Вердикт

— Конечно, Лонни. Когда происходит смена владельца, не обойтись без перетряски в системе. Так принято. Какие-то места закрываются, какие-то открываются, штатное расписание перетряхивается.

— Как насчет моего места? — настойчиво повторил свой вопрос Лонни. Он чуял недоброе и хотел поскорее обрести определенность.

Кен задумчиво взял какие-то бумаги и сделал вид, что читает.

— Ну что ж, — сказал он, листая документы, — у вас солидный послужной список.

— И очень хорошие рекомендации, — подхватил Бен.

— Мы бы хотелиоставить вас на прежнем месте, во всяком случае, пока.

— Пока? Что это значит?

Кен медленно положил бумаги на стол и всем корпусом подался вперед:

— Будем совершенно откровенны, Лонни. Мы видим для вас перспективу в нашей компании.

— А это гораздо более солидная компания, чем та, на которую вы работаете сейчас, — добавил Бен. Фирма работала слаженно. — У нас более высокое жалованье, больше льгот, возможность стать акционером, перспективы.

— Лонни, нам с Беном стыдно признаться, что среди сотрудников руководящего звена нашей компании нет ни одного афроамериканца. Мы, так же как наши хозяева, хотели бы изменить это положение немедленно. Вы могли бы нам помочь.

Лонни внимательно вглядывался в их лица и едва сдерживался, чтобы не задать множество распиравших его вопросов В мгновение ока от пропасти маячащей впереди безработицы он перескочил к подножию сияющей вершины процветания.

— Но у меня нет диплома. Существуют ограничения для...

— Никаких ограничений, — возразил Кен. — Вы отучились в колледже два года и при необходимости можете закончить образование. Наша компания оплатит ваше обучение.

Лонни невольно улыбнулся, и от облегчения, и от привалившей удачи. Однако решил проявить осторожность, ведь он имел дело с незнакомцами.

— Я слушаю вас, — сказал он.

У Кена были заготовлены ответы на все вопросы.

— Мы познакомились с персоналом “Хэдли бразерз” и должны сказать, что большинству сотрудников высшего и среднего управленческого звена вскоре придется искать работу в другом месте. Мы отобрали лишь вас и еще одного молодого управляющего из Мобайла. Нам хотелось бы, чтобы вы оба как можно скорее приехали на несколько дней в Шарлотту, познакомились с нашим персоналом, с компанией, и мы бы обговорили перспективы. Должен вам заметить, что, если вы хотите сделать карьеру, не следует оставаться в Билокси навсегда. Нужно быть мобильнее.

— Я к этому стремлюсь.

— Мы так и думали. Когда вы сможете прилететь?

Перед мысленным взором Лонни вспыхнул суровый образ Лу Дэлл, захлопывающей дверь за присяжными. Он глубоко вздохнул и с огорчением произнес:

— К сожалению, сейчас я привязан к суду: я — присяжный. Полагаю, Трой вам сказал.

Казалось, это озадачило Бена и Кена.

— Но это же продлится всего пару дней, не так ли?

— Нет. Процесс рассчитан на месяц, и сейчас идет лишь вторая неделя.

— Месяц?! — Бен подхватил реплику, как профессиональный актер. — А что это за процесс?

— Вдова умершего курильщика судится с табачной компанией.

Их реакция была одинаковой и не оставляла никаких сомнений в том, как они относятся к подобным процессам.

— Я пытался увильнуть, — сказал Лонни, стараясь смягчить ситуацию.

— Иск об ответственности за произведенную продукцию?

— Что-то в этом роде.

— И это будет продолжаться еще три недели? — переспросил Бен.

— Так они говорят. Угораздило же меня влипнуть, — пробормотал Лонни.

Наступила долгая пауза, во время которой Бен распечатал пачку сигарет “Бристолз” и закурил.

