– Недавно ко мне приходил Опарыш… – многозначительно начал Хорв, поглядывая, проникся ли парень громадной ценностью этого сообщения.

– О! – как можно выразительнее поддакнул Джай, словно главу обережи почтил своим визитом сам Иггр, а не профессиональный нищий, чье меткое прозвище напрочь вытеснило настоящее имя из памяти даже самого Опарыша. – И?..

Довольный начальник качнулся особенно виртуозно и продолжил:

– Он сообщил мне, что видел, как трое местных охотников загнали четвертого – горца... Ну знаешь, такого, с косой, в бабской рубашке...

– Да, господин Хорв, – устало подтвердил Джай. Денек в его клине^[13] выдался хлопотный: целый семерик уличных краж, два убийства и покушение, причем на самого обережника, от загнанного в угол вора. А тут еще этот праздник Вознесения Невесты, чтоб ее Иггр побрал (причем самым развратным способом!), в который город и так напоминает бурлящий котел. – Я прекрасно знаю, как выглядят «сороки».

– Жители гор, – с нажимом поправил глава. – «Двуединый равно взирает на всех своих чад...»

Хорв сделал паузу, и Джай со вздохом продолжил цитату из Божественного Устава:

– «…и посему негоже им взирать друг на друга иначе». – Только «сорока», она «сорока» и есть. Пестрая, вертлявая, крикливая и вороватая. – Так что там с этим… горным жителем?

Глава обережи наконец сел и начал копаться в бумагах. Как вскоре выяснилось, целью его поисков был вовсе не донос Опарыша, а собранный любимой супругой мешочек, из которого Хорв добыл сморщенное яблоко и черствый даже на вид бутерброд.

– Похоже, те трое ему угрожали, и этот кретин прыгнул в воду. – Начальник взирал на иноземцев, как заповедано, но с тем же усердием претворял в жизнь следующую строку Устава: «А единственным мерилом людей служат их деяния».

Джай присвистнул. Обычно горожане кидали в канал то, что выплывшим видеть не желали.

– Вот именно. – Хорв скрипнул зубами о бутерброд, поморщился, отложил его на край стола и занялся яблоком. – Обережник у ворот вспомнил горца с корлиссом и его грамоту, вроде бы настоящую, но без оритской печати. А глава гильдии охотников утверждает, что на этом семерике никому ее не ставил. Улавливаешь?

– А то, – вздохнул парень. – «Соро»… Чужак решил уклониться от налога, а местные его выследили и такого наобещали, что он предпочел утопиться. Или принял Дах’Тоор за обычную реку и понадеялся его переплыть.

– Верно. Вот и действуй.

– Вообще-то моя смена уже… – рискнул напомнить Джай, но начальник откровенно проигнорировал позорное малодушие подчиненного. Какие могут быть смены, если город тонет в пучине преступности, и доблестная обережь должна не покладая рук тащить его обратно?! Тем более что среди «дневных» Джай оказался единственным неженатым, бездетным и не обремененным чахлой матерью-старушкой, которая выплакала все глаза, ожидая единственного сына с тяжелой и опасной работы (когда напарник Джая рассказывал Хорву эту душещипательную историю, удержаться от слез не смогли даже видевшие означенную старушку – причем отнюдь не на смертном ложе, а в рыночных рядах, где она исключительно для развлечения, чтобы было с кем поточить лясы и полаяться, торговала карамельными орехами).

– Так мне организовать поиски горца, его трупа или предполагаемых убийц? – упавшим голосом уточнил парень.

– Предполагаемого трупа… – Успевший задуматься о чем-то другом начальник тряхнул головой и поправился: – То есть кого-нибудь из трех, а уж в застенках разберутся. Кстати, корлисса утопшего, то есть без вести пропавшего в канале горца, твой напарник уже нашел и привел, можешь забрать.

– Зачем?

– Затем, что перед нашей дверью он уж точно ни к чему, – резонно заметил Хорв, выкидывая огрызок в окно. Под ним кто-то сдавленно ругнулся, но заявить более решительный протест не посмел.

