В отличие от живых существ, размеры и внешний вид нечистиков зависят не от календарного возраста, а от силы, которой они обладают в нашем мире. Топляк подрастает с каждой заеденной им жертвой, при тех же условиях упырь обзаводится плотью, а кикимора обретает способность надолго оставаться без воды и совершать набеги по суше.

Но не всем тварям для роста требуется кого-нибудь загрызть, обескровить, разорвать на мелкие кусочки. Леший, например, питается человеческим испугом, чащобный заплут – отчаянием, ну а домовому достаточно почувствовать себя хозяином в доме, чтобы окрепнуть и вырасти прямо на глазах.

Я уже не раз охотилась на домовых бесенят и знала, что они могут достигать размеров трехмесячного ягненка. Поэтому, впервые в жизни обнаружив у себя в руке массивный загривок твари величиной с матерого волка, я была, мягко сказать, удивлена. Представьте, что вы обнаружили в мышеловке крысу размером с поросенка, и вы без труда поймете мое состояние.

К счастью, шушь – а это оказался именно он – исключительно травоядное существо, столь же безобидное, сколь и пугливое. Взвизгнув от ужаса, он сорвался с места и понесся по заводику, не разбирая дороги, одержимый одним-единственным желанием: спасти свою роскошную черную шкуру.

От неожиданности моя рука сорвалась со шкирки, скользнула по гладкому хребту, и уйти бы домовому-пивовому шкоднику безнаказанным, не сомкнись мои пальцы у самой кисточки длинного хвоста.

Отлично понимая, что в другой раз шушь так просто в руки не дастся, я впилась в его хвост мертвой хваткой.

Это было не самое разумное решение. Начать с того, что шушь, как и все бесы, не делал различий между полом и потолком, с равным успехом перемещаясь вверх и вниз головой. Это еще не все – вылетая из круга, я запуталась ногой в бечеве, и теперь за мной волочился хвост из заговоренных на совесть, немеркнущих свечек, припаянных к бечеве оплывшим воском. Проклятый бес подмел мною весь пол, вытер паутину с потолка, сбил несколько скамей и какую-то утварь с полок. Все вокруг крутилось и мельтешило, звенело, гремело и осыпалось черепками и щепками. Казалось, этой сумасшедшей гонке не будет конца. Болтаясь на хвосте у необъезженного домового, очень трудно сообразить что-нибудь путное, тем более сплести заклинание, так что мне оставалось только зажмурить глаза и молиться, чтобы эта глупейшая история поскорее закончилась, не став позорной точкой в моей биографии…

* * *

…Смекалистый племяш Бровыки, двенадцатилетний Гринька, не спал этой ночью. Как только набожное бормотание бабки, молившейся на ночь, сменилось куда менее благозвучным храпом, он кубарем скатился с полатей и выскочил в окно, не доверяя скрипучим дверным петлям. Ему очень хотелось посмотреть, как же ведьма будет ловить шкодника на дядькином заводе.

Под окном Гриньку встретил Кодка, закадычный друг и шкодник почище всех нечистых духов, вместе взятых.

– Заливает, поди, ведьма! – шепнул Кодка, когда мальчишки наперегонки мчались к заводику. – Упьется пивом задарма и будет дрыхнуть всю ночь, а утром скажет, мол, до того наколдовалась и уморилась, что упала замертво и едва к рассвету очухалась.

– Давай мы ей какую-нибудь пакость подстроим? – предложил Гринька.

– Эге! Вымажем, сонной, всю морду дегтем, да еще пером сверху присыплем. Вот веселья поутру будет!

– Где только их взять, перо да деготь? – вздохнул мальчишка.

– Экий ты чудила! Перо я загодя у тятьки из подушки надергал. А дегтя сейчас из ведерка у кузни зачерпнем.

– Ну ты даешь! – восхитился Гринька.

– А то! – важно откликнулся Кодка.

Хихикая, мальчишки приоткрыли дверь, просунули в нее свои хитрые чумазые мордашки… и оцепенели.

О ужас!