— Ох уж эти иски, — с горечью произнес он. — Чуть ли не каждую неделю какой-нибудь олух, который оступился и упал, винит в этом пролитый уксус или раздавленный виноград и подает на нас в суд. В прошлом месяце в Роки Маунтин на какой-то вечеринке лопнула бутылка газировки. Догадайтесь, где они ее купили? И кому предъявили иск на десять миллионов? Нам и бутылке. Ответственность за произведенную продукцию. — Бен глубоко затянулся, потом, выпустив дым, начал грызть ноготь.

Он кипел. — Или та семидесятилетняя старуха в Афинах, которая подала на нас в суд за то, что якобы вывихнула позвоночник, потянувшись за банкой полироли, которая стояла в магазине на верхней полке. Ее адвокат заявил, что ей причитается за это пара миллионов.

Кен выразительно смотрел на Бена, словно хотел остановить его, но тот, видимо, был неуправляем, когда речь заходила о столь животрепещущем предмете.

— Вонючие адвокатишки, — сказал он, выпуская дым через ноздри. — В прошлом году мы заплатили больше трех миллионов по этим чертовым искам — деньги, выброшенные на ветер из-за алчных, рыщущих повсюду адвокатов.

— Ну хватит, — сказал Кен.

— Прошу прощения.

— Может быть, можно приехать в выходные? — с надеждой спросил Лонни. — Со второй половины пятницы до позднего вечера воскресенья я свободен.

— Я как раз об этом подумал. Вот что мы сделаем. В субботу утром мы пришлем за вами один из своих самолетов, заберем вас с женой в Шарлотту, устроим вам большой тур по управлению и познакомим с боссами. Большинство из них работают и по субботам. Можете приехать в ближайшие выходные?

— Конечно.

— Заметано. Я организую самолет.

— Вы уверены, что у вас не будет неприятностей в суде? — спросил Бен.

— Насколько я могу предвидеть — нет.

Глава 10

Более недели процесс размеренно продвигался вперед, а в среду вдруг произошел сбой. Защита ходатайствовала перед судом о запрете выступления свидетеля доктора Хайло Килвана, представленного как эксперт в области статистики онкологических легочных заболеваний из Монреаля. В связи с этим ходатайством разыгралось небольшое сражение. Уэндела Рора и его команду бесила тактика защиты, которая пыталась отвести каждого эксперта, приглашенного обвинением. Защита и впрямь весьма преуспела за минувшие четыре года в проволочках и попытках блокировать все, что предпринималось от имени истицы. Pop утверждал, что Кейбл и его клиент снова создают искусственные препятствия, и обратился к судье Харкину с требованием применить за это санкции против защиты. Взаимные требования санкций и крупных денежных штрафов не прекращались с самого первого дня после возбуждения дела. Как обычно бывает во время рассмотрения крупных гражданских дел, “война санкций” занимала столько же времени, сколько и работа по существу.

Pop топал ногами и метал громы и молнии перед пустой ложей присяжных, напоминая, что это уже семьдесят первая попытка защиты — “я сосчитал их!” — изъять доказательства из рассмотрения.

— Защита ходатайствовала об исключении свидетельств других заболевших вследствие курения, об изъятии доказательств, имеющих предупредительный или рекламный характер, доказательств, основанных на эпидемиологических и статистических теоретических исследованиях, о запрете ссылаться на изобретения, которыми ответчик не пользуется, об изъятии более поздних претензий-, результатов тестирования сигарет, отчетов о результатах биопсии, свидетельств о привыкании к табаку, были ходатайства о...

— Я видел все эти ходатайства, мистер Pop, — прервал его судья Харкин, поскольку Pop, похоже, был намерен перечислить их все.

Pop пропустил это мимо ушей:

— Мало того, Ваша честь, кроме семидесяти одного — да, я сосчитал их, семидесяти одного! — ходатайства об исключении доказательств, защита восемнадцать раз обращалась с ходатайствами об отсрочке слушаний.

— Я это прекрасно знаю, мистер Pop. Пожалуйста, говорите по существу.

