— Она сдюжит, — наконец произнес он.

— Доктор сказал… — начал было я, но тут понял, что на этот раз он имел в виду самолет, а не Лайзу.

По счастью, Капитан, видимо, не услышал моих слов, этих опасных слов, которые могли открыть дверь и выпустить правду. Он сказал:

— Я проверяю ее после каждого полета. Не потому, что боюсь, как бы чего не случилось, но я не могу подвести других.

— Других?

Он не услышал меня, так как мысль его уже заработала в новом направлении.

— Ты написал ей и сообщил, что ты здесь, что долетел благополучно?

— О да, написал, — сказал я: на сей раз он явно говорил не о самолете. — А когда вы научились летать? — спросил я его.

— Когда вернулся в Англию. Надоела мне эта чертова пехота, но, как раз когда я сдавал летные экзамены, война кончилась. Так что по-настоящему я не летал. И не думал, что мне пригодятся мои знания, пока не приехал сюда. А в этих краях понял, что мне нужен самолет.

— Для чего?

— Чтобы быть по-настоящему полезным моим друзьям. Им требовался самолет. Перевозить то, в чем они остро нуждаются, туда, где нет дорог. Хочешь покататься?

Я взглянул на этот видавший виды самолетик, уже отслуживший тринадцать лет, и мне очень захотелось сказать «нет», но я не решился и вместо этого кивнул.

Мы направились к самолету, и с каждым моим шагом он казался мне более старым и хрупким. Помимо пилота в нем могли поместиться максимум трое; Капитан же, когда мы уже совсем близко подошли к машине, вдруг остановился и отступил на шаг. Он с благоговением смотрел на самолет, точно это был священный предмет, с помощью которого могли осуществиться его желания, — так мужчина мог бы смотреть на женщину, состарившуюся рядом с ним, но вызывающую его восхищение тем, как она умело противостоит времени. Он сказал:

— Знаешь, что бы я хотел с ней сделать?

— Нет. Что же?

— Я хотел бы покрасить ей крылья, как тут красят автобусы. Ты видел их на улице — разрисованные яркими пейзажами, даже мадоннами, которым можно молиться. Не подумай, что я — верующий, но представь себе, насколько красивее выглядела бы машина.

— Так почему же вы ее не раскрасите?

— О, это невозможно. Слишком она станет заметной. Может, со временем я так и поступлю, когда покончу со всем этим и не буду больше пользоваться ею для дела. Я так и вижу, как Лайза сидит на месте пилота и любуется деревьями, нарисованными на крыльях, или стоит тут, на земле, рядом с нами, и молится за нас мадонне. А у нас на одном крыле будет пейзаж, а на другом — мадонна.

— Вы сказали «покончу со всем этим» — с чем?

Но он мне не ответил.

— Мы вполне можем сделать один круг удовольствия ради, — сказал он. — Поблизости нет ни души, так что никто не увидит, как мы взлетим.

И мы взлетели после того, как самолет несколько раз тряхануло на рытвинах.

Я отчетливо помню наш полет — гораздо отчетливее, чем события, описанные мною раньше и часто искаженные моим воображением. Мы летели молча над лесами Дарьена — под нами лежал ровный, без единой прорехи, темно-зеленый ковер. В какой-то момент Капитан дернул головой — в сторону востока? запада? юга? — трудно сказать из-за путаного географического положения Панамы — и заметил:

— В той стороне — Колумбия. Где все началось.

Но я понятия не имел, что он подразумевал под этим «все».

Мы добрались до Атлантического океана, повернули и полетели совсем низко над деревушкой у моря.

— Номбре-де-Диос, — сообщил мне Капитан.

Я увидел старую пушку брошенную в траве, и разбегающихся в разные стороны обитателей деревни, которые, должно быть, не привыкли к самолетам, так как приземлиться здесь мог разве что вертолет.

— Где похоронен Дрейк, — сказал я.

— Нет. Он погребен дальше, в Портобелло.

