ГЛАВА 25

Преодолевая трудности

Когда пришло время школьных каникул, Дженни усадила детей в мини-вэн, и они отправились на неделю в Бостон в гости к тете. Я целыми днями торчал на работе. Таким образом, Марли остался дома один, и у него не было никого, кто мог бы составить ему компанию и выпустить на улицу. Из всех неприятностей старости больше всего его беспокоил теперь уже с трудом контролируемый кишечник. Надо сказать, что, несмотря на ужасное поведение Марли все эти годы, к его туалетному этикету у нас никогда не возникало претензий. Это была единственная черта Марли, которой мы могли похвастаться. Он ни единого раза не наделал в доме, даже когда мы оставляли его на 10–12 часов. Мы еще шутили, что у него стальной мочевой пузырь, а кишечник вытесан из камня.

Однако в последние месяцы все переменилось. Справив малую нужду, он держался не более двух часов. Когда становилось невтерпеж, он должен был сходить по делам, и если нас дома не было, у него не оставалось выбора, кроме как сделать все на полу. Марли было мучительно стыдно. Возвращаясь, мы всегда знали, имел ли место аварийный случай. Вместо того чтобы приветствовать нас у двери безудержным весельем, он стоял в глубине комнаты. Его голова свешивалась низко к полу, хвост безжизненно болтался между лап и от него прямо-таки веяло осознанием собственной вины.

Мы никогда его за это не наказывали. Как мы могли? Ему было почти тринадцать лет – предельный возраст для лабрадоров. Мы понимали, что он просто не может терпеть, да и он сам, похоже, это понимал. Я был уверен: если бы он мог говорить, он бы открыто признал свою вину и уверял бы нас, что действительно очень старался сдержаться.

Дженни купила моющий пылесос, и мы начали так планировать наш день, чтобы не оставлять Марли одного больше чем на пару часов. В это время моя жена подрабатывала в школе, и сразу после уроков она мчалась домой. Бывало, я уходил со званых обедов, не дождавшись десерта, с одной только мыслью: вывести собаку на улицу. Марли, конечно же, затягивал прогулки насколько возможно, но мы и не торопили его. Он успевал пройтись по всему саду. А друзья в шутку спрашивали нас, кто же в доме Грогэнов настоящий хозяин.

Когда Дженни с детьми уехала, я знал, что дни будут длинными как никогда. С другой стороны, это был шанс погулять после работы, побродить по окраинам и исследовать городки и районы, о которых я писал. Учитывая длительность поездок, я должен был отсутствовать дома 10–12 часов. И речи не было, чтобы оставить Марли одного на столь длительный промежуток времени. Мы решили отдать его в собачий пансион, услугами которого пользовались каждое лето, когда уезжали отдыхать. Этот пансион функционировал при большой ветеринарной клинике с очень высоким уровнем сервиса. Одно только было странно: каждый раз, когда мы приходили туда, нас встречал новый доктор, который ничего не знал о Марли, кроме того, что значилось в его личной карте. Мы никогда не могли запомнить имена врачей. В отличие от нашего любимого доктора Джея во Флориде, который знал Марли почти так же хорошо, как и мы, и который стал настоящим другом нашей семьи ко времени переезда, эти врачи оставались для нас посторонними людьми. Компетентными, но тем не менее посторонними. Впрочем, Марли, казалось, было все равно.

– Пиятиль едет в собачий лагель! – визжала Колин, и Марли поднимал голову, словно подтверждая это.

Мы развлекались, придумывая расписание для Марли в пансионе: с 9.00 до 10.00 копание нор, с 10.15 до 11.00 раздирание подушек, с 11.05 до полудня набег на мусорную корзину, и так далее. Я привез собаку в воскресенье вечером и оставил номер своего сотового телефона. Марли, казалось, никогда не расслаблялся полностью даже у доктора Джея, а тем более в пансионе, поэтому я всегда о нем немного беспокоился. После каждой поездки он возвращался мрачным. Он до крови растирал морду о решетку, а когда оказывался дома, то валился на пол в углу и крепко спал часами, как будто вдали от дома он только и делал, что без устали бегал по клетке.

Утром во вторник, когда я находился в центре Филадельфии, вдруг зазвонил сотовый телефон.

– Не могли бы вы поговорить с доктором таким-то? – спросила сотрудница пансиона.

Это был очередной ветеринар, чье имя я слышал в первый раз. Через несколько секунд меня соединили с врачом.

– У нас проблемы с Марли, – сказала она. Мое сердце екнуло.

– Проблемы? – переспросил я.

Ветеринар сказала, что в желудок Марли, помимо еды и воды, попал воздух, и в результате случился заворот желудка. Поскольку ни газы, ни другие вещества не могли выйти оттуда, его живот раздулся до состояния, опасного для жизни, которое называлось гастроэктазия. Почти во всех случаях было необходимо хирургическое вмешательство, сказала она, и если не сделать операцию в течение нескольких часов, пес может умереть.

