ГЛАВА 39

Оберн-Хаус открывал свои двери в восемь. Худосочный охранник с печальным лицом и в плохо сидевшей форме распахнул ворота, пропуская машину Адама на стоянку. В этот час она была пуста. Адам минут десять просидел за рулем. “Интересно, – думал он, – появится ли еще кто-нибудь?” Появился зеленый “форд”, из него выбралась женщина, которую Адам видел в кабинете тети двумя неделями раньше. Он торопливо поднялся по ступеням ко входу.

– Простите, мы как-то встречались. Я Адам Холл, племянник Ли Бут. Прошу извинения, забыл, как вас зовут.

В одной руке дама держала кейс, другой прижимала к себе пластиковый пакет с сандвичами.

– Джойс Кобб. А я вас помню. Где Ли?

– Не знаю. Надеялся, вы мне подскажете. Она вам не звонила?

– Нет. Со вторника.

– Со вторника? Последний раз я видел ее в субботу. Вы разговаривали с ней во вторник?

– Ли действительно звонила сюда, но поговорить с ней мне не удалось. В тот день городская газета написала, что Ли арестовали за вождение автомобиля в пьяном виде.

– Откуда она звонила?

– Даже не представляю. Она пригласила к телефону нашего администратора, сказала, что будет отсутствовать несколько дней и что ей необходима помощь. Ни слова о том, где она находится и когда ее ждать.

– А как же ее подопечные?

– Мы распределили их между собой. Нагрузка, конечно, возросла, но пока мы справляемся.

– Не думаю, чтобы Ли бросила своих пациенток. Может, на днях она с ними общалась?

– Послушайте, Адам, у бедных девочек нет телефонов. На авантюры ваша тетя не способна. Если девочки разговаривали с ней, я бы знала.

Он сделал шаг назад, оглянулся на ворота.

– Верю. Мне нужно отыскать ее.

– Не тревожьтесь, с ней все будет в порядке. Такое однажды уже случалось. – Джойс потянула на себя ручку двери. – Услышу что-нибудь – обязательно сообщу.

– Не сочтите за труд. Я остановился у нее дома.

– Знаю.

Пробормотав слова благодарности, Адам направился к машине. Ровно в девять утра он уже был за своим рабочим столом.

* * *

Полковник Наджент сидел в своем переполненном людьми кабинете во главе длинного стола, ножки которого покоились на специальном деревянном возвышении. За спиной полковника находилась огромная грифельная доска, в углу стояла скромная трибуна. Стулья по правую сторону стола были убраны, с тем чтобы ничто не мешало разместившимся на складных табуретах представителям тюремной администрации лицезреть высоких гостей. Места слева от Наджента заняли Моррис Хэнри, двое его ассистентов и прилизанного вида сотрудник из аппарата губернатора. Руки Доктора Смерть лежали на толстенной папке. Сидевший у дальнего конца стола Лукас Манн делал пометки в блокноте.

Бросив взгляд на часы, Наджент заговорил. Речь была адресована главным образом его собственным подчиненным.

– Сегодня, второго августа, все определенные различными судами отсрочки истекают, и исполнение приговора становится неизбежным. Мы исходим из того, что казнь состоится, как запланировано, в следующую среду, в первую минуту после полуночи. Таким образом, на подготовку остается шесть дней, и, я уверен, никаких сбоев не будет.

В настоящий момент по крайней мере три апелляции осужденного находятся на рассмотрении судов, поэтому предугадать, чем увенчаются усилия защиты, пока невозможно. Мы поддерживаем постоянный контакт с генеральным прокурором. Его здесь представляет мистер Моррис Хэнри. По мнению мистера Хэнри, которое, кстати, разделяет и мистер Лукас Манн, всякие неожиданности полностью исключаются. Распоряжение о новой отсрочке может прийти в любую минуту, однако вероятность этого близка к нулю. Чисто гипотетический вопрос о помиловании осужденного губернатором тоже вряд ли будет решен положительно. Начиная с сегодняшнего дня все мы находимся в состоянии абсолютной готовности.

