Глава 4

Первая леди проводила время на Западном побережье, посещая множество пятитысячедолларовых завтраков, где богатые и претенциозные радостно расставались со своими деньгами, рассчитываясь за холодные яйца и дорогое шампанское, а также за шанс показаться, а возможно, и сфотографироваться с королевой, каковой она считалась. Поэтому Президент спал один, когда зазвонил телефон. В соответствии с традицией американских президентов в прошлые годы, он еще подумывал о любовнице. Но теперь это выглядело так не по-республикански. И кроме всего прочего, он был стар и порядочно устал от жизни. Он часто спал в одиночестве и когда Королева была в Белом доме.

Он любил поспать. Телефон прозвонил двенадцать раз, прежде чем он услышал. Он схватил трубку и посмотрел на часы. Половина пятого утра. Выслушал звонившего, вскочил на ноги и через восемь минут уже был в Овальном кабинете. Не брит, без галстука. Посмотрел на Флетчера Коула, своего начальника штаба, и сел за стол.

Коул улыбался. Его великолепные зубы и лысина сверкали. Только тридцать семь, он еще мальчишка, который, к удивлению многих, четыре года назад спас проваливавшуюся кампанию и усадил своего босса в Белый дом. Он был хитрым манипулятором и злобным прихвостнем, который прокладывал свой путь в узком кругу избранных, пока не стал вторым в команде. Многие видели в нем настоящего босса. Простое упоминание его имени вызывало страх у занимающих скромное положение штатных сотрудников.

— Что случилось? — медленно спросил Президент.

Коул вышагивал перед столом Президента.

— Знаю немного. Они оба мертвы. Два агента ФБР нашли Розенберга примерно в час ночи. Мертвого в постели. Его санитар и полицейский Верховного суда также убиты. Все трое выстрелами в голову. Очень чистая работа. Пока ФБР и полиция округа Колумбия занимались расследованием, им позвонили, что Дженсена нашли мертвым в каком-то клубе гомосексуалистов. Они обнаружили его пару часов тому назад. Войлс позвонил мне в четыре, а я перезвонил вам. Он и Гмински должны быть здесь с минуты на минуту.

— Гмински?

— ЦРУ должно быть включено в работу, по крайней мере, сейчас.

Президент сложил руки за головой и потянулся.

— Розенберг мертв.

— Да, абсолютно точно. Я предлагаю вам обратиться к народу через пару часов. Мабри делает набросок выступления. Я закончу. Давайте подождем наступления дня, хотя бы до семи часов. Если не сделать так, будет слишком рано, и мы потеряем большую часть нашей аудитории.

— Пресса?..

— Да. Она уехала. Они сняли на пленку, как санитарная машина доставила Дженсена в морг.

— Я не знал, что он был гомосексуалистом.

— Никакого сомнения в этом сейчас. Это отличный критический момент. Подумайте. Мы не создаем его. Это не наша ошибка. Никто не может возложить вину за это на нас. И вся нация содрогнется и в какой-то степени объединится. Это будет сплочение вокруг лидера. Все просто замечательно. Нет пути в сторону.

Президент маленькими глотками пил кофе и посматривал на бумаги на своем столе.

— И я начну с перестройки суда.

— Это самое лучшее, что можно сделать. В этом ваша миссия. Я уже вызвал Дувалла в суд и дал указания войти в контакт с Хортоном и начать составление предварительного списка кандидатов. Хортон прошлой ночью выступал с речью в Омахе, но сейчас он как раз в воздухе. Полагаю, что мы встретимся с ним попозже сегодня утром.

Президент кивнул. Так он обычно выражал свое одобрение предложениям Коула. Он разрешал Коулу подсластить подробности. Сам же никогда не вникал в детали.

— Кого-либо подозревают?

— Пока нет. Я не знаю точно. Сказал Войлсу, что вы рассчитываете созвать инструктивное совещание по его прибытии.

— Кажется, кто-то сказал, что ФБР охраняло Верховный суд.

Коул широко улыбнулся и хихикнул:

— Точно. Яйцо попадет прямо в лицо Войлсу. Это крайне смущает, на самом деле.

