ПРОЛОГ

– Я действительно кое-что обещал принцу в обмен на трон, – сказал король, лениво потягиваясь и судорожно зевая.

Он поправил сверкающие драгоценные камни и золотые безделушки, украшавшие его брови, выдержал драматическую паузу, самодовольно улыбнулся и добавил, понижая голос, дабы подчеркнуть весомость собственных слов:

– Я обещал, что исполню его самую большую мечту.

Собравшиеся дружно издали благоговейный вздох, который, однако, больше походил на насмешку.

Заплывший жиром монарх не придал этому значения, но, тем не менее, отвернулся. Игриво подкинув золотую ткань одежд, он принял победную позу, поставив одну ногу на явно фальшивый череп дракона. Бело-фиолетовый свет медленно плавающих шаров, что окружали короля, отчетливо блеснул на проволоке, которая поддерживала королевский меч в нужном положении. Предполагалось, что именно таким могучим и смертельным ударом клинок якобы пронзил этот череп.

Являя всем своим видом старого, мудрого правителя, король некоторое время мрачно вглядывался вдаль, но что он там видел, было известно только ему. Потом, с притворной кротостью, он обернулся через плечо к коленопреклоненному слуге.

– И чего же, скажи на милость, он больше всего хочет? – промурлыкал он. – М-м?

Королевский дворецкий так поспешно растянулся во весь рост на ковре, что промахнулся и ударился головой о мозаичный пол. Он закатил глаза и на мгновение скорчился от боли, – наблюдавшие это захихикали, – потом отважился поднять глаза и произнес тоном удивленным и осуждающим:

– Сир, он хочет умереть богатым.

Король резко повернулся. Слуга, поднявшийся на одно колено, опять съежился перед решительным повелителем и ошеломленно замер при виде веселой улыбки на его лице.

Монарх наклонился, взял дворецкого за руку, поднял с ковра и со звоном шлепнул чем-то по ладони слуги.

Тот уставился на ладонь. Это был кошелек, набитый монетами. Дворецкий опять с недоверием взглянул на короля и проглотил комок в горле.

Монаршая улыбка стала еще шире:

– Умереть богатым? Так тому и быть. Отдай это ему в руки, а потом проткни его мечом. Я думаю, в соответствии с нынешней модой, несколько раз.

Публика разразилась радостным ревом, хохотом и криками, переходящими в бурные овации, поскольку в этот момент костюмы актеров померкли и растаяли клубами красного дыма, что по традиции возвещало о конце спектакля.

Зрители пришли в движение и потянулись к выходу. Весельчаки постарше выплывали более или менее степенно, а молодежь стайками кинулась в ночь, как рыбки, которые гоняются друг за другом, чтобы кого-нибудь съесть – или быть съеденными. Пританцовывая в воздухе, они пронеслись мимо группы что-то вяло обсуждавших стариков. Осталось всего несколько зрителей, чтобы посмотреть следующую, довольно грубую сцену «О достойном конце человеческого короля Халтора». Такие пародии на низких и алчных Волосатых когда-то очень веселили народ, но уже надоели и теперь считались неинтересными – ведь эльфы Кормантора больше всего на свете не любят скучать.

Не то чтоб эта пирушка была скромной. Эрладден не жалел расходов на плетение полевых заклинаний. Огромное множество чарующих запахов, звуков и образов кружилось в воздухе и долетало до гуляк, а сила зачарованного поля позволяла каждому пролететь по воздуху в любое место, куда бы он ни кинул взгляд и где бы ни пожелал оказаться.

В ату ночь обычно голые стены сада изобиловали резными единорогами, крылатыми конями, танцующими эльфийскими девами и трубящими оленями. Каждая статуэтка, когда ее касался очередной гулена, открывалась и предоставляла запотевший графинчик искрящегося лунного вина или одно из дюжины рубиново-красных марочных вин Эрладдена. Среди макушек графинов поднимались и невысокие купола кристаллов галаунтры, которыми были прикрыты вырезанные из лучших сортов сыра фигурки или горки жареных орехов и сахарных звездочек отменного качества.

