Хорошо еще, что Дженни никогда не переносила своего беспокойства на Патрика. Она кормила обоих своих детей с почти навязчивой заботой и терпением. Она отдавала им каждую частичку себя. Плохо было то, что она направляла свое разочарование и гнев на меня и в еще большей степени на Марли. Она потеряла с ним всякое терпение. Он стал для нее козлом отпущения и все делал не так. Каждый его проступок, а таковых было много, подталкивал Дженни еще на один шаг ближе к истерике. Не сознавая, что происходит, Марли продолжал гнуть свою линию с присущей ему комичностью, постоянными оплошностями и безграничным энтузиазмом. Я купил цветочный кустик и посадил его в саду, чтобы отметить рождение Конора. Марли вырвал его с корнями в тот же день и сжевал. Когда я, наконец-то, нашел время для замены разбитой двери, Марли, к этому времени привыкший выходить через образовавшееся отверстие, тут же разбил ее снова. Однажды он исчез, а когда вернулся, в его зубах мотались женские трусики. Я даже не стал ломать голову над вопросом, откуда он их принес.

Несмотря на действие прописанных доктором успокоительных, которые Дженни давала ему все чаще – больше для своего же блага, боязнь гроз становилась сильнее и сильнее с каждым днем. Теперь даже легкий дождик обращал Марли в паническое бегство. Если мы были дома, он просто приклеивался к нам, нервно слюнявя нашу одежду. Если нас не было, он искал укрытия своими привычными методами: делая подкопы под двери, срывая штукатурку и линолеум. Чем больше я чинил, тем больше он ломал. Я не мог угнаться за ним. Это должно было доводить меня до бешенства, но я знал, что Дженни злится на нас обоих в равной степени. Поэтому я начал маскировать его деятельность. Если я находил изжеванные туфлю, книгу или подушку, я прятал улики, прежде чем она их находила. Когда Марли врывался в наш маленький дом, как слон в посудную лавку, я следовал за ним, расправляя ковры на полу, поправляя журнальные столики и вытирая слюну, которую он разбрызгивал по стенам. Прежде чем Дженни успевала что-то заметить, я хватал пылесос и убирал щепки в гараже, где он снова пытался выломать дверь. Я не ложился до глубокой ночи, латая дыры и отчищая грязь, чтобы к тому времени, как утром проснется Дженни, малейшее повреждение было исправлено. «Ради бога, Марли, ты что, смерти себе хочешь? – спросил я его как-то ночью, когда он стоял рядом, виляя хвостом и облизывая мое ухо, пока я пытался скрыть очередное разрушение. – Завязывай с этим делом».

И вот однажды вечером произошел открытый конфликт. Я открыл входную дверь и увидел, что Дженни бьет Марли кулаками. Она истошно рыдала и молотила его изо всех сил, как будто бухала по живой литавре, равномерно по всей поверхности.

– Почему? Ну почему ты все это делаешь? – орала она. – Ну почему ты все ломаешь?

В этот момент я увидел, в чем провинился Марли. Диванная подушка была разорвана, а вся набивка вывалилась наружу. Марли стоял, опустив голову и расставив ноги, словно пережидая ураган. Он не старался улизнуть или увернуться от ударов; он стоял перед Дженни и сносил каждый удар без стонов и жалоб.

– Эй-эй-эй! – закричал я, хватая ее за запястья. – Ну же, остановись. Стоп. Стоп.

Она всхлипывала и тяжело дышала.

– Стоп, – повторил я.

Я встал между ней и Марли и заглянул Дженни в глаза. На меня будто смотрел незнакомец. Я не узнавал ее взгляда.

– Уведи его отсюда, – произнесла она ровным голосом, в котором слышались отголоски недавней вспышки. – Уведи его отсюда сейчас же.

– Хорошо, я уведу его, – сказал я, – но ты успокоишься.

– Уведи его отсюда и пусть он здесь больше не появляется, – повторила она решительно.

Я открыл входную дверь, и Марли выскочил на улицу. Как только я собрался взять его поводок, Дженни добавила:

– Я больше не могу. Я хочу, чтобы он исчез. Я хочу, чтобы он навсегда ушел отсюда.

– Ну хватит, – отмахнулся я. – Сама не понимаешь что говоришь.

– Я этого хочу, – настаивала она. – С этой собакой все кончено. Или ты найдешь ему новый дом, или я это сделаю сама.

