– Ты, говорят, на паучиху собрался?
      Данька поперхнулся, оплевав пивом стол и рубаху. Попало даже на штаны, позорным пятном пропитав ширинку.
      Можно ли присесть на свободный стул, колдун не спрашивал. Сам черным сухоногим тараканом обшуршал стол и скрючился напротив, сложив руки на конце узловатой клюки и буравя парня глубоко ввалившимися глазами-бусинками.
      Колдунов Данька, как и положено неглупому сельскому парню двадцати лет от роду, уважал и побаивался. А дряхлого, но все никак не укладывающегося в гроб чернокнижника-неклюда, способного одной левой поднять из этого самого гроба какую угодно нежить, так и вовсе боялся. Даже с тенью его дела иметь не желал, посему ограничился расплывчатым и ни к чему не обязывающим «Угу».
      Лысый сморчок… хотя нет, забирай выше – мухомор, а то и бледный поганец, ни проваливать, ни заказывать пару кружек «за знакомство» не собирался. Скупость старого колдуна вошла в пословицу даже у ростовщиков. По слухам, за последние пять лет он не потратил ни единой заработанной ворожбой монетки: во всех лавках ему отпускали бесплатно, ибо при намеке о расчете окаянный «покупатель» хоть и лез в кошель, но при этом начинал так злобно бубнить себе под нос нечто непонятное, что торгаши предпочитали потерпеть небольшой убыток, чем скажем, пожар или нашествие крыс.
      – Подготовился, небось, как положено?
      – Ага.
      Маг поерзал на стуле, словно неосмотрительно пристроил тощий зад на россыпи сухарных крошек (хотя, разумеется, за такой промах корчмарь уже давно бы квакал под стойкой).
      – Меч заговорил?
      – Ыгы.
      Меч, конечно, неважнецкий. Дерьмо, прямо сказать, меч, с ним только перед девками грудь выпячивать, а врагам больше спину показывать следует. Зато точил его Данька до полуночи, пробуя то на обгрызенном от усердия ногте, то на стоящем у порога чурбане. А заговор, наложенный ведьмой из приречной хатки, гарантировал всего один удар без промаха, зато такой, которому и былинный кладенец позавидует. На большее Данька не замахивался. Хотелось бы, само собой, вообще не махать, но ежели придется – ударить, бросить и драпать со всех сапог. Тоже, кстати, заговоренных на четверть версты безустального галопа.
      – Паучиха-то у тракта с прошлого года сидит, каждые две недели на промысел выбирается, – вкрадчивый шепот змейками полз в уши, Данька едва удержался, чтобы не помотать головой, сбрасывая назойливых гадов. – Небось прикопилось там уже порядочно, одно приданое купеческой доченьки чего стоит, на трех телегах везли… И тебе хоть одну прихватить надобно – чего сразу не заберешь, охотники за дармовой поживой мигом разметут.
      – Ну дык! – парень гордо расправил плечи. Немалой, кстати, ширины, любое чудище должно оценить. Особенно когда глодать станет. Не учи, старик, ученого! Есть у меня телега, и кобылка мышастой масти по кличке Капустка тоже есть. Маленькая, плешивая, однако повыносливее иного битюга будет. Свезет и купцовы шелковые отрезы, и горняковы щиты, серебром по краям обшитые, и леснянских куниц, ежели еще не погнили. В одном ты прав, неклюд: давно паучиха на тракте сидит, а тракт наезженный.
      Правда, отдал Данька за Капустку с телегой единственную свою рубаху, новехонькую, только с торжища, а в случае неудачи обещался год у их владельца за кукиш без масла пробатрачить. Ну да ничего, паучиха не девка, к ней и с голой грудью в гости можно. Куртку поплотнее запахнуть – и сойдет.
      На сей раз колдун задумался надолго.
      – Зелье?
      – Эге…
      «Ну ты и сказанул! Какой же дурак без него в паутину сунется?!»
      Зелье, сиречь эликсир животельный, обошелся Даньке в пять золотых. И то по дешевке, потому как у знакомого ведуна. Сам ведун употреблять сей продукт по назначению отказался. Дескать, и кости у него к холодам ломит, и идти до паучьего логова далеко, а кобыла, как назло, клевера обожралась, пучит ее нещадно, хоть бы вообще не сдохла. Струсил, короче. А пять золотых Данька под залог обручального кольца у ростовщика взял. Высосет его паучиха – и кольца, тремя годами службы в работниках оплаченного, не надо: отгорюет златокосая Шарася положенный срок, да и выберет себе нового жениха, поудачливее. А вернется – будет на что и кольцо выкупить, и свадьбу справить, и домишко свой отгрохать. Двухэтажный, с резным коньком, как Даньке с детства мечталось.