— Но ведь я еще в школе учил стихотворение: 

— Поэты никогда не бывают точны. Дрейк покоится на дне океана у Портобелло, неподалеку от того места, где испанцы хранили свое золото.

Мы полетели назад — к Тихому океану — и долгое время не обменивались ни словом. Интересно, размышлял я, о чем он думает, но, когда мы начали спускаться, я понял по крайней мере, в каком направлении текли его мысли, и это было очень опасное для меня направление.

Под нами показались развалины старого города, и только тут Капитан заговорил:

— Тревожит меня Лайза. Пора бы уже прийти от нее очередному письму.

— Письма до Панамы идут очень долго.

— Ну, не настолько. Недели две иногда. Если ее состояние ухудшится, у них там есть мой адрес?

Я откликнулся не сразу:

— У кого — у них?

— У врачей, конечно, у медсестер.

— Мы пролетали над Великим Мостом, соединяющим две Америки, — у входа в канал скопилось несколько судов.

— Да, — сказал я ему. — У них есть ваш адрес. — Какой-то апартамент, но я никак не мог вспомнить номер.

Я чувствовал, что приближаюсь к опасному концу дороги лжи, которую я выстроил и по которой опрометчиво пошел. Я сказал:

— Если хотите, я могу послать телеграмму приятелю и узнать.

— Да, сделай это.

Беда состояла в том, что у меня не было приятеля, который знал бы о моем обмане и мог бы мне, помочь. Мне даже пришло в голову, не попросить ли помощи у мистера Квигли. А помощь мне была нужна, чтобы выиграть время — время, необходимое, чтобы встать на ноги и не зависеть от Капитана.

Самолет заскакал по травянистым кочкам своего укрытия, и лишь тогда Капитан снова заговорил:

— Сделай это побыстрее. Сделай, как только вернешься в отель.

— Я сейчас же отправлюсь на почту.

— В этом нет надобности. Там всегда очереди. Пошли телеграмму из отеля.

Я разозлился — разозлился на собственную трусость. От ярости всю дорогу до отеля у меня урчало в животе — так урчит, закипая на газу, чайник. Я чувствовал, что мне не доверяют, и это злило меня, тем более что я прекрасно понимал, насколько недостоин доверия. «Да почему я должен говорить ему правду? — защищался я сам перед собой. — Ведь этого человека дома за всякие злоумышления часто искала полиция, и сейчас он занимается бог знает какими преступными делами в этой нелепой маленькой стране, где полно банков и нищеты, да разве он заслуживает доверия?»

В отеле Капитан подвел меня к стойке, попросил телеграфный бланк и стал у моего плеча, пока я пытался что-то сочинить. Я считал, что могу понадеяться на английскую почту: не станут они возвращать в Панаму неврученную телеграмму. Но все же, кому ее адресовать? В памяти прежде всего всплыли все подставные имена Капитана — Виктор, Карвер, Кардиган, Смит — и забили мне голову.

Капитан начал терять терпение.

— Неужели ты никого не знаешь? У тебя что, нет друзей в Лондоне?

— Брауни, — написал я, вспомнив его настоящую фамилию, а Брауни с "и" на конце делало эту фамилию более достоверной. Я добавил название улицы и номер дома, где у меня была однокомнатная квартира. «Брауни» просили позвонить в больницу и сообщить мне на адрес отеля, как дела со здоровьем Лайзы. Капитан продолжал смотреть мне через плечо, и я спросил с нескрываемым раздражением:

— Вы считаете, так не пойдет?

— Да нет, по-моему, все в порядке. Правда, можно было бы составить и понасладительнее. — Это слово имело для него много значений, неведомых мне.

Мы поднялись наверх для неизбежной вечерней церемонии, когда из гостиничного холодильника доставались миниатюрные бутылочки виски.

— Надо дописать письмо Лайзе, — сказал он мне, и тут меня вместе со вкусом виски на миг покинула осторожность.

— Надеюсь, она в состоянии будет его прочесть, — сказал я, думая прежде всего о том, как объяснить отсутствие от нее писем.

