Основную часть этого набора инструментов я позаимствовал у отца, Уильяма Бейтсона. Он был генетиком. Школы и университеты не дают почти никакого представления об основных принципах научного мышления. И то, что я знаю об этом, я в значительной степени почерпнул из бесед с отцом и, возможно, особенно из подтекста этих бесед. Он никогда не говорил о философии, математике и логике, и был определенно подозрителен к этим предметам, но, тем не менее, невольно, я думаю, он передал мне что-то из этих дисциплин.

Я перенял у него именно те установки, которые отрицал он сам. Его ранние и лучшие работы (и я думаю, он об этом знал) были посвящены вопросам симметрии у животных, вопросам сегментации, серий повторяющихся фрагментов, паттернов и т.д. Позже он ушел из этой области в менделизм, которому и посвятил остаток своей жизни. Но он всегда оставался восприимчивым к проблемам паттернов и симметрии, и именно эта восприимчивость и мистицизм вдохновляли то, что я у него перенял и что, как бы там ни было, назвал «наукой».

Я взял у него неопределенное мистическое чувство, что нужно искать те же самые процессы во всех феноменах природы – что можно ожидать найти те же законы в структуре кристалла, что и в структуре общества, или что сегментация земляного червя может быть сопоставима с процессом формирования базальтовых пластов.

Сегодня я не стал бы проповедовать подобную мистическую веру, но все еще полагаю, что мыслительные действия, полезные при анализе одной области, могут быть одинаково полезны и в другой, что структура (эйдос) науки, даже в большей степени, чем структура природы, остается одной и той же во всех областях. Но я перенял это мистическое чувство помимо своей воли, и впоследствии оно приобрело первостепенную важность. Оно придавало определенную значимость любому научному исследованию, Я имею в виду, что, изучая паттерны перьев куропатки, я мог действительно получить, по крайней мере, частичный ответ на весь огромный вопрос о паттернах и регулярности в природе. И более того, эта толика мистицизма была важна еще и потому, что предоставляла мне свободу использовать мою научную подготовку, способы мышления, которые я вынес из биологии и элементарной физики и химии. Она давала мне веру в то, что этот способ мышления применим в самых разных областях. Это позволило мне признать все мое обучение скорее потенциально полезным в антропологии, чем неуместным.

Я хочу подчеркнуть, что всякий раз, когда мы гордимся тем, что обнаружили какой-то новый, более строгий способ мышления или описания, всякий раз, когда мы начинаем слишком настаивать на «операционализме», символической логике или любой другой из этих совершенно необходимых систем научной мысли, мы снижаем свою способность рождать новые идеи. И, конечно же, всякий раз, когда мы восстаем против бесплодной строгости формальной мысли и описания, и позволяем идеям нестись, не зная удержу, мы также снижаем эту способность. Как я это вижу, прогресс в научной мысли приходит из сочетания свободного и строгого мышления, и это сочетание – наиболее драгоценный инструмент науки.

Мое мистическое отношение к этим явлениям определенно способствовало развитию двойственности моего мышления – она вела меня к диким «догадкам» и, в то же время, заставляла обдумывать их более формально. Она поощряла свободу мысли, и сразу же настаивала, чтобы эта свобода была соотнесена с жесткими требованиями реальности.[2]

Джон: Что делает профессиональный лингвист? Предположим, я говорю:

Мери сняла рубашку Джона.

Сколько здесь может быть разных интерпретаций?

Женщина: Несколько.

Джон: Несколько. Это, конечно, очень точно.

Мужчина: Что вы сказали?

Джон:

Мэри сняла рубашку Джона.

Сколько может быть разных интерпретаций этого предложения? Хорошо. Часть интерпретаций вращается вокруг того, на ком была надета рубашка Джона. Если рубашка Джона была на Джоне, и Мери сняла ее, это очень сильно отличается от того, по крайней мере для Джона (смех), если Мери сама была одета в рубашку Джона и сняла ее. А еще Мери могла снять рубашку Джона с Джорджа, о котором мы вообще не упомянули. И теперь у нас есть довольно пикантная ситуация, и мы вполне можем нарваться на неприятности, правда же? На самом деле меня не интересует, сколько интерпретаций у этого предложения – мне интересно, как вы обнаруживаете многозначность, меня интересует процесс исследования вашей внутренней схемы в поиске интерпретаций. Что вы делали, чтобы ответить на этот вопрос? И это – часть, Роберт, того, о чем мы с вами говорили. И Ларри сделал это так (повторяет жесты Ларри) и это – столь же изящная коммуникация, как и та, которую я наблюдал у лингвистов, делающих это профессионально. Что происходит? Что вы делали вчера, когда сидели здесь, слушали меня и реагировали на мои слова? Вы проверяли петли. Это резонирует? Или не резонирует?