Pop подошел к своему заваленному бумагами столу и взял из рук поверенного толстую папку.

— И каждая претензия защиты, разумеется, сопровождается вручением вот этих чертовых томов. — Он с громким стуком швырнул папку на стол. — У нас нет времени все это читать, как вы знаете, мы слишком заняты подготовкой к судебным заседаниям. У них же, напротив, целая армия юристов, получающих почасовую оплату, и, пока мы выступаем в суде, они придумывают новые идиотские претензии, изложение каждой из которых будет, без сомнения, весить шесть фунтов и, разумеется, отнимет у нас кучу времени.

— Нельзя ли перейти к делу, мистер Pop? Pop его не слышал.

— Поскольку мы не имеем возможности все это прочесть, мы, Ваша честь, просто взвешиваем все эти папки и коротко отвечаем следующее: “Вот вам меморандум-ответ на четыре с половиной фунта очередных бессмысленных претензий ответчика. Покорнейше просим принять его”.

Теперь, когда присяжных в зале не было, все напрочь забыли об улыбках и куртуазном поведении. Лица всех участников были напряжены. Даже делопроизводители выглядели раздраженными.

Хваленая выдержка Рора лопнула, впрочем, он давно уже научился пускать ее в ход только тогда, когда это было выгодно. Его непостоянный приятель Кейбл сохранял дистанцию, но отнюдь не держал язык за зубами. Обе стороны доставили зрителям удовольствие наблюдать их почти ничем не обузданную свару. В половине десятого Его честь велел Лу Дэлл сообщить присяжным, что он заканчивает рассмотрение ходатайства и заседание вскоре возобновится, он надеется, что в десять часов Поскольку это был первый случай, когда присяжных, уже готовившихся выйти в ложу, попросили задержаться, они отнеслись к этому спокойно: снова разбились на группки и продолжали болтать о том о сем, как всегда делают люди, вынужденные чего-то ждать. Группы образовались по половому, не по расовому принципу: мужчины скопились в одном конце комнаты, женщины — в другом. Курильщики то и дело бегали покурить. Лишь Херман Граймз оставался на своем посту во главе стола, двумя пальцами печатая что-то на своем компьютере-лэптопе для слепых. Он желал дать понять, что все утро корпел над описаниями диаграмм Бронски.

В углу комнаты Лонни Шейвер, выгородивший там себе с помощью трех складных стульев выездной кабинет, тоже сидел, склонившись над лэптопом. Он анализировал отчетность своего супермаркета — ведомости, накладные, сотни других данных — и был счастлив, что никто его не трогает. Не то чтобы он выказывал недружелюбие — просто был занят.

Фрэнк Херрера за столом неподалеку от брайлевского компьютера прилежно изучал биржевые котировки в “Уолл-стрит джорнэл” и время от времени перебрасывался репликами с Джерри Фернандесом, который, устроившись тут же напротив, просматривал таблицу субботних игр студенческих команд. Единственным мужчиной, наслаждавшимся женским обществом, был Николас Истер. На сей раз он тихонько обсуждал дело, которое они слушали, с Лорин Дьюк, огромной жизнерадостной негритянкой, работавшей секретаршей на Кислерской военно-воздушной базе. Как присяжный номер один, она сидела рядом с Николасом, и у них выработалась привычка перешептываться во время заседаний, мешая почти всем остальным.

Лорин в свои тридцать пять лет была разведена, имела двух детей и хорошую службу, по которой ничуть не скучала. Она призналась Николасу, что могла бы хоть год не ходить на работу, всем на это наплевать. Он рассказал ей жуткие истории о кознях, которые табачные компании строили во время предыдущих процессов, и сообщил, что за два года занятий юриспруденцией хорошо изучил судебные прецеденты, связанные с табачными делами. Необходимость бросить учебу он объяснил финансовыми трудностями. Их голоса тихо рокотали где-то на уровне ушей Хермана Граймза, который в этот момент был поглощен своим лэптопом.