Она также сообщила, что вставила ему зонд и выпустила большую часть скопившихся газов, что уменьшило вздутие. А потом, передвигая зонд в его желудке, она смогла поставить его на место, поэтому теперь Марли принял снотворное и безмятежно спит.

– Это же хорошо, правда? – осторожно спросил я.

– Только временно, – ответила врач. – Мы вывели его из критического состояния, но когда желудки собак так перекручиваются, почти с полной уверенностью можно сказать, что рано или поздно это повторится.

– Насколько полной? – поинтересовался я.

– Я бы сказала, что шансы отсутствия рецидива равны одному проценту, – сказала она.

Один процент? Ради бога, его шансы поступить в Гарвард и то выше!

– Один процент? И не больше?

– Мне жаль, – посочувствовала она. – Но он в крайне тяжелом состоянии.

Если у него снова будет заворот желудка, а она упоминала об этом как о несомненном факте, оставалось два выхода. Первый – решиться на операцию. Она сказала, что придется сделать разрез и швами прикрепить желудок к стенке полости, чтобы предотвратить возможность рецидива.

– Операция обойдется вам приблизительно в $ 2000, – я поперхнулся. – И я должна предупредить, что это серьезное хирургическое вмешательство, собаке преклонного возраста сложно такое перенести. Восстановительный процесс будет долгим и сложным. Иногда такие старые собаки, как Марли, не выживают, – объяснила она. – Если бы ему было четыре или пять лет, я бы сказала, что операция в любом случае необходима, – добавила ветеринар. – Но, учитывая его возраст, вам лучше еще раз спросить себя: хотите ли вы подвергать пса такому риску.

– Не хотел бы, если можно помочь иначе, – сказал я. – Какой второй вариант?

– Второй вариант, – отозвалась она, немного поколебавшись, – усыпить.

– Ох, – только и смог ответить я.

Мне было сложно переварить информацию. Пять минут назад я гулял по городу, думая, что Марли спокойно отдыхает в собачьем пансионе. А теперь я должен решить, жить ему или умереть. Я никогда не слышал о том заболевании, которое она описала. Только потом я узнал, что оно распространено у многих пород, внешне напоминающих лабрадора, у которых широкая грудная клетка. Собаки, в несколько глотков сметающие с мисок всю порцию, как Марли, тоже попадали в группу риска. Некоторые хозяева считали, что вздутие живота у питомцев происходит из-за стресса от пребывания в пансионе, но позже я поговорил с профессором ветеринарной медицины, и он сказал, что его исследования не доказали прямой зависимости между стрессом и заворотом. Однако ветеринар, разговаривавшая со мной по телефону, признала: возбуждение Марли от присутствия других собак могло усугубить его состояние. Он все так же лопал свой корм, сильно пыхтел и обильно поливал все слюной. Врач сказала, что он действительно мог заглотнуть слишком много воздуха и слюны, и его желудок начал расширяться, а там недалеко и до заворота.

– А мы можем оставить все как есть и подождать? – спросил я. – Может, заворота не будет?

– Именно этим мы сейчас и занимаемся – ждем и наблюдаем за его состоянием, – сказала ветеринар. Она повторила про его шансы в один процент и добавила: – Если будет заворот, вы должны быстро принять решение. Мы не можем заставить его страдать.

– Мне нужно поговорить с женой, – произнес я. – Я вам перезвоню.

Когда Дженни разговаривала со мной по сотовому телефону, она вместе с детьми находилась на прогулочном катере. Мне было слышно, как работают двигатели и как через громкоговоритель разносится голос гида. Слышимость была отвратительная, связь постоянно прерывалась. Я кричал, пытаясь рассказать жене, перед каким выбором мы стоим. Но она улавливала только обрывки фраз: Марли… критическое состояние… желудок… операция… усыпить.

А потом на другом конце наступила тишина.

– Алло! – крикнул я. – Ты еще на связи?

– Я здесь, – сказала Дженни, а потом снова затихла. Мы оба знали, что этот день наступит, просто не думали, что именно сегодня, когда ее и детей нет в городе, и они даже не смогут попрощаться, а я находился в полутора часах езды от дома в служебной командировке.

К концу разговора, состоящего из криков и многозначительных пауз, мы сошлись на том, что время у нас еще есть. Ветеринар была права. Марли слишком слаб. Подвергнуть его болезненной операции, только чтобы оттянуть неизбежное, было бы жестоко. Конечно, высокую цену операции мы тоже не могли не принять во внимание. Казалось аморально, почти безнравственно тратить столько денег на старую собаку, стоящую в самом конце своего жизненного пути, в то время как стольких бродячих собак усыпляют каждый день, а многие дети не получают достойную медицинскую помощь из-за отсутствия средств. Если время Марли пришло, то так тому и быть, и теперь мы должны дать ему уйти достойно и без страданий. Мы знали, что это решение было правильным, но ни один из нас не был готов расстаться с Марли.

