В коллекции братьев Гласмин-Контакси из Пармы имелась статуэтка сомнительного вкуса. Братья торговали пармезанским сыром и были совладельцами отеля «Стендаль» и отеля «Верди», то есть извлекали двойную прибыль – из самого известного пармского продукта и двух заезжих знаменитостей.
      Статуэтка сомнительного вкуса представляла собой беременную нимфу Калипсо, которую богиня Диана превратила в медведицу и отправила в ночное небо, чтобы по ней могли ориентироваться сбившиеся с пути моряки. Опозоренная Калипсо с огромным восьмимесячным животом, стоя на полусогнутых вывороченных ногах, прикрывала руками одновременно лицо и голую грудь. Диана, целомудренная предводительница нимф-девственниц, сочла поведение Калипсо недостойным, хотя совратитель сыграл с ней подлую шутку. После того как она раз и навсегда отвергла домогательства Юпитера, последний принял образ непорочной Дианы. Богиня, согласно мифу, сама домогалась нимфы и при этом стыдилась своих лесбийских наклонностей. Чем еще можно объяснить столь неоправданно суровое наказание?
      Во искупление финансовых грехов, связанных с кинематографом, братья Гласмин-Контакси, помимо прочих благодеяний, передали статуэтку беременной нимфы Калипсо в безвозмездное владение своему кузену, архиепископу Мюнстерскому. Архиепископ объяснил добронравным прихожанам, что на самом деле бронзовая статуэтка изображает Марию Магдалину в момент, так сказать, flagrante delicto3, а ее выпирающий живот, помимо очевидной причины, был также отражением тогдашних (1440-е годы) представлений о женской красоте. Тот же мотив можно проследить на картине Ван Эйка, изображающей Яна Арнольфини и его супругу. Эти фламандские еретики не стеснялись открыто демонстрировать торжество брачного союза.
      Архиепископ Мюнстерский ошибался по крайней мере по четырем пунктам. Статуэтка, как мы уже могли убедиться, изображала нимфу Калипсо, а вовсе не Марию Магдалину, отлили ее в 1540 году, а не в 1440-х, Ян Арнольфини был добрым католиком, а никаким не еретиком, и, наконец, статуэтка не бронзовая, а золотая. Ее натирали смесью нашатырного спирта, уксуса и соли для усыпления бдительности тех, кто готов был пренебречь высоким эротизмом ради низменного желания переплавить ее в золотой брусок и выручить хорошие деньги. Статуэтка, возможно, принадлежала школе Бенвенуто Челлини, то есть относилась к эпохе, когда скульпторы-маньеристы изображали соблазнительную женщину с животиком. Таким образом, беременная Калипсо, хорошо вписываясь в иконографическую традицию, делала ее модным артефактом европейских салонов XVI века.
      Более циничные гости архиепископа не сомневались в непристойной подоплеке художественного замысла, и один из них, имевший отношение к медицине, украл статуэтку из похотливых побуждений. Исследуя характер беременности нимфы, он поскреб скальпелем у нее между ног и под слоем патины обнаружил золото. Золото и секс – кто устоит перед такой гремучей смесью? Он оттер статуэтку нашатырем до блеска и поместил под стекло в спальне, рядом с хирургическими инструментами.
      У одной богатой и набожной католички, частенько бывавшей в доме архиепископа, обнаружился рак яичников. Не находя утешения в религии и уже не заботясь перед лицом близкой и мучительной смерти о своей репутации, она кинулась к доктору за болеутоляющими таблетками и коротким забвением в его постели. Так она увидела статуэтку Марии Магдалины, еще недавно принадлежавшую архиепископу, в ослепительном золотом сиянии. Вот тебе и шлюшка! Чудеса, да и только.
