Наемный убийца

— А куда мы пойдем? В киношку?

— Я думал, — сказал мистер Дэвис, — может быть, вы согласились бы зайти ко мне домой, послушать радио и выпить стаканчик чего-нибудь очень-очень хорошего? Мы даже могли бы потанцевать самую малость, а? — Дэвис не смотрел на нее. Казалось, он и не задумывается над тем, какие слова произносит. Вряд ли поездка к нему домой могла оказаться опасной. Энн подумала, что хорошо знает людей этого типа: пара поцелуев, жалостная история твоей горькой жизни, когда он как следует выпьет, и вот он уже относится к тебе как к младшей сестренке. Нет, мистер Дэвис не мог быть опасен. И это будет в последний раз: скоро она станет миссис Матер, все страхи останутся позади, все будет хорошо. Но сейчас ей нужно было узнать, где живет мистер Дэвис.

Когда они вышли на площадь, их сразу же окружили христославы, шестеро мальчишек, ни один из которых понятия не имел, какую мелодию поет. Закутанные в шерстяные шарфы, в теплых перчатках, они встали перед мистером Дэвисом, скандируя:

Отмечай мои шаги, Следуй им смелее…

— Такси, сэр? — спросил швейцар.

— Нет, — ответил мистер Дэвис и объяснил Энн: — Можно три пенса сэкономить, если взять машину на стоянке у Дубилен.

Однако мальчишки преградили ему дорогу и, протянув к нему шапки, выпрашивали деньги.

— Пошли прочь, — сказал он.

Детская интуиция подсказала им, что толстяку не по себе, и мальчишки принялись дразнить его, не отставали, прыгали за ним по краю тротуара, распевая:

Отмечай мои шаги, Следуй им смелее!

Зеваки у гостиницы «Корона» повернули головы в их сторону. Кто-то захлопал в ладоши. Мистер Дэвис вдруг обернулся и схватил одного из мальчишек за волосы; он тряс его и дергал, пока тот не завопил; дергал, пока в толстых пальцах не остался клок волос. Тогда он произнес:

— Это тебя научит…

Минутой позже, усаживаясь в такси на стоянке у Дубилен, он с удовлетворением заметил:

— Со мной не побалуешься.

Рот его приоткрылся, нижнюю губу смочила слюна; он наслаждался этой победой, как недавно наслаждался омаром. Теперь Дэвис не казался Энн таким уж неопасным. Она напомнила себе: он — всего лишь промежуточное звено. Он знает убийцу, сказал Ворон. Сам он не убивал.

— Что это за здание? — спросила Энн, заметив огромный фасад черного стекла, резко выделяющийся на фоне целой улицы скромных зданий времен королевы Виктории, где когда-то рабочие кожевенных заводов дубили кожу.

— «Мидлендская Сталь», — ответил мистер Дэвис.

— Вы здесь работаете?

Мистер Дэвис впервые взглянул прямо ей в глаза.

— С чего это вы взяли?

— Не знаю, — ответила Энн, осознав с беспокойством, что мистер Дэвис казался простаком, только когда ветер дул в одну определенную сторону.

— Как думаете, мог бы я вам понравиться? — спросил он, положив руку ей на колено.

— Вполне возможно.

Такси миновало Дубильни. Перебралось через целую сеть трамвайных путей и выехало к станции «Ноттвич Товарный».

— Вы живете за городом?

— Нет, на самой окраине.

— Надо бы побольше средств выделять на освещение.

— Вы сообразительная девочка, — заметил мистер Дэвис, — уверен, вы прекрасно видите, что к чему.

— Еще бы! Особенно там, где ни зги не видно, — откликнулась Энн, когда они проезжали под широким стальным железнодорожным мостом, несшим поезда из Ноттвича дальше, в Йорк. На длинном крутом спуске к станции светились лишь два фонаря. За дощатым забором видны были огромные платформы, груженные углем. У входа в маленькое замызганное здание станции стоял автобус и рядом с ним древнее такси: ждали пассажиров. Построенное в 1860 году здание не могло тягаться с вокзалом в Ноттвиче.