Я созвонился с ветеринаром и сообщил ей о нашем решении.

– Его зубы сгнили, он оглох, а его лапы настолько слабы, что он едва поднимается на две ступеньки крыльца, – рассказывал я ей, словно она нуждалась в убеждениях. – У него проблемы с выбором места для стула.

Ветеринар, которую звали доктор Хопкинсон, согласилась со мной.

– Думаю, его час настал, – сказала она.

– Наверное, – ответил я.

Однако я не хотел, чтобы она усыпила его, не созвонившись вначале со мной. Я хотел быть там рядом с ним, если возможно.

– И я все еще надеюсь на чудо с вероятностью в один процент, – добавил я.

– Давайте созвонимся через час, – предложила она.

Через час голос доктора Хопкинсон звучал немного более оптимистично. Марли все еще держался, правда, ему внутривенно ввели физраствор. Она подняла его шансы до пяти процентов.

– Я не хочу слишком обнадеживать вас, – сказала мне доктор Хопкинсон. – Он очень слаб.

На следующее утро голос врача был еще увереннее.

– Он хорошо провел ночь, – сообщила она.

Когда я перезвонил в полдень, врач уже убрала капельницу и накормила Марли рисом с мясом.

– Он совсем изголодался, – отчиталась она. Во время следующего звонка он уже мог стоять.

– Хорошие новости! – поделилась доктор. – Один из наших санитаров только что вывел Марли погулять, и он пописал и покакал.

Я так обрадовался, словно Марли выиграл премию «Лучшее шоу». Потом она добавила:

– Наверное, он чувствует себя намного лучше. Он только что чмокнул меня своим мокрым носом.

Да, это был наш Марли!

– Еще вчера мне казалось, что такое невозможно, – продолжала врач, – но, мне кажется, завтра вы уже сможете забрать его.

Так я и сделал на следующий вечер после работы. Выглядел Марли ужасно – кожа да кости, влажные молочного цвета глаза, как будто он побывал в потустороннем мире и только что вернулся обратно. Хотя, как мне кажется, именно так дело и обстояло. Однако после того как я оплатил счет на восемь сотен долларов, я выглядел, наверное, не лучше. Когда я благодарил доктора за ее хорошую работу, она ответила:

– Весь персонал полюбил Марли. Каждый из нас переживал за него.

Я провел в машину своего удивительного пса, чьи шансы выжить равнялись одному к девяноста девяти, и сказал:

– Давай я отвезу тебя домой, где ты и должен быть.

Он остановился, горестно бросая взгляды на заднее сиденье. Марли знал, что оно недостижимо, как Олимп, и даже не попытался прыгнуть на него. Я позвал одного из сотрудников пансиона, и мы вдвоем осторожно подняли Марли и посадили в машину. Я повез его домой, вместе с коробкой лекарств. Перед отъездом врач дала мне строгие указания. Марли больше никогда не должен был есть много за один присест, то же касалось и питья. Те дни, когда он играл в подводную лодку в своей миске, остались в прошлом. С этого момента мы должны были давать ему небольшие порции четыре раза в день и к ним около полчашки воды. Таким образом, как надеялась доктор, Марли удастся поддерживать спокойствие в своем желудке, и тот не вздуется. Еще Марли навсегда запрещалось пребывание в пансионе бок о бок с активными лающими собаками. Я, как и доктор Хопкинсон, был уверен, что это и был тот фактор, который поставил его на волосок от смерти.

В тот вечер, когда я привез его домой, я расстелил в гостиной на полу спальный мешок. Марли нельзя было взбираться по ступеням, а у меня не было желания оставлять его одного в беспомощном состоянии.

Я знал, что он будет пытаться одолеть эти ступени всю ночь, если не сможет быть рядом со мной.

– Марли, мы устраиваем вечеринку с ночевкой! – объявил я, ложась рядом с ним. Я гладил его от головы до самого хвоста, пока на его спине не образовались клубки шерсти. Я вытирал слизь из уголков его глаз и чесал его за ухом, что ему очень нравилось. Дженни с детьми приезжает утром, и она побалует его маленькими порциями вареной говядины и риса. Марли был рядом с нами тринадцать лет, и вот, наконец, заслужил перехода на человеческий рацион. Не объедки, а полноценная еда прямо с плиты, приготовленная специально для него. Дети обнимут пса, не подозревая, как скоро его с нами уже не будет.