      Невольно идя по стопам братьев Гласмин-Контакси, доктор объяснил даме, что статуэтка подарена архиепископом, который так расщедрился в знак признательности за успешное лечение его репродуктивных органов, несколько атрофировавшихся вследствие не самого здорового образа жизни. Набожная католичка подумала про себя, что священнослужитель, давший обет безбрачия, едва ли озабочен состоянием своих репродуктивных органов. После эффективной терапии дама на несколько недель забыла о боли, к тому же к ней вернулись религиозное рвение и трезвый рассудок, и она доложила по инстанции о сомнительном поведении как архиепископа, так и эскулапа. В результате первого лишили сана, а второго лицензии. Можно сказать, что статуэтка Калипсо-Магдалины стала той соломинкой, которая переломила хребет верблюду, поскольку оба оказались замешаны в разного рода махинациях.
      «В данном случае было бы уместнее сравнение с дромадером, – писала местная газета, – то есть с двугорбым верблюдом, так как мы имеем дело с двумя уродливыми наростами греха на ожиревшем буржуазном теле».
      Впрочем, местная газета, как и местный архиепископ, все перепутала. Это бактриан – двугорбый верблюд, а у дромадера как раз один горб. Решив внести полную ясность в этот вопрос, набожная католичка накатала телегу в газету, в которой в числе прочего написала, что морально разложившаяся
      Германия скоро превратится в такую же бесплодную пустыню, как богом забытая Бактрия, затерянная где-то в Гиндукуше.
      «Кто, спрашивается, знает, где находится эта Бактрия?» – задавала она редактору риторический вопрос.
      Одного не учла набожная дама: верблюд, что одногорбый, что двугорбый, отличается особой жизнеспособностью. Архиепископ и доктор не только выжили, но и процветают, а ревностная католичка вскоре умерла в мучениях. Статуэтку Калипсо-Магдалины местные власти, при очевидном отсутствии тяги к сексу и интереса к искусству, пометили клеймом и отправили на переплавку в пополнение уже набитых кофров национал-социалистов.
      Лейтенант Харпш, разумеется, ничего этого не знал, хотя отличался отменным сексуальным аппетитом и даже некоторым художественным вкусом. При его прямом попустительстве призрак нимфы Калипсо и Марии Магдалины, что витал над черным чемоданом с золотыми слитками на заднем сиденье реквизированного им «Мерседеса», проехал пол-Европы, пока не случилась автомобильная авария неподалеку от Больцано с его внушительной для небольшого города коллекцией произведений искусства как религиозного, так и светского характера на тему падших женщин, удивительного также тем, что все золото мира бессильно купить в этом городе тарелку приличных спагетти.

      Одна женщина, которой велели раздеться донага, прежде чем войти в газовую камеру в Собиборе, была не робкого десятка и на глазах охранников проглотила свое свадебное кольцо. Ее примеру тут же последовали другие. Старая женщина, проглотившая великолепное обручальное кольцо необычной формы, задохнулась. Взбешенные охранники, привыкшие набрасываться, как стервятники, на лагерные трупы, дождались газового финала и вспороли мертвые тела, но обнаружили только шестнадцать из предполагаемых двадцати семи золотых колец. Эта анатомическая загадка положила начало «собиборскому мифу».
      Не дожидаясь повторения этой истории, перед следующим запуском в печь охранники отрубили женщинам руки, дабы облегчить себе доступ ко всяким кольцам и перстням.
      Каждую среду грузовик, на котором было написано «Свечи», вывозил из лагеря золотые украшения, которые перекочевывали в бывшую угольную шахту, а ныне хранилище мировой живописи из амстердамского Рейхсмузея в Гидзоре. Гауляйтер Фриц Хаберляйн раз в неделю проверял состояние коллекции в разветвленных коридорах шахты. Ему не составило труда отправить не представлявшие большой ценности женские колечки в Веймар, а затем в Баден-Баден, где, переплавленные в слитки разных драгоценных металлов, они лишились индивидуальности и собственной неповторимой истории. Золотые слитки достались обезумевшему от отцовской любви лейтенанту Густаву Харпшу, который направился в Доломитовые горы, а точнее в город Больцано, где спагетти такая же экзотика, как на острове Новая Гвинея.
