Репиным. Все жалел, что репродукции картин вместе с вещмешком пропали - показать ничего не мог.
      Я тогда еще все удивлялся - как же он на передовую-то угодил. То есть он-то понятно - в первые же дни добровольцем пошел, а в военкомате куда смотрели? Не могли такого человека куда-нибудь в тыл к бумажкам приспособить? Мало без него, что ли, Ванек-взводных? Три дня повоевал, на четвертый могилу роют. А по канцеляриям всякая шушера сидит, даже свое прямое дело - бумажку написать - и то правильно не могут, в трех буквах путаются. Сержанта нашего, Федоренко, то Федыренко, то Федуренко, а один раз и вовсе Ведоръянкой записали. Грамотеи хреновы, только и умеют, что наградные листы друг на друга заполнять.
      Так вот, среди прочего мне этот лейтенант рассказывал, будто идеал женской красоты в обществе - слова-то какие - тоже зависит от того, мир или война на дворе. Причем, если в мирное время красивыми считаются стройные и худенькие, тип "мальчишка", как он сказал, то в войну наоборот - чем больше, чем лучше. Он мне целую теорию размотал - мол, из-за убыли населения более ценной считается та женщина, которая больше к деторождению приспособлена. Так и сказал. Не знаю, не знаю, к науке я, конечно, уважительно отношусь, но только люди, они ведь тоже разные. Может, для какого-нибудь сержанта Прокопченко из Запойска повариха тетя Валя, фугас наш ненаглядный, и в самом деле вершина красоты и всего остального, а по мне, так вот такая Кара - в самый раз. И вовсе она не худая, а с мальчишкой ее даже слепой в темноте не перепутает. А всякие там необозримые просторы - это ж никакой материи на форму не напасешься.
      Ладно. Спустились мы вниз, в зал какой-то. Гляжу, а на стене зала ковер, и не просто ковер, а настоящее батальное полотно во всю стену. Бородинская панорама. Причем вышито так - пока ближе не подойдешь, от картины не отличишь. Рыжей-то ничего, она на эту вывеску уже давно нагляделась, дальше идет, а я уставился, как на карту из немецкого штаба.
      - А ну, стой, - говорю, - дай произведением искусства насладиться.
      Вообще-то с художественной точки зрения вещь малоценная. Никакой тебе перспективы с пропорцией, один передний план. И рожи у всех однообразные, как у святых на иконах. Зато выткано все на совесть, сразу видно - настоящий мастер работал, нитка к нитке. И называется эта штука, вспомнил я, гобеленом. Мне тот лейтенант тоже про них рассказывал.
      Но меня-то больше другое занимало - кто с кем воюет. Свои, я так понял, в большинстве люди. Ратники там всякие, в светлых кольчугах, шлем типа буденовки, тридцать три богатыря, одним словом, и батька Черномор впереди. Потом еще деды какие-то длиннобородые в синих халатах и шапках сосулькой эти больше шары огненные мечут вместо полевой артиллерии. Ну, командиры под хоругвями мечи вздымают, лучники с холмов стрелами вовсю поливают и так далее. А у противника кого только нет. И карлики какие-то лопоухие зубастые, и скелеты с мечами наперевес, и броненосцы черные, вроде тех, что за мной скакали, и еще куча не поймешь кого, но больше всего зеленых громил с дубинами. Тех самых, я так понял, чьи скелеты я в деревне видел - челюсть вперед и клыки из пасти.
      А вообще, так себе бой, даже если одного за десять считать, все равно с обеих сторон и дивизии не наберется.
      Насмотрелся я на все это дело, и у Кары спрашиваю:
      - Это у вас что? Куликово поле или Ледовое побоище?
      Девчонка, похоже, обиделась.
      - На этом полотне, - говорит, - мастером Постаром запечатлена в назидание потомству битва у Соловьиных холмов, где король Сварог со своей верной дружиной и светлыми магами, что пришли ему на подмогу, встал против темных полчищ...
      Я не выдержал и перебил.
      - Ты мне, - говорю, - сообщение от Совинформбюро не зачитывай. Говори конкретно - кто победил, какие потери, как после битвы оперативная обстановка складывалась?
      - Победа была на стороне Света, - Кара вздохнула. - Но павших с обеих сторон было без счета, и сам король Сварог тоже был в их числе. Зато силы Тьмы надолго лишились былой мощи, и это...
