Джулия изворачивается на кровати, пока голова не становится вровень с попой, вытягивает прямые ноги в воздух и мягко облокачивается ими об изголовье.
      – Знаешь, видок у тебя идиотский, – фыркает Марк, выходя из спальни, чтобы взять в ванной туалетной бумаги.
      Такая у них договоренность: пусть мокрое пятно будет на ее стороне кровати, но зато Марку потом убирать. Она соглашается на это лишь по одной причине: она взволнованна, она в восторге, она поражена, что Марк вообще согласился завести ребенка.
      Точнее, она была взволнованна. Девять месяцев назад. Девять месяцев назад, когда она впервые завела разговор на эту тему и сказала ему, что дошла до отчаяния, как хочет ребенка, ведь в тридцать три года часы неумолимо тикают; что ее мать долго не могла зачать ее, ей это удалось только через два с половиной года. Насчет последнего она приврала, конечно: ее мать забеременела в первую же брачную ночь. Но это был решающий аргумент, и Джулия, наконец, добилась желаемого.
      Она наблюдает за Марком: он возвращается из ванной. Высокий, широкоплечий, с зелеными глазами и каштановыми волосами… у них будут чудесные детки. У их детей будут ямочки на щеках, как у Джулии, и глаза Марка. Волосы Джулии и фигура Марка. Нежность и спокойствие Марка, и упорство и горячность Джулии.
      У них будут замечательные дети, если вообще будут, конечно.
      Девять месяцев.
      Злая ирония, не так ли?
      Если бы в тот раз, когда они впервые решили оставить презервативы в ящике прикроватного столика, им повезло, сейчас у них уже был бы малыш. Точнее, у Джулии родился бы ребенок в следующий четверг. Четверг, тридцатое января.
      Мальчик, или девочка, или «Мой детеныш», как окрестила Джулия новую жизнь, которая еще даже не росла в ней, мог бы быть Водолеем. В книге «Тайна дня рождения» говорилось, что ребенок, появившийся на свет тридцатого января, рожден лидером. Эти люди наделены великим талантом руководить, развлекать, обучать, объяснять и доносить свои идеи до других.
      Малыш Джулии родился бы в один день с Франклином Делано Рузвельтом, Ванессой Редгрейв, Джином Хэкменом и еще целой кучей не менее знаменитых личностей, о которых не хочется упоминать.
      Но Фрэнклин Делано Рузвельт? Что ж. Можно только воображать, о чем думает Джулия. В ту первую ночь она лежала в кровати часами, с широко раскрытыми глазами, и думала о своем сыне, будущем премьер-министре, или дочери, будущем генеральном секретаре ООН. Не то чтобы она уже все распланировала, но в самом деле, если подумать, о более удачном расположении звезд нельзя и мечтать.
      Хорошо, если ее детеныш не унаследует тягу Марка к резким сменам настроения (Марк по гороскопу Рак) или ее Рыбью сентиментальность, тоже сомнительное качество. Если верить гороскопу Линды Гудман, мальчики и девочки Водолеи могут быть «внешне спокойными, милыми и покорными, но северный ветер внезапно переворачивает их с ног на голову».
      «У детей февраля есть мечта, и они сделают все для ее исполнения, а потом обретут новую мечту», – заявляет Линда.
      «Ваше маленькое дитя Урана – не обычный человек». Еще бы. «Он гуманитарий. Любит людей. Представляете, какая это редкость? Мы вступаем в эру Водолея, его мудрость и свобода от предрассудков ведет нас вперед. Мальчики и девочки, рожденные под знаком Водолея, избраны судьбой, что бы выполнить обещания завтрашнего дня».
      В любом случае предсказание не из худших. Тем более обидно, что ребенок Джулии решил так и не появиться на свет.
      Первые пару месяцев все было еще ничего. Обидно стало, когда Сэм, лучшая подруга Джулии, забеременела, даже не прилагая усилий. Разумеется, Джулия была за нее рада, счастлива, ее восторгу не было предела, но почему-то это заставило ее занервничать, усилило напряжение, и вдруг Джулия поняла, что это уже не развлечение, а самое что ни на есть важное дело. Впервые в жизни у нее что-то не получалось.
      Джулия всегда была золотой девочкой. В университете, на первой работе по стажерской программе для выпускников на Лондонском Дневном Телевидении. Должно быть, кто-то там, наверху, к ней благоволил, потому что вскоре ее перевели в редакцию более рейтинговой программы, и сейчас она выпускала популярное вечернее ток-шоу.
      Она обедает вместе с директором развлекательных программ. Он пробует вилкой ее курицу – жест, предполагающий равенство и интимность. И возможно, что-то большее, но ее это не интересует. Глава информационного отдела – к ее неустанному удивлению – звонит Джулии, чтобы пожаловаться на неудачи в личной жизни. После работы они сидят в баре, а журналисты пытаются втереться к ним в доверие, покупая выпивку и скармливая им офисные сплетни.
      Разумеется, Джулии не на что жаловаться. Все именно так о ней и отзываются: хотели бы мы оказаться на ее месте.
      У нее всегда было то, чего желали другие. Начиная от блестящих темных волос – ее самое заметное достоинство – и заканчивая изящными ножками в усыпанных стразами туфельках или сексуальных босоножках с острыми носами; от блестящей карьеры – ее регулярно включают в списки журналов вроде «Звезды телевидения» – до большого хэмпстедского дома в викторианском стиле (на самом деле ее дом находится в Госпел Оак, но, учитывая, что он стоит практически на самом верху Хита, а все агенты по недвижимости считают этот участок частью Хэмпстеда, Джулия делает то же самое). Но самое главное – у нее есть Марк.
      С Марком Джулия познакомилась четыре года на зад. Он был юристом в компании, и, проработав в офисе около шести месяцев, успел прослыть сердцеедом. Джулия не имела об этом ни малейшего понятия, что делает ей честь. В то время она впуталась в отношения с одним из тех кошмарных мужиков с тяжелым характером, которые притворяются, будто влюблены в вас, но на самом деле слишком увлечены своей жизнью и друзьями, чтобы уделять вам достаточно времени.
      Пожалуй, сказать, что она не имела никакого понятия о Марке, было бы неправдой. Краем глаза она заметила нового юриста, при виде которого трепетали сердца; краем уха слышала, как ее коллеги-аналитики женского пола то и дело бросаются наверх, чтобы «легально заверить» какие-то бумаги, хотя, по ее мнению, было очевидно, что в бумагах все вполне легально; и даже хотя она была знакома с Марком и даже с ним разговаривала, она не воспринимала его как мужчину.
      А потом, как-то раз во время ланча он подошел и остановился у столика Джулии. На его подносе, рискуя соскользнуть, стояла тарелка, через край наполненная спагетти, и он спросил, нельзя ли сесть рядом. В тот день она была мрачнее тучи: наконец-то поняла, что кошмарный мужик с тяжелым характером слишком кошмарен и тяжел даже для нее. Но прошла всего минута в обществе Марка, и она уже улыбалась. В первый раз за прошедшие несколько недель.
      Джулия так и не позвонила Мужику с Кошмарным Характером, чтобы сообщить ему, что все кончено. Но и он ей тоже не позвонил. Прошло уже четыре года, но она до сих пор испытывает искушение позвонить и сказать, что у них ничего не получится, – так, для смеха. На самом деле она бы никогда ничего подобно го не сделала.
      Какое-то время они были друзьями: Джулия и Марк. Она постоянно работала, собирая материал для документального фильма из жизни женщин, переживших пластические операции. Марк тогда работал младшим юристом. Он делал вид, что тоже задерживается допоздна, а потом заходил в ее кабинет и уговаривал перекусить после работы.
      Но, хотя остальные считали Марка очаровашкой, он попросту был не в ее вкусе. Даже сейчас Джулия не до конца уверена, что он в ее вкусе. Она говорит, что он ей просто нравится. Потому что отнесся к ней по-доброму, хорошо с ней обращался и потому что он такой милый парень. И возможно, – есть всего лишь маленькая вероятность, – потому что тогда еще не оправилась после разрыва с Кошмарным Мужиком. Но единственным человеком, которому она в этом призналась, была Сэм.
      Если бы все это было правдой, как они могли прожить вместе четыре года?
      Как?
      Они всё еще вместе работают, и все до сих пор его обожают. Журналистки, как и полицейские, с каждым годом становятся все моложе и моложе, но, как и раньше, собираются взволнованным кружком, когда он проходит мимо, или семенят по коридору к его кабинету, – бесконечный поток пышных светловолосых цыпочек, – отчаянно пытаясь произвести впечатление. Глядя на это, Джулия лишь улыбается. Это всегда вызывало у нее улыбку. К счастью, она не ревнивая и не подозрительная.
      Говорят, что те, за кем нужен глаз да глаз, как раз и есть самые спокойные. Именно они реже всего впутываются в интрижки, которые заканчиваются любовными романами. Иногда Джулии кажется, что Марк – как раз такой случай. Но правда в том, что по большому счету ей на это наплевать. Если бы Марк завел интрижку, она не уверена, что даже стала бы с этим разбираться. Может, и стала бы. А может, у нее появился бы предлог порвать с ним.
      Не то чтобы она была несчастлива. Но и счастливицей ее тоже не назовешь. Она просто существует. Последние пару лет Джулии кажется, будто она прожила всю свою жизнь лежа на облаке апатии, и никак не разобрать, в чем же проблема. Все твердят, что она – самая счастливая девушка в мире, и Марк делает и всегда делал для нее все. Хотя теперь, когда они сидят на диване и смотрят телевизор, ненароком поймав его взгляд, она в шоке узнает себя: Марк тоже в коме! Если это так, какой смысл в отношениях?
      Если и есть какой-то смысл – так это ребенок, решила Джулия девять месяцев назад, когда оцепенение грозило заглотить ее целиком. Пусть она не совсем счастлива с Марком. Пусть они больше не заставляют друг друга смеяться, даже почти не разговаривают – только ругаются. Но и это у них плохо получается, потому что Марк – мягкая, неконфликтная натура. Ведь есть же в Марке что-то, за что она его полюбила.
      Ей нравится то, что из него получится чудесный муж. Невероятно заботливый отец. Он предан, достоин доверия и никогда не изменит. Обожает чужих детей (хотя сам всегда говорил, что не готов завести своих. Не в ближайшее время. По крайней мере, не сейчас). Он рос с тремя братьями и сестрой. Его родители до сих пор женаты. И счастливы. Они сидят на диване и обнимаются, как парочка тинэйджеров.
      – Слишком хорош, чтобы быть правдой, – решительно отрезала Сэм после того, как впервые с ним встретилась.
      Он сразил ее наповал своим обаянием.
      – Думаешь? – безразлично ответила Джулия.
      За ней ухаживает герой, ради которого коллеги убить готовы, а ее он не особенно-то и интересует.
      – Слишком Хорош, Чтобы Быть Правдой, И Влюблен В Тебя, – так Сэм и сказала.
      Как диагноз. Как утверждение, не поддающееся никаким сомнениям. Краткий и простой жизненный факт.
      Джулия повела плечами, но Сэм продолжала.
      – Не упусти его, – предупредила она, и Джулия приняла ее слова близко к сердцу.
      В конце концов, Сэм была экспертом. Она уже нашла Криса, за которого собиралась замуж, и, когда сказала Джулии, что Марк – сокровище, та послушалась и больше его не отпускала.
      Он на самом деле сокровище. Сэм оказалась права. Глядя, как каждый вечер он моет посуду, насвистывая, возвращается домой с покупками, Джулия понимает, что он заслуживает лучшего. И ей кажется, что и она заслуживает лучшего.
      Они нашли способ жить бок о бок и при этом практически не общаться. Раньше, в самом начале, ей даже казалось забавным, насколько они разные. Они смеялись над этим и говорили, как же им повезло, что противоположности притягиваются. Но даже тогда Джулия не была в этом уверена.
      Всем своим друзьям они говорили, что секрет их отношений как раз в том, что они такие разные. Им никогда не станет скучно, потому что у каждого есть собственные интересы. Только теперь Джулия видит пропасть, которая всегда их разделяла, но которую трудно было разглядеть с самого начала.
      Марк – домосед. Джулию же дома силком не удержишь. Он любит свою семью, близких друзей и Джулию. Ей по душе, когда ее окружают люди, незнакомцы, кто угодно – чем больше народу, тем веселее. Марку нравится хозяйничать по дому и возиться в саду, истинное счастье для него – супермаркет «Все для дома». Стихия Джулии – шумные бары, болтовня за парочкой коктейлей «Космополитен». Марка накрыл бы приступ паники, если бы у него кончилось средство от слизней. У Джулии приступы паники, если не работает мобильник.
      Когда они познакомились, он снимал маленькую квартирку в Финсбери Парк; у нее был крошечный захламленный домик с террасой неподалеку от Килберн-Хай-Роуд. Ни один из них не мог вспомнить, как это случилось, но через пару месяцев после знакомства Марк переехал к Джулии.
      И сначала Джулии это понравилось. Она жила одна с тех пор, как закончила университет, и внезапно появился кто-то, с кем можно было поговорить, кто-то, кто готов выслушать ее, если у нее выдался плохой или, наоборот – хороший день.
      Марк сразу же взял на себя роль домохозяйки, шеф-повара, организатора. Гора нераспечатанных конвертов в прихожей исчезла за одну ночь. Марк разобрался с проблемами. Взрослыми проблемами, до которых у Джулии никогда не доходили руки. Починил протекающий душ в ванной – она уже смирилась было с этой раздражающей мелочью. Превратил заваленный щебнем дворик в террасу. Он преобразил ее маленький домик в Дом. Спустя год им обоим стало тесно, и он купил большой дом в конце улицы – тогда это был определенно район Госпел Оак.
      И теперь они слоняются по этому огромному дому – слишком, слишком большому для Джулии. Ей нравился ее маленький домик с крошечными комнатушками. А в этом доме ей никогда не было уютно, она не ощущала его своим.
      Марку же, напротив, сразу здесь понравилось. Поскольку Джулии казалось, что ей все равно, где жить, лишь бы Марк был счастлив, она согласилась, хотя теперь поняла, что ее всегда пугали огромные комнаты, высоченные потолки, французские окна во всю стену.
      Они встречаются на кухне – это единственное место, которое на самом деле по душе Джулии. И только кухня изредка становится свидетелем их смеха. Разговоров. Общения.
      Ведь иногда они чудесно проводят время. И Марк, и Джулия все еще цепляются друг за друга, надеясь, что в их силах вернуть то волшебство, которое мелькало между ними в самом начале.
      Поэтому Марк и согласился завести ребенка. Джулия знала: он не в восторге от этой идеи, он еще не готов. Но ей почему-то казалось, что ребенок – их последний шанс. Разумеется, несправедливо использовать детей, пытаясь заклеить трещины в отношениях. Но Джулия убеждена, что изменится, если у них появится ребенок. Тогда она успокоится. Будет счастлива. Они станут семьей.
      Девять месяцев назад казалось, что это будет легко. Через девять месяцев они поняли, что все не так просто, и неспособность сделать что-то естественное, что-то, что у других людей получается безо всяких усилий, кажется, все сильнее отдаляет их друг от друга.
      Сначала они пытались это обсуждать. Нерешительно. Нервничая. Ни Марку, ни Джулии не хотелось признаваться, что проблема существует, хотя на данном этапе они и не верили, что она существует. Тогда они все еще занимались сексом спонтанно. Занимались любовью, не сверяясь с табличкой, не измеряя температуру, и не лежали, как Джулия сейчас, с перпендикулярно поднятыми к груди ногами, чтобы спермотозоиды как можно быстрее, безо всяких усилий, нашли дорогу к ее гостеприимной – будем надеяться, что гостеприимной, – яйцеклетке.
      Раньше после занятий любовью они каждый раз лежали в кровати и гадали: удалось ли зачать малыша? Сэм утверждала, что она сразу поняла. Сэм сказала, что она поняла в тот самый момент, когда это произошло. Но другие, с кем она разговаривала, говорили, что это полный бред, что ничего не меняется, и они начали подозревать о беременности, только когда месячные стали задерживаться.
      А Джулия расспросила кучу народа. Кучу, кучу, кучу, потому что зачатие ребенка превратилось в одержимость, удачное завершение этого дела – в миссию всей ее жизни. Пытаясь узнать, как достичь желаемого, она с радостью расспрашивала друзей своих друзей, коллег, с которыми редко пересекалась, и даже совершенно незнакомых людей.
      Легче всего разговаривать с незнакомцами, задавая вопросы на самые интимные темы (к счастью, молодые мамы сами рады поделиться, ведь скрытность и интимность, очевидно, на каком-то этапе удаляются из их организма – где-то на родильном столе). Намного труднее находиться среди хорошо знакомых людей, у которых есть дети.
      Глупая. Эгоистичная. Зацикленная на самой себе. Джулия испытывает все эти чувства, и вместе с тем знает, что не в силах совладать с ними. Не в силах побороть боль, которая охватывает ее при взгляде на драгоценных детишек.
      В истинных эмоциях Джулия призналась лишь Сэм: она завидует и злится на других за то, что они могут иметь детей. Не на чужих людей: она может спокойно находиться среди незнакомцев и их детей. Но друзья? Члены семьи? Иногда Джулия лопается от ненависти и злобы. Яростной ненависти. Иногда она теряет дар речи. Ее переполняет злоба, и она боится, что вот-вот хлынут наружу потоки ругательств.
      Не стоит осуждать Джулию за это. Она не злой человек. Она всего лишь женщина, переполняемая завистью и обидой.
      Она ненавидит себя за то, что намеренно избегает встречаться с людьми, у которых есть дети. Избегает семейных вечеринок, потому что у сестры ее зятя десятимесячная дочка по имени Джессика. Последний раз она видела Джессику, когда той было три месяца. Тогда Джулия еще не знала, что может возникнуть проблема, когда она сама решит завести малыша.
      Взяв девочку на руки, Джулия ощутила, как сердце наполняется радостью. Но теперь она уже не сможет обнять ребенка. Не сможет смотреть на счастливых родителей, потому что завидует им. Время, молится она. Это всего лишь вопрос времени, рано или поздно она забеременеет, и у нее будет собственный ребенок.
      Когда-то, очень давно, Джулия сделала аборт. Долгие годы она не вспоминала об этом. Но в последнее время стала ловить себя на мысли, что думает об этом постоянно. И чаще всего приходит в голову, что с ней все в порядке. Ведь одна беременность уже была. Она не виновата. А если она здесь ни при чем, кто же вино ват?
      Джулия пытается не задумываться над этим, пугаясь того, куда могут привести мысли.
      И все равно она останавливает молодых мам на улице и просит совета. И пробует все старинные рецепты, по очереди, в попытке забеременеть.
      Последний фокус – эта поза, ноги кверху. Этому ее научила женщина с детской площадки. Еще одно местечко, куда Джулия в последнее время зачастила, со слезами на глазах разглядывая пухлых маленьких карапузов, переваливающихся с ноги на ногу, которые набивают рты песком из песочницы, в то время как их мамы слишком увлечены болтовней и не замечают этого. Сидя на скамейке, Джулия думает, так, на всякий случай, что она-то не упустит своего малыша из виду. Так, на всякий случай, она будет идеальной матерью.
      Рядом с ней сидит женщина, у которой четверо детей, и все дело в этой уловке: ноги вверх на пять минут, и ни на секунду меньше. Джулии не верится, что всего за пять минут сперматозоиды способны достичь своей цели, поэтому она приноровилась лежать так целый час, перечитывая книжку о том, как забеременеть. А Марк тихонько похрапывает рядом…
      Креативная визуализация. Еще один способ. Время от времени она кладет книгу на кровать, закрывает глаза и представляет эти сперматозоиды: вот они прокладывают себе дорогу сквозь фаллопиевы трубы навстречу яйцеклетке. И иногда мысль настолько сильна, что ей кажется, будто она чувствует, как это на самом деле происходит.
      Если подумать, вдруг это происходит прямо сейчас? Возможно ли это? Вдруг? Умоляю тебя, Господи, молит она, пусть это произойдет. Прошу тебя, Боже, сделай так, чтобы я забеременела. Пусть во мне зародится Новая Жизнь, пока я лежу здесь с крепко зажмуренными глазами!
      Если вам интересно, скажу, что Джулия не ходила к врачу или к специалисту по лечению бесплодия. Боже, только не это, сказала бы она. Пока еще не ходила. Она оптимистично говорит себе, что прошло всего девять месяцев, а это не так уж долго.
      И сегодня, когда она практикует Креативную визуализацию, задрав ноги кверху, она готова поклясться, что ощущает, как ЭТО происходит. Нет, она не уверена на сто процентов, но на этот раз ей кажется, что, возможно, у них все получилось.

      Вообще-то, Джулия должна была бы избегать видеться с Сэм, Сэм с ее растущим животом, которая теперь может думать только о рождении ребенка, схватках и шоколадном мороженом с зелеными оливками и тигровыми креветками. Но почему-то Сэм не вызывает у нее неприязни, ведь она так любит подругу.
      Но Сэм всего лишь беременна. У нее еще нет ребенка, которого Джулия так отчаянно желает, и, хотя после рождения малыша Сэм Джулии не хотелось бы исчезать из ее жизни, она ничего не может пообещать.
      По дороге Джулия заехала в Пиццу-Хат. Две большие пиццы пепперони с дополнительной порцией оливок и креветок, на радость Сэм. Как Джулия и ожидала, подруга садится и вынимает начинку, потом смешивает ее с мороженым из морозильника и выбрасывает хрустящую корочку пиццы, в то время как Джулия корчится от отвращения.
      – Могло быть намного хуже, – произносит Сэм с полным ртом тошнотворной смеси. – Подумай о том, чего хочется беременным. Я могла бы ползать на четвереньках в саду и есть землю.
      – Для начала, почему тебе кажется, что твое блюдо съедобно? – отваживается возразить Джулия. – К тому же весь этот бред – всего лишь городская легенда. Беременные же не делают этого.
      Как всегда, Сэм улыбается.
      – Еще как делают. И еще едят уголь. Вместо Пиццы-Хат послала бы тебя сейчас в гараж за громадными мешками угля. Извращенный аппетит, геофагия, разновидность нехватки железа. Вот что самое интересное. Когда ты беременна, организм всегда сообщает тебе, чего ему не хватает.
      – И что же сообщает тебе твой организм, когда ты поглощаешь шоколадное мороженое с оливками и креветками?
      Сэм набивает рот еще горстью смеси.
      – Наверное, это значит, что мне нужно потолстеть, – и при этих словах они покатываются со смеху.
      Сэм всегда была пампушечкой. Копна золотистых кудряшек, тонкая талия, бедра и попа, которые вдохновили бы Рубенса. Но больше всего Джулии нравится Сэм за любовь к себе. Она ни на мгновение не сомневается в собственной неотразимости, не то, что другие женщины, к жалобам которых мы привыкли в наш век тощих моделей. Сэм никогда и никому не задаст вопрос: «Я толстая?», никогда не скажет, что эта юбка ее полнит, а каблуки удлиняют ноги.
      Сэм нравится быть пышкой и нравится быть беременной – больше, чем кому-либо из знакомых Джулии. Первое, что Сэм сделала, когда обнаружила, что ждет малыша, – выбежала на улицу и купила книгу «Что делать, если вы ждете младенца». Второе, что она сделала, – вырвала главу «Диеты для беременных».
      – Проклятые американцы, – произнесла она, вырывая страницу за страницей, с наслаждением комкая их и швыряя в мусорную корзину в углу. – Помешаны на диетах. Господи, единственный раз в жизни можно есть все, что только ни пожелаешь, так пропади все пропадом. Что касается запрета набирать больше двадцати восьми фунтов… По-моему, я их набрала уже за первые двенадцать недель.
      – Так выкладывай, сколько ты сейчас весишь? – спросила Джулия.
      – Понятия не имею. С четвертой недели не взвешиваюсь. Какая разница?
      Теперь Сэм почти превратилась в шарик. Она переваливается, как колобок, но не заваливается набок. И все еще выглядит потрясающе. Сэм – одна из тех счастливиц, кто во время беременности не страдает от пигментных пятен и выпадения волос. У нее гладкая чистая кожа, густые волосы, блестящие и растущие не по дням, а по часам.
      – Думаете, мне повезло? – сказала она пару педель назад, когда какая-то женщина в очереди к гинекологу в больнице сделала ей комплимент по поводу чудесных волос и сказала, какая она счастливая, что они так быстро растут.
      – Они так же быстро растут не только на голове, но и в других местах, – ответила Сэм, закатив глаза. – На ногах у меня джунгли, и я делаю эпиляцию только тогда, когда иду на прием, потому что не хочу, чтобы акушерки сплетничали. А видели бы вы мою бороду…
      Сэм – не натуральная блондинка. Поэтому заявляет: если бы ее выкинули на необитаемом острове примерно на месяц, любой корабль просто поплыл бы дальше своей дорогой, и не догадываясь, что горилла, которая размахивает руками под пальмами, – на самом деле Сэм.
      Но ее бороду так никто никогда и не видел.
      – Смотри, смотри, – постоянно твердит она Джулии, вытягивая шею и тыча пальцем в воображаемые поросли.
      – Я ничего не вижу.
      – Хорошо, тогда потрогай, – она хватает Джулию за палец и поглаживает под подбородком, и тут Джулии ничего не остается, как признать, что она чувствует легчайший, но совсем мягкий пушок.
      – Единственное, за что я ненавижу беременность, – вздыхает Сэм. – Проклятые волосы.
      – А геморрой? – выстреливает Джулия со злобной ухмылкой.
      – О, дерьмо. Неужели я тебе говорила? – Джулия кивает, и вид у Сэм становится смущенный. – Не так уж это меня и беспокоит, – говорит она. – Иду в «Бутс» и покупаю анусол оптом, говорю, что для моего мужа.
      – Крис, наверное, никогда туда не ходит.
      – Только по субботам, а там в выходные другие продавцы, и никто не спрашивает у него, как геморрой.
      – Да, но, Сэм, геморрой для беременных – обычное дело, тут нечего стыдиться.
      – Нет, есть чего. Это стыдно и чешется.
      – Хорошо, хорошо. Без подробностей, пожалуйста, благодарю. Расскажи о работе.
      Сэм – художник-дизайнер. Возможно, вы вовремя покупаете банки с супом, которые она разрисовала. Со стороны кажется, что дизайнер – захватывающая работа, но Сэм считает ее скучной и однообразной и совершенно не творческой, по крайней мере, не для такого таланта, как она.
      Во всем, что не касается работы, она испытывает вдохновение. Видите эти подушки на диване? Это она сделала. Красивые простые шторы с аппликацией из крошечных листьев по нижнему краю? Работа Сэм.
      Потрясающие картины маслом в стиле Ретро, что висят вдоль стен в коридоре? Опять она.
      Она бы никогда в этом не призналась, но, так же как Джулии нужен ребенок, чтобы наладить отношения с Марком, Сэм нужен был предлог, чтобы уйти с работы, и, кроме того, ей хотелось доказать, что она станет лучшей матерью, чем ее мать, которой никогда не было рядом в нужный момент.
      Сэм и Джулия уже тысячу раз говорили о детях. О том, как здорово было бы иметь детей одного возраста. Но Сэм не ожидала, что все произойдет так скоро – так же, как и Джулия не ожидала, что придется так долго ждать.
      В их банде был и третий участник. Белла. Говорят, трое – уже толпа, но к ним это никогда не относилось. Может, помогло то, что Сэм и Джулия дружили раньше, до того, как на горизонте появилась Белла, но между ними никогда не было мелочной ревности, которую часто считают спутником треугольников.
      Джулия и Сэм познакомились на вечеринке сто лет назад. Джулия заметила, как Сэм увеличила громкость и принялась танцевать посреди комнаты, в то время как все остальные стояли вокруг и болтали, краем глаза наблюдая за ней. Им тоже хотелось танцевать, но не хватало смелости.
      Сэм увидела, что Джулия на нее смотрит, подошла, с улыбкой взяла ее за руку, и Джулия тоже начала танцевать. Внезапно ей стало все равно, что это одна из тех пижонских вечеринок, где не принято расслабляться и веселиться на всю катушку. Ей стало все равно, что по этикету полагалось стоять, потягивать вино и вести светские беседы. Несмотря на то, что Сэм и Джулия видели друг друга первый раз в жизни, они размахивали руками, виляли бедрами и изображали движение вытянутым пальцем, как в «Лихорадке субботнего вечера».
      Часа через два они рухнули на диван, и до конца вечера больше уже не пошевелились, только разговаривали обо всем подряд, делились тем, что происходит в их жизни. В конце вечеринки они обменялись телефонами, и на следующий день Сэм позвонила и предложила снова пойти потанцевать. Первые ростки дружбы пробились сквозь почву.
      Через несколько лет на Лондонском Дневном Телевидении появилась Белла. Белла и Джулия работали аналитиками для программы новостей и почти моментально нашли общий язык. Я говорю «почти», потому что, когда Джулия ее впервые увидела, она не была так уверена. На вид Белле можно было бы дать и двадцать четыре, и тридцать. Вообще-то она всегда говорила, что на самом деле ей тридцать пять, но даже когда ей было шестнадцать, ей часто давали больше своих лет.
      Короче говоря, Белла была способна вывести из равновесия даже самых уверенных в себе людей… И только когда они отправились в Лидс, чтобы взять интервью кое у кого для программы, они сдружились.
      Какое-то время Джулия общалась с ними по отдельности. С Сэм они ходили по клубам, в модные бары, на дикие вечеринки, а стихией Беллы были роскошные рестораны, вычурные торжественные приемы, изредка – даже партия в теннис, сыгранная из рук вон плохо.
      Белла и Сэм были знакомы. Иногда их дорожки пересекались – у Джулии дома, например, – и, хотя они не испытывали друг к другу антипатии, особой симпатии тоже не наблюдалось. Лишь когда Белла познакомилась с Полом, лучшим другом тогдашнего бой-френда Сэм, и влюбилась в него, они стали сближаться, но Джулия все еще оставалась связующим звеном.
      С тех пор Белла далеко продвинулась. В буквальном и переносном смысле. Два года назад ей предложили работу в Нью-Йорке: продюсером национального утреннего шоу, и, естественно, она не могла отказаться. Она была так занята, что ей не хватило даже времени устроить прощальную вечеринку, и теперь Джулия считает за благословение, если она чаще, чем раз в месяц отвечает на голосовую почту.
      В те редкие случаи, когда им, наконец, удается поговорить, Белла ведет себя так, будто у нее случился прорыв. После того как Пол разбил ей сердце, она поклялась не иметь серьезных отношений и самозабвенно бросилась с пучину романтических свиданий с нью-йоркскими холостяками, поражая своих друзей рассказами о бесчисленных мужчинах. Что само по себе удивительно – по мнению Сэм, потому что она всегда считала, что девяносто процентов манхэттенских холостяков – геи. Но очевидно, если верить Белле, это не так.
      Белла снимает квартирку размером едва ли не с обувную коробку за баснословные деньги в супер-престижном здании на перекрестке семьдесят пятой улицы и второй авеню. Вторая авеню, конечно, не пятая, смеется Белла, но все же район Верхнего Ист-Сайда, а в Нью-Йорке адрес – это все.
      Белла с легкостью влилась в манхэттенскую жизнь. Каждое утро до работы она ходит в спортивный клуб – по мнению Джулии и Сэм, полный бред, учитывая, что раньше только Белла могла подвигнуться на редкую партию в теннис, и то дрянную. Но даже тогда это было всего лишь оправданием, чтобы обменяться сплетнями, одновременно ощущая себя самой добродетелью.
      Белла всегда прекрасно приспосабливалась, внимая поговорке: в чужой монастырь со своим уставом… Еженедельный маникюр, обеды у Бергдорфа и дефиле вниз по Мэдисон-авеню в смертельных шпильках высотой с небоскреб теперь стали для нее второй натурой.
      Она редко приезжает домой. В последний мимолетный набег Сэм и Джулия едва ее узнали. Они договорились встретиться в лобби отеля «Сандерсон», и прошли мимо стройной девушки в черном, лицо которой было скрыто под огромными очками в стиле Джеки О.
      Больше всего Белла обожает работу. Она испытывает к своему шоу настоящую страсть, ей нравится, как работают американцы, и она души не чает в своих коллегах. (В буквальном смысле – раньше она какое-то время встречалась с одним из больших боссов на телеканале, но он был женат. И это уже совсем другая история. Вообще-то, об этом даже можно было бы написать целую книгу).
      Шоу можно смотреть и у нас, если, конечно, вам повезло и у вас есть спутниковая антенна. Программа выходит каждый день, в два часа дня, и Джулии даже удается посмотреть ее, если она болеет или работает дома, что в последнее время случается все чаще. Желание иметь ребенка отодвигает карьеру на второй план.
      Итак, Белла. Белла, которая мечтает встретить идеального мужчину, но не верит, что он существует на свете. Белла, которая не испытывает ни малейшего желания завести ребенка. По крайней мере, сейчас. Белла, которая искренне счастлива. По крайней мере, так она говорит.
      Но Джулию тоже все считают счастливой. Кто знает, что происходит за закрытыми дверями?
      – Работа – такая же скукотища, как обычно, – говорит Сэм, с большим трудом поднимаясь с дивана, чтобы отнести на кухню пустые коробки из-под пиццы.
      Джулия раздумывает, не предложить ли ей помочь, но удерживается, зная, как Сэм всегда обижается.
      – Я беременна, – скажет она, – я же не инвалид какой-нибудь.
      Боже упаси, если кто-нибудь не уступит ей место в метро в час пик.
      – Эй! – кричит она, как можно дальше выпячивая живот и глядя прямо в глаза какому-нибудь бизнесмену, который сидит себе спокойно. – Вы что, не видите, что я на восьмом месяце? – и ей всегда уступают.
      Кстати, она не на восьмом месяце. На пятом. Но выглядит так, как будто на восьмом. Особенно когда выпятит живот.
      – Не могу говорить о работе, – она возвращается, пыхтя и ворча после трехминутной прогулки. – Не могу дождаться, когда, наконец, уволюсь из этой проклятой конторы. Крис думает, что я вернусь на работу спустя четыре месяца декретного отпуска, но я ни как не решаюсь сказать ему, что у меня другие планы. А у тебя как дела? Есть новости на фронте беременности?
      – Еще слишком рано загадывать. Через две недели будет видно.
      – Вы, наверное, занимаетесь этим, как кролики, ведь сейчас самый пик брачного сезона.
      – Вообще-то, нет. Мы стараемся заниматься сексом через день, потому что, очевидно, если делать это каждый день, сперматозоиды слабеют, и нужно дать им отдохнуть. Я где-то слышала, что самый важный день – тринадцатый, то есть позавчера, а позавчера мы этим занимались, поэтому теперь остается только ждать.
      – Боже. Секс. Я все еще помню, что это такое.
      – Сэм! Ты всего лишь на пятом месяце! Что значит, я еще помню, что это такое? Тебе все еще можно заниматься сексом, ради всего святого!
      – Джулия, мне не просто не хочется заниматься сексом. Я теперь даже его запах не переношу.
      – Что?
      Сэм вздыхает.
      – Я не вру. Он поворачивается набок тридцать раз за ночь, и каждый раз, когда он это делает, я просыпаюсь, чувствую запах его дыхания, и мне хочется блевануть.
      – И что ты делаешь?
      – Шиплю на него, чтобы он перевернулся, и обычно он автоматически слушается и даже не просыпается при этом.
      – А если просыпается?
      – Тогда начинает орать на меня, а я начинаю плакать. Что до меня, заняться сексом сейчас было бы равносильно смерти. Думаю, все дело в гормонах. Крис был в жутком восторге, ведь большинство наших беременных знакомых стали как мартовские кошки, но, по закону подлости, именно меня должно тошнить от секса.
      – По крайней мере, он все еще хочет этим с тобой заниматься. Марк жалуется, что чувствует себя роботом. Не может вынести, что секс стал таким механическим, всего лишь средством для достижения цели.
      – И он прав? Это действительно так?
      Джулия вспоминает позавчерашний день. Она была так возбуждена, потому что, наконец, настал День 13, и была уверена, что сегодня и есть тот самый день. Они поужинали перед телевизором, – в последнее время они частенько так ужинают, изредка перебрасываясь словечком, но на самом деле почти не разговаривая.
      В одиннадцать Джулия поднялась в спальню. Марк сказал, что придет после кино, но при этом Джулия мягко напомнила ему, что сегодня – один из тех самых дней. Не мог бы он прийти пораньше? Он попыхтел и поворчал, но не возразил. Только скрестил руки и продолжил пялиться в телек.
      Что ж, не самое лучшее начало. И продолжение тоже было не из лучших…
      Когда-то Джулия носила сексуальное белье. Раньше у нее все ящики были забиты шелково-кружевны ми чудесами с тонюсенькими бретельками, соскальзывавшими с плечей. Теперь летом она надевала растянутые футболки, а зимой – пижаму. Раньше она отдавала эти футболки одной из коллег-журналистов, потому что нужны были майки размера XL для рекламной кампании, на них удобно изобразить огромный логотип. Эти футболки выцвели от бесчисленных стирок, и она скорее бы умерла, чем надела их где-нибудь вне дома.
      А пижама… Это вовсе не та сексуальная пижама, в которой щеголяет Мег Райан и в которой могла бы щеголять Джулия. И даже не мужская пижама, которая так мило и уютно смотрится на моделях, запечатленных у пылающего камина на страницах глянцевых журналов. Мужская пижама Джулии махрится по краям. Задница свисает до колен, и, поскольку резинка давным-давно растянулась, она не падает лишь по тому, что на талии заколота безопасной булавкой, которая не очень-то безопасна, но, как ни странно, ни разу ее не уколола. Пижама Джулии мешковатая, бесцветная и бесформенная, но ей на это наплевать, потому что в ней удобно и тепло.
      В ту ночь на ней была пижама. Джулия заставила себя причесаться и встряхнула волосами, чтобы они падали на плечи так, как всегда нравилось Марку. Она села в кровати и начала читать, время от времени поглядывая на часы. Хоть она и пообещала себе не кричать на него, через полчаса раздражение достигло предела: она рванула на лестничный пролет и заорала, чтобы он поднимался.
      Через пять минут Марк загремел по лестнице и появился в дверях с взбешенным видом.
      – Ты оторвала меня от фильма, который должен был кончиться через пятнадцать минут! Могла бы и потерпеть! Я сыт по горло, что вся наша жизнь вращается вокруг тебя. Все должны делать, что ты хочешь, и когда ты этого захочешь… – Джулия открыла было рот, чтобы вмешаться, но он не умолкал. – А теперь у меня нет настроения. Я знаю, что сегодня День 13, но, честно говоря, не представляю, как мы будем заниматься сексом, ведь это последнее, чего мне сейчас хочется.
      Он выплюнул слово «секс» так, будто это было самое отвратительное занятие на свете.
      Джулия проглотила раздражение, совершив почти невозможное, но, в конце концов, сегодня же День 13, и необходимо следовать расписанию, побороть эгоизм, не говоря уж о всем остальном.
      – Извини, – кротко проворковала она, глядя на него из-под опущенных ресниц, потом вылезла из-под одеяла и подошла к нему. – Я вела себя, как эгоистка. Я не подумала. Извини.
      Она поднялась на цыпочки и поцеловала его холодную каменную щеку, понимая, что это единственный способ добиться своего. Ее рука скользнула к молнии его брюк, и она опустилась на колени.
      – Ты прощаешь меня? – пробормотала она с полным ртом.
      Но потом поняла: это уже неважно.
      Через десять минут она уже лежала на кровати, задрав ноги, и читала книгу о беременности, а Марк с отвращением пошел за туалетной бумагой.
      Вернувшись в спальню, он ничего не сказал. Лишь печально покачал головой, взглянув на Джулию, и забрался под одеяло. Через несколько минут он заговорил приглушенным, измученным голосом.
      – Неужели и раньше все было так ужасно? Скажи мне, что раньше было лучше. Ведь раньше мы занимались любовью. Мы могли заниматься этим часами.
      – И это было замечательно. До этой истории с ребенком, – он посмотрел на Джулию, будто ожидая ответа, но она предпочла промолчать, лишь со вздохом перевернулась.
      Через несколько минут он уже тихонько похрапывал.
      Как она могла что-то ему ответить? Ей было нечего сказать.
      Джулия смотрит на Сэм и пожимает плечами.
      – Тебе не кажется, что в какой-то момент секс становится уже не тем, что прежде? – безразлично произносит она. – Конечно, в начале все было чудесно, но со временем страсть всегда утихает, разве нет? Марк считает, что, когда мы решили завести ребенка, секс стал скучным и роботообразным, но я уверена, что огонь и так бы погас, ведь так всегда бывает. Мы вместе уже четыре года. Нельзя же ожидать, что и спустя четыре года сексуальная жизнь будет неземной сказкой.
      – Но вы даже не женаты, – говорит Сэм, внезапно принимая серьезный вид. – Ты уверена, что хочешь этого ребенка? Ты уверена, что хочешь… Марка? – она осторожно, тщательно подбирает слова, ведь это мысли, о которых Джулия не хочет даже и задумываться, не то, что слышать. – Джулия, я просто хочу сказать, что несправедливо производить на свет живое существо, если ты даже не уверена, что нашла своего мужчину…
      – Ладно, ладно, – Джулия прерывает ее на полу слове. – Извини, Сэм, но давай не будем об этом. Ты знаешь, как я хочу этого малыша. Как ты можешь мне такое говорить?
      Но Джулия прекрасно знает, почему Сэм может такое говорить. Сэм всего лишь озвучивает то, о чем Джулия думает, когда просыпается посреди ночи с бешено бьющимся сердцем, почти задыхаясь от паники, от желания вырваться, и она терпит лишь потому, что знает: с наступлением утра вернется к нормальной жизни. Разве можно доверять этим ночным страхам? Если бы они были реальностью, тогда она мучилась бы постоянно, не так ли? Или нет?
      – Извини, – Сэм раскаивается.
      Ей нелегко произносить эти слова. Даже разговаривая с лучшей подругой.
      – Ты же знаешь, я за тебя переживаю.
      – Знаю, – вздыхает Джулия. – Я тоже за себя переживаю.

      Как обычно, Марк просыпается первым. Поворачивается к Джулии. Она все еще крепко спит, открыв рот, сжав руки в кулаки, натянув одеяло на уши. Он наклоняется и нежно целует ее в щеку. Когда она спит, она такая нежная, такая невинная, и Марк точно знает, за что он ее любит и почему до сих пор остается с ней.
      Он опускает ноги, потягивается и зевает, а потом тихонько выходит из комнаты и медленно закрывает за собой дверь, чтобы не разбудить ее.
      В последнее время у Марка работы по горло. Он задерживается в офисе допоздна, пытается все успеть, пропускает занятия в тренажерном зале, потому что дел невпроворот. Он перестал обедать в столовой, вместо этого хватает сэндвич и ест за рабочим столом, прочитывая за ланчем горы юридических документов.
      Он чувствует себя усталым. Всегда усталым, ведь нужно о многом позаботиться, и расслабляться некогда. Ему очень хочется сделать передышку, но мозг его постоянно в действии. Засыпает он легко. Очень спокойно. Но часто просыпается перед рассветом. Лежит и слушает дыхание Джулии, понимая, что она тоже не спит, но не в силах повернуться к ней, и думает о своей работе, о своей жизни.
      Он так привык вставать на работу в 6.45, что даже по выходным просыпается автоматически, точно в это время: нелепо, ведь с понедельника по пятницу без будильника он встать не может. С понедельника по пятницу он, пошатываясь, ковыляет в ванную, мечтая поспать еще немного, но в субботу и воскресенье чуть ли не выскакивает из кровати.
      Марк спускается вниз и ставит чайник, бросает номер «Таймс» на кухонный стол, достает два куска хлеба из пластиковой упаковки и поджаривает их в тостере.
      Шлеп. Он вздрагивает от шороха газеты, упавшей на придверный коврик через прорезь для писем. Со стоном наклоняется и поднимает пачку писем и по пути на кухню просматривает их в поисках чего-нибудь интересного. Потом наливает в маленькую чашечку свежего кофе.
      Никаких будоражащих новостей. Реклама, реклама, еще реклама и счета. В это время года всегда приходят счета. Он разворачивает отчет по кредитной карточке и быстро пробегает его глазами, но потом останавливается и возвращается к первой строчке, чтобы прочитать заново, потому что не верит своим глазам.
      Марк в курсе, что Джулия любит косметику, парфюмерию, женские штучки. Он уже смирился, что она не может спокойно пройти мимо аптеки или парфюмерного магазина, и будет бродить там часами и тратить целое состояние на бутылочки пастельного цвета, содержимое которых остается для него загадкой. Однажды она вышла из бутика с целой кипой бархатных заколочек разных цветов: не смогла удержаться. Несмотря на то, что у нее тогда была короткая стрижка.
      Но он также понимает – в том, что касается общего счета, существуют строгие правила. Как и у всех не зависимых молодых людей, у них разные счета. Джулия тратит то, что к Марку отношения не имеет, Марк поступает так же. Но существуют и общие деньги, которые идут на оплату счетов за дом, рестораны, мебель, еду, подарки общим знакомым и путешествия. То есть все, что можно считать совместными тратами. Но «Бутс» в эту категорию отнести нельзя. И, более того, как она умудрилась оставить там почти две сотни фунтов? Ради всего святого, что же она покупала?
      Джулия покупала тесты на беременность. Она пытается совладать с искушением, но все равно каждый месяц в дни, когда должны прийти месячные, словно наркоманка, начинает испытывать тягу к «Клеар Блю». К сожалению, один тест – доза недостаточная.
      Раньше ей удавалось ограничиться одним тестом. Все с этого начинают. Девять месяцев назад, в самом начале, когда они впервые стали пытаться завести ребенка, она купила один тест за пять дней до начала месячных. И притащила его к Сэм, не прекращая хихикать.
      – Мне кажется, еще слишком рано, – сказала Сэм.
      – Но если я беременна, мой организм уже вырабатывает гормон беременности, а если это так, значит, тест все покажет.
      – Но на упаковке сказано, что нужно подождать до первого дня ожидаемых месячных, и у тебя нет никаких симптомов.
      – Есть, черт возьми, – с негодованием возразила Джулия. – Только посмотри, как у меня грудь раздулась. Как шары.
      – Но месячные должны начаться только через пять дней, а перед месячными грудь у тебя всегда раздувается, – с усмешкой произнесла Сэм.
      – Но… – Джулия сделала мелодраматическую паузу, – …я всю ночь бегаю в туалет. Клянусь, мой мочевой пузырь сошел с ума.
      – Твой мочевой пузырь всегда был слабенький, но хорошо, хорошо. Твоя мысль ясна. Давай сделаем это.
      Лицо Джулии озарилось.
      – Класс! Можно стаканчик?
      – Зачем?
      Джулия вслух зачитала Сэм инструкцию:
      – Поместите полоску под струю мочи или опустите в емкость с мочой.
      Она не заметила, что на лице у Сэм появилось выражение ужаса, когда объясняла, что не доверяет методу «поместить под струю», так как может промахнуться.
      – Нет уж, я тебе свой стакан для этих целей не дам! В конце концов, решили использовать крышку от дезодоранта Криса.
      – Только умоляю, не говори ему. Клянусь, если он разнюхает, то подаст на развод.
      – Подумаешь, промоешь отбеливателем, когда я закончу, – бросила Джулия и пошла в ванную.
      – Знаю, знаю, – крикнула Сэм вслед закрывающейся двери. – Как думаешь, в чем я проводила свой тест?
      Результат был отрицательный. Чуть позже в тот же день она купила еще один тест, и он тоже оказался отрицательным. До начала месячных она купила еще шесть, и все безрезультатно. Сначала это был ее маленький секрет, но 8.95 – деньги немаленькие, особенно если этих тестов нужно двенадцать штук в месяц, и в последнем месяце Джулия решила, что, раз уж это «общий» ребенок, то расходы на тесты тоже должны быть «общие».
      Естественно, Марку было неизвестно о коробочках «Клеар Блю», спрятанных под стопками полотенец. В принципе он ничего против них не имел – это не то что если бы ваши родители нашли в прикроватной тумбочке противозачаточные таблетки, а вам всего шестнадцать, и вы знаете – они полезут на стенку. Но он явно не одобрил бы, что она покупает их в таком количестве – ведь Марк очень прагматичен. Он бы пришел в ужас, если бы узнал, что Джулия делает тест до первого дня ожидаемых месячных, не следует инструкции на упаковке, потакает своей одержимости с нетерпением и расточительностью, которая попросту выше его понимания.
      Он не поймет этого, потому что он не понимает Джулию. Качества, которые раньше его притягивали, теперь кажутся отталкивающими.
      Когда они только познакомились, ему нравилась ее энергичность. Ее смех, амбициозность и оригинальность. Он заметил ее в офисе, навел кое-какие справки, прежде чем осмелился подойти к ней в столовой, и уже решил, что должен каким-то способом узнать ее, прикоснуться к ней, быть с ней.
      Иногда в коридоре он проходил мимо и пристально смотрел на нее, умоляя, чтобы она подняла глаза и заметила его. Но этого ни разу не случилось, потому что Джулия была постоянно погружена в оживленный разговор с подругами. Каждый день в дверь его кабинета стучались влюбленные девицы из аналитического отдела, но они его не интересовали – он думал только о Джулии.
      Марк понятия не имел, как к ней подступиться, и понимал щекотливость ситуации, потому что они работали вместе. Хотя служебные романы были не редкостью, руководство смотрело на них с неодобрением. Отец всегда предупреждал его, что нельзя гадить у себя на пороге. Раньше Марк всегда следовал мудрому совету, но, увидев Джулию, забыл обо всем.
      Хотя Джулия, похоже, совершенно его не замечала.
      Марк никогда не придавал значения своей внешности. Его друзья, менее симпатичные, но намного более уверенные в себе, всегда пользовались большим успехом у женщин. Чем больше сердец они разбивали, чем больше эмоций втаптывали в грязь, тем больше женщин сходили по ним с ума. Марк же – милый парень, а что может быть хуже? В школе он был лучшим другом всех девчонок. Все хотели встречаться с таким красавчиком, но, когда понимали, насколько он кроет, – в него никто не влюблялся. Он был таким милым, что его далее считали занудой.
      Ситуация изменилась лишь в университете, и даже тогда ему потребовалось несколько лет. Больше года он встречался с Амандой, но порвал с ней, потому что чувствовал: они не подходят друг другу. К тому же у него оставался всего один год, чтобы нагуляться как следует.
      И он нагулялся. Держал Марку, как с завистью подшучивали друзья. Он мог подцепить любую девочку, и их количество, по слухам, росло, как та рыба из анекдота, увеличиваясь со временем. Ирония в том, что ему даже не пришлось прилагать никаких усилий. Для всех он был бойфрендом Аманды, и как только они разошлись, превратился в самого желанного парня в кампусе.
      Но, несмотря на целое кладбище разбитых сердец – видит бог, он не хотел этого! – в глубине души Марк оставался хорошим парнем. Он стеснялся женщин. Особенно тех, кто ему на самом деле нравился. Например, Джулия.
      Никто и вообразить не мог, каких усилий ему стоило подойти к ней в тот день в столовой. К тому времени он уже нарисовал в воображении образ идеальной женщины, вознес на столь высокий пьедестал, что уже был не в силах разглядеть реальность с облаками собственных грез.
      Марку нравилась ее жизнерадостность, ее легкая, экспансивная, открытая натура. В ней было все, чего так не хватало ему, она была такой, каким он тайно мечтал стать. Когда она была рядом, ему казалось, что в нем проявляются его лучшие черты. Рядом с ней Марку не хотелось быть тихим, усердным, погруженным в себя. Рядом с ней он словно катался на американских горках, и ему хотелось, чтобы это ошеломляющее ощущение никогда не кончалось.
      Теперь ему кажется, будто это было сто лет назад. Теперь Джулия выжимает из него все соки. Он измучен и ничего не понимает, потому что они говорят на разных языках. Но Марк понимает: он не хочет себя переделывать. Вначале он пытался. В первый год. Бесконечная череда вечеринок, гостей, друзей, знакомых и друзей знакомых, и незнакомцев. Какое-то время ему это нравилось, в основном потому, что он думал – рано или поздно этому настанет конец. Никто же не может жить так постоянно! Или может?
      Джулия могла.
      В какой-то момент, на втором году совместной жизни, Марк понял: постоянный поток гостей в их доме не прекращается ни на минуту. Джулия всегда будет приходить с работы и тащить с собой кучу знакомых, ожидая, что еды хватит на всех.
      И Марк понимал: несправедливо надеяться, что она изменится. В конце концов, он же знал, на что соглашается, когда они только начали жить вместе. Но ему почему-то казалось, что им удастся отыскать золотую середину, найти способ наладить отношения.
      Вначале, в порыве страсти и восторга, когда он еще был полон надежд, он даже подумывал, не сделать ли ей предложение. Планировал поехать на Барбадос в январе, заказать столик в ресторане с видом на пляж, – этот ресторан считался одним из десяти самых романтических ресторанов в мире, – даже отрепетировал свою речь.
      Проблемы начались за пару недель до отъезда. Основной причиной споров стала их ссора по поводу новогоднего вечера. К досаде Джулии, их не пригласили ни на одну вечеринку, и тогда Марк сказал, что идеальный Новый год в его представлении – пригласить на ужин две-три пары из числа самых близких друзей, и в полночь откупорить бутылку шампанского.
      Джулия пришла в ужас. Ей хотелось закатить вечеринку. Огромную пирушку, открытую для неопределенного числа гостей, чтобы встретить Новый год с фейерверками. И она не собиралась идти на компромисс, так что уступить пришлось Марку. Он смирился, но задумался над перспективой провести с ней остаток жизни.
      Но поездку на Барбадос уже было не отменить. Он уже взял отпуск. Обдумал свою речь. Даже купил кольцо. Но все же, сидя на террасе и глядя в лицо Джулии в полыхающем пламени свечи, понял: он не может этого сделать! Он любил ее, но не был уверен. Любил, но сомневался, что одной любви достаточно.
      Он подождет. Недолго, но кольцо так и останется в кармане. Кто знает, может, в следующем году все будет по-другому. Может, уже через месяц все изменится.
      Прошло четыре года, и ничего не изменилось. Марк и Джулия нашли способ жить в одном доме, спать в одной постели и жить каждый своей жизнью – еще более отдельной, чем до знакомства.
      Марк сидит за столом и читает «Таймс». Он отодвинул в сторону гору счетов и возмутительный банковский отчет и решил, что сегодня они прекрасно проведут день и у них будет чудесное настроение.
      Сегодня свадьба Адама и Лорны. Они венчаются в Блэкхите, в старомодной церкви. Традиционная свадьба по всем правилам.
      Адам и Лорна – друзья Джулии. Марк различает ее и своих друзей, потому что они очень редко пересекаются. И никогда не пересекались. Джулия считает, что его друзья милые, но для нее слишком серьезные, слишком занудные, а Марк никогда не понимал, что такое женская дружба, с этими сплетнями, секретиками и хихиканьем.
      Не раз он заходил на кухню и видел Джулию, которая сидела за столом с двумя или тремя подружками, с головок погрузившись в обсуждение. Стол при этом заставлен кофейными чашками, бокалами с вином и пепельницами, переполненными окурками. Они всегда разговаривают приглушенными голосами и мгновенно принимаются поддразнивать Марка, что его очень смущает, хотя он пытается улыбнуться и подыграть им. Марк быстро берет то, за чем пришел, и оставляет их в покое, исчезнув в кабинете до конца вечера.
      – Почему ты не хочешь общаться с моими подругами? – спросила Джулия в тот вечер, когда они отправились в постель спустя долгие, долгие часы.
      – Почему твои подруги не хотят общаться со мной? – ответил он, защищаясь, хотя на самом деле хотел сказать: почему они меня не понимают? – Почему я их не понимаю?
      Своим друзьям Марк верен еще со школы и университета, как большинство мужчин. В последнее время он чаще разговаривает с ними по телефону, чем видится, и привык обмениваться новостями по электронной почте. Время от времени они собираются вместе – обычно, когда Джулии нет дома. В те редкие случаи, когда Марк пытался ввести Джулию в их компанию, происходила неизбежная катастрофа.
      Джулия пыталась быть милой. Она очень хотела, чтобы они ей понравились. Но в действительности у них не было ничего общего – вообще ничего, – и каждая их встреча все больше и больше действовала ей на нервы. В конце концов, она призналась Марку, что любит его, но не его друзей: придется ему встречаться с ними одному. Марк притворился обиженным, но, по правде говоря, испытал облегчение. Для него это было так же невыносимо, как и для Джулии.
      Теперь каждый из них живет своей жизнью, но в редких случаях, как сегодня, они объединяются. К тому же дело в том, что Марк всегда симпатизировал Адаму и Лорне. Вообще-то, за исключением Сэм и Криса, из всех знакомых Джулии они нравятся ему больше всего.
      Марк любит свадьбы, всегда любил, и Джулия тоже, поэтому, возможно, его желание, чтобы сегодняшний день прошел чудесно, не так уж и фантастично; и для удачного начала он принесет Джулии завтрак в постель.
      – М-м-м-м.
      Джулия медленно поднимается на кровати и потягивается с ленивой улыбкой, а Марк осторожно ставит поднос на постель.
      Она смотрит на чай и тосты, окунает палец в горшочек с медом и облизывает его. Они так давно не завтракали вместе, даже Марк и позабыл, что она любит намазывать на хлеб. Ему кажется, что мед, но, чтобы подстраховаться, он поставил на одну сторону подноса еще арахисовое масло и клубничный джем.
      – Чем я заслужила такую роскошь?
      – Ничем, – отвечает он, улыбается, садится рядом на постели и кладет на подушку газету. – Просто хотел сделать тебе сюрприз. К тому же сегодня мы приглашены на свадьбу, и, если тебя не разбудить, мы опоздаем.
      – Свадьба, – вздыхает Джулия. – Не могу поверить, что Адам и Лорна наконец-то женятся. Я-то думала, они будут жить вместе до скончания века, – она украдкой косится на Марка. – Как мы.
      – Ты что, хочешь замуж?
      Марк в шоке.
      Они не разговаривали на эту тему уже многие месяцы. Годы. С начала знакомства. Джулия сидит с задумчивым видом, но потом начинает хихикать.
      – Что, испугался? – поддразнивает она.
      Хотя Марку не хочется в этом признаваться, но в глубине души он вздыхает с облегчением. Чтобы скрыть радость, он берет кофе и делает глоток.
      – Серьезно, я никогда бы не подумала, что Лорна захочет выйти замуж, и уж тем более не предполагала, что с Адамом так долго продержатся.
      – Но Адам классный парень.
      – Не отрицаю, но, согласись, он же настоящий тормоз. В нем совершенно нет искры… – и она умолкает, понимая, что в моменты ссоры она то же самое говорит о Марке. – Но он симпатичный, – поспешно спохватывается она, и Марк ничего не замечает. – Я уверена, они будут очень счастливы вместе.
      – Выкладывай.
      – Что значит выкладывай?
      – Я знаю, о чем ты думаешь. Каковы их шансы?
      Джулия притягивает колени к груди и улыбается Марку. Именно в такие моменты она вспоминает, по чему они до сих пор вместе. Обычно она признается в этом с неохотой, но Марк знает ее лучше, чем кто-либо, он понимает ход ее мыслей, знает, как привлечь ее внимание и удержать его.
      – Пять лет.
      Марк поднимает бровь:
      – Так долго?
      – Ладно, ладно. Четыре года и три месяца. Твой прогноз?
      – Ты же знаешь, я не люблю эти игры.
      – По моим догадкам, ты дашь им десять с половиной лет.
      – Почти угадала.
      Марк смеется, и в момент нежности наклоняется и целует Джулию в шею.
      Она поворачивается и целует его в ответ, медленно опуская тост на поднос.
      – Подожди, – шепчет он, нежно отстраняя ее, поднимая поднос и осторожно опуская его на пол.
      Джулия поеживается и откидывается на подушки. Марк наклоняется над ней, целует ее, вдыхает аромат ее волос, шеи, ощущает ее кожу.
      Он опускает руку и расстегивает верхнюю пуговицу пижамы.
      – Черт, ненавижу эту пижаму, – шепчет он ей на ухо.
      Она хихикает, но потом начинает постанывать: он ласкает пальцами ее затвердевший сосок, одновременно целуя ее.
      – Подожди, – шепотом произносит она, отодвигаясь так, чтобы можно было посмотреть ему в глаза. – Сейчас не… ты понимаешь.
      – Не что?
      Марк говорит тихо, потому что знает, что она собирается сказать, и уже ощущает, что момент потерян.
      – Не… понимаешь… – она смущенно отводит глаза на минуту, прежде чем опять встретиться с ним взглядом. – Сейчас не время.
      Марк не говорит то, что обычно говорит в такой ситуации. Он не взрывается. Только наклоняется и целует ее, а его пальцы двигаются ниже по ее телу.
      – Я знаю, – шепчет он, проводя языком там, где только что касался пальцами, вниз по животу, и по том ни он, ни она не произносят ни слова еще очень долгое время.
      – Что ж, приятный сюрприз, – улыбается Джулия, сворачиваясь клубочком на плече у Майка, лениво поглаживая его рукой по груди.
      Ее улыбка искренна: она на самом деле позабыла, как это чудесно – заниматься любовью с Марком. Именно это и удерживало их вместе: удивительная страсть, которую они испытывали с самого начала.
      Когда они впервые занялись сексом, то оба были поражены. Между ними пролетали такие искры, что можно было физически ощутить электрические заряды в воздухе. Они лежали в постели – в тот, первый раз, – бездыханные, утратившие дар речи, не в силах поверить, что им так повезло и они нашли друг друга, ведь никто из них ничего подобного ранее не испытывал.
      Джулии казалось, что эта страсть исчезла. Марк думал, что, возможно, она просто была игрой его воображения.
      Но теперь он вспомнил.
      Может, в этом проблема, думает Марк, глядя на себя в зеркало ванной и чувствуя себя замечательно, действительно замечательно, впервые за многие месяцы. Мы больше не занимаемся любовью. Теперь мы делаем детей. И у нас ничего не выходит. Нам нужно чаще заниматься любовью, восстановить близость, тепло, интимность, которой нам так не хватает.
      Если мы сможем это сделать, все у нас будет в порядке. В конце концов все наладится.