Фразы Наджента звучали, может быть, по-армейски неуклюже, но веско. Полковник явно наслаждался ситуацией. Сверившись со своими записями, он продолжил:

– Работа в газовой камере уже началась. Сам по себе агрегат довольно старый, два года им вообще не пользовались, поэтому персоналу необходимо проявлять особую осторожность. Ближе к обеду сюда подъедет специалист из компании-изготовителя, чтобы до завтрашнего утра проверить оборудование. Если новой отсрочки не будет, то в ночь с субботы на воскресенье мы проведем генеральную репетицию. У меня есть имена тех, кто добровольно вызвался войти в состав исполнительной группы. Окончательный вариант списка вам предоставят во второй половине дня.

Администрации тюрьмы и Семнадцатого блока не дают покоя журналисты. Им угодно взять интервью у мистера Кэйхолла, его адвоката, нашего юриста, у инспектора, исполнителя приговора, у контролеров и соседей осужденного по отсеку. Они хотят наблюдать за процедурой. Они хотят заснять камеру, где содержится мистер Кэйхолл, и место казни. Обычные идиотские фантазии. Наш долг – дать журналистам отпор. Никаких контактов с прессой без моего согласия. Это касается каждого. Без исключений. Большинство репортеров – приезжие, которым не терпится выставить нас варварами. Не приближайтесь ни к кому. Без исключений. В случае необходимости разговаривать с ними буду я. Помните: все они – стервятники.

У нас уже возникают проблемы с внешним миром. Не более четверти часа назад к главным воротам прибыла первая группа от Ку-клукс-клана. Ее отправили на площадку, где обычно собираются протестанты, – между автострадой и зданием администрации. Имеются данные, что на подходе еще несколько таких групп, которые намерены проводить пикеты до самого конца. За ними строжайший надзор установит охрана. Право выражать протест гарантировано гражданам страны конституцией – пока протест этот остается мирным. Как мне говорили, накануне казни возможен приезд сторонников смертной казни. По вполне очевидным причинам обе данных категории должны быть изолированы одна от другой.

Не в силах усидеть, Наджент поднялся и застыл каменным истуканом во главе стола. Глаза присутствовавших устремились к исполненной подчеркнутого достоинства фигуре. Полковник скользнул взглядом по листу бумаги.

– Экзекуция будет во многом отличаться от предыдущих. Мистер Кэйхолл стал знаменитостью. Он привлекает к себе внимание всей страны. Нам потребуется высочайший профессионализм плюс безусловное соблюдение установленных норм и правил. Мистер Кэйхолл и члены его семьи должны оставаться для нас уважаемыми гражданами. Я не потерплю никаких комментариев по поводу личности осужденного или процедуры казни. Вопросы?

Наджент обвел взглядом аудиторию. Вопросов не было. Все точки над "i" оказались расставленными.

– Отлично. Встречаемся завтра здесь же. В девять утра. Все свободны.

Кабинет быстро опустел.

* * *

Профессора Джона Брайана Гласса Гудмэн застал в последний момент, когда тот направлялся на лекцию. После обмена формальными любезностями лекция была забыта: оказалось, Гласе читал все книги Гудмэна, Гарнер же, в свою очередь, внимательно следил за регулярно появлявшимися в юридических журналах статьями, где профессор анализировал губительные для общества последствия применения смертной казни. Разговор быстро коснулся Сэма Кэйхолла и острой потребности Гудмэна в нескольких добровольных помощниках. Гласе обещал посодействовать. Чтобы детально обсудить проблему, они договорились встретиться через пару часов за обедом.