      - Стоп, - говорю. - Опять текст от Левитана пошел. Сказал же, говори конкретно. Что значит - павших без счета? Выжившие-то были? Ладно, вражеские трупы посчитать не удосужились, но свои-то потери можно было узнать? Списочный состав дружины до боя минус оставшиеся - вот и вся арифметика. А то - во второй линии пехоты вражеской без счета и до полутора танков. Что это за доклад? Потом - "надолго лишились былой мощи". Насколько? Ты числа называй. Ферштейн?
      У рыжей глаза растерянные сделались и губы задрожали.
      - А я не знаю, - говорит. - Когда мне рассказывали, то всегда говорили про Великую Победу Света над Тьмой и...
      - Морально-политическая подготовка, - говорю, - дело важнейшее, не спорю, но и одной ей ограничиваться тоже не годится. Кроме диалектики, хорошо бы тактику со стратегией. Война, она, знаешь ли, счет любит.
      Ага. Смертям особенно.
      - Но я и в самом деле не знаю. Была большая битва и... а потом нам уже про короля Фуко рассказывали, как он с властелином Водером воевал.
      - Ох уж мне вся эта церковно-славянская история, - говорю. - Одни короли да князья. Король Сварог и дружина его при нем. Ладно хоть сам лег, не просто войско положил, а то был бы поход Игоря на половцев.
      Кара голову гордо так вскинула.
      - Король Сварог, - заявляет, - великий герой. Он бился в первых рядах своего войска.
      - Может, и герой, - говорю, - спорить не буду. Да только герой и полководец - это, как выяснилось, вещи иногда разные. То, что человек первым из полка и немецкую траншею ворвался, это еще далеко не значит, что он этим полком командовать может. И в первых рядах - звучит, конечно, здорово, а вот сзади постоять, да не одному, а с резервом и в нужный момент в дело его ввести, как, например, Александр Невский, тоже, между прочим, князь - это иногда дороже стоит.
      - Во главе войска, - заявляет Кара, - должен стоять самый достойный. Благородные рыцари высокого происхождения никогда не потерпят...
      Нет, думаю, надо будет обязательно ей ликбез устроить. Совсем у девки головка феодальными предрассудками засорена.
      - Достойный, - замечаю, - эго, конечно, правильно. Да вот только как определить, кто самый достойный? По морде друг друга лупить и смотреть, кто на ногах последний останется? Так ведь таким способом можно узнать, у кого башка самая чугунная. Папа твой, я уверен, тоже командиром стал не только потому, что лучше всех мечом махал.
      У него-то наличие мозгов сразу заметно. В отличие от дочки.
      - Все наши короли были героями!
      Сколько я историю помнил, такой замечательной династии в моем мире не наблюдалось. Пара-тройка сносных личностей была, но большинство - алкаши и прочие дегенераты. Может, конечно, тут у них с этим получше дело обстоит, но что-то сомневаюсь я в этом.
      - Героем, - говорю, - как я уже сказал, быть хорошо. Я и сам бы с превеликим удовольствием золотую звездочку на грудь повесил для комплекта. Да вот только война ваша уже сколько тянется? А?
      Молчит.
      - А насчет победного перелома как? - интересуюсь.
      Тоже молчит. Мне даже совестно стало. В самом деле, думаю, что ты, Малахов, к девчонке пристал, историческими примерами заваливаешь. Ты ей еще марксистко-ленинскую диалектику начни излагать. То есть объяснить бы, конечно, надо, и не только ей, но начинать-то надо с азов, да и в обстановке сначала следует разобраться. И, по совести говоря, какой с тебя, Малахов, политрук, то есть замполит? Никакой. Я ведь даже к собранию сочинений товарища Сталина еще не подступался, а уж про Ленина или Маркса с Энгельсом и вообще вспоминать нечего. А секретарем меня потому выбрали, что из всех комсомольцев в разведроте только я один и могу протокол собрания без ошибок записать. Опять же насчет победного перелома - попробовал бы ко мне в 42-м кто-нибудь с такими речами полезть - чего это, мол, ты, Малахов, через Дон к Волге топаешь? Что б я ему ответил? Дал бы в морду, а то и вовсе - как провокатора.
      - Ладно, - говорю. - Извини. Как говорил наш капитан: "Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны". Я...
      Вообще-то это он Шота Руставели нам цитировал, но они же тут "Витязя в тигровой шкуре" не читали.
      - А ты, - говорит рыжая с вызовом таким в голосе, - лучше бы накомандовал.