То, что они увидели, навсегда оставило след во впечатлительном детском разуме. Да привидься им подобный кошмар во сне, на теплой печи родной хаты, и то, обливаясь холодным потом, побежали бы прятаться к мамке под одеяло!

Ведьма, завывая и улюлюкая, как тот леший, носилась по потолку и стенам в обрамлении ярких огней!

Мальчишки хором завопили, развернулись и задали стрекача, подгоняемые свистом ветра в ушах.

Больше они никогда не смеялись над ведьмами. И даже говорили о них не иначе как шепотом и с оглядкой…

* * *

…Шушь начал уставать. Его движения замедлились, рывки ослабели, пока, вконец обессилев, он не свалился на пол. Мы полежали рядышком, с ненавистью глядя друг на друга и тяжело дыша.

Я так и не выпустила мохнатого хвоста, и он неожиданно стал таять в моей ладони – шушь окончательно пал духом и принял свой естественный облик. Кряхтя и потирая свободной рукой ушибленные места, я встала на колени, без труда удерживая на весу существо размером с кошку, покрытое черной шелковистой шерстью.

Висящий на хвосте шушь повел растопыренными лапками и жалобно, по-кошачьи противно завыл на одной ноте, тараща на меня непропорционально огромные желтые глаза с зеленым ободком вокруг зрачка.

– Ну что, негодник, допрыгался? – выдохнула я, поднося к носу бесенка свободный кулак.

– У-у-у… – безнадежно заскулил шушь, медленно вращаясь на хвосте. Меня разобрал смех. Позабыв о мести, я, прихрамывая, прошлась по заводику, небрежно помахивая шушем, как поп кадилом. Отыскав мешок, запихнула туда присмиревшего бесенка, стянула горловину веревкой и запечатала заклятием всеобщего повиновения.

…и до самого рассвета просидела на мешках с хмелем, залечивая синяки и ссадины целебной смесью из эликсиров, заклинаний и сочных выражений, не имевших ни малейшего отношения к колдовским наукам…

* * *

Я клятвенно заверила пивоваров, что ни один чан с солодом больше не подвергнется осквернению со стороны нечистых сил. Не без удовольствия прослушав хвалебную речь в свой адрес, я откланялась, вежливо отказавшись от «посошка на дорожку».

Лукомир, как я и предполагала (но надеялась ошибиться), поджидал меня у калитки своего дома. Конечно, я могла бы выехать с другой стороны села, но он прекрасно знал, что я так не поступлю – если не хочу обещанных неприятностей.

– Принесла? – с вызывающей наглостью осведомился он.

– А как же… Сначала действительно собиралась отдать вам половину, но потом передумала (лицо сборщика налогов начало складываться в злобную гримасу)… и решила отдать все (гримаса приобрела удивленно-настороженный оттенок).

Лукомир развязал веревку и пытливо заглянул в мешок. Оттуда пахнуло ветром, словно кто-то юркий и пушистый проскочил мимо его лица. Узенькой цепочкой, ведущей к подвальному окошку, примялась трава под маленькими лапками.

– Но здесь ничего нет! – воскликнул он после короткого замешательства.

– Да, здесь уже ничего нет, – с притворным сочувствием заметила я. – Видите ли, и в наше жестокое время существует такое понятие, как альтруизм, – дескать, помогай своему ближнему и далее по тексту… Не верите? Можете поднять ведомости! По накладным расходам пивоваренного заводика Варокчи проходит мешок холщовый, одна штука, номинальная стоимость медяк. Вещь ценная и в хозяйстве незаменимая, можно сказать, от сердца отрываю…

Но Лукомир не оценил моей жертвы. Он грязно выругался и захлопнул калитку, не обременив себя последним «прости». Мешок, впрочем, унес с собой. Даже веревкой не побрезговал.

…подвальное окошко тихонько поскрипывало, покачиваясь на петлях из стороны в сторону…

* * *

Насчет альтруизма я, конечно, пошутила. Честные пивовары не успокоились, пока не всучили-таки мне небольшой кошель с деньгами. Мы оформили это как «безвозмездный дар, не подлежащий налогообложению»…

ХОЗЯИН

Утро выдалось тяжелое. Быть может, в этом повинны были трескучие морозы, первые в этом году, хотя дело уже шло к середине зимы, или серое небо, затянутое тучами и пылившее колючей снежной крупкой; не поднимал настроения и мрачный вороний крик, доносившийся с кладбища, поскрипывавшего суставами старых берез.