— Великолепно. Я хочу, чтобы Войлс разделил ответственность. Возьмите на, себя прессу. Я хочу, чтобы он был унижен. Тогда, возможно, мы сможем оставить его в дураках.

Коулу понравилась такая мысль. Он перестал ходить и что-то небрежно написал на листке бумаги. Охранник постучал в дверь, затем открыл ее. Директора Войлс и Гмински вошли вместе. Настроение сразу же стало подавленным после того, как все четверо обменялись рукопожатиями. Двое сели перед столом Президента, а Коул встал на свое обычное место у окна, сбоку от Президента. Он ненавидел Войлса и Гмински, а они, в свою очередь, ненавидели его. Коул расцветал на ненависти. Он был ухом Президента, и в этом заключалось все дело. Он помолчит несколько минут. Важно позволить Президенту взять на себя руководство в присутствии других.

— Сожалею по поводу, приведшему вас, но спасибо за приход, — сказал Президент.

Они мрачно кивнули, подтвердив тем самым такую очевидную ложь.

— Что случилось?

Войлс заговорил быстро и по существу. Он описал сцену в доме Розенберга, где были найдены тела. В час ночи сержант Фергюсон обязательно отмечался у агентов, сидящих на улице. Если он не показывался, то они выясняли почему. Убийства совершены очень чисто и профессионально. Он рассказал все, что знал о Дженсене. Сломана шея. Удушение. Обнаружен другим гомиком на балконе. Никто ничего, конечно же, не видел. Войлс не был таким грубоватым и резким, как обычно. Это был черный день для Бюро, и он чувствовал, что начинает припекать. Но он пережил пятерых президентов и определенно мог перехитрить этого идиота.

— Оба случая явно связаны между собой, — сказал Президент, глядя на Войлса.

— Возможно. Скорее всего, все выглядит именно так, но...

— Продолжайте, директор. За двести двадцать лет мы убрали по политическим мотивам четырех президентов, двух или трех кандидатов, нескольких руководителей организаций за гражданские права, парочку губернаторов, но никогда прежде судью Верховного суда. А теперь за одну ночь, в течение двух часов, убиты двое. И вы не убеждены, что они связаны между собой?

— Я не говорил этого. Где-то должна просматриваться связь. Просто все дело в том, что методы настолько различны. И все выполнено так профессионально. Вы не должны забывать, что мы получаем тысячи угроз в адрес суда.

— Хорошо. Тогда кто, по-вашему, подозреваемый?

Никто не подвергал перекрестному допросу Ф. Дентона Войлса. Он посмотрел на Президента.

— Слишком рано для подозрений. Мы еще собираем факты.

— Как убийца проник в дом Розенберга?

— Никто не знает. Мы не заметили, как он вошел, понимаете? Ясно, что он находился там какое-то время, спрятавшись в туалете или, возможно, на чердаке. Опять-таки, нас не приглашали. Розенберг отказался впустить нас в дом. Фергюсон каждый раз после обеда, когда судья приезжал с работы, тщательно осматривал весь дом. Еще рано говорить, но мы не нашли никаких следов присутствия убийцы. Ни одного, за исключением трех трупов. Мы получим результаты баллистической экспертизы и вскрытия трупов позднее, сегодня после обеда.

— Я хотел бы ознакомиться с ними, как только вы их получите.

— Да, господин Президент.

— Также сегодня к пяти часам вечера мне бы хотелось получить краткий список подозреваемых. Ясно?

— Вполне, господин Президент.

— И еще я хочу, чтобы вы представили мне доклад по вашей системе безопасности и указали, где она не сработала.

— Вы допускаете, что она не сработала?

— Мы имеем двоих мертвых судей, оба охранялись ФБР. Мне кажется, американскому народу хочется знать, что было не так, директор. Да, она не сработала.

— Я докладываю вам или американскому народу?

— Вы докладываете мне.

— А потом вы созываете пресс-конференцию и официально обращаетесь к американскому народу, так?

— Вы боитесь тщательного расследования, директор?

— Нисколько. Розенберг и Дженсен мертвы, потому что отказались взаимодействовать с нами. Они слишком хорошо сознавали опасность, однако их нельзя было беспокоить. Остальные семеро контактируют с нами. И они все еще живы.