Рука Капитана дернулась, так что виски выплеснулось из стакана.

— О чем ты, черт побери, говоришь? Ты же сказал, что это был пустяковый несчастный случай!

— Да, да, он выглядел совсем пустяковым.

— Что значит выглядел?

Я попытался поправиться:

— Ну, вы же знаете — шок. А в определенном возрасте…

— Она же не старуха, — сказал он чуть ли не свирепо, и я, конечно, понял, что для него, в его годы, старость начинается много позже собственного возраста, а потом все эти годы, прошедшие в разлуке, как бы не существовали для него.

— Нет, нет, я не то хотел сказать.

Но во мне уже поднялась злость. В конце концов, я оберегал ведь не только себя, я оберегал и его от правды, но если он так желает ее знать…

Он сказал:

— Ты не должен был оставлять Лайзу одну, если она чувствовала себя хуже, чем ты говорил.

— Она же хотела, чтобы я поехал. Она просила меня поехать.

— Она думала обо мне. Она никогда о себе не думает. Не следовало тебе приезжать.

— Если вы не хотите, чтоб я тут был… — Я не знал, как закончить фразу, но он закончил ее за меня.

— Ты должен вернуться. Немедленно. Завтра я возьму тебе билет. Есть самолет послезавтра.

— А если я не хочу уезжать?

— Я не дам тебе ни пенни, если ты останешься Твое место возле Лайзы.

— Не нуждаюсь я в ваших деньгах. Мне предложили работу.

— Работу! — воскликнул он с недоверием, точно я сказал: «целое состояние». — Кто тебе ее предложил?

— Один ваш друг.

— Никого из моих друзей ты не знаешь.

— Мистер Квигли.

— Квигли! Да ты посмей только…

Он шагнул ко мне, и я подумал, что он сейчас меня ударит. Отступая к двери, я плеснул ему в лицо точно купорос правду.

— Да не к кому мне возвращаться. Лайза умерла.

Я не стал задерживаться, чтобы не видеть его потрясенного лица. Мне не хотелось жалеть этого человека, и я быстро направился к лестнице, решив не дожидаться лифта — ведь Капитан мог последовать за мной. Я боялся его, но не чувствовал за собой никакой вины, пока бежал четыре пролета вниз, а потом, к своей радости, обнаружил на восьмом этаже лифт, стоявший с открытой дверцей. Все, что Капитан сделал для меня — за исключением того далекого дня в школе, — он делал только ради Лайзы. Я ничем не был ему обязан. А солгал я ему, чтобы добиться независимости, — сам-то он, чтобы быть независимым (если он действительно ни от кого сейчас не зависел), сколько раз лгал?

В холле я схватил телефонную трубку и впервые набрал номер, который дал мне мистер Квигли, но на другом конце провода послышался незнакомый голос с ярко выраженной американской гнусавостью.

— Можно мистера Квигли?

— Кто говорит?

— Смит… Джим Смит.

Последовала пауза, затем раздался тот же голос — нелюбезный голос, подумал я: такое было впечатление, будто я ворвался в середину интимного разговора.

— Он говорит, что позвонит вам утром.

— Если он там, не мог ли бы я все-таки поговорить с ним? — взмолился я. — Скажите ему, что это срочно.

Снова последовала долгая пауза, и затем ответил уже мистер Квигли:

— В чем дело, мистер Смит?

— Это не мистер Смит. Это Джим.

— Джим?

— Его сын. — Сложность наших взаимоотношений с каждой минутой возрастала.

— А, это вы.

— Да, я.

— В чем срочность?

— Я не могу сказать по телефону. Можно я приду к вам? Только у меня нет вашего адреса.

— Мне неудобно встречаться с вами здесь. Стойте-ка. Подождите, я подумаю. Приходите в тот ресторан через четверть часа. Тот, где готовят «Писко Сауэр». Там мы сможем поговорить наедине.