«Это соответствует?» «Могу ли я найти подпетли, которые они сейчас обсуждают?» «Может быть, я организован иначе?» «Похоже на то». И это – некоторые из предположений, высказанных сегодня утром. Один из самых мощных профессиональных инструментов, необходимых лингвисту – способность проверять внутреннюю согласованность. Если вы очень внимательно понаблюдаете за работой профессиональных лингвистов или математиков, вам станет совершенно ясно, что они делают... (пауза) Но есть одна вещь, которая на самом деле удивляла Грегори. Надеюсь, вас это не удивит. И еще надеюсь, что вас удивит удивление Грегори. Надеюсь, вы скажете: «Понятно». И я спрошу вас: «Понятно... Но что конкретно?»

Джуди: Грегори был восхищен своим удивлением, однако он все же был удивлен. Каковы обязанности первого внимания в этой петле, петле обратной связи между первым и вторым вниманием? Мы говорим об этих обязанностях: «Я переведу это во второе внимание. Пусть оно об этом позаботится».

Джон: Помните, что Джуди читала вчера, что, если культура создает особенности, неуравновешенные особенности, делая свое искусство только сознательным или только бессознательным, то маловероятно, что это искусство станет великим? Это истинно и для личности. Если у вас нет танца между первым и вторым вниманием – а вы ведь знаете, насколько текучим нужно быть в танце – вы вряд ли достигнете той личной гениальности, о которой мы говорим на этом семинаре... . (пауза)...

Хорошо. Так чем же был удивлен Грегори. Отслеживание – это такая задача, когда по экрану движется световое пятно. И его движение подчиняется определенному заданному паттерну. И у вас есть круг и два рычага, которые позволяют вам перемещать этот круг по вертикали и по горизонтали. И когда пятно появляется здесь, вы должны переместить круг вниз, и так далее. Теперь оказывается, что, если испытуемых просили отслеживать световые пятна, паттерны движения которых могут быть описаны линейными уравнениями, в противоположность нелинейным... Линейное уравнение определяет паттерн движения так, что пятно всегда движется по прямой. Прямая может идти в любом направлении. Но пока испытуемый не поймает пятно в круг, оно все время движется по прямой, в противоположность кривой. Кривая – не линейная функция, правильно?

Например: x = y + 5. Это – линейное уравнение. То есть, если мы проведем оси координат, и отметка «ноль» будет здесь... , скажем, если y равен 2, то x будет равен... ?

Джон: Эта точка будет здесь, правильно? С другой стороны, если у нас есть уравнение типа x = y2, мы переходим к нелинейной репрезентации. Так вы получите кривую.

Пусть x = 2 и x = 4. Помните алгебру из средней школы?

Женщина: Почему мы получим кривую?

Джон: Возьмите кусок миллиметровки и проверьте. Теперь самое интересное. Итак, одну группу испытуемых вы просите отслеживать только те пятна, которые движутся линейно, а вторую группу просите отслеживать только те, что движутся нелинейно. А потом, после того, как они научились прослеживать пятна, меняете их местами. Результаты покажут почти полное отсутствие переноса навыков. То есть кривая обучения, через которое они снова проходят, кажется совершенно не связанной с их предыдущим опытом – не важно начнут ли они с линейной или с нелинейной задачи. Оказавшись в других условиях, они начинают учиться заново. Это удивляло Бейтсона. Почему это удивляло Бейтсона? Он спрашивал: «Как происходит, что в обучающем опыте представителей нашего вида учитываются эти символические различия в репрезентациях между линейными и нелинейными функциями?» И это – мой вопрос к вам. Какова связь?

Том: Символы описывают наш реальный опыт.

Джон: Скажите громче, Том.