— Вам далеко ездить на работу, — сказала Энн.

— Да мы почти приехали.

Такси повернуло налево. Энн прочла название улицы: Хайбер авеню, длинный ряд убогих загородных домов, в окнах — объявления о сдаче комнат. Такси остановилось в самом конце улицы. Энн спросила:

— Вы что, в самом деле здесь живете?

Мистер Дэвис расплачивался с водителем.

— Дом шестьдесят один, — сказал он (Энн заметила, что в окне этого дома, между рамой и плотными кружевными занавесями, объявления о сдаче комнат не было). Мистер Дэвис улыбнулся мягко, даже заискивающе, и проговорил:

— Там, внутри, очень мило, поверьте, моя дорогая. — Он вставил ключ в замок и решительно втолкнул ее в слабо освещенную крошечную прихожую с вешалкой для шляп. Повесил шляпу и пошел тихо, на цыпочках, к лестнице. Пахло газом и тушеной капустой. Голубой огонек газового рожка высвечивал какое-то пропыленное растение в кадке.

— Мы включим радио, — сказал мистер Дэвис, — и послушаем музыку.

В коридоре отворилась дверь, и женский голос произнес:

— Кто там?

— Это всего лишь я — мистер Чамли.

— Не забудьте опустить монеты в счетчик, прежде чем пойти наверх.

— Второй этаж, — сказал мистер Дэвис. — Комната прямо, как подниметесь. Я не задержусь. — Он постоял на лестнице, пока она не прошла мимо него наверх, потом опустил руку в карман, и монеты звякнули под толстыми пальцами.

В комнате было радио, оно стояло на мраморной доске умывальника, но о танцах не могло быть и речи: все пространство занимала огромная двуспальная кровать. Непохоже было, чтобы здесь кто-то жил: на зеркале в дверце шкафа лежала толстым слоем пыль, кувшин рядом с радиоприемником был пуст. Энн выглянула в окно за спинкой кровати: оно выходило в маленький темный двор. Она взялась рукой за раму, чтобы унять дрожь: на такое она не рассчитывала. Мистер Дэвис открыл дверь.

Энн была смертельно напугана. Страх заставил ее атаковать первой. Она сразу спросила:

— Значит, вы называете себя мистером Чамли?

Он сощурился, глядя на нее, и бесшумно закрыл за собой дверь.

— Ну и что из того?

— И вы сказали, что везете меня к себе домой. Это не ваш дом.

Мистер Дэвис сел на кровать, снял ботинки и сказал:

— Мы не должны шуметь, дорогая. Старуха этого не любит.

Он открыл дверцу умывального шкафчика и извлек оттуда картонную коробку; из щелок сыпался сахар; вскоре и кровать и пол оказались в сахарной пудре: это Чамли протянул коробку Энн и сам придвинулся поближе.

— Попробуйте — это турецкие сладости, дорогая.

— Это не ваш дом, — упорствовала Энн.

Мистер Дэвис, ухе поднесший ко рту конфету, ответил:

— Конечно, нет. Не думаешь же ты, что я могу привести тебя в свой дом? Не такая уж ты неопытная, верно? Я не намерен портить свою репутацию. — Потом спросил: — Сначала музыку послушаем, ты не против?

И стал крутить ручки приемника, наполнив комнату воем и скрежетом.

— Атмосферные помехи, — пояснил он, продолжая крутить ручки, пока наконец издалека не послышались звуки оркестра; убаюкивающая мелодия была едва слышна сквозь шум и треск эфира. Энн с трудом разобрала, что играют «Свет ночной, свет любви…».

— Это наша ноттвичская программа, — сказал мистер Дэвис. — Самый лучший оркестр в Мидлендсе. Из «Гранд-Отеля». Давай потанцуем немножко.

И, обхватив ее за талию, он стал трястись и раскачиваться в узком проходе между стеной и кроватью.

— Я знавала танцплощадки и получше этой, — сказала Энн, пытаясь поднять собственное настроение и призывая на помощь жалкие остатки юмора, — но никогда не танцевала в такой давке!