Я положил трубку на рычаг и вышел в ночь, неуверенный ни в дороге, ни в моем будущем. Вокруг, точно гигантские надгробья, высились банки — лишь нижние этажи были освещены за счет света, падавшего из стоявших между ними особняков. Я несколько раз сворачивал не туда, всякий раз боясь оказаться в той, другой, Панаме, где грязь, и нищета, и наркотики, или же, перейдя улицу, — в совсем другой стране, Соединенных Штатах Америки. Да и названия ресторана я не помнил. Такси было мало и никаких военных, — лишь повторяя редким прохожим «ресторан» и «Перу», я сумел наконец добраться до места свидания.

Мистер Квигли еще не прибыл. Я заказал себе «Писке Сауэр», расплатился тем, что у меня оставалось от денег Лайзы, и стал с нетерпением и тревогой ждать. Ресторан был почти пуст, на улицах — совсем немного прохожих; Пабло ведь предупреждал меня, что вечерами тут нередко грабят. Я старался пить медленно и все равно прикончил свой коктейль задолго до того, как к ресторану подъехало такси и в дверях появился мистер Квигли. «Писко Сауэр» не поладил с виски у меня в желудке, и мистер Квигли показался мне более тощим, чем когда-либо прежде.

— Прошу прощения, меня немного задержали, — извинился он. — В моем деле всегда может случиться что-то неожиданное. — Он, казалось, тщательно подбирал слова с медлительностью ведущего корреспондента крупной газеты. — Я вижу, вы пили «Писко Сауэр». Могу я предложить вам еще?

— Я сделал ошибку, — сказал я. — Этот коктейль не сочетается с виски.

— Тогда еще виски. Я, пожалуй, тоже выпью. У меня сегодня был такой длинный и нудный вечер.

— Нет, я ничего пить не буду, — сказал я. — Хочу сообщить вам, что я окончательно рассорился с Капитаном.

— С капитаном?

— С человеком, которого вы зовете Смит.

Мистер Квигли некоторое время молчал. Казалось, он погрузился в глубокие раздумья.

— Этого никак нельзя было избежать? — наконец откликнулся он не без укора.

— Он отсылает меня домой. Хочет, чтоб я улетел первым самолетом.

— А вы?

— Я не хочу уезжать. Я сказал ему, что вы предложили мне работу.

— И как он на это реагировал?

— Он был в ярости. Я испугался. И ушел.

Мистер Квигли снова, казалось, погрузился в раздумье. К этому времени я уже понял, что он человек неимпульсивный. Возможно, он мысленно что-то подсчитал, как это делал в аэропорту, когда сказал, что самолет опоздал не на десять, а на двенадцать минут. Наконец он снова заговорил.

— Должен признаться, я не совсем понимаю. Почему он так рассердился? Вы, видимо, несколько опрометчиво поступили, сказав ему про работу. Пока ведь ничего еще не решено. И в конце концов, он же ваш отец. Он имеет право…

— Но он вовсе мне не отец. Он выиграл меня в трик-трак… или в шахматы. Сатана говорит, что в шахматы.

— Это еще кто такой — Сатана?

— Мой настоящий отец.

— О, господи, господи, — произнес мистер Квигли. — Я думаю, прежде чем мы решим вопрос о работе, вам придется кое-что мне чуточку прояснить. Я ведь пока не получил окончательного согласия. Мне еще надо кое-кого убедить.

Тогда я рассказал ему как можно короче мою историю, рассказал про Лайзу, и про нашу жизнь с Капитаном, и про его частые исчезновения и перемены фамилий. Рассказал я ему и про то, что Лайза умерла и как я лгал Капитану.

Когда я умолк, он, к моему удивлению, заметил:

— Да это же настоящая любовная история.

— Любовная или нет — я в этом не разбираюсь, — сказал я.

— Ну, во всяком случае, похоже, что они… как бы это выразиться… нуждались друг в друге. Я думаю, это можно назвать любовью. — Говорил мистер Квигли так, как если бы имел в этой области не больше опыта, чем я, и основывался на слухах. — А чем, по-вашему, он занимался, чтобы вас обоих содержать? Человек он одинокий, а взвалил себе на плечи целую семью. Это штука нелегкая.