В трех кварталах от Высшей школы юриспруденции Гудмэн разыскал неказистое здание, в котором размещался офис южного отделения Группы по защите осужденных на смертную казнь – агентства, действовавшего под вывеской федерального и имевшего представительства в каждом штате. Руководил отделением молодой чернокожий юрист Гете Кэрри. Закончив Йельский университет, он отказался от соблазнительных предложений известных фирм и решил посвятить жизнь борьбе за отмену смертной казни. Пару раз Гарнер встречался с ним на каких-то практических конференциях. Будучи не в состоянии опекать всех сидельцев Скамьи, группа Кэрри, как ее называли, пыталась тем не менее осуществлять независимый надзор за делом каждого. Абсолютно седой в свои тридцать лет Гете походил на старика: слишком тяжело было нести ответственность за сорок семь человеческих жизней.

Над столом секретарши висел календарь с помеченными днями рождения заключенных. В качестве подарка приговоренный получал обычную поздравительную открытку. Другого скудный бюджет не предусматривал, да и деньги на покупку открыток часто собирались самими членами группы. Под началом Кэрри работали два юриста, несколько часов в неделю им помогали на безвозмездной основе желающие из числа студентов Высшей школы юриспруденции.

Гудмэн провел в офисе почти полтора часа, обсуждая с Кэрри план действий на следующий вторник. Предполагалось, что Гете займет пост в канцелярии Верховного суда штата, а сам Гарнер отправится к губернатору. Джон Брайан Гласе будет дежурить в приемной апелляционного суда в Джексоне, Адам останется на Скамье с клиентом. Один из бывших сотрудников “Крейвиц энд Бэйн”, перебравшийся в Вашингтон, обещал Гудмэну поддерживать постоянный контакт с клерком Верховного суда страны.

Остававшиеся до вторника два выходных дня Кэрри согласился уделить Гудмэну.

К одиннадцати часам Гарнер вернулся в Капитолий, чтобы передать Ларримуру оформленный по всем правилам документ с просьбой назначить слушание. Губернатор, по словам помощника, чрезвычайно занят, и увидеться с ним Ларримур сможет лишь во второй половине дня.

– Я буду вам звонить, – сказал Гарнер, оставил чиновнику номер своего телефона в “Милльсо-Буайе” и вышел к машине.

Арендованный на Конгресс-стрит офис был уже полностью готов к работе. Взятые напрокат за наличные складные стулья и шаткие столы принадлежали раньше, судя по инвентарным биркам, церковной школе.

Испытывая чувство гордости за новый филиал фирмы “Крейвиц энд Бэйн”, Гудмэн опустился на ненадежное сиденье и начал нажимать кнопки сотового телефона. Первым абонентом стала его личная секретарша в Чикаго. Затем – ждавшая дома жена, Адам, приемная губернатора.

* * *

К четырем часам дня Верховный суд штата Миссисипи еще не отклонил петицию по вопросу умственной и психической неполноценности Сэма Кэйхолла. С момента подачи бумаги прошло более суток. Адам продолжал изводить телефонными звонками судебного клерка:

– Прошу вас, мне необходим ответ.

Равнодушно-вежливый голос в трубке лишал всякого оптимизма. Верховный суд штата явно тянул время.

Не лучше обстояло дело и с федеральным уровнем: протест в Верховный суд США по поводу неконституционности казни в газовой камере тоже оставался без ответа; застряла где-то в недрах апелляционного суда жалоба на неквалифицированные действия Бенджамина Кейеса.

Четверг не принес никаких новостей. Судейские чиновники вели себя так, будто речь шла об одной из многочисленных жалоб, которые педантично регистрируются, взвешенно и беспристрастно рассматриваются и кладутся под сукно. Адаму же были необходимы действия – отсрочка, слушание или хотя бы ясный и недвусмысленный отказ, дававший основания обратиться в более высокую инстанцию.