— Минутку. Мы лучше проверим. Они падают как подкошенные, — Президент улыбнулся Коулу, который давился от смеха и почти открыто подсмеивался над Войлсом.

Коул решил, что наступило время заговорить:

— Директор, вы знали, что Дженсен околачивался в таких местах?

— Он был взрослым человеком с пожизненным назначением на должность. Если бы даже он решился танцевать голым на столах, то и тогда мы бы не могли его остановить.

— Да, сэр, — вежливо произнес Коул. — Но вы не ответили на мой вопрос.

Войлс глубоко вздохнул и отвел взгляд в сторону.

— Да. Мы подозревали, что он гомосексуалист. Кроме того, нам было известно, что ему нравятся определенные заведения. У нас не было ни власти, ни желания, мистер Коул, обнародовать такую информацию.

— Мне бы хотелось, чтобы эти доклады были готовы сегодня после обеда, — сказал Президент.

Войлс смотрел в окно, слушая, но не отвечая. Президент взглянул на Роберта Гмински, директора ЦРУ.

— Боб, я хочу услышать прямой ответ.

Гмински сжался и сразу помрачнел.

— Да, сэр. Что именно вас интересует?

— Я хочу знать, связаны ли эти убийства каким-то образом с какой-либо организацией, операцией, группой, имеющей отношение к правительству Соединенных Штатов.

— Вы говорите серьезно, господин Президент? Но это абсурд!

Гмински казался потрясенным, но и Президент, и Коул, и даже Войлс знали, что в такое время и ЦРУ могло быть в чем-то замешано.

— Смерть — это серьезно. Боб.

— Я тоже говорю серьезно. И я уверяю вас, что мы не имеем никакого отношения к этому. Я поражен, вы даже не можете себе представить, в какой степени. Нелепо!

— Проверьте все как следует, Боб! Черт побери, я хочу определенности. Розенберг не верил в национальную безопасность. Он нажил себе много врагов в государственной разведывательной службе. Просто проверьте все, хорошо?

— Ладно, ладно.

— И я хочу ознакомиться с докладом сегодня к пяти часам.

— Конечно, о’кей. Но это потеря времени.

Флетчер Коул перешел к столу, ближе к Президенту.

— Я предлагаю, джентльмены, встретиться здесь сегодня в пять часов. Договорились?

Оба согласно кивнули и встали. Коул молча проводил их и закрыл дверь.

— Вы провели все просто великолепно, — сказал он Президенту. — Войлс понял, что его укололи. Я чувствую кровь. Мы с прессой поработаем над ним.

“Розенберг мертв, — повторил про себя Президент. — Я просто не могу в это поверить”.

— У меня появилась идея для телевидения. — Коул снова стал расхаживать взад-вперед, взяв на себя инициативу. — Мы должны покончить со всем этим одним махом. Вам нужно притвориться уставшим, как если бы вы всю ночь занимались этим делом. Поняли? Весь народ будет следить за происходящим, ожидая, что вы сообщите подробности и успокоите. Я думаю, вам следовало бы надеть что-нибудь теплое и удобное. Пиджак и галстук в семь утра могут показаться несколько отрепетированными. Давайте немного расслабимся.

Президент внимательно слушал.

— Халат?

— Не совсем. А как насчет джемпера и широких брюк? Без галстука. Белая застежка на пуговицах. Смахивает на имидж дедушки.

— Вы хотите, чтобы я обратился к народу в этот решающий час в свитере?

— Да. Мне нравится такая идея. Коричневый джемпер с белой рубашкой.

— Даже не знаю.

— Имидж хороший. Подумайте, шеф, в следующем месяце исполнится год со дня выборов. Это наш первый критический момент за девяносто дней — и какой чудесный! Люди должны увидеть вас в чем-то другом, и именно в семь утра. Вам нужно выглядеть обычно, по-домашнему, но контролировать себя. Это будет приравниваться к пяти, а может быть, и десяти очкам в оценке ваших качеств. Доверьтесь мне, шеф.

— Я не люблю свитеры.

— Просто положитесь на меня.

— Даже не знаю.