      Мидас
      Одна еврейская семья в Кастрикуме, на побережье Голландии, испугавшись идущих по их улице нацистских головорезов, побросала ценные вещи в бельевую корзину и спрятала ее под лестницей. Всякие безделушки, драгоценности и золотые кольца они положили в кожаную продуктовую сумку. Их десятилетняя дочь Жаклин сунула ручки сумки в зубы немецкой овчарке по кличке Царь Мидас и отправила ее на мощеный задний двор под цветущий ракитник. Она наказала псу охранять сумку до последнего вздоха, а за это пообещала ему сахарную косточку и целую тарелку рубленой печенки.
      – Мидас, миленький, не подведи, – умоляла она овчарку. – Мы вернемся и принесем тебе отличную косточку и печенку из «Стейси». Будь умницей, Мидас. Мы тебя любим, и я знаю, что ты нас очень любишь.
      Жаклин погладила пса по голове, и тот, как ему было велено, не залаял, когда семью уводили немцы. Выполняя наказ, пес лежал на золотистых плитах, которыми был вымощен двор. Вокруг него падали цветы с ракитового куста. Царь Мидас не сводил глаз с задней двери в ожидании, когда оттуда вынесут сахарную косточку из «Стейси» и Жаклин снова погладит его по голове. Постепенно он слабел. Есть было нечего. Через семь дней он издох. Разлагающийся труп пса, так и не выпустившего из зубов кожаную сумку с порученными ему сокровищами, обнаружил две недели спустя сосед, пытавшийся установить источник омерзительного запаха. За золотые украшения он получил у дантиста четыреста марок. Дантист подарил украшения жене, и та приехала с ними
      в Амстердам; там, на Габриэль Метсуштраат, ее застрелили за нарушение правил провоза личных вещей через блокпост. При досмотре машины были изъяты, помимо золотых украшений, пачка контрабандного табака, две бутылки виски и плитка бельгийского шоколада. Все это очутилось в сейфе почтового отделения. Вскоре сейф доставили в Мюнхен, где его содержимое рассортировали, а украшения взвесили и раскурочили. Золото, завернутое в зеленую оберточную бумагу, отправили в Гростнер и там, вместе с прочим золотым ломом, переплавили. Этот и еще девять золотых слитков прибыли в августе 44-го в Тренкель, где интересующий нас слиток был, так сказать, экспроприирован таможенником, чтобы оплатить расходы на свадьбу дочери, выходившей замуж за раненого военного летчика. Узнав о краже, честный летчик донес куда следует, новоиспеченного тестя арестовали, а злополучный золотой слиток, завернутый в парашютный шелк, добрался-таки до Баден-Бадена. Вместе с еще девяносто девятью слитками его в конце концов обнаружили в черном «Мерседесе» (номерной знак TL9246) на обочине дороги в Больцано, единственном во всей Италии городе, где не умеют готовить настоящие спагетти.
      Собаки в Треблинке, как и люди, были хорошо вышколены. Когда Жаклин вышла из битком набитого вагона третьего класса, в котором провела неделю практически без пищи, она едва держалась на ногах. Увидев на перроне немецкую овчарку, она машинально погладила пса по голове. Вылитый Царь Мидас, ну разве что крупнее. Пес тотчас вцепился Жаклин в глотку, и через пару секунд она была мертва.

      Авриль Саундерман Полдер была певичкой. Побывав замужем сначала за водопроводчиком, а потом за парикмахером, она сумела правильно распорядиться их предприимчивостью и жизненной энергией, а также их деньгами. Дважды, примерно через месяц после свадьбы, ей пришлось напомнить своим мужьям:
      – Между прочим, я певица!
      Что и было им без промедления продемонстрировано.
      Водопроводчик впервые увидел Авриль на подмостках кабаре, где она выступала в костюме Евы, а парикмахер впервые услышал Авриль, когда она пела в ванной. Она продолжала петь для своих мужей даже тогда, когда они ее об этом не просили. Водопроводчик провалился в канализационный люк во время грозы и утонул в нечистотах. Парикмахера убило током, причем не на рабочем месте среди белоснежных умывальников и электросушилок, а в новомодном трамвайчике, который тянула по рельсам белая лошадка, – трамвайчик сошел с рельсов и врезался в электрический столб.