Он расхаживал по кабинету, то и дело поглядывая на телефонный аппарат. Стол был завален горами ставших вдруг абсолютно бесполезными бумаг. Царившая в “Бринкли-Плаза” умиротворенная атмосфера не давала дышать. Известив Дар-лен о том, что ему требуется глоток свежего воздуха, Адам вышел на улицу. В пять часов вечера воздух оставался влажным и знойным. По Юнион-стрит Адам добрался до “Пибоди”, зашел в бар и уселся за столик в углу с порцией виски. За минувшие с приезда из Нового Орлеана три дня он впервые позволил себе спиртное. Виски дарило ощущение покоя, к которому, правда, примешивалось чувство острой тревоги за Ли. Он обвел взглядом толпившихся в вестибюле постояльцев отеля, всмотрелся в фигуры хорошо одетых людей, бессознательно надеясь увидеть знакомый силуэт. Где пятидесятилетняя женщина может прятаться от жизни?

К столику приблизился высокий мужчина с собранными на затылке в конский хвост волосами.

– Прошу прощения, сэр. Вы Адам Холл, адвокат Сэма Кэйхолла?

Адам кивнул, и мужчина удовлетворенно улыбнулся:

– Кирк Клекнер, “Нью-Йорк тайме”. – Он положил на столик визитную карточку. – Приехал сюда, чтобы рассказать нашим читателям о предстоящей казни. Позволите сесть?

Адам рукой указал на стул.

– Считаю, мне здорово повезло. – Глаза Клекнера блеснули. На вид ему было лет сорок, аккуратная бородка с проседью, упрямый подбородок, клетчатая рубаха заправлена в выцветшие джинсы. – Узнал вас по снимкам в газете.

– Очень приятно, – довольно сухо бросил в ответ Адам.

– Мы можем поговорить?

– О чем?

– О, у меня куча вопросов. Насколько я понимаю, ваш клиент не дает интервью.

– Совершенно верно.

– А вы?

– Тоже нет. Я не против перекинуться парой слов, но только не для печати.

– Это осложнит мою задачу.

– Честно говоря, мне плевать на вашу задачу. Меня не интересует, насколько она сложна.

– Что ж, спасибо за откровенность.

К столику подошла стройная официантка.

– Кофе. Черный, пожалуйста. Когда вы последний раз виделись с дедом? – спросил Клекнер.

– Во вторник.

– А следующая встреча?

– Завтра.

– Как он?

– Пока держится.

– Вы тоже?

– Я просто получаю удовольствие.

– Нет, серьезно. Может быть, проблемы со сном, усталость?

– Да, усталость. Да, проблемы со сном. Я работаю по восемнадцать часов в сутки. Предстоящие дни станут, наверное, настоящим адом.

– Не так давно я писал о казни Бунди во Флориде. За неделю до экзекуции его адвокаты вообще потеряли сон.

– Расслабиться действительно трудно.

– Намереваетесь ли вы выступить в этом качестве еще раз? Знаю, защита в суде – не ваша специальность, но все-таки?

– Если только придется вызволять со Скамьи еще одного родственника. Скажите, что вас заставляет разрабатывать столь мрачную тему?

– Я уже многие годы занимаюсь вопросом смертной казни. Мне бы очень хотелось взять у мистера Кэйхолла интервью.

Покачав головой, Адам опрокинул в рот остатки виски.

– Ничего не выйдет. Он не общается с посторонними.

– Вы не согласитесь попросить за меня?

– Нет.

Официантка принесла кофе.

– Вчера я беседовал в Вашингтоне с Бенджамином Кейесом, – сказал Клекнер, крутя в пальцах ложечку. – Он утверждает, что ничуть не удивлен выдвинутыми вами претензиями. Говорит, это стандартная процедура.

Мнение Кейеса Адама не волновало.

– Это и в самом деле так. Извините, мне пора. Приятно было познакомиться.

– Но я рассчитывал…

– Вам уже здорово повезло, по вашим же словам. – Адам встал.

– Всего два момента.

Но собеседник Клекнера решительно направился к выходу. Оказавшись на Франт-стрит, Адам направился в сторону реки. Навстречу двигались группы беззаботных, улыбающихся молодых людей. Господи, как он им завидовал! Ни у одного из них не было на плечах такой тяжелой ноши.