Глава 5

Дарби Шоу проснулась рано утром как после похмелья. Спустя пятнадцать месяцев учебы в юридической школе ее ум отказывался отдыхать более шести часов. Она часто вставала еще до рассвета, и по этой причине ей не слишком хорошо спалось с Каллаханом. Секс был великолепен, но сон зачастую проходил в решительной схватке с подушками, а простыни просто сбивались то в голове, то в ногах.

Она смотрела на потолок и слушала, как временами он храпит в вызывающей шотландской манере. Простыни подобно канатам обвивали его ноги. Она лежала неприкрытая, но не ощущала холода. Октябрь в Новом Орлеане все еще влажный и теплый. Свежий воздух проникал в спальню снизу с Дауфайн-стрит через небольшой балкон и открытые застекленные створчатые двери. Он принес с собой первый поток утреннего света. Она стояла в дверях, накинув на себя халат из махровой ткани. Вставало солнце, но Дауфайн все еще была погружена во тьму. День во Французском квартале наступал незаметно. Во рту у нее было сухо.

.Спустившись по лестнице вниз на кухню, Дарби заварила кофейник крепкого кофе, купленного на Французском рынке. Голубые цифры на часах микроволновой печи показывали уже без десяти шесть. Для незапойного пьяницы, каковым был Каллахан, жизнь превращалась в сплошную борьбу. Ее пределом были три бокала вина. У нее не было ни разрешения на юридическую практику, ни работы, и она не могла позволить себе напиваться каждую ночь и потом спать допоздна. Кроме того, она весила сто двенадцать фунтов и собиралась и впредь сохранять такой же вес. Она не могла позволить себе лишнего.

Она выпила три стакана воды со льдом, затем налила полную высокую кружку кофе. Натолкнулась на лампу, поднимаясь по лестнице вверх, и нырнула обратно в постель. Нажала кнопку устройства дистанционного управления и неожиданно на экране телевизора увидела Президента, сидящего за своим столом. Вид у него был довольно странный: коричневый джемпер без галстука. Транслировалось специальное сообщение “Эн-Би-Си Ньюз”.

— Томас! — Она потрясла его за плечо. Никакой реакции. — Томас! Проснись!

Она нажала кнопку, и звук стал громче. Президент произнес: “Доброе утро”.

— Томас! — Она наклонилась вперед к телевизору.

Каллахан отшвырнул простыню и сел, потирая глаза и пытаясь сосредоточиться. Она подала ему кофе.

У Президента были печальные новости. Его глаза казались уставшими, и смотрел он печально, но густой баритон внушал доверие. Перед ним лежали записи, но он не пользовался ими. Он смотрел прямо в камеру и сообщал американскому народу страшные новости прошлой ночи.

— Какого черта, — пробормотал Каллахан. После объявления о смертях Президент переключился на некролог с восхвалениями в адрес Абрахама Розенберга. Возвышенная легенда, так назвал он его. Это был перебор, но Президент сохранял невозмутимое лицо, перечисляя вехи выдающейся карьеры одного из самых ненавистных людей в Америке.

Каллахан изумленно уставился в телевизор. Дарби тоже не отрывала глаз.

— Очень трогательно, — сказала она.

Она замерзла, сидя на краю кровати. Розенберга инструктировали и ФБР, и ЦРУ, объяснил Президент, а они считают, что убийства связаны между собой. Он отдал распоряжение о проведении немедленного тщательного расследования и пообещал, что виновные по этому делу предстанут перед судом.

Каллахан сел прямо и укрылся простыней. Он поморгал, затем расчесал пальцами свои непокорные волосы.

— Розенберг? Убит? — пробормотал он, уставившись на экран. Туман в его голове сразу рассеялся, боль еще оставалась, но он не чувствовал ее.

— Отметь свитер, — сказала Дарби, потягивая кофе и глядя на круглое лицо с обильным гримом и блестящими седыми тщательно зачесанными волосами. Он выглядел чудесно, этот красивый человек с мягким голосом: так он преуспевал в политике. Морщины на лбу собрались в одну большую складку, и поэтому он выглядел сейчас даже еще печальнее, говоря о своем близком друге судье Гленне Дженсене.

— Кинотеатр Монроуза, в полночь, — повторил Каллахан.

— Где это? — спросила она.

