Но Петр хорошо усвоил уроки европейской дипломатической школы - европейские балансы сил, можно сказать, собственными руками взвешивал.
      Вена, Лондон, Париж и Амстердам хотели изолировать Москву, оставить ее воевать с Турцией, а сами заняться дележом испанского наследства. Петр использует их же прием: пусть увязают в этой борьбе, да поглубже. Тогда Россия, если сумеет заключить мир с Турцией, развяжет себе руки, чтобы вернуть захваченные шведами земли и выйти наконец к морю.
      Кто может помешать этому? Сами же шведы немало глупостей наделали. С французами - своими союзниками - отношения умудрились разладить, а с морскими державами не сблизились. Да и не до Швеции им будет в этой общеевропейской свалке. Значит, серьезной поддержки им никто не окажет. Можно сказать, они в изоляции.
      А княжества и государства Центральной Европы так натерпелись от воинственных шведов, что руки им не протянут. Скорее наоборот - ногой пнут. Вот, к примеру, Бранденбург - так к России и жмется. Или Дания...
      Давно уже датский посол Гейнс с предложением о союзе вокруг Петра кругами ходит. То запрутся в дальние комнаты в доме датского резидента в Москве. То у князя Голицына, отдыхая после казней, как бы случайно встретятся. А в феврале 1699 года и проект союзного доювора на столе появился.
      Но Петр твердо решил не брать никаких обязательств воевать на Севере, пока не будет мира с Турцией. Борьба на два фронта невозможна. Надо сначала помириться с Турцией и только потом уже иачинать войну со Швецией.
      Поэтому Петр тянул с ответом на предложение датского посла о союзе, ожидая вестей от Возницына. Потом уехал в Воронеж. Датский и бранденбургский послы потянулись за ним.
      Но и в Воронеже Петр не спешил, хотя известие о "мирке" Возницына получил. Взвешивал, очевидно, прикидывал. Двухлетнее перемирие, которое преподнес Возницын, было весьма кстати. Но оно не могло обезопасить тыл. А Петру нужен был надежный мир на Юге.
      Только после долгих колебаний, уезжая из Воронежа в Азов, Петр наконец решается заключить союз с Данией. Но с одной оговоркой: пока не будет мира с Турцией, этот трактат не может быть принят к исполнению. Научился-таки осторожности русский царь, общаясь с европейскими государями.
      * * *
      До Москвы Возницын добрался только к середине лета. Там его встретили без почета и похвалы. Скорее с холодком. Только и сказали: поезжай в Азов, там царь, он разберется.
      Не знал Прокофий Богданович, что в эти же дни в Москву из Вены пришла на него жалоба - вел, дескать, себя не так на Карловицком конгрессе.
      Что ж, кляуза - это испытанный прием цесарской дипломатии, когда надо вышибить из седла партнера, который твердо, а главное - успешно ведет дело. Не от них ли перешел к нам этот прием? Или на отчей почве сами дошли до этого? Трудно сказать...
      Господин Прокофий, вкрадчиво жаловались австрийцы, заключил свое перемирие с турками ранее союзников, действуя в полной тайне от них и от посредников. Цесарские министры всегда были отягчены его недоверчивым отношением. Их сердечному и верному увещанию он не внимал, но всегда своей упрямой голове следовал, а союзников за мало и даже ни за что не почитал...
      Видно, сильно невзлюбили Прокофия Богдановича в Вене за его неуступчивость и самостоятельные суждения. Эта нелюбовь перешла потом и в австрийское посольство в Москве. Каждое упоминание имени Возницына в дневнике Корба сопровождалось обычно каким-либо нелестным отзывом. Даже когда получили известие, что умер Возницын в Кенигсберге, австрийский посланник и тут не удержался от злословия: "У худой травы плод всего хуже".
      * * *
      Не знал обо всем этом Возницын, но почувствовал: что-то не так. Поэтому быстренько собрался в новую дорогу и 18 июня был уже в Азове.
      Царь принял его без задержки, и Прокофий Богданович понял, что зла на него он не держит. Больше того, Петр принял практически все его советы, как вести дело с турками.