Том: Символы нужны, чтобы описывать наш опыт и поэтому здесь учитываются не символы, а наш опыт.

Джон: ...Который смоделирован...

Том: ...Этими символами.

Джон: Итак, вы понимаете, как первое внимание, линейное мышление представляет себе эту проблему, если рассматривать ее таким образом – я просто описываю проблему линейно, и заманиваю вас в ловушку линейного мышления. Но если вы скажете: «Секундочку! Откуда все это взялось? Мы же не получили это вместе с десятью заповедями».

Джуди: Они одну скрижаль потеряли. (смех)

Джон: Их вообще было пятнадцать.

Джуди: Как раз эта была на потерянной.

Джон: Грегори говорит, что, если мы не научимся думать в терминах петель, учитывающих целостность циркуляции, то попадем в большие неприятности. Техногенное общество предрасположено все время находиться в первом внимании, и это может создать нам большие проблемы. И делая это замечание, он признается, что сам все еще не овладел последовательным кибернетическим мышлением. И то, что он удивлен этим экспериментом отслеживания – явное свидетельство, что он еще не полностью сформулировал понятие кибернетического мышления. Потому что, как сказал Том, это ни что иное, как символическая репрезентация нашего опыта различий между прямыми и кривыми линиями.

Точно так же и лингвист, профессионально изучающий синтаксис, использует собственные петли, чтобы узнать, вписывается ли то, что он делает, в грамматику, которая репрезентирована неврологически. Так называемая «самая чистая» из всех наук, математика, сама по себе основана на той же самой кибернетической петле. У нас есть определенные фильтры по отношению к миру, которые передают информацию через наш сенсорный аппарат во второе внимание и затем в сознание, в первое внимание. И поэтому наши символические репрезентации всегда оказываются замечательным сочетанием того, что мы можем репрезентировать с тем, чем является мир на самом деле. Но чтобы оценить, чем может стать эпистемология, нужно рассматривать обе стороны петли.

Джордж: Я все еще озадачен тем, что Бейтсон был этим озадачен. Вы говорите, что навык работы с линейными функциям поддаётся переносу, тогда как существуют классы нелинейных функций...

Джон: Нет. Я говорю, что люди и отслеживают, и учатся по-другому, когда сталкиваются с задачей, в которой нужно отслеживать линейные функции, в противоположность нелинейным. Теперь, на мета-уровне, там, где вы впервые задаете этот вопрос: «Я удивлен, что Грегори был удивлен». Грегори был удивлен, потому что думал линейно. Противоядие от подобного линейного мышления – то, что сказал Том: «Откуда, черт возьми, взялись эти символические репрезентации?» И ответ – они пришли к нам через наш сенсорный аппарат, и мы создали специальную репрезентативную систему, которая создала различие. И это различие касается отношений между миром и нашей собственной неврологией, а не только мира самого по себе. Это – заявление о взаимодействии между нашими петлями и миром. Теперь, ваш второй вопрос мне тоже интересен, хотя он и не уместен в нашем обсуждении. Понимаете?... Смотрите, в чем тут смысл. Обратите внимание, информация, чтобы стать человеческим знанием, обязательно должна быть отфильтрована сквозь человеческую неврологию и затем репрезентирована. Неврологические фильтры и смещение репрезентативных кодов гарантируют, что человеческое знание всегда будет продуктом как того, что есть в мире, так и всех искажений нашей неврологии. Даже физик, работающий здесь неподалеку в SLAC (Стэнфордский линейный акселератор), используя аппаратуру, чтобы достичь репрезентации, которая может привести к «пониманию», должен пропустить «данные» через свою собственную нервную систему. Это – смысл, в котором вся человеческая деятельность – физика, танцы, биология, бизнес, музыка, авиация и так далее – происходит в пределах мета-науки, к которой призывает Бейтсон, эпистемологии.

Женщина: Я продолжаю думать, что опыт, который имела сегодня утром на мосту – результат другого способа смотреть на мир. Я чувствовала себя так, как будто снова учусь ходить. Как будто мне было трудно держаться на ногах из-за того, как я воспринимала информацию. Было такое ощущение.., как будто я запрограммирована действовать так, как привыкла это делать, в отличие от того, что я переживала...

Джон: Отлично. Прекрасный отчет. Покажите видеозапись, как двигались ее руки...