      – Кто это?
      Джулия и Марк толкаются у входа в церковь. На конец-то Джулии удается пробраться сквозь толпу курящих – маленькую группку женщин, каждая из которых – само изящество, если не считать, что они яростно дымят, твердо решив надышаться никотина, чтобы выдержать церемонию.
      Курение объединяет этих женщин. Образовав закрытый плотный кружок, они восхищаются нарядами друг друга и передают по кругу одинокую зажигалку, в то время как прохожие, по сравнению с ними одетые совсем неброско, улыбаются гостям. Всем хочется приобщиться к роскоши. Потому что сегодняшняя свадьба на самом деле роскошна, и каждая гостья пытается затмить другую размером шляпы или высотой каблуков.
      Джулия бросает окурок и тушит его подошвой туфелек от «Джимми Чу» со множеством ремешков.
      – Потрясающие туфли, – говорит высокая рыжеволосая красотка, одна из курильщиц, кстати, обладательница единственной зажигалки (одноразовой отчаянно-розового цвета).
      – Спасибо, – с улыбкой отвечает Джулия и в свою очередь делает комплимент: – Мне очень нравится ваша шляпа, – наступает неловкий момент, и каждая из них уже собирается спросить, откуда они знают Адама и Лорну…
      Но тут Джулия слышит крик.
      – Джулия! Милочка! – обернувшись, она видит маму Лорны, которая бросается ей на шею. – Ты вы глядишь восхитительно! – миссис Янг накидывается на Джулию и пытается чмокнуть воздух рядом с ее щекой, придерживая огромную шляпу.
      Поля их шляп сталкиваются, и они смеются.
      – Вы тоже выглядите поразительно, – Джулия обязана по этикету ответить на комплимент, но это чистая правда.
 
      она не очень-то тесно общалась с Лорной по поводу ее свадебных планов, но одного взгляда на Сандру Янг достаточно, чтобы понять, что это не свадьба Лорны – это свадьба ее матери.
      – Да что ты, – Сандра Янг отмахивается от комплимента уже в восьмой раз за день, изгибает бровь, и Джулия повторяет свои слова.
      Всем яснее ясного, что Сандра обожает быть в центре внимания, что ее платье – с глубоким вырезом, замысловатой вышивкой стразами, явно от знаменитого дизайнера – было выбрано, специально или нет, чтобы переплюнуть невесту.
      Сандра Янг вертится на месте, разглядывая вновь прибывших.
      – Дядюшка Джимми! – кричит она, машет рукой через толпу и семенит прочь, чтобы еще раз проделать свой фокус.
      Женщина в шляпе улыбается Джулии.
      – Только не говорите, что мать невесты пытается затмить саму невесту, – произносит она.
      – Но вы же не можете отрицать, выглядит она ошеломляюще.
      – Еще бы, учитывая, сколько стоит это платье, – она оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, и с заговорщическим видом наклоняется вперед. – Больше, чем свадебное.
      – О нет! – Джулия в шоке.
      Зная Лорну, можно предположить, что свадебное платье – настоящий эксклюзив от именитого модельера, и влетело оно в копеечку.
      Женщина кивает головой:
      – Я Мэйв, – с улыбкой произносит она. – Судя по всему, вы Джулия?
      Джулия кивает:
      – Откуда вы знаете?
      – Узнала по старым фотографиям Лорны.
      – Откуда вы знаете Лорну? – вопрос был неизбежен, и обе женщины улыбнулись.
      – Я живу в соседнем доме в Брайтоне.
      – Наверное, она сводит вас с ума, постоянно одалживая сахар.
      – Скорее, презервативы, черт возьми. Они с Адамом предохраняются, как попало, и, поскольку на всей улице я одна не замужем, мне и пришлось стать их тайным поставщиком.
      Джулия смеется, пораженная откровенностью этой женщины. В присутствии Джулии люди всегда чувствуют себя свободно, и уже через минуту им начинает казаться, будто они знакомы целую вечность, настолько хорошо, чтобы делиться интимными подробностями, ни капельки не смущаясь.
      – Вы не замужем? Поразительно.
      – Почему? Потому что у такой, как я, обязательно должен быть бойфренд? Потому что я красива, у меня карьера, и если я не могу заполучить мужчину, значит, в чем-то ущербна? – она старается говорить с легкостью, но видно, что она уязвлена, и Джулия извиняется.
      – Я только что поняла, как прозвучали мои слова, – с горечью произносит Джулия. – Как из уст одной из моих престарелых тетушек. Раньше я ходила на семейные сборища, и они все время спрашивали, есть ли у меня кто-нибудь. Если я отвечала нет, меня похлопывали по коленке и говорили: не переживай, ты еще молодая. Или: твоя половинка тебя ждет, ты еще найдешь своего принца, вот увидишь. Господи, не могу поверить, что я такое ляпнула.
      – Ничего страшного. Похоже, все родственники одинаковые. И извините, что я так на вас набросилась. Я не замужем, потому что сама так пожелала, но ни кто не может с этим смириться.
      – И вы были бы счастливы провести остаток жизни в одиночестве?
      Мэйв поводит плечами и протягивает Джулии еще закурить. Джулия берет сигарету, и на какое-то время наступает тишина, когда обе прикуривают.
      – Я стараюсь не загадывать, жить сегодняшним днем, – наконец отвечает Мэйв, громко выдыхая. – Честно говоря, хоть эта мысль и не приводит меня в экстаз, она меня и не пугает. У меня чудесная жизнь. Работа, от которой я без ума, собственный дом, и я не уверена, что готова идти на компромиссы.
      – Я вам завидую, – слова вылетают прежде, чем Джулия успевает подумать, что же она говорит.
      И, как только произносит их, в шоке замирает. Она вовсе не хотела этого говорить. Боже, она даже не хотела задумываться об этом, и, не зная, как продолжить разговор, она запинается.
      – Не стоит, – Мэйв качает головой. – Каждому наезднику своя лошадь. И знаете что? У соседей трава всегда зеленее. Я долгие годы думала, что, может, если бы у меня был мужчина, моя жизнь была бы завершенной, но, когда он, наконец, появлялся, я мечтала снова быть одна. Понимаете, иногда мне бывает одиноко, но, думаю, мне так даже лучше. О господи, это Лорна? Мне казалось, они взяли напрокат белый «Даймлер».
      К церкви подъезжает длинный черный лимузин, и все принимаются поспешно тушить сигареты и бросаются в церковь занять места, прежде чем шофер в серой форме распахнет дверцу.
      Джулия собирается последовать за Мэйв в церковь, но сначала ей хочется одним глазком взглянуть на платье. Хотя замужество не входит в ее ближайшие планы, трудно не верить в сказку.
      Дверь открывается, и раздается всеобщий вздох облегчения. Это не невеста. Женщина без спутника в стильном ярко-розовом костюме с кипой розово-черных оборок органзы вместо шляпы, в сверкающих серьгах из золота и жемчуга и непрозрачных черных очках, почти полностью скрывающих ее лицо, оставляя видимой лишь мазок розово-коричневой помады на губах.
      Она выходит из лимузина и поднимается по ступенькам. Лишь когда она проходит мимо, Джулия вскрикивает.
      – Боже мой!
      Женщина поворачивается, опускает очки, чтобы как следует разглядеть Джулию, потом улыбается и раскрывает объятия.
      – Белла! – восклицает Джулия и обнимает подругу, которая теперь стала такой шикарной – истинная жительница Нью-Йорка!
      Джулия едва ее узнала.
      – Какого черта ты здесь делаешь?
      – Удивлена? – Белла высвобождается из объятий, и, отойдя на расстояние вытянутой руки, они с радостью оглядывают друг друга. – Ты просто ка-а-а-нфет-ка! – протягивает она с нью-йоркским акцентом, и обе они смеются.
      – Это что еще за машина, черт возьми?
      Белла довольно присвистывает.
      – С ума сойти, правда? Я так привыкла заказывать лимузины в Нью-Йорке, что, приехав сюда, даже не задумалась ни на минутку… Всю дорогу пешеходы останавливались, как вкопанные, и гадали, что за кинозвезда внутри.
      Джулия качает головой, но на лице ее играет улыбка.
      – Только ты на такое способна, – со смехом произносит она. – Ты единственная в своем роде.
      Белла оглядывает гостей, потихоньку просачивающихся из церкви обратно на улицу.
      – Где старушка Сэм?
      – Она так беременна, что едва передвигает ноги, – смеется Джулия. – Она приняла приглашение, но потом решила, что ее мочевой пузырь не переживет церемонию венчания, поэтому, думаю, она явится лишь на прием.
      – Боже, какой кошмар. Клянусь, у меня никогда не будет детей, – и тут, взглянув на Джулию, она понимает, что сказала.
      – Извини, извини, извини! Ты знаешь, как я отношусь к детям. Но не к детям моих друзей. Как дела на этом фронте?
      Джулия вздыхает. Разумеется, она не против, пусть Белла спрашивает. Если бы она не поинтересовалась, было бы обиднее, ведь Белла близкая подруга, но Джулия жалеет, что поделилась с таким количеством людей, когда они только начали пытаться завести малыша.
      Марк ее предупреждал. Никому не рассказывай, вдруг ничего не получится, говорил он. Но она же должна была поделиться с Сэм. И с Беллой. И с Лорной. И с девочками на работе. Вскоре об этом знали уже все, и каждый раз, когда она с кем-нибудь встречалась, они спрашивали: ну как? Подняв брови и с выжидающим выражением лица. Откровенно говоря, ей уже очень надоело отрицательно качать головой. Ей надо было послушать Марка, потому что каждый раз, когда ее об этом спрашивают, она опять вспоминает о главной проблеме и ощущает себя жуткой неудачницей.
      Но это же Белла, поэтому с ней можно поговорить, а не просто печально улыбаться и качать головой.
      – Все просто ужасно, – говорит Джулия. – Ни чего не выходит. Каждый месяц мне кажется, что вот, это произошло, и каждый месяц проклятые месячные приходят как по часам.
      – Тебе не приходило в голову, что пора проконсультироваться со специалистом?
      – Да, я как раз на днях читала статью в журнале о женщине, которая никак не могла забеременеть и пошла к целительнице. Один сеанс у этой женщины – и бам! Тут же забеременела. Я записала номер этой знахарки, и, думаю, стоит ей позвонить.
      – Вообще-то, я не это имела в виду. Я имела в виду врача. Специалиста по бесплодию. Кого-то, кто может точно определить, существует ли проблема.
      – Нет. Еще рано об этом говорить. К тому же, не думаю, что Марк вынесет, если выяснится, что он… хм-м… ты понимаешь…
      – Стреляет холостыми?
      – Именно. Представь, какой это ужасный шок для мужчины. Бог свидетель, еще не хватало, чтобы у него из-за этого пропало желание. Но, сама подумай, прошло не так уж много времени. Мне кажется, ни один из нас еще не готов к этому шагу.
      – Значит, ты считаешь, что во всем виноват Марк?
      – Скажем, так, – отвечает Джулия. – Я ведь уже была беременна, припоминаешь?
      – Но это было тысячу лет назад. Боже, да с тех пор что угодно могло случиться. К тому же, посмотрим правде в глаза, приличная женская клиника – место, которое ты посещаешь не слишком-то регулярно. Когда у тебя в последний раз брали мазок?
      – Не хочу об этом говорить.
      – О'кей, о'кей, извини. Но я же тебя знаю, ты должна чаще ходить к гинекологу. К тому же, если ты во всем винишь Марка, это ужасно. У тебя нет на то ни одной причины!
      Джулия почувствовала, как к уголкам глаз подкрадываются слезы. Но здесь она рыдать не будет.
      – Белла, мы на свадьбе. Я не видела тебя несколько месяцев и просто не в состоянии сейчас говорить об этом. Это неподходящее место и неподходящее время. Расскажи о себе, – она вымучивает улыбку и сжимает запястье Беллы.
      – Какому дьяволу ты продала душу, чтобы так потрясно выглядеть?
      Лорна всегда говорила, что пойдет к алтарю, улыбаясь шире чеширского кота, но сейчас она поразительно серьезна и поистине прекрасна, как никогда в жизни.
      Она старается смотреть прямо перед собой, но у нее это не слишком получается. Заметив Джулию и Беллу, которые охают и ахают в конце скамьи, сумев наконец как следует разглядеть невесту, она широко раскрывает глаза от радости.
      – Боже мой. – Белла промокает уголки глаз. – Это на меня не похоже, но клянусь, я вышла бы замуж, лишь бы так выглядеть.
      – Ты всегда можешь купить платье просто так. Никуда оно не денется. И почему ты говоришь, что на тебя это не похоже? Только не говори, что вдобавок ко всему ты теперь стала противницей брака.
      – Нет, но мой женатик снова появился на горизонте. Звонит. Цветы дарит…
      – Белла, не надо! – сказано решительным и слишком громким шепотом.
      Джулия убирает волосы за уши и виновато улыбается женщине средних лет с предыдущего ряда, которая оборачивается и угрожающе на нее смотрит.
      – Поговорим позже, – проговаривает она одними губами, и все с шорохом поднимаются, чтобы пропеть «Иерусалим».
      – А ты? – шепчет Белла, когда они заканчивают петь гимн, игнорируя полуобернувшуюся женщину с первого ряда. – Не планируешь выйти за очаровательного Марка. Или для тебя это тоже запретная зона?
      – Мы и так счастливы, – Джулия наклоняется ближе, чтобы Марк, сидящий по другую руку, ничего не услышал. – Ты же нас знаешь. Мы и так счастливы.
      Марк потихоньку начал расслабляться, не без помощи огромного количества вина. К тому же он сидит рядом с Беллой, которую он всегда побаивался, но при этом считал довольно привлекательной.
      Белла не дурочка. Она видит, что Джулия и Марк несчастны, и, хотя ее симпатии, несомненно, на стороне Джулии, она не видит причины, почему бы не уделить Марку побольше внимания.
      Она расспрашивает его о работе, проявляя искренний интерес и задавая умные, продуманные вопросы, веселит его историями об американских офисных нравах, и все время следит, чтобы его бокал был полон.
      Джулия рада, что кто-то ухаживает за Марком вместо нее, следит за тем, чтобы он не скучал, и еще более рада сидеть рядом с Джейсоном, невероятно симпатичным другом Адама, который расстался со своей последней подружкой полгода назад и вышел на охоту, почему-то находясь под ошибочным впечатлением, что свадьба – подходящее место для поиска (хотя мужчины за тридцать должны бы разбираться в этом получше).
      – Меня зовут Джейсон, – произносит он, пожимая ей руку и садясь рядом с ней. – Сегодня я в одиночестве, поэтому, боюсь, вам придется составить мне компанию.
      – Джулия, – ее глаза загораются.
      Минутку она сомневается, не представить ли ему Марка, но тот глубоко поглощен разговором с Беллой, и в любом случае с какой стати она должна объяснять, кто такой Марк? Их никогда не воспринимали как сладкую парочку, Марка и Джулию.
      – Я давнишняя знакомая Лорны, – продолжает она, слегка изгибаясь, чтобы сидеть лицом к Джейсону и спиной к Марку. – А вы? Откуда вы их знаете?
      Какое-то время они сидят и разговаривают – обычная светская болтовня, но Джулия невольно подмечает, что каждый раз, когда Джейсон меняет позу, не важно, кладет ли он руку на стол, или разводит руками, или скрещивает ноги, она делает тоже самое, как зеркало. Должно быть, какое-то время она проделывала это бессознательно, но, когда Джейсон кладет подбородок на руку, Джулия, вздохнув, понимает, что копирует его движение. Она быстро отводит руку, и решает следить за собой, чтобы не повторять за ним. Она читала «Голую обезьяну» и знает, что означает зеркальное отражение жестов.
      Внезапно Джейсон прерывается на полуслове, не досказав какую-то историю.
      – Это очень долго и утомительно, – произносит он, – не могу вам это рассказывать, вы слишком красивы. – Джулия ощущает, как заливается краской, испытывает дрожь, впервые за многие годы. – Лучше расскажите мне…
      Он с заговорщическим видом склоняется вперед, и Джулия ничего не в силах с собой поделать, ее тело тоже придвигается, и их лица теперь разделяет всего лишь пара дюймов. Его голос напряжен. Осторожен. Он глубоко заглядывает ей в глаза.
      – Вы… – он выдерживает паузу, – вы… – опять замолкает на мгновение, – …выдумаете, шоу «Семейка Клэнгеров» должны вернуть на экраны?
      Столь интимный тон и такой ребяческий вопрос, но Джейсон знает, что светская беседа никуда не приведет, и удар по ностальгическим эмоциям – гораздо более верная тропинка к женскому сердцу.
      Джулия заливается смехом. Она чувствует облегчение. И легкое разочарование.
      – Ни капельки не сомневаюсь, их необходимо показывать опять, – смеется она.
      – И вам не кажется, что «Веселую Дракониху» тоже должны показывать почаще?
      – Боже, – Джулия широко раскрывает глаза от восторга. – Давненько я не вспоминала Веселую Дракониху.
      – Но готов поспорить, вы не забыли ее отважные песенки.
      Джулия расслабляется, откинувшись на стуле, колеблется несколько мгновений, потом наклоняется вперед и издает характерные для драконихи звуки.
      – Не-а, – Джейсон качает головой. – Это совсем не похоже на Веселую Дракониху.
      – Хорошо, попробуйте сами.
      – Не могу. Но зато могу очень даже хорошо изобразить папашу Клэнгера, – и при этом он затягивает нараспев: – Ду-ду? Ду-ду-ду-ду-ду-ду. Ду. Ду-ду.
      – Не похоже! – Джулия начинает смеяться. – Клэнгеры насвистывали. Вот так, – сложив губы трубочкой, она посвистывает, и весь стол прекращает разговор и поворачивается в их сторону.
      – Клэнгеры! – восклицает Мэйв, которая до сих пор довольно тихо сидела по другую сторону от Джейсона. Очевидно, Лорна и Адам планировали свести Мэйв и Джейсона, но ему никогда не нравились рыжие, поэтому Мэйв развлекает Чарлз, муж Клаудии.
      – Вот видите? – Джулия торжествующе поворачивается к Джейсону. – Я же говорила, что они насвистывали.
      – Но это было совсем не похоже на свист, – возражает Мэйв.
      – Видите? – на этот раз у Джейсона довольный вид. – Я же говорил, что они пели «ду-ду».
      Он опять принимается распевать «ду-ду» и имеет чуть больший успех у гостей, но все соглашаются, что Клэнгеры на самом деле свистели, а не тянули песенки.
      – О'кей, о'кей, – вмешивается Белла, подняв руку.
      Официант ставит перед ней тарелку с основным блюдом.
      – Кто смотрел «Домик Гектора»? Мой любимый сериал.
      – «Домик Гектора», – восхищенным хором повторяют собравшиеся за столом: все они примерно одно го возраста и все выросли на одних и тех же телешоу.
      – А про что он был, этот «Домик Гектора»? – спрашивает Джейсон, и гости начинают смеяться: никто так до конца и не помнит, о чем этот сериал, но все равно все уверены, что они от него без ума.
      – А мистер Бенн? – кричит Джулия, смекнув, что их ностальгическое настроение передалось всем гостям.
      – Вот кого действительно пора снова вытащить из чулана на свет божий, – Джейсон поднимает бокал, молчаливо салютуя мистеру Бенну.
      Каждый вспоминает своих любимых героев. Кристал Тихшс и Элистера, Мэри, Манго и Мидж, и, наконец, всеобщие любимцы: семейка Пипкинов.
      – О боже, – стонет Джулия. – Обожаю Пипкинов. Помнишь, какой задавакой была Октавия?
      – А Кролик Хартли? – никто и не заметил, что Сэм и Крис пробираются к своим местам за столом. Увидев их, все начинают смеяться. Кролик Хартли. Про Кролика Хартли все давно уже позабыли.
      Белла поднимается, чтобы обнять Сэм, хотя это не легко с ее растущим, как на дрожжах, животом.
      – Двойня? – не удерживается Белла, и Сэм толкает ее в бок.
      – Ой, пошла ты, – со смехом произносит она.
      Ей ли не знать, что Белла в курсе, как ей надоело выслушивать замечания о том, что, наверное, она носит в себе целую футбольную команду.
      – Крис, у тебя измученный вид, – говорит Джулия, поворачиваясь к мужу Сэм, который придвигается и целует ее в щеку.
      – Ничего удивительного, черт возьми, ведь Сэм или вываливается из кровати по тридцать раз за ночь, что бы сходить в туалет, и даже не пытается греметь потише в ванной, или ворочается и пыхтит так, что весь дом трясется!
      Вид у него ужасный. Да, он измучен, но при этом ласково сжимает плечо Сэм.
      – С какой стати я должна мучиться в одиночку? – фыркает Сэм, пододвигаясь настолько близко к столу, насколько позволяет живот. Достав из сумочки гигантскую бутылку «Гавискона», она с грохотом ставит ее на стол рядом с бокалом для вина.
      – Это еще что за хреновина?
      Белла с ужасом на лице показывает пальцем на зеленую бутылочку.
      Сэм отворачивает крышку и опрокидывает огромный глоток прямо из бутылки.
      – Лекарство от изжоги, – объясняет Сэм, явно вздыхая с облегчением, когда микстура достигает цели.
      – Говорят, что, если во время беременности жуткая изжога – как у меня – ребенок будет волосатым.
      – Правда?
      Марк в изумлении.
      – Судя по всему, да, меня это не удивляет. Яблоко от яблони недалеко падает. Какая мать, такая и дочь, – она ловит взгляд Криса.
      – Или сын, но лично мне кажется, что у меня родится горилла.
      Вскоре Сэм и Белла начинают обмениваться новостями, и Джулия немножко расстроена, что сидит не рядом с ними, но зато она сидит рядом с Джейсоном, который оказался идеальным свадебным кавалером. Она так чудесно проводит время, чувствует себя такой сексуальной, кокетливой, жизнерадостной, что на минутку даже искренне жалеет, что несвободна.
      Но у нее есть Марк. Она живет с мужчиной, они пытаются завести ребенка. Эта мысль отрезвляет ее на несколько секунд. Джейсон видит, что она похолодела, и применяет новую тактику, и вскоре Джулия уже хохочет, вспоминая слова хитов их юности.
      – «Что случилось, крошка», – поет Джулия. – «Почему грустишь. Хватит плакать, да-да-да-да-да, когда ж ты замолчишь».
      – Что такое «да-да-да-да-да»? – с улыбкой спрашивает Джейсон.
      – Наверное, то же самое, что и… – Джулия передразнивает папашу Клэнгера, – …ду-ду-ду-ду-ду! – они покатываются со смеху.
      Со стороны можно подумать, что они идеальная парочка.
      Марк откинулся на стуле и наблюдает за Джулией. Он видит, что она кокетничает, но ничего не имеет против. Ему нравится, когда ей весело, он ей доверяет и любит видеть ее такой: оживленной, жизнерадостной. Такой, какой она была, когда они познакомились четыре года назад. Ощутив укол боли, он задумывается, почему он больше не может заставить ее так себя чувствовать.
      Ужин окончен, и жених с невестой идут на танц-пол танцевать под «свою» песню. Играет «Никто, кроме тебя», и мужчины за столом ворчат, жалуясь на слащавость мелодии, а женщины улыбаются, хотя их глаза наполнены слезами от прилива чувств при взгляде на всю эту романтику и любовь.
      Потом звучат любимые песни Адама и Лорны – хиты семидесятых. Марк встает и приглашает Джулию на танец под песню «Эй-би-си» «Джексон Файв». Потом следует Патти Лабелль и «Леди Мармелад», «Грандмастер Флэш» и «Уайт Лайнз», и «Лихорадка субботнего вечера» «Би Джиз». К этому моменту они уже так вымотались, что захотели пить.
      Когда они возвращаются к столику, Джейсона уже и след простыл. Он понял, что Джулия пришла с Марком, и теперь рыскает среди других столиков в поисках подходящей добычи. Джулия и Марк садятся за стол и улыбаются друг другу.
      – Мне весело, – говорит Джулия.
      Ей удается сдержать изумление в голосе.
      – Знаю, – Марк касается кончика ее носа: нежность, которую он не проявлял уже несколько месяцев. – Мне тоже.
      Вечер подошел к концу, и остались только самые стойкие. Лорна почти все время просидела во главе стола, как приклеенная, не в силах вынести мысли, что как только она покинет свой трон, то перестанет быть королевой вечера. Но теперь она может расслабиться, и они с Адамом кружатся на танцполе, глядя ДРУГ ДРУГУ в глаза и плавно покачиваясь, тихо разговаривая и целуясь, хохоча над тем, что теперь они муж и жена.
      Большинство пожилых родственников уже ушли, и некоторые гости на пути к выходу останавливаются, оборачиваются и смотрят на Адама и Лорну, вспоминая собственную свадьбу, размышляя, как давно это было.
      Гости покидают комнату, и зал принимает сиротливый вид. Цветочные композиции куда-то исчезли – гости умудрились незаметно умыкнуть цветы домой, белоснежные дамастовые скатерти кажутся сероватыми и грязными.
      Крис и Сэм давно ушли домой. У Сэм кончился «Гавискон», она съела три пинты ванильно-молочного йогурта, купленные услужливым официантом в ближайшем супермаркете, и поняла, что эту битву она проиграла. Сэм с трудом вылезла из-за стола, одной рукой схватившись за спину и постанывая от напряжения.
      Джулия наблюдает за ней с нежностью. И завистью. Белла, которая села рядом с Джулией, смотрит на нее и берет ее за руку.
      – Должно быть, тебе нелегко, – говорит она.
      – Ты даже представить не можешь, – Джулия вымученно улыбается и вздыхает. – Я бы отдала что угодно, все, что угодно, чтобы сейчас оказаться на месте Сэм. Я люблю ее, я за нее рада, но не могу даже подумать о том, что внутри нее растет и дышит живой младенец. Не могу поверить, что у меня его нет, – при этих словах ее глаза застилают слезы, и, подогретое шампанским, ее разочарование вырывается наружу громким всхлипом, который повисает в воздухе. Охваченная горечью и ощущением потери, она выбегает из комнаты.
      Марк поднимается и хочет последовать за ней, но у него такой усталый вид, что Белла качает головой и говорит, что пойдет она. Все в порядке, у Джулии все будет хорошо. Марк садится на место, обрадовавшись, что ему не придется иметь дело с этой истерикой, не придется испытывать чувство вины, потому что он понимает, что Джулия во всем обвиняет его.
      Единственное, чего хочет Марк, – быть счастливым. Если Джулия хочет ребенка, если это сделает ее счастливой, то Марк тоже хочет этого малыша. Если Джулия решит пойти к специалисту по бесплодию, Марк пойдет с ней. Если Джулии придет в голову, что им совсем не нужны дети, он и на это согласен.
      Проблема в том, что Марк никогда не задумывался, чего же хочется ему. Может, сейчас самое время?

      В последнее время у Джулии не очень-то получается работать. Все больше и больше времени она проводит витая в облаках, и коллегам с трудом удается привлечь ее внимание и заставить принять решение.
      В понедельник на ее столе звонит телефон, врываясь в сладкие грезы.
      – Джулия? Это Майк. – Майк Джонс.
      Программный директор отдела новостей. Ее наставник.
      – Привет, Майк. Как дела?
      – Джулия, ты должна зайти ко мне, я хочу тебя видеть. Есть минутка?
      Давным-давно, когда она была еще юной и неопытной стажеркой, не предметом мебели, как сейчас, ее пульс заколотился бы от испуга, что ее хотят уволить. Сердце заколотилось как бешеное: вдруг ей предложат новый захватывающий проект?
      Но сегодня она безучастна, даже пульс не участился.
      Она поднимается с измученным видом и зачесывает волосы назад. Джонни, ее протеже и правая рука, печально смотрит на нее, удивляясь, что же произошло с той сияющей, жизнерадостной девушкой, которая приняла его на работу курьером и помогла продвинуться до продюсера. Раньше они постоянно хохотали, но теперь она так рассеянна, что даже не улыбнется. Он в курсе этой истории с ребенком. Боже, да каждая собака в курсе! Но он не понимает, почему она так близко принимает это к сердцу.
      Иногда Джонни думает, что нужно рассказать ей о слухах. Признаться, что поговаривают, будто ее время уже прошло и ее скоро вышвырнут. Но это же все го лишь слухи, и, если они далеки от реальности, ему не хочется быть гонцом, которого пристрелят за плохие новости.
      Дело совсем в другом. Раньше в ней был огонек. Ее команда обожала своего «босса». После работы они постоянно ходили куда-нибудь и напивались до беспамятства, и Джулия все время была заводилой. Но теперь она лишь кричит на подчиненных, унижает их, пытается поучать. Самое худшее, что она даже не подозревает, как это выглядит со стороны.
      Ее друзья по работе восстали против нее. И лишь Джонни остается ей верен, потому что помнит о прошлом и умоляет бога, чтобы в один прекрасный день она снова станет прежней Джулией.
      – Куда собралась? – спрашивает он, увидев, что она медленно направляется к выходу: бледная тень прежней Джулии-урагана, которая всегда была так занята, что не ходила, а кружилась вихрем.
      – О… – она оборачивается, часто моргая, чтобы очнуться от забытья. – Поднимусь наверх, Майк вызывает. Я ненадолго. Наверное, хочет устроить мне взбучку из-за всех этих жалобных писем, – в ее последнем шоу под названием «Курортный роман» одинокие мужчины и женщины должны были отправляться на курорты Средиземного моря в поисках любви. Но в большинстве случаев просто напивались и занимались случайным сексом. Хотя рейтинги шоу взлетели до небес, количество жалоб поднялось еще выше.
      – Надеюсь, так оно и будет, – отвечает Джонни почти про себя, поворачиваясь к монитору.
      У самой двери Джулия оборачивается.
      – Что ты сказал?
      – О, ничего. Ничего.
      Открываются двери, и Джулия заходит в лифт, глубоко погруженная в мысли. Когда дверь закрывается, она поднимает глаза.
      – Черт. Я думала, этот лифт идет наверх, – бормочет она.
      – Джулия?
      Несколько мгновений она пытается вспомнить это лицо, потом имя, потому что эту женщину она знает явно не по работе.
      – О, привет, – произносит она, наконец узнав ее. – Что вы здесь делаете? Вы же Мэйв?
      Мэйв кивает.
      – Вы не поверите, но я только что была на собеседовании по поводу работы. Когда я об этом узнала, хотела вам позвонить, но была так занята подготовкой, что не было ни одной лишней минутки.
      – Как тесен мир. Я даже и не думала, что вы тоже на телевидении. Разве вы живете не в Брайтоне?
      Мэйв поводит плечами и улыбается, как бы желая сказать, что Джулия многого не знает.
      – Единственное, что действует мне на нервы, лондонские цены на квартиры. Если я получу эту работу, придется переехать обратно в Лондон. А с тех пор как я в последний раз здесь жила, цены выросли до небес. На секунду Джулия задумывается: не предложить ли ей пожить с ними? Бог свидетель, места у них пре достаточно, но она едва знакома с этой девушкой, и Марк точно взбесится.
      – Посмотрите на доске объявлений, – наконец предлагает она и вздыхает с облегчением, когда двери лифта, наконец, открываются на первом этаже.
      – Если получите работу и вам что-нибудь будет нужно, только позвоните, – выговаривает Джулия, прежде чем закрываются двери лифта. – Приятно видеть вас снова. Удачи.
      – Спасибо, – Мэйв тепло улыбается. – И вам тоже.
      Как только двери лифта закрываются, Джулия поворачивается и оглядывает себя в зеркальной стене. Боже, она выглядит кошмарно. Волосы засалились, глаза налились кровью, под глазами тяжелые мешки, как у алкоголички. Когда она только начала мучиться от бессонницы, то пыталась скрыть их умело нанесенным макияжем, но теперь даже не старается. Двери лифта открываются на двенадцатом этаже. Она вздыхает и заходит в офис Майка.
      – Выглядишь отвратительно, – это первое, что произносит Майк.
      Он позволяет себе такое лишь потому, что они друзья. И потому, что это правда.
      – Какого черта с тобой происходит?
      Джулия улыбается.
      – Майк, я тоже рада тебя видеть. Как у тебя дела?
      – Я серьезно, Джулия. Ты выглядишь, как дерьмо, – Майк покачивает головой и вздыхает, его глаза наполнены печалью и сочувствием.
      Таких, как Майк Джонс, не ожидаешь встретить в офисе крупнейшей телекомпании, и уж тем более за огромным буковым столом в кабинете программного директора, на этаже, где обитает руководство.
      Он одет так же, как всегда, в джинсы и футболку. Разумеется, если сегодня не важное собрание с Комиссией Международной Торговли и Майку необходимо прочитать сложный доклад по программированию. В этом случае он надевает свой единственный костюм – от Хьюго Босс, только вот он носит его с кедами, которые сводят на нет эффект серьезности. Майк считает себя человеком со странностями. Те, кто с ним незнаком, могли бы принять его за вышибалу. Маленького роста, со стрижкой ежиком, коренастый – Джулия всегда дразнила его, говоря, что ему самое место в видеофильме «Футбольные увечья».
      Он любит футболки и не прочь выпить пару пива с парнями, но за всем этим скрывается блестящая творческая натура. Все, кто когда-либо работал с Майком, от него без ума; его конкуренты из других телекомпаний ненавидят его и боятся.
      Он никогда не учился в университете («Школу жизни, дружище, вот что я заканчивал. В этих колледжах одни педики, я тебе говорю»), на Лондонское Дневное Телевидение пришел курьером. Все остальное, как говорится, уже история.
      Майк Джонс знаменит своим умом, тем, что постоянно матерится, и невероятной притягательностью для женщин. Пока вы не узнаете его ближе, понять это невозможно. Шесть лет назад, на рождественской вечеринке, когда Джулия напилась в стельку и его власть подействовала на нее, как афродизиак, они переспали. С тех пор они даже не упоминали о том случае, но Майк всегда был к ней неравнодушен, и сейчас он – единственный человек, которому хочется выяснить, что же с ней творится.
      – Выкладывай, в чем проблема. Выглядишь дерьмово, работаешь спустя рукава, журналисты каждый день жалуются на твои истерики, и мне интересно, какого дьявола я до сих пор не послал тебя сама знаешь куда. Просветишь меня?
      Джулия побледнела, как привидение.
      – Ты что, серьезно? – шепотом произносит она. – Мои ребята приходят к тебе и жалуются на меня?
      – Плевать я на них хотел. Я хочу знать, что с тобой происходит. Я знаю, что ты пытаешься забеременеть и ничего не выходит.
      Джулия ошарашена, но Майк продолжает, не обращая на нее внимания:
      – Я тебя понимаю, поверь, и даже не могу вообразить, как тебе сейчас тяжело, но ты должна найти способ забывать обо всем этом дерьме, когда приходишь на работу.
      – Я думала, что у меня это получается, – Джулия уже чуть не плачет, и голос Майка становится мягче.
      – Послушай, мне кажется, тебе нужно взять отпуск.
      Она резко поднимает голову.
      – Что?
      – Ты меня слышала. На несколько месяцев, чтобы разобраться с этим дерьмом. Сходи к врачу. Ложись в оздоровительную клинику. Съезди в отпуск. Черт, ну я не знаю. Делай, что хочешь, только стань прежней Джулией, и может, вернешься на работу уже с животиком!
      Джулия в шоке застыла. Ей хочется рыдать, кричать, визжать, но она знает Майка и знает, что ничего этим не добьется. И наконец понимает, что он прав. Она выбилась из сил и чувствует себя так же отвратительно, как и выглядит.
      И внезапно перспектива взять отпуск на пару месяцев кажется ей очень даже заманчивой.
      Наконец она поднимает глаза.
      – Хорошо. Думаю, мне действительно не помешает отдых. Но как же моя новая серия программ? Что будет с «Влюбленными поневоле»? Ты собираешься подыскать кого-то на мое место?
      – Уже нашел, – торжествующе произносит Майк. – Я много слышал о ней, еще когда она работала на канале «Англия», но не думаю, что вы знакомы. Милая девочка. Ирландка. Рыжая, – он подмигивает Джулии, которая прекрасно знает, что он поклонник Джиллиан Андерсон.
      – Это Мэйв, да? – со вздохом произносит она.
      – Ни хрена себе, ты знаешь каждую собаку! – рявкает Майк. – Мэйв согласна начать в кратчайший срок, она знает о тебе, и с радостью займется программой. Твоя съемочная группа уже с ней познакомилась…
      – Она встречалась со съемочной группой? Майк, я все-таки еще здесь работаю, а ты уже рыскаешь у меня за спиной. Полагаю, мои ребята от нее без ума? Полагаю, она истерик устраивать не будет, – она почти выплевывает последние слова.
      – Джулия, расслабься. Никто у тебя за спиной не рыскает. В первый раз она появилась пару недель назад пробоваться для другого шоу, и сегодня я ей перезвонил, потому что вспомнил о «Влюбленных поневоле». Даже говорить не о чем. Твоя съемочная группа толком с ней и не виделась. Хотя Стелла с ней разговаривала, пока вы с Джонни ездили на разведку в Суиндон.
      – Мне никто ничего не говорил, – с несчастным видом произносит Джулия. – Они все меня ненавидят, да?
      – Никто ничего не сказал, потому что никто не знал, кто она такая. Они, наверное, подумали, что она моя новая цыпочка.
      Джулия вымучивает улыбку.
      – Так-то лучше, – Майк тоже улыбается. – И, к твоему сведению, твои журналисты тебя не ненавидят.
      – Спасибо, Майк. Успокоил.
      – Да они боятся тебя, как самого дьявола.
      – Ах ты свинья! – и Джулия начинает смеяться.
      Они еще немного разговаривают, потом Майк провожает ее до лифта. Теперь они обсуждают его вчерашнюю попойку. Потом стоят и слушают грохот приближающегося лифта, и тут Майк опять поворачивается к Джулии.
      – Послушай, – говорит он, неуклюже целуя ее в щеку. – Если тебе что-нибудь будет нужно, все, что угодно, – только позвони, ладно?
      – Ладно, – отвечает она с благодарной улыбкой. – Позвоню.
      Нет смысла целый день торчать в офисе. Теперь уже нет. Теперь ей уже не нужно работать над новой серией программ. Теперь это программа Мэйв. У нее даже нет сил как следует попрощаться. Вернувшись в офис, она пытается дозвониться до Марка. Не для того, что бы все объяснить – нет, только не по телефону из офиса без перегородок. Чтобы договориться встретиться в баре и все рассказать. Но его нет на месте. Она решает не оставлять сообщение по голосовой почте. Потом расскажет.
      Когда все уходят на ланч, Джулия перебирает ящики стола, чтобы взять кое-какие вещи домой. Небольшой набег на комнатку с канцелярскими товарами, и она готова.
      – Все в порядке?
      Черт. Только она собралась уходить, Джонни вернулся. Он смотрит на нее с выражением откровенного непонимания на лице, а она стоит перед ним с большой картонной коробкой в руках.
      Джулия застывает, как вкопанная.
      – Мне нужно отдохнуть, – медленно выговаривает она. – У меня только что был долгий разговор с Майком. Мы договорились, что я возьму отпуск на несколько месяцев.
      Джонни не знает, что ответить.
      – Все в порядке, Джонни. Я знаю, что обо мне в последнее время говорят, и знаю, что вела себя, как настоящая стерва, но мне необходимо, как выразился Майк, разобраться со своим дерьмом.
      Джонни поражен. Джулия медленно опускает коробку на край стола, возвращается и крепко обнимает его.
      – Без меня у вас все будет отлично, – шепчет она ему на ухо. – К тому же мое место займет восхитительная рыжеволосая красотка, – и когда она отстраняется, ей становится немного обидно, потому что, похоже, Джонни рад такой перспективе. В конце концов, оказывается, его преданность не так уж сильна.
      Хлопает дверь, и Джулия слышит, как Марк ругается в прихожей. Он ненавидит, когда за ним захлопывается дверь, боится, что дерево или дверная коробка треснет. Но у него нет выбора: когда он приносит работу домой, приходится бороться с дверью с полны ми руками папок.
      – Джулия! – кричит он с первого этажа.
      Она медленно спускается, промокая волосы полотенцем и останавливаясь на одной из нижних ступенек. Марк кладет папки на пол, выпрямляется и смотрит на нее.
      – Это правда?
      Джулия кивает.
      – Ты нормально?
      – Наверное. Полагаю, это новость дня?
      Марк корчит гримасу.
      – Если верить тому, что я слышал, тебя притащили домой в смирительной рубашке санитары в белом.
      – Издеваешься, – она в шоке.
      – Не совсем. Похоже, все думают, что у тебя нервный срыв.
      – Пошел ты, Марк. Как ты только можешь такое говорить? Боже, иногда ты черствый, как кирпич.
      – Джулия, ради бога, ты же сама спросила! Чего ты на меня набросилась? Господи, неужели мы не можем хоть один вечер провести как нормальные люди, и просто поговорить обо всем? Я знаю только то, что слышал в офисе, и весь день пытался до тебя дозвониться. Джонни сказал, что ты ушла после обеда, а твой проклятый мобильник целый день выключен.
      Джулия молчит. Она в бешенстве. Она пытается ни в чем его не винить. Но он виноват во всем.
      Она ушла из офиса после обеда, поймала такси до дома и только тогда ее накрыло. Одна, в этом огромном доме, который она ненавидела, бродила из комнаты в комнату, пытаясь разобраться в своих чувствах. Испытывала ли она облегчение? Счастье? Злость? Разочарование?
      Пустота. Вот что она чувствовала. И больше ничего. Все время только пустота.
      Она включила телевизор, чтобы не сидеть в тишине, и попала на дневное шоу о проблемных детях. Гиперактивные, непослушные, неуправляемые дети, ни одному из которых не было больше семи. Ей хотелось ударить отчаявшихся родителей. «Как вы смеете жаловаться», – в ярости подумала она. «Как вы смеете говорить хоть слово неодобрения своим детям, когда вам так посчастливилось их иметь».
      Она с отвращением выключила телевизор, схватила пальто и вышла на улицу, вздрогнув оттого, что ледяной январский воздух ударил ей в лицо. Джулия не гуляла уже целую вечность. Раньше, когда она жила одна и у нее было время, она часто гуляла.
      Она прошлась до стадиона, взбежала по бетонным ступенькам и оказалась на открытом пространстве. Лягушатник для малышей зимой пустовал, на беговой дорожке виднелись одинокие спортсмены. Было приятно оказаться на свежем воздухе. Приятно, что нос краснеет от холода, даже приятно закутывать руки в пальто, чтобы они не замерзли.
      Ей так многое нужно было обдумать, что намного проще было вообще не думать ни о чем. Она просто гуляла, забредая все дальше и дальше.
      Кроме нее на мороз отважились выйти лишь несколько хозяев со своими собаками. Она описала полный круг, потом ненадолго присела за столик в кафе, согревая руки чашкой дымящегося кофе и время от времени обмениваясь парой слов о погоде с проходящими мимо владельцами собак.
      Она как раз собиралась уходить, как в кафе вошла женщина с двумя детьми. Девочка лет трех и мальчик, которому было года полтора. Дети копошились вокруг стола. Девчушка была очаровательна. Темные волосы, большие карие глаза, ресницы невообразимой длины – ну просто куколка с чудесной улыбкой! Джулия не могла отвести от нее глаз.
      – Нет, Кэти, – отругала ее мать, когда малышка наклонилась, чтобы поднять надкусанное пирожное. – Это нельзя есть, это грязь, – она осторожно подняла пирожное и отнесла в мусорное ведро. У девочки был расстроенный вид. – Возьми, лапочка, – смягчилась мать, заглядывая в сумку. – Твой любимый. М-м-м-м, вкуснятина. Диетический рисовый кексик.
      Джулия наблюдала за ними с улыбкой, и раздраженная мамаша улыбнулась в ответ. Девочка откусила большой кусок кекса и тут же уронила его на пол, заметив, что за ней наблюдают.
      Она с важным видом повернулась к тетеньке спиной, но потом смущенно посмотрела через плечо и улыбнулась.
      – Привет, – при взгляде на ребенка сердце у Джулии растаяло. – Милое платьице.
      Кэти оглядела Джулию с ног до головы, очевидно решая, стоит ли с ней разговаривать.
      – Это нарядное платье, – наконец проговорила она. – Видишь кроликов? – она подняла юбку, хвастаясь вышивкой на подоле.
      – Прелесть, – сказала Джулия.
      Больше всего на свете ей хотелось подхватить эту малышку и унести ее домой.
      – У них есть имя?
      Девочка покачала головой.
      – А у тебя есть кролики?
      – Нет. Но когда я была маленькой, как ты, у меня были кролики.
      – И как их звали?
      – Большого белого и пушистого – Попрыгунчик, а маленького коричневого – Пучеглазик.
      Девчушка закусила губу, переваривая эту информацию, а потом подошла к Джулии на шаг ближе. – А у тебя есть дочка?
      Джулия чуть не задохнулась от боли и молча пока чала головой.
      – Почему у тебя ее нет?
      – Я… потому… – Джулия подняла глаза к небу и часто заморгала, пытаясь сдержать слезы. – Я бы очень хотела, чтобы у меня была такая маленькая девочка, как ты, и, может быть, в один прекрасный день…
      – Кэти! – вмешалась в их разговор мать.
      В одной руке у нее была сумка, а другой она держала сына.
      – Оставь бедную тетю в покое.
      – Извините, – произнесла она, делая вид, что не замечает, как Джулия плачет. – Она кого угодно с ума сведет.
      – Нет, нет, все в порядке… – но женщина поспешила к выходу, и Джулия осталась одна горевать по ребенку, которого ей не удалось зачать.
      Разве можно объяснить это Марку? Марку, который держит в себе все эмоции, как бы больно ему ни было. Он не говорит о своих чувствах. Он считает, что лучший способ пережить боль – жить с ней.
      Иногда Джулия ему завидует. Но чаще это приводит ее в ярость. Если Марк не делится своими эмоциями, она тоже не станет этого делать. Но ощущение потери и горя – слишком тяжелая ноша, которую она едва выдерживает, и единственное, на что она способна, – не заорать в приступе злости, используя любой предлог, чтобы дать выход раздражению.
      И вот сегодня, в тот день, когда Джулия ушла с работы – точнее, ее вынудили уйти, – Марк все еще стоит у лестницы, не имея понятия, что сказать и что делать. Его преследует ощущение, будто он ходит по рунному полю. Один неверный шаг, и весь мир обрушился. Он чувствует ее боль, и больше всего на свете ему хочется ее утешить. Только он не знает, как это сделать. Не знает, с чего начать.
      И боится, что, возможно, уже слишком поздно.
      – Джулия, – он протягивает руку и умоляюще смотрит на нее. – Давай не будем опять начинать все заново. Только не сегодня. Я хочу услышать, что произошло, а не ругаться из-за ерунды…
      – Это не ерунда, – огрызается Джулия, но он знает, что выигрывает этот бой, и в глубине души ей вовсе не хочется огрызаться.
      – Знаю, знаю, – утешает ее он. – Прости, я не то хотел сказать. Почему бы тебе не досушить волосы, а я пока налью бокал вина? Что ты думаешь? Хочешь, доедим карри? Я могу позвонить в ресторан и заказать. Согласна? Джулия?
      Джулия ковыряет ковер на лестнице большим пальцем ноги, потом пожимает плечами.
      – О'кей, – бормочет она тоном агрессивного шестнадцатилетнего подростка. – Но я не хочу цыпленка. Я буду рыбу.
      – Хорошо.
      Глядя, как она поднимается наверх, Марк мысленно улыбается.
      Это временное затишье, но, его талант дипломата возымел действие. На кухне он открывает бутылку вина, наливает себе бокал и тут же выпивает его, немедленно наполняя бокал снова на случай, если Джулия вдруг войдет. Он берет бутылку и еще один бокал и идет в гостиную, чтобы разжечь камин. В Хэмпстеде нет дровяных каминов, только имитация на газу, но все знают, что в доме Марка камин настоящий. Он нередко сталкивается с соседями, когда совершает грабительский набег на местный парк в поисках дров.
      Второй бокал выпит за считанные секунды. Вообще-то, он не любитель выпить, но бог свидетель, сейчас ему это необходимо. Ему нужно смягчить боль.
      Поставив бокал на стол и подняв трубку, чтобы позвонить в ресторан, Марк думает: если бы я верил в бога, я бы сейчас начал молиться.