– А мне что с ним делать?

– Подшей к делу, – ехидно фыркнул глава. – Ну подари кому-нибудь или продай. Будет тебе вместо сверхурочных.

– Вместо?! – попытался возмутиться обережник, но начальник уже махнул ему на дверь и подчеркнуто углубился в первую попавшуюся бумагу. На премиальные Хорв был скуп, как йер в едальне, зато позволял и даже поощрял полулегальные заработки вроде наследства покойного «сороки». Денег на содержание городской обережи власти выделяли мало, и глава предпочитал тратить их на хорошее оружие и осведомителей, справедливо полагая, что если бандиты будут бояться обережников, а не наоборот, то с голоду те не помрут.

По пути через участок и двор Джай перебрал в уме друзей, мечтающих получить в подарок взрослого самца-корлисса (точнее, констатировал отсутствие таковых), затем врагов (но настолько жгучей ненависти он ни к кому не питал) и, наконец, вспомнил о скупщике краденого, чью лавку обережь не прикрывала из корыстных соображений: там можно было продать и купить абсолютно все. Даже если вам понадобился ночной горшок Приближенного, а от тестя, напротив, хотите избавиться. Другое дело, сколько ее владелец брал за посредничество… Может, удастся сплавить туда и корлисса? В последнее время у богачей пошла мода на цепных кошек, Хромой Крыс наверняка найдет кому его предложить…

Напарника, разумеется, уже и след простыл. Выслужился с поимкой корлисса, сдал дела и поскорее смылся, пока его не успели припрячь по новой. Джай занимал должность семерного и мог не только упрашивать соратников, но и приказывать им (что, правда, делал редко и с большой неохотой, обычно они работали одной дружной командой). Увы, для этого их сначала надо было отловить, а уже заступившая на посты ночная смена для подсобных работ не годилась – у них был свой старшой.

Охотничий кошак смирно сидел на привязи у каменного столбика, с надеждой вглядываясь в проходящих мимо людей. Здоровенная, мордатая зверюга, в холке чуть ли не по пояс человеку. Крысу небось одним взмахом хвоста прихлопнет!

С домашними усатыми-полосатыми Джай не шибко ладил, а посему приблизился к кошаку с немалой опаской, на всякий случай наметив пути к быстрому отступлению. Однако корлисс почти не обратил на человека внимания, а когда тот отвязал поводок, кротко встал и поплелся за новым хозяином.

Первую сотню шагов обережник не спускал со зверя глаз, вздрагивая от каждого шевеления усов, потом только изредка посматривал, а там и вовсе забыл, погрузившись в раздумья.

Конечно, для очистки совести можно нанять ребят и пошуровать в канале баграми, но шансы что-либо выловить нулевые. Хотя однажды таким способом труп все-таки нашли – пусть не тот, зато совершенно свежий, буквально пять минут назад брошенный в воду выше по течению; схваченные уже к вечеру преступники были так изумлены, что даже не стали отпираться.

Пожалуй, проще разыскать тех трех охотников. Хорошенько припугнуть, намекнуть, что у него имеется свидетель их Иггронеугодного деяния (хотя затащить Опарыша в здание суда удастся разве что на веревке, и то он вовсю будет изображать глухонемого и припадочного) – признаются, как миленькие, и без трупа. Вряд ли судья будет к ним слишком суров: чужак, горец, да еще и жулик (впрочем, это равнозначные понятия). Может, даже штрафом отделаются.

Наметив план действий, Джай почувствовал себя куда увереннее и, расправив плечи, вразвалочку – для солидности – двинулся к дому знакомого охотника.

***

Канальный журавль протестующе заскрипел и выгнулся коромыслом, как его болотный собрат, принявший за лягушку кончик хвоста дремлющей в тине крары^[14]. Натянувшаяся цепь зазвенела от отчаянных рывков, ЭрТар перевалился через низкий парапет и плюхнулся в невысыхающую лужу под журавлем – грязную, зато упоительно теплую. Горца так колотило, что он даже не пытался встать, изо всех сил цепляясь за ускользающее сознание, упустить которое нельзя было ни в коем случае. Выбраться из бездонного потока и захлебнуться в луже – такой дурацкой смерти врагу не пожелаешь!