Среди веселящихся эльфов плавали разноцветные огоньки, способные сделать любого чистокровного эльфа беспечным, неутомимым, одним словом, жизнерадостным. Некоторые, в безудержном веселье хохотали слишком громко и летали, не видя почти ничего вокруг себя. С полсотни озорников крутилось и кувыркалось среди ветвей высоких деревьев, растущих тут повсюду. Они мерцали, как волшебные звезды, скользили и подмигивали из-за листвы то здесь, то там. Но вот взошла луна, затмила все эти крошечные сияния и осветила сцену широкого и радостного праздника. Сегодня ночью танцевала половина Кормантора.

– Удивительно, я все еще помню слова, которые должны были переносить меня сюда.

Голос появился из ночи без всякого предупреждения и своим приветливым тоном напомнил ему былые дни.

Он ждал этого и даже не удивился, когда услышал низкую мелодию голоса, исходившего из самой глубокой тени в углу беседки, в которой находилась его постель. С некоторых пор, наверное, из-за подкрадывающегося возраста, кровать его костям казалась уютнее. Оторвав взгляд от зеркальной поверхности воды, окружавшей этот островок в саду, коронель всего Кормантора повернул в лунном свете голову и сказал с улыбкой, в которой было больше счастья, чем в его сердце:

– Добро пожаловать, благородная леди Старим.

На миг наступила тишина, потом голос донесся снова:

– Когда-то я была больше, чем «благородная леди». – Это было сказано почти с сожалением.

Элтаргрим поднялся и протянул руку в ту сторону, где, как подсказывало его истинное зрение, стояла она:

– Подойди ко мне, мой друг. – Он протянул вторую руку и почти умоляюще добавил: – Моя Линтра.

Тень зашевелилась, и Илдилинтра Старим вышла на лунный свет. Ее глаза все еще были похожи на два темных манящих омута. Он так живо видел их в своих грезах. Грезы посещали его все эти долгие годы, вплоть до сегодняшней ночи. Грезы – плоды памяти, они и до сих пор выбивали его из колеи.

У коронеля вдруг пересохло во рту, язык стал толстым и неповоротливым:

– Ты?.. – Он жестом пригласил ее в живое кресло.

Старимы считали себя самым старинным и самым благородным семейством в королевстве – и конечно, были самыми гордыми. Темные глаза матриарха дома Старима приближались к нему, глаза, которые никогда его не покидали.

Коронелю не нужно было смотреть, он и так знал, что годы не коснулись ее безупречно белой кожи, а фигура (от которой у него всегда захватывало дух) все так же совершенна. Голубые локоны сейчас казались почти черными; Илдилинтра до сих пор носила их распущенными, спадающими до самых пят. Она была босоногой. Заклинания ее пояса примерно на дюйм приподнимали и ноги, и волосы так, чтобы они не касались земной грязи. На ней было полное парадное облачение ее дома, украшенное на животе изображением из драгоценных камней драконов-близнецов, павших от рук храбрых Старимов. Инкрустированные крылья драконов зубчатым золотым орнаментом подчеркивали грудь. Бедра, мелькавшие при ходьбе в высоких, от самой талии, разрезах платья, были опоясаны черно-золотыми спиралями мантии. На стянутых концах мантии висели искусно вырезанные ножны с зубом дракона – ее парадным оружием. Ножны слегка покачивались, сияя, словно маленькая лампа, торжественным красным светом пробужденной магии. Кольцо Бодрствующего Дракона мерцало на руке. Это был не обычный визит.

Луна всегда годилась для беседы старинных друзей, но ради беседы никакой матриах не явится во всем блеске своей власти. В душе коронеля росла печаль, он знал, что за этим кроется.

Да, конечно, она удивила его. Илдилинтра приблизилась и застыла перед ним; он знал, что она поступит именно так. Она скинула платье и, положив руки на бедра, позволила ему любоваться собой. Этого он тоже ожидал, как и глубокого, прерывистого дыхания, которое за этим последовало.

Сейчас должна разразиться буря, злые слова, колкости, всяческое излияние яда – этим она славилась на весь Кормантор. И обязательно в ее речи будут вплетены двусмысленные слова опасных заклинаний, а он…

В ничем не нарушаемой тишине матриарх Старима склонилась перед ним. Она не отрывала от него взгляда.

Элтаргрим снова замер, глядя на ее белые колени с самым легким оттенком голубого там, где они погружались в кружок мха возле его ног…

– Илдилинтра… – ласково произнес он. – Леди, я…

Темные глаза ее всегда вспыхивали золотистыми искрами, когда она была охвачена сильными чувствами; сейчас они полыхнули золотом.