Староста глухой, затерянной среди лесов и болот деревеньки Замшаны был склонен приписывать свое угнетенное состояние чему угодно, только не бутыли самогона, распитой на ночь глядя. Лежа в кровати и с усилием щурясь на тусклый холодный рассвет за окном, староста пытался унять головную боль, с нажимом массируя виски. Жена тихо посапывала на закопченной печи, детишки, сынишка и дочка, спали валетом на высокой кровати. Басисто мурлыкал толстый рыжий кот, примостившийся под боком у девочки. В подполе деловито шуршали и попискивали мыши.

Староста приподнялся на локтях, отбросил одеяло, встал, нащупывая ногами лапти. Подошел к окну. По дороге, затирая следы, клубилась поземка. Ветер посвистывал в печной трубе, шелестел голыми прутьями малинника. Пес дремал в будке, свернувшись калачиком и укутав нос пушистым хвостом. Из трубы на соседской крыше медленно сочился белый дымок. На дубу сидела черная длиннохвостая и короткогривая лошадь. Снегопад высеребрил ей круп и холку.

Лошадь?! Староста протер глаза и прижался носом к холодной слюде окошка.

Дуб был высокий, локтей сто в высоту и не меньше двух обхватов у комля. Лошадь стояла на нижней ветке, на три человеческих роста от земли, и задумчиво смотрела вниз, время от времени встряхивая головой и досадливо фыркая. Ноги лошади казались кривыми из-за неестественно вывернутых вбок суставов, чтобы удобнее было держаться за ветку когтями… Загнутыми книзу копытами?

Староста торопливо перекрестился и начал бормотать первую пришедшую на ум молитву, как позже сообразил – заздравную. Белая горячка в лице черной лошади осторожно переставила сначала левую заднюю, потом правую переднюю ногу, задом пятясь к стволу.

Отпрянув от окна, староста с шелестом задернул занавески, осел на стул, прижимая левую руку к груди и безумно оглядываясь по сторонам.

Лавка. Кровать. Печь. Стол с вымытой и перевернутой донцами вверх посудой. Ларь для хлеба и прибитая к стене деревянная солонка. Жена, такая реальная и привычная, перевернулась во сне, пробормотав что-то неразборчивое.

Отдернул занавески.

Черная лошадь на дубу задумчиво чесала холку правой задней ногой.

Снова задернул.

– Ты чего там с занавесями возишься, спать не даешь? – Сонный голос жены звучал хрипло и грозно. – Опять вчера нажрался с дружками своими, чтоб им пусто было, приполз на бровях заполночь? Ночью спать не давал, и утром от тебя покою нет! Чего ты на меня уставился? Не протрезвел ишшо? Так я тебя быстро сковородником оприходую!

– Там… – Староста беспомощно ткнул рукой в сторону занавешенного окна. – Лошадь…

– Ну?

– Лошадь… на дереве!

– Ну? – все так же недовольно допытывалась жена.

– Ты чего, не понимаешь? На дереве!!! Сидит на ветке, чисто ворона!

– Делов-то! Нашел чем удивить! Вечор, пока ты с дружками пьянствовал, ведьма в деревню приехала! У вдовы Манюшиной остановилась, та ей ужин справила и комнату выделила. Ничего, говорит, ведьма, молодая и симпатишная, и не страшная нисколечки. Спину ей вылечила и курей от мора заговорила. Сходил бы ты к ней, купил, что ли, молодильного зелья какого. А то пользы от тебя, хрыча старого…

Староста облегченно откинулся на спинку стула.