      - Так я ведь, - плечами пожимаю, - в командиры и не лезу. Вам бы, говорю, - Суворова Александра Васильевича сюда, тоже граф и князь, или хотя бы Мономаха с его фуражкой. А вообще - давай сворачивать этот разговор, а то мы тут до ужина проспорим. А я еще и не завтракал, между прочим.
      Рыжая, видно, еще что-то обидное сказать хотела, но вспыхнула и промолчала. Развернулась и пошла, только плечом презрительно так дернула.
      Вышли мы наконец во двор. Солнца, как вчера, не было, так и сегодня нет, все облака серые висят. Впрочем, когда погода нелетная, оно, может, и к лучшему, но все равно на душе муторно. Народу во дворе почти не видно, только в конюшне троица навоз лопатами ковыряет, да и то словно мухи сонные.
      Ну, я огляделся и направился прямиком к "Доджу". Есть у меня такая заветная струнка - люблю с техникой повозиться. Может, оттого, что в пехоте все больше приходилось на своих двоих топать, а уж в разведке и подавно. Так что как только выпадает свободный часок, кто куда, а я к машинам. Там уже и шофера все знакомые и командиру ихнему я трофейный "вальтерок" презентовал, в общем - свой человек. Ну и поднатаскался соответственно. Наши там "газики" и "ЗИСы", союзнические, да и трофейные тоже. Не с закрытыми глазами, конечно, но если покопаться... Думал, вот кончится война, получу права любительские, добуду какой-нибудь трофейный "Хорьх", а еще лучше - списанный "Виллис", приведу в божеский вид и буду на нем кататься. А-а, да что уж там теперь вспоминать.
      Открыл я капот, нырнул, гляжу - вроде все в порядке. Провода все на месте, ничего нигде не болтается, дыр от пуль тоже не видать. Аккумулятор новый, как и сам "Додж". Уровень масла проверил - все в норме. А заводиться не хочет.
      - Вы, - у рыжей спрашиваю, - ничего с ним не делали?
      - Нет, - говорит, - как приволокли, так и стоит. Я в бак сунулся, понюхал, даже на язык попробовал - бензин. И вроде без всяких примесей.
      - Точно, - спрашиваю, - никакой своей гадости залить не пытались?
      - Да не подходил к нему никто.
      Ага. Во ист ди ауторепаратуреверкштат?(1)
      1 Где находится ремонтная мастерская
      Ладно. Полез в кузов. Откинул брезент, гляжу - ни черта ж себе. Хозяйственный, видать, шофер на этом "Додже" ездил. Тут тебе и запаска, и две канистры полные, и еще одна маленькая, с маслом, а в ящике с инструментами чего только нет! Даже фара и полный комплект свечей.
      Под ящиком коробка с сахаром обнаружилась. Американский, пиленый, к нам в дивизию тоже такой поступал. Только редко мы его видели - завскладом наш, майор Панкратов, тот еще жук - снега зимой не выдаст без бумажки от комдива, да и с ней будет три часа накладные оформлять, на каждую снежинку отдельную. Сколько с ним наш старшина маялся, когда надо было форму новую получить!
      - Я, - говорил, - лучше три раза к немцам в тыл на брюхе сползаю, чем один - к Панкратову на склад пойду.
      Сахар я пока оставил. Взял только один кусок себе, а второй Каре кинул. Она его поймала, стоит, в руках вертит.
      - Что это? - спрашивает.
      - Это, - говорю, - сахар. Его едят. Он сладкий. Берешь и грызешь, как белка.
      И сам пример показал.
      Рыжая на меня глазищами подозрительно сверкнула, но послушалась. Захрустела.
      - Ой, - говорит, - вкусно как. Девчонка.
      - Жаль, - говорю, - эскимо этот тип не заначил. Какое у нас эскимо было перед войной - съел, и умирать не жалко. Я все мечтал им одну девчонку из нашего класса угостить, да так смелости и не набрался.
      Да. Много у нас чего перед войной было. Да сплыло одним июньским утром.
      - А нам, - говорит рыжая, - тоже один раз ваши сладости привозили, в блестящих железках. У-гу-щен-ка.
      - Сгущенка, - говорю. - Мы там воюем, а вы, значит, ленд-лизовскую сгущенку лопаете и тушенкой заедаете. Неплохо устроились.
      Сунулся я снова под капот. Заменить, что ли, свечи, дум"ю, раз все равно запасные лежат. А чего еще делать? Ну а если и это не поможет, придется всю проводку проверять - та еще работенка.
      Поменял, сел за руль, провернул ключ, и что б вы думали - "Додж" завелся! С пол-оборота завелся! А я-то голову ломал.