– Я не из тех, кто часто прибегает к просьбам, – снова зазвучал мелодичный голос, затопив коронеля воспоминаниями о других, более нежных, залитых лунным светом ночах в его беседке, – и, тем не менее, я пришла сюда умолять вас, благородный повелитель, изменить решение по поводу Открытия, о котором вы говорите. Не позволяйте тем, кто не чистой крови нашего народа, под защитой нашего разрешения свободно разгуливать по Кормантору. Пусть это разрешение никогда не будет дано, пусть здесь живет наш народ!

– Встаньте, Илдилинтра. Пожалуйста, – отступив на шаг, твердо сказал Элтаргрим. – И приведите мне какие-нибудь причины, по которым я должен удовлетворить вашу просьбу, – Он покривил губы в некоем подобии улыбки. – Вы не можете не понимать, что такие слова я слышал и прежде.

Благородная леди Старим осталась стоять на коленях, глядя ему прямо в глаза, только прикрылась волосами.

На этот раз коронель улыбнулся открыто:

– Да, Линтра, это все еще действует на меня. И все же приведите мне причины весомее и серьезнее, или… или поговорим о более простых вещах.

Впервые за все это время темные глаза вспыхнули гневом:

– О более простых вещах? Вроде тех кутежей, которыми всякие дураки развлекаются в башнях Эрладдена?

Вот теперь она поднялась. Точнее сказать, взвилась так же стремительно и гибко, как взвивается змея, и потянула к себе одежду. Насколько вызывающей была светло-голубая холеность обнаженного тела, настолько внимательным оставался ее пристальный взгляд. Илдилинтра холодно добавила:

– Уж не думаете ли вы, что я пришла для развлечений? Что не способна больше одной ночи выдержать без обаяния мудрого правителя, которого я когда-то знала сильным и пылким юношей?

Элтаргрим позволил ее словам упасть в молчание, словно брошенным мимо цели и сгинувшим в пустоте кинжалам, и спокойно заключил:

– И эта плюющаяся фурия – та самая благородная леди Старим, с которой я был так близко знаком все последние века? Я восхищаюсь вашим вкусом в вопросах нижнего белья, но надеюсь, здесь вы на время отложите то, что молодежь вашего дома называет «вспышкой гнева», на этом островке нас только двое. Давайте поговорим искренне, как приличествует двум старшим кормитам. Это избавит нас от… массы ненужных любезностей.

Илдилинтра поджала губы.

– Что ж, пусть будет так, – согласилась она и хорошо знакомым ему жестом опять положила руки на бедра. – Тогда послушайте меня, лорд Элтаргрим! Я, старейшины моей семьи, других семейств и вообще многие из народа Кормантора – могу, если желаете, назвать непосредственных участников, и, уверяю вас, их немало, и в них трудно усомниться, как в каких-нибудь юнцах или уже выживших из ума старцах… Так вот, мы думаем, что идея открытого королевства, если она когда-нибудь станет реальностью, приведет всех нас к гибели.

Она замолчала и, сверкая глазами, смотрела на коронеля, но тот только молча кивнул, позволяя ей выговориться. Она продолжала:

– Если вы последуете своим безумным мечтам о внесении поправки в закон Кормантора обо всех нон-эльфах, нашей долгой дружбе придет конец.

– И кончится моя жизнь? – тихо спросил он.

Опять повисла тишина. Илдилинтра глубоко вздохнула, хотела что-то возразить, но вместо этого сердитым широким шагом пересекла мох, каменные плиты и повернулась опять к нему лицом.

– Весь дом Старима, – решительно заявила она, – будет вынужден подняться против правителя, который плюет на вековые устои и настолько не дорожит своей эльфийской родословной, что ему не терпится разрушить королевство Кормантор.

Опять стало тихо, их глаза встретились, но коронель улыбался, хотя терпеливая улыбка его казалась высеченной из мрамора. Илдилинтра Старим глубоко вздохнула и продолжала. Теперь голос ее стал таким же властным, как у какой-нибудь правящей королевы:

– Чтобы вы не заблуждались, правитель: ваше Открытие, если оно произойдет, уничтожит это могущественное королевство.

Она ходила по саду, так бурно жестикулируя, что задевала деревья, кусты, цветы в вазонах.