А мистер Дэвис ответил:

— Отлично сказано. Я это запомню.

Вдруг, совершенно неожиданно, сдув остатки сахарной пудры, облепившей его рот, он, словно в порыве страсти, впился губами в ее шею. Энн оттолкнула его со смехом, делая вид, что шутит. Ей нельзя было терять голову. Она заговорила:

— Вот теперь я знаю, как чувствует себя скала когда антик… актин… Вот проклятье никогда не могу выговорить это слово.

— Отлично сказано, — произнес мистер Дэвис машинально, снова привлекая ее к себе.

Она опять заговорила, торопливо, о чем попало, не думая, что говорит:

— Интересно, как будут проводить эти учебные газовые налеты? Правда, ужасно, что этой старой женщине выстрелили прямо в переносицу?

Он уставился на нее, хотя она говорила без всякой задней мысли, и спросил:

— С чего это ты вдруг вспомнила?

— Да только что читала про это. Убийца, должно быть, всю квартиру вверх дном перевернул.

Мистер Дэвис сказал умоляюще:

— Не надо. Пожалуйста, не надо. — И пояснил слабым голосом, опираясь для поддержания сил на спинку кровати: — У меня очень слабый желудок, меня тошнит. Я всех этих ужасов не переношу.

— А я люблю страшные истории, — сказала Энн. — Я на днях читала одну книжку…

— У меня слишком живое воображение, — сказал мистер Дэвис.

— Я помню, как-то раз я порезала палец…

— Не надо. Пожалуйста, не надо.

Успех вскружил ей голову. Она заявила:

— У меня тоже живое воображение. Мне показалось, кто-то следит за этим домом.

— Что ты имеешь в виду? — спросил мистер Дэвис. Видно было, что он здорово испугался. Но Энн уже понесло. Она продолжала:

— Там на улице стоял какой-то темный человек. Он следил за входом. И у него была заячья губа.

Мистер Дэвис встал, прошел к двери и запер ее на ключ. Убавил звук радио. Потом сказал:

— Там нет фонаря. Последний — далеко, шагах в тридцати. Вы не могли разглядеть его губу…

— Я только думала…

— Интересно, что он успел вам рассказать, — сказал мистер Дэвис. Он снова сидел на кровати и разглядывал свои ладони. — Вы пытались выяснить, где я живу, где работаю… — он оборвал фразу на середине и посмотрел на Энн с ужасом. Но она поняла по его манере, что теперь он боялся не ее; был напуган чем-то другим. Он заговорил снова:

— Они вам никогда не поверят.

— Кто?

— Полиция.

Дикая история. Энн была поражена: он вдруг начал всхлипывать, сидя на кровати и прижимая к груди огромные волосатые руки.

— Нужно найти выход. Я не хочу причинять вам боль. Я никому не хочу причинять боль. У меня слабый желудок, меня от таких вещей тошнит.

Энн сказала:

— Я же ничего не знаю. Пожалуйста, отоприте дверь.

Мистер Дэвис сказал тихо, но с яростью в голосе:

— Молчи. Сама напросилась.

Она повторила:

— Я же ничего не знаю!

— Я только промежуточное звено. Я не несу никакой ответственности. — И объяснил тихо, сидя на кровати в носках; в глубоко посаженных злых глазках стояли слезы — ему было очень жалко себя: — Наша тактика всегда была — не рисковать. Не моя вина, что этому парню удалось выкрутиться. Я всегда делал все что мог. Но он мне никогда этого не простит.

— Я закричу, если вы не отопрете.

— Кричите сколько влезет. Только старуху разозлите.

— Что вы со мной сделаете?

— Речь идет о сумме, превышающей полмиллиона, — сказал мистер Дэвис. — На этот раз я должен действовать наверняка.

Он поднялся с кровати и пошел к ней, вытянув перед собой руки; она закричала и дернула дверь, потом отбежала от двери — ведь ей никто не ответил — и забилась в угол с другой стороны кровати. Он не мешал ей: в этой тесной комнате деваться все равно было некуда. Он стоял и выжидал, бормоча про себя: «Ужасно. Ужасно». Видно было, что он с трудом подавляет тошноту, но страх перед кем-то третьим заставлял его действовать.