Время шло, в десять часов Николас открыл дверь и оторвал Лу Дэлл от ее потрепанного любовного романа. Она понятия не имела, когда судья наконец пошлет за ними, и ничего сделать не могла.

Николас сел за стол и начал обсуждать стратегию действий с Херманом. Несправедливо в случае подобного простоя держать их здесь взаперти. Николас считал, что в таких случаях им должны разрешать под эскортом покидать здание и совершать утреннюю прогулку взамен послеобеденной. Было решено, что Николас изложит эту просьбу, как всегда, письменно и во время обеденного перерыва передаст судье Харкину.

* * *

В половине одиннадцатого они наконец вошли в зал, атмосфера которого все еще была накалена после недавней баталии. Первым, кого увидел Николас, был тип, проникший в его квартиру. Он сидел в третьем ряду, со стороны ответчика, в одной рубашке, но при галстуке, развернув перед собой газету, касавшуюся спинки впереди стоящего кресла. Человек был один, он, не таясь, смотрел на рассаживавшихся присяжных. Николасу достаточно было пару раз пристально взглянуть на него, чтобы убедиться, что это именно тот тип.

При всей своей хитрости и коварстве Фитч иногда делал глупости. Посылать этого головореза в суд было рискованно, а выгод особых не сулило. Что он мог увидеть и услышать такого, чего не увидели бы и не услышали дюжина адвокатов, полдюжины консультантов и куча соглядатаев Фитча, которые постоянно околачивались здесь?

Хотя появление этого человека в зале суда и удивило Николаса, но он предвидел такую возможность и заранее обдумал, как поступить в этом случае. Вообще-то у него было заготовлено несколько планов действия, в зависимости оттого, где именно вынырнет этот парень. То, что он вынырнул в суде, удивительно, но Николас размышлял не более секунды: необходимо, чтобы судья Харкин узнал, что один из тех самых разбойников, о которых он твердит им с утра до вечера, как раз сидит сейчас в зале, притворяясь случайным зевакой. Харкин должен запомнить его лицо, потому что позднее ему предстоит увидеть его на видеозаписи.

Сначала вызвали доктора Бронски. Это был его третий день в суде, но впервые он должен был подвергнуться перекрестному допросу. Сэр Дурр начал медленно, вежливо, словно испытывая трепет перед столь великим специалистом, и задал несколько простейших вопросов, на которые смог бы ответить любой из присутствующих присяжных. Но вдруг резко сменил тактику. Насколько почтителен он был с доктором Милтоном Фрике, настолько же резким и агрессивным он показал себя с Бронски.

Кейбл начал с пресловутых сорока тысяч компонентов табачного дыма. Выбрав, похоже наугад, один из них, он спросил Бронски, какое действие на легкие может оказывать бензол(а)пирин. Бронски ответил, что не знает, и попытался объяснить, что вредное действие каждого отдельного компонента измерить невозможно. Как насчет бронхов, слизистой и ресничной оболочек? Как действует на них бензол(а)пирин? Бронски снова попробовал объяснить, что выделить воздействие каждого отдельного компонента табачного дыма нельзя.

Кейбл продолжал долбить в одну точку. Он назвал другой компонент и вынудил Бронски признать, что тот не может объяснить присяжным, какой эффект они оказывают на легкие, бронхи или слизистую. Не только в связи с курением, но и вообще. Pop заявил протест, но Его честь протеста не принял на том основании, что это перекрестный допрос, во время которого свидетелей разрешается спрашивать обо всем, что прямо или косвенно относится к вопросу.

Дойл оставался все там же, в третьем ряду, казалось, что ему страшно скучно и он лишь ждет момента, чтобы уйти. Он получил задание искать девушку и занимался этим вот уже четыре дня: часами слонялся в нижнем вестибюле, однажды полдня проторчал у старого драндулета-автомата, торгующего “Доктором Пеппером”, болтая с швейцаром и наблюдая за входной дверью. Он галлонами поглощал кофе в маленьких окрестных кафетериях и закусочных. Он, Пэнг и еще двое парней трудились в поте лица, попусту тратя время, чтобы ублажить своего босса.