— Мы никогда в точности не знали, чем он занимается, но полиция, судя по всему, постоянно интересовалась им.

— Я тоже часто над этим раздумывал, — сказал мистер Квигли. — Похоже, он зарабатывает здесь кучу денег с помощью этого своего самолетика. Наверно, возит по заказу. Но что? В общем-то, по-моему, я знаю ответ. Но вот как он раздобыл самолет?

— Он говорил мне, что все началось с Колумбии.

— Да, до меня кое-что дошло от одного моего коллеги из Каракаса. По всей вероятности, возил наркотики. Едва ли что-либо более серьезное. Не сильные наркотики. Марихуану. Детское снадобье. Насколько я понимаю, он довольно скоро отказался от этих перевозок и прилетел сюда. Может, занятие оказалось слишком опасным, а может, совесть… А есть у него совесть? Во всяком случае, сомневаюсь, чтобы он заплатил за свой самолет, потому что, как я случайно узнал — от моего коллеги, — есть тут страна, куда он больше никогда не вернется, и это — Колумбия. Я думаю, старые дружки поджидают его там.

— А вы, похоже, много знаете. Я-то думал, вы всего лишь корреспондент по финансовым вопросам.

Мистер Квигли по обыкновению вдруг хохотнул — издал этакий худосочный, под стать всему его облику, звук. Никакого веселья в нем не было, а если и было, то натянутое — того и гляди, лопнет, как его брюки.

— Финансы, — сказал он, — ко всему причастны. К политике, войне, браку, преступлению, адюльтеру. Все, что только есть в мире, так или иначе связано с деньгами. Даже религия. Священник вынужден покупать хлеб и вино, преступник вынужден покупать ружье… и самолет.

— Но вы думаете, что с торговлей наркотиками покончено?

— Уверен. Полковник Мартинес не стал бы его охранять, занимайся он наркотиками, а полковник его охраняет.

— Кто эти — полковник Мартинес?

— Ну, в точности ответить на этот вопрос трудно. Офицер, занимающий важный пост в национальной гвардии.

— А вас охраняют?

— Насколько я могу судить, в буквальном смысле нет, но, конечно, мною интересуются. Видите ли, я же работаю для американской газеты… а они склонны относиться с подозрением ко всему американскому.

— А как можно использовать такой старый самолетик, как у Капитана?

— Перевозить что-то очень тяжелое он, конечно, не может, но повстанцам и не нужны тяжелые орудия.

— Повстанцам? В Панаме?

— Нет, нет, не в Панаме, но вы же знаете выражение: «Враг моего врага — мой друг». Люди здесь ненавидят Зону. В Никарагуа идет борьба с Сомосой, а в Сальвадоре — с «эскадронами смерти», и им обоим — и Сомосе, и «эскадронам смерти» — помогают Соединенные Штаты.

— А какую роль во всем этом играете вы?

— Я же говорил вам. Я всего лишь финансовый корреспондент. Моя газета не такая уж крупная, но я уверен, мою информацию читают даже в «Уолл-стрит джорнел». Я, конечно, англичанин. Я человек нейтральный, но новости есть новости. Даже новости о небольших поставках. Вы же понимаете, небольшие поставки надо где-то покупать. Янки, конечно, говорят, что все это поступает из России или с Кубы. Они объявляют коммунистом всякого, кто борется против пляшущего под их дудку диктатора. Такое объяснение годится для широкой публики, и, пожалуй, они правы. Лучше ведь не говорить, что их друг Израиль готов продать несколько танков их друзьям-диктаторам, — все равно это ничего не даст. Так что финансы, как видите, финансы — они всюду играют роль. А я финансовый корреспондент, и мне нужна информация.

Мистер Квигли удивил меня. Отбросив все свои увиливания и абстрактные рассуждения, он наконец заговорил поразительно откровенно.

— И вы готовы дать мне работу? — взял я быка за рога.