– То место, где мы жили и что любили, красота лесов, которую мы лелеяли, все узнает грязь и грубость сапог, почувствует небрежные прикосновения человека! – Глава дома Старима повернулась и наставила палец на коронеля, едва не брызгая слюной от ярости и надвигаясь на него с каждым шагом все стремительнее. – И полукровок! – Пылающее лицо задрожало. – И гномов! – Ее голос даже сел от гнева, превратившись в свистящий шепот, настолько ей хотелось подчеркнуть свое предельное возмущение. – Даже карликов!

Коронель открыл было рот, чтобы заговорить, поскольку она придвинулась почти к самому его лицу, но в этот момент Илдилинтра круто развернулась, взметнув волосами, и тут же обернулась снова:

– Мы потратили столько сил, мы сражались со всякими дикарями, орками и огромными вирмами, мы боролись за то, чтобы выжить. А теперь вся наша слава растворится… нет, будет испоганена и уничтожена! Неутоленным честолюбием и коварными планами волосатого человека!

На последних словах голос поднялся до звенящего крика, который едва не повредил им уши, и до самого Гартрула запели в ответ голубые стеклянные колокольчики, развешанные на деревьях по всему Кормантору.

Прислушиваясь к их робкому звону, Илдилинтра молча стояла перед коронелем. Грудь ее бурно вздымалась, глаза сверкали. Из ночи на ее плечи вдруг упал лунный блик, заставив их светиться и мерцать холодным белым светом, подобно стягу мщения.

Элтаргрим на мгновение склонил голову, словно из уважения к ее страстности, и медленно шагнул к ней.

– Когда-то я тоже говорил подобные слова, – сказал он, – а думал еще худшие вещи. И все же теперь я вижу в наших братских расах – людях, в частности, – то, чего недостает нам: жизнь, воодушевление, активность, яркость. Когда-то у нас тоже были душа, мужество и ум, любовь и напористость, сейчас же мы это можем увидеть только в коротких видениях, посланных нам из давно минувших дней нашими предками. Даже если бы гордый дом Старима заговорил, и если бы всё языки дома Старима говорили чистую правду, то и они были бы вынуждены признать, что мы кое-что потеряли… кое-что в нас самих из-за непомерно разросшегося честолюбия некоторых. И это, не просто жизнь, богатство или участок леса…

Коронель начал ходить так же безостановочно и взволнованно, как только что перед ним ходила Илдилинтра, его белые одежды взметнулись, когда он резко повернулся к ней и сказал почти просительно:

– Может быть, это – единственный путь для того, чтобы вернуть все, что мы потеряли. Путь, на котором мы так долго существовали, – только высокомерное вырождение. Я верю, что к нам еще придет настоящая слава, а не гордость в позолоченной шелухе напускного величия, за которое мы сейчас цепляемся. Более того, мечта о мире между людьми, эльфами и карликами может стать к нам ближе, мечта Маэрала наконец-то может исполниться!

Леди с сине-черными волосами и темными сверкающими глазами встревожено прошла мимо него, словно чем-то подгоняемое животное, словно лесной кот, который, не теряя осторожности, кружит около противника. Когда она заговорила, голос ее уже не звучал мелодией, он напоминал свист лезвия при резком замахе.

– Как все, кто достигает преклонных лет, – от злости она и свистела, и шипела, – вы тоже начали страстно стремиться к миру; к тому миру, каким вы его видите, а не тому, каков он есть. Идея Маэрала всего лишь мечта! Лишь глупцы способны думать, что в том варварском Фэйруне, который нас окружает, она может стать реальностью. С каждым годом человек все больше и больше превращается в чародея, жестокого и властного мага-разрушителя! С каждым прошедшим годом! А вы собираетесь пригласить его, этого… этого гада сюда, в самое сердце… за щит… в наши дома!

Глаза коронеля стали суровыми. Ему грустно было видеть, во что она превратилась. Как далека – о, как далека! – была эта фурия от той нежной девушки-эльфа, которая заливалась когда-то стыдливыми девичьими слезами, а он ее ласкал и успокаивал.

Он прервал ее яростную речь и мягко спросил:

– Разве не лучше пригласить их к нам, победить дружбой и тем самым получить возможность хоть немного влиять на них? Если мы будем враждовать с ними, то проиграем. Они явятся сюда как завоеватели, как разрушители, будут преследовать нас везде, где только можно, перешагивая через потоки нашей крови. Не вижу здесь славы. Какой толк в том, что вы стараетесь сохранить в такой священной неприкосновенности, если народ погибнет? Перевранные легенды в памяти людей и нашей полуродни? Не будет ли смертельной ошибкой, если вырождающийся народ с задранным от собственного величия носом закроет глаза и заткнет уши?