Просидев четыре дня на одном месте по шесть часов кряду, Николас имел полное представление о том, как работает Фитч. Его люди — будь то консультанты или оперативные сотрудники — находились в постоянном движении. Все здание суда было полем их деятельности. Они сидели и группами, и поодиночке. Во время возникавших в ходе процесса коротких пауз они выходили и входили снова, изредка переговаривались. Они могли неотступно внимательнейшим образом наблюдать за свидетелями и присяжными, а уже в следующий момент решать кроссворд или глазеть в окно.

Николас знал, что и этот человек вскоре покинет зал.

Он набросал записочку, сложил и попросил Лорин Дьюк подержать ее, не читая. Потом, воспользовавшись паузой в перекрестном допросе, во время которой Кейбл просматривал свои записки, он попросил ее перегнуться через барьер и передать записку охраннику Уиллису, который стоял на карауле у флага. Уиллис, неожиданно разбуженный, секунду не мог понять, что от него требуется, но потом сообразил, что должен передать записку судье.

Дойл видел, как Лорин передавала записку, но не знал, что написал ее Николас.

Судья Харкин почти машинально взял записку и бросил ее на стол перед собой, поскольку в этот момент Кейбл выстреливал новый вопрос. Потом он медленно развернул ее. Записка была от Николаса Истера, присяжного номер два. В ней говорилось:

“Господин судья, человек в третьем ряду слева у прохода, в белой рубашке и сине-зеленом галстуке, вчера следил за мной. Сейчас я вижу его во второй раз. Можно ли выяснить, кто он?

Николас Истер”.

Прежде чем посмотреть в зал заседания, Его честь бросил взгляд на Дурра Кейбла. Человек сидел один, он неотрывно смотрел на судью, словно понимал, что за ним наблюдают.

Это была совершенно новая для Фредерика Харкина ситуация. Он не мог припомнить в своей судейской практике ничего похожего. Выбор у него был невелик, и чем больше он думал, тем меньше возможностей видел. Он тоже знал, что у обеих сторон есть множество консультантов, помощников, сыщиков, рыщущих и в зале, и в непосредственной близости от суда. Он внимательно вглядывался в лица зрителей и по множеству примет различал людей, опытных в подобных судебных процедурах, явно не желающих выдавать себя. И он догадывался, что этот человек через мгновение исчезнет.

Если Харкин вдруг объявит короткий перерыв, он тотчас растворится.

Для судьи это был чрезвычайно волнующий момент. После всех этих россказней о том, что происходило во время предыдущих судебных слушаний, после его бесконечных предостережений присяжным перед ним наконец появился один из тех самых таинственных агентов, ищейка, нанятая то ли одной, то ли другой из тяжущихся сторон, чтобы оказать давление на его присяжных. Как поступить?

Охранники, находящиеся в зале суда, как правило, одеты в форму, вооружены, но в обычных условиях совершенно безвредны. Более молодых охранников держат на улицах для борьбы со стихийными беспорядками, в зале же дежурят те, кто дослуживает последние месяцы до пенсии. Судья Харкин огляделся и понял, что его возможности еще более ограниченны, чем он полагал.

Был еще Уиллис, он стоял, прислонившись к стене, у флага и, казалось, снова впал в дремотное состояние: рот приоткрыт, из правого уголка рта стекает струйка слюны. В конце прохода, прямо перед Харкином, в сотне футов от него, главный вход охраняли Джип и Рэско. Джип в этот момент сидел в заднем ряду на ближнем к двери месте. На кончике его мясистого носа торчали очки, он просматривал местную газету. Два месяца назад он перенес операцию на бедре, и ему трудно было долго стоять на ногах, поэтому ему разрешили сидеть во время суда. Рэско, более молодому из них, было под шестьдесят, и быстротой реакции он не отличался. Обычно у двери стоял еще один охранник, помоложе, но в настоящий момент он обследовал с помощью металлоискателя боковой проход.