Завтра в доме снова зазвучат громкие голоса. Но сегодня мы были только вдвоем: я и Марли. Лежа рядом с ним, чувствуя его дыхание на своем лице, я не мог не вспомнить нашу первую ночь тринадцать лет назад, когда я принес его в дом крошечным щеночком, который скулил и звал мать. Я вспомнил, как перетащил его коробку в спальню и мы заснули, а я свесил руку к нему, чтобы он не боялся. И тринадцать лет спустя мы все еще вместе. Я вспоминал его щенком и молодым псом: разодранные диваны и съеденные матрацы, веселые прогулки вдоль Берегового канала, танцы под музыку, страсть к глотанию предметов (в том числе чеков моей зарплаты) и сладкие моменты взаимной симпатии. Каким же прекрасным и верным товарищем Марли был все эти годы, и какими же чудесными сейчас они мне казались!

– Ты до смерти напугал меня, старина, – прошептал я, когда он растянулся возле меня и сунул морду мне подмышку, чтобы я продолжал его гладить. – Как здорово, что ты вернулся.

Мы так и заснули рядышком на полу; он частично на моем спальном мешке, моя рука обнимала его спину. Один раз за ночь Марли разбудил меня. Его плечи вздрогнули, лапы дернулись, и он тявкнул, как щенок. Ему что-то снится, подумал я. Снится, что он снова молод и силен и этот день никогда не кончится.

ГЛАВА 26

Время взаймы

В течение следующих нескольких недель Марли полностью вернулся к жизни. Озорная искорка опять появилась в его глазах, нос снова стал мокрым и холодным. Он поправился. Несмотря на все, через что ему пришлось пройти, он выглядел совершенно здоровым. Он с удовольствием дремал дни напролет, выбрав такое место за стеклянной дверью, где можно было греться на солнце. На своей новой низкокалорийной диете из маленьких порций он был постоянно голоден и стал выпрашивать и воровать еду еще бесстыднее, чем раньше. Однажды вечером я застукал Марли одного на кухне: он стоял на задних лапах, положив передние на кухонный стол, и таскал хлопья с тарелки. Как он смог проделать это при своих слабых бедрах, я не узнаю никогда. К черту физические недостатки, когда хотелось кушать! Я был так приятно удивлен этим неожиданным приливом сил, что мне захотелось обнять пса.

Испуг, что мы пережили тем летом, должен был насторожить нас с Дженни, но мы быстро вернулись к приятному убеждению, что этот кризис – единичное явление и теперь жизнь нашей собаки вне опасности. Мы хотели, чтобы Марли жил вечно. Вопреки всем своим слабостям он по-прежнему жил беззаботно. Каждое утро после завтрака он шел в гостиную, залезал на диван, тер голову и пасть об обивку, заодно взбивая подушки. Потом он поворачивался и проходил по дивану в обратном направлении, чтобы почесать другой бок. Потом он спрыгивал на пол и переворачивался на спину, чтобы почесать и ее. Ему нравилось сидеть и вожделенно облизывать ковролин, словно он был облит самой вкусной подливкой, которую он когда-либо пробовал. В ежедневные обязанности Марли входило облаять молочника, навестить курочек, осмотреть птичью кормушку и обойти вокруг кранов в ванной в поисках капелек воды, которые можно слизнуть. Несколько раз в день он поднимал крышку мусорного ведра на кухне, чтобы посмотреть, какие подарки судьбы можно извлечь оттуда. Он ежедневно вел себя как лабрадор-бегун, пытаясь носиться по комнатам и при этом колотя хвостом по стенам и мебели, и мне все так же иногда приходилось разжимать его челюсти и доставать из пасти разнообразные предметы нашего быта – картофельную кожуру, обертки от булочек, использованные бумажные салфетки и зубные нити. Даже в старости некоторые привычки не меняются.

Через два года после событий 11 сентября, в начале осени 2003 года, я поехал через всю Пенсильванию в небольшой шахтерский городок Шенксвиль, неподалеку от которого тем злополучным утром разбился самолет, следовавший рейсом № 93. Террористы, угнавшие самолет, как предполагалось, собирались направить авиалайнер на Белый дом или Капитолий, но пассажиры, бросившиеся в кабину летчика, развернули лайнер и тем самым спасли огромное количество жизней. Во вторую годовщину теракта главный редактор попросил меня написать материал о влиянии тех событий на психику американцев.

Я провел целый день на месте катастрофы, возле сооруженного на скорую руку памятника. Я поговорил со многими посетителями мемориала, взял интервью у местных жителей, которые помнили события тех дней, побеседовал с женщиной, чья дочь разбилась в автомобильной аварии, которая пришла сюда, пытаясь объединить свое горе с горем других. Я переписал много надписей с асфальта на стоянке. Но я все еще не выработал свой подход.