Энн умоляюще прошептала:

— Я обещаю вам все что хотите.

Он покачал головой:

— Он мне ни за что не простит.

Растянувшись поперек кровати, он поймал ее за руку. Сказал хрипло:

— Не сопротивляйтесь. Тогда не будет больно.

Он говорил, а сам тянул ее к себе по кровати, другой рукой нащупывая подушку. А Энн даже в этот момент твердила себе: «Это не со мной. Это не я. Убивают других. Не меня». Жажда жизни не давала ей поверить, что это может быть конец всего, ее собственный конец, конец любящего, жизнерадостного «Я». Жажда жизни не давала ей отчаяться, утешала даже тогда, когда подушка закрыла ей лицо; не позволила вполне осознать этот ужас, когда Энн попыталась сопротивляться его рукам, сильным и пухлым, липким от сахарной пудры.

5

Восточный ветер гнал потоки дождя вверх по течению Уивила. Ледяная ночь принесла ледяной дождь: град жалил асфальт тротуаров, оставлял рябины на крашеном дереве скамей. Спокойно прошагал мимо констебль в тяжелом дождевике, блестевшем от воды, словно мокрый асфальт; фонарик в его руке освещал темные промежутки от одного фонаря до другого. Не взглянув на Ворона, он произнес: «Доброй вам ночи». Его беспокоили только парочки: это их он высматривал на улице, в декабре, в холод и ледяной дождь; парочки в темных закоулках, налитые дешевым портером, — знамение нищих страстей провинциального города.

Ворон, застегнутый на все пуговицы, шел по городу в поисках хоть какого-то укрытия. Он не хотел отвлекаться от мыслей о Чалмондели, о том, как отыскать этого человека в Ноттвиче. Но то и дело обнаруживал, что думает о девушке, которой в это утро угрожал. Почему-то ему вспомнилась кошка, оставшаяся там, где он жил, в «Кафе Сохо». Он очень привязался к этой кошке.

Потрясающе, как она не обратила внимания на его уродство. «Меня зовут Энн». «Да вы вовсе не урод». Ворон думал, она так и не догадалась, что он собирался ее убить; наивно не подозревала о его намерении, точно как котенок, которого когда-то ему пришлось утопить; и он с удивлением отметил про себя, она ведь его не выдала, хотя и знала, что за ним охотится полиция. Может быть, даже поверила ему.

Такие мысли леденили хуже, чем град, заставляли ежиться и дрожать сильнее, чем от холода. Он привык, что все те, с кем он сталкивался в жизни, оставляют привкус горечи. Ворон был порождением ненависти; ненависть создала эту тощую, словно бесплотную, смертоносную фигуру, бредущую сквозь дождь, уродливую и загнанную. Мать Ворона родила его, когда отец был в тюрьме, а шестью годами позже, когда мужа повесили за новое преступление, она перерезала себе горло кухонным ножом; потом был приют. Ворон никогда ни к кому не испытывал нежности; таким он был создан, таким представлял себя и по-своему гордился — хоть и странная то была гордость — полученным результатом: иным он быть не желал. Он вдруг испуганно подумал, что должен, как никогда раньше должен оставаться самим собой, иначе ему не спастись. От нежности ведь за пистолет не схватишься.

В одном из домов побольше кто-то оставил открытым гараж; видно было, что машину туда не ставят. Там хранились детская коляска и манеж, валялись пыльные куклы и кубики. Там Ворон и укрылся, он промерз до костей, насквозь; и только кусок льда, который он всю жизнь носил в сердце, вдруг стал оттаивать. Этот острый ледяной осколок оттаивал, причиняя невыносимую боль. Ворон приоткрыл дверь гаража чуть шире: пусть те, кто патрулирует прибрежный район, не думают, что он залез в гараж украдкой; любой прохожий мог спрятаться в чужом гараже в такую погоду; любой — только не тот, за кем охотится полиция, не обладатель заячьей губы.