Пока шел отбор жюри, Харкин требовал, чтобы охранники стояли повсюду, но когда начали заслушивать свидетелей, напряжение спало. Теперь это был лишь обычный рутинный гражданский процесс, хотя и с огромными ставками.

Харкин оценил силы, которыми располагал, и принял решение цель не атаковать. Он быстро написал записку, подождал немного, чтобы усыпить бдительность человека в зале, потом незаметно пододвинул ее Глории Лейн, окружному секретарю, сидевшей за маленьким столиком внизу, рядом с судейской скамьей, напротив свидетельского места. В записке содержалось распоряжение хорошенько запомнить указанного им человека, но так, чтобы он не заметил, что за ним наблюдают, затем выскользнуть через боковую дверь и послать за шерифом. Были там распоряжения и для шерифа, но, увы, они так и не понадобились.

Поприсутствовав более часа при безжалостном перекрестном допросе доктора Бронски, Дойл собрался уйти. Девушки нигде не было видно, да он и не ожидал ее увидеть. Он просто выполнял приказ. Кроме того, ему не нравилась суета с записками вокруг судейской скамьи. Он тихонько свернул газету и, не привлекая внимания, улизнул из зала. Харкин наблюдал за ним, не веря своим глазам. Он чуть было не схватил стоящий перед ним на штативе микрофон и не закричал, чтобы тот вернулся, сел на место и ответил на несколько вопросов. Однако сумел сохранить самообладание. Была надежда, что человек вернется.

Николас смотрел на Его честь, оба казались растерянными. Кейбл сделал паузу между вопросами, и судья вдруг неожиданно стукнул молоточком:

— Десятиминутный перерыв. Полагаю, присяжным нужен короткий отдых.

* * *

Уиллис перепоручил задание Лу Дэлл, которая, просунув голову в дверную щель, сказала:

— Мистер Истер, можно вас на минутку?

Николас следовал за Уиллисом через лабиринт узких коридоров, пока они не остановились у двери кабинета Харкина. Судья сидел один, без мантии, с чашкой кофе в руке. Велев Уиллису идти, он запер дверь.

— Садитесь, пожалуйста, мистер Истер, — сказал он, указывая на стул напротив заваленного бумагами стола. Это не был его персональный кабинет, он делил его с другими судьями, заседавшими в том же суде. — Кофе?

— Нет, спасибо.

Харкин грузно опустился в кресло и наклонился вперед, опершись на подлокотники.

— Итак, расскажите мне, где вы видели этого человека? Видеозапись Николас приберег для более ответственного момента. Для этого разговора он подготовил другую легенду.

— Вчера, после того как вы нас распустили, по пути домой я зашел в магазин Майка, что за углом, купить мороженого. Войдя, я оглянулся и увидел снаружи на тротуаре человека, который заглядывал внутрь. Он меня не видел, но я понял, что уже где-то с ним встречался. Купив мороженое, я пошел домой. Подозревая, что этот человек будет следить за мной, я начал всячески петлять и убедился, что он действительно идет за мной.

— Вы сказали, что видели его раньше?

— Да, сэр. Я работаю в компьютерном отделе торгового центра, и однажды вечером этот парень, я уверен, что это он, ходил туда-сюда возле входа и заглядывал внутрь. Позже, во время перерыва, когда пил кока-колу, я заметил его на другой стороне улицы.

Судья немного расслабился и пригладил волосы.

— Скажите честно, мистер Истер, кто-нибудь из ваших коллег упоминал о чем-либо подобном?

— Нет, сэр.

— А вы мне сообщите, если что-то услышите?

— Конечно.