— Я бы сказал, небольшой аванс, пока я не проконсультируюсь с моим редактором. Как насчет еще одного виски?

Я согласился, так как виски, бесспорно, развязало язык мистеру Квигли. Получив свою порцию, он, однако, не отхлебнул из стакана, а продолжал держать его в руке. И смотреть в него, точно медиум, подстерегающий появление картинки в хрустальном шаре. Наконец — возможно, мистер Квигли все-таки увидел то, чего ждал, — он произнес:

— Я считаю вашего отца — я хочу сказать, мистера Смита, или, как там вы его называете, Капитана, — своим другом, и я надеялся лучше его узнать. Помогая вам, я думал, что как бы косвенно буду помогать ему. Мы же в состоянии помогать друг другу по мелочам. И меня, право, крайне огорчает то, что вы поссорились с ним. — И с неожиданной прямолинейностью добавил: — Ведь он, как и я, тоже гонится за деньгами, и мы вполне могли бы работать вместе. В конечном счете все сводится к финансам. Мои друзья могли бы платить ему гораздо больше, чем повстанцы. А вы видели его самолет?

— Он прокатил меня на нем.

— Никак не могу понять, где он его держит. Может, вы могли бы подсказать?

Я по-прежнему ничего не понимал — не думаю, что только из-за виски.

— Хорошо бы мне кто-то подсказал, где провести сегодня ночь, — заметил я. — Я полагаю, даже в Панаме есть дешевые гостиницы.

— Я бы не советовал останавливаться в Панаме в дешевой гостинице. Но вы можете не волноваться. Сказать по правде, волнует меня мистер Смит. Он способен на опрометчивые поступки. Я бы охотно встретился с вашим отцом — извините, с мистером Смитом — и попытался уладить эту ненужную ссору. Возможно, он от злости куда-нибудь улетел. Если его нет в отеле. Так где, вы говорите, он держит свой самолет?

До сих пор я ему ничего не говорил, а сейчас рассказал, как мог. Внимание его тотчас зацепил план несуществующего города.

— Ах вот как, там — это очень странно. Какое же там может быть укрытие?

— Да что-то вроде сарая. — Спиртное развязало мне язык и высвободило любопытство. — Чего я не понимаю, так не понимаю: ну как вы могли бы работать вместе. Вы мне ничего конкретно не говорили, но, по-моему, вы стоите на противоположных позициях.

— Противоположных позиций не существует, когда речь идет о деньгах. Ваш отец ведь работает не ради какой-то высокой цели. Он работает ради этой вашей приемной матери, а она умерла. И ему уже не надо зарабатывать для нее деньги. И для вас ему тоже не надо зарабатывать. Я могу найти вам дело, которое вполне вас обеспечит. Ему, конечно, нужно немного для себя, и тут я могу помочь ему, если только он меня послушает.

— Каким образом?

— Буду хорошо платить за любую информацию, какую он мне доставит.

Я заметил, что мистер Квигли всегда употреблял слово «информация» и никогда «разведывательные данные». Возможно, он считал слово «информация» более безобидным.

— Не возражаете, — спросил мистер Квигли, — чтобы я прямо с утра пошел и встретился с ним? За это время он уже успеет все обдумать. Ситуация изменилась. Ваша мать — как же ее звали, Лайза? — умерла.

— Можете делать что хотите. Это не поможет. Он никогда не простит мне, что я ему лгал.

— Пожалуй, я сумею преподнести ему вашу ложь в новом свете.

— Он вам не доверяет.

— Мне, возможно, и не доверяет. Но в финансах доверяют банку. И я могу быть для него таким банком.

Мне до смерти надоели эти два слова — «банк» и «финансы». Хотелось спать.

Под конец мистер Квигли оказал мне великую услугу: нашел мне неподалеку более или менее подходящую комнату и заплатил за одну ночь. Уже прощаясь, он попросил меня звать его Фредом.