      – О, более того, по-моему, я в него влюбилась.
      – О чем ты говоришь?
      Белла изумленно таращится на Сэм, в основном потому, что выглядит та ошеломляюще.
      Ну и что, что она на шестом месяце беременности. Ну и что, что размером с небольшого кита. Но она неотразима. Обычно, когда дело доходит до макияжа, Сэм из них троих самая ленивая. Никогда не использует ничего, кроме прозрачной крем-пудры, туши для ресниц и бледно-розового блеска для губ.
      Но сегодня Сэм накрашена почти так же ярко, как и Белла. Кожа у нее гладкая и слегка загорелая, губы пухлые и блестящие, волосы уложены так, что слегка покачиваются волной при каждом движении. Никаких широких брюк и мешковатых платьев, которым она отдавала предпочтение с начала беременности. («Да, выглядит отвратительно, зато как удобно. А вот когда я начну заглядываться с интересом на рейтузы с подтяжками, остановите меня!»). Сейчас на Сэм черные расклешенные брюки, черные туфли на высоком каблуке и обтягивающий оранжевый свитер. Она выглядит потрясающе.
      – Ты выглядишь потрясающе, – Джулия широко раскрывает рот.
      Сэм погружается в кресло и кладет руку на сердце.
      – Девочки, я серьезно. Мне кажется, я влюблена в мистера Бреннана.
      – Того консультанта по диабету?
      Гинеколог Сэм начал беспокоиться, что она так растолстела. Сэм сдала тест на переносимость глюкозы. Оказалось, что все в порядке, но, чтобы перестраховаться, она теперь каждый раз ходит к специалисту. Мистеру Бреннану.
      Если верить Сэм, мистер Бреннан не совсем в ее вкусе. Не очень высокий, у него даже есть лысина.
      («Но по крайней мере, – оправдывается Сэм, – он не зачесывает на лысину оставшиеся три волоска!»).
      Сэм называет его лапочкой и утверждает, что от его сексуального голоса моментально теряешь голову.
      Теперь перед каждым визитом к гинекологу она делает эпиляцию и надевает шикарное белье. Но, судя по всему, ей этого мало.
      – Серьезно, серьезно, я на него запала, – признается она и заливается краской, как девчонка.
      – Дорогая, это естественно, – беззаботно произносит Белла, подзывая официанта, чтобы заказать еще бутылочку минеральной воды и большой стакан молока для Сэм. – Все мои нью-йоркские подруги по уши влюблены в своих гинекологов и терапевтов. Не переживай, у тебя это пройдет.
      Сэм упрямо наклоняется вперед.
      – Мне кажется, у меня все по-другому.
      Джулия смеется.
      – Хочешь сказать, что Крис был ужасной ошибкой.
      – Мистер Бреннан и есть твой принц?
      Сэм смущается.
      – Брось! – Джулия покатывается со смеху. – Ты, серьезно?
      Сэм ерзает на стуле, потом неохотно признается, что прошлой ночью, перед утренним приемом, ей приснился эротический сон с мистером Бреннаном в главной роли, что теперь все очень серьезно и она не сможет посмотреть ему в глаза, когда явится на прием.
      – Давай подробности, подробности, – Белла прикована к месту от изумления. – Что за эротический сон? Что там было?
      – Не помню, как все получилось, но я оказалась за границей, и, по-моему, сначала это был Крис, мы легли в постель, и вдруг Крис превратился в мистера Бреннана… Дело даже не в сексе, он был так нежен и все время убаюкивал меня и… Пожалуй, все.
      – Все?
      Белла разочарована.
      – Никакого секса не было? – встревает Джулия, хотя откровенно говоря, в этот самый момент ее тоже вполне устроил бы нежный любовник.
      – Все было очень сексуально, интимно, но секса как такового не было, понятно? Но когда я сегодня вошла в кабинет, на меня нахлынуло, и я с трудом заставила себя посмотреть на него.
      – Он догадался?
      – Не думаю.
      – А тебе надо при нем снимать трусики?
      – Белла! – кричит Сэм.
      – Белла! – кричит Джулия.
      – Надо?
      Сэм откидывается назад и обмахивается, притворяясь, что ей стало жарко.
      – Слава богу, не сегодня. Клянусь, я бы умерла со стыда. Испытать оргазм во время рутинного внутреннего осмотра у гинеколога. Господи боже. Вы можете себе представить? – Они смеются, но лицо Сэм вдруг становится серьезным: – И еще он сказал, что я замечательно выгляжу.
      – Не может быть! – теперь очередь Джулии делать вид, будто она в шоке. – Он с тобой заигрывал?
      – Нет. Нет, совершенно точно, нет. А жаль, – она качает головой, потом замолкает и задумывается.
      Потом на ее лице появляется улыбка, она кокетливо принимается накручивать на палец локон волос и смотрит в пространство.
      – Вообще-то… может, и заигрывал. Как вы думаете? Может, он специально это сказал? О господи. Чувствую себя тринадцатилетней девчонкой. Он заметил, что во мне что-то изменилось, и я пробор мотала что-то невнятное, будто я сделала прическу для вчерашней вечеринки, но вечеринка оказалась скучная… В общем, заболталась и никак не могла остановиться. Я уверена, что он обо всем догадался. Сказал, какая милая прическа. Весь последний час я анализирую то, каким тоном он это сказал, как посмотрел на меня, и значит ли это, что он ко мне неравнодушен.
      – У тебя крыша поехала, – сочувственно произносит Белла.
      – Знаю, знаю, – вздыхает Сэм. – Давайте сменим тему. Только можно еще кое-что спросить? – она смотрит им обеим в глаза. – Серьезно. Как вы думаете, я ему нравлюсь?
      Когда Белла жила в Лондоне, три подруги регулярно приглашали друг друга на домашние ужины. Обычно они собирались у Джулии – ее кухня как нельзя лучше подходила для девичников. К тому же Джулия в то время единственная умела готовить: Сэм еще не открыла в себе кулинарный талант, а Белла питалась исключительно в роскошных ресторанах.
      По пути Сэм звонила Джулии по мобильному и спрашивала, что привезти. Каждый раз ей неизменно приходилось заезжать в супермаркет за булочками для горячих бутербродов, ведерком мороженого и парой пачек сигарет.
      Тем временем в холодильнике у Джулии охлаждались непременные бутылки вина, и три подружки принимались нарезать салаты, смешивать маринады, разливать соусы по мискам и хрустеть чипсами, непрерывно болтая.
      Ужинали за кухонным столом, и в зависимости от настроения они или сидели на кухне всю ночь напролет, разговаривая о жизни, вспоминая прошлое, обсуждая мужчин и строя планы, или перемещались в гостиную – иногда, чтобы посмотреть телевизор, иногда, чтобы почитать журналы, которые были стопками навалены у камина. Так они и дружили: все получалось легко и естественно. Как члены одной семьи, только без семейных неурядиц.
      Теперь их жизнь изменилась, и Джулии больше остальных не хватает тех дней.
      Сэм блаженно счастлива с Крисом и ожидает первенца. Белла живет в другом мире, в Нью-Йорке. Ее новые подруги не ходят друг к другу в гости, ведь их квартиры размером не больше обувной коробки. И на собственную кухню они заходят не чаще раза в год, ведь встречаются все время в ресторанах и барах, где сидят и перемывают косточки знакомым за салатом без сыра, без соуса и поджаренными рогаликами без масла. О, и обязательно дополнительная порция крем-сыра. Обезжиренного. Тоненький слой. Большое спасибо.
      Но Джулия… Джулия пыталась подстроить свою жизнь под Марка, и, когда у нее ничего не вышло, пустила все на самотек. Забыла, как жила раньше. С теми друзьями, которые Марку не нравились, она почти перестала видеться, а новых завести не удалось, потому что, заявила она себе, он отнимал у нее слишком много времени.
      Она внушала себе, что готова к серьезным отношениям. С Марком. Готова завести ребенка. Девять месяцев она тратила на это всю свою энергию. А теперь, когда три подруги встретились снова, пусть и в ресторане, Джулия понимает, как ей всего этого не хватало. Ее банда. Ее сестренки. Ее сердечные друзья.
      «Я скучаю по тем временам, когда была свободна».
      Эти слова проникают в ее сознание, заставляя ее подпрыгнуть от шока. Она пытается проглотить их, запив водой, и немного расслабляется. В конце концов, это всего лишь слова, они ничего не значат. Разумеется, из-за этих слов она не собирается переворачивать свою жизнь с ног на голову.
      Но задуматься стоит, ведь эта мысль возникла так отчетливо, так реально! И не хватает ей вовсе не мужчин, приключений и волнения. Ей не хватает свободы.
      Она в ловушке! Ловушка – это мои отношения с мужчиной, который мне очень нравится, думает Джулия, но мне в сто раз лучше жилось без него.
      О боже. Неужели это действительно так?
      Она встряхивает головой, отгоняя эту мысль, и моментально вызывает образ агукающего упитанного младенца. Так-то лучше, говорит она себе, но ее пульс все еще бешено бьется.
      Она окружает образ деталями, и сердцебиение замедляется. Толстый маленький ребенок, который лежит на овечьей шкуре, радостно воркует, хватает себя за пальчики ног и улыбается Джулии. Я хочу ребенка, внушает она самой себе, и поспешно добавляет: и Марка. И свою семью. Я запрещаю себе думать о свободной жизни. Отныне я буду концентрироваться только на ребенке.
      – Земля вызывает Джулию. Земля вызывает Джулию. Джулия, прием.
      Джулия поднимает глаза.
      – Боже, извините, я просто задумалась о старых добрых временах. Как мне всего этого не хватает.
      – Не хватает чего?
      Сэм обиделась.
      В конце концов, они с Джулией продолжают видеться, время от времени обедают вместе, если у Сэм назначена встреча недалеко от офиса Джулии и Джулия при этом не завалена работой.
      – Наших встреч. Втроем. Это так здорово. Я чувствую себя…
      – Как? – мягко торопит Сэм Джулию.
      Та пожимает плечами.
      – Вы подумаете, что я сумасшедшая, – она смотрит сначала на одну подругу, потом на другую, – но с вами я чувствую себя цельным человеком.
      – То есть обычно ты не чувствуешь себя цельным человеком?
      Белла украдкой смотрит на Сэм, и они обмениваются встревоженными взглядами, но Джулия ничего не замечает.
      Джулия поводит плечами.
      – Тебе не кажется, – осторожно произносит Сэм, – что, возможно, ты пытаешься завести ребенка, чтобы заполнить эту пустоту? Что иначе тебе никогда не стать цельным человеком?
      – О чем ты говоришь?
      Сэм откидывается на стуле и вспоминает прежнюю Джулию. Жизнерадостную Джулию, и такую, какой она была в более спокойные времена. Но она помнит и другое – как Джулия звонила ей и плакала, потому что ей было одиноко, как она исчезала на несколько дней, запираясь дома и упиваясь жалостью к себе и депрессией.
      Немногие видели Джулию такой. На работе она могла быть жесткой и неспособной на компромисс, но в то же время была очень уязвимым и мягким человеком. И Сэм отчетливо помнит, что Джулия всегда говорила, как хочет найти свою вторую половинку.
      Сэм всегда верила, что каждый человек может влюбиться не один раз, но Джулия никогда не соглашалась. Джулии казалось, что где-то в мире есть мужчина, который сможет стать ее вторым «я». Даже тогда Сэм хотелось сказать ей, что она ошибается. Нельзя всю жизнь ждать единственного возлюбленного, на этом пути – одни разочарования. Но для такого раз говора не возникало подходящего случая.
      – Помнишь, ты говорила, что хочешь найти свою вторую половинку?
      Джулия кивает.
      – Я никогда в это не верила, ты же знаешь. Если ты будешь ждать, что другие помогут тебе стать цельным человеком, ты никогда не обретешь счастья.
      – Но я была счастлива, – протестует Джулия. – Я была счастлива с Марком. Мы и сейчас счастливы.
      – Но это не истинное счастье, – вмешивается Белла. – Я согласна с Сэм. Марк очень милый парень, но он не сумел заполнить пустоту в твоей душе, и, думаю, ребенок тоже не сумеет, – она продолжает говорить, не обращая внимания на то, что в глазах Джулии застыла боль.
      Белла накрывает ладонь Джулии своей ладонью.
      – Мы любим тебя, Джулия, но бог свидетель, если существует хоть один шанс, что, решив завести ребенка, ты совершаешь чудовищную ошибку, тебе нельзя этого делать.
      После долгого молчания Джулия начинает смеяться.
      – Какой к черту ребенок? – восклицает она. – В данный момент мне кажется, что этот ребенок вообще никогда не появится, поэтому и переживать-то не чего!
      Сэм уходит первой. Раньше она была более энергичной, но в последнее время приобрела привычку дремать после обеда, и, вытерпев пятнадцать минут зевков, подруги намекают, что она должна идти.
      Джулия и Белла остаются. У Беллы отпуск, и у Джулии, можно сказать, тоже. Она скучает по тому времени, когда постоянно была занята, кому-то нужна, но об офисе даже и не вспоминает. Почти.
      Время от времени ей звонит Джонни поделиться офисными сплетнями. Это мило, но больше ее не касается. Судя по всему, Мэйв пользуется большой популярностью, и ходят слухи, что Майк Джонс за ней приударяет, хотя Мэйв – нелегкая добыча во всех смыслах этого слова.
      Официант приносит еще капучино, и Белла тянется к сумке.
      – Послушай, – произносит она, доставая какую-то распечатку. – Наверное, не следует давать тебе это, но какого черта. Одна знакомая девушка с Манхэттена пыталась забеременеть целый год, и безрезультатно. В конце концов, она залезла в Интернет, стала смотреть всякую информацию по бесплодию, и на одном языческом сайте нашла ритуал…
      Сердце Джулии бешено бьется, и она выговаривает изумленным и немного испуганным шепотом:
      – Заклятие от бесплодия?
      – Что-то вроде того. Наверное. Но по-моему, правильно называть это ритуалом. Короче, через месяц после этого она забеременела, и я спросила, может ли она поделиться этим заклятием… то есть ритуалом, и привезла его с собой. Хоть и не была уверена, показывать тебе его или нет. Черт, я даже не знаю, сработает ли оно, потому что мне кажется, это могло быть про сто счастливое совпадение…
      – Белла, я тебя обожаю! – кричит Джулия, хватает листок и обнимает подругу. – Думаю, ты только что изменила всю мою жизнь!
      Они прочитали ритуал вместе. Все «ингредиенты» легко было найти. Естественно, Джулии хочется проделать все немедленно. Белла планировала пройтись по магазинам на Вест-Энде, но ей так любопытно увидеть колдовство в действии, что она соглашается присутствовать в качестве моральной поддержки.
      – Но ты уверена, что это не помешает заклятию? То есть ритуалу! То, что я тоже буду рядом?
      – Нет, если твои, намерения совпадают с моими, – произнесла Джулия, и улыбнулась до самых ушей – возможно, это была первая искренняя улыбка за многие месяцы.
      – Мне ребенок не нужен, спасибо большое, – в ужасе произносит Белла, а Джулия смеется.
      – Дурочка. Ты должна увидеть меня с ребенком, и все будет о'кей. Думаешь, заклятие сработает, ведь сегодня не полнолуние?
      – А почему обязательно должно быть полнолуние?
      – Смотри, тут говорится: «Предпочтительно проводить ритуал в полнолуние».
      – Если бы я ответила «нет», ты бы стала ждать до следующей полной луны?
      – Нет.
      – Ну тогда зачем вообще спрашивать? – Белла подталкивает Джулию в бок.
      Та поднимает брови, но все еще улыбается.
      Они едут домой через Ковент Гарден. Не самый прямой маршрут, но это единственное место, где можно достать все составляющие зелья. Они находят именно то, что нужно. Впервые в жизни Джулия благодарит бога за то, что есть эзотерические магазинчики, которые раньше казались ей совершенно бесполезными. Обычно она редко захаживает в такие места и ее тошнит от запаха ароматических палочек, но она крепко сжимает в руке список покупок. В супермаркете та кие чудеса не продаются.
      Составляющие:
      Две белые свечи (одна для Бога, вторая для Богини. Или свечи для тех божественных сил, которым вы поклоняетесь).
      Одна пурпурная свеча (для медитации).
      Одна зеленая свеча (для плодородия).
      Один маленький мешочек на веревке (сделанный своими руками или купленный в магазине).
      Травы (мак, полынь, корень эхинацеи для усиления заклятия. Используйте любые травы, символизирующие плодородие).
      Ступка и пестик.
      Один кристалл розового кварца.
      Один кристалл аметиста.
      Предпочтительно проводить ритуал в полнолуние.
      «Для начала обозначьте ритуальное пространство с помощью свечей, приготовьте травы, пестик и ступку и другие предметы, перечисленные выше, затем замкните круг».
      Джулия смотрит на Беллу – они уже вернулись домой и устроились на диванах в гостиной Джулии.
      – Как ты думаешь, что это значит – «замкните круг»?
      – Наверное, нужно положить свечи, травы и все остальное в кружок.
      – Может быть. А может, надо встать в середине комнаты и обрисовать себя воображаемым кольцом?
      – Не знаю. Но можно сделать и то, и другое, чтобы подстраховаться.
      Они отодвигают кофейный столик и торжественно раскладывают составляющие в круг в середине комнаты. Становятся в круг спина к спине, переодевшись в белое – Джулии кажется, что белый цвет – символ чистоты – сможет настроить их на нужный лад и, кто знает, может, даже благотворно повлияет на заклятие. То есть на ритуал.
      Только вот у Джулии оказались лишь одни белые брюки и поэтому Белле пришлось обернуться простыней на манер тоги, перекинув ее через плечо.
      – Дерьмо, – Джулия выходит из круга. – Мне тоже нужно завернуться в простыню.
      – Что?
      – Ты выглядишь более… по-язычески, но это же не для тебя заклятие. Подожди здесь. Сейчас переоденусь.
      – По желанию: вырежьте луны плодородия на зеленой свече, – читает Белла, слегка прищуриваясь, так как листочек с заклятиями лежит за границей круга, и ей приходиться тянуться, чтобы разглядеть, что там написано.
      К тому же Джулия решила погасить электрический свет, а при свечах разобрать написанное нелегко.
      – Что это еще за луны плодородия, будь они неладны? – Белла снова прищуривается. – Ой, извини. Руны.
      – О, – смеется Джулия. – Ну давай. Вырезай.
      – Что? – Белла меняется в лице. – С чего ты взяла, что я знаю руну плодородия?
      Джулия стонет.
      – Может, позвонишь своей подруге и спросишь?
      – У меня нет ее номера с собой. Слушай, не переживай, тут же написано: по желанию, наверное, сработает и без рун.
      Джулия не уверена. Внезапно у нее загораются глаза.
      – Придумала! Давай вырежем на свече эрегированный пенис!
      Белла прыскает со смеху, но потом понимает, что Джулия говорит серьезно.
      – Я не шучу, – не унимается Джулия. – Помнишь ту огромную известковую статую с мощным стояком?
      Белла пристально смотрит на нее:
      – Ты. О. Чем. Это.
      – Ну ты понимаешь. Гигант Серн Аббас. Из Дорсета. Здоровая статуя мужика, символ плодородия. Разве можно придумать лучший символ плодородия, чем эрегированный пенис?
      – А как же сперматозоид? – предлагает Белла, подняв бровь.
      – Белла, знаешь, какой из меня художник? Если я попытаюсь изобразить сперматозоид на зеленой свече, Высшие Силы подумают, что это головастик, и в результате нашлют на мой садик полчища лягушек!
      – А почему ты думаешь, что эрегированный пенис у тебя получится лучше?
      – Потому что когда-то мне было пятнадцать, и я до сих пор помню, как это делается!
      Джулия вырезала пенис, поставила свечу на место, и они снова встали в центр круга спиной к спине.
      – Я так не могу, – Белла выпрыгивает из круга и скрещивает руки. – Что, если заклятие подействует? Я не хочу забеременеть. Давай я буду стоять за пределами круга и говорить тебе, что делать.
      Джулии приходится смириться – действительно, кто знает, что может произойти. Белла выходит из круга и начинает ритуал.
      – Зажгите свечу Бога. Произнесите: «Я взываю к Богу, Повелителю, Отцу, Дарующему Жизнь. Я прошу тебя охранять этот круг и меня, стоящих в этом круге, и защищать меня от порчи».
      – Ты хочешь сказать «стоящую»? – шепчет Джулия.
      – Что?
      – «Меня, стоящую»?.. А не «меня, стоящих»?
      – Так тут написано. Я в этой тарабарщине ничего не смыслю. Ш-ш-ш. Делай, как говорят.
      – Теперь зажгите свечу Богини. Произнесите: «Я взываю к Богине, Повелительнице, Матери, Дарующей жизнь. Я прошу тебя охранять этот круг и меня, стоящих в этом круге, и защищать меня от порчи».
      – Теперь произнесите: «Я взываю к силам природы, самой Жизни. Я прошу вас охранять этот круг и меня, стоящих в этом круге, и защищать меня от порчи».
      – Зажгите пурпурную свечу, – мрачно проговаривает Белла, потом вдруг кричит: – Нет! Не зеленую. Пурпурную.
      – Дерьмо, – ругается Джулия себе под нос. – Ни черта не видно. Зажги еще свечей в комнате.
      – Нет. Не разрушай атмосферу. «Сядьте на пол и начните медитацию, повторяя мантру: «Очисти мое тело, очисти мой дух, очисти мой разум». Примерно десять минут.
      Через двадцать минут Джулия шипит на Беллу, которая полностью расслабилась и теперь думает, что трансцендентная медитация – не такая уж плохая штука.
      – Извини. «Зажгите зеленую свечу. Положите мешочек и кристаллы перед зеленой свечой. Возьмите одну разновидность травы, истолчите ее в ступке пестиком, вызывая плодородные мысли».
      – Что еще за плодородные мысли? – в панике произносит Джулия.
      – Сейчас, сейчас. «Представьте, что вы беременны и держите в руках новорожденного. Когда разотрете все травы, положите их в мешочек и произнесите: «Ребенок вырастет внутри меня, как Бог внутри Богини».
      Джулия с серьезным видом растирает травы в мраморной ступке и вызывает в мыслях ребенка и свой растущий живот. В душе раскрывается бутон любви, заполняя все ее существо.
      – Когда все травы оказались в мешочке, – протягивает Белла, увидев, что Джулия готова, – возьмите камни, положите их перед собой и представьте, что в них вливается прекрасный зеленый свет, заставляя сиять изнутри. Когда вы почувствуете, что готовы, положите их в мешочек и опять произнесите: «Ребенок вырастет внутри меня, как Бог внутри Богини.
      – И, наконец, плотно завяжите мешочек и постоянно носите его с собой, а когда будете исполнять «танец младенца», положите его на живот.
      Джулия замирает и встревожено смотрит на Беллу.
      – Танец младенца? Что еще за танец младенца, черт возьми?
      – Наверное, сексуальный танец, вроде танца живота. Вот так, – Белла принимает как можно более серьезный вид и исполняет танец живота, описывая круг и осторожно придерживая простыню, чтобы она не упала и чтобы не запутаться. – У тебя есть какая-нибудь музыка?
      Через несколько минут Джулия возвращается в круг и забывается в танце под группу «Эйр» – единственный диск в ее коллекции, отдаленно напоминающий спиритическую музыку. Она закидывает голову, закрывает глаза и обольстительно покачивается. Ей нравится это ощущение свободы, безграничности. Белла проскальзывает внутрь круга, виляя бедрами и руками.
 
      – Хм-м, – Марк покашливает и ставит портфель на пол рядом с дверью. – Вы, конечно, извините, но какого черта здесь происходит?

      – Мне все равно, – вздыхает Марк. – Мне кажется, это нелепо, но злюсь ли я? Нет. Думаю ли я, что это сработает? Нет. Кажется ли мне, что ты выжила из ума? – он смотрит на Джулию и решает оставить вопрос без ответа.
      Джулия сидит на другом диване, все еще задрапированная в простыню. Оплывшие свечи и травы свалены в кучу в углу комнаты, кофейный столик вернулся на место, прежде чем Марк окончательно не взбесился.
      Белла улизнула в отель.
      – Ты же все время говоришь, что я должна что-то предпринять, – надувается Джулия.
      – Да. Но я имел в виду специалиста по лечению бесплодия. Но никак не танцы в полуголом виде и какой-то идиотский ритуал, который ты вычитала в Интернете.
      – С чего ты взял, что он идиотский?
      – Джулия. Это бред.
      – Но знакомая Беллы забеременела с помощью этого ритуала, а до этого не могла забеременеть целую вечность.
      Марк с отвращением фыркает.
      – А что ты мне предлагаешь? – умоляюще произносит Джулия. – Единственная причина, почему я до сих пор не обратилась к специалисту по бесплодию, так это то, что я не хочу расстраивать тебя.
      – Расстраивать меня? Какого черта я должен быть расстроен? – и медленно до него доходит. – Ты что, серьезно думаешь, что я в этом виноват? Думаешь, что проблема во мне? Если бы не я, ты бы уже много месяцев назад забеременела? Боже мой! Это невероятно. С какой стати ты вообразила, что ты не виновата в равной степени? Откуда ты знаешь, что проблема не в тебе?
      – Потому что я уже была беременна, – выплевывает Джулия. – Вот почему. Потому что, когда мне было двадцать два года, я делала аборт. Вот почему. Теперь ты в курсе. Мне нет нужды ходить к каким-то долбаным специалистам по бесплодию, потому что я знаю – со мной все в порядке.
      После долгого молчания Марк наконец поднимает глаза, полные слез, и смотрит на нее.
      – Ах ты сука, – он произносит это почти шепотом.
      – О боже, извини, – Джулия понимает, что зашла слишком далеко.
      Она протягивает руки, но он отталкивает ее.
      – Ты долбаная сука, – повторяет он. – Теперь я понимаю, почему наши отношения превратились в такое дерьмо. Теперь я знаю, почему мы больше не разговариваем, а только собачимся. Ты обвиняешь меня. Думаешь, что ты – идеальная, а я нет, и ненавидишь меня за это, так?
      – Нет… – она спотыкается. – Не думаю, я не хотела, чтобы ты узнал. Думала, может быть со временем ты сам догадаешься.
      – Я только одно знаю точно, – говорит Марк и берет пальто. – Что у тебя еще хватило наглости обвинять меня. Десять лет назад ты сделала аборт. И что с того? Скорее всего после этого ты и стала бесплодной. – Он надевает пальто, а Джулия в ужасе наблюдает за ним.
      – Куда ты?
      – Подальше отсюда.
      Он поворачивается и с треском захлопывает за собой входную дверь.
      Проклятье. Проклятье. Что же она натворила? Джулия нервно меряет шагами гостиную. Звонит Сэм, отчаянно желая поговорить, но у той включен автоответчик. Она звонит на мобильник Беллы, который та взяла напрокат на время отпуска, но, похоже, на линии неполадки.
      Джулия наливает себе бокал вина и с изумлением замечает, что у нее трясутся руки. Что она натворила? Что она натворила?
      Неужели уже слишком поздно?
      Она не нарочно все это сказала. А может, нарочно. Ей необходимо было это сказать, хоть она и боялась, что это конец, что она потеряет своего мужчину, свою жизнь за прошедшие четыре года.
      Скороварка. Иначе это назвать нельзя. Она пыхтела, как скороварка, медленно накапливая пар, пытаясь не взорваться от гнева и обиды, а теперь она в ужасе. Но при этом очень довольна.
      Слава богу, что больше не нужно ничего скрывать. Разумеется, она сможет все исправить. Разумеется, позже, вечером, Марк вернется. Он все еще будет обижен, его гордость будет уязвлена, но она поцелует его, и равновесие будет восстановлено.
      Она звонит Марку. Снова и снова. Его мобильник отключен, но она слишком взвинчена и может лишь сидеть перед телефоном и раз за разом нажимать на кнопку повторного набора. О боже. Что же она наделала? Чем больше времени проходит, тем хуже она себя чувствует.
      Часы тянутся, как улитки. Восемь часов. Девять. Десять, В одиннадцать она немного расслабляется, потому что куда он мог еще пойти, как не в паб? А пабы закрываются в одиннадцать, значит, скоро он придет домой.
      В полдвенадцатого она начинает рыдать, и на этот раз, наконец, дозванивается Белле в отель.
      – Где тебя носило, ради всего святого? – выпаливает она, давясь слезами.
      – Джулия? Это ты? Что произошло?
      – По-моему, Марк меня бросил, – произнесенные вслух, эти слова кажутся ей реальными.
      Очень реальными. Джулия заливается слезами.
      – Я сейчас приеду, – говорит Белла, но Джулия останавливает ее.
      – Нет. Нет. Не надо тебе приезжать, – в глубине души Белла испытывает облегчение: она живет далеко, и у нее нет никакого желания тащиться на другой конец города второй раз за день.
      Джулия все рассказывает Белле, умирая от смущения, что Марк застал их в простынях, исполняющими танец младенца.
      – Да, – комментирует Белла. – И где он может быть, твои предположения?
      – Понятия не имею, – хнычет Джулия. – Вообще не надо было ничего говорить. Лучше бы этого дня вообще никогда не было.
      – Знаешь, что тебе нужно? Тебе нужно отдохнуть.
      – Этим летом мы собираемся на Майорку. То есть собирались. До того, как он ушел, – раздается новая серия всхлипываний, и Белла терпеливо ждет, когда рыдания прекратятся.
      – Я не имею в виду вас с Марком. Я говорю о тебе. Почему бы тебе не поехать со мной в Нью-Йорк? Только что позвонили из офиса, мне необходимо вернуться. Срочно. Мне забронировали билет на завтрашний самолет. Наверняка там остались еще места.
      – Нью-Йорк? – слезы у Джулии сразу высохли. – Нью-Йорк? – предложение заманчивое, и Белла чувствует, что Джулия заглотила наживку.
      Пусть она не так голодна, но, по крайней мере, она заинтересовалась. Это уже кое-что.
      – Можешь позвонить прямо сейчас и забронировать билет, и не надо будет тратиться на отели, потому что я буду рада приютить тебя на своем диванчике. Мы потрясающе проведем время, и, бог свидетель, тебе нужно отдохнуть…
      – А как же Марк?
      – Что Марк? Вы оба несчастны, наговорили друг другу кучу гадостей, и самое лучшее для вас обоих сейчас – немного отстраниться. Поговоришь с ним, когда он придет домой, скажешь, что делаешь это, чтобы спасти ваши отношения, Потом уедешь и повеселишься как следует. Господи, Джулия. Когда ты в последний раз веселилась?
      – Не могу. Звучит потрясающе, но я не могу так взять и уехать. У меня куча дел…
      – Каких дел?
      Джулия вздыхает.
      – О'кей, дел не так уж много, но половина моих шмоток в стирке, и мне нечего надеть…
      – Ради бога, Джулия. Нью-Йорк – мировая столица шоппинга. Там все дешево и легко. Положи в чемодан чистое белье и поехали. Все остальное купишь на месте.
      – Я уже сто лет не была в Нью-Йорке, – мечтательно произносит Джулия.
      – Вот именно. Значит, ты едешь. Сейчас я положу трубку и позвоню в офис, чтобы они и тебе забронировали билет. Потом перезвоню.
      Джулия ошеломлена и не в силах ничего делать, но через полчаса, когда Белла перезванивает, у нее вдруг появляется куча энергии и, отодвинув подальше тревожные мысли о Марке, она начинает собирать вещи.
      Все мысли улетучиваются. Она вихрем носится по огромному дому, сортирует белое и цветное белье, гладит свитеры, забыв о времени, забыв о том, что Марка до сих пор нет дома. Боже, что это за странное ощущение в животе?
      Это точно не ребенок. Не может быть, ведь у нее только что начались месячные, тогда что же это? Неужели… предвкушение? Она аккуратно складывает свитеры, запихивает в чемодан туфли и с изумлением осознает, что на лице ее играет улыбка.
      Она прерывается, лишь чтобы поставить чайник и приготовить кофе, потому что в голове у нее все перемешалось, а глаза уже слипаются. Кофе помогает ей не заснуть, и, наконец, когда чемодан собран, она без сил падает на диван.
      И тут в замке поворачивается ключ.
      Джулия оборачивается и смотрит на часы. Шесть пятнадцать утра. Марк заходит в комнату, садится на диван к ней лицом, стараясь не смотреть ей в глаза. Она не произносит ни слова.
      Он выглядит кошмарно. Джулия делает вывод, что он сильно пьян. Костюм помялся, галстук болтается, волосы торчат во все стороны.
      Еще недавно Джулия потребовала бы объяснений: где он был, с кем. Но ночка выдалась длинная, она чувствует огромное облегчение, что он опять дома, и решает не подвергать его допросу.
      – Ты уезжаешь? – наконец шепчет он, и Джулия тает: он увидел чемодан в прихожей и, очевидно, предположил, что она от него уходит.
      – Нет, – отвечает она. – Не совсем. Ну, вроде того. – Марк недоуменно смотрит на нее. – Прости за то, что я тебе наговорила. Прости за все. Знаю, в последнее время мы были несчастны, и я была ужасной занудой. Я понимаю, как тебе было тяжело перенести все это – неудачи, то, что у меня не получалось забеременеть, и я на этом помешалась. Но в данный момент единственное, в чем я на самом деле уверена, что мне необходима свобода. И мне кажется, если ты исчез непонятно куда до… – она смотрит на часы, – …пятнадцати минут седьмого, тебе она тоже необходима. Я не бросаю тебя, но я решила сделать перерыв, уехать в Нью-Йорк и пожить немного у Беллы. Мне нужно какое-то время побыть в одиночестве, подумать о своей жизни, о нашей совместной жизни, нужно постараться и… не знаю… Боже, это звучит так глупо, но мне нужно снова обрести себя. Вот что я сейчас чувствую.
      – Неужели ты действительно так несчастна? – спрашивает он.
      Джулия на минутку задумывается, не зная, что ответить. Она могла бы солгать, сказать, что на самом деле у нее все в порядке, что все не так уж плохо и что все рассосется, но ей уже до смерти надоело врать.
      – Да, – говорит она. – И ты тоже. Не уверена, может, это из-за того, что у нас не выходит с ребенком, а может, потому что у нас с тобой ничего не получается. Потому что наши отношения катятся к чертям, или из-за меня, но я точно знаю, что, пока я здесь и мы продолжаем жить обычной жизнью, мы никогда не поймем, в чем проблема.
      – Значит, ты скоро уезжаешь?
      Джулия кивает.
      – Давай я приготовлю кофе, – она бросается на кухню, но вдруг ловит взгляд Марка и оказывается у него в объятьях.
      Марк прижимает Джулию к себе, и она обнимает его в ответ, не в силах оторваться, как если бы от этого зависели их жизни. Они в шоке от переполняющих их переживаний, и изо всех сил пытаются отогнать мысль о том, что такие объятия могут означать только одно.
      Расставание.
      Марк настаивает на том, чтобы отвезти ее в аэропорт и, хотя она собиралась поехать на такси вместе с Беллой, она понимает, что после этой ночи нужно побыть наедине с любимым. И хоть это и не разрыв, а только отпуск, они делают вид, что все нормально, – и это действует утешающе.
      По дороге они почти не разговаривают, к тому же Джулия мало спала ночью, и теперь еле ворочает языком от усталости.
      – Раньше я постоянно недосыпала, – зевает она. – Почему сейчас у меня такое ощущение, будто меня ударили отбойным молотком?
      – Так всегда бывает в тридцать три года, – отвечает Марк.
      Он чувствует себя не так паршиво, и рад, что ему так и не пришлось объяснять, где он был.
      – Помню, как мы ходили по клубам, – вспоминает Джулия. – До полуночи не выходили из дома, и возвращались в десять утра, и чаще всего я даже не ложилась спать. И чувствовала себя нормально.
      – И ты умудрялась не спать и танцевать всю ночь напролет без помощи всяких… м-м-м… запрещенных средств?
      – О да, – она улыбается, будто припоминая что-то забавное. – А они бы не помешали.
      Чтобы заполнить тишину, Марк включает радио. Джулия выглядывает в окно и думает о последней поездке в Нью-Йорк. Ее захлестывает волна воспоминаний, и она чувствует, что не может сдержать улыбку.
      Ей было двадцать три года. Боже. Почти десять лет назад. Как летит время! Она работала над документальным фильмом о женщинах-частных детективах, которые в основном занимались тем, что подлавливали мужей, изменяющих своим женам. Раньше она никогда не была в Америке. Майк послал ее в Нью-Йорк в паре с другой журналисткой по имени Кэролайн.
      Она побывала на неделе У.Х. Смита, а страницы путеводителя по Нью-Йорку были замусолены и за гнуты уголками еще до того, как она сошла с трапа самолета в аэропорту Джона Кеннеди. Она отметила карандашом все места, которые хотела бы посетить, все бары, музеи, в которые ей отчаянно хотелось попасть.
      Был конец ноября. Как только они прилетели, в глаза ударило ослепительно яркое, жестокое солнце, по лицу стегнул ледяной ветер. Джулия запахнула пальто покрепче, а Кэролайн задрожала и пожаловалась, что их первой остановкой будет супермаркет, отдел шерстяного белья.
      Все вокруг казалось таким захватывающим – а они ведь еще даже не вышли из аэропорта. Такси на самом деле оказались ярко-желтого цвета, таксисты – такими же грубиянами, как всегда показывали в кино. Пробки были кошмарные. Мустафа (так звали таксиста) получал огромное удовольствие, резко выжимая педаль газа, подъезжая к впереди идущей машине чуть ли не на расстояние ладони и с визгом нажимая на тормоз.
      Кэролайн и Джулия сидели сзади, борясь с тошнотой, умоляя бога, чтобы эта поездочка поскорее закончилась. Они были слишком по-британски вежливы, чтобы жаловаться.
      Проезжая по Лексингтону и Гарлему, девушки не произнесли ни слова, прижавшись носами к стеклу и пожирая взглядом пожарные выходы, банды подростков, сидящих на ступеньках, грязные улицы.
      – Не могу поверить, что мы здесь, – с улыбкой выговорила Кэролайн, оглянувшись на Джулию всего на мгновение, чтобы ничего не упустить из виду. – У меня такое ощущение, будто мы вот-вот увидим Микки-Мауса!
      Миновав восьмидесятые и девяностые улицы, они продолжали ехать по направлению к центру. Вид за окном стал меняться. Вот они и в Грэмерси – им забронировали номер в отеле «Грэмерси Парк».
      – По-моему, я влюбилась в Нью-Йорк, – Кэролайн плюхнулась на кровать и мечтательно вздохнула. – Никогда в жизни не видела столько потрясных мужиков!
      – Бог с ними, с мужиками. Я могу влюбиться в сам Нью-Йорк. Невероятный город.
      Работа оказалась не из легких. Съемки еще не начались, они лишь проводили разведку. Нужно было убедиться, что они выбрали подходящих героинь. Большую часть дня они висели на телефоне или шпионили за частными детективами, чтобы получить реальное представление об этой работе.
      В субботу они отправились в Центральный Парк, взяли напрокат коньки и, спотыкаясь, катались на катке Уоллман. Потом покатались на повозке с лошадьми вокруг парка и выпили горячего шоколада в холле отеля «Плаза».
      В течение следующей недели они побывали в «Эмпайр Стейт Билдинг», музее Гуггенхайма, Музее Современного Искусства и взобрались на статую Свободы.
      По вечерам они ездили в центр. Бродили по Сохо, сидели на скамеечках на Грин-стрит и Принс-стрит, глазели на прохожих, а потом шли в бар и наслаждались теплой, дружелюбной аурой Нью-Йорка.
      Или оправлялись в Гринвич-Виллидж, в богемные кофейни, где до поздней ночи потягивали капучино, болтали с посетителями за соседними столиками и заканчивали вечер в барах, клубах, с людьми, которых видели впервые, но которые казались им друзьями на всю жизнь.
      В кино они ходили как можно чаще – чтобы вернуться домой и невозмутимо заявить, что видели уже все новые фильмы.
      «О, "Молчание ягнят"? Вы разве еще не смотрели? Боже, я видела этот фильм несколько месяцев назад. Хотите сказать, у нас премьера только через четыре месяца? Ну ничего, стоит подождать. Фильм потрясающий».
      И естественно, обе завели романы. Никакого секса, по крайней мере, не для Джулии, – недавние постеры, предупреждающие об угрозе ВИЧ и СПИДа, все еще стояли у нее перед глазами, и почему-то ей казалось, что в Англии она в безопасности, а вот в Америке болезни подстерегают на каждом шагу. Но она чудесно провела время с широкоплечими парнями с толстыми шеями и еще более толстыми кошельками.
      Джулию переполняли впечатления, а ведь ока увидела Манхэттен лишь одним глазком. Она жила в Нью-Йорке две недели как обычная туристка, делала то, что обычно делают туристы, и провела самые потрясающие дни в своей жизни. А теперь она будет жить с Беллой! В квартире! В центре! Теперь у нее есть шанс увидеть Нью-Йорк глазами ныо-йоркцев, и знаете что? Она сгорает от нетерпения.
      «И почему только я раньше не додумалась поехать?» – думает она, широко улыбаясь, когда они приезжают в аэропорт. «Почему я так долго ждала?».

      Джулия открывает глаза и нащупывает часы. 3.02 ночи. То есть восемь утра в Англии. Именно в это время она обычно встает.
      Четырех часов сна явно недостаточно. Она забирается обратно под одеяла и пытается опять уснуть. Через сорок минут, поняв, что волнение так и не дает уснуть, она откидывает одеяла и пробирается на крошечную кухню.
      Сказав, что живет в квартире размером с обувную коробку, Белла говорила серьезно. Ее апартаменты состоят из двух крошечных комнатушек, одна из которых – гостиная – совмещена с кухней, а другая – спальня в форме буквы L – с лилипутской ванной.
      – Но ты только посмотри, какой вид, – сказала Белла прошлой ночью, провожая Джулию к окну. – Правда, невероятно?
      Джулия согласилась, глядя на Манхэттен с высоты тридцать пятого этажа. Но она не совсем понимала, как высоко ценится на Манхэттене прекрасный вид.
      – Некоторые мои знакомые снимают квартиры в два раза меньше этой и в два раза дороже, – призналась Белла. – Все из-за шикарного вида.
      Джулия открывает дверцы буфета Беллы в поисках кофе или чего-нибудь съестного, и в ошеломлении видит пустоту. Там нет абсолютно ничего. Джулия привыкла, что Марк всегда забивает кухонный шкаф до отказа, чтобы быть готовым ко всему.
      Цыпленок по-мароккански с кедровыми орешками и толчеными зернами кардамона? Пожалуйста. Кедровые орешки во втором шкафчике справа, зерна кардамона и другие специи в кладовке. Ступка и пестик – на столе, рядом с тостером.
      Суши домашнего приготовления? Коричневый рис в кладовой (под шафраном, тмином и семенами кориандра), длиннозерный – в третьем шкафчике справа, крабовые палочки в морозильнике, васаби в дверце холодильника. Бамбуковые салфетки скрываются где-то на дне нижнего ящика, а в ящике для овощей всегда, в любое время дня и ночи найдется авокадо.
      Но Белла, кажется, не только понятия не имеет, что такое ступка и пестик. У нее нет даже самого необходимого. Консервированных помидоров на всякий пожарный. Даже баночки со смешанными приправами пятилетней давности. Даже овсяных хлопьев. Наконец Джулии удается откопать завалявшуюся банку тунца, срок годности у которого прошел четыре месяца назад, и за этой банкой – слава всевышнему! – жестянку кофе.
      Но у Беллы нет чайника.
      К тому времени Джулия уже впадает в отчаяние и, отыскав кастрюлю и наполнив ее водой, ставит на огонь. Она находит чашку без блюдца, которая валяется под раковиной, и чуть не начинает рыдать, когда понимает, что кофе нерастворимый.
      Она принимается искать снова, заглядывая в каждый шкафчик, но чувствует, что ситуация провальная. Может, ей удастся выудить гранулы из чашки, а по том можно будет и кофе попить? В конце концов ей удается найти чайную ложку.
      Кофе омерзительный. Серого цвета (молоко в холодильнике внушает подозрения, но Джулии уже до лампочки), на поверхности плавают черные кофейные зернышки. В других обстоятельствах пить такое она бы не стала. Но сейчас, поморщившись, пьет, и подходит к большому окну с видом, улыбаясь шпилям здания Крайслера и Эмпайр Стейт Билдинг.
      Боже. Воспоминания.
      Она обдумывает, не убрать ли постель, а потом, свернувшись клубочком на диване, посмотреть телевизор, но вместо этого забирается под одеяла с тошнотворной чашкой кофе, делает потише и принимается переключать каналы.
      – Что ты делаешь? – пошатываясь и моргая, Белла вваливается в гостиную.
      На ней короткое кимоно сиреневого цвета, и Джулия улыбается, увидев, как безупречно она выглядит даже в четыре утра.
      – Не могу спать. Слишком взбудоражена. Я тебя разбудила? Извини, что так грохотала?
      – Не-а. Не беспокойся, ты не виновата. Стены как будто из бумаги сделаны, – она зевает и потягивается, потом замирает как вкопанная. – Джулия, что это за хреновину ты пьешь?
      – Кофе.
      Белла осторожными шажками приближается к кофейной чашке, наклоняется и нюхает.
      – Это не кофе. Это собачья моча.
      – Знаю, – Джулия с несчастным видом косится на свою чашку с уже остывшим варевом. – И на вкус так же отвратительно, как и на вид.
      – Душа моя, если бы на вкус это было так же отвратительно, ты бы в жизни не сделала ни глоточка. Какого черта ты не достала перколятор? У меня даже есть фильтры.
      – Последний раз я слышала слово «перколятор» в 1976 году, – смеется Джулия, чувствуя себя идиоткой.
      Белла пальцем показывает на большую кофеварку со стеклянным чайничком для кофе в комплекте, которая стоит на самом видном месте, прямо посреди кухонного стола.
      – А ты думала, это что такое? – Белла качает головой, достает фильтры и наполняет кувшин водой. – Нарезанная печенка?
      Джулия смеется:
      – Извини. Кстати, чем ты питаешься, когда бываешь дома? Твой кухонный шкаф – это просто позор. У Марка случился бы сердечный приступ.
      – Марк, конечно, мне очень нравится, но не пошел бы он к чертям собачьим, – Белла включает кофеварку и облокачивается на стол. – Что касается продуктов, в этом городе дома никто не ест.
      – Что, никогда?
      – Никогда. Смотри, – она открывает дверцу духовки. Внутри лежит нечто, подозрительно напоминающее стопку свитеров. – Идеальное место для хранения кашемира, – хохочет она, а Джулия пораженно качает головой.
      – Значит, ты дома только кофе пьешь?
      Белла качает головой:
      – Вообще-то, это тоже редкость. Утром по пути на работу забегаю в «Старбакс» на Второй и беру диетический латте, Я эту хреновину уже тысячу лет не использовала.
      – Замечательно, – Джулия берет жестянку с кофе. – Неудивительно, что срок годности этого кофе кончился еще в прошлом феврале.
      – Какая разница? – Белла споласкивает чашку Джулии под краном, чтобы налить новую порцию кофе. – Ты сама только что хотела выпить кофе в гранулах с прокисшим молоком. Выпей это, моя дорогая, – Белла протягивает Джулии чашку дымящегося кофе, – …и тебе покажется, будто ты умерла и попала в кофейный рай. Точно. Я иду спать.
      – Не уходи, – умоляет Джулия, но Белла качает головой и исчезает в спальне.
      – Кто рано встает, тому бог подает. Спи, моя крошка, стройные ножки. Увидимся утром. – Она посылает Джулии воздушный поцелуй и исчезает.
      – Какого черта? – Джулия продирает веки и видит Беллу, которая носится по гостиной в малиновых расклешенных спортивных штанах и черном топике с открытым животом и с треском поднимает жалюзи.
      – Проснись и пой, проснись и пой! Помнишь, что я говорила про стройные ножки? Мы с тобой, моя дорогая, отправляемся в спортзал.
      – Ты что, с катушек съехала? – стонет Джулия, утыкаясь лицом в подушку, чтобы закрыться от солнечных лучей, которые проникают в комнату. – Который час?
      – Полседьмого. Самое время часок потренироваться.
      – Полседьмого? Я только полчаса назад уснула.
      – Почему? Что же ты делала?
      – Телевизор смотрела.
      – И что, нашла что-нибудь интересненькое?
      – А как же! Канал «Развлечения!». Смотрела обалденную программу о каком-то вундеркинде, правда, раньше я о нем никогда не слышала… он потом еще скатился и стал наркоманом и алкоголиком.
      – Гарри Карлуччи?
      – Откуда ты знаешь?
      – Он побывал гостем всех ток-шоу в городе.
      – Включая твое?
      – Естественно.
      – Ладно. Я выбилась из сил, и единственное, на что сейчас способна, вернуться в постель, – Джулия натягивает на голову подушку и поворачивается лицом к окну. – Желаю приятно провести время. Увидимся.
      – Ну уж нет. Не выйдет. – Белла срывает с нее одеяло и принимается пихать ее, не оставляя Джулии другого выбора, как выбраться из кровати. – Раз уж ты в Нью-Йорке, веди себя как настоящий житель Нью-Йорка. К тому же небольшая тренировка тебе не повредит.
      – Ну спасибо.
      – Не потому, что ты разжирела, а потому, что тебе необходимо высвободить эндорфины – гормоны счастья. Клянусь жизнью, если после спортзала ты почувствуешь себя ужасно, я больше тебя заставлять не буду.
      – Клянешься, что это всего лишь один разочек?
      – Только если ты почувствуешь себя ужасно, – Белла смотрит на часы. – Черт! У нас всего десять минут. В спальне – спортивная одежда и запасные кроссовки. Я буду в ванной.
      Через десять минут Белла выходит из ванны. На ее лице – искусно нанесенный макияж. Выглядит она поразительно. Голова высоко поднята и вид у нее та кой, будто она собралась на премьеру.
      – Белла! Не могу поверить, что ты накрасилась в спортзал!
      – Дорогая, и тебе нужно сделать то же самое. Говорю тебе, там полно вакантных мужиков.
      – Ну уж нет. – Джулия затягивает хвостик старенькой черной резинкой. – Я буду чувствовать себя чучелом. Ты готова?
      Они выходят из квартиры и ровно тридцать секунд ждут лифта, потом спускаются на первый этаж еще одиннадцать минут и двадцать четыре секунды. На каждом этаже к ним присоединяются еще несколько жертв спортзала.
      – Как ты до сих пор жива? – сквозь сжатые зубы шипит Джулия, готовая убить всех, если лифт еще хоть раз остановится.
      Белла поводит плечами:
      – Это же Нью-Йорк. Приходится платить за то, что живешь на тридцать пятом этаже.
      – Выпендреж, – ворчит маленькая костлявая старушка с прической, похожей на шлем, и миниатюрной таксой подмышкой.
      Потом улыбается, и Джулия улыбается в ответ.
      – Могло быть и хуже, – обращается к старушке Белла. – Если бы я жила в пентхаусе.
      – Кофе? – с предвкушением произносит Джулия, заворачиваясь в пальто.
      Они шагают по Третьей улице по направлению к спортзалу.
      – Кофе перед тренировкой? У тебя не все дома?
      Белла торопит ее, и, наконец, они заходят в зал.
      И Белла в шоке замирает.
      Она ошеломлена.
      Еще нет семи часов, а зал гудит, словно улей. Куда ни посмотри, повсюду люди, которые стоят в очереди на тренажеры и громко болтают, качают железо, пыхтят и тренируют свои и без того идеальные тела.
      В Лондоне Джулия никогда не ходила в спортзал регулярно, но время от времени она покупала абонементы в спортклубы. Но в сонных тренажерных залах Лондона она никогда не встречала такого оживления. В Лондоне люди перешептывались друг с другом, не осмеливаясь заговорить с другими посетителями, и уж точно не спорили до хрипоты в очереди на тренажеры.
      Здесь из динамиков орет Сиско, и внезапно, впервые за многие месяцы, Джулию переполняет энергия. Что уж там, впервые за многие годы. Она чуть не подпрыгивает на месте позади Беллы, стоя в очереди на тренажер-лесенку. Ей не терпится поскорее взобраться на него и начать двигаться.
      – Эй, Белла, как дела? – высокий, темноволосый и определенно опасный мачо подходит к Белле и чмокает ее в щечку.
      – Все отлично, Джо. Твои?
      – Не жалуюсь.
      – Это Джулия, моя подруга из Лондона.
      Джо берет Джулию за руку и ослепляет белозубой улыбкой:
      – Рад встрече. Хорошенько попотейте, дамочки, – и он исчезает.
      – О-о-о-о, – протягивает Джулия. – Вот это лакомый кусочек.
      – Это мы уже проходили, – стонет Белла. – И поверь мне, нам такой не нужен.
      – Правда? А что с ним такого?
      – С виду он просто бог. Красив, обаятелен, фантастическая работа на Уолл-стрит, но, милая моя, он туп, как стена.
      – Как что?
      – Пустышка. Рыбина. Не переживай, тут полно добычи, нужно только закинуть удочки, – при этих словах она выпячивает губки и делает глазки потному красавцу, что проходит мимо.
      – Классные ножки, – говорит он.
      Белла с улыбкой поворачивается к Джулии.
      – Вот видишь?
      Спустя одну тренировку и два диетических латте, Белла и Джулия прогуливаются по Пятой Авеню по пути на работу.
      – Знаешь, я и забыла, как Нью-Йорк вселяет в тебя энергию.
      Джулия дышит полной грудью. Они быстро шагают вдоль Центрального Парка.
      – В меня будто вдохнули жизнь. Боже, я и забыла, как это здорово – ощущать, что живешь.
      – Потрясающе, правда? – смеется Белла. – По этому я никогда и не езжу домой.
      – Ты на самом деле хочешь остаться здесь навсегда?
      – Посмотри, как я живу. Я в восторге от своей жизни. Мне нравится независимость, ритм Нью-Йорка. Нравится, что я никогда не чувствую себя одиноко, что могу получить все, что желаю, двадцать четыре часа в сутки. Я бы не смогла вернуться в Лондон. Не сейчас.
      Джулия вздыхает.
      – Еще неделю назад я бы сказала, что ты сошла с ума, и Лондон ничем не хуже, но теперь мне кажется, что скоро я тоже начну думать, как ты.
      Белла останавливается и поднимает бровь:
      – Всего один день, и ты уже решила остаться?
      – Я этого не говорила. Просто я понимаю, почему ты не хочешь возвращаться.
      – Знаешь, что тебе на самом деле нужно? Ты должна начать ходить на свидания.
      Джулия в шоке.
      – Белла, Марк и… я. У нас не все кончено, понимаешь? Это всего лишь перерыв. И я бы не смогла… я не способна… это неправильно. Несправедливо по отношению к нему.
      – Я же не говорю, что тебе нужно завести роман. Я имею в виду, тебе нужно позволить мужчинам приглашать тебя на ужин и ухаживать за тобой. Когда в последний раз к тебе относились как к принцессе?
      – В ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ.
      – Именно. Я не говорю, что ты должна во что-то ввязываться. Просто ходи на свидания и развлекайся.
      – Может, ты и права.
      – Я всегда права, – Белла смеется. – Что касается Марка, ты собираешься с ним поговорить? Или подождешь, пока его не будет дома, и будешь играть в прятки с автоответчиком?
      – Я оставила сообщение, но в данный момент мне кажется, что нам нужно отдалиться друг о друга и вообще пока не разговаривать. Пока я здесь, я хочу забыть о своей жизни, не думать о том, что нагоняет на меня депрессию.
      – О'кей. Смысл понятен, – Белла проводит по губам идеально наманикюренным пальчиком. – Ротик на замочек. Больше ни слова о Лондоне. Какие планы на сегодня? – она останавливаются у входа на телестудию и топают ногами, чтобы не замерзнуть, пока прощаются.
      – Хотела поглазеть на Витрины.
      – Поглазеть? Ты же в Нью-Йорке, детка! Ты должна тратить, тратить и еще раз тратить!
      Джулия оглядывает Беллу с головы до ног, смеется и покачивает головой. На Белле туфли от Феррагамо, пальто от Прада и сумка Дж. П. Тод.
      – Если бы у меня была куча денег, можешь быть уверена, я бы их потратила, но сегодня я просто хочу побродить по магазинам.
      – Может, пообедаем вместе? Ресторан в «Сакс», угол Пятидесятой улицы и Пятой Авеню, восьмой этаж, ровно в полдень. Приятного утра.
      Чмокнув Беллу на прощание, Джулия засовывает руки поглубже в карманы пальто и шагает прочь.
      Лишь через пять кварталов до нее доходит, что все это время она не переставала улыбаться.
      – Ты меня поражаешь, – увидев Джулию, которая, спотыкаясь, шагает к столику, едва способная пошевелиться от количества пакетов с покупками, Белла закатывается от хохота. – Я вижу, ты удачно поглазела на витрины.
      Джулия падает на стул, рассыпав пакеты по полу, и с измученным видом произносит:
      – Я пыталась, изо всех сил, но потом увидела в «Банановой республике» эти фантастические брюки, которые сидят просто идеально, и пошло-поехало.
      – Ты меня убиваешь, – Белла пытается сосчитать пакеты. – Ты весь «Сакс» скупила или только четвертый этаж?
      – Не могла удержаться. Обалденный магазин. Куда ни повернись – везде целые вешалки одежды со скидками. Я купила два пиджака и только потом поняла, что сегодня еще дополнительная скидка 30 процентов.
      – Поэтому ты, естественно, вернулась, и принялась смотреть все заново?
      – Естественно! Ты за кого меня принимаешь? Думаешь, я мужчина?
      Они хохочут.
      – Ты еще не видела, что я накупила!
      Джулия принимается вытаскивать одежду из пакетов и демонстрировать покупки. Пальто от Гуччи, которое до распродажи стоило 1000 баксов, после – 150, жакет от Армани за 195 зелененьких – почти даром, – по крайней мере, так оправдывалась Джулия, – рубашка от Донны Каран за 59.99.
      – Ох уж эти распродажи. Не будем считать, сколько всего ты спустила? – говорит Белла.
      – Ни в коем случае. Какая разница, мне это только на пользу, – улыбаясь, она откидывается на стуле. Официант ставит на стол плетеную корзиночку с хлебом и хрустящими хлебцами и наполняет их бокалы ледяной минеральной водой.
      – За нас, – Белла поднимает бокал.
      – За нас, – Джулия делает глоток и качает головой. – Белла, это невероятно, я здесь ощущаю себя совершенно по-другому.
      – Нью-Йорк на всех так действует. Я же тебе говорила.
      – Нет, дело не только в этом. Боже, не хотела я говорить о Марке, но я в первый раз уехала от него действительно далеко, и… – она замолкает, смотрит на салфетку и глубоко вздыхает.
      – Ты в порядке?
      – Да, только вот если я произнесу это вслух, слова станут реальностью, и меня это пугает. Знаешь, можно думать о чем-то, но до тех пор, пока мысли остаются у тебя в голове, все нормально – ведь ты можешь притвориться, что их вроде и нет. Но как только ты облекаешь свои мысли в слова, они становятся реальностью, так?
      – Так, – тихо отвечает Белла. – Но чтобы ты знала, тебе необязательно признаваться, если тебя это смущает. Если ты не хочешь, чтобы твои слова стали реальными, может, лучше хорошенько подумать, прежде чем произносить их?
      – Нет, все не так ужасно. Я не говорю, что между нами все кончено или что-нибудь подобное. Но, Белла, с ним я чувствовала себя как будто в ловушке, – ее взгляд пронизан такой болью, что Белла протягивает руку и берет ее за руку. – Многие месяцы я была словно в оцепенении, не могла забеременеть, и… – она прерывается. – Боже! А ведь с тех пор, как я приехала сюда, я ни разу не вспомнила о беременности! Удивительно, правда?
      – Ничего странного. Ты же здесь меньше суток.
      – Но Белла, последние несколько месяцев беременность превратилась для меня в одержимость. Я больше вообще ни о чем не думала. Лежала в постели и фантазировала о будущем малыше, потом просыпалась и обвиняла по всем Марка, а остальное время то умилялась, то бесилась, проходя мимо магазинов одежды для младенцев или увидев маленького ребенка.
      – Не самые приятные чувства, учитывая, что в Нью-Йорке сейчас настоящий бэби-бум, и каждый второй прохожий маленького росточка сидит в коляске.
      – Именно! В том-то и дело. Я же видела их, даже сегодня, когда гуляла, но не воспринимала этих детей как издевательство над собой – ее голос дрожит от возбуждения и удовольствия. – Белла, у меня такое ощущение, будто черная туча, которая нависала надо мной все эти месяцы, наконец, исчезла!
      – Кажется, – серьезно проговаривает Белла, – эта черная туча называется депрессией. Лично я бы предложила тебе принимать транквилизаторы, но если шопинг-терапия подействовала, ну их к чертям.
      – У меня вовсе не эйфория от походов по магазинам, – предупреждает Джулия.
      – Да. Точно, – Белла окидывает взором пакеты у ног Джулии. – Но, если говорить серьезно, мне кажется, тебе нужна свобода, чтобы прочистить мозги. Все эти разговоры обо мне, мне, мне любимой, – так типично. Ты изолируешься от окружающих, а потом злишься на весь мир, потому что не можешь контролировать ситуацию – обычные симптомы депрессии.
      – Откуда ты так много об этом знаешь?
      – Я же продюсер дневного телешоу. Понемножку знаю обо всем, так ведь говорят? Мастер на все руки? Это я. Не сомневайся в моих словах. Это моя работа.
      – Белла, ты прелесть.
      – Знаю, дорогая. Я твоя крестная-волшебница. Я тоже тебя обожаю, и, более того, я несказанно рада, что сегодня ты чувствуешь себя лучше, потому что сегодня, Золушка, мы отправимся на бал.
      Это не совсем бал. Это закрытая вечеринка в большом баре в Сохо. Джулии удается побороть сбой биологических часов, и в 23.10 они прибывают на место. Белла неотразима в платье из красного шифона и перьев. На Джулии более традиционное, но не менее красивое черное платье и маленький кардиган, расшитый стразами.
      Они пробираются через толпу к бару, и через десять минут у каждой есть по два коктейля, которыми их угостили разные мужчины.
      Из-за гама ничего не слышно, и Джулии приходится кричать. Весь вечер она хохочет и кокетничает. Дает свой телефон – точнее, телефон Беллы – трем мужчинам, и чудесно проводит время.
      Этим вечером Джулия: выпивает семь яблочных мартини. А может, и восемь. После шестого она сбивается со счета, завязывает разговор с пятью мужчинами и еще по меньшей мере трое не сводят с нее восхищенных взглядов.
      Зажигает на танцполе, забыв обо всем, и расслабляется так, как не расслаблялась уже многие годы, и, более того, все это время умудряется потрясающе выглядеть (хотя опять же, возможно, это эффект яблочного мартини); проходя через зал, видит Сару Джессику Паркер и даже случайно прикасается к ее руке.
      Позже, в туалете, встречает Сару Джессику Паркер, хотя оказывается, что это вовсе не Сара Джессика Паркер, а кто-то, кто очень на нее похож, но тем не менее близняшка СДП подходит прямиком к Джулии и говорит:
      «Чудесная кофточка, откуда у вас такая?».
      (Джулия хочет ответить «Уислз», но потом решает, что незнакомке это ничего не скажет, и с извиняющимся выражением отвечает: из Лондона).
      В 2.25 Белла тащит сопротивляющуюся Джулию к двери. Ей удается увести ее из бара, лишь пообещав, что завтра они опять пойдут на вечеринку.
      – Хотя, – ворчит Белла, усаживая Джулию на заднее сиденье такси, – не думаю, что я вообще завтра проснусь.
      – Извини, – со счастливым видом воркует Джулия.
      От усталости у нее закрываются глаза. Она откидывает голову, и разница во времени наконец дает о себе знать.
      – Но признайся, это был самый потрясающий вечер в твоей жизни!
      И она засыпает с улыбкой на устах.
      – Очевидно, не такой потрясающий, как у тебя, – улыбаясь, произносит Белла, наклоняется вперед и диктует таксисту свой домашний адрес.