Дома по прибрежной улице были не отдельные, а на две семьи: каждый дом делился гаражом на две половины. Ворон чувствовал себя стиснутым стенами из красного кирпича. И с той и с другой стороны дома доносились звуки радио. Из-за одной стены он мог слышать, как нетерпеливая рука то и дело меняет настройку, переключает станции, переходя с одних волн на другие; риторический пассаж из Берлина сменялся оперной музыкой из Стокгольма. В другой части дома по Британской национальной программе какой-то пожилой критик читал стихи. Ворон не мог не слышать, стоя там, между коляской и манежем, глядя из гаража в ночь, на черный град:

Тень является и тает, Предо мной она витает, Зрю небесные черты… Это ты?

Увы, не ты.

О Боже, если б мы могли На краткий миг, единый час, любимые, увидеть вас, Спросить, где вы, куда ушли?

Он сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони, вспоминая об отце, которого повесили; о матери, перерезавшей себе горло в кухне подвального этажа; о нескончаемой череде людей, причинивших ему боль или вред. Пожилой, хорошо поставленный официальный голос читал:

И страшусь я взглядов глаз чужих, И бегу я улиц городских, И сердец, в которых нет любви.

Ворон подумал: все равно через некоторое время она пойдет в полицию; поживем — увидим. С бабами всегда так.

Всей душой зову: О, где же ты?

Он пытался снова заморозить оттаивающий кусок льда на месте сердца, чтобы оно снова стало надежным и твердым и не причиняло боли.

«Брюс Уинтон читал избранные места из поэмы Альфреда Теннисона „Мод“. На этом Национальная служба Британского радио свою программу заканчивает. Доброй вам ночи, дорогие радиослушатели».

Глава III

1

Матер прибыл в Ноттвич в тот же вечер, одиннадцатичасовым, и вместе с Сондерсом сразу же поехал в Управление полиции. Улицы были почти пусты: Ноттвич укладывался спать рано. Кинотеатры закрывались в половине одиннадцатого, и через четверть часа центр города пустел, люди разъезжались

— кто трамваем, кто автобусом. Единственная ноттвичская проститутка все еще бродила по рыночной площади, посинев от холода под своим промокшим зонтом, да пара-другая бизнесменов задержалась в холле «Метрополя», чтобы выкурить по сигаре напоследок. Машину заносило на обледеневшей мостовой. Совсем рядом с Управлением полиции, у входа в театр Матер заметил афиши «Аладдина» и сказал Сондерсу: «Моя девушка играет в этом спектакле». Он был горд и счастлив.

Начальник полиции специально приехал в Управление, чтобы встретить Матера. Информация о том, что Ворон вооружен и доведен до отчаяния, придавала розыску более серьезный характер, чем в иных случаях. Начальник полиции был толст и взволнован. Когда-то, еще до войны, он составил состояние, занимаясь торговлей; во время войны получил офицерское звание и был назначен начальником военного трибунала в Ноттвиче. Он гордился, что заработал репутацию грозы пацифистов. Это несколько сглаживало неудачи в семейной жизни, отношения с женой, которая его откровенно презирала. Поэтому он и приехал в Управление встретить Матера: будет чем похвастаться дома. Матер сказал:

— Разумеется, у нас нет уверенности, что Ворон здесь, сэр. Но он ехал ноттвичским поездом и его билет был сдан контролеру. Женщиной.

— Так у него есть сообщница? — спросил начальник полиции.

— Возможно. Нужно отыскать эту женщину, тогда и Ворона сможем найти.

Начальник полиции рыгнул, прикрыв рот рукой. Перед тем как отправиться сюда, он выпил бутылочного пива, а оно всегда потом давало о себе знать. Старший инспектор сказал:

— Как только из Скотленд-Ярда сообщили, мы разослали информацию о номерах банкнот во все магазины, гостиницы и пансионы.

— Это карта с разметкой патрульных участков, сэр? — спросил Матер.

Они подошли к висевшей на стене карте, и старший инспектор карандашом указал на важнейшие точки города: вокзал, река, Управление полиции.

— А Королевский театр, это примерно здесь? — спросил Матер.