Она не могла этого хотеть. Она любила Марли. Она обожала его, несмотря на длинный список его недостатков. Да, она была расстроена, стресс владел ею, она была на грани срыва. Но она передумает. В тот момент мне показалось, что лучше всего дать ей время остыть. Я вышел, не сказав ни слова. Марли носился перед домом, взмывая в воздух и лязгая челюстями, стараясь вырвать поводок у меня из рук. Он был прежним весельчаком, и его настроение явно не ухудшилось после избиения. Я знал, что Дженни не причинила ему вреда. Честно говоря, я временами лупил его еще сильнее, когда мы играли с ним, и ему это нравилось, поэтому он даже требовал добавки. Отличительной чертой его породы была терпимость к боли – он весь состоял из мышц и сухожилий. Однажды, когда я мыл машину на подъездной дорожке, он сунул голову в ведро с мыльной водой. Его морда застряла. Перепугавшись, пес вслепую бросился бежать по газонам и не останавливался, пока со всего маху не врезался в бетонную стену. Однако это не причинило ему вреда. Но стоило в приступе гнева легонько хлопнуть его по заду ладонью или даже строго поговорить с ним – и он выглядел глубоко уязвленным. Для тупоголового дурачка, каким являлся Марли, у него была необычайно чувствительная натура. Дженни не нанесла ему никакого физического урона, но она оскорбила его нежные чувства. Дженни была для него все, одним из лучших друзей в мире, и вот только что она внезапно изменила свое отношение к нему. Она была его хозяйкой, а он ее верным слугой. Если она считала нужным ударить его, он покорно принимал эти побои. По сравнению с другими собаками он не был идеален, но чего у него не отнять, так это преданности. И теперь мне предстояло улаживать конфликт.

На улице я прицепил поводок к ошейнику и приказал: «Сидеть!» Он сел. Я поднял сдерживающий поводок повыше, чтобы подготовить его к прогулке. Прежде чем сделать первый шаг, я положил руку на голову Марли и помассировал ему шею. Он поднял нос и посмотрел на меня. Его язык свешивался вниз, аж до середины шеи. Инцидент с Дженни, казалось, был для него исчерпан, и мне оставалось надеяться, что и для нее тоже. «Что же мне теперь с тобой делать, дурачок?» – спросил я его. Он подпрыгнул вверх, словно на пружине, и лизнул мои губы.

Тем вечером мы с Марли нагуляли несколько километров, и когда я, наконец-то, открыл дверь, он готов был тихо свалиться в изнеможении в углу. Дженни кормила Патрика из баночки с детским питанием, Конор лежал у нее на коленях. Она была спокойна и, казалось, вернулась в свое обычное расположение духа. Я отцепил поводок Марли, и он долго пил воду, пуская небольшие волны к краям миски. Я вытер пол, бросив взгляд в направлении Дженни: она казалась невозмутимой. Наверное, кризис миновал. Наверное, она передумала. Наверное, ей уже стыдно за недавнюю вспышку ярости и она ищет слова, чтобы извиниться. Но когда я прошел мимо нее (Марли следовал по пятам), она сказала спокойным, тихим голосом, не глядя на меня:

– Я говорила серьезно. Я больше не хочу его здесь видеть.

В следующие дни она повторила ультиматум еще несколько раз, чтобы я в конце концов понял, что это не пустые слова. Она не просто выпускала пар, и вопрос не сходил с повестки дня. Мне стало нехорошо. Как бы пафосно это ни звучало, у нас с Марли была настоящая мужская дружба. Он был недисциплинированным, непокорным, инакомыслящим, политически некорректным свободным художником, каким всегда хотел быть я, только смелости недоставало, поэтому я радовался его необузданной живости. Неважно, какой сложной стала жизнь, он напоминал мне о ее простых радостях. Независимо от того, сколько ожиданий было возложено на меня, он никогда не давал забыть, что сознательное непослушание иногда дорогого стоит. В мире, полном начальников, он был сам себе хозяин. От мысли, что с ним придется расстаться, мне становилось плохо. Но ведь сейчас у меня было двое детей, о которых требовалось заботиться, и жена, в которой я нуждался. Мы все были связаны тончайшими нитями. Если уход Марли был так важен для жены, как я мог не уважать ее желание?