Джорджина: Я продолжаю возвращаться к различиям между культурой и обществом. Я всегда пытаюсь связать это с моими детьми, с тем через что они проходят, и вспоминаю, через что я сама прошла в детстве, когда узнавала мир. Очень часто, когда вы начинаете чему-то учиться, есть самая первая стадия, когда вы что-то понимаете, или знаете, что знаете, и тут же кто-то просит сказать ему, что именно вы поняли. И вот, у меня действительно есть какой-то опыт. Но если я не смогу описать его, то начинаю оценивать то, что я сделала, и говорю: «По-моему, я ничему не научилась».

Джуди: Вы предположили, что ничему не научились, потому что не смогли об этом рассказать. Ваш опыт не закодирован в аудиально-дигитальную форму. Это очень важный вопрос, в какой точке процесса вы начинаете оценивать вместо того, чтобы просто осознать различие.

Джорджина: И это продолжается до сих пор. Мой муж – венгр, и его семья говорит по-венгерски. Для них это родной язык. И часто что-то происходит, и моя свекровь не понимает, что произошло. А я понимаю и начинаю смеяться, или еще как-то реагирую. И она поворачивается ко мне и спрашивает: «Что случилось?» И я говорю...

Джуди: ...«Ой... »

Джорджина: ...«Я не знаю».

Джуди: Тут вы должны сказать: «Ты же сама видела». (смех)

Джорджина: И она смотрит на меня и говорит: «Ты что, немая?» И я теряюсь, а потом собираюсь и говорю: «Ну, я думаю... »

Джон: Различие без оценки. В нашем обществе, если информация так или иначе не может быть закодирована в первом внимании – если мы не можем рассказать о ней – она часто признается недостоверной. Связывать идею только с первым вниманием, кодом под названием язык, значит так и не научиться уважать танец между первым и вторым вниманием и все время оценивать лишь фрагмент сложного взаимодействия – дугу, часть петли. Обратите внимание, сделав этот фильтр доминирующим, наше общество лишило себя мудрости второго внимания.

Было бы интересно, если бы определение «цивилизованный» использовалось с точки зрения того, как мы реагируем на различия. Если вы можете признавать различия, не делая при этом автоматического прыжка к оценке, мир вам откроется – и положит к вашим ногам все свои богатства. Мы создали различия, чтобы было что обнаруживать и исследовать. Не оценку. Оценка – побочный продукт некоторых социальных систем, некоторых процессов социализации, некоторых физиологических механизмов для защиты центров гомеостаза.

Как сказал губернатор Техаса? Кажется, в 1917 году? Помните, как звали этого парня?

Джуди: Джеймс Па Фергюсон.

Джон: Фергюсон.

Мужчина: Ричардсон.

Джон: Ричардсон?

Мужчина: Ричардсон.

Джуди: Фергюсон.

Джон: Фергюсон. Я на ее стороне. Кто бы ни был губернатором Техаса в 1917 году, когда ему предложили подписать законопроект о продолжении двуязычного образования в Техасе (в 1917 году они снова вернулись к этому вопросу), когда на него собирались наложить вето, он...

Джуди: ...Сделал следующее заявление...

Джон: Он сказал: «Если английский язык был достаточно хорош для Иисуса Христа... (смех)... То он достаточно хорош и для школьников Техаса».

Джон: Это – то же самое, о чем мы так долго говорили – связь между языком и опытом. Об этом говорит Сепир, об этом говорит Уорф. Сам по себе код языка создает, в смысле первого внимания, инвентаризацию, категории восприятия. И если какие-то фрагменты мира не попадают в эти категории, мы обычно не воспринимаем их в первом внимании. Лингвистические коды обычно не настолько глубоки, чтобы мы могли изменить их. Фактически, то, что некоторые здесь – полиглоты, и могут свободно говорить на нескольких языках – свидетельство того, что у нашей неврологии есть определенная гибкость, если, конечно, мы ее развиваем. Когда я жил в Европе и учил другой язык, я был в соответствующем контексте, и это – важная вещь, контекст. До этого, конечно, я пытался изучать языки в стандартном образовательном контексте – картонная кабинка, наушники давят на уши, и монотонный голос бубнит: «Der Tisch, стол, der Tisch, стол». Но вокруг не было никаких столов, и никаких «der Tisch» тоже не было, (смех) не было ничего, кроме этого идиотского голоса...