Каллахан закончил юридическую школу в Джорджтауне.

— Не уверен, но думаю, что это в непристойном районе.

— Он был гомосексуалистом?

— Я слышал разговоры. Очевидно.

Они сидели на краю кровати, обернув ноги простыней. Президент распорядился о неделе национального траура. Флаги приспустить. Завтра закрываются федеральные учреждения. Простой организации похорон недостаточно. Он болтал еще что-то в течение нескольких минут, по-прежнему глубоко опечаленный, даже потрясенный, очень человечный, но тем не менее Президент и гражданин, четко несущий службу. Он вздохнул с открытой улыбкой дедушки, полной доверия, мудрости и утешения.

На лужайке перед Белым домом появился репортер Эн-Би-Си и заполнил пробелы в речи Президента. Полиция молчит, но, по-видимому, на данный момент нет подозреваемых, как и не за что зацепиться. Да, оба судьи находились под охраной ФБР, которое никак не комментирует это событие. Да, “Монроуз” — место, облюбованное гомосексуалистами. Да, много угроз раздавалось в адрес обоих, особенно Розенберга. И может быть много подозреваемых, прежде чем найдут истинного.

Каллахан выключил телевизор и направился к створчатой двери, где утренний воздух был более насыщенным.

— Нет подозреваемых, — пробормотал он.

— Я могу назвать как минимум двадцать, — сказала Дарби.

— Да, но почему такое сочетание? С Розенбергом понятно, но почему Дженсен? Почему не Мак-Дауэл или Янт? Оба, несомненно, еще большие либералы, чем Дженсен. Не вижу смысла. — Каллахан сел у дверей в кресло-качалку и взъерошил волосы.

— Я приготовлю еще кофе, — сказала Дарби.

— Нет, нет. Я проснулся.

— Как твоя голова?

— Нормально, но я поспал бы еще часика три. Думаю, что надо отменить занятия. Я не в настроении.

— Отлично.

— Черт, я не могу поверить в это. Этот дурак занимает две должности. Что означает восемь к девяти, т. е. выбор в пользу республиканцев.

— Они должны быть поддержаны в первую очередь.

— Мы не будем признавать Конституцию через десять лет. Это печально.

— Вот почему их убили, Томас. Кто-то или какая-то группа хочет иметь другой суд, с абсолютным преобладанием консерваторов. Выборы в будущем году. Розенбергу исполняется или исполнился девяносто один год. Мэннингу восемьдесят четыре. Янту восемьдесят с небольшим. Они все скоро умрут или же проживут еще лет десять. Демократ может быть избран Президентом. Почему не воспользоваться шансом? Убить их сейчас, за год до выборов. Это имеет смысл, если у кого-то были такие намерения.

— Но почему Дженсен?

— Он был препятствием. И, очевидно, легкой целью.

— Да, но он в основном человек умеренных взглядов с периодическим уклоном влево. И он был назначен республиканцем.

— Ты хочешь “Кровавую Мэри”?

— Неплохая мысль. Минутку. Я пытаюсь поразмышлять над этим.

Дарби полулежала на кровати, пила кофе маленькими глотками и смотрела, как солнце начинает освещать балкон.

— Подумай над этим, Томас. Время выбрано отлично. Перевыборы, назначения, политика и все прочее. Но не забудь и ожесточенность, и радикалов, фанатиков, прожигающих жизнь и ненавидящих гомосексуалистов, арийцев и нацистов, подумай обо всех группах, способных на убийство, и обо всех угрозах в адрес суда, и тогда будет понятно, что наступил самый лучший момент для неизвестной неприметной группы покончить с ними. Это ужасно, но время самое подходящее.

— И кого ты считаешь такой группой?

— Кто знает!

— “Подпольную армию”?

— Они не так уж и незаметны. Они убили судью Фернандеса в Техасе.

— Не используют ли они бомбы?

— Да, специальные. С пластмассовыми взрывателями.

— Вычеркни их.

— Я никого не исключаю сейчас. — Дарби встала и запахнула халат. — Пойдем. Я подкреплю твои силы “Кровавой Мэри”.

— Только если выпьешь со мной.