      Писал, например, Возницын, что для заключения мира надо направить в Константинополь человека незнатного, но умного. Петр так и поступил. Его выбор пал на думного дьяка Емельяна Игнатьевича Украинцева. Как и Возницын, он был из служилых провинциальных людей. До всего сам доходил. Всю дипломатическую службу снизу вверх прошел и десять лет Посольским приказом управлял.
      Понравился Петру и другой совет Возницына - отправить посла в Константинополь на русском военном корабле. А проводить посла всем флотом до Керчи! Это уже Петр сам придумал и был очень доволен этим планом. Он давал возможность использовать воронежский флот если не для похода против Турции, то хотя бы в дипломатических целях - показать русский флаг на Черном море.
      Царь с неистовством отдался осуществлению этого плана. Он занимался буквально всем: и снаряжением флота, и составлением директив для посольства. А в промежутках успевал еще руководить внутренними и внешними делами страны. На несколько месяцев Азов, а затем Таганрог стали столицей России.
      Петра снова можно было увидеть с топором или с ведром деггя. Работал с азартом, как в Амстердаме. Сам доводил до полного совершенства корабль "Отворенные врата", которым собирался командовать в плавании до Керчи.
      С не меньшим увлечением он отдался и составлению директив-наказов для посольства Украинцева. По указанию царя к этому делу привлекли и Прокофия Богдановича.
      Директивы эти были двоякого рода. Официальные - содержащие наставления, как послу вести себя при разных церемониях, а также тексты речей, которые ему придется произносить в этих случаях. И секретные - содержащие инструкции по существу ведения переговоров. Именно эти директивы читал и правил сам Петр. В оставшихся черновиках рукою Головина написаы резолюции, которые пестрят словами "приказано", "велено", "сказать велено". Ясно, что такие указания мог дать только царь.
      Может быть, по этой причине, пожалуй, впервые в русской истории послу предоставлялась относительная свобода действий в делах второстепенных. В директивах появляются такие необычные выражения, как "об этом приказано делать, что пристойно, и дело чтоб было только сделано".
      Зато основная часть записана жестко. Послу предписывалось заключить с турками вечный мир. Если этого не получится, добиваться перемирия сроком не менее 25 лет. Но приднепровские городки должны оставаться в "державе царского величества". К этому Головин добавил слово "непременно".
      Написан этот наказ был на трех тетрадях. А скрепил его думный советник Прокофий Богданович Возницын 31 июля 1699 г.
      Поход в Керчь по всем признакам начинался неудачно.
      В полдень 5 августа из Таганрога отплыла эскадра из десяти больших кораблей, двух галер, двух голиотов и четырех стругов с казаками. Командовал ею опытный дипломат Ф. А. Головин, получивший звание генерал-адмирала. В морских делах он был так же сведущ, как и его предшественник в этом звании - Лефорт. Но так, очевидно, было удобнее Петру, который любил вершить дела сам, оставаясь при этом в тени. И в данном случае он был просто капитаном Петром Михайловым.
      По этой ли причине или действительно неудачно сложились обстоятельства, но эскадра отошла от Таганрога всего верст на двадцать, как разразилась сильная буря. Пришлось стать на якорь и простоять двое суток, качаясь на волнах. А азовская качка неприятная: волна мелкая, но частая - корабль с борта на борт швыряет. Пришлось возвращаться в Таганрог и ждать погоды еще две недели.
      Наконец, в полночь 14 августа подул сильный попутный ветер. Петр дал сигнал к отплытию, и если бы распустили все паруса, то на следующую ночь были бы уже в Керчи. Но старый моряк вице-адмирал Крюйс, прослышавший про коварные мели Азовского моря, посоветовал поставить только один парус. Поэтому двигались медленно, с остановками, и только 18 августа увидели "высокую землю Керченскую".
      Это был великий день России. Русская эскадра стала посреди Керченского пролива. Четыре турецких корабля осторожно прижались к крепости. А крепость маленькая всего пять башен. Стены некрепкие и местами развалились. Так вот он какой город Керчь! Дома однотипные, с плоской татарской крышей, один над другим лесенкой к горе Митридат прилепились. Деревьев совсем нет. Только два десятка мечетей над городом возвышаются.