Немного отпустило. Парень перевернулся на спину, хватая ртом воздух и только что не помогая себе горстями. Ни рук, ни ног он не чувствовал, но хотя бы их видел, как и чудом уцелевший на предплечье мыслестрел. Благословен будь неизвестный вредитель, отломавший у журавля противовес, из-за чего тот свесил крюк с ведром до самой воды!

Из соседнего дома вышла тощая тетка с двумя бадейками, брезгливо покосилась на отмокающего в луже «пьянчугу» и, обойдя его по широкой дуге, направилась к соседнему журавлю. ЭрТару объятия лужи уже тоже не казались столь нежными – солнце окончательно скрылось за горизонтом, и холод подземной реки начал потихоньку просачиваться наружу.

Грязь разочарованно чмокнула на прощание. Горец поскорее ухватился за стояк журавля, сдуру глянул вниз, на разочарованно ревущий поток, и чуть было снова туда не ухнул. Зато давешняя лепешка на месте не усидела – вместе с добрым жбаном воды. Нет, так дело не пойдет! Надо срочно плестись к какой-нибудь знающей бабке с припарками-растираниями или в храм к йерам. Те, конечно, помогут ему быстрее и качественнее, к тому же без лишних вопросов (Иггр и так все знает, а его слуги якобы отринули суетное любопытство), но потребуют отплатить добром за добро, и желательно вперед – или хотя бы показать, что твой браслет полон. Оритских же знахарок ЭрТар, разумеется, не знал, да и вряд ли те окажутся более милосердны – особенно учитывая, как он сейчас выглядит.

Но подыхать от холода под чьим-нибудь забором горец тоже не собирался, как и полагаться на внезапную щедрость Светлого. Оставалось только одно, проверенное веками средство.

Первый семерик шагов дался через скрежет зубовный, второй – просто с трудом, зато примерно на третьей сотне с парня капала уже не только вода, но и пот. Что думают о носящемся туда-сюда вдоль канала человеке жители окрестных домов, охотника мало волновало. Жизнь важнее репутации. Остановился он, лишь когда разгорячившееся сердце изъявило желание выскочить из груди и побегать с ним наперегонки.

Умирать расхотелось совершенно, парня охватило лихорадочное возбуждение, которое, как он знал по опыту, через пару часов сменится полным упадком сил. А посему к этому времени необходимо отыскать местечко, куда падать, и желательно помягче.

Во-первых, надо найти Тишша. Кошак у него покладистый, пойдет за кем угодно и будет добросовестно выполнять любые команды – пока не увидит настоящего хозяина. Раз ЭрТар поручил ему пасти главу гильдии, то кис, скорее всего, за ним и увязался. Во-вторых, – горец плутовато ухмыльнулся – можно заодно попробовать разыграть краснорубашечника, прикинувшись моруном. Правда, те обычно деньгами не берут, но если глава снова успел насквашиться, то дело должно выгореть.

Горец критически оглядел себя с ног до груди. Для моруна видок в самый раз, но в том-то и беда – по городу он так далеко не уйдет. Народ нынче пуганый пошел, сначала камнями швыряется, а потом уж присматривается, живой был или нет…

Вернувшись к журавлю, ЭрТар заставил его клюнуть воду и подтянул к себе наполненное до краев ведро. Тоскливо в него поглядел, занес над головой, зажмурился и подумал, что если не умрет сейчас, то будет жить вечно.

Большая часть грязи вернулась в лужу, меньшая осталась хлюпать в сапогах. Горец трясущимися руками выжал айсту со штанами и надел обратно, с трудом разобравшись, что из этих серых половых тряпок что. Второй пробежки было не миновать, но оно даже к лучшему – и одежда быстрее высохнет, и до площади скорее доберешься.