      – Привет. Джулия дома?
      – Кто ее спрашивает?
      Белла нарочно говорит официальным тоном, с британским акцептом.
      – Джек Рот.
      – По какому вопросу?
      – Она знает.
      – Минуточку, – Белла закрывает трубку рукой и таращится на Джулию, которая сидит на диване. – Какой-то Джек Рот, – произносит она одними губами. – Ты знаешь, кто это?
      Джулия пожимает плечами и протягивает руку к трубке.
      – Алло?
      – Джулия?
      – Да.
      – Это Джек. Джек Рот.
      – Да?
      – Джек, мы познакомились на днях в «Хадсоне». В баре. Вы дали мне свой телефон. Мы договорились созвониться, как только я вернусь из Аргентины.
      – Очень непредусмотрительно с моей стороны. А вы действительно только что вернулись из Аргентины? – Джулия не имеет ни малейшего понятия, кто это, но, тем не менее, в восторге от разговора.
      – Только что сошел с самолета в аэропорту Кеннеди. В данный момент сажусь в такси.
      – Как же так? За вами не прислали лимузин? Я разочарована.
      – Я тоже, – смеется он. – Сейчас кого-то за это уволят.
      – Надеюсь, это была шутка.
      – Знаю, вы, британцы, думаете, что у американцев дурацкое чувство юмора, но да, это была шутка. Так вы уже надевали свой новый жакет от Армани?
      Джулия ошарашена. Батюшки. Что это за парень и что еще она успела ему разболтать?
      – М-м-м. Вообще-то, нет, – ее восторг потихоньку улетучивается.
      Провалы в памяти – вещь не из приятных.
      – А пальто от Прада?
      – Да, надевала. Как раз сегодня.
      – Жаль, что я вас в нем не видел. Может, наденете его на свидание со мной?
      Джулия замирает. Она никак не могла назначить ему свидание, ведь ситуация с Марком так и не разрешилась. Или могла?
      – У нас с вами свидание?
      – О да. Несомненно. Вы поклялись жизнью своей собаки, что, когда я вернусь из командировки, вы со мной поужинаете.
      – У меня нет собаки.
      – Может, жизнью своего брата? Не помню всех подробностей.
      – И брата у меня нет, к счастью, потому что сейчас его жизнь была бы в опасности, – Джулия смеется, а Белла подпрыгивает рядом с ней на диване, сгорая от нетерпения, желая узнать, что происходит.
      – Так вы свободны завтра вечером?
      – Не знаю. Подождите минутку, спрошу у своего персонального ассистента.
      Джулия закрывает трубку рукой. Белла наклоняется и нажимает кнопку выключения звука.
      – Я свободна завтра вечером? – невинно спрашивает она Беллу.
      – Подожди. Кто такой Джек Рот и с какой стати ты с ним кокетничаешь?
      – Я вовсе не кокетничаю! А что, заметно? – Джулия притворяется, что в ужасе, но у нее ничего не получается. – Белла, я понятия не имею, кто он такой, – в нетерпении произносит она. – Если помнишь, на той вечеринке я напилась до поросячьего визга, и припоминаю, что принялась раздавать свой телефон направо и налево, но хоть убей, кому не помню. Но у этого мужика приятный голос, и он хочет пригласить меня на ужин. Ты же сама сказала, что мне нужно ходить на свидания.
      – Ты права. Права. Но должна же ты о нем хоть что-то разузнать, бога ради.
      – Белла, мы пойдем в ресторан. Это общественное место. Я не пойду к нему в квартиру, не буду делать глупостей. Расслабься. Я не собираюсь устраивать ему допрос по телефону.
      – Я же тебе говорила, раз уж ты в Нью-Йорке…
      – Но я же не твердолобая жительница Нью-Йорка в поисках мужа. Такое вообще не приходит мне в голову. Мне по душе перспектива провести Волшебный и Загадочный Вечер.
      – О'кей, о'кей. Но можно я тоже пойду и притаюсь невидимкой в баре, чтобы убедиться, что он не маньяк?
      – Возможно. Но только если поклянешься не подходить к нашему столику и не пялиться на него в открытую.
      – Клянусь.
      Белла опять нажимает на кнопку громкой связи. Джулия подносит трубку к уху.
      – Алло?
      – Алло? Вы успели съездить в отпуск?
      – Извините, у моего персонального ассистента возникло множество вопросов.
      – Ага. Тогда передайте ей, что я работаю в корпорации «Голдман», в отделе развивающихся рынков – поэтому и езжу так часто в Латинскую Америку. Мой рост – 195 см, темные волосы, карие глаза, – разумеется, вы помните. Живу я в Верхнем Вест-Сайде. Этой информации достаточно?
      Джулия смеется и шепчет одними губами:
      «Голдман Сакс».
      Белла одобряюще кивает.
      – Так как насчет завтрашнего вечера? – продолжает он.
      – Черт. Я забыла ее спросить. Минутку.
      Джулия быстро советуется с Беллой: завтра они ужинают с ее друзьями. Потом возвращается на линию, и они с Джеком сходятся на вечере четверга.
      Они договариваются встретиться в ресторане, и Джулия записывает адрес ресторана. «Орсей». Она уже собирается спросить, как они друг друга узнают, но тут вспоминает, что это не свидание вслепую, по крайней мере для него, и решает немного опоздать, чтобы он уже сел за столик.
      – Ну что? – с нетерпением выпаливает Белла, когда Джулия кладет трубку. – Ресторан «Орсей»? «Голдман Сакс»? Должна признать, твоя наживка была очень и очень заманчива.
      – Да. Вообще-то, я предложила ему право на пожизненный минет и бесплатную подписку на «Эсквайр». Какой мужчина от такого откажется?
      – Очевидно, не Джек Рот.
      – Белла, я даже не догадываюсь, кто он такой. Я веду себя, как ненормальная?
      – Напротив. Это твой самый нормальный поступок. Иди и повеселись, как следует.
      Как здорово, что она остановилась не в отеле, а у кого-то, кто живет в Нью-Йорке, размышляет Джулия несколькими днями позже. У нее есть возможность ощутить настоящую жизнь этого города, а не смотреть на нее глазами туриста.
      Далее ее походка изменилась. В Лондоне она шагает не спеша, глядит по сторонам, а здесь идет быстрым шагом, уставившись в пространство, и выглядит так, будто точно знает, куда направляется и чего хочет. Почти как истинная жительница Нью-Йорка.
      Вчера она пришла в полный восторг, когда ее два раза останавливали группы туристов в центре и спрашивали, как пройти к Рокфеллер-Центру и в «Шварц». В восторг и смущение, ведь в тот момент, когда она от крыла рот, оказалось, что она такая же чужеземка, как и они.
      У нее уже появилось что-то вроде распорядка. Каждое утро она ходит с Беллой в спортзал, потом провожает ее в офис. На обратном пути проходит пешком несколько кварталов до закусочной «Выбери рогалик» на углу 77 улицы и Лексингтон-Авеню. Там она покупает рогалик с изюмом и корицей и большой стакан кофе с ореховым сиропом, и возвращается в квартиру позавтракать и посмотреть конец утренних шоу Си-би-эс и Эн-би-си. Потом смотрит шоу Беллы по Би-си-эй, и часов в двенадцать уходит из дома на весь день.
      Иногда она гуляет в Центральном Парке. Иногда ходит в музей. Она зашла во все старые местечки в Сохо и открыла несколько новых. Изучила все витрины на Мэдисон-Авеню, и постепенно скупила весь ассортимент магазина «Гэп».
      Джулия любит обедать в одиночестве, и в те дни, когда они с Беллой не встречаются на ланч, заказывает омлет с хрустящим беконом в «И-Джейз», свежие суши в «Атлантик Гриль» или гигантский бургер в «Гамбургеровом рае».
      Она уже поняла, почему ньюйоркцы так мало времени проводят дома. Здесь так много всего интересно го, всегда есть, чем заняться, и, возвращаясь вечером в квартиру, чувствуешь разочарование.
      Но пока они с Беллой провели дома всего один вечер. Джулия настояла на том, чтобы они заказали еду из китайского ресторана. Она смутно припоминала, что Клифф в «Далласе» всегда ел китайскую еду из маленькой картонной коробочки. При взгляде на него у Джулии всегда текли слюнки, и она представляла, как должно быть вкусно есть именно таким способом.
      Еду принесли вовремя в точно таких коробочках, но она даже на четверть не была столь вкусной, как в кино. Тем не менее они с Беллой съели все до остатка, в тысячный раз пересматривая повтор шоу Зейнфельда.
      Днем в четверг Джулия возвращается в квартиру после того, как несколько часов пыталась высмотреть полярных медведей в зоопарке Центрального Парка, и бежит, чтобы взять трубку: телефон зазвонил, как только она вошла в дверь.
      Она снимает трубку, разматывая шарф и снимая шерстяную шапку. Наконец-то она в тепле.
      – Привет, дорогая, это я. Как прошел день?
      Джулия улыбается: голосок у Беллы, как у заботливой жены.
      – Замерзла. Я ходила в зоопарк.
      – Отлично. – Джулия слышит, что Белла не в настроении болтать. – Слушай, у меня для тебя предложение. Ты не хочешь поработать?
      – Что значит поработать?
      – В нашем шоу новая тема – «Я жду ребенка», на съемки требуется неделя. Съемки чертова сюжета начинаются в понедельник, а Лиза, продюсер, попала в больницу с подозрением на малярию.
      – Боже. Бедняжка. Что значит «Я жду ребенка»? – Джулия произносит последние слова с сильным и явно преувеличенным американским акцентом.
      – В последние несколько месяцев мы запускаем разные сюжеты про вечеринки. И каждую неделю меняем тему: девичники, сладкие шестнадцатилетние, выпускные балы и тому подобное. Сопли в сахаре, как любят американцы. И теперь – вечеринки «Я жду ребенка»: это когда ты беременна, и все твои знакомые приходят к тебе в гости и приносят подарки для будущего ребенка. Нам нужно придумать всякие полезные советы: подарки для гостей, идеи рецептов, тематику и так далее. Съемки на следующей неделе, эфир через две недели, и, если ты не согласишься, мы в полной заднице.
      – Ты хочешь, чтобы я стала продюсером сюжета?
      – Джулия, я умру, если ты не станешь продюсером сюжета, но я боялась тебя спрашивать, потому что не хотела напоминать о всей этой канители с младенцами. Но теперь мы в дерьме по самые уши, и, если ты возьмешься за этот сюжет, окажешь мне неоценимую услугу. Все устроено, нам просто нужен организатор.
      – Мне не нужно будет идти на собеседование? И никто из начальства не хочет со мной поговорить? И разве мне не нужна «зеленая карточка» или какое-то разрешение на работу?
      – Не нужно никакого собеседования, потому что вакансия внештатная, и вся ответственность лежит на мне. Тебе только нужно будет прислать резюме, но это чистая формальность, и, честно говоря, тут все волосы рвут на голове в панике и носятся, как обезглавленные курицы. Да они только обрадуются, если такой опытный продюсер согласится взяться за дело! Что касается разрешения на работу, вообще-то, без него нельзя, но Би-си-эй – международная компания, и я уверена, мне удастся договориться с британским представительством, чтобы тебе заплатили. Учитывая, что все так срочно, думаю, никто не будет задавать вопросов, почему мы нанимаем британского продюсера. Самое главное – что ты здесь и ты свободна. Послушай, если хочешь, сочини резюме на моем домашнем компьютере и пришли мне по электронной почте. Я помашу бумажкой у них под носом, но в принципе работа твоя. Если хочешь.
      – О'кей.
      – Что о'кей? Ты хочешь?
      Джулия делает глубокий вдох. Это всего лишь на одну неделю, говорит она самой себе. Все уже устроено, и ей нужно лишь следовать плану, приглаживать выбившиеся перышки и следить, чтобы все шло по расписанию. Все самое тяжелое уже сделано, и, бог свидетель, она в этом деле не новичок. К тому же не может же в Америке все быть по-другому?
      – Я берусь, – наконец произносит она.
      – Урррряяяя!!! – кричит Белла. – Мой ноутбук под кроватью. Пиши резюме, отошлешь к концу рабочего дня. Завтра придется пойти со мной на работу, ты не против?
      – О, не знаю, – отвечает Джулия, пытаясь говорить спокойно и скрыть волнение, от которого уже бурлит живот. – Надо свериться ежедневником.
      – Ха-ха, очень смешно. Увидимся позже. Подожди. Сегодня ведь вечер Икс, да?
      – Какой еще вечер Икс?
      – Свидание с Джеком Ротом.
      – О да. Слава богу, что напомнила. Я уже чуть не забыла.
      – И именно поэтому пошла вчера в «Скуп!» и купила блестящее розовое платье?
      – Проклятье. От тебя ничего не ускользнет.
      – Ты права. У меня есть обалденные туфли от Маноло, которые идеально к нему подойдут. Они в спальне, в шкафу, в самой глубине слева. Поройся там, как следует и рано или поздно отыщешь.
      – Белла, ты чудо.
      – Неужели? Увидимся позже, дорогая, и обещаю, в «Орсей» я появлюсь инкогнито.
      – Ты, по крайней мере, там с кем-то встречаешься?
      – Разумеется. У меня свидание с Расселом Кроу. Кстати, хорошо, что напомнила: в следующий четверг ты снимаешь мини-интервью со знаменитостями.
      – Дай угадаю, мои клиенты – американские двойники Кэрол Вордерман и Антеи Тернер?
      – Чего еще от тебя ожидать. Нет, на этот раз это будет Эль Макферсон и Ума Турман.
      – Эль Макферсон! Вот это да! – Джулия в восторге. – Ума Турман!
      – Знаю! Эль и Ума! Может, вы с Эль споетесь, и она станет нашей лучшей подругой? Или Ума. Я не очень расстроюсь, если вместо Эль ты подружишься с Умой.
      – Эль Макферсон. Ума Турман. С ума сойти.
      – О'кей. Похоже, теперь от тебя толку не добьешься. Лучше бы я завтра тебе сказала. Забудь об Эль и Уме, думай о Джеке. Я хочу, чтобы ты немедленно начала собираться. Поняла?
      – Познакомься с моими новыми друзьями – Эль и Умой!
      Белла хохочет.
      – Ты неисправима. Увидимся позже.
      Джулия так взволнованна, что познакомится с Эль Макферсон и Умой Турман, что почти не думает о предстоящем свидании с Джеком. Она бродит по квартире, словно по уши влюбленный тинейджер, и весь ее профессионализм улетучивается в считанные минуты.
      Только вообразите, думает Джулия, она подружится с Эль и Умой. Джулия так понравится Эль, что та пригласит ее на ужин со своими друзьями. Все та же старая компания: Синди и Рэнди, Брэд и Дженифер, а специально для нее позовут Бена Аффлека. Джулия представляет себе, как ходит по ресторанам под руку с Умой. Все останавливаются и таращатся на них, а Джулия делает вид, будто ее это раздражает.
      Ради бога, Джулия, возьми себя в руки. Она встряхивает головой, но все же невольно отплясывает маленький веселый танец на пути в спальню. Она достает ноутбук Беллы из-под кровати. В конце концов, та кого поворота событий она совсем не ожидала. Мало того, что ее двухдневная передышка в Нью-Йорке растянулась на дев недели, так теперь у нее еще и работа есть. Она вообще собирается домой?
      Ведь нужно подумать о Марке… Вздрогнув, Джулия понимает, что уже несколько дней о нем не вспоминала. Она была слишком занята, говорит она самой себе, потом смотрит на часы и звонит автоответчику: она знает, что в четверг он на работе, и не хочет с ним разговаривать.
      – Привет. Это я. Звоню проверить, все ли в порядке. Я отлично провожу время, и угадай, что мне предложили? Продюсировать программу. А в следующий четверг я буду снимать интервью с Эль Макферсон и Умой Турман, – она пытается придать голосу беззаботность, но безрезультатно. – Я еще не знаю, когда приеду домой, – продолжает она, – но, скорее всего, останусь здесь еще на несколько недель. Надеюсь, у тебя все в порядке, скоро поговорим. Пока, – она опускает трубку и какое-то время сидит, уставившись на нее, и думает о Марке, об их доме в Лондоне, о жизни, от которой она убежала, и понимает, что ни капельки не скучает по всему этому.
      Она далее об этом и не вспомнила.
      До настоящего момента. Теперь она сидит и думает о том, как мучилась, чтобы забеременеть. О бесчисленных ночах, когда она лежала, задрав ноги вверх, или наполняла карманы Марка ягодами можжевельника, или – при одном воспоминании ее разбирает смех – исполняла этот идиотский языческий ритуал.
      Что произойдет, гадает она, если сейчас подумать о ребенке? Она не думала о детях и беременности с тех пор, как приехала в Нью-Йорк. Она вызывает в воображении образ агукающего младенца – образ, который раньше провоцировал слезы ярости. И понимает, что не чувствует ничего.
      Ни злости. Ни боли. Ни страха. Ей кажется, что съемки сюжета о младенцах и праздниках в честь беременности – дар божий. Бог желает доказать ей, что у нее все в порядке. Что в жизни есть вещи поважнее беременности, и в любом случае ребенок не помог бы их отношениям с Марком. Но, признав это, она понимает, что вскоре ей придется ответить на более важные вопросы.
      Вопросы о Марке. О ее отношении к нему. Ее проблемах. О корнях. О Лондоне. Работе. Но она не может думать об этом сейчас.
      В конце концов, у нее сегодня свидание.
      В двадцать минут девятого Джулия и Белла приближаются к ресторану «Орсей».
      – План такой. Ты входишь первой, я захожу через пять минут, и сразу направляюсь к бару, – командует Белла.
      Они притаились за углом.
      – Через двадцать минут встречаемся в туалете. Я возьму мобильник, и если он окажется живым кошмаром, позвоню тебе и скажу, что тебе срочно нужно уйти.
      – О'кей, о'кей. Я захожу.
      Белла поворачивается к Джулии лицом, хватает ее за плечи и смотрит на нее со столь серьезным видом, на который она только способна.
      – У тебя все будет в порядке, – выговаривает она с грубым американским акцентом и гипнотическим тоном добавляет, – Только расслабься. И удачи.
      Джулия смеется. Наклоняется и целует ее в щеку.
      – Спасибо. Увидимся в туалете.
      Белла поднимает большие пальцы вверх, и Джулия заходит внутрь.
      Ресторан набит битком. За каждым столиком полно гостей: безупречные, ухоженные, роскошные женщины и богатые, влиятельные мужчины. У входа толпятся люди в ожидании свободных столиков, а у бара – тройная очередь посетителей и один красивее другого.
      Джулия проталкивается сквозь очередь у входа и находит метрдотеля.
      – Извините. У меня встреча с Джеком Ротом.
      Он проверяет журнал и кивает:
      – Разумеется. Прошу вас, следуйте за мной.
      Он ведет ее через ресторан, и Джулия пытается не робеть, хотя каждая женщина оглядывает ее с головы до ног.
      Слава богу, что она купила это платье: оно идеально подходит для такого заведения.
      Ее сердце бьется сильнее, когда она видит одинокого мужчину за столиком. Он сидит спиной к залу, и напротив него – пустой стул. Метрдотель провожает ее к столику, потом уходит, и ей остается лишь смущенно переминаться с ноги на ногу.
      Мужчина поворачивается к ней, и его лицо озаряется широкой улыбкой. Джулия улыбается в ответ: частью от облегчения, потому что этот человек явно не похож на маньяка, как подозревала Белла, и частью от изумления – как такой красавец мог вылететь у нее из памяти?
      – Джулия, – он поднимается и берет ее за руку, проводит к стулу.
      Она рада, что он не проявил дерзость и не полез целоваться при первой же встрече.
      – Джек, – она садится, все еще улыбаясь. – Как я рада видеть вас снова.
      – Вы ведь понятия не имели, кто я такой, правда? – он улыбается и качает головой, и на секунду она смущается.
      Хочет возразить, но потом начинает смеяться.
      – Вы правы. Ни малейшего понятия.
      – Я знал, что вы пьяны. Я все время повторял, что вы даже и не вспомните меня, когда я вам опять позвоню, но вы клялись, что трезвы как стеклышко, и такого красавца, как я, забыть невозможно.
      – Я всегда клянусь, что трезва как стеклышко, когда напиваюсь в хлам. Но должна признать, я в шоке, что такой красавец, как вы, стерся из моей памяти. В вас на самом деле 195 см роста?
      – Сидя на стуле, я кажусь вам коротышкой?
      – Не коротышкой, но и не слишком высоким.
      Джек отодвигает стул и медленно поднимается во весь рост. На него таращится весь ресторан. Джулия окидывает его с головы до ног одобряющим взглядом, и он с улыбкой садится на место.
      – Я так понимаю, я заслужил ваше одобрение?
      – О да. Должна признать, занятия спортом идут вам на пользу.
      – Значит, вы все-таки кое-что помните из нашего разговора тем вечером?
      – М-м, нет. Случайно угадала. Кубики на животе подсказали мне, что вы всерьез воспринимаете занятия в тренажерном зале.
      – Если это комплимент, благодарю. И раз уж мы стали обмениваться комплиментами…
      – Разве?
      Джулия изо всех сил пытается прекратить улыбаться, но у нее не получается. К тому же краем глаза она только что увидела Беллу, которая обошла весь ресторан, чтобы как следует разглядеть Джека, и теперь, тайком от него, хватается за сердце и делает вид, что падает в обморок, на потеху близлежащим столикам.
      – Да. Тогда в свою очередь скажу, что вы прекрасны.
      Джулия вспыхивает.
      – Спасибо. Не то, что в ту ночь в баре, да?
      – Не напрашивайтесь на комплименты, у вас ни чего не выйдет, – произносит он, подняв бровь. – Ладно, ладно. В ту ночь вы были обворожительны, забавны и искрились весельем. Но сегодня вы элегантны и прекрасны, как никогда.
      Джулия нахмуривает брови и похлопывает его по лбу, перегнувшись через стол.
      – Если это не слишком личный вопрос, какого черта вы делаете? – спрашивает он с улыбкой.
      – Проверяю, настоящий ли вы.
      – Единственная деревянная часть моего тела – карандаш в ежедневнике.
      – Спорим, вы всем девушкам это говорите.
      Через тридцать четыре минуты Джулия отрывает взгляд от глаз Джека и видит Беллу, которая отчаянно жестикулирует.
      – О, черт, – бормочет она.
      – Что, анекдот несмешной? – произносит Джек ироничным тоном.
      – Извините. Мне нужно отойти на минуточку.
      – Только возвращайтесь.
      – Я только на минутку, в комнату отдыха.
      – Куда?
      – В дамскую комнату. Туалет. Комната для девочек. Не знаю, как вы там ее называете.
      – Это называется «попудрить носик», – произносит он и встает. – Счастливо попудрить носик.
      – Он прелесть, – взрывается Белла, как только Джулия входит в туалет. – Я жду тебя уже целую вечность. Как дела?
      Джулия все еще улыбается. Смотрит в зеркало и с приятным удивлением замечает, что вся светится от радости, впервые за многие годы.
      – Он обаятельный, – говорит она с улыбкой, повернувшись к Белле. – Умный, забавный, интересный и внимателен ко мне.
      – Что еще нужно девушке?
      – Знаю, – вздыхает Джулия, возвращаясь к реальности. – И как назло, у меня уже есть парень.
      – Джулия, сейчас не время думать о Марке. Марк в прошлом, и кто знает… – голос Беллы становится мечтательным, – Джек может стать твоим будущим.
      – О, не говори чушь, – фыркает Джулия, поворачиваясь к Белле с надеждой в глазах. – Ты так думаешь?
      – Обожаю нью-йоркскую погоду, – произносит Джулия, плотно запахивая пальто.
      Они с Джеком шагают по Третьей Авеню.
      – Холодную и ветреную.
      – В старом дождливом Лондоне совсем по-другому.
      – Мне можете не рассказывать.
      – Расскажите вы.
      Джулия поворачивается к нему:
      – О чем?
      Он поводит плечами:
      – О чем хотите. О, не знаю. Расскажите о том, как представляете свою жизнь через пять лет. О том, по чему не спешите возвращаться в Лондон. О том, стоит или нет вас поцеловать.
      Джулия даже не замечает, как его лицо придвигается все ближе и ближе. Ей кажется, что она ослышалась, но, прежде чем у нее появляется возможность переспросить, потому что разумеется, если она правильно его расслышала, ей придется ответить «нет», ведь, в конце концов, у нее есть парень, – прежде чем она успевает произнести хоть слово, его губы касаются ее губ.
      И когда, наконец, он выпускает ее из объятий, единственное, что она может сделать – довольно вздохнуть и улыбнуться.

      – Может, перестанешь скулить хотя бы на секунду? – умоляет Белла и встает, чтобы принести еще кусочек туалетной бумаги из ванной. – Остановись на минуту, я пойду и проверю, нет ли у меня в шкафу власяницы.
      – Но я чувствую себя такой виноватой, – Джулия опять заливается слезами. – Не могу поверить, что так поступила с Марком. Не могу поверить, что я ему изменила.
      – Дорогая.
      Белла садится рядом с Джулией, протягивает ей туалетную бумагу, и, когда та прекращает сморкаться, крепко сжимает ее руки своими.
      – Во-первых, ты ему не изменяла. Ради бога, это был всего лишь поцелуй, у вас же не было страстного секса. Более того, мне кажется, сейчас самое время тебе понять, что вы с Марком… как бы это полегче выразиться… не созданы друг для друга.
      Джулия поднимает глаза и шмыгает носом.
      – Уже несколько лет вы оба совершенно несчастны, и на беременности ты помешалась, потому что ощущала себя настолько нереализованной, и тебе нужно было переключиться на что-то другое. Ты думала, что с рождением ребенка все наладится, но проблема в том, что вы с Марком абсолютно друг другу не подходите.
      Джулия хватает ртом воздух.
      – Не могу поверить, что ты только что это сказала.
      – Понимаю, – похоже, Белла в шоке. – Я тоже не могу. Но Джулия, ты единственная, кто не замечал, насколько вы разные и какими несчастными вы стали.
      – Но это же временный период.
      – Временный период длиной в три года?
      – Неужели это длится так долго?
      Белла кивает.
      – Может, мне не стоит этого говорить, но, с тех пор, как ты приехала в Нью-Йорк, ты опять превратилась в прежнюю Джулию. А мне так ее не хватало! Нам всем тебя не хватало. Ты всегда была душой вечеринок, всегда казалась счастливой, всегда улыбалась. Но с тех пор, как начала жить с Марком, стала такой мрачной. Марк – хороший человек. Правда, я так никогда не думаю. Но ты бродишь по этому нелепо огромному дому, и я знаю, что тебе не будет в нем уютно и у вас нет ничего общего. Я все время звоню тебе, и ты говоришь, что ты дома, и вы смотрите телевизор. Раньше тебя было невозможно застать дома по вечерам. Боже мой, Джулия, твоя квартира была для тебя всего лишь перевалочным пунктом с автоответчиком и спальным местом! Хотя в те деньки ты и ночевала-то дома редко.
      При воспоминании о том времени Джулия мечтательно улыбается, но потом пожимает плечами.
      – Тогда я была молода, – отвечает она. – Все мы были молоды. Теперь у нас другая жизнь. У нас есть обязательства…
      – Чушь собачья, – решительно отрезает Белла. – Посмотри на меня. Я каждый день хожу на вечеринки, у меня своя квартира, замечательные друзья и целая куча мужиков, которым можно позвонить, если мне захочется секса. Мне тридцать три, и я до сих пор отрываюсь на всю катушку, и знаешь что? Мне нравится моя жизнь. Я бы ничего не хотела менять.
      – Значит, ты была бы рада провести всю жизнь в одиночестве? – Джулия изумлена.
      – Несколько лет назад я бы сказала, что перспектива провести остаток жизни в одиночестве меня пугает. Теперь я уже не так уверена. Мне не нужно ни к кому подстраиваться, не нужно прекращать заниматься тем, что мне нравится, потому что мой партнер так захотел. Знаю, меня уже обвиняли в том, что я эгоистка, ну и что с того? Я абсолютно счастлива и довольна своей жизнью на данный момент. Ты можешь сказать то же самое?
      – В данный момент я счастлива, – твердо выпаливает Джулия, не желая смотреть правде в лицо, но Белла не отступает.
      – Именно сейчас да. Ты в Нью-Йорке и живешь жизнью свободной женщины. Но счастлива ли ты в Лондоне, с Марком? Счастлива ли ты в этом доме? Действительно ли ты хочешь завести ребенка? Действительно ли ты хочешь быть с Марком?
      Джулия молчит.
      – О'кей. Сформулируем по-другому. Если бы ты вообще не могла иметь детей, тебе бы захотелось жить с Марком до конца жизни?
      Джулия все еще молчит, но спустя несколько секунд печально качает головой. Она боится произнести слова вслух, боится признать, что Белла права.
      – Джулия, я знаю, тебе казалось, будто ты хочешь иметь семью и детей, но ты когда-нибудь задумывалась о том, что, возможно, еще к этому не готова? Может, ты приняла решение и чувствовала, что должна идти напролом, хотя твоя жизнь двигалась в совершенно противоположном направлении?
      Джулия смотрит на Беллу с болью в глазах, и голос ее опускается до шепота.
      – Но я так боюсь остаться одна.
      – О, Джулия, – Белла обнимает ее и прижимает к себе. – Я понимаю, как это должно быть страшно после того, как ты много лет провела с одним человеком, но посмотри, как ты ожила с тех пор, как приехала сюда, как ты расцвела. Быть одной не так уж плохо, как думаешь? А? – Белла толкает Джулию в бок, пока та не начинает улыбаться. – Вот видишь? Можешь стать членом моей банды. Ты уже совершила свое первое правонарушение с Джеком.
      – Джек, – стонет Джулия. – Что мне делать с Джеком?
      – А что бы ты хотела сделать с Джеком?
      Джулия пожимает плечами.
      – Расскажи еще раз, как вы расстались.
      – Он спросил, увидимся ли мы еще раз, и я сказала, чтобы он мне позвонил.
      – Хорошо. Нечего переживать из-за того, что еще не произошло. Перейдем через мост, когда окажемся на нем, но еще один вопрос… ты хочешь с ним еще раз увидеться?
      Джулия колеблется, потом кивает со смутной улыбкой и неохотно признается:
      – От этого поцелуя у меня земля из-под ног ушла.
      – Что ж, отличный повод увидеться. Когда он позвонит, скажи ему «да».
      – Послушать тебя, все так легко.
      – Это на самом деле легко, – Белла раздражена. – В этом и прелесть свободной жизни. Между прочим, уже час ночи, а завтра утром ты идешь со мной в офис, поэтому нам обеим нужно поспать, чтобы утром быть красавицами. – Она наклоняется и целует Джулию в щеку. – Я рада, что ты так чудесно провела вечер. Сладких снов, увидимся утром.
      – Нам обязательно идти в спортзал? – ноет Джулия, когда Белла уже закрывает дверь спальни.
      – Конечно, обязательно, – кричит Белла из-за за крытой двери. – Воспринимай это как новую религию.
      – Поздравляю, дорогая! – Белла поднимает бокал с шампанским и произносит тост. – Добро пожаловать в Би-си-эй!
      – Я чувствую себя такой идиоткой, – говорит Джулия. – Не могу поверить, что приехала сюда на пару дней передохнуть, расслабиться и пошататься по магазинам, а теперь у меня появилась работа.
      – Это же страна больших возможностей, забыла? – смеется Белла. – И обретения нового «я». Ты можешь стать кем угодно. Как думаешь, почему мне здесь так нравится?
      – Но разве ты обрела новое «я»?
      – Джулия, на работе все уверены, что я – Леди Белла Редфорд.
      Джулию разбирает хохот:
      – Скажи, ты шутишь?
      – Разумеется, не шучу. Если бы я раньше поняла, как много нужных дверей открывает титул, то уже давно бы себе его придумала.
      – Это невероятно.
      – Почему? И тебе нужно стать Леди.
      – Пожалуй, я предпочту остаться твоей фрейлиной.
      – Я и не думала, что они воспримут это всерьез, – Белла понижает голос и с заговорщическим видом наклоняется вперед. – Я поругалась с одним из продюсеров, и она крикнула: «Белла» Таким противным, гнусавым, высокомерным тоном, что я, даже не подумав, выпалила в ответ: «Для вас я Леди Белла!». Не успела я опомниться, как весь чертов офис называл меня Леди Беллой. И две недели мне пришлось любезно разъяснять всем и каждому, обращаться ко мне «Леди Белла» нужно лишь на официальных приемах. А так можно называть меня просто «Белла».
      – Это уже ни в какие ворота не лезет, – хохочет Джулия.
      – Да уж. Остается молиться, что никто не наложит цепкие лапы на копию «Справочника благородных фамилий Дебретта». Как тебе сегодня? Понравился наш офис? Как тебе наши ребята? Я весь день умираю от нетерпения, хочется узнать о твоих впечатлениях.
      – Господи, с чего бы начать?
      Джулия улыбается и устало откидывает голову на спинку дивана. Денек выдался длинный, она измучена, но она и не думала, что будет так приятно опять оказаться в офисе.
      Они приехали в Би-си-эй рано утром, как раз к началу прямого эфира. У здания выстроилась вереница черных лимузинов с затененными стеклами и водителями в униформе. Тысячи юных журналистов стояли у входа с наушниками и микрофонами, выкрикивая инструкции невидимым коллегам и умудряясь включать обаяние, как только к дверям подъезжал очередной лимузин, из которого выходил важный гость программы.
      Казалось, что Белла знает абсолютно всех, мимо кого они проходили на пути по длинному коридору. Они шли сквозь просторные офисы открытой планировки, и люди все время останавливались, улыбались, махали рукой или громко здоровались. Время от времени Белла замедляла шаг и знакомила со всеми Джулию, которую тепло приветствовали, прежде чем они двигались дальше.
      На другом конце здания они сели в лифт и поднялись на двадцатый этаж.
      – Здесь происходит все самое скучное – призналась Белла, выходя из лифта и выбрасывая в мусорку картонный стаканчик из-под кофе. – Студии располагаются на первом этаже. Я скоро свожу тебя, чтобы ты прониклась атмосферой съемок. – Она взглянула на часы. – В одиннадцать в эфире пауза, можем спуститься вниз, познакомлю тебя с Кэрри и Биллом.
      Джулия кивает и безмолвно следует за Беллой, пытаясь ничего не упустить из виду. Белла нашла свободный офис, чтобы Джулия за утро могла посмотреть предыдущие сюжеты о вечеринках, но сперва ведет ее знакомиться с Робом Фридманом, редактором программы.
      Роб обаятелен, дружелюбен и пугающе молод. Они с Джулией обмениваются теплым рукопожатием. Он рад, что она станет членом команды, говорит, что у нее впечатляющее резюме, и, если ей хоть что-нибудь понадобится, пусть обращается. Все, что угодно.
      – И это все? – шепчет Джулия, когда через тридцать секунд они с Беллой покидают его офис. – Он больше не хочет ни о чем со мной поговорить? Выяснить, кто я такая, гожусь ли я для этой работы?
      – Дорогая, если бы ты не годилась, я бы тебя не порекомендовала. Я же говорила, беспокоиться не о чем.
      Белла усаживает Джулию в офисе. Джулии кажется, будто с десяти до одиннадцати, когда Белла возвращается, чтобы отвести ее в студию, она просмотрела тысячи видеороликов. Она зевает, потягивается, поворачивается к Белле и качает головой.
      – Если когда-нибудь моя карьера рухнет, я смогу стать профессиональным организатором вечеринок, благодаря сотне проклятых роликов, которые ты заставила меня посмотреть.
      – Но теперь ты получила представление о том, что за сюжет нам нужен?
      Джулия смеется:
      – Разумеется. Легче легкого. Все, что мне нужно, – посмотреть расписание на следующую неделю и познакомиться со съемочной группой. Но если я еще раз увижу суши, клянусь, я не выдержу и закричу.
      К концу рабочего дня она познакомилась с командой, тщательно изучила расписание, уточнила время и список гостей у хозяйки первой вечеринки, которую они будут снимать, и поговорила со всеми экспертами, которые будут высказывать свое мнение.
      Она измучена, но взбудоражена. Весь день она подзаряжалась крепким черным кофе, и безумно рада, что может работать в таком темпе, не испытывая стресса.
      В восемь тридцать вечера Джулия и Белла сидят в баре в конце квартала и потягивают шампанское.
      И Джулия с изумлением осознает, почему работая здесь, она ощущает себя совсем по-другому, нежели в Лондоне. Дело не в работе. И даже не в Нью-Йорке.
      Дело в том, что в ней снова вспыхнул огонь.
      Страсть к работе, жизненное пламя. Она заново от крыла в себе вкус к жизни, и ощущения самые невероятные, делится она с Беллой.
      – А как насчет страсти к Джеку? – подразнивает Белла.
      Джулия очень похоже передразнивает голос Беллы и говорит:
      – Дорогая, мы перейдем через этот мост, когда на нем окажемся.
      Понедельник, вторник и среда пролетают незаметно. Джулия так занята, что у нее едва находится время подумать. В понедельник они снимали вечеринку «Я жду ребенка!» в чудесном доме в Нью-Рошель. Джоди, на последних месяцах беременности, была не в силах скрыть свою радость оттого, что ее покажут по Би-си-эй, несмотря на то, что Джулия и ее команда экспертов передвинули в ее доме всю мебель.
      – Джоди, милочка, – проговорила Салли, дизайнер по интерьерам, которая была убеждена, что даже в самом маленьком домике можно создать стильную и уютную атмосферу, – ваши стены мне очень мешают. Вы не против, если мы их быстренько покрасим?
      Джоди пожала плечами и кивнула. Тут же появились два ассистента Салли и разложили на полу защитную пленку. Через час вся комната была заново окрашена и полностью преобразилась. Салли оказалась права.
      Джулия никогда не думала, что все на телевидении делается так спокойно и профессионально. В три часа дня пришли подруги Джоди с подарками, и остальная съемка была детской игрой.
      Во вторник они поехали в Ривердейл, чтобы обсудить рецепты с шеф-поваром по имени Жорж. У него была куча свежих идей: голубые и розовые печенья в форме сердечек; питательные овощные блинчики, завернутые, как одеяло в колыбели; фигурка соски, сделанная из двух мятных шоколадок, скрепленных желе в середине и обвязанных ленточкой.
      В среду съемки проходили в роскошном пентхаусе на углу 68 улицы и Парк-Авеню. Будущая мама была «вдовой Уолл-стрит», и явно радовалась скорому рождению первенца. Джулия поняла, что своего мужа она видит крайне редко. Все деньги мира – а у этой семейки денег явно было навалом – не могли избавить эту женщину от глубокого несчастья. Догадки Джулии лишь подтвердились, когда пришли подруги хозяйки, все до единой тоненькие, как спички, с маленькими животиками, безупречно ухоженные и в эксклюзивных нарядах, и все они до смерти боялись набрать хоть фунт лишнего веса, чтобы мужья не посчитали их не привлекательными и не бросили ради молоденьких, более стройных моделек.
      В четверг настал черед Эль и Умы, которые оказались обворожительными и вели себя профессионально, но ни одной из них не суждено было стать лучшей подругой Джулии. Тем не менее это было захватывающе – облокотиться на подоконник в квартире Эль Макферсон и наблюдать, как она играет с маленьким сыном и говорит о своей вечеринке в честь новорожденного.
      Пятница была последним днем съемок. Они отправились в Грейт Нек, на Лонг-Айленд, брать интервью у тридцатипятилетней женщины, которая только что опубликовала книгу о вечеринках для новорожденных, собрав воедино советы своих друзей и рецепты с собственной вечеринки. Ее малышке, Алисии, было полтора годика. Джулия влюбилась в нее с первого взгляда.
      Во время съемок Алисия хвостиком следовала за Джулией, неуклюже топая рядом, протягивая ручонки и требуя, чтобы ее взяли на руки. Когда Джулия приседала к малышке, та обнимала ее за ноги и при слонялась головой к ее бедру, посасывая большой палец и наблюдая за безобразием, которое царило в доме матери.
      Она была похожа на ангелочка. Джулия взяла ее на руки и стала качать, а малышка визжала и хихикала.
      – Поразительно, как она к вам привязалась, – мама Алисии, Джеки, с ласковой улыбкой наблюдала, как Джулия играет с ее дочерью. – Вы говорили, что у вас нет детей. По-моему, вы уже готовы завести малыша.
      Джулия с нежностью опустила Алисию на пол и улыбнулась Джеки:
      – Знаете, я тоже думала, что готова. Я пыталась забеременеть почти год, но у нас с моим другом ничего не получилось.
      – О, мне очень жаль, – Джеки в шоке.
      – Не стоит. Мне ни капельки не жаль. Тогда я думала, что единственное, что имеет для меня смысл, – это завести ребенка, но теперь я понимаю, что ошиблась со временем. И ошиблась с выбором партнера.
      Джеки кивает.
      – Ваш муж?
      – Нет. Мужчина, с которым я прожила много лет.
      – Значит, вы расстались?
      – Не совсем. Я приехала в Нью-Йорк, чтобы отдохнуть от него, но поняла, что у нас ничего не получится. Я знаю, что он тоже это понимает, нам просто нужно сесть и поговорить об этом вслух.
      – Это нелегко, – Джеки задумчиво кивает. – Но знаете, нельзя заводить детей, не имея крепких отношений в семье. Многие мои подруги пытались использовать ребенка как лекарство от пошатнувшихся от ношений, но в результате баланс разрушился окончательно.
      – А у вас с мужем крепкая семья?
      – Слава богу, да, иначе мы бы не пережили рождение Алисии. Вы никогда не поймете, как тяжело бывает в первый год, пока у вас у самой не появится ребенок. Можно слушать рассказы других, но пока сам через это не пройдешь, понять невозможно. Бессонные ночи, ощущение загнанности в клетку, потеря собственного «я». За этот год я возненавидела своего мужа. Я презирала его за то, что он не понимает, что я делаю. Каждый день он уходил на работу, потом возвращался и читал газету, как обычно, а я сходила с ума от злости, потому что проводила с ребенком весь день и большую часть ночи, и знала, что он и на десятую часть не так вымучен, как я. Я так уставала, что даже не могла заниматься сексом. Целый год мы пререкались и ужасно обращались друг с другом. Каждую ночь я засыпала с мыслью: ничего, всегда можно раз вестись.
      – Звучит ужасно.
      – Это и было ужасно. Но знаете что? Почти каждая молодая мама из моих знакомых проходит через это. Для всех первый год становится кошмаром, и ни кто не готов к рождению ребенка. Я только могу сказать, что мы чуть не разошлись. Но у нас крепкий брак. Если бы у нас были проблемы, мы бы никогда не пережили этот год.
      – И что же произошло?
      – Поразительно, но к концу первого года все резко переменилось. Думаю, дело в том, что Алисия стала спать по ночам. Мы оба стали высыпаться, появилось время побыть вдвоем, спокойно поговорить. Раньше мы только и занимались тем, что пытались убедить друг друга, кому приходится сложнее, и совсем перестали друг друга слушать.
      – А теперь?
      – Теперь я снова влюблена в своего мужа. Я помню, почему вышла за него, и ни за что на свете не хочу ни чего менять.
      Несколько секунд Джулия не произносит ни слова, переваривая то, что только что сказала Джеки. Наконец она поднимает глаза.
      – Ваша дочка – самый чудесный малыш из всех, кого мне доводилось видеть, и, когда я смотрю на нее, у меня болит сердце, но я также знаю, что вы правы. Я готова завести ребенка, но этого мало. Я должна быть довольна своей жизнью и быть с любимым мужчиной. Правда в том, что я даже не уверена, готова ли я.
      – Именно, – кивает Джеки. – Вы – жертва «синдрома бабушки».
      – «Синдрома бабушки»?
      – Угу. Представляете себе младенца и думаете о том, какой он милый и уютный и как чудесно было бы иметь такого, но вы даже не задумываетесь о том, что в конце дня вам некому будет его отдать. Вот и все. Здравствуй, малыш, прощай, жизнь.
      – Вы правы, – смеется Джулия. – Точно, все это время я страдала «синдромом бабушки». Но после того, что вы мне рассказали, я вообще никогда не заведу ребенка.
      Джеки меняется в лице.
      – Ради бога, скажите, что это была шутка.
      – Не переживайте, – смеется Джулия.
      Малышка Алисия топчется у ее ног и протягивает к ней ручонки.
      – Это была шутка.
      Сегодня обычный нью-йоркский день. Холодно, ярко светит солнце, весна берет свое. Шагая через парк к ресторану «Плавучий домик», Джулия шаркает по дорожке и прячет руки поглубже в карманы.
      – Вообще-то, я не должна была снова с вами видеться, – говорит она, подходя к Джеку, который облокотился о дерево у входа.
      – Вы так плохо провели время в «Орсей»? – он поднимает бровь, пораженный ее прямотой.
      В конце концов, он пытался дозвониться до нее почти две недели и рад, что она вообще появилась.
      Он оставил тысячу сообщений и дома, и на работе, и, наконец, сегодня утром пришел к ней домой и отказался уходить, пока она не спустится и не поговорит с ним.
      Она не спустилась, потому что была с похмелья и выглядела кошмарно, но согласилась встретиться с ним позже, днем, в Центральном Парке. Она излечилась от похмелья с помощью поджарки – старого доброго английского лекарства (вообще-то, это вовсе не английское средство, поскольку теперь на зубах у Джулии жира больше, чем было утром на тарелке в ресторане). Зализав волосы в гладкий хвостик и надев пару больших солнечных очков в черепаховой оправе, она явилась на свидание.
      Джулия глубоко вздыхает. Она все еще чувствует себя виноватой перед Марком. Ей даже думать о других мужчинах не следует, пока она не разобралась с ним. Но как она ни пыталась избегать Джека, он оказался настойчивее.
      И ей не легче, что он такой высокий, сексуальный, и в глазах бегают искорки… Нет. Ей от этого ничуть не легче.
      – В «Орсей» я чудесно провела время.
      – Я так и знал, – говорит Джек. – Именно по этому вы ответили на все мои звонки. – Джулия начинает извиняться, но Джек ее останавливает: – Пойдемте. Займем столик. Они проходят через ресторан и выходят на берег реки. Вокруг расположились несколько храбрецов, но слишком холодно, и «Плавучий домик» почти пуст. Джек ведет ее к столику, который находится между баром и обрывом на краю реки.
      – Я пойду принесу напитки, – говорит он, не спрашивая Джулию, что она хочет, и через несколько минут возвращается с двумя дымящимися кружками глинтвейна.
      – Вот, – он протягивает ей кружку, и она с благодарностью греет о нее ладони.
      – Чтобы не замерзнуть, – какое-то время они сидят молча и медленно потягивают горячее вино, но наконец Джек говорит: – Если вы так замечательно провели время в «Орсей», почему изо всех сил старались избежать встречи, и, более того, с какой это стати вы не должны были со мной видеться?
      – У меня… – Джулия смотрит на него, потом отводит глаза, понимая, что должна сказать ему правду, но, не имея понятия, как это сделать. – …У меня неопределенная ситуация.
      – Ага, – Джек медленно кивает. – Должен признать, у меня было ощущение, что вы скажете что-то подобное. Вы замужем, да?
      – Боже, нет! – Он поражен, с какой горячностью она это произнесла.
      – Так что же тогда?
      И она выкладывает всю историю.
      Она рассказывает ему о своей жизни до знакомства с Марком, о том, как они стали жить вместе и она поняла, что теперь все в ее жизни предопределено на годы вперед: замужество, дети, хотя необязательно в таком порядке. Рассказала о том, как становилась все более несчастной, о том, как они с Марком отдалялись друг от друга и уже никогда не смогли бы преодолеть разделяющую их пропасть. Рассказала о том, как была одержима мыслью забеременеть, о том, как ей нужен был малыш, чтобы склеить отношения, как она приехала в Нью-Йорк и заново обрела себя. О том, что она понимает, что у них с Марком все кончено, но не знает, как ему об этом сказать. Джулии понадобилось два часа, чтобы все выложить Джеку.
      И теперь она сидит и смотрит на него, ждет его реакции, потому что пусть она едва его знает, пусть сегодня видит его всего в третий раз в жизни, он – тот человек, с кем ей бы хотелось познакомиться поближе.
      Хотя сейчас, когда она излила ему душу, он вряд ли захочет ее знать.
      Какое-то время Джек ничего не говорит. Несколько минут смотрит на озеро, потом поворачивается к ней.
      – И как же Нью-Йорк? Вы остаетесь?
      Джулия кивает:
      – Да. На какое-то время. Всю прошлую неделю я проработала в монтажной. Редактор посмотрел материал, который мы наснимали, и очень доволен. Они предложили мне работу на внештатной основе, и думаю, мне не повредит, если я немного поработаю на Би-си-эй. Понимаю, это кажется безумием, но я здесь счастлива. Может, оттого, что именно в этом городе я поняла, кто я на самом деле. Я ощущаю, что здесь мое место. Мне здесь уютно. В доме Беллы освободилась квартира с двумя спальнями, и я собираюсь подать заявку. Так что мой ответ «да», – она пожимает плечами. – Я остаюсь, по крайней мере, на какое-то время.
      – Из вашего рассказа можно сделать вывод, что роман – это последнее, что вам сейчас нужно. Но мне кажется, мы могли бы стать друзьями.
      Джулия ощущает резкий укол разочарования, но подавляет его и кивает, скрыв свои чувства.
      – Друзья. Замечательно.
      – Прекрасно, – отвечает Джек с улыбкой и протягивает руку для рукопожатия. – Друзья.
      Джулия берет его ладонь в свою и крепко пожимает, тоже улыбаясь.
      Но они не разжимают рук. Перестают улыбаться, и сердце Джулии вдруг начинает биться быстрее.
      – Поскольку мы всего лишь друзья, – тихо произносит Джек, подвигаясь ближе, касаясь рукой ее подбородка и приближая ее лицо к своему, – как вы думаете, можно мне сделать так?
      Он нежно целует ее в губы. Один раз. Два. Три. Слегка отстраняется, проследить за ее реакцией, и видит, что ее глаза по-прежнему закрыты, голова склонилась набок. Он улыбается, наклоняется и опять целует ее.
      – О да, – вздыхает Джулия, когда, наконец, они размыкают объятия. На лице у нее улыбка, как у чеширского кота. – Думаю, именно для этого и нужны настоящие друзья.