Слава богу… с трезвым образом жизни еще можно было повременить…

* * *

Меня разбудила Линка, младшая дочка вдовы. Под одеялом было тепло, чего не скажешь о прохудившейся, источенной ненастьем и временем вдовьей хатке с выстывшей за ночь печью. Мороз ударил внезапно, утром лошадь брезгливо трусила вдоль вязкой каши, стоявшей вровень с краями колеи разбухших от осенних дождей дорог, но уже к обеду лужи затянуло ледком, повалил снег, и, когда я наконец завидела вдали тусклые отблески тлеющих в домах лучин, у меня зуб на зуб не попадал, а меховой воротник оброс льдинками от клубящегося изо рта пара.

– Тетя ведьма! – Шестилетняя малышка в длинной ночной сорочке вскарабкалась на кровать и со всего размаху плюхнулась мне на живот поверх одеяла. – Тетя ведьма, а вы сегодня колдовать будете?

– Буду… – процедила я сквозь зубы, из последних сил цепляясь за ускользающий сон.

– А меня научите?

– Нет.

– Почему?

– Потому что первым делом я превращу тебя в мышку, а мышки колдовать не умеют…

– А я расколдуюсь и сама превращу вас в мышку! – после секундного замешательства выпалила девочка, подскакивая на моем животе, как пружина. Бесподобные ощущения.

– Ребенок, дай тете ведьме поспать! – простонала я, натягивая одеяло на голову.

– А разве ведьмы спят?

– Спят. Когда им не мешают.

– Преврати меня в мышку! Я хочу жить в норке!

Я отчаялась заснуть и села, откинув одеяло вместе с Линкой.

– Мама спит еще?

– Ага. Разбудить?!

– Не надо, – торопливо сказала я, протягивая руку за висящей на стуле одеждой. – Одевайся, простудишься.

– Не простудюсь! – убежденно заверила меня девочка. – А ваша лошадка не простудится?

– Смолка? Нет, она мороза не боится, у нее шубка теплая. Хочешь, пойдем ее проведаем?

– Хочу. А она к нам спустится или мы к ней полетим?

– Что? – Я выглянула в окно.

Смолка, словно почувствовав мой взгляд, повернула морду в нашу сторону и хрипло заржала.

– Вот леший… – выругалась я.

– Где?

– Что – «где»?

– Леший! – уточнила Линка, натягивая штанишки явно задом наперед, так что вытертые пузыри над коленками оказались под ними.

– Испугался меня и убежал. Пошли.

На улице шел снег, мелкий и редкий. Порывистый ветер обращал его в тонкие иглы, впивавшиеся в лицо. Линка в своем коротком сером полушубке походила на упитанного зайца, пропустившего осеннюю линьку.

Прикрыв глаза рукой, я долго разглядывала лошадь, застывшую на ветке подобно испуганной черной кошке.

– Смолка, иди сюда!.. – наконец вымолвила я, пропустив кучу непечатных слов до и еще больше – после этого краткого обращения к неразумной скотине.

Лошадь печально смотрела вниз, моргая облепленными снегом ресницами.

– Слазь, дурочка, замерзнешь ведь! – смягчилась я.

Смолка вздрогнула всем телом и тихо, мелодично заржала, словно жалуясь на неведомого обидчика.

– Ну и что мне с тобой делать? – вслух подумала я.

– Давай ее спилим! – немедленно предложила Линка. – Я знаю, где у мамы пила стоит, только она без ручки и тупая!

Я содрогнулась, представив, как «обрадуется» здешний староста, увидев вековой дуб, реликт и гордость деревни, лежащим посреди густо усыпанной опилками площади.

– Пожалуй, мы прибережем этот радикальный метод на самый крайний случай. Смолка, спускайся! У меня есть что-то вкусненькое!

Я сделала вид, что достаю из кармана кулак с зажатым в нем лакомством.

Лошадь заинтересованно вытянула шею, раздула ноздри.

– Ой, а у вас правда есть что-то вкусненькое? – Линка запрыгала вокруг меня, как козленок. – А мне дадите?!

– Нет, это только для лошадки. – Мое терпение начинало истощаться. Смолка, догадавшись, что ее обманывают, отвернулась с оскорбленным видом.

– А что ваша лошадка любит? – не унималась малявка. – Может, я такое тоже люблю?

– Все. Особенно маленьких девочек, – досадливо бросила я, выразительно поглядывая на Линку.