      От мыслей о Шарасе пивное пятно встало горбом. Парень поспешно заложил ногу за ногу, и, кашлянув для храбрости, одним глотком выхлебнул плескавшиеся в кружке остатки, уже выдохшиеся и горькие. Мол, шел бы ты, старый хрыч, ночным погостом, или чем там чернокнижники вроде тебя шляются.
      Как же, держи торбу шире! Колдун наклонился вперед и так вперился в Даньку своими крысиными гляделками, что пиво всерьез задумалось, вниз ему течь или вверх.
      – А об удаче позаботился?
      – Чего-о-о? – мыкнуть на такое заявление оказалось выше Данькиных сил. – Дык она же того… не наколдовывается? – неуверенно припомнил парень. Даже присловье такое есть: без удачи и маг заплачет.
      – Это у самопальных ведьм не наколдовывается, а у толковых чародеев – запросто, – мертвой осенней листвой шелестел колдун, заметая ею, как зеленую травку, все доводы разума. – Ну что, сторгуемся?
      У парня, несмотря на только что выпитое пиво (три кружки, между прочим, на последние медяки, для храбрости!) пересохло в горле. Удача, она, того, штука нужная! Даже понужнее меча с зельем будет: много их там, мечей и склянок, под паутиной валяется. Три рыцаря на паучиху ходили. Два ведуна, то бишь мага боевых. Дружок Данькин, по пьяни, перед девками хотел выхвалиться – тот, правда, назавтра обратно прибежал, зубами щелкая. До сих пор дома отсиживается. Ну, по огороду до нужника еще пройдется, а в лес ни ногой, хоть до паучихи без малого день пути. Издалека увидал, как она харчит кого-то – хватило.
      А сколько там еще случайных проезжих, дураков да героев в паутинных люльках куколками сухими висит – только они перед смертью и считали. К кому себя относит Данька, парень еще не определился. Но твердо знал: так дальше жить нельзя. Горбатишься на хозяина от рассвета до заката, всех радостей – поесть да с девкой в стогу поваляться, если чуток сил осталось. А жизнь-то, она такая – оглянуться не успеешь, как ни девкам, ни друзьям не нужен станешь, а своего ничего не нажил. Нет уж, лучше к паучихе в лапы…
      – Показывай свою удачу, коли не шутишь! – нарочито грубо потребовал Данька.Рыбка клюнула. Оставалось только аккуратненько подсечь.
      Колдун бережно, как величайшую ценность, достал из кармана обрывок тонкой волосяной веревки и не спеша, тщательно выплетая пальцами, затянул на ней три обманных узелка. Данька такими младшую сестренку забавлял: с виду узел как узел, а потянешь за концы веревочки, он и разойдется, только щелкнет негромко.
      – И чего? – не утерпел он.
      – И того, – колдун бросил веревочку на стол, ровнехонько между собеседниками. – Если понадобится тебе удача, пожелаешь ее и распустишь узелок.
      – А сколь ты за нее просишь? – Данька и на обычном-то рынке торговаться не умел, мигом блеском глаз себя выдавал. А прожженный старикашка так и вовсе хомутом на шею влез, ножки свесил.
      – Используешь один узел – мне треть добычи отдашь, два – две, три – со всей расстанешься.
      – Аааа, хитренький, – позабыв, с кем разговаривает, возмущенно завопил Данька. – А ежели не сработает?!
      – Хоть один не сработает – не плати, – сухо отрезал колдун. – Но учти: если сработает, а ты мне солжешь или трофеи утаишь, я мигом узнаю. И тогда уж пеняй на себя: всю оставшуюся жизнь без удачи проходишь!
      Данька мялся еще добрых полчаса. Исходил красными пятнам, кочевряжился, делал вид, что уходит и снова возвращался, надеясь выторговать у паскудного неклюда хотя бы четвертушку существующих пока что только в воображении сокровищ, а сам изначально знал: согласится. На что угодно согласится, лишь бы к его дурной, вызванной отчаянием отваге добавилась хоть малая толика удачи.