Проглотив на ходу купленный у уличного торговца сандвич, Адам вернулся в офис.

* * *

Пойманного в окружавших Парчман лесах кролика охотники, два плечистых тюремных охранника, нарекли, по случаю, Сэмом. Из четырех, что угодили в силки за последние два дня, он оказался самым крупным. Собратья его были уже съедены.

В ночь с четверга на пятницу кролик в сопровождении полковника Наджента и четырех человек из состава исполнителей прибыл в Семнадцатый блок. Мини-автобус остановился возле сложенного из красного кирпича домика, пристроенного вплотную к приземистому зданию блока.

В домик вели две металлические двери. За одной находилась узкая, восемь на пятнадцать футов, комната – отсюда за казнью наблюдали свидетели. В стене напротив двери имелись три небольших занавешенных черными шторками окошка.

Вторая дверь открывалась непосредственно в камеру смерти, помещение двенадцать на пятнадцать футов с выкрашенным серой краской цементным полом. В центре комнаты посверкивал металлический куб, точнее говоря, правильный восьмигранник. Явившийся сюда неделей ранее Наджент распорядился покрыть стенки восьмигранника новым слоем лака.

Кролика оставили в мини-автобусе, а двое охранников ввели в камеру своего довольно тщедушного коллегу, телосложением почти не отличавшегося от Сэма Кэйхолла. Наджент держался как генерал Паттон[23]: недовольно хмурился, тыкал пальцем в несуществующие пятна, отрывисто бросал приказания. Тщедушному охраннику помогли забраться в дьявольский агрегат, двое других усадили своего приятеля в простое деревянное кресло. Не проронив ни слова, без тени улыбки на лице, кожаными ремнями они прикрепили его руки к подлокотникам. Затем были стянуты колени и лодыжки. Через мгновение широкий ремень лег на его лоб.

Когда оба мужчины осторожно выбрались из восьмигранника, вперед выступил, повинуясь взмаху руки Наджента, четвертый член команды.

– В этот момент Лукас Манн зачитает мистеру Кэйхоллу смертный приговор, – пояснил, как режиссер на съемочной площадке, полковник. – Следом за ним я спрошу осужденного, не хочет ли он что-нибудь сказать.

По знаку Наджента стоявший у восьмигранника беззвучно закрыл тяжелую металлическую дверцу и опечатал ее. – Открывайте!

Дверца пошла назад, и через минуту узник получил свободу.

– Кролика!

Один из помощников бросился к автобусу. Спустя несколько мгновений проволочную клетку с кроликом установили в деревянное кресло. Те же двое повторили манипуляции с ремнями. Жертва была готова. Дверь камеры вновь закрыли и опечатали, и Наджент подал сигнал палачу. Тот опрокинул пластиковую канистру с серной кислотой в горловину трубы, потянул за рычаг. Послышалось негромкое бульканье, и жидкость хлынула в эмалированный таз, что стоял под креслом. Наджент приблизился к оконцам в стенках камеры. Во избежание утечки смертоносного газа рамы были обильно покрыты техническим вазелином.

К потолку камеры поднялось едва видимое облачко пара. Поначалу кролик никак не реагировал, однако долго ждать эффекта наблюдателям не пришлось. Зверек встревоженно повел носом и шевельнулся. В следующее мгновение по его тельцу прошла судорога. Кролик попытался подняться и тут же завалился на бок, лапы его слабо дергались. Секунд через двадцать он затих. Все это длилось не более минуты. Наджент с улыбкой взглянул на часы: – Порядок. Продолжайте!

Нажав кнопку на пульте, палач открыл клапан в потолке камеры. Послышался приглушенный шум вентиляции.

Присутствовавшие при казни кролика вышли на улицу. Открыть дверцу камеры можно было лишь по истечении четверти часа. Полковник вновь ступил внутрь, его помощники курили у порога и негромко смеялись.