* * *

Стоило жене подняться с печи, как старосте захотелось бежать прочь из избы. И острый же язык у этой треклятой бабы! Все припомнила: и что пьяный пришел, и как на собрании с мельничихой перемигивался, и даже про забор, что чинить давно пора, не забыла…

Староста не имел опыта общения с ведьмами. Но, выбирая между женой и ведьмой, постепенно склонялся в сторону последней. Вяло огрызаясь, он застегнул тулуп, нахлобучил волчий треух и с наслаждением хлопнул входной дверью.

Ведьму он узнал сразу. Женщина лет двадцати пяти, рыжевато-русая, с приятными чертами лица, слегка подпорченными профессиональным, жестким и презрительным, выражением. Ведьма задумчиво смотрела вверх, поджав тонкие губы. Трепетали на ветру длинные волосы, трепетал длинный хвост стоящей на дереве кобылы.

Под ногами у ведьмы крутилась младшенькая вдовой Регеты Манюшиной, пытаясь слепить снежок из тоненького слоя рассыпчатой снежной крупы.

Не осмеливаясь заговорить, староста застыл на почтительном расстоянии от дуба. Деревня еще спала, центральная площадь сжимала виски гулкой и непривычной пустотой. Говорят, ведьмы крадут маленьких детей и варят из них свое колдовское зелье. Вот сейчас схватит девочку в охапку, вспрыгнет на метлу – и поминай как звали. Надо бы вмешаться, пока не поздно, прищучить лиходейку, чтоб неповадно было окаянной детишек несмышленых речами сладкими приваживать.

С другой стороны, совершать подвиг путем атаки на ведьму с голыми руками старосте тоже не хотелось. Да и королевские свитки, приколоченные к верстовым столбам, предписывали оказывать колдунам и ведьмам – практикующим магам, как по-ученому именовались наемные волшебники, – всяческую помощь, преград в их богомерзкой деятельности не чинить, на кострах не сжигать, собаками не травить и каменьями не швыряться. Впрочем, и сжигали, и травили, и швырялись.

Тут Линка обернулась и увидела старосту, нерешительно переминающегося с ноги на ногу.

– Тетя ведьма! – радостно взвизгнула она, дергая женщину за рукав кожаной куртки с меховым воротником. – Вон дядя староста идет! Давай его в мышку превратим!

Ведьма обернулась, скривила губы в ироничной усмешке.

Идея пустить Линку на декокт уже не казалась старосте такой отвратительной.

* * *

После четверти часа уговоров и угроз стало ясно, что Смолка сама с дуба не слезет. Прыгать она боялась, а развернуться мордой к стволу и спуститься по нему не могла. Тем не менее следовало сманить ее как можно быстрее, пока селяне не начали проявлять повышенный интерес к диковинной зверушке. Хорошо, если дело ограничится зрелищной потехой, о которой будут со смехом рассказывать по окрестным корчмам. Меньше всего мне хотелось, чтобы Смолку сочли порождением нечистой силы и сожгли вместе с дубом.

Ну вот, принесла его нелегкая!

– Доброе утро, не правда ли? – преувеличенно жизнерадостно приветствовала я старосту.

– Здра… кхе… Добр… стал быть… Ну я пойду?

– Куда? – удивилась я.

Староста затравленно огляделся, словно ища путь к отступлению.

– Это… домой…

– Так вы ж только что из дома! – резонно заметила Линка.

– Дык… это… прогулялся, стал быть, воздухом подышал – и домой! – Староста боязливо пятился спиной вперед. Я, озадаченная его странными манерами, пошла следом.

– Может, у вас какая работа для меня найдется? Целительство, ворожба, декокты, упокоение…

Староста охнул и, оступившись, сел в снег.

– Помилуйте, госпожа ведьма! Не лишайте живота, не оставляйте жену вдовой, детишек сиротами!

– Давай лишим его живота! – вмешалась Линка. – А то вон какой большой вырос, аж тулуп не застегивается!

– Не валяйте дурака, вставайте! – рассмеялась я и добавила, скорчив злобную рожу: – А этот не по годам смышленый ребенок сейчас у меня получит по первое число!

Линка захихикала и спряталась за дуб.