Кстати, а где она? То уйти от нее не мог, все дороги туда выводили, а когда действительно понадобилась, даже спросить не у кого, Иггр их всех побери…

Двуединый, похоже, сегодня только тем и занимался, что пытался обратить ЭрТара в свою веру. Над городом поплыл тягучий звон медного гонга^[15], и над каменными столбиками вдоль домов заплескались огни Иггра (в просторечье «божьи рожки») – два языка пламени, синий и красный, сквозь которые можно было безбоязненно пронести руку, попеременно ощутив жар и холод. Тьму они разгоняли неважно, но, по крайней мере, намечали контуры улиц, а Двуединому в такие вот безоблачные ночи открывался чудный вид на рассыпанные во мраке огненные снежинки городов – чтобы знал, куда ниспосылать свою благодать.

Увы, горец в который раз счел усилия божества простым совпадением и уверенно почесал на звук гонга.

Иггр не на шутку обиделся и сменил нахально обглоданный пряник на свой пресловутый кнут.

Конечно, бегать по городу не запрещено, но и одобрения властей это невинное занятие почему-то не вызывает. Именно поэтому, услышав впереди самоуверенный, громкий и размеренный топот подкованных сапог, горец на всякий случай свернул за угол, пропуская ненужного свидетеля.

Действительно, обережник. Мостовую, беззаботно посвистывая, пересекал белобрысый увалистый парень примерно одного возраста и роста с ЭрТаром. На правой руке обережника посверкивал идеально начищенный мыслестрел, к услугам левой из-за пояса торчала рукоять плети. Скрещенные за спиной фьеты рожками выступали над плечами, придавая тени гротескный вид.

На поводке оритский страж вел покорно переставляющего лапы Тишша.

ЭрТар поднял глаза к кусочку звездного неба в просвете между крышами, поделившись с ним красочным предположением об интимных взаимоотношениях Темного и Светлого Иггра. Горцы вообще не шибко уважали Двуединого, предпочитая ему древних радков^[16] и гадков^[17]. Да и к тем относились скорее по-дружески.

Попадаться в лапы обережникам нельзя ни в коем случае, они слупят с незадачливого охотника вдвойне – чтобы хватило и гильдии и им за усердие. ЭрТар, нервно покусывая губу, огляделся в поисках озарения, и оное милостиво явилось своему верному почитателю: между домами, на протянутой из окна в окно веревке шевелила рукавами на ветру белоснежная стая рубашек, возглавляемая ярким женским халатом.

Взобраться к ним по водосточной трубе для горца было минутным делом.

***

– О, великомудрый сын итыллы^[18]!

– Чего? – Джай растерянно уставился на выскочившего, казалось, из-под земли и тут же павшего ниц человека в белом тюрбане. Полы длинного широкого одеяния павлиньим хвостом расцветили мостовую.

– Это ест’ такой священный жывотный, – пояснило дивное существо, так истово отбивая поклоны, словно на сапогах обережника было намалевано по Иггрову лику. – Вэс’ наш плэмя каждый день поминат’ его в беседа и приносыт’ дары пища. Но да пребудет с ним миласт’ Иггр, а я быть смиренно малит’ тебя ответ на вопрос: где ты взят’ этот кошка, э?

– Ну вообще-то… да кто ты такой? – спохватился обережник, наконец вспомнив о своей суровой должности. Корлисс, ошарашенный не меньше него, одновременно шипел и тянулся к незнакомцу, жадно поводя носом. Джай на всякий случай покрепче перехватил поводок.

– Э-э-э! – просиял челобитец, в знак дружбы по обычаю «сорок» прижимая правую руку к груди. – Слюшай сюда, дарагой, сейчас я все тэбэ сказат’!!!