Я принялся зондировать почву, напрямую спрашивая друзей и коллег, не хотят ли они взять очаровательного энергичного двухлетнего лабрадора. От кого-то из знакомых я узнал, что по соседству с нами живет человек, который обожает собак и не может бросить их в беде. Но даже он ответил отказом. К сожалению, дурная слава Марли шагала впереди него.

Каждое утро я штудировал специализированные разделы газет, как будто мог найти там удивительное объявление: «Ищу дико энергичного, неконтролируемого лабрадора с множеством фобий. Разрушительные способности не помеха. Заплачу кругленькую сумму». Я находил бойкие предложения о продаже молодых подрощенных щенков, которых почему-то никто не брал. Многие из них были чистокровками, за которых хозяева несколько месяцев назад выложили несколько сотен долларов. Теперь же их отдавали за жалкие гроши или вообще бесплатно. Подозрительное количество этих никому не нужных собак являлись лабрадорами.

Объявления публиковались почти каждый день и были одновременно и душераздирающими и смешными. Со своей выгодной позиции опытного человека я распознал попытки скрыть истинную причину продажи собак. Объявления пестрели солнечными эвфемизмами, описывавшими типы поведения, которые я знал слишком хорошо. «Живой… любит людей… ему нужен большой сад… нужно место, чтобы мог резвиться… энергичный… горячий… мощный… уникальный». В итоге получался портрет собаки, которую невозможно контролировать. Собаки, которая стала помехой нормальной жизни. Собаки, от которой отрекается ее собственный хозяин.

Я улыбнулся про себя: объявления были комичны в своей попытке обмануть. Когда я читал «неистово преданный», я понимал, что продавец имеет в виду «кусается». «Верный товарищ» означало «страдает боязнью разлуки», а «хорошая сторожевая собака» переводилось как «громко и постоянно лает». Когда я видел надпись: «лучшая цена», я знал, что отчаявшийся собаковод на самом деле спрашивал: «Сколько нужно доплатить, чтобы вы избавили меня от этого субъекта?» Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Я не пасовал перед трудностями и не верил, что всегда оптимистичная Дженни изменилась. Мы были не из тех, кто излагает свои проблемы в рекламных объявлениях. Несомненно, с Марли у нас возникали трудности. Он был абсолютно не похож на тех величественных собак, рядом с которыми прошло наше детство. У него была масса вредных привычек и плохих манер. Этот вердикт вынес бы ему любой присяжный. Но он был уже не тем глупым щенком, которого мы привезли домой два года назад. Со своей стороны, он тоже старался. В наши обязанности как его хозяев входило вышколить его согласно нашим запросам, но, с другой стороны, необходимо было научиться принимать Марли таким, какой он есть. И не просто принимать, а ценить его и его неукротимый собачий дух. Мы принесли в свой дом живое, сопящее существо, а не модный аксессуар, чтобы поставить в угол. Хороший или плохой, он был нашей собакой. Он был частью нашей семьи и, несмотря на все его недостатки, стократно вернул нам нашу доброту. Подобную преданность невозможно купить ни за какие деньги.

Я не был готов бросить его.

Пока я ни шатко ни валко подыскивал Марли новый дом, я продолжал с рвением работать с ним. Моя личная «Миссия невыполнима» заключалась в следующем: перевоспитать эту собаку и доказать Дженни, что наш пес достоин остаться. Проклиная недосып, я начал подниматься на рассвете, усаживал Патрика в прогулочную коляску и направлялся на побережье, чтобы подвергнуть Марли новому испытанию. Сидеть. Замри. Лежать. Рядом. Мы повторяли команды снова и снова. В моем голосе звучало отчаяние, и Марли, казалось, это чувствовал. Сейчас ставки были слишком высоки, все было по-настоящему. Когда он не совсем понимал это, я произносил следующую фразу, не смягчая ни слова: «Мы пришли не ради того, чтобы тратить время впустую, Марли. Понимаешь? Давай-ка». И мы отрабатывали все команды заново, а мой помощник Патрик хлопал ручонками и кричал своему большому палевому другу: «Пиятиль! Уэээ-о!»