— Ничего дурного в том, что мы тут поболтаем немного, нет, но я должен знать, если что-нибудь случится.

— А как мне дать вам знать?

— Пошлите записку через Лу Дэлл. Просто напишите, что нам надо поговорить, не уточняя о чем. Бог ее знает, вдруг ей захочется прочесть записку!

— Хорошо.

— Договорились?

— Разумеется.

Харкин глубоко вздохнул и начал рыться в своем кейсе. Выудив оттуда газету, он протянул ее через стол Николасу.

— Вы это видели? Сегодняшняя “Уолл-стрит джорнэл”.

— Нет. Я ее не читаю.

— Ясно. Так вот, здесь напечатана большая статья о нашем процессе и о тяжелых последствиях, которые постигнут всю табачную промышленность, если будет вынесен обвинительный приговор.

Такой момент Николас не мог упустить.

— У нас только один человек читает “Уолл-стрит джорнэл”.

— Кто?

— Фрэнк Херрера. Он прочитывает ее каждое утро от корки до корки.

— И сегодня?

— Да. Пока мы ждали, когда нас позовут, он, по-моему, дважды все перечитал.

— Он что-нибудь говорил по этому поводу?

— Мне — нет.

— Черт.

— Но это не важно, — глядя в стену, сказал Николас.

— Почему?

— Потому что он уже принял решение.

Харкин снова подался вперед и тяжело уставился на Николаса:

— Что вы хотите этим сказать?

— По-моему, его ни за что нельзя было выбирать в жюри. Я не знаю, что он написал в анкете, но это наверняка была ложь, иначе его здесь бы не было. И я отлично помню, какие вопросы задавали во время устной беседы, на них он тоже не ответил откровенно.

— Я вас внимательно слушаю.

— Ладно, Ваша честь, только постарайтесь сохранять самообладание. Вчера рано утром у нас с ним состоялась беседа. В комнате присяжных мы были одни, и клянусь, мы не обсуждали обстоятельств этого конкретного дела. Но разговор как-то вышел на сигареты, на то, что Фрэнк бросил курить много лет назад и презирает всех, кто не может сделать того же. Он, знаете ли, отставной военный, а они весьма прямолинейны и резки в...

— Я тоже отставной морской пехотинец.

— Простите. Мне заткнуться?

— Нет, продолжайте.

— Хорошо, но я нервничаю и буду рад закончить в любой момент.

— Я скажу вам, когда остановиться.

— Конечно. Ну так вот, Фрэнк считает, что если человек в течение тридцати с лишним лет курит по три пачки в день и не может бросить, то он заслуживает того, что получает. Никакого сочувствия. Я немного поспорил с ним, просто так, и он обвинил меня в том, что я заранее настроен вынести обвиняемому суровый приговор.

Его честь выслушал это с угрюмым видом, погрузившись глубоко в кресло. Затем, немного помолчав, потер глаза и бессильно опустил плечи.

— Это просто невероятно, — пробормотал он.

— Простите, судья.

— Нет, нет, я ведь сам вас спросил. — Он снова выпрямился, еще раз пригладил волосы рукой и через силу улыбнулся. — Послушайте, мистер Истер, — сказал он, — я не прошу вас становиться стукачом, но ваше жюри меня беспокоит, поскольку есть опасение, что на него будут давить. История подобных процессов весьма непривлекательна. Если вы увидите или услышите что-нибудь, свидетельствующее хотя бы отдаленно о попытках такого давления, пожалуйста, дайте мне знать. Мы этим займемся.

— Конечно, судья.

Статью на первой полосе “Джорнэл” написал Эгнер Лейсон, специальный корреспондент, сидевший в зале в течение почти всего времени, пока отбирали присяжных, и выслушавший все свидетельские показания. Лейсон изучал юриспруденцию.

Десять лет и побывал на многих судебных процессах. В его статье — первой из будущей серии — объяснялась суть дела и давались характеристики участников процесса. Автор не высказывал предположений о том, как будет развиваться процесс, не строил догадок, кто выиграет, он просто честно резюмировал весьма убедительные медицинские доказательства, представленные пока только адвокатами истицы.