Илдилинтра была вынуждена остановиться, иначе она, ослепленная яростью, со всего размаху налетела бы на него. Она стояла перед ним, почти нос к носу, вслушивалась в поток его вопросов и так крепко прижимала к бедрам кулаки, что на пальцах побелели косточки.

– Вы собираетесь стать тем, кто допустит эти… эти скотские племена в наши самые тайные, самые уединенные места, куда пока распространяется наша власть? – наконец спросила она. Голос ее охрип и стал уже совсем неприятным. – Чтобы те немногие, кто переживет ваше безумие, вспоминали о вас с ненавистью, как о предателе, который торжественно клялся служить своему народу, а довел его до гибели?

Элтаргрим покачал головой:

– У меня нет выбора. Только в Открытии я вижу путь к тому, чтобы у нашего народа было будущее. Все остальные пути, а я перебирал их все, в том числе и небольшую войну, приведут – и очень быстро, за несколько сезонов, – к кровавой бойне. Это схватка, которая может кончиться только поражением и гибелью Кормантора хотя бы потому, что все остальные расы, кроме карликов и гномов, многочисленнее эльфов в двадцать с лишним раз. А люди и орки превосходят нас в тысячи раз. Если гордыня доведет нас до войны, она доведет нас и до могилы, а делать такой выбор от имени наших детей я не имею права, потому что погублю их жизни раньше, чем они сами смогут сделать выбор и позаботиться о себе.

Илдилинтра фыркнула:

– Такой почерпнутый из страха довод можно приводить всю жизнь, до самой старости. Всегда будут дети, которые еще слишком молоды для того, чтобы самим выбирать путь.

Она снова заметалась, обходя Элтаргрима так, чтобы оставаться к нему лицом. И добавила почти небрежно:

– Есть старая песня, в которой говорится, что не переубедить коронеля, если у него есть твердое намерение. Теперь я вижу, что песня права. Я больше ничего не могу сказать, чтобы переубедить вас.

Когда их взгляды встретились, что-то очень усталое и даже старческое появилось в лице Элтаргрима:

– Я не боюсь, Илдилинтра, любимая и гордая Илдилинтра, – сказал он, – Коронель обязан делать то, что правильно, чего бы это ни стоило и как бы ни оценивалось…

Она даже зашипела в злобе, когда он слегка протянул к ней руки.

– …Именно это и означает быть коронелем, а вовсе не почести, регалии, поклонение.

Илдилинтра отстранилась от него и направилась к каменному бордюру, увитому ползучей лавандой. С хищной грацией она сложила руки на груди и стала всматриваться поверх водной глади на юг. Сейчас, в лунном свете, эта гладь напоминала чистую белую простыню – или саван. За ее спиной повисла тишина, глубокая, почти оглушительная.

Наблюдая за ней, коронель уронил руки. Он терпеливо ожидал. В этом королевстве воинствующей гордыни, в королевстве, где никогда и ничего не забывается, труд коронеля по большей части состоял в терпеливом выжидании. Молодые эльфы никогда этого не понимали.

Благородная леди Старим долго всматривалась в ночь. Почти бесконечно. Ее руки слегка дрожали, а голос, когда она заговорила, был высоким и таким же нежным, как внезапно налетевший ветерок:

– Ну что ж, зато теперь я знаю, что должна сделать.

Элтаргрим поднял руку, чтобы своей магической мощью сковать свободу леди – самое серьезное оскорбление, какое можно нанести главе эльфийского дома.

И все же он немного опоздал. В ночи внезапно вспыхнул огонь и взлетел сноп искр там, где встретились их силы. Они боролись довольно долго, но ей удалось ускользнуть. В руке леди Старим был родовой клинок ее дома, а глаза не отрывались от коронеля.

– О, как я вас когда-то любила! За Старимов! За Кормантор!

Лунный свет еще раз блеснул на лезвии ее клинка, когда она вонзила его, по рукоять, в свою грудь. А другой рукой воткнула зуб дракона в яркую, фонтанирующую струю. Резной клык, казалось, блеснул на мгновение и начал медленно таять в алом потоке. Из нее вытекло больше крови, чем можно было ожидать от такого хрупкого тела.