      Забавно, какие сюрпризы иногда преподносит жизнь. Только я подумала, что сгнию дотла в Брайтоне (да-да, я в курсе, какой это модный район, и да, время от времени я вижу Зоуи и Нормана на прогулке, но нет, я еще не сошла с ума оттого, что это такой крошечный городок и каждая собака знает о тебе все в подробностях), как бац! – и Майк Джонс предлагает мне эту работу.
      Мне надоел Брайтон. Надоела работа. Надоели мужики. Иногда мне кажется, что все неженатые мужики Брайтона уже прошли через мои руки. И большинство женатых тоже. Иногда они в меня влюбляются, но приходится быстренько делать ноги, ведь я так занята карьерой, и серьезные отношения мне ни к чему.
      Хотя бывает, что мужчина так нежно отведет с моих глаз прядь волос, что мне захочется плакать, сбросить маску и свернуться калачиком в его объятиях, почувствовать себя в безопасности, в тепле, под защитой. Но тут я вспоминаю: не в моих правилах ввязываться в отношения.
      Однажды я нарушила это правило. Бросив колледж, я на полном серьезе ожидала, что явится сильный мужчина и увезет меня на белом «Мерседесе» во дворец, где я буду доживать век в любви и роскоши. И мне никогда не придется работать. Сейчас это кажется полным бредом, мне даже стыдно вам об этом рассказывать, но я была настолько уверена, что моя жизнь сложится именно так, что даже не потрудилась найти приличную работу.
      Можете представить?
      Боже. Кошмар какой. Я прогнивала, работая продавщицей в магазине одежды в переулочке в Хоув, целыми днями тупо складывала свитеры, молила бога, чтобы мой принц наконец появился, и мечтала об огромной и чистой любви.
      Потом, в точности как перерожденные христиане обрели Иисуса, я нашла работу. Магазинчик свитеров разорился (ничего странного, ведь за целый год, что я там проработала, у меня было всего десять клиентов). Меня выкинули на улицу, и никаких признаков Принца на Белом «Мерседесе».
      Я пошла в агентство по подбору временного персонала, и мне нашли работу на местной радиостанции. Десять месяцев я сортировала бумажки, готовила чай и кофе, провожала гостей из зеленой комнаты (душный тесный крысятник, где стоял грязный диван в форме L, точнее, не диван, а большие куски поролона, накрытые тканью, поцарапанный стеклянный кофейный столик с парой древних выпусков «Биллборда» и вечно переполненная пепельница) в студию. Крайне, крайне редко к нам захаживали какие-нибудь знаменитые или забавные гости, большей частью у нас вы ступали начинающие группы, отправившиеся в тур по колледжам, или городские чиновники, которые устраивали диспуты.
      Через десять месяцев меня взял под крылышко один из продюсеров. Роберт. Помогло то, что я с ним спала, и, хотя через месяц он мне уже надоел, я продолжала с ним встречаться – должна же девушка подумать о своей карьере.
      Откровенно говоря, я всегда говорила, что старые добрые средства – самые эффективные, а что старее или эффективнее, чем диванчик для прослушиваний? Я моментально продвинулась от девочки на побегушках до ассистента продюсера дневного шоу Роберта. Через несколько месяцев Роберт перешел на другую, конкурирующую радиостанцию, подразумевая, что я уйду вместе с ним, продолжу работать его ассистенткой и трахаться с ним на рабочем столе в перерывах между съемками. Но я помахала ему ручкой. У меня были другие планы: уволиться через месяц, чтобы никто ничего не заподозрил, и перейти сразу на место продюсера.
      Мне кажется, никто не удивился, когда я заняла его место, и, хотя Роберт по понятным причинам был расстроен, я слышала, что вскоре он взял на стажировку новую юную и сексапильную ассистентку.
      Перескочить с радио на телевидение было легко. Естественно, мне опять пришлось начать с самых низов, но к тому времени у меня уже был небольшой опыт и небольшой компромат на моих коллег-журналистов, поэтому долго мучиться не пришлось. На этот раз мне даже не пришлось ни с кем переспать.
      Хотя я бы, наверное, не отказалась. Директор телестанции – пусть он останется безымянным, – был очень привлекательным, очень забавным и очень женатым мужчиной. Полностью в моем вкусе, разумеется, кроме последней части. Возможно, вы удивитесь. Некоторые мои друзья удивляются. Они считают, что я – «идеальная любовница», учитывая, что я как от чумы бегу от эмоциональной привязанности. Но это я уже проходила с моей мамой. Я знаю, что такое пережить развод, знаю, как это больно, и не думаю, что могла бы так поступить с другой женщиной. Разумеется, иногда я крутила романы с женатиками, я не ангел, и не хочу лгать, но в большинстве случаев я не подозревала о существовании жены. Узнавала об этом лишь потом, но к тому времени все было уже кончено.
      Я не разрушительница браков, боже упаси. Я ни когда ничего не требовала от мужчин, с которыми спала, если знала, что они принадлежат кому-то еще. Я не дура, чтобы влюбиться в женатого мужчину и воображать, что он бросит свою занудную и убогую клушу ради обворожительной Меня.
      Я не дура и не занимаюсь самообманом. Я кажусь обворожительной только из-за рыжих волос, и даже их цвет, кстати, не натуральный, хотя я не распространяюсь об этом направо и налево. Моя прапрабабушка родом из Корка, поэтому сказка о рыжих волосах проходит на ура. Иногда я даже разговариваю с ирландским акцентом, хотя выросла в Западном Сассексе, но делаю это лишь тогда, когда поблизости нет ирландцев. Мой акцент не так уж чист, и обман моментально раскроется.
      Но меня поражает, как высоко можно подняться по карьерной лестнице, если цвет твоих волос «глубокий медно-рыжий», и длиной они почти до талии; если постоянно носить обтягивающие брючные костюмы и убийственные острые шпильки; если пренебречь дружбой с равными в офисе и сконцентрироваться на людях, в чьих руках настоящая власть.
      Но как мне не хватало этой дружбы с равными. Я прекрасно знаю, какие слухи обо мне ходили. Говори ли, что я стерва. Жестокая, непримиримая сука. Эгоистка, думающая только о себе. Разумеется, большая часть была правдой. Но никто не говорил, что я могу быть внимательной. Никто не хвалил меня за прямоту и честность. Никто не упоминал о том, как я люблю своих друзей и семью. Хотя, справедливости ради, скажу, что они никогда не видели меня с этой стороны. Я была слишком занята продвижением карьеры, чтобы демонстрировать свои лучшие качества.
      Я очень быстро научилась, что обходительность ни к чему не приводит. У милых людей куча друзей, но они ни на кого не оказывают влияние. Больше, чем друзей, я жаждала власти, но иногда я жалела, что не выбрала друзей. К примеру, когда я входила в офис, и зависала гробовая тишина, будто в салуне на Диком Западе. Когда все отправлялись в местную пиццерию праздновать чей-то день рождения, и меня не приглашали. Когда никто не предлагал поддержку и помощь, если один из гостей программы отказывался в последний момент.
      Я внушала себе, что цель оправдывает средства. Пока они ели пиццу, я ужинала с боссами департамента в местном элитном баре. Пока они напивались пивом и дешевым белым вином на вечеринке у кого-то дома, я общалась со звездами телевидения в велико лепных загородных домах, потягивала шампанское и вела презабавные светские беседы.
      Неважно, что ты знаешь, важно, кого ты знаешь, говорила моя мама. И я поняла, что в мире масс-медиа это утверждение справедливо, как никогда.
      Каждая вакансия, которую я получала, каждая программа, над которой работала, каждое продвижение по службе, прямо или косвенно, было результатом того, что я общалась с сильными мира сего.
      И Майк Джонс в их числе. Майк Джонс, программный директор информационного отдела Лондонского Дневного Телевидения. На канале «Англия» я уже взлетела так высоко, как только можно, и теперь нацелилась на кое-что покруче.
      Лондонское Дневное Телевидение. Естественно, о Майке Джонсе мне все известно. А кому нет, бога ради? Годами я выслушивала анекдоты о легендарных попойках Майка Джонса, о том, какой он бабник. Поэтому, должна признать, я испытала небольшой шок, услышав его голос по телефону. Не его ассистента, не какого-нибудь подхалима. Майк Джонс позвонил мне лично.
      – Нам нужен продюсер, – заявил он. – Дело срочное. Земля горит. Можете прийти завтра?
      Я даже раздумывать не стала.
      Сначала я хотела надеть один из своих коронных брючных костюмов, но потом решила остановиться на чем-то более женственном. Меньше силы, больше флирта. Меньше от Синди Кроуфорд, больше от Памеллы Андерсон.
      Но все же по-деловому, разумеется. Я надела юбку до колен с кружевной оборкой песочного цвета, бледно-розовый кардиган и лифчик «Вандербра», который создавал иллюзию пышной груди, которой у меня на самом деле нет. И непременно высоченные шпильки. Карамельного цвета, естественно. Блестящие колготки и чудесное красное зимнее пальто с огромным воротником с бахромой. Я была готова.
      Я сразу поняла, почему о Майке Джонсе ходили такие разговоры. Власть определенно делает его привлекательным. Когда я вошла, он медленно смерил меня холодным взглядом.
      Мы немного поговорили о работе. Он объяснил ситуацию: продюсер шоу пыталась забеременеть и хотела уйти в долгосрочный отпуск, поэтому им нужен был человек на ее место.
      Я ни минуты не сомневалась, что это мне по силам. Я могла бы сделать это, стоя на голове с закрытыми глазами.
      – Мы еще не говорили об отпуске со старым продюсером, – произнес Майк.
      Он явно был в замешательстве.
      – И вообще, я был бы благодарен, если бы все, что мы обсуждаем, не покинуло пределы этого офиса.
      – Разумеется, – кивнула я. – Что, если она не захочет уйти в долговременный отпуск?
      Он разглашал чужие тайны. Он это понимал. Но телевизионная индустрия питается сплетнями, и он не смог противостоять искушению.
      – Мне нравится эта девушка, – сказал он. – Мы вместе работаем много лет, и она талантлива, как сам дьявол, но потеряла хватку. Она уйдет в отпуск, нравится ей это или нет, потому что она – одна из лучших наших ребят, и я не могу позволить себе уволить ее. Но, – быстро продолжает он, – эта серия программ рассчитана на год. Если вы нам понравитесь и захотите остаться, мы дадим вам другой проект, а выше – только звезды.
      Эти слова были сладчайшей музыкой для моих ушей.
      – Расскажите о себе, – внезапно проговорил он, наклоняясь ближе и пристально глядя мне в глаза – так долго, что я нарушила святое правило и первой отвела глаза. Я так никогда не делаю.
      – Я начинала на радио, – произнесла я, поведав ему о своем быстром продвижении до продюсера собственного шоу, и, разумеется, умолчав о Роберте.
      – Нет, – прервал он меня спустя пару минут. – Расскажите мне о себе. Я хочу знать, что заводит Мэйв. Хочу понять, сможете ли вы работать в команде, – он увидел мое выражение лица и расхохотался. – Проклятье, не могу поверить, что я это сказал. Что заводит Мэйв, – повторил он, и мы оба рассмеялись.
      Лед растаял.
      – Идиот.
      – Я рада, что вы это сказали, – дерзко выпалила я, пытаясь выиграть время.
      Ненавижу, когда меня застают врасплох. И никогда не знаю, что ответить в такой ситуации.
      – Серьезно, Мэйв, – с улыбкой проговорил он. – К примеру, какой ваш любимый фильм?
      Я улыбнулась в ответ и впервые за время разговора расслабилась.
      – «Великий побег», – выстрелила я.
      – Интересный выбор, – он поднял бровь. – Этот фильм для больших мальчиков, если только он нравится вам не из-за Стива Маккуина?
      – Стив Маккуин – одна из причин, хотя Брандо более в моем вкусе.
      Молодой Брандо, разумеется.
      – Конечно, – он улыбнулся: ему явно нравился раз говор. – Значит, вы не поклонница Джорджа Клуни?
      – Не смешите меня, – я скорчила гримаску отвращения: как банально. – А какой ваш любимый фильм? – я ухватила шанс.
      – «Неспящие в Сиэтле», – очень серьезным тоном произнес он.
      У меня чуть челюсть не упала.
      – Ладно, ладно, – он забавлялся моей реакцией. – Я соврал. Мой фильм на все времена – «Беспечный ездок».
      – Прекрасный выбор. Полагаю, у вас есть мотоцикл? – он кивнул. – Позвольте, я угадаю. Я бы сказала, что это «Харлей», но, по-моему, это не совсем в вашем стиле.
      – А что в моем стиле?
      – Думаю, «Нортон». Вы кажетесь мне тем самым парнем на «Индиане», но полагаю, вам он не по карману.
      Зазвонил телефон, и Майк поднялся и протянул руку.
      – Мэйв, – сказал он, – я не сомневаюсь, вы еще разобьете мне сердце, – пожимая мне руку, он снял трубку. – Спасибо, что пришли. Я свяжусь с вами самое позднее в пятницу, но можете быть уверены, место за вами.
      Можете быть уверены? Я была более чем уверена. Когда разговор на собеседовании переходит на личные темы и, еще лучше, становится приятным, я не сомневаюсь, что место за мной. Ни капли не сомневаюсь.
      На обратном пути я наткнулась на Джулию, подругу Лорны, – мы познакомились на свадьбе. Тогда она мне приглянулась, и я подумала, что могла бы с ней подружиться, но боже милостивый, сейчас она выглядела так жутко, что я едва ее узнала. Мы обменялись парой коротких и неискренних фраз, и я пообещала позвонить ей (на самом деле я бы так и поступила, вот только у меня совсем вылетело из головы, что она тоже здесь работает, а это не очень хорошая перспектива), но она была в такой прострации, что даже не поняла, что я сказала.
      Лишь когда я очутилась в метро, до меня дошло, что, вероятно, меня позвали на место Джулии. По крайней мере, вид у нее был такой, будто она и в самом деле утратила хватку.
      Когда приеду домой, нужно звякнуть Лорне, подумала я.
      Я переезжаю в Лондон за неделю до начала работы. Мой контракт с Лондонским Дневным Телевидением позволит мне развернуться по сравнению с тем, как я жила в Брайтоне. Очень удачно, потому что за те деньги, что я платила за дом в Брайтоне, в Лондоне мне удалось бы снять свинарник размером с фасолинку.
      В конце концов я нашла квартиру в Белсайз-парк. Хозяйка – одинокая женщина примерно моего возраста. Ее зовут Фэй, и она уезжает путешествовать примерно на год. Я познакомилась с ней через друзей моих друзей. Квартира идеальная: крошечный размер спальни компенсируется просторной гостиной с четырехметровыми потолками и эркером, который выходит на плоскую крышу, где хватит места для стола и пары стульев.
      Мебель также идеально мне подходит: минимализм в духе магазина «Конран» с примесью «Хабитат», но большинство мебели из ИКЕА. (Книжные полки в виде кубов: ИКЕА. Подставка для телевизора: ИКЕА. Обе денный стол: Хабитат). Все предметы безлики, белые стены и якобы деревянные полы, фавориты застройщиков, на самом деле сделанные из пластика.
      В комнатах полно одежды, коробок и чемоданов. Фэй рассказывает, как она уже было думала, что нашла жильца – тоже через знакомых, – но он подвел ее в последнюю минуту. Она уезжает через три дня, и начала было паниковать. Извиняется за беспорядок, разбросанную одежду и чемоданы, но я не обращаю внимания на бардак. Я вижу роскошную квартиру с высокими потолками и большими окнами. Такая квартира вполне может стать домом для успешного телепродюсера, живущего в Лондона.
      – Не буду говорить, что позвоню вам после того, как увижу всех желающих, – говорит Фэй, когда мы допиваем кофе и осторожно ставим чашки на кофейный столик (от «Хил»). – Вы мне нравитесь. Я представляю вас в этой квартире и доверяю вам, поэтому, если хотите снять квартиру на год, она ваша.
      – Я согласна, – с улыбкой отвечаю я, въезжаю через три дня, неделю распаковываю вещи, устраиваюсь и изучаю район Белсайз-парк.
      Лорна дала мне телефон Джулии.
      – Она такая милая, – сказала она. – Обязательно позвони ей.
      Но я не смогла себя заставить, потому что к тому времени уже знала, что меня пригласили ей на замену, и понятия не имела, что говорят в таких случаях. Пусть я жестока и амбициозна, конфликтовать я не люблю. И в любом случае я пришла на Лондонское Дневное Телевидение работать. А не общаться.
      Прошла одна неделя, и я в восторге. Начала работать, знакомилась со съемочной группой, проверяла расписания, рассчитывала бюджет, инструктировала аналитиков, наспех обедала и теперь ощущаю себя как рыба в воде.
      – Не могу поверить, что вы здесь всего неделю, – говорит Джонни, который когда-то был правой рукой Джулии, пока я не взялась за его воспитание.
      По-моему, я уже достигла некоторого прогресса: он звонит ей намного реже (я точно знаю, что Джонни звонит ей, потому что он начинает очень тихо говорить в мини-микрофон, кивает головой и воровато оглядывается, проверяя, не подслушивают ли его, когда он передает ей сплетни).
      В столовой меня приглашали обедать за столик к большим шишкам, и в бар после работы тоже, но я принимала предложения столько же раз, сколько отказывалась. Наконец-то я поняла, наученная опытом, что не всегда мудро игнорировать сверстников. И тем более свою команду.
      С ребятами я веду себя твердо, но справедливо. Я дружелюбна, но слежу за тем, чтобы они ощущали границу между нами. И соблюдали ее. Я с радостью общаюсь с ними, поддерживаю дружеские отношения вне офиса, но они должны понимать, что я им не подружка. У меня нет времени на исправление ошибок, но я вознаграждаю за хорошее поведение. Годы в этом бизнесе доказали, что это лучший способ добиться от подчиненных толка.
      Более того, в пятницу вечером, в качестве благодарности за то, что ко мне отнеслись с таким гостеприимством, за то, что первая неделя оказалась столь приятной (Интриганка? Я?), я приглашаю свою команду в ресторан. Я предложила поужинать в одном из американских ресторанчиков в Ковент-Гардене, где так вкусно готовят жареные ребрышки, и, поскольку у нас в команде одни молодые, энергичные ребята, в предвкушении радостей уик-энда мы решили сначала напиться в стельку.
      Никогда не обвиняйте меня в том, что я не могу найти дорогу к молодому сердцу.
      Кстати, в этом одно из преимуществ работы на Лондонском Дневном Телевидении. Тусовки включены в социальный пакет, а отдыхать здесь умеют. Каждый вечер на этой неделе меня приглашали в бар после работы, где мы часами болтали, а потом шли ужинать по меньшей мере с двумя коллегами.
      Я выжата как лимон, но преимуществ тысячи. Я начала чувствовать себя в своей стихии, ближе узнаю коллег, попадаюсь на глаза нужным людям и усиленно демонстрирую преданность компании. Все равно это лучше, чем возвращаться в пустую квартиру и пить вино, сидя на диване в одиночестве.
      Сегодня я ужинаю с Нэт, Никки, Стеллой, Дэном и Тедом. Джонни был не в настроении и ушел пораньше, и я этому рада, потому что, как бы он мне ни нравился, мне легче расслабиться, когда его нет рядом. И не спрашивайте, почему у всех короткие имена. Понятия не имею, но, похоже, так здесь принято. Хотя я бы застрелила любого, кто посмел бы назвать меня Мэй.
      Для начала мы выпиваем несколько бокалов в местном баре, закатываясь смехом за двумя сдвинутыми столиками, окутанными сигаретным дымом.
      – Тони Нолан, – стонет Никки. – О боже. Мне обязательно это говорить?
      – Да! – хором кричат остальные, наклоняясь вперед.
      – Не могу поверить, что я это делаю. Тони Нолан?
      Стелла делает паузу, и даже я склоняю голову, потому что с Тони Ноланом я уже знакома. Редактор отдела новостей. Милый парень, но с самыми отвратительными зубами, которые я только видела в жизни. Один кривей другого, серые чередуются с желтыми, у него во рту их слишком много, и к тому же они издают такую вонь, что хочется либо отодвинуться, либо предложить ему жвачку. Но жвачку он не любит.
      Все наклоняются вперед в нетерпении. Стелла отхлебывает пива из кружки и поднимает глаза.
      Трах!
      – Ничего себе!
      Дэн и Тед чуть не давятся пивом, и все начинают обсуждать Тони Нолана и то, как можно трахаться с типом, у которого такие гнилые зубы.
      Мы играем в игру «Трах или смерть», в которой, кажется, нет никаких правил. Участники попросту делятся своим мнением: кого бы они трахнули, а кого бы нет, даже под страхом смерти.
      – Марк Симпсон? – спрашивает Тед, глядя на девушек.
      Я лишь слушаю, не участвую в игре: большинство претендентов – сотрудники компании, о которых я даже не слышала, не говоря уж о том, чтобы знать ИХ ЛИЧНО.
      – Нэт?
      – М-м-м-м. Трах.
      – Никки?
      – Трах до потери памяти.
      – Стелла?
      – Да, пожалуйста. Я сделаю это ради своей страны.
      – Кто такой Марк Симпсон? – я покатываюсь от хохота над этой идиотской игрой, но слегка заинтригована тем, сколько трахов достанется Марку Симпсону – если он того пожелает.
      – Марк. Ты его знаешь. Юрист, – мое лицо все еще полно недоумения, и Стелла закатывает глаза. – Ты должна была встретиться с ним вчера, но перенесла встречу на следующую неделю.
      Ах да. Теперь припоминаю.
      – Точно, – смеюсь я. – Слишком много новых имен и лиц для одной недели. Я уже ничего не помню. Чем так хорош этот Марк Симпсон?
      – Он прелесть, – вздыхает Нэт.
      – Лакомый кусочек, – постанывает Никки.
      – Красавчик, – Стелла прикуривает, – но меня в нем притягивает совсем другое. Он похож на заблудившегося маленького мальчика, такой ранимый… юристы обычно не такие. Все знают, что у него с его девушкой не ладятся отношения. Боже, неудивительно, если вспомнить, что здесь творилось… и думаю, мы все страдаем от «синдрома спасателя». Так хочется поцеловать его и сделать счастливым.
      – М-м-м, – хихикает Нэт. – Расцеловать его с ног до головы.
      – Господи, на вас смотреть противно, – произносит Тед с отвращением. И, если я не ошибаюсь, с завистью.
      – Кто его девушка?
      – Ты не знала? – Тед в изумлении смотрит на меня. – Джулия.
      И тут я вспоминаю свадьбу Адама и Лорны. Конечно, я помню Марка, только вот я не думала, что это один и тот же человек, и я уж точно не подозревала, что он местный герой-любовник. Симпатичный? Да. Милый парень? Да. Герой сексуальных фантазий? Ни в коем случае.
      Трах или смерть? Что ж. Это уже совсем другой раз говор.

      – У тебя уши горели?
      Стелла подняла бровь и кокетливо заморгала ресничками, заглядывая мне через плечо.
      Я поворачиваюсь и вижу, что за моей спиной стоит Марк Симпсон. Тот самый Марк Симпсон. Герой-любовник Марк Симпсон. И он не имеет ничего общего с тем парнем, с которым я познакомилась на свадьбе.
      У этого Марка Симпсона взбешенный вид. Опасный вид. И он очень раздражен. Другими словами, он вы глядит сексуально, он провоцирует меня, и, как только я вижу его лицо, то чувствую, что готова принять вызов.
      Нет. Прекрати. Пусть он излучает сексуальность каждой клеточкой своего тела, но этот мужчина уже долгие годы живет с Джулией. Счастливы они или нет, меня не касается, но я точно знаю, что это не оправдание.
      Даже если бы я решила соблазнить его, он не из тех мужчин, что изменяют своим женам. И я не в его вкусе. Джулия похожа на девочку с соседнего двора. Даже когда она выглядит, как полное дерьмо, мужчинам все равно хочется защитить ее, а я? Я на соседскую девчонку не потяну.
      – Можно присоединиться?
      Марк отодвигает стул от соседнего столика и садится между мной и Джонни. Поворачивается ко мне.
      – Марк Симпсон. Приятно познакомиться.
      Я улыбаюсь и пожимаю его руку.
      – Вообще-то, мы уже знакомы.
      – Я так и думал, что где-то вас уже видел. Где?
      – На свадьбе Адама и Лорны. Я – зачинщик спора о «Семейке Клэнгеров», – я жду, что он улыбнется, но выражение его лица остается отстраненным.
      Очевидно, его сейчас занимают совсем другие проблемы.
      – М-м-м… у вас все в порядке?
      Тогда он смотрит на меня. Видит меня.
      – Извините, – говорит он, и в ту же минуту я понимаю, что этот человек несчастен, что бы ни было тому причиной.
      Может, из-за личной жизни, не знаю. Я ни когда не верила офисным сплетням. Хоть мне и нравится быть в курсе событий и вникать в разговоры окружающих, я научилась не принимать слова на веру.
      Слухи искажаются и очень скоро превращаются в факты, и хотя мне говорили, даже сегодня вечером, что Марк несчастен, я предпочитаю сама сделать выводы.
      И теперь я могу сделать вывод. Этот мужчина несчастен.
      Он пожимает плечами.
      – Всего лишь, хм-м… неурядицы дома. Домашние дела, – он вздыхает, и интересно, какого черта со мной происходит?
      Что это я такое чувствую? Неужели это… сострадание? К незнакомцу? Бред собачий.
      – Хотите поужинать с нами? – предлагаю я, потому что не привыкла испытывать сострадание к кому-либо, и мне хочется поскорее перейти на безопасную территорию. – Мы идем в американское кафе «Обалденные говяжьи ребрышки Чака». Говорят, там теперь готовят так же вкусно, как в «Айви».
      К моему огромному облегчению, он смеется, и лицо его меняется. Проклятье. Он на самом деле красавчик.
      – Пойду, только если вы разрешите мне одному съесть целиком луковую лепешку.
      – Можешь съесть целую луковую лепешку и даже целый чесночный хлеб, если пожелаешь.
      – Ну все, я не могу сопротивляться.
      Я поднимаю глаза и вижу, что Стелла наблюдает за нами, и понимаю, что она на самом деле в него влюблена. Но я пригласила его пойти с нами не потому, что он мне интересен, и уж точно не просила его садиться рядом со мной. К тому же я ни чуточки не кокетничаю, я всего лишь приглашаю коллегу, который не в духе, повеселиться со мной и моими ребятами. Могу же я хоть раз в неделю поиграть в доброго самаритянина!
      «Обалденные говяжьи ребрышки Чака» – огромный ресторан в подвальном помещении. Здесь темно и шумно. Ресторан битком набит такими же компаниями, как и наша: коллеги по работе, празднующие конец рабочей недели, которые напиваются и отплясывают на крошечном танцполе в центре зала, и, возможно, как часто случается с людьми, работающими вместе, замышляют познакомиться поближе.
      Мы раздумываем, не попытаться ли пробраться к бару сквозь толпы народу, но минутная разведка показывает, что для этой простои операции нам придется миновать дюжину мужиков с глазами острыми, как у ястребов. Они делают вид, будто разговаривают с приятелями и отхлебывают пиво из бутылки, но на самом деле сверлят взглядом комнату и всех находящихся в ней женщин. Стоя у входа, рядом со Стеллой, Ник и Нэт (Марк и мальчики чуть позади, на шаг), я вижу, что нас, девочек, уже раздевают несколько десятков глаз. Хотя заигрывание – часть пятничного ритуала, когда принято отрываться на всю катушку, я не уверена, что хочу принимать в этом участие. По крайней мере, не сейчас, когда я со своей командой. И с Марком.
      Чрезмерно жизнерадостная официантка проводит нас к столику в глубине зала. Она общается с нами, будто мы ее лучшие друзья, но так всегда бывает в подобных заведениях. Я сжимаю зубы: постоянно жалуюсь на отвратительное качество обслуживания в этой стране, и эта официантка, на мой вкус, слишком фамильярна, но все равно лучше, чем девица с кислой рожей, которая всем своим видом показывает, что де лает одолжение, обслуживая вас. Из двух зол выбираем меньшее. Ну ладно. Забудем об этом.
      Я стою за столом вместе со всеми, и мы ломаем голову, где бы сесть. Все девушки хотят сидеть рядом с Марком, но никто не желает этого так, как Стелла, которая пробирается к нему поближе. Я, между прочим, оказываюсь с другой стороны, но не нарочно, лишь потому, что так удобнее: мы вместе подошли к столику, и это казалось естественным.
      – Что будете пить?
      Шелли, официантка, вернулась к нам с улыбкой до ушей.
      – Текилу! – хором выкрикивают Нэт и Ник и хихикают.
      После наших посиделок в баре обе уже под мухой.
      – Отличный выбор! – говорит официантка, и, прежде чем я успеваю заказать джин с тоником, испаряется.
      Я оборачиваюсь и вижу, что Марк смотрит на меня с выражением, напоминающим улыбку.
      – Сейчас она принесет бутылку текилы. – он считает головы, – …семь стопок. Ты это понимаешь? – я повожу плечами. – И ты готова? – продолжает он, поднимая бровь и с вызовом глядя на меня.
      – Готова… к чему? – мурлыкаю я.
      Стоп. Прекрати, Мэйв! Немедленно прекрати говорить мурлыкающим тоном.
      Похоже, Марк удивлен. Дерьмо. Он со мной не заигрывал. Я облажалась. Я должна вести себя хладнокровно. По-деловому. Я больше не связываюсь с мужчинами, с которыми работаю. И уж тем более не связываюсь с мужчинами, которые заняты.
      – О чем ты подумала? – медленно произносит он.
      Я в замешательстве, потому что по его тону не возможно понять, флиртует он со мной или нет. Вдруг он понятия не имеет, что за скрытый смысл несли мои слова.
      – Ни о чем, – выпаливаю я, потом наклоняю голову и тихонько мурлыкаю ему на ухо. – Я не знаю, стоит ли нам с тобой, учитывая наши ответственное положение в компании, надираться в присутствии персонала.
      Марк смеется, и появляется Шелли – вы угадали – с бутылкой текилы, тарелкой лаймов и солонкой. Марк наливает себе текилы и опрокидывает одним глотком, без лайма и соли.
      – Знаешь, что я думаю? – он вытирает губы и наливает еще. – У меня выдался такой денек, что я заслуживаю выпивки. Более того, я заслуживаю того, чтобы нажраться, как свинья. – Он наливает еще одну стопку и пододвигает ее мне. – И еще мне кажется, что тебе нужно расслабиться и как следует оторваться, – он пристально смотрит мне в глаза. Я беру стаканчик и заливаю его в горло так быстро, как только можно.
      Стелла наблюдает за нами. Каждый раз, когда я отворачиваюсь, ощущаю, как горят ее глаза. Я пытаюсь сесть так, чтобы не видеть ее лица, разговаривая с Марком, но это нелегко.
      Я отчаянно пытаюсь не заигрывать с Марком, относиться к нему как к малознакомому коллеге по работе, но, похоже, между нами существует какая-то интимная связь, и, клянусь, я все это не придумала. Дело даже не в том, что мы горячо обсуждаем королевскую семью – мы с Марком оказались единственными роялистами за столиком.
      Вообще-то, я не такая уж роялистка. Но и не против монархии, как все мои журналисты, которые обвиняют королевскую семью в том, что им слитком много платят, и в том, что монархия устарела и не играет в обществе никакой роли, кроме как шутовской.
      – Но как можно ненавидеть королеву-мать? – недоумевает Марк. – Такая милая старушенция.
      – Что это? Неужели я вижу сентиментальность под маской неумолимого адвоката?
      Нэт наклоняется к нему с улыбкой, которая, благодаря щедрому количеству спиртного, больше напоминает ухмылку.
      – Под маской неумолимого адвоката бьется золотое сердце, – с улыбкой говорит Марк.
      – Спорим, ты всем девушкам это говоришь.
      Нэт кокетничает, и я чувствую вспышку раздражения, но тут же подавляю ее.
      Я очень остро ощущаю присутствие Марка. Когда он нечаянно касается рукой моего плеча, оно вдруг наливается тяжестью и немеет. Я хочу пошевелить рукой, но почему-то не могу. Я просто сижу и ощущаю, как его мягкие светлые волосы щекочут мою кожу, и пытаюсь отвести взгляд, потому что это ощущение захватывает меня полностью. Если я увижу, как наши руки соприкасаются, то не доживу до конца вечера. Я захлебнусь от этого впечатления.
      Кстати, это чувство для меня не ново. Любовь? Не смешите меня. Это ощущение, обострение чувств, то, что я слежу за каждым его движением, каждым щелчком пальца, каждым взмахом ресниц, – это желание. Старое доброе сексуальное желание, чистой воды. Боже, как я обожаю это чувство. И я уже забыла, как это приятно.
      Но я не путаюсь с женатыми мужчинами. Я не путаюсь с женатыми мужчинами. Не путаюсь с женатыми мужчинами.
      Но он же не женат… девушка считается?
      Сойдет ли мне это с рук? В конце концов, он несчастен, а я не питаю никаких иллюзий насчет нашего с ним счастливого будущего, так стоит ли рисковать?
      Я выпадаю из разговора, отодвигаю сексуальное возбуждение в дальний уголок мозга и обдумываю степень риска. Я работаю на Лондонском Дневном Телевидении всего неделю. Пока мне здесь все по душе. И я могла бы работать здесь очень долго. Дьявол, скажу честно: я уже вижу, как рабочие снимают с двери табличку «Майк Джонс» и вешают вместо нее «Мэйв Робертсон».
      Здесь я могла бы взобраться по карьерной лестнице до самых небес. А Марк – юрист. И он не просто работает в юридическом отделе, он – глава юридического отдела. Как я и говорила. Не просто юрист. Кто-то, с кем мне придется сталкиваться постоянно, и я-то знаю, что я с этим справлюсь, но справится ли он?
      И еще он живет с Джулией, и Джулия пытается от него забеременеть, к тому же, от Джулии здесь все без ума, Джулию все уважают. Черт, она и мне тоже нравится. Хм-м-м. Я смотрю на его руку: сильная, загорелая, не слишком много и не слишком мало выгоревших на солнце волос. Сексуальная.
      В другой раз, Жозефина.
      Я поднимаю руку, подзывая Шелли, и заказываю большую бутылку газированной минеральной воды.
      – Вижу, ты решила не распускаться, – произносит Марк с ироничной усмешкой. – Видно, моя сила убеждения не настолько эффективна, как я думал.
      Я пожимаю плечами.
      – На другую она бы подействовала, но я же новичок. Мне нужно произвести достойное впечатление.
      – Думаешь, ты до сих пор этого не сделала?
      – Не знаю. Как ты думаешь?
      О боже. Я проявила неуверенность в себе. Никогда нельзя показывать мужчине, что сомневаешься в своих силах, потому что большинство мужчин терпеть не могут закомплексованных женщин.
      – Ты произвела впечатление на меня, – проговорив это, он не смотрит мне в лицо, и я вздыхаю.
      Этот мужчина с легкостью мог бы затащить меня в свою паутину, но я не поддамся. Не могу.
      – Но я уже ухожу, – я одариваю его улыбкой, за которой, надеюсь, не видно сожаления.
      – Хорошая мысль, – говорит он, отодвигая стул. – Мне тоже пора домой.
      – Где ты живешь? – мы стоим на углу Сент-Мартинс-Лейн и уже отчаялись разыскать такси. Я кутаюсь в пальто. Естественно, единственное такси в поле зрения уже занято, и мне все время кажется, что ко мне движется оранжевый огонек, словно мираж в пустыне. Но я ошибаюсь.
      – В Белсайз-парк. Ты?
      – На Госпел Оак. Как раз по пути! Поймаем одно такси на двоих, – это утверждение, не вопрос. За ним следует тишина.
      – Может, прогуляемся? Более заманчивая перспектива, – Марк машет рукой в сторону другой улицы, а такси, вероятно, тоже занятое, исчезает за дальним углом.
      Я воспринимаю это как хороший знак и киваю. Мы шагаем рука об руку. Слава богу, сексуальное желание поостыло с тех пор, как мы укали из ресторана. Я замерзла и устала. Единственное, о чем я могу думать сейчас – как я свернусь калачиком на заднем сиденье уютного теплого такси и поеду домой спать.
      Я покрепче запахиваю пальто и смотрю под ноги, на тротуар, семеня ножками и жалея, что не надела более удобные туфли. И тут до меня доходит, что Марк остановился. Я тоже замираю. Смотрю на него, краем сознания замечая, что глаза его горят желанием, и – клянусь, я до сих пор не понимаю, как это произошло – оказываюсь в его объятиях и целую его так, будто от этого зависит моя жизнь.
      Если бы я могла описать это ощущение: страсть, притяжение, огонь. Я таю в его руках, прижимаюсь к нему каждой клеточкой тела, и нас утягивают на дно невероятно насыщенные чувства.
      Наконец мы отстраняемся и смотрим в глаза друг другу. Наши зрачки расширены от шока.
      – Извини, – говорит он, и я же хочу успокоить его, сказать, что извиняться не за что, как он опять целует меня, и на этот раз, когда мы отстраняемся друг от друга, он подталкивает меня в узкий проход между домами.
      Скажу сразу: я не из тех женщин, что занимаются сексом в подворотнях. Меня никогда не заводил страх быть пойманной или замеченной, и вообще, я люблю заниматься этим в условиях чрезвычайного комфорта, в спальне. Или в гостиной. Я существо, обожающее комфорт, и люблю соответственно планировать свидания. Я соблазнила не одного мужчину с помощью шелковисто-гладких ног (эпилятор «Эпиледи», невыносимая боль, но какой результат), черных чулков и подвязок (жутко банально, но от этого не менее эффективно), шампанского и лести (ключик, открывающий любые двери).
      Но я в жизни не делала того, что делаю сейчас. Я стою, прислонившись к кирпичной стене в темном переулке, освещенном единственным тусклым фонарем в конце. В противоположном конце. Губы Марка повсюду. Он целует мое лицо, шею, ямочку у ключицы. Жесткие, влажные поцелуи, от которых перехватывает дыхание и в глазах появляются слезы. Я просовываю руки под его пиджак, вытаскиваю рубашку из брюк и задираю наверх, страстно, отчаянно, пока не почувствую его горячую кожу своими ладонями.
      Он разрывает мою блузку, и я задерживаю дыхание, когда он скользит губами по моей груди, отодвигая чашечку лифчика. Белая пышная плоть вырывается наружу, и соски твердеют под его поцелуями, его волшебными поцелуями. Я закрываю глаза и постанываю от удовольствия.
      Я опускаю руку и поглаживаю сквозь брюки его член, ощущая его твердость, чувствуя, что не могу больше ждать, и вот он проникает в меня, входит глубоко и тяжело дышит мне в шею, придерживая мою ногу у своей талии. Я прижимаюсь к нему, обнимая его за спину, и из груди вырывается крик наслаждения.
      После он на меня даже не смотрит. Мы выходим из переулка. Я вглядываюсь в лица прохожих и думаю: видели ли они? Видел ли нас кто-нибудь? Мы идем рядом, осторожно, лишь бы не коснуться друг друга. О такси мы уже и думать позабыли. Когда мы подходим к перекрестку, я поворачиваюсь к Марку и пытаюсь что-то сказать, что угодно, лишь бы разрушить молчание. И вдруг он начинает плакать.
      – О, Марк, что с тобой? – как будто пять минут назад меня яростно и быстро трахнул кто-то другой.
      Я опять чувствую себя незнакомцем, и неуклюже обнимаю его за плечи, пытаясь утешить.
      – Прости, – выпаливает он. – Проклятье. Мне очень жаль. Я не хотел… черт.
      И никто из нас не знает, что сказать. Но я точно знаю одно. В таком состоянии этот мужчина домой не пойдет.
      – Клянусь жизнью, мне ничего от тебя не нужно, – нежно говорю я, и мне кажется, что все это происходит во сне, – я понимаю, тебе, должно быть, очень неловко, но, по-моему, тебе необходимо с кем-то поговорить. Почему бы тебе не зайти ко мне, просто поговорить? Я приготовлю тебе кофе, а потом пойдешь домой.
      К тому времени, как мы заходим в парадную дверь моего дома, мне уже кажется, что все это на самом деле мне привиделось. По пути домой я выглядываю из окошка такси (мы все-таки поймали такси, хотя прошла целая вечность) и думаю: может, я уснула за столом и мне приснился сон о том, как мы с Марком занимались самым страстным сексом в моей жизни в темной подворотне на пути домой? Я начинаю серьезно сомневаться, произошло ли все это в реальности.
      Я завариваю кофе, и мы садимся на диван на расстоянии метра друг от друга. Никто не хочет говорить первым, и никто не понимает, что мы здесь делаем.
      – Бред какой-то, – говорит Марк. – Во-первых, я тебя не знаю, если не считать… хм-м… – он краснеет, что делает ему честь, и я понимаю, что все-таки это был не сон.
      Мы явно переспали, иначе бы он не покраснел. Он продолжает:
      – …и ты работаешь в той же компании. Не могу поверить в то, что произошло сегодня, и не могу поверить, что сижу здесь, сейчас, и…
      – Марк, – я прерываю его на полуслове и нежно опускаю руку ему на плечо. – Может, тебе это покажется странным, но иногда легче разговаривать с не знакомыми людьми, чем с теми, кого хорошо знаешь. Я достигла успеха во многом, но больше всего, помимо того, что я великолепна в постели, – (я сказала это, чтобы развеселить его, и, хотя мои слова были несколько неуместны, они возымели действие, и Марк улыбнулся – тихой, грустной улыбкой), – я прославилась своим умением хранить секреты. Возможно, это меня не касается, но, по-моему, ты несчастен. Мне кажется, что ты взвалил на свои плечи невероятно тяжелую ношу. Можешь мне ничего не объяснять, и я говорю это вовсе не потому, что хочу еще раз заняться сексом. Я хочу помочь и говорю это, потому что ты – хороший парень и мне кажется, тебе не помешает дружеская поддержка.
      У меня перехватывает дыхание.
      – Не знаю, с чего начать, – говорит он с горькой усмешкой. – Если бы я начал с того, что произошло сегодня вечером, ты бы, наверное, мне не поверила.
      – Продолжай. Что произошло сегодня вечером?
      Он рассказывает, как вернулся домой после работы и увидел, что его девушка и ее подружка завернулись в белые простыни и танцуют в каком-то оккультном кругу, почти в трансе. Вокруг горели свечи, и языки пламени отбрасывали тени на стены и чуть не подожгли края простыней.
      – Вообще-то, все это выглядело довольно красиво, – говорит он. – Но в конце концов произошел ужасный скандал, потому что весь этот ритуал – полнейший бред. Она отчаянно хочет забеременеть, это продолжается уже давно, но мы не можем зачать ребенка, и вместо того, чтобы предпринять какие-то практические шаги, пойти к врачу, она занимается какой-то ерундой. Заставляет меня носить в бумажнике ягоды можжевельника, потому что они якобы увеличивают мужскую силу, и танцует ритуальные танцы среди идиотских свечей с пенисами. Я не могу удержаться. Меня разбирает смех.
      – Что?
      – Что?
      – Что значит – свечи с пенисами? – мне не хочется даже в двух словах описывать ему, какая картина пришла мне в голову.
      – Понятия не имею, – говорит он и пожимает плечами. – Там стояла большая свеча, а на ней нарисован эрегированный пенис.
      – О'кей, – мне в голову приходит одна мысль. – А ты носишь с собой ягоды можжевельника?
      Марк тянет руку к внутреннему карману, достает бумажник и со вздохом высыпает на кофейный столик дюжину ягод можжевельника. Мы берем по одной и рассматриваем ягоды.
      – Похоже, она напугана, – наконец выношу я вердикт.
      – Разумеется, она напугана. И я тоже. Но если мы будем бояться, она не забеременеет. Ей нужно стать более практичной.
      – Я все понимаю, Марк, но думаю, нет ничего хуже, чем когда ты не можешь забеременеть. Я бы солгала, если сказала, что понимаю ее чувства, потому что дети в мои планы не входят, но уверена, мысль о бесплодии может заставить женщину усомниться в том, что ее жизнь имеет смысл.
      – Но как же я? – говорит Марк и поворачивается ко мне.
      Меня пугает боль в его глазах.
      – Она сказала, что я во всем виноват. Что она уже была беременна раньше, и я стреляю вхолостую.
      – Боже, – я издаю долгий свист. – Она прямо так и сказала?
      – Смысл был такой.
      – Жестоко. Марк. – Какое-то время мы сидим в тишине. – Можно тебя еще кое о чем спросить? – он смотрит на меня, и я сомневаюсь, стоит ли говорить то, что я собираюсь сказать, но я не могу не спросить его, это слишком важно. – Ты вообще хочешь детей?
      – Да. Конечно. Я обожаю детей. Я всегда хотел иметь ребенка.
      – О'кей, давай поставим вопрос по-другому. Ты хочешь иметь детей от Джулии!
      Вопрос непростой, и Марк чуть не теряет способность дышать.
      – Что ты такое говоришь?
      – Я хочу знать, счастлив ли ты с ней. Счастлив ли ты настолько, что готов провести с ней остаток дней? Просыпаться рядом с ней каждое утро, и каждую ночь целовать ее перед тем, как погрузиться в сон. Я хочу знать, Марк, если вам все-таки удастся добиться своего, хочешь ли ты, чтобы Джулия стала матерью твоих детей. Твоей половинкой на оставшуюся жизнь. Вот что я хочу знать. Всего-то.
      Опускается долгая тишина. Марк роняет голову на руки. Сначала мне кажется, что он опять плачет, но спустя минуту он поднимает глаза, и слез в них не видно.
      – Еще недавно я ответил бы «да». И не сомневался бы. Но сейчас я уже ни в чем не уверен.

      Обожаю свою маму. Я серьезно: я на самом деле обожаю свою маму. Во всем мире она мой самый лучший друг. Никогда не понимала, почему у моих подруг так много проблем с матерями, ведь что может быть важнее для девушки, чем взаимопонимание с мамой?
      Моя нет, все потому, что мои родители в разводе, и у нас с мамой не было никого, кроме друг друга, но в подростковом возрасте, когда все мои подруги раздражались, выходили из себя и твердили, как они ненавидят – родителей и какие они тупые, и хотели переехать к нам, я думала, что моя мама – чудо.
      Она стала для меня старшей сестрой, которой у меня никогда не было. Мы были очень похожи, она выглядела очень молодо – вообще-то, она и по возрасту была совсем молодая, ведь я родилась у нее всего в двадцать лет, так что, когда я была тинейджером, ей было… боже, ей было почти столько же, сколько мне сейчас.
      Жуть какая. У меня уже могла бы быть двенадцатилетняя дочь. Я постоянно вижу таких женщин. Женщин моего возраста с неизменно загнанным и из мученным взглядом, которые толкают перед собой коляски, объясняют что-то годовалым малышам, а их раздраженные двенадцатилетние дочки отчаянно же лают вырасти и вырваться на свободу.
      Дети всегда были для меня чем-то чуждым. Как только я увижу магазин «Мама и малыш» на той стороне улицы, по которой иду, тут же отвожу глаза. Так называемые «милые» рекламки с младенцами и их попками никогда меня не умиляли, это всего лишь циничная манипуляция эмоциями, и, к счастью, у меня отсутствует врожденный материнский инстинкт.
      Меня не интересуют младенцы и разговоры о младенцах. Я могла бы сказать, что дети не имеют никакого отношения к моей жизни, но, к сожалению, мне пришлось с ними столкнуться. Каждый раз, когда мне звонит подруга и сообщает, что беременна, она, очевидно, ожидает, что я запрыгаю от радости, но на самом деле я не понимаю, чему тут радоваться.
      Ведь теперь ее можно вычеркнуть из списка друзей, кому посылаешь рождественские открытки. Теперь я точно знаю, что произойдет. Более деликатные подруги во время беременности все еще будут продолжать видеться со мной и даже пытаться поддержать нормальную беседу. Мы будем говорить о работе, друзьях, жизни и мужчинах, хотя необязательно в такой последовательности. Возможно, я спрошу, как они себя чувствуют, они ответят «нормально», и на этом мы остановимся. Но менее чувствительные будут весь вечер сидеть и рассказывать о своих УЗИ, думая, что мне это безумно интересно. Неужели они думают, что меня захватывают истории об утренней тошноте и развлекательные анекдоты об опухших ступнях, которые они придумали, чтобы их вообще можно было слушать? Я буду готова повеситься от рассказов о беременности и младенцах, интерьере детской, и мысленно отсчитывать минуты, и гадать, как скоро можно уйти и не показаться невежливой.
      Хотя к тому времени мне уже будет все равно, если меня посчитают грубиянкой.
      Но независимо от деликатности подруги финальный исход всегда одинаков. К рождению ребенка вы посылаете непременную открытку и цветы, а потом наносите обязательный визит. Сидите и чуть не рыдаете от скуки, пока молодая мамаша тискает вопящего младенца, и делаете вид, что вам интересно, в то время как она пересказывает впечатления о родах в сотый раз за неделю.
      Домой вы возвращаетесь с ощущением утраты, потому что неважно, как близки вы были с подругой, вы понимаете, что больше ее никогда не увидите. Теперь у вас нет ничего общего, поскольку вас не интересуют дети, а подругу с данного момента не интересует на стоящая жизнь.
      Я вздрагиваю при одной мысли об этом.
      Мои подруги (те, у кого нет детей), изображая из себя психологов, утверждают, что я пытаюсь защититься от боли. Для меня обязательства и дети связаны с моими родителями, а родители ассоциируются с болью, которую я испытала, когда отец нас бросил. Они говорят, что я не хочу выходить замуж и иметь детей, потому что боюсь.
      А я говорю, что не хочу иметь детей, потому что у меня есть дела поважнее.
      Дело не в том, что у меня было ужасное детство и кошмарные родители, поэтому я не хочу, чтобы с моими детьми случилось то же самое. Конечно, в первый год пришлось несладко. Моя мать была, мягко говоря, опустошена. Когда она плакала, я приносила ей бумажные салфетки и сворачивалась калачиком рядышком, на диване, поглаживая ее по голове, потому что так она делала, когда мне было грустно, а я не знала, как еще ее утешить.
      Потом она стала плакать все реже и реже, и вскоре у нее появились друзья, ни один из которых не задерживался надолго, но, по крайней мере, они заставляли ее улыбаться.
      – Он тебе не «дядя», – говорила мама, когда я спрашивала, почему подружкам разрешалось называть друзей их мам «дядями», а друг моей мамы был для меня просто Бобом.
      Или Майклом. Или Ричардом. Теперь, конечно, я понимаю. Она не хотела замуж. Не хотела серьезных отношений. Все это мы уже проходили, повторяла она с беззаботным смехом. Ей хотелось развлечений. Хотелось ощущать себя красивой, чтобы к ней относились по-человечески. Естественно, секс тоже играл роль, но в основном она жаждала внимания. И когда чувствовала, что внимание мужчины ослабевает, прощалась с ним.
      Поэтому слово «дядя» включало в себя близость и постоянство, которого она не хотела и в котором не нуждалась. Близость и постоянство, которым не суждено было появиться, хотя некоторые из ее друзей были очень милыми. Помнится, мне особенно нравился Боб. Очевидно, он полагал, что путь к сердцу матери лежит через ее ребенка, и, благодаря Бобу, у моих кукол было больше кукольной косметики, чем у всех моих подружек, вместе взятых. Более того, это была настоящая косметика, и мы с подружками тоже могли краситься.
      Чем старше я становилась, тем крепче росла моя привязанность к матери. Некоторые говорят, что это ненормально, что между родителем и ребенком должны существовать границы, но мне нравилось, что я могу называть ее Вив, и она не против; что она берет мои мини-юбки, а я – ее индийские шаровары; что когда я решила в пятнадцать лет начать принимать противозачаточные таблетки (не потому, что я занималась сексом, а потому, что надеялась заняться им в скором будущем), человеком, который сопровождал меня в клинику планирования семьи, оказалась моя мать.
      Я была в восторге оттого, что после свиданий, тем же вечером или наутро, мы садились на диван и обсуждали все в деталях, вместе хихикали, пили водку с тоником, когда нам было хорошо, и съедали по гигантской шоколадке с изюмом и орехами, когда нам было плохо.
      Сейчас она живет в Льюисе. Она все еще одна. И иногда мне кажется, что ей пора устроить свою жизнь. Не потому, что она несчастна, а потому, что с возрастом все тяжелее жить в одиночестве, и потому, что она заслуживает быть с человеком, который бы о ней позаботился. Но у нее есть друзья, собака и теперь – партии в бридж, и она утверждает, что больше в жизни ей ничего не нужно. О, и я, конечно, поэтому она и приезжает повидать меня на выходные.
      – Выкладывай, партизан, – я устроила Вив экскурсию по квартире в Белсайз-парк (на это ушло пять минут), после чего она утащила меня в центр прошвырнуться по магазинам.
      На остановке Свисс-Коттедж мы запрыгнули в автобус и поехали по Веллингтон-Роуд в «Селфриджес», универмаг, более известный как «Мекка», по крайней мере, для моей матери.
      – Что выкладывать?
      – Я уже видела твою квартиру, поняла, что тебе нравится жить в Лондоне, знаю все о твоей работе, но ты не сказала ни слова о личной жизни.
      – Какой личной жизни? – мрачно бормочу я, по тому, что-что, а личная жизнь у меня совсем не ладится.
      Можно сказать, после того эпизода в подворотне с Марком личной жизни у меня и не было. К тому же тот случай вообще не считается. Да, в ту ночь он был невероятно сексуален, но это было классическое свидание на одну ночь, и, думаю, никто из нас не желает повторения.
      – Ты вроде что-то говорила про какого-то парня с работы. Кто же он… бухгалтер? Нет! Юрист. Ты же говорила, что закрутила с юристом с работы. И куда же он делся? По твоим рассказам, он вроде ничего.
      Дерьмо. Я и забыла, что на следующий день с ней разговаривала и выложила все в подробностях.
      – У нас ничего нет, – вздыхаю я, выглядывая в окно. – Обаятельный парень, но у него есть девушка, и мы вместе работаем, поэтому, даже если бы у него никого не было, все было бы слишком сложно. К тому же, думаю, я ему не нравлюсь.
      – Забавно, – она поворачивается ко мне. – Я всегда думала, что если перееду в Лондон, то уж точно найду себе мужика. Мне казалось, что они здесь штабелями на улицах валяются. Но оказывается, что где бы ты ни жила, твоя жизнь – по-прежнему твоя жизнь, и ты не меняешься. Но почему-то я думала, что в Лондоне все по-другому. Более шикарно. Более волнующе.
      – Что значит, ты думала, что найдешь себе мужика? Ты же никогда не хотела замуж, забыла?
      Она улыбается.
      – Я так говорила? Наверное, я просто не встретила того, кто отвечал бы всем моим требованиям.
      – Что ты имеешь в виду?
      Она пожимает плечами.
      – Чем больше времени я проводила в одиночестве или с тобой, тем выше поднималась планка. Мне уже было недостаточно, чтобы мужчина любил меня, не изменял, хорошо относился. Мне хотелось, чтобы он был красив, умен, с чувством юмора, чтобы он был творческой личностью, и в те дни деньги тоже бы не помешали.
      – Но это на самом деле важно, – я в недоумении.
      – Может быть, но это же не смертельно, если одно из этих качеств отсутствует. У меня были прекрасные мужчины, но я слишком многого от них требовала и всегда уходила первой, надеясь, что еще встречу идеального мужчину. Того, кто заставит меня потерять голову и станет моим другом и половинкой.
      – Возможно, ты еще найдешь такого мужчину.
      – Такие мужчины у меня были, и не раз, – печально произносит она. – Только я не была готова пойти на компромисс. Помнишь Боба? – я киваю. – Иногда я вижу его в карточном клубе. Чудесный человек. Он и тогда был замечательным человеком, только знаешь что? Я думала, что он меня недостоин, потому что он работал строителем. Он любил тебя, со мной обращался, как с королевой, нам было весело вместе, но я была молода и высокомерна, и выбросила на ветер свой шанс быть счастливой.
      – Он женат?
      – О да. Он женился на Хилари Стюарт. – Я понятия не имею, кто это. – Помнишь Джозефину Стюарт? Вы вместе ходили в школу? Через пару лет после смерти Родни Боб стал ухаживать за Хилари. И по слухам, они очень счастливы.
      – Боже, – я чуть не присвистнула от удивления.
      Джози Стюарт была самой богатенькой девочкой в классе. У них был отдельный дом, огромный и белый, и каждый день ее привозили в школу на темно-зеленом «Роллс-Ройсе». Боже мой.
      – Значит, у Хилари были запросы поменьше твоих?
      – Когда не привыкла жить в одиночестве, все намного проще.
      – Не могу поверить, что слышу все это от тебя. Я всегда думала, что ты живешь одна по собственному желанию, потому что тебе так больше нравится.
      – Я совру, если скажу, что была несчастна. У меня была ты, и мы вместе создали замечательную жизнь, но была бы я более счастлива, если бы у меня был муж? – она печально поводит плечами. – Думаю, мы этого никогда не узнаем.
      – Но ты стала для меня ролевой моделью, – я со всем запуталась и не понимаю отчего. – Когда меня спрашивают, почему я не хочу замуж, я привожу тебя в качестве примера. Я всем о тебе рассказываю, о том, что тебе никто не нужен, что ты счастлива, пока тебя окружают и поддерживают друзья и семья.
      Повисает молчание, и спустя минуту мама произносит:
      – Мэйв, милая. У тебя в Лондоне много знакомых? Ты живешь насыщенной жизнью? Ты счастлива? Я не говорю, что без мужчины ты не сможешь обрести счастье, но я знаю, как иногда бывает одиноко, если живешь одна. Я далеко от тебя, и очень за тебя переживаю. Я знаю, что ты самодостаточный человек, и знаю, что ты считаешь, что ты справишься и без мужчины, но не делай того, что сделала я. Не жертвуй прекрасным мужчиной ради своих принципов, какими бы они ни были.
      – Пф-ф-ф, – фыркаю я. – Если бы он у меня был, этот прекрасный мужчина. Как видишь, в Лондоне они вовсе не валяются у твоих ног, – я обвожу рукой Бейкер-стрит. – Даже если ты работаешь на телевидении.
      Я в восторге оттого, что мама даже не смотрит в сторону бутика «Джегер». Мы сразу же направляемся на второй этаж «Селфриджес», забегаем в туалет, потому что мой мочевой пузырь вот-вот лопнет, и идем примерять супермодные озорные вещички, уже через минуту я несу к примерочной облегающий зеленый кардиган, ярко-розовый топ в обтяжку и пару прямых узких брючек темно-синего цвета. Мама выбрала черную кружевную блузку, которая предназначена для более молодой девушки, но все равно будет выглядеть на маме потрясающе, и узкую черную юбку.
      Мы занимаем одну кабинку на двоих и решаем мерить по очереди. В примерочной хватило бы места для нас обеих, но гораздо приятнее все делать вместе, по этому мама усаживается на табуретку, а я натягиваю кофточки.
      – Странно как-то, – говорю я.
      Кардиган моего обычного 12 размера натянулся между пуговицами, и из-под него торчат большие жировые складки.
      – Ты что, потолстела?
      – Я что-то не заметила, хотя.
      Задумавшись, я понимаю, что мои вещи на самом деле в последнее время стали маловаты. Буквально на днях, после обеда мне даже пришлось расстегнуть пояс на брюках, чтобы они не лопнули. Это очень странно, потому что мой вес остается стабильным с тринадцатилетнего возраста. У меня двенадцатый размер, ни больше, ни меньше.
      Хотя очевидно, уже, как минимум, четырнадцатый.
      Примеряю брюки и в замешательстве смотрю на маму: они даже на талии не сходятся. На попу-то едва налезли.
      – Наверное, размер не тот. Может, они неправильно поставили размеры? – я оборачиваюсь и гляжу на этикетку, которая торчит сзади. – Дьявол. Двенадцатый. Что скажешь, Вив? Я потолстела? – меня вдруг охватывает паника, потому что я никогда не набирала вес, даже не задумывалась об этом, и эта проблема для меня в новинку.
      – Ну если только немножко. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно.
      Мы смотрим на одежду и на мою фигуру.
      – Хотя грудь у тебя вроде увеличилась, – говорит Вив, присмотревшись поближе. – У тебя случайно месячные не должны начаться?
      Я начинаю смеяться.
      – Вот за что я тебя люблю, мам, – я обнимаю ее, и чертов кардиган чуть не разлетается по швам. – Я и забыла, когда у меня были месячные, – я наклоняюсь и вынимаю из сумочки ежедневник.
      Поскольку я ни когда не запоминаю, когда у меня были месячные, то помечаю в ежедневнике большими буквами – День Икс – в тот день, когда они должны прийти. Хотя иногда я даже это сделать забываю. Пролистываю ежедневник.
      – Черт.
      – В чем дело?
      – Наверное, опять забыла, – нахожу последнюю запись о Дне Икс: шесть недель назад.
      Значит, месячные должны начаться только через две недели. Нет, здесь что-то не так.
      – Тут какая-то ошибка, – листаю дальше и пытаюсь снова вычислить дату.
      – Так, когда День Икс?
      – Не знаю, – протягиваю ежедневник маме. – Сама посчитай. Смотри: у меня были месячные 12 февраля, значит, следующие должны были прийти 9 марта и соответственно 3 апреля, так почему же у меня уже сейчас все симптомы ПМС?
      Вив глядит в ежедневник, потом смотрит в пространство, считая на пальцах, и опять возвращается к ежедневнику.
      – А ты уверена, что у тебя были месячные девятого марта? – медленно произносит она.
      – Конечно. Или нет? – внезапно я понимаю, о чем она говорит, и, вздрогнув, опускаюсь на табуретку. – Или нет? О, дерьмо. Вив. Не помню. Понятия не имею, были у меня месячные или нет.
      – Слушай, вспомни, что ты делала примерно в то время, и тогда, может, вспомнишь, были ли у тебя месячные.
      – О'кей, – киваю головой и пытаюсь игнорировать бешеное биение сердца.
      – Девятого марта в три часа дня у тебя было совещание с Майком Джонсом, – она выжидающе смотрит на меня, но я качаю головой.
      У меня были тысячи совещаний с Майком Джонсом, и одно не отличить от другого.
      – Вечером ты пошла в бар с каким-то парнем по имени Джонни.
      – О, вот это я помню! – мы были в «Причале Гэбриэла». – Но не припоминаю, чтобы у меня были месячные.
      – Десятого ты работала в монтажной.
      – Ничего не помню.
      – Вечером встречалась со Стеллой.
      – Совсем из головы вылетело, – события тех дней напрочь стерлись из памяти. И месячные тоже.
      – По-моему, моя дорогая, – говорит мама, сжимая зубы и не в силах скрыть тревогу, – нам с тобой нужно пойти и купить тест на беременность.
      При этих словах сердце мое грозит выпрыгнуть прямо изо рта.
      На обратном пути мы почти не разговариваем. Вив ведет себя очень мило, с пониманием смотрит на меня и поглаживает по руке. Видно, что она очень переживает. Дома она отправляет меня в ванную и принимается хлопотать на кухне: готовить чай и непрерывно болтать о всякой чепухе, чтобы я не нервничала.
      Тем временем у меня такое ощущение, будто я очнулась посредине сюрреалистического сна. Не кошмара, нет, – ведь ничего еще не произошло, – но я чувствую себя наблюдателем, будто все это происходит не со мной, а я испытываю лишь смутное любопытство, чем же все закончится. Мне хочется увидеть, что же сделает эта героиня сна, которая похожа на меня, говорит и двигается в точности как я.
      Я заперлась в ванной и достала тест из пакетика «Бутс». Краем глаза вижу, что мои руки дрожат, но опять же замечаю это с каким-то отстраненным интересом. Раньше я никогда не проводила тест на беременность. В этом не было нужды. И хотя меня трясет, я абсолютно уверена, что не беременна. Разве можно забеременеть всего лишь после одного раза, первого раза в жизни, когда я позволила себе потерять голову и не использовать презерватив?
      К тому же Марк сам сказал, что Джулия ненавидит его за то, что он бесплоден. Разве он не сидел на моем диване, после той нелепой случайности, о которой я даже не желаю вспоминать, и не говорил, что его личная жизнь – полное дерьмо, потому что Джулия обвиняет его во всем? Что они много месяцев пытались зачать ребенка, и она уже была беременна, значит, несомненно, проблема в нем.
      Я вынимаю тест из коробочки и какое-то время разглядываю его, потом достаю все бумажки и инструкции и внимательно читаю каждое слово. Я вовсе не пытаюсь оттянуть этот момент. Все равно я не беременна.
      «Опустите абсорбент кончиком вниз…»
      – Мэйв? У тебя все в порядке? Тебе нужна помощь?
      Вив стоит за дверью.
      – Все о'кей, мам, – забавно, но, когда у меня проблемы, я опять начинаю называть ее мамой.
      Не то что бы у меня были проблемы сейчас, но меня очень успокаивает, что она рядом. Так, на всякий случай.
      На случай чего?
      Ведь не может быть, что я беременна. Это невозможно, черт возьми, ни одного шанса.
      Наконец мне снова хочется в туалет, что неудивительно, потому что в последнее время я только и делаю, что бегаю туда-обратно. Но это наверняка из-за того, что я пью много жидкости. Очищающая диета из «Дэйли Мэйл» требует выпивать не меньше двух литров воды в день, поэтому я лью, как бегемот, и пол дня провожу в туалете.
      Я делаю глубокий вдох, разрываю обертку теста и расстегиваю джинсы. Шоу начинается.
      Вив видит мое довольное лицо и немедленно тоже начинает улыбаться, как чеширский кот.
      – Слава богу, – смеется она, подходит и крепко обнимает меня. – Целый час кошмарного ожидания. Я уж на самом деле подумала, что ты беременна.
      Я выпускаю ее из объятий, продолжая улыбаться, и протягиваю ей тест. Два окошечка. Две жирные голубые линии. Вив в недоумении смотрит на меня.
      – Это же значит, что результат отрицательный? Отрицательный?
      И тут я начинаю плакать.