…Уже на пятом предложении Джай напрочь потерялся в потоке изливаемых на него стенаний, подробных биографий, кажется, всех жителей Хэллийских гор и жалоб на непутевого родственника, сквозь которые с трудом пробивалась суть рассказа: два брата-горца договорились встретиться вечером «на балшой-балшой каменный место» (обережник снисходительно ухмыльнулся, прощая диким людям незнание равнинного наречия и, похоже, самого понятия «площадь»), однако один из них туда почему-то не явился (Джай сочувственно покачал головой, но ничего говорить пока не стал – а вдруг и впрямь всплывет, то есть найдется!), и второй, охваченный «балшой-балшой тревога», отправился искать его по «балшой-балшой шиул^[19]», пока не «увидэт’ в рука балшой-балшой воин кошка брат и узнат’ его».

Кошак, кстати, вроде бы определился и, радостно урча, рвался к горцу, который от рассказа уже перешел к цветастым благодарностями за «находка глюпый животный» и обещаниям «отдат’ брат, как тол’ка встрэтыт».

Джай, в последнюю секунду опомнившись, отдернул машинально протянутую руку с поводком.

– Ну… вообще-то… понимаете, это вещественное доказательство… – Сердце у парня было доброе, но уже через месяц службы в обережи покрылось кольчугой здорового скептицизма, а спустя год к ней добавилось профессиональное чутье на ложь, которое в данный момент подавало явственные, хоть и маловразумительные знаки.

– Хэй-най, я заплатыт’ тэбэ за стараный! – оскорбленно вскинулся горец, схватился за широкий рукав и горестно охнул: – Пазор на мой голова, забыт’ браслет дома! Но ты ведь знат’ лавка мой дядя, «Тры горскый лэпешка», да? Хады утрам к нэму, я там жыть! Ты нэ думай, я нэ обманывай – сначала дэнга, потом кошка! Можэт, сам брат прийти, он тэбэ и платы…

Пожилого ловкача ВадНэса, стараниями которого у оритских живодеров не было проблем со сбытом падали, Джай действительно знал, и родни у оного водилось больше, чем он сам мог упомнить (а у какого горца ее нет)?! Тащить кошака через полгорода к Хромому Крысу или вести к себе домой обережнику совершенно не хотелось – лучше сбагрить его с рук сейчас, а за бусами зайти утром… и порадоваться такому раскладу, если бы не гаденькое ощущение, что собеседник на это и рассчитывает.

– Не придет, – решившись, брякнул парень. – Утоп ваш брат в канале, только кошка… (Джай для верности наклонился и заглянул корлиссу под хвост), то есть кошак, и остался.

– О горэ, горэ! – пуще прежнего возопил странный проситель, для вящего эффекта сгребая с мостовой горсть пыли и тонкой струйкой высыпая себе на макушку. – Что я сказат’ наш бедный мат’?! Как показаться на могила отэц?! Добрый чэловэк!!!

Горец подполз поближе и, вцепившись в широкую обережную штанину, начал не то целовать ее край, не то зычно в него сморкаться.

– Нэт брат, нэт и кошка, беры его сэбэ! А за это давай поехат с мой малэнки-малэнки сэмья – жэна, мать жэна, три сэстра и семеро детей – в наш шиул и рассказать всем о последний час бэдный ЭрТар?! Слюшай, дарагой гост будэш – в любом дом плакай гор’ка, скваш тэбэ наливай, булка с маком корми!

– Балшой-балшой? – скептически уточнил Джай, наконец сообразив, что его смущает в горце.

– Самый-самый! – заверил тот. – Э-э-э-э… что ты так на мэна смотри?

– От тебя тиной пахнет, – ледяным тоном отчеканил обережник. – Ку-у-уда?! А ну, стоять! Стой, «сорока» паршивая, не то стрелять буду!

Слова у Джая обычно не расходились с делом, тем более что обычно после них преступники решали, что терять уже нечего, и начинали сами палить почем зря. Поэтому так и не поднятый мыслестрел целиком лег на совесть Тишша, который, увидев, что обожаемый хозяин снова куда-то драпает, с душераздирающим мявом кинулся вдогонку.