— Вообще-то, мое имя Сирил, — сказал он, — но все мои настоящие друзья зовут меня Фредом. — Такое было впечатление, точно он оставил свою подпись — настоящую или фальшивую — под неким соглашением, и я невольно подумал, что имя Сирил куда больше подходит ему, чем широко распространенное Фред.

Меня разбудили около десяти и позвали к телефону. Чей-то голос произнес:

— Говорит Фред. — И я долгое время не мог вспомнить, кто такой Фред. — Квигли, — нетерпеливо пояснил голос. — Я — в «Континентале». Пожалуйста, немедленно идите сюда.

— Немедленно не могу. Я не одет.

— В таком случае, пожалуйста, одевайтесь быстрее. — Он говорил так, словно уже был моим работодателем.

Я увидел его в холле — он ждал меня и тотчас отвел в сторонку, подальше от ушей портье.

— Он уехал, — сказал он.

— Уехал — куда?

— Это-то я и хотел бы знать. У портье есть письмо для него. С английской маркой. Это интересно. Попросите дать его вам. Скажите, что идете к мистеру Смиту. И попросите портье дать вам ключ от его номера. Мне они не дадут, но они знают, что вы там жили, а номер все еще числится за ним.

— А зачем мне ключ — или вам?

— Там могут быть следы.

— Чего?

— Того, что он затеял.

— Мне казалось, вы знаете — это как-то связано с оружием.

— Я же газетчик, — Квигли продолжал держаться своего неправдоподобного прикрытия, — мне нужны подробности.

— Если это подробности финансового порядка, — сказал я не без издевки, — они, я полагаю, наверняка заинтересуют «Уолл-стрит джорнел».

Но до Квигли не дошло, что я подтруниваю над ним.

— Да, финансовые дела мистера Смита представляют большой интерес, а также — кто его финансирует. Думаю, это письмо может дать нам ключ к разгадке.

Я не стал препираться и пошел за письмом и ключом. Получить их оказалось делом нетрудным. Портье, по всей вероятности, думал, что я ночевал в номере. Войдя в комнату, которую мы делили с Капитаном, мистер Квигли быстро приступил к осмотру.

— Он не мог уехать далеко, — сказал он. — Явно намерен сегодня вернуться. — И он протянул мне скомканную пижаму, лежавшую на диване.

— Это я тут спал, — сказал я. — Это моя пижама.

— А-а! — Он не огорчился, успев за это время перевернуть подушку на кровати. — В таком случае эта — его. Все равно выходит так на так. Он рассчитывает вернуться.

— Вы этому рады?

— Да, потому что куда легче наблюдать за ним, когда он тут. Я полагаю, он полетел обычным маршрутом. Над Коста-Рикой. Затем пересечет границу и сбросит оружие где-нибудь в районе Эстели, где особенно сильны сандинисты.

— Я что-то не пойму, о какой вы говорите стране.

— Посмотрите-ка в гардеробе, а я проверю ведро для мусора.

Я повиновался. Мне самому было интересно. Никогда еще я так близко не соприкасался с деятельностью Капитана, благодаря которой мы с Лайзой вполне уютно жили столько лет. Чем-то близким к «информации», как любил это называть мистер Квигли, можно считать лишь прочитанную мною строчку в «Телеграф», где говорилось о «мужчине с военной выправкой», спросившем у ювелира, как пройти на Бэкстер-стрит. Бэкстер-стрит, а теперь Эстели — два неведомых мне места, упоминание о которых отделяло друг от друга несколько лет.

— А где это — Эстели? — спросил я.

— Я же говорил вам. Там, где у гвардейцев Сомосы наиболее слабые позиции, а у сандинистов — наиболее сильные.

— О какой стране вы все-таки говорите?

— До чего же вы, видно, невежественный малый. Неужели вы не знаете, что в Никарагуа идет "гражданская война? Ну ладно, помогите мне хотя бы и проверьте гардероб.

— Там нет ничего. Только костюм и несколько рубашек.

— А в карманах?