Последствием этой статьи для “Пинекса” стало то, что в момент открытия биржи котировки его акций снизились на доллар, к полудню удалось, правда, исправить положение и были основания полагать, что буря миновала.

Статья вызвала также шквал телефонных звонков от нью-йоркских брокеров аналитикам, присутствовавшим на суде в Билокси. Минуты ничего не значащих сплетен растягивались в часы безрезультатных раздумий — в Нью-Йорке терзались единственным вопросом: “Что собирается сказать жюри?”

Молодые люди — мужчины и женщины, в обязанность которым вменялось следить за процессом и попытаться предугадать решение жюри, единого мнения не имели.

Глава 11

Перекрестный допрос Бронски закончился в четверг лишь к концу дня, а утром в пятницу Марли ошарашила их новыми звонками. Первый Конрад зафиксировал в семь двадцать пять. Он моментально перевел его на Фитча, разговаривавшего в этот момент с Вашингтоном, и стал слушать через громкую связь.

— Доброе утро, Фитч, — ласково сказала она.

— Доброе утро, Марли, — радостно ответил Фитч, прилагая максимум усилий, чтобы его голос звучал приветливо. — Как поживаете?

— Превосходно. Номер второй, Истер, сегодня будет в светло-голубой хлопчатобумажной рубашке, линялых джинсах, белых носках, старых кроссовках, полагаю, “Найк”. Он принесет с собой октябрьский номер “Роллинг стоун” с Мит Лоуф на обложке. Поняли?

— Да. Когда мы сможем встретиться и поговорить?

— Когда я буду готова. Adios. — Она повесила трубку. Как выяснилось, звонила она из вестибюля мотеля в городе Хаттисберге, Миссисипи, что в полутора часах езды от Билокси.

Пэнг сидел в кафетерии в трех кварталах от дома Истера. Через несколько минут он уже прятался в тени дерева в пятидесяти ярдах от старенького “фольксвагена-битл”. Как по расписанию, в семь сорок пять Истер вышел из дверей своего дома и направился в суд пешком. По обыкновению он остановился возле углового магазинчика, купил те же газеты, что всегда, и выпил чашку кофе.

Разумеется, одет он был точно так, как она описала.

Вторично она позвонила тоже из Хаттисберга, но уже с другого аппарата.

— У меня для вас новость, Фитч. Думаю, она вам понравится. Едва дыша, Фитч сказал:

— Я слушаю.

— Когда присяжные выйдут сегодня в зал, догадайтесь, что они сделают вместо того, чтобы рассесться по местам?

Фитч словно окаменел, он не мог разжать губ. Понимая, что ничего умного не придумает, он сказал:

— Сдаюсь.

— Они произнесут клятву верности. Фитч озадаченно посмотрел на Конрада.

— Вы поняли, Фитч? — спросила она едва ли не с издевкой.

— Да.

На линии послышались гудки.

Третий раз она позвонила в канцелярию Уэндела Рора, который, по словам секретаря, был очень занят и не мог подойти. Марли сказала, что прекрасно понимает это, но у нее для мистера Рора чрезвычайно важное сообщение. В течение ближайших пяти минут она пошлет его по факсу и великодушно просит секретаря немедленно передать текст мистеру Рору, до того как тот отправится в суд. Секретарь нехотя согласился, и через пять минут нашел на факсе анонимное послание. На нем не было ни номера, с которого отправлен факс, ни адреса, ни имени. В центре листа печатными буквами было написано:

“У. Р.: Присяжный номер два, Истер, будет сегодня в бледно-голубой хлопчатобумажной рубашке, линялых джинсах, белых носках, старых “найковских” кроссовках. Ему нравится “Роллинг стоун”, и он будет иметь при себе свидетельство своей преданности этому журналу.