Обережника сдернуло с места, как двуколку за подхлестнутым ящерком. Поводок врезался в запястье, затянувшись на нем мертвым узлом и окончательно лишив возможности воспользоваться висящим на той же руке мыслестрелом.

Честно говоря, у Джая не было ни малейшего желания преследовать дурноватого горца: тот мчался, как ошпаренный козел, только что не отталкиваясь ногами от стен в особо узких проулках, а самое большее, что ему грозило, – штраф в два серебряных браслета или месяц исправительных работ по очистке сточных канав. Убедившись, что поводок ему не распутать, парень попытался затормозить пятками, опрокинулся на бок и позорно поволокся за кошаком. Тот убавил прыти, но остановиться и не подумал. Обережник браво пробороздил лужу, честно поделил между двумя крысами кучку картофельных очистков, скользнул по чему-то мягкому и охотно размазавшемуся, после чего, окончательно озверев, подтянулся на поводке и наконец содрал его с руки.

Кошак радостно поддал жару. Обережник неуклюже вскочил, тряся ноющей рукой и озираясь. Мягкое и липкое оказалось всего лишь гнилым овощем, в такой тьме малопригодным для опознания: на площади в ночь Вознесения Невесты «божьи рожки» не горели. Это отпугивало любопытных лучше приказов, угроз и обережи, ибо означало, что на брачное ложе будет восходить не только Светлый (которому и так свечку держать не надо), но и Темный (предпочитающий вершить свои дела во мраке), связываться с которым не хотелось никому. Вдобавок горца угораздило выскочить на площадь как раз возле стены святилища, где народ и в ясный-то день не шибко толпился.

Джай уже навострился дать задний, и весьма быстрый ход, но напоследок глянул на свою несостоявшуюся добычу и окончательно убедился, что горцы безнадежно больные на голову, зато очень даже здоровые на все остальное. Потому что этот засранец на бегу выхватил кинжал, подпрыгнул, глубоко вонзил лезвие в забор, подтянулся, одновременно изворачиваясь всем телом, что тот корлисс, забросил ноги на край стены, потом навалился на него животом, выдернул клинок, нагло подмигнул обережнику и соскользнул во двор святилища. Только ветки по ту сторону забора затрещали. Кошак сиганул следом, без труда взяв высоту в два человеческих роста.

У парня потемнело в глазах от такого святотатства. Не то чтобы он был особо ревностным иггрианцем – ну, жертвовал на храм положенный семерик заработка, честно выстаивал на выходных и праздничных службах, несколько раз покупал ирны, но на этом его общение с Двуединым и заканчивалось. Чем таким таинственным и запретным занимаются дхэры в своем обиталище (в народе, кстати, метко именуемом гадюшником), его совершенно не волновало.

Зато однажды ему с напарником поручили унести от этих ворот труп вора, сдуру сунувшегося в святилище. Напились потом оба вдрызг, и все равно еще неделю кошмары снились…

Лучше бы этот кретин утонул в канале.

А если дхэры узнают, что в храм его загнал он, Джай…

Обережнику стало совсем «весело».

– Эй, ты! – без особой надежды на ответ прохрипел он, так и не определившись между криком и шепотом – менее эффективным, зато куда более безопасным. – Выходи оттуда немедленно!

«Трижды ха и кабаний хвост!» – как говаривало оритское жулье, символично оттопыривая мизинцы на обеих руках (хотя два у Иггра было вроде бы только лика).

Джай тоскливо сглотнул заготовленную для плевка слюну, вытер потные ладони о штаны и, подойдя к растущему у самой стены дереву, врастопырку полез вверх между стволом и каменной кладкой.

Глава 5

…с той поры и до скончания веков Он один ниспосылает нам жизненный свет и могильную тьму, добро и зло, удачу и скорбь, награждает, искушает и карает. И нет ему равных ни в ночи, ни под солнцем, ибо сотворены они Им и Ему повинуются...