К тому времени, когда я снова записал Марли на занятия, он уже перестал быть тем малолетним преступником, с которым я показался там в первый раз. Он все еще был диким, как кабан, но теперь он уже знал, что я его начальник, а он мой подчиненный. На этот раз почти не было рывков к другим собакам, никаких неконтролируемых побегов и обнюхиваний. Все восемь занятий я держал его рядом на коротком поводке, а он был счастлив до небес работать совместно. На нашем последнем занятии инструктор – спокойная женщина, полная противоположность мисс Строгий Взгляд, – вызвала нас вперед. «Итак, – сказала она, – покажите, что вы умеете».

Я приказал Марли сесть, и он аккуратно опустился на землю. Я поднял сдерживающий поводок на его шее твердым рывком ведущего и приказал ему идти рядом. Мы пробежались трусцой до автостоянки и обратно. Марли трусил рядом, его плечо терлось о мою ногу, как и требовалось по книге. Я снова приказал ему сесть, встав прямо перед ним и указывая пальцем ему на лоб. «Сидеть», – сказал я уверенно и отпустил поводок. Я отошел на несколько шагов назад. Его большие карие глаза внимательно следили за мной, ожидая малейшего знака того, что я его освобождаю, но он оставался прикован к асфальту. Я обошел вокруг. Марли трепетал от возбуждения и поворачивал голову, следя за мной, но не прыгал вперед. Вновь оказавшись перед ним, ради смеха я щелкнул пальцами и крикнул: «Ко мне!» Он взвился с места так, словно увидел вкусную косточку. Инструктор прыснула со смеху, это был хороший знак. Я повернулся к нему спиной и отошел на три метра. Я чувствовал, как его взгляд прожигает мне спину, но он держался. Когда я повернулся к нему, он весь дрожал. Вулкан готовился к извержению. Затем, расставив ноги пошире, я принял боксерскую стойку и произнес: «Марли… – тут я сделал паузу, – ко мне!» Он бросился ко мне со всех ног, и я приготовился. В последний момент я ловко отступил в сторону с грациозностью тореадора, и он пронесся мимо, затем повернул назад и пихнул меня сзади носом.

– Хороший мальчик, Марли! – вырвалось у меня, и я опустился на колени. – Молодец, молодец, молодец, мой мальчик! Хороший мальчик!

Он танцевал вокруг меня, будто мы только что вместе взобрались на Эверест.

Чуть позже инструктор подозвала нас и выдала Марли диплом. Собака прошла базовый курс дрессировки и заняла седьмое место в группе. Какая разница, что занятия посещали всего восемь собак, и восьмым стал питбуль-психопат, который, казалось, при первой возможности убьет человека? Меня вполне устраивало, что Марли, мой безнадежный, недисциплинированный пес, которого невозможно было вышколить, сдал экзамен. Я был так горд, что мне хотелось плакать от радости, и я бы на самом деле прослезился, не подпрыгни Марли и не проглоти свой диплом в мгновение ока.

На пути домой я в полный голос распевал We Are the Champions. Марли, почувствовавший мою радость и гордость, облизал мое ухо. В кои-то веки я не имел ничего против.

Тем не менее я еще не всему научил Марли. Мне нужно было искоренить наихудшую из его привычек – привычку наскакивать на людей. Неважно, был ли это приятель или незнакомец, ребенок или взрослый, электрик, снимающий показания счетчика, или шофер службы курьерской доставки. Марли приветствовал всех одинаково – несся на полной скорости к двери, скользил по полу, подпрыгивал и клал передние лапы на грудь или плечи, одновременно облизывая лицо гостя. То, что умиляло, когда он был милым щеночком, теперь стало несносным, даже ужасающим для некоторых объектов его навязчивой симпатии. Он сбивал с ног детей, пугал гостей, пачкал рубашки и блузки наших знакомых и однажды почти сбил с ног мою слабую маму. Никому это не нравилось. Я безуспешно пытался отучить его прыгать, используя стандартные методы дрессировки. Пес не понимал. И вот один уважаемый мною опытный собаковод посоветовал:

– Если хочешь отучить его от этого, в следующий раз, когда он прыгнет на тебя, дай ему легонько коленкой под дых.

– Но я не хочу причинять ему боль, – возразил я.

– Ты и не сделаешь ему больно. Несколько хороших тычков коленкой, и я тебе гарантирую, что прыгать он перестанет.