      Авриль пела на похоронах обоих мужей. Для водопроводчика она спела песенку из шекспировской «Бури»:
 
Отец твой спит на дне морском,
Он тиною затянут…
 
      Она решила, что у родных и близких покойного эта песенка вызовет уместные и, может быть, даже приятные ассоциации с утопленником, который всю жизнь имел дело с металлом и на тот свет пошел, как грузило. Для парикмахера она спела по-мадьярски популярную в Будапеште кафешантанную песенку, которая выражала переполнявшие ее чувства. Рефрен там был такой: «Я от любви к тебе горю».
      Таким образом отдав дань двум стихиям, воды и огня, и воздав должное умершим, Авриль завершила карьеру профессиональной певицы и занялась обращением унаследованного капитала в драгоценности, главным образом, кольца.
      Украшения она прятала на себе: бусы – под стоячим воротником, броши – под толстыми шалями. Увидев ее в мясной лавке, вы бы никогда не подумали, что это ходячий ювелирный магазин. Кольца она прятала под перчатками, в которых, кстати, принимала ванну. Она уже не осмеливалась показывать их себе самой. Мылась она в темноте, хрипловато перепевая те песенки, что звучали на похоронах двух ее мужей. Когда ей случалось краем глаза поймать в темном зеркале блеснувшую из-под черного шелка мокрых перчаток золотую искорку, она содрогалась от мысли, сколько же на ней всякого добра, на которое могут позариться воры!
      Так как петь ей было больше не для кого, постепенно она стала терять свое обаяние и падать в собственных глазах. Совершая налеты на ювелирные магазины, она покупала все новые и новые побрякушки, чтобы хоть на время забыть о том, как она несчастна. Страх подвергнуться разбойному нападению рос не по дням, а по часам. Ее совершенно выматывало это бесконечно тянувшееся время в темном доме, где ей мерещилось, что каждый прохожий в плаще с поднятым воротником заглядывает в ее окна. Она все чаще запиралась в ванной на четыре замка и три щеколды. Для сходства с Маратом ей не хватало кожной болезни и политических убеждений.
      И вот она умерла. Проницательный медэксперт сделал бы заключение, что причиной смерти была постоянная, всеобъемлющая тревога. Она стала совершенно седой. Гробовщик, вытащивший ее из ванны, где она лежала при свечах на пару с электрическим камином, в котором горела одна спираль, с изумлением воззрился на золотой панцирь, покрывавший ее руку в обтерханной, рваной перчатке. Смерть, по всей видимости, наступила мгновенно, когда в воду свалился электрокамин. Авриль погибла в результате контакта двух стихий, воды и огня, под воздействием проводимости металла, в котором она вся была с головы до ног. Кольца, покрывавшие каждый миллиметр ее пальцев, превратили ее руки в два пучка смертоносных антенн.
      Медэксперт в обмен на все эти золотые кольца получил темно-красную «Мазерати» от племянника Круппа, а тот, в свою очередь, пустил их в ход во время костюмированного бала, который он закатил в Берлине для своей китайской подружки. По окончании бала он раздавал кольца гостям в качестве сувениров. Одна предприимчивая и ловкая молодая особа уехала в Потсдам, спрятав за подкладку муфты добрую сотню колец. Будучи подшофе и к тому же валясь с ног от усталости, она бросила тяжелую муфту у подножия лестницы в доме своего деда. Обнаружила золотые кольца бабка, которая не поленилась отнести их в банк. Там составили подробнейшую опись и отослали кольца признанному мастеру золотого литья в Дрездене. Семьдесят колец, некогда украшавших пальчики Авриль Саундерман Полдер, были переплавлены в золотой слиток весом восемьдесят граммов, который лейтенант Густав Харпш не довез до Больцано, северо-итальянского города, где словом «спагетти» может называться карточный фокус, роман малоизвестного иностранного автора, корабельная сосна, порода кошек, вышедшая из употребления валюта – все что угодно, за исключением всемирно известного итальянского блюда.