Божественный Устав

Как известно, все плохое в человеке от Темного Иггра, а хорошее – от Светлого и равно угодно Двуединому. Формально не различались и Его служители: носили одинаковые одеяния и знаки, обладали изначально равной силой Взывания (с годами и опытом она крепла) и читали одни и те же проповеди. Однако все прихожане знали, к кому лучше обратиться за ирной плодородия, а кто быстрее изведет мышей или усмирит взбунтовавшихся рабов. Но, по большому счету, все это было по плечу любому йеру.

При таком раскладе твори, казалось бы, что угодно – какой-нибудь из божьих ликов да улыбнется, да вот беда: понятия о награде у них были разные. Если последователей Светлого Иггра ждали семь лет пиров и увеселений с последующим возрождением в человеческом облике, то Темный и сам был не прочь поразвлечься с уподобившимися ему людишками, причем весьма своеобразно, а очередную жизнь им предстояло провести в виде дикой твари вроде крысы или, того хуже, растения.

К «темным» йерам это не относилось: они и на том свете оставались верными слугами божества – кол там заточить, крючок подать, дыбу смазать, чтобы не скрипела…

Вот Приближенный Архайн и тренировался – между потолком и полом неподвижно, будто распятое на невидимой паутине, висело обнаженное мужское тело. Голова с сосульками седых волос бессильно свешивалась на грудь, живот и ноги обвивали потеки крови, медленно капавшей в лужицу на полу.

Йер бросил остывший прут поперек жаровни, отошел к столу, черканул пару строк и плеснул в стакан вина. Небольшая передышка только обостряет ощущения – как жертвы, так и экзекутора. Разумеется, трактат «О пределах выносливости тела и рассудка человеческого» вряд ли выйдет за пределы храма, однако и здесь принесет немалую пользу – на некоторых людей увещевания Светлого Иггра о праведной жизни почему-то не действовали, приходилось вразумлять их с помощью Темного.

К тому же творческий процесс всегда интереснее результата.

Посещать святилище дозволялось только Приближенным, йерам высшего храмового чина. Но если остальная шестерка заглядывала сюда только во время обрядов или по зову дхэров, то Архайн высоко ценил здешнюю тишину и уединение, обустроив себе уютную рабочую комнату, даже с диванчиком. Хозяева не возражали. Кажется, их это даже забавляло – как ужимки домашней кошки, играющей в своей корзинке с пойманной мышью.

О нет, Архайн не страдал от излишнего честолюбия. Умный кот не станет бунтовать против человеческой власти, а заодно опеки и кормежки, даже если это всего лишь огрызки с хозяйского стола.

Ему вполне достаточно быть первым среди котов.

В спину дохнуло ветром, словно незапертая дверь распахнулась от гуляющего по коридорам сквозняка. Но в святилище, казалось, даже пылинки со времен божественной битвы парили на одних и тех же местах, а нижняя петля имела обыкновение негромко поскрипывать, предупреждая йера о незваных гостях.

Зато хозяева в дверях не нуждались. В неярком свете единственной свечи, оттеняемой алым маревом жаровни, мантия дхэра казалась абсолютно черной. Морда терялась в складках капюшона – словно ее там не было вовсе, а бархатная материя облегала сгусток тьмы.

– Архайн-н-н… – свистяще дохнула она.

– Да, господин? – Йер обернулся и с тщательно отмеренным почтением склонил голову: чуть выше – оскорбить хозяина, чуть ниже – унизиться самому.

– Покой святилища оберегается твоими заботами?

– Да, господин. – Поклон поглубже, так ведь и тон опаснее.

– Почему же тогда он оказался нарушен двумя чужаками?

Архайну страшно захотелось выругаться, причем Иггровым именем; Темный бы не обиделся, но за дхэра Приближенный не ручался. Опять это семижды проклятое ворье ищет легкой поживы, позабыв о тяжкой смерти! Причем как раз когда он настроился на любимую работу, и она так хорошо пошла!

– Госп… – Йер все-таки выругался. Хозяин исчез так же бесшумно и молниеносно, как и явился, дабы ткнуть обленившегося «кота» в погрызенный мышами сыр. А, пропади оно пропадом! Все равно ночь безнадежно испорчена.