Это был тяжелый период. Марли предстояло или измениться, или уйти от нас. Вернувшись на следующий вечер с работы, я специально крикнул, стоя в дверях: «Я дома!» Как обычно, Марли на полной скорости полетел по деревянному полу, чтобы поприветствовать меня. Последние метры он прокатился, как по льду, потом поднялся, чтобы упереться лапами мне в грудь и чмокнуть меня в нос. Как только он коснулся меня лапами, я легонько ударил его коленкой, целясь под дых. Он заскулил и соскользнул на пол, глядя на меня обескураженным взглядом, стараясь понять, что на меня нашло. Он наскакивал на меня всю жизнь, что еще за атака исподтишка?

Следующим вечером я повторил наказание. Он прыгнул, я толкнул его коленом, он упал на пол, откашливаясь. Я чувствовал себя немного тираном, но если это было единственным способом спасти Марли, то требовалось довести дело до конца. «Прости, приятель, – извинился я, наклонившись к нему, чтобы он мог облизать меня стоя всеми четырьмя лапами на земле. – Это для твоего же блага».

На третий день он выбежал мне навстречу из-за угла и, приближаясь, начал свое коронное скоростное скольжение. Однако в этот раз Марли изменил привычке. Вместо того чтобы прыгнуть, он, не отрывая лап от пола, врезался головой в мои колени, почти опрокинув меня. Я расценил это как победу. «Ты сделал это, Марли! Ты сделал это! Хороший мальчик! Ты не прыгнул!» И я опустился на четвереньки, чтобы он мог обслюнявить меня, не рискуя получить предательский удар под дых. Я был потрясен. Марли поддался искусству убеждения.

Однако проблема не была решена полностью. Возможно, он перестал наскакивать на меня, но это не значило, что он так же поступит с остальными. Пес был достаточно умен, чтобы понять: только я представляю для него реальную угрозу, а на других представителей рода человеческого он может и дальше прыгать безнаказанно. Я должен был закрепить урок, и с этой целью вызвал своего коллегу и близкого друга, корреспондента Джима Толпина. Джим был спокойным лысеющим книголюбом в очках, не очень крепкого телосложения. Если и был человек, на кого Марли мог прыгать без всяких последствий, так это Джим. Однажды в офисе я изложил ему свой план. Он должен был прийти ко мне после работы, позвонить в дверь и войти. Когда Марли прыгнет на него, чтобы поцеловаться, Джим даст ему максимально возможный отпор. «И не стесняйся, – учил его я. – Когда дело касается Марли, никаких нежностей».

Джим позвонил в дверь тем же вечером. Естественно, Марли попался на удочку и понесся на него так, что уши прижимались к голове. Как только он оторвался от земли, чтобы прыгнуть на Джима, тот с непритворным рвением последовал моему совету. Опасаясь прослыть слабаком, он нанес сокрушающий удар коленкой прямо в солнечное сплетение Марли и чуть не выбил из того дух. Гулкий звук удара был слышен даже в комнате. Марли издал громкий стон и, закатив глаза, свалился на пол.

– О боже, Джим, – сказал я. – Ты разве изучал кунг-фу?

– Ты же сам просил: никаких нежностей, – ответил он.

И он оказался прав. Марли поднялся, отдышался и поприветствовал Джима должным для собаки образом, стоя на всех четырех лапах. Если бы он мог говорить, клянусь, он бы сейчас вслух признал себя побежденным. Больше Марли никогда ни на кого не бросался, по крайней мере, в моем присутствии, и больше никто никогда не бил его коленкой в грудь или куда бы то ни было.

Однажды утром, вскоре после того как Марли распрощался со своей привычкой прыгать на людей, я проснулся и увидел, что моя прежняя жена вернулась. Моя Дженни, женщина, которую я любил и которая скрылась в том густом тумане грусти, вновь была со мной. Послеродовая депрессия ушла так же неожиданно, как и накатилась. Дженни словно прогнала своих демонов. Они исчезли. Ушли, к нашей радости. Она была сильной, она была оптимисткой, она не просто справлялась со всеми обязанностями молодой матери двух детей, она шла вперед. Марли снова пользовался ее благосклонностью. Держа обоих детей на руках, она наклонялась поцеловать его. Она кидала ему палки и выливала в его миску подливку от бифштекса. Она танцевала с ним по комнате под хорошую музыку. Иногда ночью, когда Марли успокаивался, я видел, как она лежит рядом с ним на полу, положив голову ему на шею. Дженни вернулась. Слава богу, она снова здесь.