— Точно.

— Что привело его в Ноттвич? — спросил начальник полиции.

— Хотел бы я знать, сэр. Так. А эти дома за товарной станцией, это что, гостиницы?

— Нет, пансионы. Плохо вот что, — сказал старший инспектор, в рассеянности поворачиваясь к своему начальству спиной, — многие из них дают приют на ночь случайным людям.

— Тогда лучше сообщить и во все пансионы.

— Некоторые и внимания не обратят на запросы полиции. Дома свиданий или вроде того. Заходят минут на десять, двери всем открыты.

— Что за ерунда, — возмутился начальник полиции, — у нас в Ноттвиче ничего подобного нет и быть не может.

— Если вы не возражаете, сэр, я бы предложил удвоить число полицейских при патрульных обходах таких участков. Пошлите самых сообразительных. Надеюсь, в газетах уже опубликованы сведения о его внешности? Он — один из самых ловких медвежатников в Англии.

— Не думаю, что сегодня можно еще что-то сделать, — сказал старший инспектор. — Жаль мне этого чертяку, если он себе пристанища на ночь не смог найти.

— А нет ли у вас тут бутылочки виски, старшой? — спросил начальник полиции. — Всем нам не повредило бы хватануть по глоточку. А то я выпил слишком много пива. Дает знать. Виски, конечно, лучше, только жена не терпит запаха.

Он откинулся на спинку стула и скрестил жирные ноги. На старшего инспектора он глядел с каким-то детским удовольствием, словно хотел сказать: что за радость, ребята, мы снова вместе и можем выпить по стаканчику. Но старший инспектор прекрасно знал, как этот старый черт гоняет любого, кто послабей и пониже чином.

— Плесните совсем капельку, — сказал начальник полиции и взглянул на старшего инспектора поверх стакана, — вы здорово тогда сделали этого старого жулика, как его — Бэйнса. — И объяснил Матеру: — Наперсточник. Водил нас за нос месяцами.

— Да нет, он сам сразу признался. Я не люблю людей слишком прижимать. Потом, он ведь работал на Макферсона и деньги от него получал.

— Ну, — сказал начальник полиции, — у Макферсона все законно. У него контора и телефон зарегистрированный. У него расходы, налоги… Ура, мальчики. За дам. — Он расправил плечи и выпятил грудь. — Не подбросить ли нам еще уголька в камин? Давайте располагаться поуютнее. Сегодня ночью нам все равно не работать.

Матер чувствовал себя не в своей тарелке. Действительно, в эту ночь они мало что могли сделать, но он терпеть не мог бездействовать. Он остался у карты. Не слишком большой город этот Ноттвич. Было бы нетрудно отыскать здесь Ворона, но Матер в этом городе чужой. Он не знал, на какие забегаловки и притоны следовало бы устроить облаву, какие клубы и танцзалы осмотреть. Он сказал:

— Мы полагаем, он кого-то преследовал. Я предложил бы, сэр, утром первым делом снова опросить контролера. Посмотреть, кого из местных, сошедших с поезда, он вспомнит. Может, нам повезет.

— А вы знаете анекдот про архиепископа Йоркского? — спросил начальник полиции. — Да, да. Мы это сделаем. Но ведь ничего срочного нет, правда? Чувствуйте себя как дома, дружище, выпейте виски. Вы приехали в Мидлендс. Медлительный Мидлендс (а, старшой?). Мы не больно поспешаем, а на место поспеваем.

Он был, несомненно, прав. Ничего срочного не было, и не было ничего, что они могли бы сделать в этот поздний час; но, пока Матер стоял у карты, ему словно кто-то шептал в самое ухо: «Скорее, скорее, скорее, не то будет поздно!»

Матер обвел пальцем главные улицы города; ему хотелось бы знать их так же хорошо, как он знал центр Лондона. Здесь был Главпочтамт, рынок, «Метрополь», Хай-стрит; а это что — Дубильни?

— Что это за большое здание в районе Дубилен, сэр? — спросил он.