– А вот и не поймаешь!

Я погрозила Линке пальцем и снова повернулась к старосте.

– Что это на вас нашло, уважаемый?

– Дык вы ж это… упокоение помянули. – Кряхтя, староста поднялся, силясь рассмотреть через плечо выпачканную снегом спину.

– Точно. Ликантропы, кикиморы, кашуры, нетопыри, глыдни… Вы, надеюсь, к ним не относитесь?

Староста вытаращил на меня глаза:

– Что вы, госпожа ведьма, у нас отродясь такой пакости не водилось!

– Жаль-жаль… – задумчиво протянула я. – То есть работы для меня тоже нет… Ну что ж. Позавтракаю и поеду дальше.

Обещание покинуть деревню после завтрака пришлось старосте по вкусу. Заметно приободрившись, он уже не торопился покидать мое неприятное общество.

– А не найдется ли у вас какого зелья, чтобы жену к порядку призвать? – с надеждой спросил он. – До того ворчливая баба стала, ну никакого спасу нет! Мужика своего в грош не ставит, все пилит и пилит, ровно лесину старую! Эвон какую плешь проела!

– Ядами не торгую. А менее радикальных средств от жен еще не придумано. – Я снова посмотрела вверх. Смолка ответила мне удрученным взглядом.

– Ваша кобылка-то? – заискивающе поинтересовался староста.

– А что, не видно?!

– Экая ловкая бестия! – озадаченно покачал головой селянин. – И как это ее угораздило?

– Она собачки испугалась! – сообщила Линка, опускаясь на четвереньки. – Большой собачки! Р-р-р-р!

– Вставай, штанишки испачкаешь. – Я наклонилась, перехватила Линку поперек живота… и тут же выпустила.

Ручонками в цветастых варежках девочка упиралась в следы широких трехпалых лап.

* * *

Ведьма заметно изменилась в лице. Опустившись на корточки, она стянула правую перчатку и, растопырив пальцы, медленно приложила руку к странному следу. Изящная женская ладонь едва-едва покрыла треть отпечатка.

– Плохо дело… – Ведьма убрала руку и проследила глазами путь странного существа. Ее взгляд уперся в ствол дуба. На коре отчетливо выделялись шесть глубоких желтоватых царапин – следы соскользнувших когтей.

– Что это? – внезапно охрипшим голосом спросил староста.

– Модифицированный химероид.

– Чего?

– Загрызень, – коротко пояснила ведьма.

У старосты потемнело в глазах, замутило от ужаса.

Загрызень… В его деревне!

– Бейте в набат, – приказала ведьма. – Немедленно. Созывайте людей. Если еще есть кого созывать…

* * *

Ну вот, только что жаловалась на отсутствие работы – и на тебе! Накаркала!

С последним ударом набата все жители деревни собрались на площади. Страшная весть распространялась подобно огню по сухой траве. Мужики угрюмо молчали, бабы укачивали ревущих младенцев, ребятишки постарше, не сознавая опасности, гонялись друг за другом, швыряясь снежками.

Ветер поменял направление и задул с юга, сбив облака в серую беспросветную пелену. Снег повалил крупными мокрыми хлопьями. Утро больше походило на ранние сумерки. Кое-кто из селян принес с собой зажженные факелы, многие сжимали в руках топоры и вилы.

– Все в сборе? – спросила я, беспокойно оглядывая людей. Много. Слишком много. Как говаривал один знакомый пастух, чем больше отара, тем вольготнее волку. Ты с одной стороны стада, он – с другой. Ты его видишь – и он тебя видит, и оба вы отлично понимаете, что ты не успеешь обежать отару, чтобы помешать хищнику зарезать тройку-другую овечек.

Понеслись дружные выкрики – мол, все, все, не беспокойтесь!

Именно это и внушало мне особенное беспокойство.

Наконец откуда-то из задних рядов раздался тонкий девичий голос:

– Полота-бобыля нет!

– Точно, нет! – зашушукались в толпе. – А где ж он?! Ой, бабоньки!