Джуди: Какого именно? (смех)

Джон: Итак, если я хочу выучить новый язык, я полностью погружаюсь в культуру. Мое тело становится зеркалом, я расширяю свое «я» до той точки, когда начинаю отзеркаливать автоматически. Я расширяю свое «я» так, чтобы на любую тональность, которую слышу в паттерне речи, на любое изменение темпа в паттерне речи, я автоматически отзывался бы эхом. Это – предварительные рассуждения.

Мое предложение создать отдельную реальность для того, что мы вчера делали с TaTитосом, отчасти основано на следующем принципе. Если вы приближаетесь к любой новой реальности, будь то культурно-лингвистическая реальность или реорганизация вашей собственной внутренней схемы, есть серьезные причины изначально учитывать ее хрупкость, неустойчивость и создать для нее отдельное защищенное окружение, пока она не окрепнет настолько, чтобы стать адекватным вторым описанием по сравнению с вашими родными языком и культурой. Пока она не станет прочной и сильной, настолько устойчивой, что вы сможете создать ее карту. Только тогда вы действительно станете свободным в этом смысле. Я заметил, что кое-кто из полиглотов дает сигнал «Да», то есть это соответствует и вашему опыту.

Джуди: У вас все еще есть вопрос, Антонио?

Антонио: О, да... (пауза)... Я отдался тому, что вы говорили, и забыл свой вопрос. Я был вчера на мосту, и решил его пересечь в этом состоянии, и отпустил свою лошадь. И мой разум пошел, а первое внимание сходило с ума. И была еще третья часть, которая говорила: «Все в порядке, можешь продолжать, можешь идти». И эта третья часть – я ей доверяю, она контролирует, что происходит. Так что я пошел через мост, и мое первое внимание все время было со мной, и когда я добрался до конца (утром я заметил, что моё лицо обветрилось) я спросил себя: «Да можно ведь шею свернуть, пересекая эту штуку?» И потом я снова оказался на мосту и подумал: «Ничего себе, да это же безумие. Джон Гриндер – просто не в себе». (смех) «Как он может предлагать делать подобные вещи?» Но я пошел, и пересек мост, и все было в порядке. И теперь я думаю, что если бы возникла какая-то серьезная угроза, я бы остановился. А так я всего лишь лицо обветрено. И сегодня утром я говорил об этом с самим собой. И я предполагаю, что вышел бы из состояния, если бы произошло что-то серьезное. Вот что я думаю.

Джон: Об этом стоит подумать, Антонио.

Антонио: Для меня это был вопрос, знаете. Я не уверен, что смог бы выйти.

Джон: Это вопрос...

Джуди: ...Маркеров контекста...

Джон: ...И страховки. Помните, я сказал, что хочу, чтобы каждый из вас в конце концов стал собственной нянькой. У няньки действительно важные и мощные функции. И если у вас нет обученной няньки, которая вас «пасет», я убежден, что вы не имеете права баловаться опытом измененных состояний, в которые мы здесь входим. Это всего лишь баловство и индульгирование, если вы не даете себе труда обозначить контекст. Вы не можете безопасно освободить свой дух, если никто не определяет контекст его проявления. Есть много разных мостов. Кастанеда описывает, как стоял на краю утеса во время сильного урагана в горах. Он стоял спиной к стене, и видел мост, соединяющий утес, на котором он находился, с другим утесом, через пропасть. И он видел этот мост настолько отчетливо, что уже собирался пересечь его, когда, фактически, его нянька в этом эпизоде, дон Хуан, схватил его и заставил перейти в другое состояние. Так что том, во что мы здесь вовлечены, в терминах измененных состояний и отдельных реальностей, чрезвычайно важно иметь няньку, которая безупречно защищает вас... (пауза)...

И очень важно, чтобы нянька была безупречной в оценке таких ситуаций. И насколько ваше лицо обветрено,.. несколько лет я ходил в горы со скалолазом мирового класса, Джеффри. Он научил меня удивительным вещам. Он делал то, что казалось мне невозможным для человека. А потом я стал делать это сам. И когда я стал лидером в связке на восхождении, а этот опыт очень сильно отличается от того, когда вы второй, ведомый... На сложном восхождении, на отвесной стене, лидер должен уметь выполнять необходимые физические действия и в то же время поддерживать контроль состояния, чтобы не допускать чрезмерного расхода энергии. Вы были профессиональным футболистом и знаете, что в начале обучения мы обычно прилагаем чрезмерные мышечные усилия.