— А это будет «Мидлендская Сталь», — ответил старший инспектор и, повернувшись к своему начальнику, терпеливо произнес: — Нет, сэр, я не знал этого анекдота. Очень хороший анекдот, сэр.

— А мне его мэр рассказал, — ответил начальник полиции, — старина Пайкер, он молодчина. Можно подумать, ему и сорока нет. Знаете, что он отмочил, когда мы заседали на комиссии по учебной воздушной тревоге? Он сказал, эти учения дают нам возможность забраться в чужую постель. Он имел в виду, что в противогазах женщины не разберутся, кто есть кто. Улавливаете?

— Мистер Пайкер — очень остроумный человек, сэр.

— Точно, старшой, только я его тут переостроумил. Я в тот день был в отличной форме. Знаете, что я ему ответил?

— Нет, сэр.

— Я ответил: «Ну, вам-то ни за что не отыскать чужую постель, Пайкер». Улавливаете? Он старый кобель, этот Пайкер.

— А какие приготовления делаются к газовой тревоге, сэр? — спросил Матер, не отрывая пальца от городской Ратуши.

— Нельзя заставить людей покупать противогазы по двадцать пять бобиков штука, всего на один раз, но ведь мы собираемся послезавтра устроить учебный налет с дымовыми шашками. Получим их с аэродрома в Хэнлоу. Все те, кого застанут на улице во время учений без противогаза, будут отправлены на «скорой помощи» в Главную городскую больницу. Так что всякий, кто хочет спокойно заниматься своими делами, а не сидеть весь день дома, пусть приобретает противогаз. Правда, «Мидлендская Сталь» всем своим раздает противогазы, так что у них, как всегда, простоя не будет.

— Вроде шантажа получается, — проговорил старший инспектор. — Сиди дома или покупай противогаз. Транспортным компаниям эти противогазы в хорошую копеечку влетели.

— В какое время тревога, сэр?

— Мы никому не сообщаем. Сирены воют. Ну, вы представляете. Бойскауты на велосипедах. Им одолжили противогазы. Но мы, разумеется, знаем, что все это произойдет до двенадцати часов дня.

Матер снова взглянул на карту.

— А эти угольные склады, — заговорил он, — на товарной станции? Вы их держите под постоянным наблюдением?

— Глаз не спускаем, — сказал старший инспектор. — Я сам занялся этим сразу, как позвонили из Скотленд-Ярда.

— Отличная работа, мальчики, отличная работа, — заметил начальник полиции, допивая виски. — Отправлюсь-ка я домой. Трудный день завтра, всем нам придется поработать. Вы небось захотите утром посоветоваться со мной, я полагаю, а, старшой?

— О, не думаю, что мы станем беспокоить вас слишком рано, сэр.

— Ну, если вам понадобится совет, я всегда на том конце провода. Спокойной ночи, мальчики.

— Спокойной ночи, сэр. Спокойной ночи.

— Старик прав в одном, — старший инспектор убрал виски в свой шкаф. — Сегодня мы ничего больше не сможем сделать.

— Я вас не задержу, сэр, — сказал Матер. — Не думайте, что я делаю из мухи слона. Сондерс подтвердит — я не из тех, кому больше всех надо, только что-то такое в этом деле… Не могу выкинуть его из головы. Странное какое-то дело. Я вот смотрел на карту, сэр, и думал, где бы я спрятался. Вот эти пунктирные линии на востоке, с краю, это что?

— Новостройка. Жилые дома.

— Недостроенные?

— Я послал двух полицейских с обходом на этот участок, сказал — спецзадание.

— Вы очень хорошо все продумали, сэр, на самом деле вы и без нас могли обойтись.

— Не все же у нас такие, как он.

— Все-таки у меня неспокойно на душе. Он кого-то преследовал, поэтому и приехал сюда. Парень сообразительный. У нас ничего на него не было раньше, а он за последние сутки только и делает, что ошибается. Шеф сказал, он уже так засветился, что поверить трудно. И так оно и есть. У меня впечатление, что парню кто-то здесь позарез нужен.

Старший инспектор взглянул на часы.