– Стойте здесь, – сурово приказала я. – Не расходитесь! Держитесь плечом к плечу, женщины и дети – в центр ота… круга. Староста, присмотрите за порядком! Где хата этого бобыля?

Проследив за направлением десятка трясущихся рук, я увидела далеко на отшибе приземистую хатку за высоким некрашеным забором.

– Прекрасно, – мрачно буркнула я себе под нос. – Заблудшая овечка. Ну что ж, юная пастушка, прогуляемся…

* * *

Животное встретило меня неприветливо. Стоило мне приоткрыть створку ворот, как оно разразилось пронзительно-въедливым лаем. Назвать это мелкое и облезлое существо собакой не поворачивался язык. Хватило угрожающего взгляда в ее сторону, чтобы шавка с визгом скрылась в конуре.

Окна покосившейся хатки были закрыты ставнями изнутри. В открытых сенях греблись куры. Стоило моей тени упасть за косяк, как они с истошным квохтаньем заметались по клетушке, взлетая над моими плечами и проскальзывая мимо ног.

Покачав головой, я переступила порог сеней, прислушалась, В воздухе кружились перья пополам с мелкой пылью. Из дома доносились хрипы и глухое утробное рычание.

Я тихонько придавила язычок щеколды и под сдавленный скрип двери проскользнула в горницу.

Первое, что бросилось мне в глаза, – пестрое лоскутное одеяло на печи. Вышеупомянутая постельная принадлежность выпирала высоким горбом, подергивалась, шевелилась, ритмично поднимаясь и опускаясь.

Из-под одеяла доносился молодецкий храп.

Хмыкнув, я подошла к печи и чувствительно шлепнула горб по верхушке.

Храп принял угрожающий оттенок и прервался. Показалась встрепанная голова с опухшим со сна лицом.

– Ась?!

– Вставай, мужик! – громко сказала я. – И силен же ты спать – набата не слышишь!

– А чаво?

– А таво! Загрызень в деревне!

– Ты, что ль? – ехидно поинтересовался бобыль.

– Ну вот что, шутник! – рассердилась я. – Либо ты сейчас же встаешь, и я провожаю тебя на площадь, либо будешь отмахиваться от загрызня подушкой!

Ворча, селянин вылез из-под одеяла, накинул тулуп на голое тело, долго искал под печью и лавками портянки, потом лапти. Я уже начала терять терпение, когда он наконец бережно сунул за пазуху бутыль с мутным напитком, источавшим резкий запах брожения, и соизволил уведомить меня о своей полной готовности к перемещению на площадь.

* * *

События на площади начинали выходить из-под контроля. Неизвестность и бесплодное ожидание выводили людей из себя, несмотря на робкие увещевания старосты. Накапливалось болезненное раздражение. Толпа волновалась, участились беспорядочные выкрики – мол, надо расходиться по домам, запираться и никого не пущать, особливо ведьм и колдунов, неча такой завихренью посередь улицы наподобие идолов каменных леденеть.

– Да с чего вы взяли, что он здесь, загрызень-то? – выступил вперед молодой парень драчливого вида в сбитой набок шапке. – В лесу, поди, заячьих следов видимо-невидимо, так по-вашему выходит – табунами косые ходят, руки пошире расставь – и мимо зайца не промахнешься!

Толпа всколыхнулась смешками.

– Где он, ваш загрызень? – продолжал парень. – Видел его кто? Пробежал мимо деревни в потемках – и вся недолга. Слушайте вы больше эту ведьму – ей лишь бы к нам в карман лапу свою загребушшую запустить поглубже, вот и морочит голову простому люду! Не верьте ей, расходитесь по домам и ни о чем не тревожьтесь!

– Расходитесь-расходитесь, – мрачно поддакнула ведьма, проталкиваясь сквозь толпу. За ней послушно семенил живой и здоровый Полот. – Только учтите: загрызень НИКОГДА не пробегает мимо…

Никто не двинулся с места. Разговоры и смех прекратились как по мановению волшебной палочки. Селяне выжидающе уставились на молодую женщину.