Джуди: Никакой эффективности.

Джон: И никакой грации в излишних усилиях, правда же? Конечно, вы получаете результат, но он удовлетворителен только в том случае, если вы считаете, что результат – смысл этой деятельности. Если вы действительно хороший ученик, вы отпускаете себя – и это тот дух, который вы показали нам вчера, Алан. В движениях, которые вы делали вместе с TaTитосом, ваше тело принимало определенные позы, и как только вы позволяли телу принимать эти позы и расслаблялись, оно знало, что делать.

Джуди: И это облегчает следующее движение. И вы говорите: «Ага! Вот как это делается».

Джон: И вам нужно прилагать меньше усилий. Ему потребовалось не так уж много усилий, чтобы протанцевать через весь зал с TaTитосом и повторить каждое его движение, даже при том, что эти движения были по меньшей мере экстравагантны в терминах изменений поз и той скорости, с которой менялись позы и движения. И вопрос состоит не только в эффективности обучения с точки зрения устранения избыточного напряжения, но как Джуди однажды спросила меня, когда начала заниматься балетом: «Как ты избегаешь истощения на восхождении?» И ответ таков: «Ты напрягаешь только те мышцы, которые необходимы для того движения, которое ты сейчас делаешь, а все остальные остаются расслабленными». Потому что если ты не изолируешь мышцы, то переутомишься. И если африканский танец не научит вас искусству изолировать части тела, которые жители Запада обычно не изолируют, то я не знаю, что вам поможет. Вы изолируете мышцы, чтобы использовать только те, которые абсолютно необходимы. Помните, основа любого искусства, высоких спортивных результатов или техники под названием НЛП – навыки. Смысл навыка – заставить все это выглядеть легким. И профессионалу легче сделать движение, чем любителю. Этим профессионал и отличается от любителя.

Джуди: Как только вы определили самый экономичный способ делать движение – вы определили его эффективность.

Джон: Теперь, на сложном восхождении, есть еще одно отличие позиции лидера от позиции второго в связке: когда вы – второй, вы не можете двигаться так же свободно, как лидер, но вы защищены. Если вы лидер, то должны решить, на какой риск вы готовы пойти. А если вы – второй, ваш лидер уже закрепился на площадке, он сидит и наблюдает за вами, и если вы упадете, он вас удержит.

Джуди: И у вас есть полная свобода падения.

Джон: И в этом была суть работы вашей няньки вчера вечером. И когда вы становитесь первым в связке, альпинизм внезапно открывает вам целое новое измерение. Вы должны вычислить, на какой риск готовы пойти. И я не знаю, каков в вашем мире компромисс между риском обветриться и тем опытом, который вы получили, но его последствия ясно видны у вас на лице. (смех)

Джуди: Джон часто рассказывал потрясающие истории об эволюции альпинизма. И здесь мы говорим о развитии эпистемологии, используя различные описания, чтобы добраться до различия (основной единицы психики), добраться до ее понимания. Пятнадцать или двадцать лет назад метафора альпинизма была такой: Атакуйте гору. Покорите ее. У вас есть тонны и мили веревок, вы забиваете в гору крючья, поднимаетесь вверх и забиваете еще больше крючьев. И вы запихиваете все это оборудование в гору, а потом просто оставляете его позади. А теперь альпинизм превратился в баланс не только с точки зрения владения своим телом, но и с учетом того, что предлагает скала. И теперь это как танец со скалой. Это действительно придает кибернетический смысл взаимодействию со скалой и вниманию к тому, что она вам предлагает, в отличие от атаки.

Джон: У моего партнера по восхождениям, Джеффри, замечательная мама. И однажды она спросила его: «Зачем ты все это делаешь?». И стандартный ответ таков: «Делаю – и все тут», так ведь? Но Джеффри очень заботливый сын, и он сказал: «Мама, ты помнишь свое детство? Помнишь, ты ходила на детскую площадку, и каталась на качелях и на каруселях? Для меня горы – это детская площадка для взрослых. Как будто Господь создал для взрослых эту детскую площадку, и он действительно знал, что делал». (смех) И слова Джуди об атаке и танце – еще один пример учета и уважения контекста.