— Томас, ты профессор. Ты можешь отменить занятия, если хочешь. Я студентка и...

— Я улавливаю связь.

— Я не могу больше пропускать занятия.

— Я завалю тебя на конституционном праве, если ты не пропустишь занятия и не выпьешь со мной. Я получил книгу с мнениями Розенберга. Давай прочитаем их, потягивая “Кровавую Мэри”, потом вино, потом что-нибудь еще. Я уже пропустил немного.

— В девять у меня занятия по федеральной процедуре, и я не могу пропустить их.

— Я собираюсь позвонить декану и попросить об отмене всех занятий. Тогда ты выпьешь со мной?

— Нет. Пойдем, Томас.

Он последовал за ней вниз по лестнице на кухню, чтобы выпить кофе и ликера.

Глава 6

Не убирая трубку с плеча, Флетчер Коул нажал другую кнопку телефонного аппарата, стоящего на столе в Овальном кабинете. Лампочки трех линий мигали, поддерживая связь. Он медленно шагал взад-вперед перед столом и слушал, одновременно просматривая двухстраничный доклад Хортона из суда. Он совершенно не обращал внимания на Президента, который припадал к земле перед окнами, хватая руками в перчатках короткую клюшку для игры в гольф, сначала яростно глядя на желтый мячик, затем медленно направляясь по голубому ковру к желтой лунке в десяти футах от него. Коул прорычал что-то в трубку. Его слова были не слышны Президенту, который слегка ударил по мячу и теперь смотрел, как тот катится прямо в лунку. Щелчок — и мяч откатился на три фута в сторону. Президент в носках прошагал к следующему мячу и вздохнул, наклонившись над ним. Этот был оранжевого цвета. Он просто ударил по нему, и тот вкатился прямо в лунку. Восемь в ряду. Двадцать семь из тридцати.

— Это был шеф Раньян, — сказал Коул, опуская трубку. — Он совершенно расстроен. Хотел встретиться с вами сегодня днем.

— Попроси его записаться на прием.

— Я сказал, чтобы он был здесь завтра в десять утра. В десять тридцать у вас заседание кабинета, а в одиннадцать тридцать приходят из службы национальной безопасности.

Не глядя. Президент схватил клюшку и стал присматриваться к следующему мячу.

— Я не могу ждать. Как насчет списка избирателей?

Он тщательно прицелился и зашагал за мячом.

— Я только что разговаривал с Нельсоном. Он звонил в два, в начале обеда. Компьютер сейчас переваривает все, но он считает, что рейтинг одобрения будет где-то пятьдесят два — пятьдесят три.

Игрок в гольф бросил мимолетный взгляд и улыбнулся. Затем снова вернулся к игре.

— Какой результат на прошлой неделе?

— Сорок четыре. Благодаря джемперу без галстука. Точно так, как я и предполагал.

— Я думал, сорок пять, — произнес Президент, толкая желтый мячик и наблюдая, как тот вкатывается прямо в лунку.

— Вы правы. Сорок пять.

— Это наивысший результат за ...

— Одиннадцать месяцев. Мы не переваливали за пятьдесят со времени “Полета 402” в ноябре прошлого года. Это отличный критический момент, шеф. Народ в шоке, хотя многие счастливы, что Розенберга убрали. А вы человек серединки. Просто великолепно.

Коул нажал на мигающую кнопку, снял трубку и, не произнеся ни слова, опустил ее. Поправил галстук и застегнул пиджак на все пуговицы.

— Уже пятьдесят четыре, шеф. Войлс и Гмински ожидают.

Президент ударил по мячу и проследил за его движением. Тот ушел на дюйм вправо, и он скривился.

— Пусть подождут. Назначим пресс-конференцию на девять утра на завтра. Я возьму с собой Войлса, но заставлю его помалкивать. Пусть стоит рядом со мной. Я сообщу некоторые дополнительные подробности и отвечу на несколько вопросов. Резонанс будет большим, вы так не считаете?

— Конечно. Хорошая идея. Я дам пресс-конференции старт.

Президент снял перчатки и швырнул их в угол.

— Впустите их.