      Для пущего эффекта флагманский корабль, приближаясь к Керчи, отсалютовал семью залпами. К адмиралтейскому салюту присоединилась вся эскадра, и началась пальба из всех пушек. Туркам ничего не оставалось делать, как отвечать на приветствие, хотя какая уж тут радость - страх один: нежданно-негаданно русская эскадра нагрянула. Зачем? Как она вообще очутилась в Азовском море?
      Тем временем на шлюпке под белым флагом к турецким властям прибыл Ф. М. Апраксин с поручением известить о прибытии русского флота и поздравить.
      Делать нечего, в ответ на визит Алраксина турецкий адмирал Гасан-паша прислал своих людей. Они стали расспрашивать адмирала Головина о причинах прибытия столь большого числа военных кораблей. Реакцию турок, видимо, хорошо передает запись Крюйса: "Ужас турецкии можно было из лица их видеть". Они никак не могли поверить, что эти корабли построены в России и на них русские люди. Но еще больше их поразило известие, что русский посол на военном корабле намерен отплыть в Константинополь.
      До поздней ночи вокруг русских кораблей шныряли турецкие лодчонки. Одни смолу с обшивки соскребали, чтобы посмотреть, из какого дерева корабли построены. Другие дивились на матросские учения, которые приказал проводить Петр. А третьи устроили настоящий восточный базар - торговали всем, чем попало: и красочной с расписными узорами тканью, и диковинными фруктами, и овощами, охотно беря взамен московские ефимки.
      * * *
      Турецкие власти из кожи вон лезли, чтобы помешать отплытию русского военного корабля в Константинополь. Начался затяжной и нудный торг с повторением одних и тех же доводов.
      Черное море, убеждали турки, недаром зовется Черным. Оно коварное и непредсказуемое. Плавать по нему опасно. Поэтому для посла же лучше ехать по суше - надежнее, удобнее и быстрее...
      В ответ русские упрямо твердили, что уповают на господа Бога, что Черное море им-де хорошо известно и воля государя, чтобы его посол ехал морем.
      Тогда турки стали твердить, что из Керченского пролива в Черное море вообще выйти нельзя - лежит-де под водой черный камень, который преграждает путь судам, и на нем неминуемо разобьется посольский корабль.
      Пришлось посылать лоцмана, чтобы осмотреть тот камень. Вернувшись, он доложил, что камня никакого нет, а есть подводная скала - продолжение мыса, которую обойти вполне можно.
      После этого турки выдумали новую причину: прямо на Константинополь плыть-де никак нельзя - не хватит воды и съестных припасов. Придется заходить в Кафу и Балаклаву.
      В общем, они хотели как можно дольше задержать посла в Крыму, а дальше, глядишь, и придет фирман* от султана, и тогда ясно будет, что делатъ и как поступать.
      Эти бесконечные тяжбы прервало четкое распоряжение Петра: кораблю с послом немедленно плыть в Константинополь, русской эскадре возвращаться в Таганрог...
      Прокофий Богданович стоял на палубе и смотрел, как посольский корабль "Крепость" направлялся к Керчи. Ветер был попутным. Впереди ровно и даже как будто со вздохом катило прозрачно-синие волны море, которое почему-то назвали Черным. Справа на горе виднелись башни пока еще турецкой крепости Керчь. Слева за песчаной косой начиналась Кубань. Тоже пока турецкая. А кругом стояли русские корабли.
      Прокофий Богданович был рад. Он, должно быть, улыбался - покойно и широко. Свое дело он сделал. Это он знал. Но редко кому из дипломатов доводится увидеть воплощение замыслов и трудов своих. А он увидел.
      * * *
      8 августа 1700 г. в Москву прибыли гонцы с известием о заключении Константинопольского договора. Он устанавливал перемирие с Турцией на 30 лет. Это событие первопрестольная отметила грандиозным фейерверком. А на следующий день Россия официально объявила войну Швеции.