Розали: Много лет назад я училась Тай Цзи Цюань. Это очень похоже на танец. И однажды в группе появился альпинист мирового класса и сказал: «Я хочу взять всех вас в горы. Кто пойдет со мной?» Никто из нас никогда не ходил в горы. И кое-кто сказал: «Хорошо, мы пойдем с тобой». И он повез нас в парк в Окленде. Он привел нас к очень высокой скале, и никто не смог на нее подняться. Мы все перепугались. А потом он привел нас к очень простой скале и сказал: «Вот здесь вы будете тренироваться». Она была не очень высокой. И он держал нас там два часа. Два часа, и никто кроме него не смог на нее взобраться. И он сказал: «Ну и дела. Почему же вы не танцуете со скалой. Почему вы не делаете с ней свой Тай Цзи?» И мы начали делать Тай Цзи со скалой. И в результате стали даже по деревьям лазить, мы делали все, что угодно. И спустя два часа, представляете, я уже была босая – забудьте о ботинках. Я была вся в известке – ноги, шея.

Джуди: ...Нос...

Розали: ...Да, нос тоже. И я твердо вознамерилась влезть на эту чертову скалу, так или иначе. Но мне никак не удавалось. Наконец, через два с половиной часа мое восприятие изменилось. И я влезла на эту гору, и не спрашивайте, как я там очутилась (аплодисменты), но я никогда больше не видела скалу таким образом. Как будто мы со скалой стали одним целым. Как будто мы перемешались или объединились, и я никогда... , как будто вместо того, чтобы осматривать музеи, как я обычно делала... И это было по-настоящему сверхъестественно...

Джон: ...Осматривать скалы. (смех)...

Розали: ...Осматривать скалы. Я видела камни так, как никогда прежде. Они были настолько красивы, что я не хотела тратить время на рассматривание фарфора. Я рассматривала камни.

Джуди: Потом, скажем, на второй день, восприятие Джона меняется. Когда он находится в вертикальном мире, возникают глубокие сдвиги восприятия. Например, маленькие трещины становятся гигантскими расщелинами, потому что ему нужно цепляться за них руками, чтобы двигаться дальше. Как будто мир сжимается в точку, а потом расширяется внутри этой рамки.

Розали: Потом я даже смогла подниматься на горы с завязанными глазами. Это намного легче.

Джуди: Верю!

Розали: Намного легче. И вот однажды я поднималась на скалу, и преодолела девять десятых пути, и тут проснулся мой внутренний голос. А это была большая скала.

Джуди: «Боже правый!»

Розали: «Боже правый!» «Что, черт возьми, ты здесь делаешь?» И я просто повисла. Я не могла двигаться. И никто не мог прийти и снять меня оттуда. Этот голос меня как будто парализовал. Если бы не он, я бы легко на нее залезла.

Джон: И я продолжаю утверждать, что голос сделал именно то, что от него ожидалось, но в неподходящее время...

Джуди: (перебивает)... Выбор времени...

Джон: (перебивает) Все это – выбор времени. (смех)

Джуди: (перебивает) Выбор времени – это все.

Джон: (снова перебивает) Вот что я имею в виду. (смех)

Джуди: Несколько человек говорили, что во время движения через мост в состоянии «остановки мира», без внутреннего диалога и сфокусированного зрения, они переживали различные ощущения – дрожь в ногах, напряжение определенных групп мышц или чувство очень медленного движения. Все эти ощущения приобретают смысл, если мы помним о процессе обработки информации в нашей нервной системе. Информация поступает через органы чувств, проходит сквозь набор трансформаций во второе внимание и, наконец, моделируется первым вниманием. Искажения, возникающие между реальным миром и тем, что мы воспринимаем в первом внимании – результат набора правил. Так что вопрос не в том, становится ли мир неполным и деформированным, произойдут ли потери и искажение информации. Правила действуют всегда. Набор трансформаций есть всегда. Я не знаю, в чем они состоят, но, тем не менее, в них есть некоторое постоянство...