Аккуратно прислонив клюшку к стене, он надел мягкие кожаные туфли типа мокасин фирмы “Бэлли”. Как обычно, он шесть раз переодевался да завтрака, и сейчас на нем был узкий двубортный пиджак из шотландской ткани с красным в синий горошек галстуком. Одежда делового человека. Куртка висела на крючке у двери. Он сел за стол и бросил сердитый взгляд на какие-то бумаги. Кивнул вошедшим Войлсу и Гмински, но не встал и даже не подал руки. Они сели наискось от стола, а Коул занял свое обычное место, стоя подобно часовому, который не может дождаться команды: “Открыть огонь!” Президент ущипнул себя за переносицу, как будто напряжение дня вызвало мигрень.

— Ужасно длинный день, господин Президент, — Боб Гмински произнес эту фразу в надежде растопить лед. Войлс смотрел в окно.

Коул кивнул, а Президент произнес:

— Да, Боб. Очень длинный день. А еще сегодня на обед приглашена группа эфиопов, так что будем кратки. Начнем с вас. Боб. Кто убил их?

— Не знаю, господин Президент. Но, уверяю вас, мы не имеем ничего общего с этим.

— Вы обещаете мне. Боб? — Он почти умолял.

Гмински поднял правую руку ладонью к столу.

— Клянусь. Могилой моей матери клянусь.

Коул самодовольно кивнул, как если бы верил ему и как будто его одобрение означало все.

Президент посмотрел на Войлса, чья коренастая фигура заполняла все кресло и по-прежнему была скрыта под объемной теплой полушинелью. Директор медленно жевал жвачку и насмешливо поглядывал на Президента.

— Баллистика? Аутопсия?

— Получили, — произнес Войлс, открывая портфель.

— Просто скажите суть. Я прочитаю позже.

— Оружие малого калибра, возможно, двадцать второго. Розенберг и его санитар убиты в упор, об этом свидетельствует обгоревший, порох. Трудно сказать что-либо в отношении Фергюсона, но выстрелы были произведены не далее чем с расстояния в двенадцать дюймов. Мы не видели стрельбы, понимаете? Три пули в голову каждого. Две они вынули из Розенберга, еще одну нашли в его подушке. Выглядит все так, как будто и он, и его санитар спали. Один и тот же тип пуль, то же оружие, один и тот же убийца, это ясно. Окончательные результаты аутопсии готовы, но ничего не вызывает удивления. Причины смерти вполне определенны.

— Отпечатки пальцев?

— Ни одного. Мы еще проверяем, но это была очень чистая работа. По-видимому, он не оставил ничего, кроме пуль и трупов.

— Как он попал в дом?

— Никаких видимых признаков проникновения в дом. Фергюсон осматривал все, когда прибыл Розенберг, где-то около четырех часов. Обычная процедура. Он составил письменный доклад двумя часами позже, и в нем отмечается, что он осмотрел две спальни, ванную комнату, три чулана наверху и каждую из комнат внизу и, конечно же, ничего не обнаружил. Утверждает, что проверил все окна и двери. В соответствии с инструкциями в отношении Розенберга наши агенты находились снаружи, и по их оценке проверка Фергюсоном в четыре часа заняла три-четыре минуты. Я подозреваю, что убийца выжидал, спрятавшись, пока судья вернется домой и пройдет Фергюсон.

— Почему? — настаивал Коул. Покрасневшие глаза Войлса следили за Президентом и игнорировали его “оруженосца”.

— Этот человек, очевидно, очень талантлив. Он убил судью Верховного суда, возможно, двоих — и фактически не оставил следов. Профессиональный убийца, я бы сказал. Попасть в дом — не проблема для него. Избежать поверхностной проверки Фергюсона — тоже не проблема. Вероятно, он очень терпелив. Он не будет рисковать, оказавшись в доме, когда в нем кто-то есть, да и полицейские вокруг дома. Мне кажется, он проник в дом где-нибудь после обеда и просто выжидал, возможно, в шкафу наверху или, может быть, на чердаке. Мы нашли два небольших кусочка чердачной изоляции на полу под убирающейся лестницей. Скорее всего, они недавно использовались.

— Действительно, не имеет значения, где он прятался, — сказал Президент. — Его не обнаружили.

— Это верно. Нам не разрешили проверить дом, понимаете?