      Шок.
      Глубокий и неподдельный шок.
      Этого не должно было произойти. В мои планы это не входит. Мне не нужны дети. Я никогда не хотела детей, и при мысли о том, что внутри меня растет не что, мне становится плохо.
      Но может это и не так. Возможно, произошла ошибка. Ведь иногда тесты показывают неточный отрицательный результат, так может же быть и неточный положительный?
      Вив идет и покупает еще один тест. Я понимаю, вижу по ее глазам, что она тоже в шоке, как и я, и единственный способ заставить ее не впадать в истерику – занять ее делом. Сначала она наливает мне чашку чая, потом перемывает всю посуду, и чуть не выпрыгивает из двери, когда я говорю, что, возможно, тест показал неточный положительный результат, и надо бы сходить в аптеку.
      Только вот у меня жутко тревожное ощущение, что не бывает ошибочных положительных результатов. Я где-то прочитала, что гормон, из-за которого появляется голубая полоска, выделяется организмом только во время беременности, и без него окошечко ну никак не может окраситься в голубой цвет.
      Тем не менее, Вив возвращается и приносит еще один тест на беременность и большой пакет шоколадных тянучек (в детстве я их обожала). Странный симптом – как только я вижу тянучки, мне безумно хочется съесть все, до последней, вместо того, чтобы делать тест. А ведь я давно прекратила есть шоколад.
      – Мэйв, милочка, – произносит Вив, обеспокоено глядя на меня.
      Я запихиваю в рот тянучки.
      – По-моему, тебе нужно сделать еще один тест.
      Я плетусь в ванную и через пару минут появляюсь оттуда, пожимая плечами.
      – Угу, – падаю на диван. – Я все еще беременна.
      – Мэйв, мы должны поговорить об этом. Нужно поговорить о том, что ты собираешься делать.
      – Не хочу ни о чем говорить, – и я понимаю, что действительно не хочу. Мне хочется, чтобы все это вдруг исчезло, хочется притвориться, будто ничего и не было.
      – Это не пройдет, – мягко выговаривает Виз, сжимая мою ладонь. – Ты беременна, и сейчас нам нужно решить, каким будет следующий шаг.
      – Что значит, каким будет следующий шаг? Мне только одно приходит в голову, ради бога, – в моем голосе жесткие нотки.
      Вив передергивает, но сами подумайте. Как будто у меня есть выбор.
      – Мам, – я усаживаюсь рядом с ней.
      Она пытает я взять себя в руки.
      – Я люблю тебя и знаю, что ты поддержишь меня, чтобы я ни решила, но я также знаю, как ты любишь детей и как тебе хочется внука, – я вздрагиваю при этих словах. – Но сейчас еще не время, – говорю я как можно мягче. Ее глаза наполняются слезами, и я чувствую себя такой сукой, но я должна заставить ее понять. – Я не готова стать матерью. Я не такая, как ты. Я знаю, что ты вырастила меня в одиночестве, и, даже когда было невыносимо тяжело, ты бы все равно ничего не изменила, но мы – очень разные люди. У меня есть моя карьера, мам, это для меня самое главное в жизни, и мне не нужен ребенок. Ребенок все разрушит.
      Слезы переполняют глаза Вив и текут по щекам. Я обнимаю ее, чтобы утешить, и думаю лишь о том, как же все это странно. Я сижу и утешаю свою мать, хотя я беременна, и делать аборт придется тоже мне.
      Наконец, Вив поднимает глаза.
      – О Мэйв, – вздыхает она. – Я люблю тебя, и ты права. Я всегда тебя поддержу, но ты не можешь так резко принимать решение. Теперь ты должна думать не только о себе. Дорогая, в тебе растет новая жизнь, ребенок, мой внук… – и она опять начинает рыдать.
      – Это не ребенок, – жестко отрезаю я.
      Мой голос жестче, чем я думала. Я встаю и подхожу к окну, какое-то время наблюдаю за машинами и думаю: как они могут продолжать жить, будто ничего ужасного не произошло, когда моя жизнь только что перевернулась с ног на голову?
      Хотя, что такого, это же всего лишь аборт, ради бога. Почти все мои подруги делали аборт. Честно говоря, поразительно, что со мной этого не случилось раньше. И от этого еще никто не умер. Подумаешь, велика беда.
      – Велика беда, – говорю я, все еще стоя спиной к Вив и неподвижно глядя на освещенное окно дома напротив.
      Сквозь огромные георгианские подъемные окна прекрасно просматривается гостиная, и, разумеется, злая ирония в том, что я вижу молодую женщину и мужчину, которые лежат на полу и с умилением играют с младенцем, который пытается ползти. Младенец качается из стороны в сторону на локтях и коленях, потом плюхается животом на пол, и родители склоняются и покрывают его поцелуями.
      И я абсолютно ничего не чувствую.
      Мама поднимает глаза и видит, что я подглядываю в окно, но я закрываю жалюзи, чтобы больше ничего не видеть.
      – Это не ребенок, мам, – я возвращаюсь к дивану и сажусь, удивляясь, почему мне не плохо.
      Почему я не чувствую ничего, кроме усталости и легкого оцепенения.
      – Это… ничто. Ничто. Не ребенок, не мое дитя, не твой внук. Ты должна перестать так думать, иначе мне с этим не справиться.
      Я слышу, как Вив борется с собой, потом шмыгает носом и говорит, что понимает.
      Мы делаем вид, что сегодня обычный вечер. Готовим ужин и едим перед телевизором, вытянув ноги на кофейный столик и уминая пасту примавера. Весь вечер никто не упоминает о тесте на беременность, и всякий раз, когда по телевизору идет реклама подгузников, Вив или я быстро переключаем на другой канал. Это утомительно, но так нужно. Нужно притвориться, что ничего не произошло.
      – Как же отец ребенка?
      Я замираю на полпути с тостом в руке и вижу Вив в дверном проеме. Она все еще толком не проснулась.
      Вив всегда любит поваляться подольше в воскресенье, поэтому проснувшись сегодня утром, я прошла мимо нее на цыпочках и прокралась в кухню, чтобы приготовить чай и тосты. Она все еще крепко спала на диване. Я съела один тост. Другой. Еще один. О боже, я проголодалась не на шутку.
      – Что такое с отцом?
      – Ты собираешься ему сказать?
      – Не знаю. Я даже об этом не думала, но, наверное, нет. Ему знать необязательно.
      Вив вздыхает и заходит на мою крохотную уютную кухню, наливает себе кофе и вскарабкивается на табуретку по другую сторону барной стойки.
      – Мэйв. – Я сжимаю зубы, потому что по ее тону понятно, что мне придется не по душе то, что она сейчас скажет. – Я не буду говорить тебе банальности вроде: «у него есть право знать» или «ты должна ему сказать», потому что я не верю, что это правда, особенно учитывая, что это было всего лишь короткое увлечение.
      Я вздыхаю с облегчением.
      – Но, – продолжает она, – этот парень, как ты сказала, его зовут?
      – Марк.
      – Марк. Помнишь, ты говорила мне, что он думает, будто бесплоден? И несчастен, и отношения с его девушкой рушатся, потому что она обвиняет его в том, что не может забеременеть?
      – Проклятье, неужели ты все помнишь? – я поражена, но одновременно прихожу в ужас.
      Я понимаю, что она пытается сказать, и знаю, что она права. Разве можно скрывать от него эту информацию? Не то чтобы я хотела, чтобы он имел к этому какое-то отношение, боже упаси, но не могу же я позволить хорошему парню продолжать думать, что он стреляет холостыми, когда очевидно, что это не так?
      – Вчера ночью я долго лежала в кровати, – говорит Вив. – Не могла заснуть, хотела разбудить тебя и расспросить о нем, но тебе нужно было поспать. Ты понимаешь, к чему я клоню, да?
      – Да.
      – У него есть право знать, что он способен иметь детей. Вот и все. Если ты не хочешь, чтобы он принимал в этом участие, это вполне справедливо, но нельзя допустить, чтобы бедный парень продолжал думать, что его девушка не может забеременеть из-за него. Они же все еще вместе? – в голосе Вив звучит надежда, и вдруг к моему горлу подкатывает комок.
      Проклятье. Это совсем на меня не похоже.
      Мама. Я вижу ее насквозь. Понимаю, что она старается изо всех сил, но вижу, что она думает. Она молится и надеется, что Марк и Джулия разойдутся, и Марк каким-то образом заставит меня передумать, после чего мы втроем – я, Марк и ребенок – будем жить долго и счастливо и умрем в один день.
      Я могла бы дать ей ложную надежду, потому что ходят слухи, что Джулия вырвалась из клетки и в данный момент отрывается на полную в Нью-Йорке, но кто знает, может, это все враки. Признаюсь, до вчерашнего вечера я и сама фантазировала о том, что мы с Марком опять сойдемся. В конце концов, с ним у меня был самый умопомрачительный быстрый секс в жизни. Но это не более чем фантазия. Последнее, что мне нужно, – серьезные отношения.
      Но пару раз я видела Марка в баре. И в столовой. Мы обменялись вежливыми короткими кивками, хотя пару раз задержали взгляд чуть дольше, чем необходимо, и должна признать, я почувствовала, как меня пронзил маленький электрический заряд.
      Но Марк не из тех, кому бы лишь пару раз перепихнуться по-быстренькому. Я уже поняла, что он настроен на длительные отношения. Он – идеальный муж. Хранитель семьи. А мне такой не нужен. Я раньше встречалась с такими, как Марк. Все начинается хорошо: тебе кажется, что вы оба хотите одного и того же. Секс замечательный, и тебе очень весело.
      Но потом, не успеваешь и спохватиться, как они предлагают приготовить тебе ужин, и считают, что каждый раз, когда вы видитесь, ты обязана остаться на ночь, и обижаются и ведут себя уязвлено, когда в час ночи ты садишься на кровать и начинаешь натягивать белье. Но ты понимаешь, что надо делать ноги, лишь, когда обнаруживаешь, что вы вместе толкаете продуктовую тележку по супермаркету «Сэйнсбери» воскресным утром. Это мечта таких мужчин, как Марк. Совместная жизнь. Домашний уют. Превращение в сладкую парочку. Но лично для меня это равно сильно анафеме.
      Фу.
      Нет уж, избавьте меня от этого.
      Итак, до меня дошли слухи об отъезде Джулии, но я решила, что это не мое дело, и я не буду гоняться за Марком. В любом случае он не в моем вкусе. Естественно, Нэт, Никки и Стелла в восторге. Тысячу раз я входила в офис, прерывая их коллективные сексуальные фантазии с Марком Симпсоном в главной роли.
      У меня такое предчувствие, что Стелла знает, что той ночью между нами что-то было. Стелла – наш человек. Хладнокровная и умная. Если бы я не была так уверена в своих продюсерских способностях, именно со стороны Стеллы исходила бы угроза. И она настоящая женщина. Нэт и Никки сообразительные и целеустремленные, но все же они еще девочки. Но Стелла – тертый калач. Сразу видно.
      Как и я.
      Всю неделю после попойки в «Обалденных говяжьих ребрышках Чака» Нэт и Никки меня поддразнивали, но я лишь смеялась и отшучивалась в ответ.
      Но Стелла ничего не сказала, вплоть до одного вечера в баре. Тем вечером мы с Марком взглянули друг другу в глаза чуть дольше, чем на долю секунды. Я как раз разговаривала с Джонни и Стеллой, и через плечо Стеллы заметила, что Марк на меня смотрит. Я тут же сбилась на середине фразы. Замерла в оцепенении, позабыв, о чем и с кем говорила. Встряхнула головой и сказала:
      «На чем я остановилась?».
      Джонни засмеялся и подсказал, что я рассказывала о недавних битвах за высокие рейтинги. Я взяла себя в руки и продолжила рассказ, но Стелла медленно повернула голову, чтобы посмотреть, что или кто так смутил меня. Когда она обернулась, я поняла, что она знает.
      До конца вечера она ничего мне не сказала. Мы много выпили. Хотя со Стеллой так всегда. Вам кажется, что она пьет, но в конце вечера она всегда оказывается трезвой. И помнит все до мельчайших деталей.
      Другими словами, точная копия меня.
      Мы облокотились о барную стойку, и тут она мне улыбнулась.
      – Итак, – промурлыкала она, подняв бровь. – Как насчет Марка Симпсона?
      – Что насчет Марка Симпсона? – я не теряла хладнокровия.
      – Трах или Смерть? Ты так и не сказала.
      Ей все известно, подумала я. Черт. Она знает, она знает, она знает.
      – Хм-м, – я сделала вид, будто задумалась, и изобразила искреннюю улыбку – по крайней мере, надеюсь, она выглядела искренне. – Думаю, я выбираю Трах.
      – Забавно. Почему-то меня это совсем не удивляет.
      И вместо того, чтобы отпарировать ее слова быстрым, остроумным замечанием, я так и осталась стоять в замешательстве, а она улыбнулась, подняла бокал, молчаливо салютуя мне, и ушла, оставив меня с ощущением глубокого унижения.
      Но мне нравится Стелла. Очень. Она напоминает мне меня, и пусть она обо всем догадалась, я уверена, что она не будет сплетничать обо мне. По крайней мере, надеюсь. Она не похожа на сплетницу. Она выше это го. И, хотя она вместе с Нэт и Никки участвует в живописных фантазиях о Марке, я знаю, что она делает это лишь, чтобы поддержать дружескую связь с девочками, но на самом деле ей это не нужно.
      Теперь я вижу, что Стелла наблюдает за мной, когда Марк рядом, пытается рассмотреть, связывает ли нас что-то, и я осторожничаю, как могу, лишь бы не выдать себя. Мы переспали всего раз, подмывает меня крикнуть ей. Всего одна ночь. Этого не повторится. Он. Не. В. Моем. Вкусе. И именно поэтому, друзья мои, я не буду вселять в мою мать ложные надежды. Потому что я не готова к серьезным отношениям.
      – Не знаю, что у них там с его девушкой, – лгу я Вив нежным тоном. – Но мам, ты же знаешь, как тяжело мне пришлось работать, чтобы достигнуть того, что у меня есть сейчас. Ты понимаешь меня лучше других, моя карьера стоит на первом месте. Так было всегда. Понимаю, тебе тяжело это признать, но брак, дети, – я просто не создана для этого.
      – Возможно, когда-нибудь, – добавляю я, чтобы смягчить удар. – Но в данный момент я уверена, что поступаю правильно.
      Вив вымучивает улыбку и крепко обнимает меня.
      – Я люблю тебя, дорогая, – говорит она. – И я всегда буду тебе опорой, что бы ты ни решила.
      – Знаю, Вив. Я тоже тебя люблю.
      Я осознаю, что надо бы позвонить в клинику, или доктору, или еще куда-нибудь, но в глубине души надеюсь, что это пройдет само собой. Уверена, я где-то читала, что у многих женщин бывают выкидыши, а они даже не подозревают, что были беременны, и вся кий раз, когда иду в туалет, надеюсь увидеть там кровь. Молю, чтобы природа вмешалась в ход событий.
      К тому же я всего лишь на шестой неделе вроде бы. У меня еще есть время. Куча времени. И я чувствую себя совершенно нормально. Только устала немного, но, слава богу, никаких следов утренней тошноты. Этого я не переживу.
      – Ты где был, черт возьми?
      У меня утреннее совещание с группой, как всегда по понедельникам, а Джонни опоздал. На пятнадцать минут. Приплелся на пятнадцать долбаных минут позже со стаканом капучино в руке, будто ему на все на свете наплевать, и даже не извинился, засранец.
      Вид у него расстроенный, и я не знаю, с какой стати я такая злая, но вдруг он прямо-таки выводит меня из себя. Как он смеет появляться с таким беззаботным видом, когда все остальные не поленились и пришли вовремя?
      – Я этого не потерплю, – говорю я, и мой голос становится все громче и громче, пока я не перехожу на крик.
      Странно, но я не в силах совладать с гневом.
      – Кем ты себя возомнил, засранец? Думаешь, ты лучше нас всех? Что ты не такой, как все, и поэтому можно не явиться на совещание?
      – Ии… извините, – от шока он стал заикаться. – Метро не рабо…
      Но я уже разогналась и, честно говоря, мне наплевать на его идиотские извинения.
      – Все остальные как-то умудрились прийти вовремя, и я не позволю, чтобы мой персонал относился ко мне с неуважением.
      И я впадаю в истерику.
      Какого черта со мной происходит? Что со мной такое? Я выбегаю из комнаты, всхлипывая, как ребенок, готовая провалиться сквозь землю от стыда, с треском распахиваю дверь женского туалета, падаю на унитаз и рыдаю в ладони, утратив контроль над собой.
      – Мэйв? – тихо стучат в дверь.
      Я знаю, что Стелла беспокоится, но не могу прекратить плакать. Я веду себя как ребенок, и хочу прекратить это, потому что осуществился мой самый худший кошмар. У меня случилась истерика перед лицом подчиненных; я унизила себя перед лицом подчиненных и теперь не могу перестать плакать.
      И, самое худшее, я даже не понимаю, отчего плачу.
      – Мэйв? Ты в порядке? – сквозь всхлипывания я слышу шаги и голос Нэт, которая спрашивает у Стеллы, что произошло.
      «Возвращайся в офис», – говорит Стелла, и когда Нэт уходит, мне становится немного легче.
      Голос Стеллы оказывает на меня удивительно успокаивающее действие, и спустя какое-то время всхлипы переходят в икоту, а вскоре и икота затихает, и я практически прихожу в себя. Отрываю кусочек туалетной бумаги от рулона и промокаю глаза, потом открываю дверь кабинки и вижу Стеллу. У нее встревоженный вид.
      – Все в порядке? – произношу я с улыбкой, поворачиваюсь и выхожу из туалета.
      Я чувствую себя абсолютно нормально.
      – Так я и знал, мать твою, – слышу я голос Теда, когда подхожу к двери офиса и вспоминаю как раз во время, что надо бы вытереть потекшую тушь. – Она превращается в Джулию. Клянусь, все дело в этом долбаном кресле. Все женщины, которые в него садятся, сначала сексуальные и сдержанные, а потом кресло превращает их в обезумевших сук из ада.
      – Джонни, – говорю я.
      Тед подскакивает на месте и с виноватым видом начинает шуршать бумагами на столе.
      – Можно тебя на пару слов?
      Джонни выходит со мной за дверь. Наши шаги отдаются эхом в гробовой тишине, которая внезапно опустилась на комнату. Он молча следует за мной к авто мату с напитками. Я опускаю монетки и нажимаю кнопки – две чашки чая.
      Лишь обернувшись и взглянув на него, я понимаю, как он расстроен, и чувствую себя ужасно.
      – Прости меня, – я протягиваю ему чашку, но он все еще боится посмотреть на меня. – Джонни, взгляни на меня, – он неохотно поднимает глаза, и я продолжаю, пораженная обидой в его взгляде. – Мое поведение отвратительно. Не знаю, что сказать. К тебе это не имеет никакого отношения, я просто выместила злость на тебе, потому что ты показался мне легкой мишенью. Моим словам нет оправдания, и я обещаю, такое больше не повторится, – я вижу, что он меня понимает.
      – Джонни, у меня кое-какие проблемы в личной жизни. Я не могу об этом говорить, но мне сейчас приходится несладко. Мне нельзя было переносить свои личные проблемы в офис, и тем более срываться на тебе. Ты простишь меня?
      Джонни тихонько улыбается и кивает.
      – О'кей. Давай вернемся. И кстати, не мог бы ты попросить Теда выяснить, кто поставляет нам офисную мебель? Пусть немедленно заменят то кресло.
      При этих словах Джонни начинает улыбаться во весь рот.
      Теперь мне осталось только извиниться перед остальными.
      По дороге домой я опять захожу в аптеку. Каждый вечер я разыскиваю новую аптеку, чтобы никто не подумал, что я сошла с ума. Каждый вечер я прихожу домой и сразу же бегу в ванную с тестом на беременность, моля бога, чтобы голубые полоски исчезли. Но они не исчезают.
      Вив звонит каждый день. Звонит проведать меня. Когда я рассказываю ей, что случилось сегодня, поскольку все еще в шоке от собственного поведения, Вив говорит, что с ней было то же самое.
      – Когда я носила тебя, меня ни разу не тошнило, – охотно сообщает она. – Но гормоны взбунтовались не на шутку. Я рыдала без всякого повода, а злость? Три месяца я злилась на все на свете. Я или кричала, или плакала. У тебя все в точности как у меня, – говорит она и замолкает, вспомнив, что у меня все совсем по-другому.
      Я не собираюсь рожать. Я собираюсь делать аборт. Как только руки дойдут назначить прием.

      Как превратиться из сексуальной кошечки в корову всего за пять минут?
      Я бегемот. Как я могла так раздуться, ведь я всего лишь на восьмой или девятой неделе беременности? О'кей, думаю, виновата моя внезапно проснувшаяся страсть к шоколаду. Шоколадные тянучки. Хрустящие вафли в шоколаде. Шоколад с начинкой. Назовите любой сорт шоколада, и я тут же пошлю Джонни к торговому автомату.
      Хотите знать, по какой причине у меня вчера случилась легкая истерика? В автомате кончились «Баунти»! Кто бы мог подумать, что батончик из кокосовой стружки, покрытой молочным шоколадом, сможет спровоцировать целое наводнение из слез? Уж точно не я. По крайней мере, до вчерашнего дня. Но если мне удается съесть именно то, чего хочется в данный момент, мои гормоны сходят с ума, и я знаю, что слова Теда о Обезумевшей Суке из Ада и Заколдованном Кресле повторялись уже не раз, на забаву всем.
      Будь все проклято.
      Вив все время звонит и спрашивает, все ли у меня в порядке. А на прошлой неделе пришла посылка с годовым запасом витаминов для беременных.
      – Ты что, спятила, присылать такое в офис? – зашипела я на нее по телефону.
      – Я знала, что тебя не будет дома, чтобы принять посылку, – сказала Вив.
      И после минутного молчания произнесла:
      – Мэйв, милая. Я в курсе, что ты собираешься сделать… ну, ты понимаешь… – она даже не может выговорить это слово. – …но тебе все равно необходима фолиевая кислота. Не только для реб… то есть тебе нужно больше витаминов и минералов, чтобы не заболеть.
      – Я здорова.
      – Они помогут утихомирить гормоны, – говорит Вив, и при этих словах я срываю защитную пленку и проглатываю сразу три таблетки, запивая холодным капучино.
      Ах да. Капучино. Я прочитала, что кофе удваивает вероятность выкидыша в первом триместре беременности, и вследствие этого начала пить капучино с повышенным содержанием кофеина – с момента прихода на работу и до момента ухода. Единственный неприятный побочный эффект – большинство рабочего времени я теперь провожу на унитазе. А это не очень конструктивно.
      Сегодня утром, вернувшись после тринадцатой отлучки в туалет (а было всего 10.34), я увидела Майка Джонса, который топтался у двери моего кабинета и делал вид, что любезничает со Стеллой, но на самом деле, несомненно, дожидался меня.
      – Привет, Майк, – я одариваю его своей самой кокетливой улыбкой, но, очевидно, убийственная улыбка бьет наповал лишь в сочетании с убийственно сексуальным костюмом и убийственными шпильками.
      Должна признать, что огромный мешковатый свитер из отдела мужской одежды универмага «Марк и Спенсер» в сочетании с трениками восемнадцатого размера – не самый сексуальный прикид в мире. (Хотя грудь у меня теперь что надо…).
      У него смущенный вид, но он заходит в мой кабинет и садится, жестом предлагая мне сделать то же самое.
      – М-м-м, у тебя все в порядке?
      – Да. Великолепно. А у тебя?
      Он рассеянно кивает, потом тяжело вздыхает и на конец встречается со мной взглядом.
      – Мэйв, похоже, у меня дежавю. Не могу поверить, что это происходит со мной во второй раз, но я должен спросить тебя, какого дьявола с тобой творится.
      – А что такого со мной творится?
      Я улыбаюсь и стараюсь говорить беззаботным тоном, но сердце мое бьется как бешеное. Не дай бог мне потерять ту самую работу, о которой я мечтала всю свою жизнь.
      – Ходят слухи, что ты…
      – Превратилась в Обезумевшую Суку из Ада? – я поднимаю бровь и вижу, что он удивлен.
      Он-то думал, что я ничего не знаю.
      – Превратилась в Джулию? – продолжаю я, улыбнувшись, и, к счастью, он улыбается в ответ и смущенно пожимает плечами.
      – Слава богу. Я-то думал, ты и на меня сейчас наорешь, – он с опаской поглядывает на кресло, на котором сидит.
      Кресло за моим столом. Мое кресло.
      – Да, – устало киваю я. – Это и есть Адское Кресло Обезумевшей Суки, и не бойся, не думаю, что оно повлияет на тебя, потому что, во-первых, ты – муж чина, и во-вторых…
      – Я и так уже Обезумевший Ублюдок, – по-моему, ему это нравится.
      – Что ж – повожу я плечами. – Такие ходят слухи.
      – Хватит, Мэйв, колись. В чем дело? До меня доходит только, что ты закатываешь истерики и все боятся тебя как чумы. Мне пришлось отправить Джулию в отпуск, потому что я не мог позволить, чтобы ее подчиненные так мучились, и теперь ты стала ее точной копией. Я хочу знать, в чем причина.
      Я выпрямляюсь в кресле и смотрю ему прямо в глаза. Жду, пока он не обратит на меня все внимание.
      – Я беременна.
      – Что?
      Он в шоке, это написано у него на лице, и, клянусь, я могу прочитать его мысли. Мысль номер один: черт, и зачем я нанял на работу какую-то дуреху, которая залетела через пять минут? Мысль номер два: и кто же теперь заменит эту проклятую корову? Мысль номер три: минуточку. Она не замужем. Кто же отец этого долбаного ребенка?
      – Я пошутила, – слабым голосом произношу я, пожалев, что вообще что-то сказала, пожалев, что решила его испытать.
      Он вздыхает с облегчением – это очевидно, как божий день.
      – Дерьмо. Я уж думал, у меня инфаркт случится.
      Майк оправляется от шока, а я лихорадочно соображаю. Что я ему скажу? Какое бы объяснение придумать? Проблемы в семье? Он захочет узнать какие. Майк Джоне не из тех, кто довольствуется туманными отмазками.
      «Тебе что-то не нравится?», – скажет он.
      «Так проваливай к чертовой матери».
      – Я скажу тебе правду, если пообещаешь никому не рассказывать, – говорю я.
      Он наклоняется вперед, в глазах вспыхивает интерес.
      – У меня возникли проблемы.
      Его взгляд полон сочувствия.
      – Дело в гинекологии, в одном из моих яичников обнаружили фиброид размером с мячик для гольфа, и гормональный уровень… – больше от меня ничего не требуется.
      Майк уже встал и поднял руку, чтобы я замолчала.
      – Все в порядке, Мэйв, – говорит он.
      Моя сказка возымела желаемый эффект. Женские проблемы, гинекология, ни один мужчина не захочет слушать об этом в подробностях.
      – Я все понимаю. Тебе нужен отпуск? Я могу чем-то помочь?
      – Все о'кей, – отвечаю я, мысленно улыбаясь до ушей. – Может, мне понадобится пара выходных, но я скажу заранее. Возможно, надо будет сделать лапароскопию, чтобы обследовать…
      – Ладно, ладно, – он уже на полпути к выходу. – Делай все, что пожелаешь.
      И он спасается бегством в свой кабинет, где его никто не тронет.
      Сегодня у Нэт день рождения, и мы идем на ланч – праздновать. Я говорю остальным, что приду чуть позднее, что у меня кое-какие дела в офисе. Сажусь за стол и несколько минут собираюсь с духом. Потом снимаю трубку.
      – Вив, это я.
      – Как дела, дорогая?
      – Я нервничаю. Собираюсь позвонить в клинику. Сначала хотела поговорить с тобой.
      – Тебе не кажется, что, возможно, ты совершаешь ошибку? – опять она произносит это с надеждой в го лосе.
      – Нет, Вив. Я все делаю правильно. Только мне очень страшно, когда подумаю, что придется сделать. Послушай, у меня все о'кей. Извини. Лучше я пойду, покончу с этим раз и навсегда.
      – Удачи, – говорит Вив безжизненным тоном. – Все будет хорошо. Я пойду с тобой.
      – Я знаю, Вив, – отвечаю я. – Я люблю тебя.
      – Я тебя тоже люблю.
      – Женская клиника. Алло?
      – Добрый день. Я бы хотела записаться на прием.
      – Конечно. Будете делать мазок?
      У меня пропадает голос. Я не могу побороть себя. Признаться в этом чужому человеку так стыдно.
      – Нет. Аборт.
      – Разумеется. Какой у вас срок?
      – Думаю, восемь недель. Может, девять.
      – Хорошо. Для начала вам нужно прийти на консультацию. Пятница вам подходит? Три часа?
      Я быстро пролистываю ежедневник.
      – Да, подходит.
      – Вы знаете, как проехать в клинику?
      – Да.
      Я провожу пальцем по строчкам «Желтых страниц» и нахожу адрес. Стэйшн-Роуд.
      – Позвольте записать ваше имя и адрес.
      Я диктую ей свои координаты, чувствуя себя так, будто записываюсь на прием к зубному, ведь похоже, это для них обычное дело. Потом опускаю трубку, поворачиваюсь на кресле, и впервые за весь день на моем лице появляется искренняя улыбка.
      И тут я вижу Стеллу.
      Какое-то время мы просто смотрим друг на друга.
      – Извини, – она опускает глаза. – Я забыла мобильный, и, когда вошла, ты разговаривала. Я не хотела подслушивать, но…
      Я теряю дар речи. Ощущаю легкую дрожь, поэтому не встаю, и просто смотрю на Стеллу, которая, наконец, поднимает взгляд.
      – Полагаю, вот почему ты превратилась в Обезумевшую Суку?
      Она пытается обратить все в шутку, и вдруг я испытываю сильное желание все ей рассказать. Мне хочется поделиться с кем-то еще, кроме Вив, и интуиция подсказывает, что Стелле можно доверять.
      – Никому не говори, – шепчу я. – Прошу тебя. Поклянись, что никому не проболтаешься.
      – О боже, конечно, клянусь. Клянусь жизнью, я не скажу ни слова. Но ты-то в порядке? Как ты себя чувствуешь?
      Минуту я сомневаюсь, но мне необходимо об этом поговорить, я должна об этом поговорить.
      – В перерывах между припадками злости и рыданиями я в норме. О, и еще меня все раздражает, и я плачу без причины. И вообще, ощущение такое, будто я схожу с ума. Но в остальном, все отлично. Неужели сама не видишь?
      Мы обе смеемся.
      – Ты когда-нибудь делала аборт? – отваживаюсь спросить я.
      Стелла кивает.
      – Давно. Я была в колледже, мы совершили глупость, и пришлось сделать аборт. Вернулась в Лондон на каникулы и сделала.
      – Тебе было плохо?
      – С тех пор прошло много времени, и, думаю, когда ты молода, воспринимаешь все по-другому. Мне было восемнадцать. Совсем ребенок. Теперь это бы больше меня заботило, чем тогда, – она замолкает, понимая, что ляпнула что-то не то.
      – Ничего, я хочу, чтобы ты говорила правду, – успокаиваю ее я. – Не нужно приукрашивать.
      – Это тяжело. Сейчас я много об этом думаю. Но понимаю, что в восемнадцать лет я была совершенно не готова иметь детей. Наверное, и ты тоже не готова.
      – Нет. Я не готова стать матерью. Я не хочу детей. И никогда не хотела. Я хочу делать карьеру. Хочу быть независимой. Свободной. Мне не нужно, чтобы ребенок посадил меня в клетку. Есть еще кое-что – я одна, у меня никого нет, и эмоциональной, финансовой и прочей поддержки мне ждать не от кого.
      – Отец ребенка – Марк Симпсон, да? – как ни в чем не бывало произносит Стелла, когда я замолкаю.
      Знаю, я должна быть удивлена, но это не так. Я киваю.
      – Это для тебя шок? – спрашиваю я, хотя вид у нее совершенно невозмутимый.
      – Нет. Я знала, что той ночью что-то произошло. Между вами такие искры сверкали, что я чуть не обожглась.
      – Дерьмо. Думаешь, еще кто-нибудь заметил?
      – Вряд ли. Мне нравится наблюдать за людьми, но остальные были слишком заняты тем, что красовались перед ним или перед друг другом, и ничего не почувствовали. А потом один раз в баре я увидела, как ты на него смотришь…
      – Трах или Смерть, – проговорила я с горькой улыбкой.
      – Без сомнений, Трах, – она улыбнулась в ответ и доверительно наклонилась вперед. – Извини, но я должна спросить. Это было…?
      – Умопомрачительно, – я улыбаюсь, что поразительно при данных обстоятельствах, но мне так хорошо, что я наконец-то могу с кем-то поделиться.
      – Черт, – она нетерпеливо топает ножкой и закатывает глаза. – Так я и думала. Так ты собираешься ему сказать?
      – Наверное. Не потому, что я хочу вовлекать его в эту историю, нет, но… просто… до меня дошли слухи…
      – Что он стреляет холостыми?
      – М-м-м, да. Очевидно, это не так.
      – Тебе обязательно нужно ему сказать.
      – Знаю. Но с той ночи я с ним не разговаривала. Как мне это сделать? Как подступиться к нему?
      – Как насчет: «Милый, твои головастики умеют плавать».
      Меня разбирает хохот.
      – Я серьезно, – говорит Стелла. – Пригласи его на ланч. Позвони ему прямо сейчас.
      – Сейчас? Господи. Я вообще не хочу с ним разговаривать.
      – В том-то и дело. Я только что прошла мимо него в коридоре. Он шел на ланч. Позвони и договорись через секретаршу. Она сделает запись в его ежедневнике.
      – Превосходная мысль, – я снимаю трубку и, немножко поболтав с Шейлой из юридического отдела, назначаю ланч в четверг.
      – Дьявол, – смеюсь я. – Можешь представить его лицо, когда он вернется в офис сегодня днем и увидит, что в четверг у него со мной бизнес-ланч?
      – Наверное, он подумает, что ты опять хочешь его трахнуть.
      – Да уж, он не сможет устоять, увидев меня в этом наряде, – я показываю на свитер и брюки, напоминающие палатку.
      Лицо Стеллы вдруг становится серьезным.
      – Мэйв, ты все еще выглядишь потрясающе. Ты стала более чувственной, но это же здорово. К тому же говорят, что мужчинам нравятся женщины с мясцом.
      – Должна признать, моя новая грудь приводит меня в полный восторг.
      – Вот видишь, – Стелла выпячивает свою плоскую грудь. – Все-таки в беременности есть хоть один плюс.
      – Стелла, спасибо тебе, – я еле сдерживаюсь, чтобы не обнять ее.
      – За что?
      – За то, что я себя теперь так потрясающе чувствую. Как будто груз с плеч свалился.
      – Всегда к твоим услугам. И если хочешь, чтобы я пошла с тобой в клинику, только попроси.
      – Спасибо. Мама обещала пойти со мной, но, если что, я позвоню.
      – Пошли, – Стелла смотрит на часы. – Если поторопимся, как раз успеем попить кофе.
      Я нервничаю по поводу предстоящего ланча. Нервничаю, потому что не знаю, что сказать. Хотя Стелла натаскала меня, подсказав подходящие фразы, она не может предсказать реакцию Марка. Что делать, если он не сумеет увидеть мою точку зрения?
      Я прихожу в ресторан первой. На десять минут раньше, чтобы расслабиться по максимуму до его прихода. В нормальных обстоятельствах я бы заказала выпить, но, похоже, у моей беременности еще один побочный эффект – невыносимое отвращение к алкоголю и сигаретному дыму, поэтому я довольствуюсь стаканом газированной минеральной воды.
      Это совсем другое дело.
      И тут я вижу Марка. Он заходит в ресторан и через несколько секунд подходит к столику. Лицо его выражает замешательство и тревогу.
      – Как ты? – спрашивает он и садится.
      Это так не ловко, ведь с той ночи это первые слова, которые я от него услышала.
      – Нормально. Ты?
      – Нормально.
      И мы замолкаем, не зная, что сказать.
      Официант приносит меню, и мы оба проявляем не характерный интерес к фирменным блюдам и не поднимаем головы, пока официант не появляется опять, чтобы принять заказ. Кажется, проходит целая вечность.
      – Ну как жизнь?
      – Нормально. У тебя все о'кей?
      – Да.
      – Я слышала, Джулия уехала в отпуск.
      – Угу. В Нью-Йорк.
      – Боже, обожаю Нью-Йорк, – господи, каждое слово дается мне с жуткими мучениями.
      – Угу. Я тоже, – темы для разговора иссякают. – Мэйв, – я тут же поднимаю глаза. – Почему ты позвала меня на ланч?
      Я ставлю стакан на стол, потому что это уже выходит за рамки. Все мои фантазии о том, что мы мило пообедаем, и я как бы невзначай, за чашечкой кофе, сообщу ему, что беременна, улетучились в миг. У меня нет выбора. Сейчас или никогда.
      – Потому что я беременна.
      – Поздравляю.
      – И все?
      – А что еще я должен сказать?
      – Не знаю, Марк, но хотелось бы увидеть хоть какие-то эмоции. Послушай, я не ожидаю, что ты возьмешь на себя ответственность, и мне не нужны деньги. Я просто подумала, что ты должен знать, потому что в ту ночь ты сказал, что бесплоден…
      – Что? – шепотом произносит Марк.
      Он побледнел, как смерть.
      – Что значит «что»?
      Марк встряхивает головой. Он явно в шоке.
      – Что ты такое говоришь?
      – Я. Беременна, – я произношу это четко, по слогам. – Ты. Отец. Ребенка.
      Его зрачки расширяются, челюсть отпадает, и – боже, я чувствую себя виноватой – на лице появляется выражение искренней радости. Но лишь на секунду.
      Потом он опять настороженно на меня смотрит.
      – Ты уверена!
      – Марк, я много месяцев ни с кем не спала. Я уверена.
      И тут, прежде, чем я успеваю понять, что произошло, он подпрыгивает, обегает столик и обнимает меня.
      – О боже, – шепчет он и кладет руку мне на живот.
      Тут меня впервые за всю беременность начинает тошнить.
      – О боже. Мой ребенок. Внутри тебя растет мой ребенок.
      И при этом его глаза наполняются слезами радости, которые грозят покатиться по щекам, но он моргает и останавливает их.
      И что мне теперь делать?
      Я мягко отталкиваю его от своего живота, и он садится на место. Его лицо сияет, и я понятия не имею, как сказать этому чудесному, милому человеку о том, что я собираюсь сделать.
      Но я должна ему сказать.
      – Когда ты узнала?
      Марк никак не может перестать улыбаться.
      – Почему ты мне раньше не сказала?
      – Я на девятой неделе, – говорю я, – и рассказала тебе об этом, потому что у тебя есть право знать, что ты не бесплоден. Но, – я спотыкаюсь, но продолжаю говорить, – Марк, я не готова завести ребенка.
      Молчание.
      – О чем ты говоришь?
      – Я говорю, что не могу родить этого ребенка. Было бы несправедливо скрывать от тебя беременность, но ты должен знать, что я собираюсь сделать аборт, – он вздрагивает от ужаса, но я продолжаю. – Завтра у меня консультация в клинике, и думаю, операцию сделают в ближайшие две недели. По крайней мере, лучше бы это произошло до двенадцатинедельного срока.
      Марк не произносит ни слова.
      – Марк? Марк? Послушай, Марк. Сам подумай. Мы с тобой едва знакомы. Разве можно приносить ребенка в этот мир, если у него нет любящих родителей? Это неправильно.
      – Но мы могли бы быть вместе, – моментально реагирует Марк. – Понимаю, мы друг друга совсем не знаем, но мы могли бы попробовать. Я знаю о тебе достаточно, чтобы понять, что ты мне понравишься, и, может, у нас есть шанс?
      – Как же Джулия?
      – Ты подумаешь, что я говорю это лишь из-за нашего ребенка, – я в шоке, что он отзывается о нем как о «нашем ребенке», – но отъезд Джулии был самым счастливым событием в моей жизни. Как будто черная туча, преследовавшая меня повсюду, вдруг растаяла. И не Джулия в этом виновата, виноваты мы оба. Мы были несчастны и в последнее время перестали понимать друг друга. А может, и никогда не понимали.
      Он печально вздыхает, погрузившись на минуту в воспоминания, а потом продолжает:
      – Мы так отдалились друг от друга, что пути назад уже не было, но никто из нас не желал это признать.
      – А Джулия понимает, что между вами все кончено?
      – Думаю, да. Она пару раз звонила – или оставляла сообщение на автоответчике, когда меня не было, или делала вид, будто куда-то спешит и ей срочно нужно с кем-то встретиться или что-то сделать. У нее был такой жизнерадостный голос. Счастливый голос. Совсем как у прежней Джулии, – Марк смотрит на меня. – Но к нам это не имеет никакого отношения. Мы могли бы попробовать.
      – Марк, – я стараюсь говорить как можно мягче, протягиваю руку и сжимаю его ладонь, чтобы он лучше меня понял, смог взглянуть на это с моей точки зрения. – Я не хочу иметь ребенка. Я не люблю детей. Меня бросает в дрожь, когда я прохожу мимо магазина «Малыш и мама». При мысли о том, что дома у меня будет вопящий младенец, кровь стынет в жилах. Я не могу этого сделать. Я карьеристка, не мать. Я не хочу быть матерью.
      – Но это и мой ребенок, – говорит Марк. – Я долгие годы ждал этого ребенка.
      – И теперь придется подождать еще, и завести ребенка с кем-нибудь другим.
      – Ты не понимаешь. У меня уже есть ребенок. Наш малыш. Ты носишь нашего ребенка. Ты не можешь так просто решить убить его, независимо от того, будут у меня еще дети с кем-нибудь другим или нет.
      – Но это мое тело, – я ощущаю раздражение, наплыв эмоций, и в глазах появляются слезы обиды. – Это мое тело, и я не готова отказаться от жизни. И не готова принять на себя такую ответственность.
      – Что, если я возьму на себя всю ответственность? Что, если я возьму себе ребенка и выращу его? Ты можешь делать все, что пожелаешь. Ради бога, можешь вернуться на работу через несколько недель после родов.
      Я так измучена, что у меня уже нет сил с ним больше спорить. Марк видит брешь в моей броне и нападает.
      – Послушай, я только прошу тебя подумать об этом. Самое меньшее, что ты можешь сделать – отменить завтрашнюю встречу с врачом, чтобы у нас появилось немного времени. Хотя бы неделя. Или две недели. Давай не торопясь подумаем, и, когда примем решение, будем уверены, что оно верное. Ты же не хочешь всю жизнь жалеть, что сделала аборт, отвергла возможность рассмотреть другие варианты.
      – Я слишком устала и не могу с тобой спорить, – вздыхаю я, когда приносят еду. – Я отменю завтрашний прием, но не буду ждать больше недели. Я только хочу вернуться к нормальной жизни.
      Марк поднимает бокал с вином и улыбается счастливой улыбкой. Он взволнован, он в нетерпении, и он рад.
      – Можно, я скажу тост? – осторожно проговаривает он.
      – Только не за ребенка, – обиженно огрызаюсь я.
      – Нет. За нас.
      – За нас, – настороженно отзываюсь я, тихонько чокаясь с ним.
      Марк обаятельный, веселый и заботливый. Весь ланч он обращается со мной, как с инвалидом, и, хотя при обычных обстоятельствах я бы в ярости вылетела из-за стола, сейчас, учитывая мое хрупкое состояние, это именно то, что мне нужно.
      И Вив будет от него без ума. Без ума.
      Господи Иисусе. Что же я натворила.