– Что делать-то будем, госпожа ведьма? – жалобно спросил староста. – Деревенька наша глухая, до темноты в город не доберемся, помощи ждать неоткуда. Не оставьте без защиты, уж мы потом не поскупимся…

Ведьма пристально посмотрела старосте в глаза. Пронзительный, испытующий и дерзкий взгляд каленой спицей прожег его до самого затылка.

– Не оставлю, – наконец вымолвила она. – Но еще один такой умник с теорией заячьей относительности – и я снимаю с себя всякие обязательства!

* * *

Я не стала уточнять, что дневной свет загрызню не помеха. Петушиное пение не спасало людей от напасти. Пока в деревне остается хотя бы один человек, тварь не уйдет из округи. Будет кружить, выжидать, подкарауливать. Пока не добьется своего.

И тут, словно в подтверждение моих предыдущих слов, из леса, едва темнеющего сквозь метель, донесся леденящий душу вой. Несколько человек упали на колени, закрывая руками уши, заголосили бабы, тревожно всхрапнула Смолка. Целая стая голодных волков не смогла бы вселить в человека такой ужас, как этот одинокий, быстро оборвавшийся звук, больше похожий на предсмертный вопль.

* * *

Загрызень. Так окрестили это ужасное существо еще во времена Противостояния, последней магической войны. Оно не было нечистью в прямом смысле слова, ибо нечистые силы не имели никакого отношения к его появлению на белом свете. Над созданием химероида кропотливо трудились лучшие маги-ренегаты. Безграничная кровожадность, неутомимость и достойная человека хитрость, практическая неуязвимость в сочетании с чудовищной силой, абсолютное подчинение создателям и способность к размножению без спаривания делали загрызня опасным противником не только для трусливых селян, но и для видавших виды боевых магов.

Во время Противостояния, когда Белория разделилась на две охваченные войной половины, каждая из которых стремилась стать целым, не гнушаясь никакими средствами, загрызней напускали на бежавших в леса повстанцев-селян. Очень скоро охотников до вольготной чащобной жизни значительно поубавилось. Когда ренегаты были повержены, осиротевшие, сбитые с толку загрызни разбежались кто куда. Еще не один десяток лет они представляли угрозу, сравнимую разве что с эпидемией чумы, выкашивая не деревни – целые области.

Насколько, я знала, за последние пятьдесят лет загрызней видели трижды, всех – на юге страны. До сегодняшнего дня считалось, что север очищен от них полностью, и лишь в страшных сказках нет-нет да мелькало упоминание об огромном невидимом волке размером с лошадь, клыкастом, как медведь, и когтистом подобно рыси.

А еще я помнила, что эти три загрызня убили четверых магов, прежде чем отойти в область легенд и преданий.

* * *

Ведьма ненадолго задумалась.

– Есть у вас какое-нибудь общественное заведение попросторнее, чтобы все поместились? Ну, корчма там, постоялый двор, амбар, что ли?

– Храм разве что… – несмело предположил староста. – Только он заколоченный стоит с тех пор, как божий служитель в город убег, книжек смутных начитавшись. Решил ереси, сиречь искусству магическому, учиться.

– Ведите!

При виде храма, мимо которого он, не задумываясь, проходил по семь раз на дню, старосте стало стыдно. Стены облупились, крыльцо провалилось, на венчавшем купол кресте свила гнездо сорока.

Впрочем, ведьму больше интересовала толщина стен и дверных створок. Под ее командованием доски с двери оторвали, окна оставив как есть. Бегло осмотрев храм изнутри, ведьма осталась довольна и велела заходить поодиночке, сама став при входе.

* * *

Ха-ха, удивляюсь, что в деревне не завелось чего похуже загрызня! Чего стоил хотя бы изъеденный мышами амвон, светившийся подобно решету! Стены заволокло паутиной, как в замке с привидениями, а пыльные образа вполне могли сыграть роль фамильных портретов. Для полноты картины не хватало только летучих мышей под потолком.

Как бы горячо маги ни отрицали религию, сколько бы ни утверждали, что оная не что иное, как «мандрагора для народа», факт оставался фактом: при равных условиях упырь или стрыга всегда выбирали человеческое селение «без креста», то есть подъезды к которому не охранялись вкопанными на обочинах деревянными крестами.