По раздраженному взмаху руки «паутина» исчезла, пытаемый кулем рухнул на камни.

– Сегодня тебе везет, раб, – отрывисто бросил Архайн, залпом допивая вино и ставя кубок на стол. Человек на полу медленно подтянул под себя колени, напряг дрожащие руки и кое-как поднялся. – Иди в святилище и отыщи проникших туда идиотов. Убей обоих. Хотя… Нет. Одного приведи живьем. Любого. Я хочу узнать, что им здесь понадобилось, кто они и как проникли в храм.

– Да, повелитель, – безжизненно подтвердил мужчина, переводя стеклянный взгляд на дверь. – Я выполню все, что вы желаете.

– Так пошел вон! – Вдогонку свистнула плеть, оставив на спине раба кровавый прочерк. Человек пошатнулся, на мгновение сбившись с шага, однако в его лице по-прежнему не дрогнуло ни жилки.

Архайн снова наполнил бокал, отсалютовал им висящему на стене диптиху с ликами Иггра и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги к оставшейся не у дел жаровне. Тратить на незваных гостей больше одного взмаха плети йер счел непозволительной роскошью.

Все равно перелезть через стену святилища в обратную сторону невозможно.

***

Темнота внутри не шла ни в какое сравнение с темнотой снаружи. Если ночная Орита напоминала амбар с расхрабрившимися мышами, то сейчас Джай словно провалился в могильный склеп. Все городские звуки остались за стеной, обережнику удалось прихватить с собой только шарканье подошв по гравию. Как ни пытался он ступать осторожнее, камушки продолжали скрежетать друг о друга, словно ябедничая рыщущим во мраке стражам. Что они из себя представляют, Джай старался не думать – порождения Темного были многочисленны и разнообразны, а уж для своего-то святилища он не поскупится.

Горца с его кошаком они, похоже, уже сожрали.

Обережник заставил себя сосредоточиться и оценить обстановку с точки зрения стража закона, а не объятого ужасом воришки. С площади казалось, будто между святилищем и оградой от силы четыре семерика шагов, но на деле было раза в полтора больше. Ни собак, ни прочих сторожевых тварей, включая двуногих, двор просматривается от стены до стены. У Джая слегка отлегло от сердца, на разбитые повсюду клумбы он поглядел уже с оттенком пренебрежения: это сколько же ирн на такую ерунду ухлопали! Вместо вон того колючего куста с бледными пахучими цветами целый сад можно было осенить, не всякий богач себе такую роскошь позволит.

А еще за этой дурацкой ботвой очень удобно прятаться.

Обежать святилище и удрать через забор с другой стороны «сорока» не успевал, хоть какой шорох Джай да услышал бы. Значит, горец где-то поблизости: спрыгнул со стены, шмыгнул в ближайший куст и затаился, выжидая, что будет делать обережник.

Возле места приземления беглеца росло аж три куста, заставивших парня мрачно вспомнить игру в «кукушкины гнездышки». Ну и в какое из них сподобилась подкинуть яйцо мифическая птичка? Джаю с детства не везло в угадайку, и соответственно он терпеть ее не мог. А ведь этот гад наверняка его видит и злорадно хихикает, наблюдая за муками выбора!

Ничего не попишешь, придется обшаривать все по очереди…

***

ЭрТар злобно мерз за кустом (тонкий шелковый халат оказался никудышным довеском к мокрой одежде), в то же время искренне восхищаясь упорством противника. Оказывается, среди равнинников тоже встречаются достойные воины, любящие сдобрить жизнь глоточком риска! И это при их-то фанатичном преклонении перед Двуединым!

Кошак следил за опасливо приближающимся обережником, как за снующей в траве крысой. Даже хвост так же азартно извивался. Горец предусмотрительно прижал его ладонью, чтобы, не дай Темному повода, не высунулся из-за куста. А учитывая, что равнинник пер прямо на их убежище, не помешало бы предпринять что-нибудь еще.