— Ухожу, сэр, — сказал Матер. — Увидимся утром. Спокойной ночи, Сондерс, я пойду похожу тут вокруг немного, потом в гостиницу. Хочу разобраться, что где.

Он вышел на Хай-стрит. Дождь прошел, наполнив сточные канавы, медленно покрывающиеся ледяной коркой. Он поскользнулся на тротуаре, схватился рукой за фонарный столб, чтобы удержаться на ногах. После одиннадцати фонари в Ноттвиче еле светили. Через дорогу, ярдах в пятидесяти, если идти к рынку, виден был портик Королевского театра. Все огни там были уже погашены. Он вдруг обнаружил, что мурлычет: «Для меня это — рай земной», и подумал: как хорошо любить; как хорошо, когда есть стержень, определенность; чтобы не просто влюбиться и витать в облаках, а любить. Он ценил организованность и порядок, и ему хотелось, чтобы и здесь все организовалось как можно скорее: хотел, чтобы любовь была засвидетельствована печатью и подписью и он мог оплатить лицензию. Его переполняла безмолвная нежность, которую он никогда не сумел бы выказать вне брака. Он не был любовником, он ощущал себя человеком женатым, но женатым так, что годы счастья, взаимного доверия и бесконечной благодарности судьбе ждали его впереди.

Он совершил самый сумасшедший поступок за все время, что был знаком с Энн: пошел взглянуть на дом, в котором она поселилась. Она дала ему адрес по телефону, и это было кстати, потому что по работе ему нужно было найти дорогу к улице Всех Святых. Он узнал множество полезных вещей по пути, внимательно глядя вокруг, так что время не было потрачено зря. Он узнал, например, названия и адреса местных газет: «Ноттвич Джорнел» и «Ноттвич Гардиан» — двух соперничающих газет, редакции которых располагались друг против друга на Чаттон-стрит, одна из них — рядом с огромным аляповатым зданием кинотеатра. По рекламным плакатам Матер мог судить о характере газет и их читателей: «Джорнел» издавался для широкой публики, «Гардиан» — для «высшего» общества. Еще он узнал, где находились самые известные лавки, торговавшие жареной рыбой с картошкой, и пабы, особенно популярные у углекопов; обнаружил парк — унылое место с поникшими деревьями и огороженными газонами, с гравиевыми дорожками для детских колясок. Все эти сведения могли оказаться полезными, и они оживили карту Ноттвича, так что Матер теперь мог думать о нем как о городе людей, точно так же как привык думать о Лондоне, когда работал, о Лондоне Джонов и Чарли.

Улица Всех Святых представляла собой два ряда домов в неоготическом стиле, крытых узкой черепицей; дома выстроились вдоль улицы тесно и строго, словно войско на параде. Матер остановился у дома № 14 и подумал: интересно, она уже спит? Утром ее будет ждать сюрприз: еще на Юстонском вокзале он опустил в ящик открытку, написав, что остановится в гостинице «Корона». В подвальном этаже горел свет: хозяйка еще не спала. Ему было грустно, что он не смог послать ей весточку более быструю, чем открытка; он хорошо знал тоску и одиночество, одолевающие человека в незнакомой квартире; тяжкую необходимость пить поутру переваренный до черноты чай, созерцая недружелюбную физиономию хозяйки. Ему казалось, что жизнь должна бы обходиться с Энн много лучше.

Ветер леденил лицо и тело, но Матер еще постоял на противоположной стороне, беспокоясь, достаточно ли у нее на кровати одеял, есть ли деньги, чтобы включить отопление и свет. Вдохновленный светящимися окнами подвала, он чуть было не позвонил в дверь, чтобы узнать у хозяйки, имелось ли у Энн все необходимое. Но вместо этого повернул в сторону «Короны». Зачем казаться глупее, чем ты есть на самом деле; он даже не скажет ей, что приходил посмотреть на дом, где она спала.

2

Его разбудил стук в дверь. Еще не было семи. Женский голос произнес: «Вас к телефону», и он услышал, как горничная, шаркая туфлями и стуча ручкой швабры по лестничным балясинам, спускается вниз. День обещал быть прекрасным.