— Ничего, — солгал я, ибо там было письмо, которое я сунул в один из своих карманов, даже не взглянув на адрес. Я ведь еще не служу у мистера Квигли, сказал я себе. То, что он предоставил мне комнату на одну ночь, даже без скромного завтрака, еще ни к чему не обязывает.

— Он явно планирует вернуться, — сказал мистер Квигли, — но, может, нам еще удастся перехватить его до того, как он улетит. Мне сказали, что он вышел из отеля всего полчаса назад. Не мог он далеко уехать на этом своем старом «рено», да и большой арсенал на нем не увезешь. Разве что несколько гранат. А они едва ли пригодятся против танков, которые США поставляют Сомосе. Так что не презирайте финансовую информацию. Это штука удивительно сложная. Кстати, насчет английской марки на письме. Вы говорите, его жена умерла — так кто же ему пишет? Впрочем, сейчас не это главное. Надо ехать — и быстро. Если мы перехватим его и обнаружим в самолете противотанковые гранаты, я не представляю себе, как полковнику Мартинесу удастся замять без скандала это дело. А скандал будет очень на руку янки — как и моей газете, конечно. Любая газета любит скандал.

— Но куда же вы хотите ехать?

— К его самолету, конечно. Вы ведь знаете, где он держит его.

Душная ночь, проведенная в маленькой гостинице, где не открывалось окно и была такая жесткая подушка, не уменьшила моей злости против Капитана, так что я не стал медлить. Я готов был заработать награду.

Вот теперь «мерседес» мистера Квигли произвел на меня впечатление. Когда он встретил меня в аэропорту, я был до того измотан, что не обратил на машину внимания. Сейчас же я сел рядом с ним и несколько неуверенно стал давать указания — через большой мост, мимо военных бараков Зоны, мимо церквей, полей для гольфа, роскошных вилл, затем снова по настоящей Панаме, пока мы не доехали до карты несуществующего города.

— Тут — помедленнее, — сказал я мистеру Квигли. — Скоро будем сворачивать.

Он покорно слушался меня, но думал о своем. Он сказал:

— Если мы его схватим, скандал разразится такой, что может полететь договор о канале. Сенат будет счастлив.

— Какой договор, о каком канале?

Он пропустил мимо ушей мой невежественный вопрос.

— И конгресс — тоже. — И добавил: — Это письмо с английской маркой. Прочтите-ка мне его, пока мы едем.

— Не думаю, чтоб Капитану понравилось, если я вручу ему вскрытое письмо.

— Я сильно подозреваю, что мы опоздали. Возможно, мы никогда больше его не увидим. Ну да ладно. Поступайте как знаете. Не вскрывайте письма, пока мы не доберемся до его — как это называется? — взлетной полосы. А вернее сказать — улетной. Если его там нет, уже не будет оснований не вскрывать письма. Ведь даже если он вернется, как он узнает, что оно вообще было.

— Оно не может представлять для вас интерес. Я узнал почерк на конверте. Оно от покойницы.

— От покойницы?

— От Лайзы.

— А-а, в таком случае забудем о нем. Мистер Смит ведь знает, как долго письма идут до Панамы.

— Стойте. Я почти уверен, что это здесь.

Я увидел в кустах следы от шин «рено». Мы поехали, подскакивая, по оставленной ими колее, пока не увидели взлетной полосы и пустого сарая.

— Боже мой! — воскликнул мистер Квигли. (Я ни разу не слыхал, чтобы он употребил более сильное выражение.) — Ну и дорога! Не хотелось бы мне тут ехать… или взлетать… с грузом противотанковых гранат. — Какое-то время он сидел, уставясь в пустоту, затем включил мотор. — Мне надо назад — послать телеграмму.

— Информацию финансового характера?

— Вы недалеки от истины — можно назвать это и так, — с обычной своей осторожностью ответил он.

В угрюмом и мрачном молчании он повез меня назад, а я раздумывал, пользуется ли он в своих телеграммах кодом — возможно, самым простым, из какой-нибудь книги, о чем я мальчишкой читал в одном романе о шпионах.