Коридор отсека “А” проходил футах в пятидесяти от камеры. Сквозь его раскрытые под потолком окна до Сэма Кэйхолла доносились приглушенные мужские голоса. Шел одиннадцатый час вечера, свет в отсеке был уже погашен, но все четырнадцать заключенных внимательно вслушивались в неясные звуки.

Двадцать три часа в сутки приговоренный проводит в крошечном пространстве шесть на девять футов. Он привык различать малейший шорох, ловить перестук каблуков, фиксировать разницу в интонациях речи охранников, ему казался музыкой далекий стрекот газонокосилки. Глухое клацанье двери камеры смерти он распознавал без ошибки.

Просунув по локоть руки сквозь решетку, Сэм поднял голову к окнам. Он знал: там, в пятидесяти футах, шла репетиция. Репетиция его казни.

ГЛАВА 40

Между автострадой номер 49 и ухоженным газоном перед зданиями тюремной администрации тянулась поросшая травой полоса земли, примечательная тем, что когда-то по ней проходила колея железной дороги. Теперь едва приметная насыпь служила местом сборищ противников смертной казни, которые небольшими группками прибывали к Парчману за два-три дня до очередной экзекуции. Протестанты устраивались на раскладных стульях, втыкали в землю древки плакатов, по вечерам зажигали свечи, пели церковные гимны, читали молитвы и вытирали слезы, когда казнь становилась свершившимся фактом.

Администрация Парчмана давно к этому привыкла. Неожиданное происшествие выбило всех из колеи лишь однажды, за несколько часов до того, как был казнен насильник и убийца Тедди Доил Микс. Печальное, почти торжественное бдение десятков, если не сотен людей прервала толпа прибывших на университетских автобусах студентов, которые с юношеским азартом потребовали лишить негодяя жизни. Они пили пиво, на полную мощность включали магнитолы и радиоприемники, выкрикивали возмутительные лозунги и угрожали по-своему разобраться с мирными протестантами. Чтобы восстановить порядок, администрации тюрьмы пришлось вызвать охрану.

Следующим после Микса должен был стать Мэйнард Тоул. При подготовке к его казни участок на противоположной стороне автострады администрация отвела для приверженцев высшей меры. Во избежание недоразумений неподалеку встали лагерем две роты Национальной гвардии.

Подъехав утром в пятницу к воротам Парчмана, Адам обнаружил у дороги семерых куклуксклановцев в белых балахонах. Трое расхаживали с плакатами вдоль обочины, четверо других устанавливали вместительную бело-голубую палатку. На земле тут и там лежали алюминиевые стойки и веревки, возле пластиковых стульев высились картонные коробки с бутылками пива. Похоже, эти люди собирались провести здесь не один день.

Остановив машину у ворот, Адам минут двадцать наблюдал за их действиями. Вот, значит, с кем связали его узы родства. Вот в чьих рядах числились предки его деда. Интересно, нет ли среди членов Клана тех, что мелькали в кадрах переписанной на видеокассету старой кинохроники? Может, он увидит знакомое лицо?

Холл распахнул дверцу и медленно двинулся в сторону палатки. Возле коробок он остановился. Плакаты в руках троицы требовали свободы для политического узника Сэма Кэйхолла. “Казните настоящих преступников! Верните нам Сэма!” – кричали броские надписи. “Почему я не испытываю к ним никакой симпатии?” – подумал Адам.

– Что нужно? – обратился к нему с вопросом один из троицы. Шестеро других внимательно прислушивались к разговору.

– По правде говоря, не знаю.

– Чего тогда вылупился?

– Нельзя?

Куклуксклановцы взяли Адама в кольцо. Балахоны их были абсолютно одинаковыми, из белоснежного нейлона, с нашитыми на груди и спине красными крестами. Утром, в девять часов, все эти люди уже исходили потом.

– Кто ты такой, черт побери?

– Внук Сэма.

Враждебность в глазах семерки сменилась чем-то похожим на сочувствие.

– Значит, ты на нашей стороне, – с облегчением сказал первый.