– Элтар… – выдохнула она почти умоляюще, потом глаза ее потемнели еще больше, она покачнулась. Коронель торопливо сделал шаг вперед и поднял руки, зарево целебной магии скользнуло по его пальцам, но, увидев это, она выхватила клинок и опять с силой вонзила его, на этот раз себе в горло.

Он уже почти пробежал то небольшое расстояние, что еще оставалось между ними, когда она, задыхаясь, сделала неуверенный шаг вперед, опять подняла залитую кровью руку и глубоко вонзила клинок в свой правый глаз.

Она упала прямо ему на руки, а потом замирающими губами еще пыталась произнести его имя. От того места, куда она вонзила драконий клык, в небо поднимался кровавый дымок. А коронель бережно опустил ее на мох, не обращая внимания на нарастающий, рвущийся в ночное небо рев магии, беснующейся вокруг него, магии, которая, теперь он это знал, должна была потребовать не ее, а его жизнь.

– Ох, Линтра, – прошептал он, – разве есть на свете какой-нибудь спор, который стоил бы твоей окончательной гибели?

Потом он поднялся, посмотрел на блестящие от крови руки и собрал всю свою волю. Кровь Илдилинтры на руках была кратчайшим путем, по которому ее бушующая магия доберется до него, если он слишком запоздает со своей.

Коронель вытянул руки и смотрел на них до тех пор, пока с них не исчезла потемневшая влага, пока ее не сменило светло-голубое свечение возрождающихся чар, несущихся по его коже, подобно пожару. И вдруг его накрыла темнота. Коронель поднял взгляд и обнаружил, что смотрит прямо в разверстую, зловонную, роняющую капли крови пасть дракона.

Это было самое смертоносное заклинание старейших домов королевства, магия мщения. Она забирала жизнь и того, кто ее пробудил. Некоторые называли это заклинание «Смерть чистокровным!». Дракон башней возвышался над ним в ночи, темный, влажный и ужасный, такой же тихий, как ветерок, и такой же смертельный, как дождь из колдовского зелья. Любая живая плоть должна распадаться перед ним, трепеща, увядая, превращаясь в серую гниль мешанины из костей и сухожилий.

Правитель Кормантора стоял, окруженный всей своей пробужденной магией, и ждал нападения дракона.

Внезапно его ошеломил грохот, зашелестели листья на деревьях, по взволнованной глади воды побежали сотни барашков, покатились камни, опаляя и превращая в золу мох там, где они касались его. Высокий, невидимый в воздухе купол, воздвигнутый коронелем над собственной головой с помощью защитного заклинания, мешал нападению. Дракон извивался и ревел, нарезая жадные, но бесплодные круги вокруг правителя эльфов.

Элтаргрим неподвижно стоял под охраняющим его куполом и наблюдал за тем, как дракон постепенно уходит в небытие. Вот еще раз чудовище угрожающе подняло голову, но это была уже только рваная тень его исчезающей плоти. Мрачный правитель стоял как вкопанный, и тогда дракон стал слабеть, уменьшаться, наконец, упал, чтобы стать дымом в светло-голубом пламени коронеля.

Когда все было кончено, старый эльф пригладил дрожащей рукой белые волосы и опять опустился на колени перед распростертым телом любимой:

– Линтра, – печально позвал он и наклонился, чтобы коснуться ее губ, на которых все еще пузырилась кровь. – О, Линтра.

Он коснулся магией ее раны на горле, и кровь на ней превратилась в облако дыма. Когда дыма стало еще больше, слезы закапали всерьез.

Он боролся с ними, как мог, потому что опять зазвенели стеклянные колокольчики – это ветер, несмотря на все защитные заклинания, доносил сюда взрывы смеха и громкую музыку с пирушки Эрладдена. Он боролся, потому что был правителем Кормантора, и в его обязанности входило сказать кое-что еще, прежде чем кровь совсем перестанет течь, а сама Линтра совсем остынет.

Элтаргрим откинул назад голову, чтобы еще раз увидеть луну, чтобы загнать рыдания вглубь, и, справившись с этим, сказал прямо в блестящий глаз Линтры, который все еще смотрел на него:

– Мы будем чтить память о тебе.

А потом он долго укачивал ее тело, и если даже печаль полностью овладела им, то все равно на острове больше никого не было, чтобы это услышать.

Часть I

Человек