      Как это произошло? Прошло три недели со дня моего первого ланча с Марком, три недели с тех пор, как я сказала ему, что не готова ждать дольше недели, что бы сделать аборт, крайний срок – двенадцатая неделя. К тому времени ребенка не будет.
      И вот, пожалуйста. Я на двенадцатой неделе. И решимость моя слабеет с каждой минутой.
      Как это произошло?
      Я расскажу вам, как это произошло.
      В пятницу днем, через день после того, как я поведала Марку новость, я сидела за столом и составляла окончательное расписание «Влюбленных поневоле». В офисе было тихо, как обычно в пятницу днем. Мои журналисты отправились на разведку и брать интервью, шумной волной исчезнув из офиса к трем часам. Я-то знаю, что на самом деле они пошли в паб. Но что бы тебя любили, нужно быть терпимой, этому я давно научилась. А мне сейчас так нужно, чтобы меня любили.
      Я закончила с расписанием и откинулась в кресле, на несколько минут закрыв глаза. Усталость накатывает волнами, и, хотя все, о чем я могу думать, – это сон, я знаю, что достаточно дать глазам отдых на пару минут, и я смогу продержаться до конца дня.
      Теперь я уже не принимаю участия в попойках в местном баре. В эти дни единственное, что держит меня на плаву после работы, – огромная тарелка спагетти, большая плитка шоколада, горячая ванна и теплая постель. Вчера вечером я перетащила телевизор в спальню. Вы и не представляете, как приятно было забраться в постель в десять минут девятого и свернуться калачиком под одеялом под сладкие звуки голоса Джеки Коркхилл.
      Итак, в пятницу вечером я сидела в офисе, закрыв глаза и предаваясь фантазиям о сливочном мороженом с кусочками печенья и одеяле с электрическим подогревом, когда мои грезы прервал стук в открытую дверь. Я открыла глаза и увидела Марка, который сто ял у входа с большим пакетом из книжного магазина.
      – Привет, – он неловко топтался в дверях, пока я не улыбнулась и не показала ему жестом на кресло.
      Прежде чем сесть, он захлопнул за собой дверь, чтобы нам никто не помешал.
      – И тебе привет, – я с изумлением заметила, что рада его видеть.
      Как и Стелле, мне казалось, что в его присутствии было и есть что-то очень успокаивающее и ободряющее. Хотя в ту ночь в «Обалденных говяжьих ребрышках» я бы никогда не подумала, что он такой заботливый. В ночь зачатия.
      Господи. Я над этим и не задумывалась. Представь те, что я все-таки решила родить ребенка. И ребенок спрашивает, где был зачат. Мне придется объяснить, что это произошло не в отеле «Киприани» в Венеции, и не в роскошном «Георге V» в Париже, а в грязной, темной подворотне в Сохо. И на все про все ушло пять минут. Пять минут блаженства, но все же.
      Еще одна причина избавиться от этого ребенка.
      – Я просто хотел узнать, как ты себя чувствуешь. – Марк положил пакет на стол, и я с любопытством в него заглянула. – Хотя мне кажется, что сейчас ты немного расстроишься, – он нахмурился, увидев, что я подозрительно оглядываю пакет. – Вообще-то, по-моему, я сделал большую глупость, и, может, мне лучше забрать эти книги и уйти прямо сейчас, – он подвинул руку, чтобы взять пакет, но я схватила его первой и вытащила две книги.
      «Беременность: сто вопросов и ответов» и «Как сегодня выглядит мой ребенок?»
      – Ой-ой-ой.
      – Черт. Извини, – настороженно произнес Марк. – Я подумал, что раз мы пока не приняли окончательного решения, мало ли, вдруг ты согласишься оставить ребенка… Тогда тебе нужно кое о чем знать.
      – Например?
      – Например, как правильно питаться.
      – И как же? – не знаю, зачем утруждаю себя этим разговором.
      – Тебе нужно есть суши. Непастеризованное мясо и сыр. Печенку…
      – Я смотрю, ты у нас стал экспертом.
      – Я так и знал, что не нужно было этого делать, – вздохнул он. – Я верну все обратно в магазин.
      – Нет. Подожди. Я хочу тебе кое-что показать, – я пролистала страницы опуса «Как сегодня выглядит мой ребенок?» и нашла именно то, что искала.
      Снимок девятинедельного младенца. Пятно. Ничто.
      – Вот эта клякса, – я перевернула книгу и подтолкнула ее к Марку, – и есть ребенок.
      Но мои действия не возымели желаемого эффекта. Марк покачал головой.
      – Невероятно, – восхищенно проговорил он.
      Я вздохнула и задумалась: разве может ни на что не похожее бесформенное пятно показаться кому-то невероятным?
      – Так ты посмотришь книги? – наконец произнес он. – Только первые главы, для твоего же здоровья. Так, на всякий случай.
      – О'кей, – я кивнула, решив, что выброшу их в первую же помойку около метро. – Конечно. Так я и сделаю.
      – Чем займешься на выходные? – он слишком усиленно пытался казаться незаинтересованным.
      – Сегодня иду на вечеринку. Завтра вечером в паб с друзьями, ночью по клубам. В воскресенье можно расслабиться и оттянуться дома с парой пивка.
      Он в ужасе вытаращился на меня.
      – Ты серьезно?
      – Конечно, нет, черт возьми. Я вымоталась. Теперь приятный вечер для меня – ванна с пузырьками, и в десять – на бочок, – я не сказала, что на самом деле ложусь в восемь. Слишком уж это жалко.
      – Ты… хм-м. Я тут подумал… может, сходим куда-нибудь? Я бы мог завтра пригласить тебя на ужин.
      – Марк, прекрати это дерьмо.
      – Что такого?
      – Марк, тебе необязательно опекать меня и делать вид, будто я тебе интересна только потому, что ношу твоего ребенка. И не надо тратить свое время и любезничать со мной, надеясь переубедить меня. Мне не нужны отношения и не нужны дети. И если ты пригласишь меня на ужин, ничего не изменится. Понимаешь?
      – Да, – он выпрямился, лицо его напряглось. – Я все прекрасно понимаю.
      И, не сказав больше ни слова, он повернулся и вышел из офиса, а я почувствовала себя полным дерьмом. В очередной раз.
      Тем вечером курьер Сэм принес внутреннюю почту.
      – Похоже, подарок от поклонника, – произнес он с хитрой ухмылкой и бросил мне на стол огромный тяжелый конверт.
      Внутри я нашла два флакончика пены для ванны и записку.
       «Мэйв. Я вовсе не пытался тебя опекать, Желаю приятной ванны с пузырьками. (Только не слишком горячей и никакого джина). Марк».
      Слава богу, он не написал:
       «С любовью, Марк».
      Я бы этого не выдержала.
      – Знаешь, о нас начнут ходить слухи, – сказала я Марку две недели спустя, когда согласилась встретиться с ним в баре в обеденный перерыв.
      (Марк заказал полпинты пива. Я – минеральную воду).
      Марк рассмеялся.
      – Все подумают, что у нас роман.
      – Все лучше, чем совместный ребенок.
      Он резко поднял голову.
      – Совместный ребенок? Ты готова об этом поговорить?
      – Пока еще нет. Но скоро буду готова. Скоро мы сможем все обсудить, – я осеклась на полуслове.
      Марк протянул руку и достал перышко из моих волос. Всего лишь кусочек пуха, но это растрогало меня: слишком интимный жест для коллег по работе. Внезапно я поняла, что мы оказались в странной ситуации.
      Я сижу в баре с мужчиной, которого едва знаю, но с которым трахалась, хоть и всего пять минут. Я понятия не имею, что он за человек. Не знаю, что ему нравится, а что он ненавидит. Не знаю, ленивый ли он или спортивный, уверен ли в себе или робок.
      И при этом ношу в себе его ребенка.
      Я всегда гордилась тем, что могу угадать характер человека, и оценила бы Марка как типичного хорошего парня, хотя внешность у него посимпатичнее среднестатистической. Он действительно очень хорош собой, хотя мне это до лампочки.
      Я могла бы догадаться, что он живет в большом доме (я в курсе, сколько зарабатывают наши юристы), любит искусство, книги, что-нибудь коллекционирует – наверное, первоиздания комиксов, а может, карты. Но в его жизни все размеренно, чистенько, как на рекламной картинке.
      Наверняка он ходил в небольшую частную школу и одновременно учился играть на музыкальном инструменте. Скорее всего на скрипке. Потом поступил в Бристоль или Дурхэм, и первой его покупкой по окончании колледжа была классическая спортивная машина.
      – Ты что так улыбаешься? Сейчас на самом деле нас начнут обсуждать, – голос Марка прервал мою цепочку размышлений, и я поняла, что уставилась на него с полуулыбкой, пытаясь разгадать его сущность.
      – Извини. Я просто подумала, что мы с тобой попали в идиотское положение. Я беременна твоим ребенком, но понятия не имею, что ты за человек.
      – Вот что я тебе скажу, – с улыбкой произнес он. – Не подумай, что я тебя опекаю, но почему бы тебе не зайти ко мне в гости в воскресенье? Можем вместе провести день. И ты узнаешь… – он заговорил пугающим тоном, как супергерой комиксов, – …кто я на самом деле.
      – О'кей, – со смехом ответила я, сама себе поражаясь. – Согласна.
      – О'кей. – Марк допил остатки пива. – Отлично.
      Тем вечером, когда я вошла в квартиру, зазвонил телефон.
      – Как поживаешь, милая? – это была Вив.
      – Нормально. Ты?
      – Обо мне не беспокойся. Ты уже определилась?
      – Вив, я же говорила тебе, как только решу, ты узнаешь первой. Как только мы решим. Не дави на меня. Пожалуйста, – но я была уже почти на двенадцатой неделе, срок неумолимо приближался, но я все оттягивала и оттягивала решающий момент. Почему я не покончила с этим одним махом? Потому что не хотела об этом думать, вот почему. Тут и говорить не о чем. Ни с Вив, ни с кем-либо еще. Я все еще надеялась, что все исчезнет само собой.
      – Я на тебя не давлю. Я просто хотела проверить, все ли у тебя в порядке. Подумала, может, ты захочешь приехать и побыть со мной в воскресенье.
      – Я не могу. Я занята.
      – Занята? Ты? В воскресенье? Чем же?
      У нее был столь изумленный тон, что я расхохоталась.
      – Я скажу, куда собираюсь пойти, только обещай, что будешь визжать от восторга.
      Вив затаила дыхание.
      – Если у тебя интервью с Аланом Бейтсом, придется мне покончить с собой.
      – Вив! Я иду к Марку в гости. На обед.
      Она снова затаила дыхание, и на этот раз не притворялась.
      – Марк – это тот самый Марк, отец!
      – Нет, Вив. Марк – это мужчина, от которого я забеременела, – отец – слишком лично. – Я не воспринимала его как отца, и уж точно не хотела, чтобы Вив думала о нем, как об отце; вовсе необязательно причинять Вив больше боли, чем необходимо.
      – Это я и имела в виду, – она несколько раз вздохнула, пытаясь успокоиться, но по ее голосу было ясно, что она обрадована.
      Я слышала в ее голосе надежду, предвкушение.
      – Значит, он умеет готовить? – подразумевается: он будет хорошим мужем?
      – Понятия не имею, – ответила я. – Но думаю, он будет угощать меня не бутербродами и чипсами.
      – Подумаешь, чипсы и бутерброды, – быстро проговорила Вив. – Если мужчина умеет готовить, это бонус, а не необходимость.
      – Мужчина вообще – не необходимость, и точка, – твердо отрезала я. – Он просто пытается пробиться ко мне, чтобы я оставила ребенка.
      – А это возможно?
      – Вив! Сколько тебе говорить? Я еще не надумала.
      Мы прощаемся, и несколько минут я смотрю в пространство, потому что две недели назад я уже приняла решение. Две недели назад я собиралась сделать аборт и продолжать жить так, будто ничего не произошло. А теперь я не знаю.
      Когда в мою голову прокрались сомнения? Как мне вообще пришло в голову, что может быть альтернатива? Почему я так и не назначила встречу с доктором в женской клинике?
      О чем я только думаю?
      Воскресенье – один из тех удивительно холодных, морозных дней, когда солнце ярко светит посреди ледяного голубого неба и когда выглядываешь в окно, чувствуешь, что весна уже близко, и не понимаешь, почему зиму считают депрессивным временем года.
      Стелла все время справляется, как я себя чувствую. Мы со Стеллой стали пугающе близки за пугающе короткий промежуток времени.
      Она приходила вчера вечером. Заглянула после похода по магазинам в Вест-Энде, просто проверить, все ли у меня в порядке. Принесла с собой половину супермаркета «Маркс и Спенсер» и в конце концов осталась почти на весь вечер.
      Мы ели чипсы с соусом и рассказывали истории. Делились секретами. Хохотали за тарелкой мороженого и сплетничали, уминая бананово-карамельный пирог.
      – Мне так этого не хватает, – задумчиво произнесла Стелла.
      Мы провели пальцами по тарелке, соскребая последние капельки банана и ириски.
      – Чего? Сидеть дома в воскресенье вечером, обжираться, как бегемот, и чувствовать себя, как кит, выброшенный на берег?
      – Да, и этого тоже, – мы расхохотались. – Но я имею в виду женскую дружбу, как у нас с тобой. Мне не хватает непосредственности общения с подругой. Чтобы можно было прийти в гости, как сейчас, и не волноваться о том, как выглядишь и о чем разговариваешь. Я не хочу сказать, что ты моя лучшая подруга…
      – Осторожно, – предупредила я с улыбкой, потому что чувствовала то же самое. – Не влюбись в меня.
      – Но теперь ты точно не станешь моей лучшей подругой. Я уже влюблена, – фыркнула она. – Но тяжело жить без лучшей подруги. Понимаешь, о чем я?
      – Моей лучшей подругой всегда была мама.
      – Господи, ты серьезно? Я свою мать терпеть не могу. Мы не можем находиться в одной комнате.
      – У меня потрясающая мама. И она действительно моя лучшая подруга. И наверное, единственный настоящий друг женского пола. Я имею в виду близкий друг, конечно, у меня есть подруги, – поспешно добавила я, зная, что говорю неправду, – но мне некому довериться, по крайней мере здесь, в Лондоне. До сегодняшнего вечера я и не понимала, как мне этого не хватает.
      – Хорошо быть женщиной, – засмеялась Стелла, поднимая бокал. – За женскую солидарность.
      – За женскую солидарность. И дружбу.
      Я засыпала с улыбкой на лице, ощущая тепло и благодать, чувствуя, что, может, беременность – и не самое худшее в жизни, что могло произойти. Чувствуя, что, в конце концов, моя жизнь не так уж ужасна.
      И вот сегодня светит солнце, и мне здорово. Я предвкушаю, что день будет интересным, хоть и не уверена, хорошая ли это мысль – провести его с Марком. Что, если окажется, что у нас нет ничего общего? Что, если нам не о чем будет поговорить?
      Ну и что! Я одергиваю сама себя. Я же не проверяю его на предмет пригодности на роль супруга. Я просто пытаюсь узнать его поближе, прежде чем он и я примем самое важное решение в моей жизни.
      Вот и все.
      – Ты не заблудилась?
      Марк открыл дверь, и я расхохоталась, потому что на нем был фартук! Можете представить, на нем действительно был фартук! Но он отказался его снять, и мне понравилось, что он даже не стесняется такого идиотского предмета, как фартук, пусть и мужского, в темно-синюю и черную полоску.
      – У тебя чудесный дом, – сказала я, делая вид, что не поражена его размерами.
      Но это был один из самых огромных домов, в котором я только была в жизни. Так что я притворилась, будто меня не впечатлила громадная квадратная прихожая и ступени в светлую, просторную кухню. Притворилась, будто мой дом не очень-то отличается от этого. Только он меньше. На много, намного меньше.
      – Хочешь пить? – спросил он, наливая в стакан что-то, подозрительно напоминающее морковный сок.
      – Это выглядит отвратительно. Думаю, обойдусь без питья, – я робко понюхала содержимое.
      – Это не отвратительно. Это вкусно. И подходит по цвету к твоим волосам. Домашний витаминный коктейль из манго и банана. Вкусно и питательно. Попробуй.
      Я попробовала. Коктейль действительно оказался вкусным. (И питательным.)
      – М-м-м. Какой приятный запах, – я взглянула на разные кастрюльки на плите и поняла, что аромат явно исходит из духовки. – Кто бы мог подумать, что юрист Лондонского Дневного Телевидения – прекрасный повар.
      – Единственное, что доставляет мне больше удовольствия, чем удачный судебный процесс, – корпеть над горячей духовкой. Вот, садись, – он отодвинул стол от кухонного стола, и я села, поблагодарив его за заботу.
      – Видишь, какие у меня хорошие манеры? – он взял у меня пальто и пошел повесить его в прихожую.
      – Неплохие для юриста, – улыбнулась я, и он предложил мне закуски.
      – Что? А где же орешки? – я не смогла удержаться.
      Я заглядывала в книжки, которые он мне купил, и знала, что у женщин, которых во время беременности тянет на орехи, часто рождаются дети с тяжелой аллергией на арахис. И я знала, что он тоже это знает.
      – Хм-м, боюсь, орехов у меня нет. Ты же не объедаешься орехами? – у Марка был такой обеспокоенный вид, что я начала смеяться.
      Его можно читать, как раскрытую книгу.
      – Расслабься, – я потягивала свой коктейль. – За последние три месяца ни одного орешка не съела.
      Он громко вздохнул с облегчением.
      Я встала и прошла в гостиную, посмотрела расставленные повсюду фотографии, книжные полки, рассеянно перебрала компакт-диски. И вдруг до меня дошло: если бы я не знала, что Джулия уехала всего несколько недель назад, я бы в жизни не догадалась, что Марк живет с девушкой. Здесь не было ни одного признака женского присутствия. Ни одного.
      На фотографиях были незнакомые мне люди. Но ни одного снимка Джулии. Книги на полках – в основном труды по юриспруденции, или биографии, или документальные романы, типично мужское чтиво. Но ничего, что могло бы принадлежать женщине.
      – Почему здесь нет вещей Джулии? – спросила я, предположив, что, возможно, ему было слишком больно и он убрал все следы ее присутствия.
      Марк вошел в гостиную и подлил мне еще коктейля.
      – Понимаю, звучит странно, но на прошлой неделе мне в голову пришла та же мысль. Она никогда не чувствовала себя здесь как дома. Ей всегда казалось, что это мой дом. Что он для нее слишком огромный. Я никогда не замечал, чтобы она хранила здесь свои вещи, здесь не было ничего ее.
      – Тогда зачем ты купил этот дом?
      – Мне он понравился. И до сих пор нравится. На верное, я вел себя как эгоист. Я знал, что Джулия любила свой маленький домик, что она обожает маленькие уютные комнаты, но мне казалось, она привыкнет. Я думал: она обязательно влюбится в этот дом. Но теперь понимаю, что его величина всегда подавляла ее. Только когда она уехала, я осознал, что в доме нет ее вещей. Вот каким я был эгоистом.
      – Не похоже, что ты был эгоистом. Скорее у вас не было ничего общего.
      – Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, – он грустно улыбается.
      – Может, мне не стоит спрашивать, влезать не в свое дело, но что произойдет, когда она вернется из Нью-Йорка?
      – Она не вернется.
      – Что?
      – Она позвонила два дня назад. Ей предложили работу на Би-си-эй, и она согласилась.
      – Боже. Она предупредила начальство?
      – Нет. Прошу тебя, никому не говори.
      – Конечно. Буду молчать как рыба, – я внимательно взглянула на него. – И как ты себя чувствуешь?
      – Мне жаль, что отношения потеряны, но вместе с тем я испытываю облегчение. Огромное чувство облегчения. Уверен, мне будет не хватать постоянных отношений, но даже это нелепо, ведь мы почти не видели друг друга. Ну ладно, хватит обо мне. – Было видно, что ему неприятно говорить об этом. – Проголодалась? Думаю, обед уже готов.
      Мы вернулись на кухню и сели за стол, где нас ждал суп из моркови и кориандра с горячим французским хлебом с хрустящей корочкой.
      Я уплетала еду, умирая с голода, и с нетерпением ожидала главного блюда.
      – Это так вкусно, – простонала я с полным ртом запеченного ягненка с хрустящим жареным картофелем и домашним мятным соусом. – Я так вкусно не ела с тех пор, как жила с мамой.
      – Джулия говорила то же самое, когда мы только познакомились. Но потом, думаю, ей все надоело.
      – Надоел жареный ягненок? Она с ума сошла?
      – Надоело жить с человеком, который любит сидеть дома.
      – Какая чушь. Что может быть лучше дома.
      – Теперь ты меня удивляешь, – Марк поднял бровь, не веря своим ушам. – Ты же звезда вечеринок. Карьеристка. Ты уж точно не создана для домашней жизни.
      – Именно потому, что я так тяжело работаю, дом так важен для меня. После работы мне меньше всего хочется выходить в свет и отрываться на всю катушку. Ш-ш-ш, – прошептала я, – не выдай мою тайну. Но дело в том, – продолжала я, – я обожаю сидеть дома одна, быть эгоисткой и думать только о себе. А ты – ты совсем другой человек.
      – Что ты имеешь в виду?
      – В один прекрасный день, Марк, ты станешь кому-нибудь идеальной женой.
      – Только если в брачном контракте будет указано, что я не должен гладить.
      – О, так, значит, есть хоть одна вещь, которую ты не умеешь делать?
      – Я не говорил, что не умею гладить. У меня к этому прирожденный божий дар, – с улыбкой произнес он, – но я терпеть не могу это занятие, и заплачу любую сумму, лишь бы это делал кто-то другой.
      – Чтобы содержать в чистоте этот дворец, тебе придется заплатить домработнице, садовнику и еще бог знает кому.
      – Насчет домработницы согласен, У меня есть Лиззи, которая приходит дважды в неделю, но садовник? Ни в коем случае. Видишь эти руки?
      Он вытянул пальцы, и я заметила, что у него на самом деле красивые руки. Большие руки. Сильные. О-о-о. Представь те, на что способны эти руки (ведь я уже забыла, что эти руки делали со мной). По спине пробежали мурашки. Нет, Мэйв. Еще этого не хватало.
      Я кивнула, все еще глядя на его пальцы.
      – Алан Титчмарш со мной не сравнится. Что касается сада, эти руки волшебные, от одних только их прикосновений все цветет.
      Я засмеялась.
      После обеда я задремала на чудесном мягком диване в гостиной. Тем временем Марк взбивал молочную пенку для моего капучино без кофеина. Потом я проснулась.
      Он притушил свет. На улице было уже темно, и на минуту я потеряла ориентацию. Потом увидела Марка – он сидел на диване напротив и читал «Санди Тайм». Потрескивали дрова в камине, и я быстро выпрямилась, смущенная тем, что уснула. Я была в ужасе: как можно было быть такой бестактной, помять его подушки в бессознательном состоянии или еще чего похуже.
      Марк взглянул на меня поверх газеты и улыбнулся.
      – Привет, Соня. Или тебе больше нравится Ворчунья?
      У меня не было настроения улыбаться в ответ. Я-то знаю, на что похожа моя прическа после того, как я поспала на диване.
      – Хочешь чаю? – спросил он, и я благодарно кивнула, наблюдая, как он выходит из комнаты.
      Интересно, почему такого золотого мужчину до сих пор никто не прибрал к рукам?
      Не то чтобы я этого хотела. В тот вечер я ничего такого к нему не испытывала, как и утром. Я приятно провела день, и он оказался в точности таким, как я его представляла (только в школе он учился играть не на скрипке, а на кларнете). Но в этом смысле он меня не интересовал.
      Но должна признать одно: когда тем вечером я ехала домой, борясь с усталостью, мне было очень приятно от мысли, что за мной весь день ухаживали. Раньше обо мне никто не заботился. Только Вив, но это не считается.
      О, и еще одно. Я согласилась пойти на УЗИ.
      Так, на всякий случай.

      Я все еще не уверена, как ему удалось уговорить меня сделать УЗИ. Я устала, день выдался длинный, и мне было так уютно, я ощущала себя такой защищенной, что мне не хотелось портить вечер и устраивать ссору.
      И теперь я действительно поняла, что Марк станет прекрасным отцом.
      Это еще больше меня убедило.
      Наверное, раньше я никогда не задумывалась о реальности этой ситуации. У меня была только одна мысль: на мне висит нежелательный ребенок, я превращусь в задерганную одинокую мамашу, которая в отчаянии будет разрываться между ребенком, карьерой и вереницей неподходящих бойфрендов.
      Но после того дня у Марка дома, увидев, что он за человек, где он живет, как он живет, я поняла, что не останусь одна. Более того, я осознала, что было бы жестоко лишать его того, чего он желает всем сердцем.
      Мы могли бы вместе растить ребенка. Эта мысль пришла мне по пути домой. Пусть Марк забирает его на всю неделю, а я – на выходные. В голове у меня появился образ маленькой девочки, похожей на меня как две капли воды. Она будет носить такие симпатичные ползунки (я не позволю своему ребенку напялить кошмарное розовое платье в рюшах). Маленькая девочка будет такой красивой и вежливой, что все прохожие станут останавливаться и изумляться, как это мне, главе Лондонского Дневного Телевидения (раз уж я размечталась, нечего мелочиться), удалось вырастить такого прекрасного, послушного ребенка.
      Ребенок мог бы стать превосходным аксессуаром.
      Мы будем гулять в парке в высоких ботиночках и вязаных шапочках, и симпатичные холостяки будут считать нас неотразимыми. Может, мы даже заведем собаку. Или купим домик на побережье, чтобы ездить в отпуск. Не очень далеко, может, рядом с Вив, чтобы играть на пляже, а по вечерам читать детские книжки у камина.
      Я бы научила ее всему, что знаю, и наблюдала бы, как она становится маленьким человечком с собственными мыслями, собственным мнением. Я бы с гордостью смотрела, как она растет красивой женщиной.
      М-м-м-м. Маленькая копия меня – очень заманчиво.
      Поэтому когда Марк мягко намекнул, что неплохо было бы сходить к доктору и записаться на УЗИ, я согласилась.
      Вреда все равно не будет.
      Хотя это не значит, что я приняла решение.
      И не значит, что я стопроцентно оставляю ребенка.
      Я уверена не на сто процентов.
      – Видите, как двинулась ножка?
      Я лежу на столе и выворачиваю голову, чтобы посмотреть на экран, а врач нажимает мне на живот и не сводит глаз с экрана, прерываясь, лишь чтобы записать цифры.
      Рядом со мной сидит Марк и держит меня за руку. При других обстоятельствах меня бы это напрягло, но сейчас он меня очень поддерживает. Мы оба приклеились к экрану, но я не понимаю, о чем говорит врач, потому что вижу только зеленоватый тоннель. Но вдруг мое сердце подпрыгивает, и мы с Марком задерживаем дыхание, крепко сжав друг другу руки.
      – О господи! – хором шепчем мы. – Ты видел? – и внезапно происходящее на экране проясняется.
      Вот она, маленькая ножка, бьющая в воздух, а над ней прорисовываются очертания тела ребенка. Моего ребенка. Нашего ребенка. Живого существа, растущего внутри меня.
      Боже милостивый.
      Я быстро поворачиваюсь к Марку. У него на глазах слезы, на лице – широченная улыбка. Мы молча улыбаемся друг другу и возвращаемся к экрану, чтобы ничего не упустить.
      – Видите позвоночник? – она нажимает на живот слева и показывает на экран. Я киваю, и в горле вдруг появляется комок.
      – У-упс, малыш разбушевался, – смеется врач, и я заворожено наблюдаю, как он вытягивает ручку и выгибает спину.
      И начинаю смеяться. И плакать.
      – Не волнуйтесь, – говорит доктор, протягивая мне салфетку из стоящей рядом коробочки. – Если у вас первый ребенок, впечатления часто слишком сильные. Невероятно, правда? Это ваш ребенок! – она добродушно улыбается, глядя на нас. – Кажется, у него все в порядке. Видите мерцающий огонек?
      Крошечное мерцание, почти незаметное.
      – Это сердцебиение ребенка. Ровное и сильное. Ваш срок тринадцать недель и четыре дня? Пять дней?
      Я киваю. Тринадцать недель и пять дней, в точности так.
      – На этом этапе расчеты предельно точны, – говорит она. – Значит, роды ожидаются… – она поворачивается, чтобы проверить, но мы с Марком успеваем быстрее нее.
      – Тридцать первого октября.
      – Страшновато, – говорит она, но я не смеюсь, потому что именно в этот момент понимаю, что пути назад нет.
      Все решено. Конец. Отныне моя жизнь бесповоротно изменилась.
      Врач продолжает говорить, и я пытаюсь следить за очертаниями ребенка, но каждый раз, когда картинка на экране меняется, вижу лишь неясные контуры, и спустя какое-то время прекращаю наблюдать и поворачиваюсь к Марку.
      – У тебя все хорошо? – шепотом спрашивает он, сжимая мою ладонь.
      Я киваю.
      – А у тебя?
      – Это самый счастливый день в моей жизни, – говорит он и улыбается.
      Я улыбаюсь в ответ.
      Нет нужды говорить ему, что я чувствую то же самое.
      Марк отвозит меня домой и идет на кухню, чтобы разогреть баночку томатного супа «Хайнц» (вот к чему у меня проснулся зверский аппетит во время беременности). Я открываю шкаф и достаю пакет из книжного супермаркета.
      На 36 странице книги «Как сегодня выглядит мой ребенок?» я нахожу именно то, что мне нужно.
      Добро пожаловать во второй триместр! Если по утрам вы испытывали тошноту, сейчас вам станет легче, и уменьшится риск выкидыша.
      Вам нужно консультироваться с врачом и принять профилактические меры, чтобы избежать заражения сальмонеллой, листерией и другими инфекциями. Также вам необходимо сдать анализы, например на токсоплазмоз.
      Как развивается мой ребенок?
      Формируются голосовые связки, а гортань уже развилась. Кишечник свернулся кольцом и удерживается внутри брюшной полости; печень выделяет желчь, а поджелудочная железа – инсулин. А теперь начинается самое интересное! Маленькие пальчики на руках и ногах вашего ребенка разъединяются, начинают развиваться основания ноготков.
      – Что ты делаешь?
      Марк заходит в комнату и ставит на прикроватный столик кружку супа, потом садится рядом со мной на кровать, чтобы взглянуть на книгу. Какое-то время мы сидим в тишине, и наконец Марк касается моей руки.
      – Теперь мы можем поговорить? – мягко спрашивает он.
      Я киваю.
      – Как ты себя чувствуешь?
      – Мне страшно.
      – Значит… – он замолкает. – Значит, ты решила… – его взгляд полон надежды, – …оставить ребенка?
      – Конечно, я оставлю ребенка. Это же живой ребенок! Ради бога, во мне растет ребенок, и я его видела! Марк! – я гляжу на него и замираю, пораженная реальностью происходящего. – У нас будет ребенок!
      – Я знаю, – смеется он и обнимает меня так крепко, что я чуть не задыхаюсь. – Это так здорово.
      Марк остается на ужин. Мне, конечно, хотелось бы предложить ему такое же гастрономическое удовольствие, как он мне в воскресенье за обедом, но в результате мы заказываем карри из ресторана «Индийская деревня». Но все же я умудряюсь приготовить манговый чатни.
      Мы долго, долго разговариваем. По крайней мере, мне кажется, что долго. Когда наконец я желаю ему спокойной ночи и забираюсь в постель, жутко измученная, то случайно смотрю на часы, прежде чем погрузиться в сон, и вижу, что сейчас всего 21.22.
      О чем мы говорили? О нашем ребенке. О наших ценностях. О детях друзей, о том, что нам нравится и не нравится в их воспитании и что наш ребенок будет совсем другим.
      Мы не затронули практическую сторону дела. Как двое людей сумеют гармонично воспитать ребенка, если они даже не живут вместе? Но невелика беда. Посмотрите на статистику разводов в нашей стране. Распадается один из трех браков. Может, и больше. Совершенно нормально, если ребенок растет в неполной семье, к тому же наш ребенок не будет страдать от язвительности и взаимных родительских оскорблений, потому что мы вроде как никогда и не встречались.
      Ну, почти.
      Марк сможет реализовать свою мечту стать отцом, а я буду заниматься карьерой, как раньше.
      – Есть только одна проблема, – сказала я, когда мы нафантазировались вдоволь. – Как мы скажем всем на работе?
      – О да. Эта мысль уже приходила мне в голову, – Марк вздохнул.
      – Я сказала Майку Джонсу, что беременна, просто чтобы проследить за его реакцией, и у него практически случился сердечный приступ.
      – Что?
      Марк был в ужасе.
      – Ты сказала ему?
      – Не переживай. Он подумал, что я шучу. Я только хотела проверить его реакцию, и результат мне не понравился.
      – Так никому не говори.
      – О, ты серьезно? Думаешь, никто не заметит?
      Он пожал плечами.
      – Пока еще рано об этом рассказывать. Беременность пока не заметна, а через несколько недель мы придумаем лучший способ сообщить новость.
      – Значит, ты не против, если все узнают, что ребенок от тебя? – я была в шоке.
      – Да я хочу, чтобы весь мир знал, что это мой ребенок! Особенно учитывая, что мы с Джулией пытались завести ребенка и все думали, что это по моей вине ничего не получилось. Мне не просто хочется, чтобы все об этом узнали, я готов продюсировать телесериал на эту тему!
      – Хорошая мысль, – задумалась я. – Но это уж слишком. Целый сериал – это ты загнул. Может, закажем коротенький тридцатисекундный рекламный ролик после «Королевской улицы», на недельку? Более экономный вариант.
      Он улыбнулся, но мыслями витал где-то далеко, и я поняла, о чем он думает.
      – Марк? В чем дело? Ты думаешь о Джулии, да?
      Он печально улыбнулся.
      – Я был так взволнован, что даже не вспомнил о ней. И полагаю, если дело не во мне, значит, проблема в ней? Но даже если с ней все в порядке, как она это воспримет?
      – Марк, если пока мы никому не собираемся рассказывать, Джулии об этом знать тоже не нужно. Но когда новость просочится наружу, убедись, что она узнает первой. Не могу представить ничего хуже, чем, если она услышит об этом от кого-то еще.
      – Понимаю, – сказал он, кивая, все еще думая о том, как ей будет больно. – Она должна узнать об этом от меня.
      У меня одержимость.
      И я медленно схожу с ума.
      Сначала я притворялась, что ребенка не существует, а теперь всем сердцем желаю, чтобы живот наконец стал выпирать, хочу сообщить всему миру, что нет, я не растолстела, я беременна.
      На работе я все еще осторожничаю, ношу просторную, мешковатую одежду, чтобы скрыть постоянно увеличивающийся живот, но мне отчаянно хочется поговорить об этом, рассказать об этом, и я стала приставать к незнакомцам, чтобы поделиться радостной новостью.
      – Извините? У вас есть этот свитер на размер больше? Я на четвертом месяце беременности, и скоро на меня уже ничего не налезет.
      – Алло? Вы меня не знаете, меня зовут Мэйв Робертсон, я подруга Стеллы Лорд. Она посоветовала вам позвонить. У меня плохо работает центральное отопление, а я на четвертом месяце беременности, и, наверное, поэтому я ужасно мерзну. Вы можете сегодня прислать водопроводчика?
      – Я буду авокадо, крабовые палочки и цыпленка по-королевски на зерновом хлебе. Понимаю, звучит странно, но я на четвертом с половиной месяце беременности, и мне до смерти хочется цыпленка по-королевски. Но ведь могло быть и хуже, ха-ха-ха! По крайней мере, меня не тянет на всякую гадость, землю например. А у вас есть дети?
      – Похоже, пирожок уже испекся! На какой вы неделе? На тридцать шестой? Бедняжка. Это у вас первый ребенок? Я всего на двадцать второй, но уже совершенно разбита… Не представляю, как вы справляетесь.
      Я до последнего сопротивлялась искушению накупить одежды для беременных, но больше уже не могу. Когда я была на шестнадцатой неделе, я как-то заехала в «Форме». Зашла, огляделась и была поражена. Почему-то все покупательницы были худыми, как жерди, и продавщицам приходилось запихивать им под свитеры подушки, чтобы симулировать беременность.
      – Тут вообще есть беременные? – шепотом спросила я у молоденькой продавщицы.
      – О да, – тоже шепотом ответила она. – Но многие покупательницы любят приходить на раннем сроке. Первый признак беременности – особая одежда, и им не терпится поскорее всем ее продемонстрировать.
      Я повернулась и увидела прямое подтверждение ее словам. Женщина с модельной фигурой не спеша рассматривала одежду на вешалках. На ней было платье с высокой талией, под которым помимо нее мог поместиться еще и Тауэрский мост.
      – А вы не желаете что-нибудь примерить? – спросила продавщица, потянувшись за прилавок. – Если хотите, можете подложить подушку.
      – Нет, спасибо, – ответила я с благосклонной улыбкой и направилась к выходу.
      Но по дороге домой мысленно дала себе пинка. Себе и своей дурацкой гордыне. Конечно, мне до смерти хотелось примерить все.
      Все, кому я рассказываю о беременности, ведут себя так мило, поэтому очень странно, что я не могу раскрыть секрет на работе. Здесь все относятся ко мне по-прежнему. На работе я все та же прежняя Мэйв Робертсон. Только толще. И рассеяннее.
      Не могу понять, что меня больше беспокоит: то, что моя память, похоже, ушла в безвременный отпуск, или то, что талия исчезла.
      Разумеется, никто не осмеливается заметить, что я потолстела, и, думаю, пока никто не догадался. Но проходя мимо переполненной столовой в час дня, я уже не ловлю на себе восхищенных взглядов, как раньше.
      – Поклянись, что я не похожа на бегемота, – шепотом прошу я Стеллу.
      Менеджер утреннего шоу проходит мимо и улыбается без малейшего намека на заигрывание.
      Мне хочется, чтобы она ответила: ты не похожа на бегемота, ты похожа на беременную. Хочу, чтобы она повысила мою самооценку. Хочу получить от нее разрешение поделиться со всеми.
      – Клянусь, ты выглядишь роскошно и чувственно.
      – Значит, живот не выпирает? – я выпячиваю живот, всем сердцем желая, чтобы она сказала, что мой живот из-за спины видно.
      – Ребенка там нет, – смеется она. – Там луковый багет с сыром бри и двойной сэндвич, – я тоже смеюсь.
      Хотя такой ответ мне не очень-то по душе.
      – Я точно не похожа на бегемота? – спрашиваю я Марка.
      Мы лежим на диване, только что закончив просмотр видеофильма лорда Уинстона «Человеческое тело», поражаясь съемкам ребенка все еще внутри тела матери.
      Сегодня воскресенье. Теперь мы с Марком проводим воскресенья вместе, а иногда и вечера на неделе. Но воскресенье – это святое: я еду к нему домой, он готовит вкуснейший обед, и я целый день валяюсь без дела, занимаясь полнейшей фигней, в то время как он носится по дому, как обезглавленная курица, и предугадывает каждое мое желание.
      Истинное, чистейшее блаженство.
      – Хочешь «Баунти»? – спрашивает он.
      Дело уже идет к вечеру.
      – М-м-м, – довольно постанываю я из-под мягких подушек.
      – Хорошо, – он набрасывает куртку. – Мне нужно в гараж на минутку. Еще чего-нибудь принести?
      – Не отказалась бы от цыпленка по-королевски.
      – Ты съела ростбиф и все еще голодна? – он в ужасе.
      – Не голодна. Так, знаешь. Не мешало бы перекусить немножко.
      – У нас есть цыпленок и майонез. Я куплю карри.
      – Здорово. Спасибо, – я уже переключила внимание на экран.
      Обычно на вечер Марк берет напрокат видео, и, слава богу, мы оба обожаем сентиментальные старые фильмы. «Жизнь прекрасна», «Харви», «В джазе только девушки», «Унесенные ветром». Уже не первое воскресенье мы погружаемся в вымышленный мир прошедшей эпохи.
      А последние пару недель я остаюсь на ночь. Не подумайте ничего плохого. В комнате для гостей, разумеется.
      И это самое поразительное. Если бы не тот факт, что я ношу его ребенка, в жизни бы не поверила, что мы с Марком вообще когда-либо занимались сексом. Более того, даже зная, что ребенок его, мне иногда приходит в голову, что, возможно, это было непорочное зачатие, а та ночь в Сохо мне попросту привиделась.
      Мне даже пришлось спросить Стеллу, так, чтобы подстраховаться. Я вообще была в тот вечер в баре?
      Марк стал моим лучшим другом. Он первый, с кем мне хочется поделиться новостями. С ним можно пойти в ресторан или просто посмеяться. Он всегда рядом, он надежен, на него можно положиться, он всегда поддержит. С ним я ощущаю себя в безопасности, с ним мне уютно, я чувствую себя любимой. В платоническом смысле, естественно.
      Потому что влюбиться в него – нечто из области фантастики.
      В ту ночь, конечно, он вскружил мне голову. Я смутно припоминаю, что у нас был умопомрачительный секс, но все еще с трудом верю, что это был Марк. Марк. Тот самый Марк, что сейчас сидит напротив, пьет кока-колу и каждые две секунды непристойно громко рыгает.
      – Ты чудовище, – я улыбаюсь.
      – Да, знаю, – он корчит рожу. – Юристы такие свиньи, да?
      – Не все юристы. Но ты свинья.
      Марк особенно оглушительно рыгает и улыбается во весь рот.
      – Ты могла бы выбрать любого мужчину на роль отца своего ребенка, но выбрала меня.
      – Поверь, – отвечаю я. – Если бы мне пришлось снова делать выбор, это была бы уже совсем другая история.
      Но, разумеется, я лукавлю, потому что пусть я в него ни капельки не влюблена, он превратился в моего самого любимого человека в мире, – за исключением Вив, конечно. И я не могу представить лучшего отца для своего ребенка. Я в восторге от мысли, что ребенок будет наполовину моим и наполовину Марка. Честно говоря, мне кажется, это идеальное сочетание. Лучше может быть только я и Стив Маккуин. Но ребенок от Стива Маккуина мне явно не светит.
      – Знаешь, кто ты такой? – говорю я позднее тем вечером.
      Марк сидит на полу и возится с лампами викторианской эпохи, которые мы купили утром на гаражной распродаже.
      (Начало в шесть утра. Врагу не посоветую).
      – Ты – брат, которого у меня никогда не было.
      Марк корчит гримасу.
      – Ну ты больная. Это отвратительно. Обвиняешь меня в инцесте.
      – Не говори чушь. Я имею в виду тебя и меня. Наши отношения. Мне никогда не было так уютно ни с кем, кроме моей семьи. Вот что я имею в виду. Ты же знаешь, что ты – мой лучший друг.
      Не знаю, что на меня нашло, вообще-то, спонтанные проявления привязанности не в моем стиле. Но думаю, раньше я не понимала, как важно иметь друга.
      И я вовсе не имею в виду «вторую половину». Я говорю о друге, с которым можно поделиться. Который станет тебе как брат. О таком, как Марк.
      Марк прекращает чинить лампы и улыбается мне.
      – Это самое приятное, что я от тебя слышал.
      – Дерьмо, – бормочу я, открываю «Мари Клер» и немедленно делаю вид, что поглощена рецензиями на фильмы.
      Меня смущает такая откровенность.
      – Я не хотела.
      – Нет, хотела. И спасибо тебе. Мне приятно это слышать, и, если хочешь знать, я чувствую к тебе то же самое.
      – Я – брат, которого у тебя никогда не было?
      – Нет. Ты – противная маленькая сестренка, которую я никогда не хотел. Ой, – я луплю его по голове свернутым в трубочку «Мари Клер».
      Потом он откидывается назад и задумчиво смотрит на меня.
      – Серьезно, Мэйв. Ты сильно изменилась с тех пор, как забеременела.
      Я фыркаю.
      – Конечно, ведь раньше мы были так хорошо знакомы.
      – В этом не было необходимости. Достаточно было взглянуть на тебя, чтобы понять, насколько ты жесткая. Теперь ты стала мягче. Более уязвимой. И возможно, под пыткой я бы признался, что ты стала гораздо более приятным человеком.
      – Ой-ой-ой, – я корчу рожу, утыкаюсь обратно в журнал и перелистываю страницы. – Не уверена, что это так уж хорошо. На работе меня больше никто не боится.
      И, хотя меня беспокоит, что на работе я утрачиваю прежнюю власть, в глубине души мне нравится то, что Марк только что сказал обо мне. Мне нравится то, что он заставляет меня чувствовать.
      В глубине души я очень, очень довольна.

      Птичка вылетела.
      Очевидно, на шестом месяце уже дьявольски трудно скрывать беременность. И теперь все говорят, что уже давно подозревали, но боялись сказать. Вдруг оказалось бы, что я просто набрала вес?
      Хотя все, у кого есть дети, говорят, что поняли сразу.
      – Знаю, знаю, – устало произнес Майк Джонс, когда я поднялась в его кабинет, чтобы сообщить ему новость.
      На этот раз серьезно.
      – Скажи мне что-нибудь, чего я еще не знаю.
      – Как ты узнал? – он был первым, кому я сказала, но я все еще была в шоке.
      – Ты срываешься на подчиненных и заливаешься слезами без очевидной причины. Ходишь, будто во сне, ешь, как свинья, но растет только живот и… – он ухмыляется и пожимает плечами. – Нужно быть долбаным идиотом, чтобы не догадаться, к тому же ты мне уже сказала.
      – Значит, ты не поддался на мой розыгрыш?
      – Меня не проведешь. Теперь у меня есть два главных вопроса. Первый – что ты собираешься делать?
      – То есть, уйду ли я с работы?
      Он кивает.
      – Майк, я люблю эту работу. Мне нравится работать на Лондонском Дневном Телевидении, и я до сих пор помню, что ты сказал на собеседовании про то, что выше – только звезды. Я никогда не хотела иметь детей. Никогда не хотела быть матерью, но теперь, когда это случилось, думаю, я справлюсь. Правда, мать из меня никакая, и меньше всего на свете мне хочется бросать работу.
      Майк одобряюще кивает. Я продолжаю:
      – Но у меня есть потрясающие помощники, так что мне нужен декретный отпуск на три месяца, но не больше. Даю слово, я вернусь, и все будет в точности, как прежде.
      – По-прежнему будешь закатывать истерики и плакать?
      – М-м-м, нет. Это гормональное бешенство. После рождения ребенка к тебе вернется прежняя Мэйв, и я уж прослежу, чтобы «Влюбленные поневоле» собрали шестимиллионный рейтинг.
      – Шесть миллионов? Впечатляет. Ты уверена?
      – Да. Уверена.
      – Но есть еще одна проблема: что я буду делать те три месяца, пока тебя не будет.
      – Никакой проблемы нет. Стелла Лорд. Вот ответ на твой вопрос.
      Он с интересом смотрит на меня.
      – Стелла работает старательнее других, ока умнее всех и самая амбициозная из всех. Пора дать ей шанс проявить себя.
      – А ты не боишься? Что, если она так себя проявит, что мы не захотим, чтобы ты возвращалась?
      – К счастью, я не сомневаюсь в своих силах.
      Если бы это было правдой.
      Но пока меня не будет, только Стелла может занять мое место. Только Стелле я доверяю. И она – единственная, кто обеспечит нам столь высокие рейтинги. Если Стелла возьмет проект в свои руки, мы получим шесть миллионов зрителей. Я верю, что она будет принимать те же решения, что и я.
      – Думаю, ты права. Пусть Стелла поднимется ко мне после обеда. Посмотрим, что она скажет.
      – Она будет на седьмом небе.
      – Не сомневаюсь. Теперь пришло время задать второй вопрос. – О-о. Я знаю, что сейчас будет. – Маленькая птичка напела, что у вас с Марком Симпсоном шуры-муры. Кто отец ребенка?
      – Можно я пошлю тебя в задницу и скажу, что это не твое дело?
      – Нет. Тогда я тебя уволю.
      – О'кей. Марк Симпсон – отец.
      У него падает челюсть.
      – Будь я проклят. Ты серьезно? – О, – он откровенно шокирован.
      – Что? Ты же сам сказал, что ходят слухи. Не надо так удивляться.
      – Я пошутил. Я пошутил насчет слухов. Просто пару раз видел вас в баре вместе. Дерьмо, – он ошеломленно качает головой. – Вот уж не думал, что он в твоем вкусе.
      Я не стала объяснять ему, что Марк не в моем вкусе. Что мы заключили сделку. Слишком все сложно, и, наверное, пусть все на работе пока считают, что мы вместе. Потом всегда можно сказать, что мы разошлись.
      – Почему же? – возражаю я, изображая любопытство.
      – Он не похож на Мистера Зажигалу, не так ли?
      – Ты говоришь так лишь потому, что вы с ним совершенно разные люди. Но это не означает, что он – плохой человек.
      – Нет, нет, не пойми меня неправильно. Я не считаю его плохим человеком. Мне кажется, что он хороший парень, но, по-моему, он для тебя скучноват.
      – Ты хочешь сказать, что Марк – зануда?
      Майк притворяется виноватым, и это делает ему честь.
      – Не зануда, но и не крутой парень. Мне казалось, тебе нравятся сложные натуры. Мужчины, которые бросают тебе вызов. Провоцируют.
      Вроде тебя, подумала я.
      – Вообще-то, – возражаю я, – именно это мне в нем и нравится. Он – самый спокойный человек из всех, кого я встречала. С ним я чувствую себя в безопасности, и точно знаю, чего ждать. Он надежен. Звонит ровно в ту минуту, когда пообещал позвонить, и делает в точности то, что собирался сделать. С ним не нужно играть в игры, и я в жизни не была счастливее.
      Похоже, Майк в шоке. Да и я тоже.
      Господи Иисусе.
      Откуда я набралась таких мыслей?
      – Я не удержалась. Понимаю, я тебя не послушалась, мне не следовало этого делать, но я просто не удержалась.
      У Вив виноватый вид, но при этом к лицу приклеилась улыбка. Она тащит в гостиную огромный пластиковый пакет, не в силах сдержать волнение оттого, что станет бабушкой.
      – Вив! – я пытаюсь укорить ее, но все мое существо против.
      Мне и самой до смерти хотелось накупить детских вещичек, но Марк не разрешает. Он вдруг стал суеверным и твердо решил, что до восьмого месяца ничего для малыша или для детской покупать нельзя.
      Приходится бороться с собой, когда проходишь мимо магазина и видишь эти очаровательные крошечные пижамки. Сдерживать себя всеми силами, чтобы целый час не любоваться на колыбельки и одеяльца.
      Поэтому, когда Вив с виноватым видом вынимает из пакета крошечные зеленые ползунки и такую же курточку, я ахаю от изумления, а увидев пижамку в бело-желтую полоску, чуть не падаю в обморок от восторга.
      – Скажи, они чудненькие? – с умилением восклицает она. – Разве ты видела в жизни что-нибудь более прекрасное?
      – Как на лилипутика, – шепчу я, поглаживая живот.
      Ребенок тут же недовольно толкает меня ногой под ребра.
      – Она толкается?
      Вив замирает, увидев, что я подпрыгнула и продолжаю гладить живот, пытаясь утихомирить ребенка. Это не больно, только от внезапности у меня всегда перехватывает дыхание.
      – Может, это и не «она», – говорю я, хотя я уверена, что у меня девочка.
      Я на сто процентов убеждена, что родится девочка.
      – Да, она толкается.
      – Можно потрогать? – с благоговением произносит Вив, подвигается и садится рядом со мной, положив руку на мой живот. – Ой! – ахает она, почувствовав, как ребенок ударяет ногой.
      Мы обе улыбаемся до ушей.
      – Не реветь, – предупреждаю я, увидев, что у Вив глаза на мокром месте.
      – Не могу, – она смеется, а слезы катятся по щекам. – Это так поразительно. Дар жизни.
      – Поразительно, что ты вообще что-нибудь почувствовала. Каждый раз, когда Марк рядом, и малышка начинает толкаться, стоит ему положить руку на живот, как она замирает.
      – Как дела у Марка? – оживилась мама.
      Она всегда справляется о любимом зяте, хотя в глаза его не видела. Понимаю, это странно, но я не вижу смысла их знакомить, по крайней мере пока. Он мне не бой-френд, и я не нуждаюсь в ее одобрении, к тому же я сама так редко вижу Вив, что не хочется ни с кем де лить эти встречи.
      – В порядке.
      – Ты часто с ним видишься?
      – Да. Наверное, часто.
      – Вы с ним… у вас… Я хочу спросить… у вас что-нибудь было?
      – Вив! Я же тебе говорила. У нас все по-другому.
      – Но, судя по твоим рассказам, он просто чудо. И когда ты о нем говоришь, у тебя глаза загораются.
      – Знаешь, Вив, если бы я хотела завести семью, Марк был бы всем, о чем только можно мечтать. Если бы мне нужен был партнер, муж, я бы выбрала Марка. Но Вив, ты же меня знаешь. У меня аллергия на серьезные отношения. Мне не нужен муж. Я хочу сделать карьеру.
      – По-моему, это уже похоже на заезженную пластинку.
      – Что? – рявкаю я.
      Если бы она не была моей матерью, я бы послала ее в задницу.
      – Извини, милая. Но ты уже давно повторяешь одно и то же, хотя твоя жизнь сильно изменилась. Я бы могла тебя понять, если бы ты по-прежнему была одинокой девушкой без обязательств, но, Мэйв, у тебя будет ребенок. Теперь ты уже не сможешь жить как раньше и должна поменять приоритеты.
      – Вив, с рождением ребенка жизнь не обязательно меняется. Я вернусь на работу через три месяца, и мы с Марком будем воспитывать ребенка вместе. Пока мы на работе, с ребенком будет няня, потом он начнет ходить в ясли. Теперь все по-другому. Теперь все так делают. Молодые мамы уже не сидят дома, а работают. Моя жизнь не изменится, по крайней мере не так сильно, как ты предполагаешь.
      Какое-то время Вив ничего не говорит, только разглаживает крошечные костюмчики, а на лице у нее застыло выражение: вот подожди, и поймешь, что все будет именно так, как я говорила.
      – О'кей, – наконец произносит она, имея в виду «поживем – увидим».
      – О'кей, – отвечаю я. – Так что хватит спрашивать меня, как дела у Марка, в надежде, что мы сойдемся, поженимся и будем жить долго и счастливо, потому что я очень счастлива в одиночестве и не хочу замуж. Понятно?
      – Понятно.
      – О'кей.
      Но мне не удается убедить даже саму себя.
      В качестве трубки мира я завариваю Вив чашку чая, потому что не хочу с ней ссориться. Мы и так редко видимся, а я очень ее люблю.
      – Покажи, что еще купила, – возбужденно чирикаю я, подтаскивая пакет поближе.
      Лицо Вив потихоньку светлеет.
      – Ой! Таких маленьких носочков я в жизни не видела!
      – А ты, мам? Как ты поживаешь? – мир наконец восстановлен. – Кажется, в последнее время мы только и говорим, что обо мне и ребенке. Про тебя я уже давно ничего не слышала. Чем занималась? Ходила на свидания с горячими парнями?
      – Я-то думала, бабушкам вроде меня уже не положено ходить на свидания, – она улыбается, и я понимаю, что прощена.
      – Не будь идиоткой. Черт возьми, если в твоем возрасте я буду выглядеть хотя бы наполовину так хорошо, как ты, мне еще повезет. Кстати, – я прищуриваюсь и наклоняюсь поближе, – ты выглядишь ошеломляюще. Ты что-то сделала с лицом?
      – Что ты имеешь в виду? – вот теперь у нее хитрый вид.
      – Вив, ты что, сделала пластическую операцию или что-то в этом роде?
      – Мэйв! Не говори чушь! Где мне взять деньги на такую роскошь? Хотя не мешало бы сделать инъекцию коллагена в гусиные лапки.
      – Гусиные лапки? У тебя же вообще морщин нет. К тому же они тебя только красят. Что касается денег, откуда мне знать, может, ты нашла себе богатенького папика, – я толкаю ее в бок, и она смеется.
      И заливается краской.
      – Вив? – я в шоке: она явно от меня что-то скрывает, а это так не похоже на Вив.
      И еще я шокирована тем, насколько помешалась на собственной персоне с тех пор, как забеременела. Я вообще про Вив забыла. Напрочь. Но теперь можно все исправить.
      – Вив? Выкладывай, почему ты покраснела.
      Она вздыхает. И улыбается.
      – Дело в том, что я встречаюсь с одним мужчиной.
      – Это же здорово! – я обнимаю ее. – Неудивительно, что ты так потрясающе выглядишь. Все дело в сексе. Так кто же он?
      – В том-то и проблема, – произносит она, смотрит на меня, и ее лицо вдруг становится серьезным.
      – Я даже не знаю, как тебе сказать, так что лучше скажу все как есть, – она делает глубокий вдох. – Это твой отец.
      Я не произношу ни слога. Я и не могу ничего сказать. Просто сижу с открытым ртом и чувствую себя так, будто меня обвели вокруг пальца. Это уже ни в какие ворота не лезет. Извините, конечно, но ощущение такое, будто мне врезали по голове отбойным мо лотком.
      – Мэйв? Скажи что-нибудь. Пожалуйста, – мама умоляюще на меня смотрит.
      Я только качаю головой.
      – Как можно? Как? Почему…? – я понятия не имею, что еще сказать, только знаю, что мой мир перевернулся с головы на ногу.
      Не потому, что мой отец – плохой человек. Не потому, что они с матерью абсолютно несовместимы. Не потому, что я не понимаю, с какой стати они сошлись после стольких лет разлуки.
      А потому, что я понятия не имею, кто он.
      Ну, я знаю, как он выглядит, и, наверное узнала бы его, пройди он мимо меня по улице, потому что в детстве я изучала его фотографии часами, пытаясь выгравировать изображение его лица на своем сердце.
      Я знаю его почерк по открыткам на день рождения и чекам, которые он присылал по праздникам. Возможно, я бы даже узнала его голос, потому что иногда – очень редко, но все же – мы даже разговаривали по телефону.
      Но это было сто лет назад. Я ничего о нем не слышала уже почти десять лет. Мне просто надоело прилагать усилия. Я все пыталась сохранить подобие отношений, но, похоже, ему это было не нужно. И в конце концов я сдалась.
      И он тоже.
      Когда меня спрашивают о моих родителях, я делаю вид, что у меня одна только мама, и, к счастью, никто не осмеливается спросить об отце. Они слишком боятся проникнуть на запретную территорию, вдруг окажется, что он умер.
      Вив вздыхает и проводит рукой по волосам.
      – Мэйв, ты многого не знаешь, я о многом тебе никогда не рассказывала. Даже не знаю, с чего начать.
      – Не могу поверить, что ты это от меня скрывала, – взрываюсь я.
      – Не знаю, как тебе сказать, – печально произносит она.
      – И как давно это продолжается?
      – Почти шесть месяцев. Говори что хочешь.
      – Как ты могла так долго молчать?
      Она опять вздыхает.
      – Я была напугана. Не знала, как ты отреагируешь. И не знала, насколько это серьезно.
      – А это серьезно?
      Она кивает.
      – Вив, как ты могла? Он нас бросил! Он оставил тебя с маленьким ребенком на руках, и с тех пор даже не вспоминал обо мне, о нас! Как ты могла простить его?
      – Мэйв, прошло очень много времени. Твой отец был любовью всей моей жизни, но он был не готов взять на себя обязательства. Когда я забеременела, то поставила ему ультиматум, и он согласился, потому что любил меня и не хотел потерять, но он не был готов к семейной жизни, к тому, что у него появятся жена и ребенок. Он не был плохим человеком, – продолжает она. – И хотя я была уничтожена, в глубине души я понимала. Это было в семидесятые. Все мы, живущие в пригороде Лондона, испытали запоздалую реакцию на сексуальную революцию шестидесятых. Свободная любовь дошла до нас только в 1972 году, – засмеялась она. Знаешь, больше всего он жалеет о тебе. Он только о тебе и говорит. Он тысячу раз смотрел все твои детские видеозаписи. Выучил наизусть каждую фотографию. Он хочет увидеть тебя. Извиниться. Объясниться.
      – Откуда ты знаешь, что он снова тебя не бросит? – с горечью говорю я.
      – Ему пятьдесят шесть лет, и он все еще меня любит, – отвечает она с улыбкой. – И мне никогда ни с кем не было так хорошо, как с Майклом. И я все еще чувствую, что он – моя половинка.
      – Ты собираешься за него замуж? – вдруг вырывается у меня.
      Она улыбается.
      – Он мне не предлагал. Но мы об этом говорили. Мэйв, с тобой все в порядке? – она берет мои руки в свои. – Ты должна знать, что я люблю его, Мэйв. Всегда любила, и он стал другим. Мы оба изменились, но между нами все еще есть сильное чувство.
      – И что же это за чувство? Опиши.
      – Он всегда был опасным человеком, – хихикает она. – Когда мы были вместе, нам было так здорово, и я всегда ощущала, что он понимает меня лучше, чем кто-либо другой. Я тоже его понимала, даже исходящую от него угрозу, хотя тогда это заставляло меня нервничать. И не напрасно, как оказалось. Но сейчас он повзрослел. Остепенился. Стал надежнее. Ощущение угрозы исчезло, и он стал стеной, на которую я могу опереться. Моим лучшим другом.
      – И ты готова опять пойти на уступки? Жить с мужчиной? Приспосабливаться к его образу жизни?
      Она пожимает плечами.
      – Мне не очень-то нравится жить в одиночестве. Когда я растила тебя и встречалась с разными мужчинами, я прекрасно проводила время, но это длится уже почти тридцать лет. Это слишком долго. Я устала все делать самостоятельно. Мне хочется, чтобы кто-то другой решал мои проблемы. Хочу, чтобы кто-нибудь заступился за меня, когда торговцы пытаются обобрать меня до нитки. Чтобы кто-нибудь звонил в банк, когда мне присылают отчет с ошибками. Я просто хочу, чтобы было с кем разделить мои тяготы. Понимаешь?
      Я киваю. Я удивлена. Но я понимаю.
      Раздается звонок в дверь.
      – Ты ждешь гостей?
      Вив опускает бокал вина и подходит к двери ответить по домофону. Через несколько секунд, спросив, кто это, она нажимает кнопку.
      Мы слоняемся без дела и пытаемся окончательно не разлениться и пойти в ресторан поужинать, потому что в квартире хоть шаром покати (акушерка бы меня убила, если бы заглянула в мой холодильник), и нам не хочется заказывать еду на дом.
      – Скорей, скорей, – шипит Вив, надевая туфли и роясь в сумочке в поисках блеска для губ. – Накрась губы! Причешись!
      – Что? О чем ты говоришь? – сейчас вечер пятницы, я специально взяла выходной, чтобы побыть с Вив, и, честно говоря, меня вполне устраивает мой ненакрашенный вид и волосы, стянутые в хвостик. – Кто это может быть?
      – Это Марк, – радостно и в нетерпении сообщает она. – Иди, – шепчет она, – тебе нельзя показываться ему на глаза в таком виде.
      Марк стучит в дверь.
      Вив бросает на меня убийственный взгляд. Я шаркаю к двери в пушистых тапочках с Котом Гарфилдом и, ухмыляясь ей в ответ, распахиваю дверь, потому что Марк наблюдал меня в самом, что ни на есть разобранном виде, разве что не голой… Ой. Извиняюсь. И голой он тоже меня видел. И ему до лампочки, как я выгляжу.
      – Это всего лишь Марк, – говорю я, злобно ухмыляясь Вив, наклоняясь и целуя его в щеку. – Какой чудесный сюрприз. Интересно, это совпадение или я случайно проговорилась по телефону, что Вив приезжает на уик-энд?
      – Угу, – отвечает Марк. – Забавно, что ты об этом заговорила, но я уже начал думать, что ты по какой-то причине скрываешь от меня свою маму. Привет, – он улыбается и пожимает ей руку. – Я Марк. И я бы сказал, что вы слишком молоды, чтобы быть мамой Мэйв, но это слишком избито. Так что я промолчу, хоть это и правда.
      Вив улыбается, как идиотка. Я изображаю звуки, будто меня тошнит. И мы втроем отправляемся в «Пиццу-Экспресс».
      – Он прелесть! – клянусь, со стороны можно было бы подумать, что Вив влюбилась по уши.
      Я же, в свою очередь, на седьмом небе от счастья, я в восторге, я рада, я поражена, что моя мама и Марк моментально нашли общий язык.
      – Поторопись, – я мою руки и жду, пока Вив обновит слой блеска для губ. Когда она закончила, я выхватываю у нее из рук блеск и быстро провожу им по губам.
      – Передумала?
      Вив улыбается понимающей улыбкой, достает тушь для ресниц и протягивает ее мне.
      – Подумаешь, немножко подкраситься никому не мешает, – защищаясь, произношу я. – Пойдем, а то Марк подумает, что мы в унитаз провалились.
      – Но он такой замечательный человек, – вздыхает Вив.
      Мы возвращаемся в ресторан, поднимаясь по лестнице.
      – Он такой нежный, надежный, милый. И без ума от тебя, это же видно.
      – И я без ума от него, – серьезно произношу я, пробираясь между столиков, что не так легко с моим животом. – Он мой лучший друг, и это все. Поняла?
      Вив хитро улыбается.
      – Вив? Ты поняла меня? Поняла?
      – Девушка, – едва слышно шепчет она, подходя к столику и отодвигая стул, изгибая шею и говоря почти одними губами, чтобы Марк не слышал – я-то знаю ее намерения, – вы слишком отчаянно протестуете, – блистательно улыбается Марку, который ничего не слышал, но даже если и слышал, то не понял ни слова, и берет меню. – Кто-нибудь хочет десерт?
      Втроем мы возвращаемся в квартиру. Я поворачиваю ключ в замке, и мое сердце подскакивает, как бешеное. Я встревожено поворачиваюсь к Вив, чувствуя, как кровь отхлынула от лица.
      – Я же заперла дверь? Могу поклясться, я заперла дверь.
      Марк мягко отталкивает меня в сторону и берет ключ.
      – Вы двое, оставайтесь здесь. Я проверю, все ли в порядке, – он толкает дверь и заходит в квартиру.
      Мы с Вив прижимаемся друг к другу. Я в ужасе: вдруг меня ограбили? Дверь захлопывается, и через пару минут Марк возвращается, нахмурив брови.
      – Думаю, тебе лучше зайти, – говорит он.
      Мы следуем за ним в гостиную, и мое сердце так сильно бьется о грудь, что мне кажется, что меня сейчас стошнит. Я знаю, чего ждать. Перевернутые стулья, вы вороченные ящики, все мои вещи разбросаны по полу. О боже. Жемчуг моей бабушки. Я все хотела его спрятать, но он так и валялся в ящике прикроватно го столика. Мысленно провожу инвентаризацию своих ценностей и молю, чтобы воры не нашли сережки, которые Вив подарила мне на совершеннолетие. Они вовсе не бриллиантовые, но безумно дороги мне как память.
      Черт. Я не уверена, что смогу это вынести.
      Мы входим в гостиную, и я замираю, раскрыв рот. На диване, уронив голову на руки, сидит Фэй. Хозяйка квартиры. Которая должна была вернуться только через полгода.
      Она выглядит ужасно.
      – Разве вы не должны быть в Греции? – слышу я свой голос. – Понимаю, это глупый вопрос, но что вы здесь делаете?