      Церковь Санта-Мария дель Кармине в Акрезотии, что на польско-германской границе, стояла на фундаменте VI века, колокольня относилась к IX, неф – к XIII, часовня – к XV, окно-розетка – к XVII, а гробницы – к XVIII веку. Что до крыши, то ее периодически перекрывали и ремонтировали, начиная с 1212 года. В 23-м и 29-м были проведены малярные работы. В церкви – нечастый случай – имелись туалеты, мужской и женский. Прихожане гордились своей церковью.
      В январе 40-го года в отместку за четырех убитых немецких офицеров, покуролесивших в лавке местного обойщика и изнасиловавших его шестнадцатилетнюю дочь, сто семнадцать мужчин – прихожан церкви Санта-Мария дель Кармине, вместе с женами, малолетними детьми и младенцами, а также семь еврейских семей в полном составе были заперты в церкви, которую затем подожгли. Церковь горела два дня и две ночи.
      Около девяноста прихожан столпились вокруг алтаря, еще тридцать пять укрылись в ризнице, двадцать семь сгрудились у западной двери, пятнадцать набились в часовню святого Лаврентия-мученика, которого сначала поджарили, как тост, а затем сделали покровителем пожарных. Две женщины с ребенком спрятались в мужском туалете, еще трое детей – в женском туалете. Крыша обрушилась, стены раскалились докрасна, в ночное небо взвились снопы искр и спалили сухое дерево. Боковая дверь распахнулась, и с ревом ввалился огнедышащий дракон, чье дыхание превратило известняковые плиты с письменами, купидонов и мертвые головы в желтую пыль.
      Через пять дней после массового убийства трое маленьких детей, проскользнувших незамеченными под носом у задремавших часовых через проем, еще недавно представлявший собой красивый вход в часовню святого Лаврентия, увидели, как вороны, охочие до всего блестящего, вороша своими клювами груду пепла, обнаружили золото.
      Ворон – не единственная птица, которую привлекают блестящие предметы, особенно в период брачных игр и обустройства гнезда. Существует теория, что самцы всех пернатых подбирают яркие камешки и лепестки цветов, а также разноцветные кусочки фарфора, черепицы, металла, серебряную фольгу и яркие ленты с целью демонстрации своего превосходства, когда надо привлечь внимание самочки или поставить на место противника при определении места для гнездовья. Птицу с неказистым или слишком темным оперением, или, допустим, со скромными голосовыми данными, или птицу, выбравшую тенистую среду обитания вроде лесной чащи, возможно, привлекают блестящие предметы как заменитель отсутствующих ярких перьев. Европейский ворон – птица с темным оперением; у нее черный плюмаж и иссиня-черная макушка.
      Так вот, золото, найденное воронами, не имело непосредственного отношения к церкви. Сразу после объявления войны вся церковная утварь – дароносицы, потиры, подсвечники, требники в металлических окладах и распятия были вывезены на северную окраину городка и захоронены, так что оккупанты, хотя и подвергли пыткам дьякона, его жену, племянницу, тетку, бабку, дочь и внучку, так ничего и не нашли. Не было это также случайной золотой цепочкой для часов или единичным обручальным колечком или затерявшейся сережкой. Речь могла идти о золоте погибших евреев.
      В 1865 году семь еврейских семей приехали в Акрезотию из Польши. Они направлялись в Лондон через Вену, Мюнхен, Лион и Париж, с тем чтобы торговать в английской столице мехами и модными товарами. Но случилось так, что их вагон отцепился от поезда на выезде из Акрезотии. Возможно, не обошлось без саботажа. Эту железнодорожную ветку недолюбливали местные фермеры. Они считали, что паровозный дым травит их коров и портит вкус мягкого сыра, а грохот локомотива может привести к снежным обвалам. А может, всему виной неисправная муфта. Одним словом, вагон с помощью лошадей и веревок оттащили на запасный путь, и семь еврейских семей провели в нем неделю, даже успели отметить субботу. За эту неделю много чего произошло. Одна женщина родила близнецов, умер старый еврей, а двое детей, страдавших хроническим коклюшем, неожиданно выздоровели.