      Вопрос был не такой уж глупый. Выяснилось, что Фэй по уши влюбилась в светловолосого красавчика-австралийца, с которым познакомилась на Паросе. Его звали Стю. Он назвал себя «интернет-предпринимателем» (услышав это, Марк с иронией поднял брови), и Фэй решила, что проведет с ним остаток жизни.
      Они объехали остров Парос и надумали отправиться на Санторини – по слухам, там был один бар, и его менеджер, тоже австралиец, подыскивал себе замену. Это была полная идиллия, всхлипывала Фэй (к тому времени она уже сорвалась на рыдания). Каждое утро они сидели и встречали рассвет и разговаривали о будущем.
      В баре вместе с ними работала веселая команда молодых людей, и вскоре он стал самым модным заведением на острове. Работы было невпроворот, но веселья еще больше, и, хотя Фэй понимала, что они не будут вечно управлять этим баром на маленьком греческом острове, ей казалось, что она нашла настоящую любовь, и ради него готова поехать куда угодно и сделать, что угодно.
      Осенью Фэй решила, что они вернутся в Сидней. Она будет жить со Стю, найдет там работу. Будет официанткой. Няней. Кем угодно, лишь бы быть рядом с ним.
      Только вот однажды она вошла в комнату и застала его в постели с Паолой, одной из веселых молодых девушек, работающих в баре.
      Это произошло в среду вечером.
      – Мне очень жаль, – всхлипывает она, вытирая потоки из носа и глаз смятой салфеткой. – Знаю, я должна была предупредить заранее, но я могла думать только о том, как бы поскорее вернуться домой.
      – Я понимаю, – утешаю я ее. – Но что вы будете делать? Где собираетесь жить?
      – Что значит – где жить? – она с непониманием смотрит на меня, и слезы потихоньку высыхают.
      – Вы же не думаете, что сразу сможете въехать сюда? – но я понимаю, что она именно так и думает. – Вы не можете просто выкинуть меня на улицу, Фэй. Мне очень жаль, что ваш курортный роман не удался… – она поеживается, но я ее игнорирую, – …но мы договорились, что я останусь на год, а до сих пор прошло лишь шесть с половиной месяцев. И честно говоря, – продолжаю я, – мне некуда идти.
      – Мне тоже, – говорит она и встает, скрестив руки, отстаивая свою территорию. – И это моя квартира. Покажите мне контракт. Покажите свою подпись на пунктирной линии. Где сказано, что вы сняли квартиру на год?
      Мы ничего не подписывали. Мы просто понравились друг другу… тогда… и заключили договор на словах.
      – Не могу поверить, что вы так поступаете. Неужели вы не видите, что я беременна, ради бога? – Гормоны угрожающе бурлят, и я ощущаю обжигающее покалывание в глазах, которое означает, что слезы уже близко.
      – А я не могу поверить, что вы так поступаете со мной. При чем тут беременность? Вы ведете себя отвратительно. Это моя квартира. И это я прошла через ад.
      – О'кей. – Марк берет ситуацию в свои руки. – Похоже, мы зашли в тупик, и нам всем нужно время, чтобы все обдумать. Почему бы нам не отправиться спать? Утро вечера мудренее.
      – Отлично, – фыркает Фэй и идет в спальню.
      – И куда это ты собралась? – я резко бросаюсь в ее направлении и перекрываю ей дорогу.
      Ха! В таких ситуациях невероятно огромный живот имеет свои преимущества.
      Марк в шоке.
      – Мэйв!
      – Вот именно.
      Фэй пытается смерить меня уничтожающим взглядом, но я не двигаюсь с места.
      – Мэйв.
      – А где мне прикажете ночевать? – я поворачиваюсь к Вив в поисках моральной поддержки, и она кивает.
      – Думаю, Мэйв права.
      – Почему бы вам не переночевать у меня? – говорит Марк, глядя сначала на меня, а потом на Вив. – Вам обеим.
      – Ну уж нет, – я качаю головой. – Ни за что не оставлю в квартире свои вещи, пока она здесь. Откуда мне знать, что завтра утром она не порежет все на кусочки?
      – О, ради бога, – Фэй закатывает глаза, но я не поддаюсь. – В таком случае, – заявляет она, – я могу сказать то же самое. Я тоже не сдвинусь с места.
      – Может, наконец, будем вести себя, как взрослые?
      Марк поражен нашими капризами, но мне все равно. Я застыла как камень.
      – Я взрослая, – обиженно говорю я. – Это она ведет себя безответственно.
      – О'кей. Как вам такой вариант? Фэй подождет в спальне, а мы останемся в гостиной и подумаем, что будем делать. Тогда можете не бояться, что одна из вас разнесет в хлам вещи другой.
      Я знаю, что Марк считает нас идиотками, но я же на шестом месяце беременности! Как она смеет возвращаться и вышвыривать меня на улицу?
      Именно это я и говорю Марку, когда Фэй исчезает в спальне, захлопнув дверь. Он отвечает, что поддерживает меня, но также понимает, почему Фэй так себя ведет. Когда твое сердце разбито, единственное место, где хочется находиться, – это дом. А эта квартира и есть ее дом.
      – Но ты же все равно думаешь, что она не права?
      – Да, – отвечает он после долгого молчания, хотя я знаю, что скорее всего он так не думает и говорит это лишь, чтобы я была довольна.
      Но мне наплевать.
      – Да, я думаю, что она не права. Но проблема в том, что тебе придется подыскать новое место жилья.
      – Почему? – я обиженно выпячиваю нижнюю губу. – Почему именно я должна уезжать?
      – Потому, что это ее квартира, и потому, что ты можешь сидеть тут сколько угодно и пыжиться, но ты все равно проиграешь. Мэйв, – смягчившись, произносит он, – мой дедушка всегда говорил, что нужно тратить нервы выборочно. Нельзя драться только ради драки. Это слишком изматывает, и в твоем случае вступать в драку не стоит.
      – Я согласна, – говорит Вив.
      Я уже забыла, что она здесь.
      – И куда мне идти? – вот теперь я действительно плачу, и Марк и Вив дружно садятся на корточки и пытаются меня утешить. – Я на шестом месяце, – причитаю я, – это мой дом, а теперь мне придется искать агента по недвижимости, на это уйдут недели, а мне сейчас с этим никак не справиться. Я не вынесу столько дерьма сразу! – я ору во всю мощь, потом впадаю в истерику, и мне наплевать, что Марк и Вив тайком обмениваются встревоженными взглядами.
      – Мэйв, – наконец произносит Марк. – В моем доме пять свободных спален. Ни одна из них не используется иначе как для собирания пыли. Нам давно пора жить вместе, тем более что столько пространства пропадает впустую и скоро родится ребенок. Я собирался тебя и раньше попросить, но не хотел, чтобы ты поняла неправильно, и не знал, как ты отреагируешь.
      Слезы потихоньку высыхают.
      – Мэйв, – продолжает он, – мне кажется, что приезд Фэй вроде как счастливая случайность. Ты ориентируешься в моем доме почти так же хорошо, как и я, и я знаю, что тебе там нравится.
      Он прав.
      – Разумнее всего тебе переехать. Как думаешь?
      Естественно, так было бы разумнее. Это идеальный выход. Вот только мне придется пожертвовать своей независимостью. Своей свободой. Может, Марку взбредет в голову, чтобы я ему готовила или мыла его ванну! И так все слишком запутанно. Я жду ребенка от человека, который стал моим лучшим другом, и, будь у меня другой характер, я бы, наверное, давно в него влюбилась, но я – это я, и любви нет и в помине. Но может, он именно этого и ожидает? Может, когда я к нему перееду, он будет по ночам прокрадываться в комнату для гостей, и вообще, что-то не помню, чтобы он упоминал о комнате для гостей. Он вообще не уточнял, в какой комнате я буду жить. Хотя, с другой стороны, мне так нравится его дом, и там я чувствую себя уютно. На самом деле, у Марка я чувствую себя более уютно, чем здесь, но разве в этом дело…
      Боже. Как я устала.
      – Послушай, – говорит Марк. – Считай, что это временно. Считай, что мы упакуем твои вещи и ты поживешь у меня пару недель, пока будешь искать другую квартиру. Как тебе такой вариант?
      Такой вариант идеален.
      – О'кей, – отвечаю я.
      Смотрю на Вив, которая светится, как чеширский кот.
      – Но это ничего не значит, – шиплю я, а Марк исчезает в кухне, искать мусорные мешки, куда можно было бы сложить мою одежду. – Мы просто друзья.
      – Я знаю, – шепотом отвечает Вив. – Но признай, он такой симпатичный!
      М-м-да. Удивила, ничего не скажешь.
 
      – Что мы делаем во время первичных схваток?
      У нас с Марком самое удобное местоположение в комнате. Четыре других пары сидят неудобно – хотя на седьмом месяце беременности любая поза покажется неудобной. Они скорчились на подушках по краям пустой гостиной, а мы с Марком заняли большие пуфики рядом с Триш, инструктором по предродовой подготовке, что значит, нам первым достанется чай с печеньем во время перерыва.
      (Когда-то такие вещи меня ни капельки не волновали. Теперь, когда рулет с инжиром стал главным событием моего дня, признайтесь, я вызываю у вас жалость и презрение? Хотя нет, лучше не отвечайте).
      Марк толкает меня в бок и подает сигнал, чтобы я наклонилась и он смог бы прошептать мне на ухо.
      – То же самое она спрашивала на прошлой неделе, – я киваю и пожимаю плечами.
      Я вроде припоминаю, что она вещала о первичных схватках на прошлой неделе, но как знать, может, на этой неделе она поделится с нами какой-нибудь захватывающей информацией, которую скрывала прежде?
      – Глубоко дышим? – вспоминает одна из будущих мам.
      – Да, прекрасная мысль!
      Триш с энтузиазмом кивает головой.
      – Больше двигаемся?
      – Совершенно верно!
      – Пьем горячую жидкость?
      – О-о-о да! Горячий напиток! Превосходно!
      Триш воодушевляюще улыбается.
      – Смотрим телевизор?
      – Да. Можно и телевизор посмотреть.
      – Читаем книжку?
      – Именно! Отличная идея!
      – М-м-м, извините, – я наклоняюсь вперед, и Триш ждет, что я выдам совет дня, но я совсем запуталась. – Вы спрашиваете, что делать во время первичных схваток, чтобы избежать боли или отвлечься, или же все перечисляют, чем вообще можно заняться?
      – Мы перечисляем, чем можно заняться, – радостно сообщает она.
      При этих словах Марк прыскает, пытаясь сдержать приступ хохота, а я ошеломленно откидываюсь на пуфик. С таким же успехом она могла бы спросить, чем можно заниматься воскресным утром. Откровенно говоря, список можно продолжать до бесконечности. Так оно и происходит. Во всяком случае, весь класс принимает в этом активное участие.
      Предродовая подготовка – не совсем то, чего я ожидала. Не то чтобы я возлагала на эти занятия большие надежды, нет, но, по крайней мере, я думала, что узнаю, каковы мои шансы, и научусь принимать решения, основываясь на этих шансах, буду знать, чего ожидать. До сих пор я не научилась ничему новому, помимо того, что есть в книгах. Хотя нет, теперь я знаю, что, если я решу сделать эпидуральную анестезию или – упаси боже – кесарево сечение, это значит, что я очень скверный человек и отправлюсь прямо в ад.
      – Были случаи… – выдала Триш на прошлой неделе зловещим, приглушенным голосом —…когда эпидуральная анестезия… – ее голос упал до шепота, – …пошла неправильно. – Все другие парочки резко затаили дыхание, и Триш посмотрела на каждого из нас по очереди, чтобы убедиться, что мы готовы выслушать страшилку, которой она, несомненно, собиралась поделиться. – Одной моей знакомой делали эпидуральную анестезию, и обезболивающее… – драматическая пауза для особого эффекта, – …пошло вверх.
      – Что значит, пошло вверх? – спросил кто-то.
      – Это значит, что она ничего не чувствовала выше талии, но ниже талии ощущала все.
      Все в ужасе ахнули, кроме меня. Я, закатив глаза, уставилась на Марка и задалась вопросом: смогу ли я на самом деле выдержать еще несколько недель, притворяясь, что согласна на естественные роды, где единственное доступное обезболивание – мычать и дышать? Хотя если станет совсем плохо, может, вам дадут вдохнуть веселящего газа.
      Они еще не знают о том, что я подумываю сделать кесарево по собственному желанию. И не узнают – я ведь не хочу, чтобы меня линчевали.
      Единственная причина, по которой я здесь, – я хотела познакомиться с другими парами, которые живут неподалеку и у которых скоро тоже будут дети. Хотя я повела себя как сноб. Сначала попыталась попасть на занятия для жителей района Хэмпстед, потому что беспокоилась, что другие занимаются в Дартмут-парке, но таких не оказалось.
      – Я знаю, что по компьютерной карте дом находится в Госпел Оак, – проговорила я по телефону своим самым надменным тоном (по сравнению с которым речь королевы звучит как голос статистки в телесериале «Скорая помощь»), – но вообще-то, мы живем в самом конце улицы Хэмпстед Хай, – дело того стоило, но в результате я все же оказалась в гостиной большого дома в Дартмут-парк.
      И другие родители мне понравились. Остальные пары очень милы. Но это не те люди, с кем бы я стала общаться. Ведь я собираюсь вернуться на работу, как только родится ребенок.
      Как я представляю себе ад? Ад – это когда я сижу за столиком в местной кофейне с четырьмя другими женщинами. Мы высовываем груди из-под одежды, чтобы утихомирить орущих младенцев, делимся историями о родах и говорим о детях, потому что у нас больше нет ничего общего, но нам так одиноко, что это лучше, чем ничего.
      Нет уж. Мне там не место.
      С другой стороны, я понимаю, как важно познакомиться с соседками, у которых тоже маленькие дети. Я понятия не имею, где здесь ясли, садики или как найти няню. Мне нужна поддержка среди соседей, поэтому я и здесь.
      – Потерпи, осталось всего три недели, и это кончится, – шепчу я на ухо Марку, который находит курсы предродовой подготовки столь же идиотским и бессмысленным занятием, как я. – Будь милым.
      – Пытаюсь, – шепчет он в ответ, но, когда мы надеваем обувь и прощаемся, вздыхает с облегчением.
      (Кстати, каждую неделю нам обязательно нужно снимать обувь и выстраивать ее в аккуратную линию в прихожей. И каждую неделю я проклинаю себя за то, что не надела старые безымянные кроссовки, и мне приходится прятать свои кроссовочки от Донны Каран под деревянную скамейку, потому что интуиция подсказывает, что дизайнерские лейблы тут не в чести).
      – Мне кажется, я не выдержу, – он качает головой.
      По пути домой мы прогуливаемся по Мэнсфилд-роуд.
      – Наверное, придется тебе остаток курса пройти без меня.
      – Ни в коем случае, – я беру его под руку. – Будешь ходить как миленький, нравится тебе это или нет. Малышка сказала мне по секрету, что хочет, что бы ты был там.
      Он с нежностью смотрит на меня.
      – Малышка не могла тебе такого сказать, потому что, во-первых, она еще не умеет разговаривать, и во-вторых, это будет не «малышка», а «малыш».
      – Размечтался, – огрызаюсь я. Марк сказал, что ему наплевать на пол ребенка, лишь бы он родился здоровым, но я-то знаю, что в душе он мечтает о мальчике.
      И я вслух говорю, что мне все равно, кто у нас будет, но на самом деле хочу девочку. Конечно, если родится мальчик, я не буду его меньше любить, но маленькая девочка – это что-то особенное.
      – Мне все равно, – с улыбкой произносит он.
      Мы поворачиваем на нашу улицу, и он достает ключ. Эстель-роуд.
      Обожаю этот дом. Мне здесь все по душе. Сидя на работе, я считаю минуты до ухода, чтобы можно было броситься домой. Наконец-то у меня появился дом. Наконец-то.
      Марк говорил, что это временно, и, когда я въехала, то мысленно приказала себе в следующий же понедельник обзвонить агентов по недвижимости. Но почему-то у меня так и не дошли до этого руки.
      Мне нравится, как пахнет в этом доме, хотя я понятия не имею, что это за аромат. Вроде не пчелиный воск, не лаванда, не романтично-сладкий аромат лилий. И не прозаический ароматизатор воздуха. Просто у дома есть свой запах. Он пахнет домом.
      Мне нравится возиться на кухне с кулинарными книгами Марка, соблазнительно облизывать пальцы, смешивая муку, масло и сахар в Волшебную Смесь и изображая из себя Богиню Домашнего Очага, как вы разилась бы Стелла.
      Одним словом, я вью уютное гнездышко.
      Мне нравится по пути с работы заходить в цветочный магазин и возвращаться домой с охапками колокольчиков и кремово-белых роз, составлять из них самые красивые букеты, на которые я только способна, и расставлять вазы по всему дому.
      Так оно и есть, я вью себе уютное гнездышко.
      Мне нравится валяться на диване, задрав ноги на кофейный столик и постукивая тапочками с Гарфил-дом в ритм песенкам «Колдпдей». Я пытаюсь привить ребенку хороший музыкальный вкус. Марк все твердит, что эксперты рекомендуют проигрывать зародышу Моцарта или Бетховена, а не «Колдплей» и «Трэвис», но мне не нужно, чтобы у меня вырос зануда. А «Трэвис» малышу, похоже, нравится.
      Я обожаю свою спальню – она почти такая же большая, как у Марка, и, к счастью, с маленькой встроенной ванной. Но больше всего мне нравится комната, которая станет детской.
      Скоро мы начнем ее декорировать, когда я буду на седьмом месяце. Вообще-то, Марк хотел подождать до восьмого, но вдруг ребенок решит появиться на свет прямо сейчас? К тому же я больше не могу ждать.
      Мне нравится светло-фисташковая краска, которую мы выбрали, и бордюры лимонного цвета. Мы собираемся заказать зеленые полосатые шторы, а на прошлые выходные увидели в Вест-Энде огромный ковер с мишками и не смогли устоять.
      Мне так нравится этот дом, что я вообще не хочу уезжать отсюда. Естественно, я думала о переезде, но пока меня все устраивает. Кажется, Марка тоже. Ему нравится, что я здесь так счастлива. Что я время от времени готовлю ему ужин от всей души. Что в доме стоят цветы и пахнет женщиной. Мне кажется, ему даже нравится, что стиральная машина до отказа набита кружевными трусиками, и его футболкам не хватает места.
      – Знаешь, что я понял? – сказал он как-то в пятницу вечером, когда я изловчилась и приготовила роскошный ужин: жареный цыпленок и абрикосовый пирог. – До того, как ты переехала, я даже и не понимал, насколько одинок. Я был одинок долгие годы. Но теперь уже нет.
      Я фыркнула.
      – Что значит, я был одинок долгие годы? Ты же жил с Джулией.
      – В том-то и дело. Я и не думал, что можно жить с кем-то и страдать от одиночества, но теперь понимаю, что сильнее всего ощущаешь одиночество, если несчастлив в отношениях.
      – Значит, я твоя Дама в Сияющих Доспехах, которая была послана, чтобы спасти тебя после долгих лет обедов из микроволновки и дырявых носков?
      – Ты что, горишь желанием заштопать мои носки? Потому что наверху у меня как раз есть парочка дырявых…
      – Пошел ты!
      Я хватаю подушку, на которой сижу, и луплю его по голове.
      – Не будь ты беременна, я бы надавал тебе сдачи, – возмущенно произносит он.
      – Не будь я беременна, меня бы вообще здесь не было, а ты ел бы на ужин слипшиеся вчерашние макароны.
      – Хочешь сказать, что я не умею готовить? – обиженно отвечает он. – И ты тоже пошла в задницу, – и при этих словах он выливает мне на голову мой витаминный коктейль из манго.
      – Как ты мог это сделать? – я в шоке смотрю на колени, с волос капает оранжевая жидкость. – Как ты мог?
      Марк откидывается на стуле, скрещивает руки на груди и ухмыляется. Ждет ответной атаки, но я слишком ошарашена, чтобы давать сдачи. Я в шоке.
      И тут я прыскаю со смеху.
      – Ну и видок у тебя, – Марк тоже начинает хохотать и хохочет так громко, что не замечает, как я зачерпываю горсть шпината и бросаю ему прямо в нос.
      Хихикая и визжа, я поворачиваюсь и выбегаю из кухни, потому что знаю, что он отомстит, и месть будет пострашнее мангового коктейля. У меня такое предчувствие, что в качестве орудия мести он выберет кофейное мороженое, зловеще растаявшее, потому что я забыла его на кухонном столе и только что поставила в морозильник.
      Я слышу, как Марк бежит за мной вверх по лестнице, визжу и с пыхтением бегу в детскую.
      – Нет! – сурово проговариваю я, вытягивая перед собой руку, чтобы его предупредить. – Хватит, Марк. Только не в детской. Мы только что закончили ремонт.
      – Потом уберешься, – поет он, медленно приближаясь ко мне с двумя открытыми банками мороженого и улыбкой, как у чеширского кота.
      Черт. Я и забыла, что у нас было две банки.
      – Месть моя ужасна.
      – Нет, – кричу я и хихикаю, когда он подбирается все ближе. – Марк, я не шучу. Подумай о ребенке.
      – Ребенок обожает кофейное мороженое, – говорит Марк.
      Именно об этом я ему твердила последние две недели, чтобы объяснить, почему меня внезапно потянуло на кофейное мороженое, которое я до беременности терпеть не могла.
      Я загнана в угол, путь к отступлению отрезан. С торжествующим криком Марк ловит меня и с наслаждением размазывает кофейное мороженое по всему моему лицу и волосам, а я извиваюсь и пытаюсь вырваться, но безрезультатно.
      В конце концов, я сдаюсь. Он размазывает мороженое, а я вытираю об него руки, пока мы оба не перепачкались, как свиньи. Мы покатываемся со смеху, и тут происходит странная вещь.
      Лицо Марка всего в нескольких сантиметрах от моего лица, и вдруг я испытываю сильное желание его поцеловать.
      Я смотрю на его губы, и могу думать только о том, чтобы прикоснуться к ним языком, почувствовать его губы, язык у себя во рту. Улыбка исчезает с моего лица, и меня пронзает желание. Должно быть, Марк это чувствует, понимает, что происходит, потому что вдруг тоже перестает улыбаться, и в тишине становится слышен лишь звук нашего прерывистого дыхания. Он пристально смотрит мне в глаза.
      – По-моему, – шепотом произношу я, слегка наклоняя голову и всего на дюйм приближая лицо к его лицу, – сейчас мне необходимо съесть большую плитку шоколада.
      – Твоя лучшая мысль за всю неделю, – шепотом отвечает он и касается губами моих губ.

      – Не может быть! – ахает Стелла, когда я рассказываю ей, что мы с Марком наконец-то «сделали это». – Ты серьезно? Я думала, такое бывает только в кино!
      Сегодня у нас вечеринка в честь моего ухода в декретный отпуск. Я инструктирую Стеллу, которая собирается занять мое место. Мы заглянули в столовую, чтобы попить чаю. Она спрашивает меня, почему у меня такой довольный вид, и я как ни в чем не бывало отвечаю, что все дело в сексе.
      Ой, она спрашивает с кем, и я, чуть не умирая от возбуждения, выкладываю все.
      – Я так и знала! – визжит она, оправившись от первичного шока. – Так и знала, что вы двое будете вместе! Я вне себя от радости! И как ощущения?
      Как ощущения?
      По правде говоря, ощущения самые потрясающие, как никогда в жизни. Мне спокойно, уютно, я счастлива. Взволнованна предстоящим рождением ребенка, волнуюсь о будущем и чувствую облегчение и благодарность, потому что мне не придется пройти через все это в одиночку.
      Я чувствую себя женщиной, на все сто процентов. По ночам я лежу в постели рядом с Марком. Он спит, а я поглаживаю свой выпуклый живот и понимаю, что именно для этого и было создано мое тело. Понимаю, что каких бы карьерных высот я ни достигла, это все равно будет моим самым большим достижением.
      Я наблюдаю за спящим Марком. Часто. Гляжу, как он посапывает в подушку, и меня переполняет нежность. Я никогда не хотела серьезных отношений, не желала брать на себя обязательства, но теперь у меня все это есть – помимо моей воли, – и я понимаю, по чему люди ищут свою «вторую половинку». Понимаю, почему все к этому стремятся.
      Как и Марк, я никогда не думала, что одинока. Наверное, я и не была одинока, но жизнь стала намного легче и приятнее теперь, когда мне есть с кем поделиться. Ощутив себя в безопасности, я расслабилась, и, хотя ни на секунду не верю, что Марк – моя «вторая половинка» (я вообще не верю в эту чушь), я верю в то, что он делает мою жизнь ярче. И сейчас это самое главное.
      – Ощущения прекрасные, – отвечаю я Стелле с улыбкой. – Я чувствую себя на вершине мира, – я бросаю взгляд на огромный живот. – Только вот я уже на тридцать пятой неделе и, клянусь, с меня хватит. Черт возьми, с меня хватит.
      На прошлой неделе одна знакомая, на которую я случайно натолкнулась, сказала, что ошибаются те, кто думает, что беременность длится девять месяцев. На самом деле, со смехом заявила она, беременность продолжается восемь месяцев и два года, потому что последний месяц тянется невыносимо долго.
      Припоминаю, я как-то видела интервью с Кэролин Квентин, у которой начались естественные схватки на тридцатой неделе, и она родила совершенно здорового ребенка. Если Кэролин Квентин так может, почему я не могу?
      – Может, сегодня? – спрашиваю я у Марка каждый вечер, когда мы лежим в постели, обычно после того, как занимались сексом, потому что наконец-то мои гормоны стали работать на меня, и либидо взлетело до небес.
      – Вряд ли, – каждый раз вздыхает Марк.
      – Почему нет? – умоляюще спрашиваю я, встаю и показываю, как низко опустился ребенок. – Посмотри, как он низко. Клянусь, он уже направил головку к выходу. – Марк лишь улыбается и утыкается обратно в книгу.
      Даже акушерка смеялась надо мной, когда я пришла на прием на прошлой неделе.
      – Если вы хотите, чтобы ребенок родился раньше, это вовсе не значит, что он родится раньше, – сказала она.
      – Но плод же опустился? – нетерпеливо спросила я.
      – Хм-м. Он явно немного ниже, чем неделю назад.
      – Но меня уже не мучает пищеварение, и я свободно могу дышать. Наверняка он опустился. Частичное разъединение? Хотя бы на сантиметр?
      Она улыбнулась.
      – Не переживайте. Всему свое время.
      Не знаю, чего там задумал мой ребенок, но мое время уж точно пришло.
      – Я бы хотел сказать…
      Майк Джонс поднимает бокал и пытается перекричать гостей, собравшихся в комнате, но, в конце концов, забирается на стул, что бы все его услышали.
      – …несколько слов о Мэйв, прежде чем она уйдет.
      Комната взрывается аплодисментами, и я очень за это благодарна, потому что мне кажется, я не заслужила прощальной вечеринки в свою честь, ведь я проработала здесь меньше года.
      – Она выручила нас, взявшись за работу без предварительного предупреждения и заняв место своей предшественницы. Но когда я говорил: «Начни с того, на чем остановилась Джулия» я имел в виду профессиональную сферу.
      Еще одна волна аплодисментов. В глубине души я умираю от смущения, но скрываю это за благосклонной улыбкой.
      – Когда я говорил: «Почувствуй себя в ее шкуре», я вовсе не имел в виду «Отбей ее бойфренда и забеременей от него»!
      Майка опять приветствуют свистом и хлопками, на этот раз более громко. Интересно, как далеко он готов зайти в своей бестактности?
      – Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – он утихомиривает толпу. – Но если серьезно, все мы в восторге от того, как работает Мэйв, и в еще большем восторге оттого, что слухи об их романе с Марком так и не подтвердились.
      Я поворачиваюсь к Марку: он коротко и натянуто улыбается. Майк Джонс никогда не был его любимым коллегой Я знаю, что сейчас он готов его убить.
      – Мы хотели пожелать счастливого рождения ребеночку, и поторопись назад, пока Стелла… где ты, Стелла? – Стелла кричит из дальнего конца комнаты и поднимает кружку с пивом. – …Пока Стелла не ощутила на себе влияние Заколдованного Кресла. О'кей, Стелла?
      – Что? – она улыбается, и я понимаю, что бы сейчас ни выкинул Майк, Стелла даст ему достойный отпор.
      – Все, кто садится, в это кресло, беременеют, ведь ты же не планируешь сообщить мне, что ждешь малыша?
      – Пошел ты, Майк! – выкрикивает она, и получает в награду самые громкие аплодисменты за весь вечер.
      Бестактная речь окончена, и приносят подарки: коробочка с двумя крошечными комбинезончиками и желтой полосатой щеточкой и расческой; сексуальные красные кружевные трусики, в которые, я боюсь, мне уже не влезть; бутылочка антисептического спрея для сосков.
      Именно то, о чем я всегда мечтала.
      – Ты уверена, что больше ничего не хочешь? – кричит Марк с кухни.
      Он готовит ужин.
      – Чаю? Печенья? Ребенка?
      – Ничего, – кричу я в ответ и переставляю вазу в гостиной, потом отхожу на шаг и оглядываю свое творение. – Вообще-то, я хочу ребенка. Сейчас же. Немедленно!
      Я слышу, как Марк смеется, и возвращаю вазу обратно на кофейный столик.
      Сегодня вечером все должно быть идеально. Вив и Майкл приехали в Лондон на уик-энд и придут к нам на ужин. И меня уже чуть-чуть подташнивает.
      Слава богу, что они не попросили остановиться у нас. Мне сейчас с этим не справиться. Они забронировали номер в пансионе неподалеку. Я никак не смирюсь с той мыслью, что сегодня мама познакомит меня со своим бойфрендом, у которого серьезные намерения, не говоря уж о том, что он мой отец.
      – Вашей семейке самое место в шоу Джерри Спрингера, – острит Марк, но мне совсем не смешно. – Осталось лишь выяснить, что я твой брат, и эфир нам гарантирован.
      – Ха-ха-ха. Займись-ка лучше готовкой.
      – Это твоя семья. С какой стати я должен готовить?
      – Потому что 1) таким образом, ты искупишь свою вину за то, что только что сказал, и 2) ты готовишь лучше, чем я.
      – Можно было обойтись пунктом 2), – смеется Марк, и я улыбаюсь, глядя, как он открывает двери шкафов в поисках зерен кардамона и семян тмина.
      Я-то знаю, как он обожает готовить для гостей.
      Я в который раз поднимаюсь наверх, чтобы переодеться. До сих пор я сменила уже пять нарядов, а это настоящее достижение, учитывая, что теперь весь мой гардероб составляют только черные обтягивающие леггинсы из магазина «Малыш и мама» и три мужских свитера из «Маркс и Спенсер». Где же сексуальные прозрачные маленькие платьица? Мужские рубашки? Облегающие свитеры, которые растягиваются и подчеркивают живот? Забудьте об этом. Вся эта красота подходила мне идеально месяцев до шести, но потом, в один прекрасный день, мне все стало мало.
      Но я умудряюсь составить из своих четырех вещей пять комбинаций. Может, надеть черные леггинсы с туфлями на высоких каблуках? Тогда я буду выглядеть стройнее… или стану похожа на героя восьмидесятых? Серый свитер и черные леггинсы – не слишком ли уныло? Может, втиснуться в коричневые обтягивающие брюки из «Маркс и Спенсер»? Они не предназначены для беременных, но я рассчитывала носить их до самого конца – подумаешь, что они узковаты и не застегиваются. Свитер все равно прикроет.
      Почему я так волнуюсь о том, что подумает мой отец? Конечно, я знаю, почему волнуюсь. Потому что маленькая девочка внутри меня все еще жаждет его одобрения. Пусть десять лет назад я решила полностью прекратить отношения. Я хочу, чтобы, взглянув на меня сейчас, он смог бы мной гордиться. Хочу, чтобы он думал, что я добилась успеха, что я красивая, что я стала такой, какой он мечтал видеть свою дочь.
      И я уж точно не хочу, чтобы он подумал, что я толстая, отсюда и дилемма с одеждой. Хотя, как сказал Марк, на тридцать восьмой с половиной неделе беременности мне вполне позволительно быть толстой.
      И я чувствую себя бегемотом. Как и все беременные, я хожу вразвалочку, выпятив живот и поддерживая спину рукой. Когда я так делаю, то напоминаю жалкую пародию на саму себя, но только так мне удается сохранить равновесие.
      Бог знает, сколько я набрала. Конечно, моя акушерка, медсестры и гинекологи знают, но, к счастью, мне они не говорят. Каждую неделю они меня взвешивают, и каждую неделю, прежде чем встать на весы, я громко объявляю:
      «Только не говорите мне, сколько я вешу».
      Мне кажется, что раз уж я все равно ничего не могу поделать, зачем знать? Конечно, беременность – прекрасное оправдание, но я буду чувствовать себя ужасно, если выяснится, что я набрала больше 10–12 кг, которые рекомендует книга. Я более чем уверена, что растолстела в два раза больше, чем положе но, но мне наплевать.
      О господи. Не могу поверить, что Вив приведет на ужин моего отца.
      – Вив, ты выглядишь потрясающе! – Марк уже открыл входную дверь, а я все еще пытаюсь подняться с дивана. – Вы, наверное, Майкл, – доносятся до меня его слова, и мое сердцебиение учащается, когда я прохожу в холл.
      Мой отец – Майкл – замирает и смотрит на меня, и какое-то время ни один из нас не произносит ни слова. Я подготовила речь. Хотела вести себя прохладно и вежливо. Называть его Майкл и делать вид, что он – всего лишь новый бойфренд моей матери. Я бы отклонила его мольбы вновь стать моим отцом, если бы он поднял этот вопрос. Я бы сказала ему, что из-за того, что он нас бросил, я привыкла к тому, что отца у меня нет, и теперь он мне уж точно не нужен. Я бы сказала, что не против их отношений с Вив, но, если он вообразил, что между нами возникнут отношения отца и дочери, боюсь, его ожидает совсем другое.
      Но все это было до того, как я его увидела.
      Он стоит в холле со слезами на глазах, этот мужчина средних лет, такой родной, и сердце мое грозит разорваться. Это вовсе не новый бойфренд Вив, по край ней мере для меня. Это папа. Мой папа.
      – Папа! – я всхлипываю, и в следующий момент уже бегу к нему.
      Он встречает меня с открытыми объятиями, я прижимаюсь к нему, и мне хочется обнимать его вечно.
      Я так громко всхлипываю, что не замечаю, что он тоже плачет. Когда мы, наконец, разъединяем объятия, оказывается, что Вив с Марком ушли на кухню, и я наедине с отцом.
      – Только посмотрите! – смеется он сквозь слезы и делает шаг назад. – Только посмотрите на мою маленькую девочку.
      – Я уже не маленькая.
      Я показываю на свой живот, и мы оба улыбаемся, но на самом деле я – его маленькая девочка! Я все еще его маленькая дочка!
      – Прости, – шепчет он, и улыбка исчезает с лица. – Прошло столько лет, но я думал о тебе каждую минуту, хотел написать, позвонить, но…
      – Тихо. Все в порядке.
      Я обнимаю и успокаиваю его, потому что вдруг все становится на свои места. Вдруг я понимаю, что мне больше не нужно тащить за собой груз прошлого. Что я могу отпустить то, что было, и двигаться дальше. Самое главное на свете – то, что мы опять вместе.
      Мы идем на кухню посмотреть, чем занимаются Вив с Марком. Вив сидит за кухонным столом и вытирает слезы. Но она широко улыбается, и я понимаю, что даже в самых смелых мечтах она не представляла себе, что это произойдет.
      И, глядя ей в глаза, я могу прочитать ее мысли, потому что сейчас думаю о том же.
      Мы снова стали одной семьей.
      Ужин просто объедение. Марк обаятелен и шутлив, как никогда; Вив так и цветет в присутствии папы, а папа… Папа оказался именно таким, каким я всегда хотела его видеть. С ним интересно разговаривать, и он интересуется мной. Он остроумный, смешной, внимательный и заботливый. Слегка поддразнивает меня по поводу своего первого внука. Я чувствую себя защищенной, и мне спокойно.
      – Видишь, как получилось? – он поворачивается к Вив. – Стоило оставить тебя одну с ребенком на тридцать три года, как она залетела. Никуда не годится. Тебе ничего нельзя доверить, – в его голосе смешливые и теплые нотки, и Вив, похоже, влюблена в него по уши.
      Но я вижу, что он ее тоже любит. Нежно смотрит на нее, когда она встает, чтобы убрать со стола. Если бы я не знала их историю, то подумала бы, что они новобрачные. Но, с другой стороны, им очень уютно вместе. Так уютно, что кажется, они прожили вместе уже целую вечность. Как будто кроме друг друга, у них никогда никого и не было.
      – Мэйв, ты даешь мне свое благословение? – Вив выбрасывает и помойку остатки ягненка по-мароккански.
      – Что? Так вы все-таки женитесь? – я-то думала, что меня это испугает.
      Но теперь я рада.
      – Я не это имела в виду, – она краснеет, и я понимаю, что они уже все спланировали.
      Зная Вив, можно предположить, что она подождет рождения их первого внука, подождет, пока уляжется волнение, прежде чем объявить о свадьбе.
      – Я только хотела спросить, ты счастлива? Ты рада, что Майкл, твой отец, вернется в нашу жизнь? Ты видишь, как он изменился?
      Я кладу кухонное полотенце на стол и обнимаю Вив.
      – Вив, – говорю я, – он именно такой, каким я желала бы видеть своего отца, и именно такого мужчину я бы желала для тебя. Просто я все еще в шоке, что это действительно он.
      Мы смеемся, но тут мой живот пронзает резкая боль, и я задерживаю дыхание.
      – Что? – Вив встревожено хватает мою руку. – Мэйв? В чем дело?
      – Не знаю. Ни в чем, – я выдыхаю.
      Боль прошла.
      – Наверное, съела что-нибудь. Я так объелась.
      – Ты уверена, что все в порядке?
      – Да, – я улыбаюсь Вив, но в душе переживаю.
      Странные боли во время беременности – не шуточное дело. Какое-то время я вожусь на кухне, готовлю кофе и передвигаюсь медленно и осторожно, опасаясь, что боль вдруг вернется.
      Когда я возвращаюсь в гостиную и сажусь, Вив обеспокоено на меня смотрит, но я бодро улыбаюсь и поднимаюсь, чтобы разлить кофе.
      И тут я писаюсь.
      – Черт! – я резко сажусь на стул и заливаюсь краской.
      Мне кажется, что я сейчас разрыдаюсь. Как такое могло произойти? Мне тридцать три года, и это самое стыдное, что случилось со мной за всю жизнь!
      – Что такое? Что произошло? – все трое наклонились ко мне, но я думаю лишь об одном: я хочу к маме.
      Слава богу, что она здесь.
      – Мама! – реву я, и по выражению моего лица она понимает, что мне нужно поговорить с ней наедине.
      Все уходят, и я в ужасе смотрю на нее.
      – По-моему, я только что описалась, – шепотом говорю я, умирая от позора.
      И тут она начинает смеяться.
      – Милая, у тебя отошли воды. – Она знающе улыбается и заставляет меня встать, чтобы она могла проверить. – У тебя отошли воды, точно, – произносит она с улыбкой, показывая на стул. – Жидкость прозрачная и совершенно без запаха. Милая моя девочка, пришло твое время, – и в то самое мгновение, как она это произносит, я чувствую то, чего не испытывала все девять месяцев.
      Боль, как при месячных.
      Марк просовывает голову в дверь.
      – У вас все в порядке?
      Вив улыбается, и я тоже.
      – Марк, началось.
      Но у меня такое ощущение, будто все это происходит во сне, будто я произношу эти слова, но сегодня поднимусь наверх и заберусь в кровать рядом с Марком, а завтра все будет в точности как прежде.
      – Что началось?
      Марк ничего не понимает, и Вив смеется.
      – Ребенок.
      И тут Марка прорывает.
      – О господи. Ты в порядке? Схватки, когда же они должны начаться? Черт, не помню, через восемь минут или через пять? Не двигайся… нет, вообще-то, давай походим и попробуем глубоко дышать, – когда он, наконец, замирает и делает глубокий вдох, я прыскаю со смеху.
      – Марк, расслабься! У меня все хорошо. Схватки – это совсем не больно, почти как слабая боль при месячных. Но нужно позвонить в больницу, ведь Триш предупреждала, что есть опасность инфекции.
      – Да, да, нужно позвонить в больницу. Я сейчас позвоню.
      – Марк, – Вив нежно отбирает у него трубку. – Давай лучше я позвоню.
      – Все в порядке?
      Папа возвращается в комнату, и Вив все ему рассказывает. Я с изумлением и радостью вижу, что он расплывается в улыбке.
      – Мы станем бабушкой и дедушкой! – говорит он, толкая Вив в бок. – Кто бы мог подумать?
      – Что они говорят, что они говорят?
      Марк суетится, как старая бабка, и меня так и подмывает сказать ему, чтобы он заткнулся, потому что это начинает меня безумно раздражать, ведь обычно он так спокоен. Но я знаю, придется подождать до больницы, прежде чем я смогу как следует оторваться и наорать на него.
      – Ш-ш-ш, – Вив слушает, что отвечает акушерка. – О'кей. О'кей. Примерно через час? О'кей. Увидимся.
      – Ну что? Ну что?
      – Говорят, тебе нужно в больницу из-за риска заражения, но особенно не волнуйся. Можно приехать через час, в самый раз.
 
      – Ничего не понимаю.
      Я лежу на больничной койке. Ко мне подсоединили эмбриональный монитор, который показывает, что схватки идут каждые две минуты. Я только что прошла отвратительный внутренний осмотр (клянусь, пальцы акушерки толще долбаного батона салями!), и оказалось, что матка раскрылась всего на два сантиметра, и, возможно, до родов пройдут еще долгие часы.
      – Если хотите, можете поехать домой, – говорит врач. – Скорее всего вы будете готовы не раньше завтрашнего утра. Вам сейчас нужно хорошенько поспать, а дома вы выспитесь намного лучше.
      – Можно, я останусь здесь? – неуверенно спрашиваю я.
      Я ждала девять месяцев, и теперь, когда я наконец в больнице, вся королевская рать не сгонит меня с этой койки.
      – А как же риск заражения?
      – Если вы будете разумно себя вести, это маловероятно, – отвечает врач. – Выбор за вами, но я бы посоветовала вам ехать домой.
      – Я лучше останусь здесь, – говорю я.
      Когда Марк и родители заходят в палату, я объясняю им, что, по мнению акушерки, мне лучше остаться в больнице.
      Я смотрю на Марка и папу.
      – Сразу скажу: когда начнутся роды, видеть никого рядом с собой не хочу. Разве что Вив. Понятно?
      – А как же я? – спрашивает Марк.
      Он явно обиделся.
      – Пока не знаю, – бурчу я. – Посмотрим.
 
      – Нннннннеееееееееееееееееееееееееттттт!
      С моего лба стекает пот, и я тужусь изо всех сил, а потом откидываюсь назад. Наконец схватки ослабевают.
      И я начинаю рыдать.
      – Я не могу, – всхлипываю я. – Не могу.
      Мне на самом деле кажется, что я не смогу. Мне не выйти отсюда живой, боль перекрывает все, боль просто ужасающая. Такое ощущение, что мое тело сейчас расколется, как орех, и в данный момент смерть представляется не такой уж плохой альтернативой.
      О нет. О дерьмо. Опять началось.
      – Давай, Мэйв, давай, Мэйв. Молодец, молодец. У тебя все прекрасно получается. Тужься сильнее. Тужься сильнее. Еще разок, тужься.
      Акушерке на вид лет двенадцать. У нее свежее личико, стройная фигурка и нет обручального кольца. Клянусь дьяволом, что она никогда не рожала. Какого черта она делает? Гладит мне плечо, ободряет меня, а сама даже и не подозревает, что я сейчас сдохну, что эта боль хуже ада, и я рожаю не ребенка, а целый мешок крупноклубневого королевского картофеля.
      – Не трогайте меня, – шиплю я на нее.
      Схватки утихают, Марк наклоняется и вытирает пот с моего лба.
      – Ты сможешь это сделать, – говорит Марк.
      Он сидит у кровати. Если у меня когда-то и было чувство собственного достоинства, теперь я могу забыть об этом, потому что Марк видит, как я тужусь и напрягаюсь, лицо у меня становится цвета вареного лобстера.
      – Тужься, еще разок.
      – ННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТТТТТ! ПОШЕЛ В ЗАД! – ору я и сильнее сжимаю его руку.
      – Вив! – реву я. – Где Вив? Я больше не могу.
      – Нет, можешь, – она вбегает в палату из коридора и подходит прямо к кровати.
      Отодвигает слипшиеся волосы со лба и поглаживает меня по голове. Я пытаюсь собраться с силами, но где их взять?
      – Я с то бой, – говорит она.
      – Я больше не могу, – смотрю на мою маму, и она раздваивается.
      Я так устала, что у меня двоится в глазах, и я знаю, что больше не выдержу. Я передумала. Я хочу домой. Хочу, чтобы боль прошла. Мне не нужен этот ребенок.
      Вдруг акушерка смотрит на эмбриональный монитор, и, может, мне только кажется, но глаза у нее слегка расширяются. Через мгновение в дверях появляется пожилая женщина – старшая акушерка. Она сразу же подходит к кровати и двигает наверх поясок, который натянут вокруг моего живота. Поясок, который фиксирует сердцебиение ребенка.
      – Давай, Мэйв, детка, – добродушно произносит она, передвигая поясок вверх-вниз и внимательно глядя на монитор.
      Я пытаюсь проследить за ее взглядом, но слишком измучена и падаю на подушки.
      – Отлично, – говорит она, кладет руки на мои бедра и пытается мягко перевернуть меня. – Малышу не нравится эта поза, поэтому придется перевернуться на бок.
      Я поворачиваюсь, как слон, и тут опять начинаются схватки.
      – ННННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТ! – кричу я, краем сознания замечая, что комната, кажется, всего за несколько секунд наполнилась людьми.
      Здесь акушерка, старшая акушерка, гинеколог, педиатр. Это совершенно сюрреалистично, будто вокруг моей кровати устроили вечеринку. Я слышу, как они шепотом кричат, что не могут нащупать сердцебиение ребенка; вижу панику в глазах Марка; но мне уже все равно. У меня между ног сидит гинеколог, и я наблюдаю за ним сквозь по дернутые туманом измученные глаза. Он деликатно натягивает пару латексных перчаток, и вид у него в точности такой, будто сейчас он отыграет большой концерт для фортепиано в Вигмор-Холле. Он улыбается.
      – Придется сделать небольшую эпизиотомию, – говорит он. – Это ничуточки не больно, – мне уже все равно.
      Я только хочу, чтобы это кончилось. Мне наплевать на скальпель и швы. Мне даже наплевать, если мои жуткие страхи окажутся реальностью и я сделаю что-то, что когда-то казалось мне ужасно унизительным, например нагажу ему на руку. Мне все равно. У меня не осталось ни капли достоинства, и то, что между моих обнаженных, широко расставленных ног сидит незнакомый мужчина, меня не заботит. Нет ничего хуже, чем боль от этих схваток.
      Они накатывают снова, и я понимаю, что это конец. Это последний раз. Я больше не выдержу.
      Вместо гинеколога у меня между ног теперь уселась старшая акушерка.
      – Давай, Мэйв, вот так. Молодец. Тужься сильнее. Тужься. Еще раз. Ребенок выходит. Я вижу головку. Появилась головка.
      – Тужься, Мэйв. Еще немного.
      – Ты выдержишь, Мэйв, – доносится голос Марка, и я тужусь, тужусь изо всех сил, и кричу в агонии, зная, что я или рожу в эту же минуту, или умру.
      – ННННННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ-ЕТТТТТ!

      Сэм вылезает из своего двухосного внедорожника (купленного специально, чтобы преодолевать улицы Госпел Оак с их рытвинами и ухабами), отстегивает ремень безопасности на заднем сиденье, берет Джорджа и усаживает его в безопасный детский стульчик на кухонном полу, прежде чем вернуться в машину за покупками.
      Экологически чистая морковь; экологически чистый картофель; экологически чистая брокколи; экологически чистый сыр; экологически чистый цыпленок. Крис уже начал задавать вопросы: почему это их ежемесячные расходы на еду увеличились втрое, хотя в семье появился всего-то один малюсенький ребенок пяти с половиной месяцев, который съедает не больше двух столовых ложек в день. Крис не понимает важности экологически чистых продуктов, не говоря уж о том, что он не подозревает об их дороговизне. Откровенно говоря, Сэм тоже не понимает, зачем она нужна, эта органическая пища, но раз уж все так делают, и у всех дети питаются только специально выращенными продуктами, Джордж тоже будет так питаться.
      Правда, сама Сэм и ее друзья в детстве о такой пище и не слыхали, и ничего, выжили, но времена меняются. И хотя Сэм морщится, глядя на цену, она не готова взять на себя риск и кормить Джорджа «нормальной» едой, – вдруг произойдет что-нибудь ужасное?
      Ведь она в Джордже души не чает. Он – зеница ее ока. Только ради него она и живет. Сначала она этого не чувствовала, не понимала этой связи между матерью и ребенком. Она никогда не знала, как вести себя с новорожденными, ей было неуютно в их присутствии, но она расслабилась, так как все ее подруги уверяли, что со своим ребенком все будет по-другому.
      Они ошиблись.
      В течение трех месяцев она воспринимала Джорджа не иначе как орущий и никогда не засыпающий комок с коликами и животе. Все время, когда он не спал, он орал. Все время, когда его не кормили, он орал. Он затыкался лишь, когда Сэм пристегивала его к груди в детском рюкзачке и отправлялась гулять по району.
      По крайней мере, думала она, шагая по Хиту в направлении Кенвуда, я похудею от этих прогулок.
      Но, к сожалению, она так и не похудела. Сэм казалось, что кормление грудью – идеальный способ вернуть фигуру. Подруги-доброжелательницы рассказывали, что всего шесть недель кормления грудью, и они с легкостью застегнули на себе джинсы, которые носили до беременности.
      Те же самые подруги расхваливали кормление грудью, потому что можно есть, сколько пожелаешь, и при этом все равно худеть.
      Сэм набросилась на еду с дикой несдержанностью. Оказалось, что она умирает с голоду, и с радостью жевала бы хоть целый день, а то и ночь. Она сонно спускалась по лестнице, в то время как Джордж с упоением сосал грудь, на автопилоте открывала дверцу холодильника, протягивала руку и брала первое попавшееся лакомство. Толстые ломти сыра. Горы салата из тунца. Особенно Сэм полюбились карамельные йогурты, обезжиренные на девяносто восемь процентов. Правда, она предпочитала игнорировать тот факт, что они содержат сто процентов чистого сахара, чтобы компенсировать отсутствие вкуса.
      Сразу после рождения Джорджа Сэм потеряла почти десять килограммов. Через восемь недель кормления грудью килограммы к ней вернулись. Даже с лишком. Она привыкла носить бесформенные платья и перестала переживать из-за лишнего веса. Она стала матерью, и, если это значит, что она должна выглядеть, как мать, да будет так.
      По крайней мере, говорит она про себя, с улыбкой глядя, как малыш пытается схватить себя за пальчики ног, Джордж уже не кричит так, как раньше. По крайней мере, не днем. Колики пропали месяца в три, и с тех пор, как она перевела его на твердую пищу (она знала, что нужно подождать до четырех месяцев, но Джордж так быстро развивался, был таким сильным, здоровым и так хотел есть, что она решила попробовать в три с половиной), он спит почти всю ночь. Если не считать пробуждения в два тридцать, три, три двадцать и так далее, до шести утра, пока Сэм не решает, что с нее довольно, заходит в комнату и будит его сама.
      Она водила его в детскую клинику на осмотр, что бы удостовериться, что родинка сзади на шее – не признак менингита, как ей показалось в панике. Сэм сидела в приемной с синяками под глазами и свалявшимися сальными волосами, и думала: неужели она выглядит так же кошмарно, как и другие мамаши? У всех у них было одинаковое пустое, измученное выражение лица.
      Одна из женщин устало покачала головой, когда ее младенец опять завыл, и вскоре вся комната отозвалась душераздирающим воем. Раньше я не понимала, как люди могут бить детей, подумала Сэм, качая Джорджа вперед-назад, шикая на него, чтобы он унялся. Раньше я не понимала, как может подняться рука на такое. Но здесь, в этой приемной, не в силах унять Джорджа, вымотанная, с издерганными нервами, Сэм поняла. И осознала, что никогда не сделает этого. Но теперь она понимала, что значит быть на грани, и как мало нужно, чтобы переступить эту грань.
      Она порылась в огромной черной сумке (вообще-то, эта сумка предназначалась для подгузников, но весила она, как маленький чемодан, набитый камнями) и достала одну из четырнадцати сосок, гремевших на дне, чтобы утихомирить вой Джорджа. Прием подействовал незамедлительно.
      Измученная женщина бросила на нее осуждающий взгляд, расстегнув блузку и приготовившись кормить грудью.
      – Вы даете ребенку соску? – холодно произнесла она, не выдавая своего неодобрения.
      – Они спасают мне жизнь, – защищаясь, ответила Сэм.
      – По-моему, это очень плохая привычка. Вы же не хотите, чтобы ваш ребенок сосал палец?
      «Пошла в задницу. Не твое собачье дело», – хотела было ответить Сэм.
      Но она проглотила комок в горле и спокойно произнесла:
      – Мне все равно.
      – Иногда я жалею, что Оливер не берет соску, – произнесла женщина, поглаживая по головке довольно уродливого младенца, который отчаянно сосал ее левую грудь. – Но ему это не нравится, и, наверное, это хорошо, – она благостно улыбнулась, глядя на ребенка.
      Она явно врала.
      – Надо засунуть ее посильнее, и ребенок не сможет сопротивляться, – ответила Сэм и засмеялась, немного истерично.
      От этих слов женщина заткнулась.
      Но от сосок ночью появилась одна проблема. С семи вечера до двух тридцати ночи Джордж спал как ангел, но после половины третьего орал как резаный, каждый раз, когда соска выпадала изо рта. Это случалось каждые двадцать минут.
      Сразу после рождения Сэм и Крис вставали по очереди. По выходным Сэм затыкала уши берушами и отправляла Криса «в ночную смену», в то время как сама пыталась отоспаться вволю. Но это не помогало. Два шарика воска были бессильны против душераздирающих воплей Джорджа. Сэм далее сделала то, что было настрого запрещено в инструкции: разорвала одну берушу на две части, скатала половинки в шарики и запихнула их как можно дальше в уши. Бесполезно. Сэм лежала неподвижно, слишком измученная, чтобы пошевелиться, и притворялась спящей.
      Это превратилось в игру. Кто может дольше притворяться. Сэм всегда проигрывала. Каждый раз вылезала из кровати, шипя на Джорджа, говоря, что устала и теперь его очередь, и ей приходится делать все самой.
      Но потом они даже перестали ссориться по этому поводу. У нее просто не было сил. Она вставала каждую ночь, в два тридцать, и продолжала просыпаться до тех пор, пока уже не выдерживала и, как сомнамбула, ковыляла в кухню подогреть бутылочку.
      – Может, попробуем научить его спать? – предложил как-то Крис.
      Он разговаривал со своим коллегой, у которого тоже были дети и который пережил те же самые проблемы.
      – Нужно вытащить соску и позволить ребенку накричаться, а потом он сам уснет.
      В ту ночь они так и сделали. Сэм сидела на кровати, скрестив ноги, слушала, как кричит Джордж, и рыдала. Наконец, спустя один час и четырнадцать минут, она вскочила.
      «Я больше не могу», – призналась она ошарашенному Крису, вынула из колыбельки пунцового Джорджа, бьющегося в истерике, и качала его до тех пор, пока он не уснул.
      – Это самое худшее, что ты могла сделать, – тихо произнес Крис. – Теперь он будет думать, что, если долго орать, в конце концов, придет мама и укачает его.
      – Иди в задницу, – в ярости выпалила она. – Это мой ребенок, и я ему нужна. Он еще маленький. Его невозможно научить спать, он только будет чувствовать себя брошенным и напуганным. Бедняжка. Бедненький Джорджи. Все хорошо. Мамочка с тобой. Мамочка здесь. Ш-ш-ш. Обещаю, больше я тебя не брошу. Ш-ш-ш, – Сэм не осмелилась признаться Крису, но она уже купила книгу, и в выходные намеревалась попробовать еще раз.
      – Рагу из красной чечевицы е сыром и овощами, – мурлычет Сэм себе под нос, пролистывает книгу рецептов для детей, запихивает Джорджу в рот соску и одновременно принимается разворачивать покупки.
      Джордж роняет соску и начинает хныкать. Сэм открывает пакетик несоленых диетических рисовых кексов и протягивает один Джорджу. Он начинает жевать, и она, испустив вздох облегчения, принимается сновать по кухне, чтобы приготовить очередную порцию еды. Придерживая книгу рецептов локтями, Сэм наклоняется, чтобы поднять рисовый кекс, который только что уронил Джордж. Правило пяти секунд. Если еда пробыла на полу меньше пяти секунд, ее можно засунуть обратно в рот. Сэм только вздыхает, когда Джордж опять роняет кекс.
      – Ты что, не голоден, дорогой? Джорджи? Рисовый кексик? М-м-м-м. Ням-ням-ням. Смотри-ка. Мамочка обожает рисовые кексики. – Сэм мусолит кекс и откусывает кусочек. – Не хочешь? – Джордж смотрит ей через плечо, на огоньки электронных часов на микроволновке. – Ну ладно. Мамочке придется самой съесть. – Сэм поводит плечами, и рисовый пирожок мгновенно исчезает у нее во рту. – Мамочка готовит рагу из красной чечевицы с сыром. Такая вкуснятина. Ты можешь представить себе что-нибудь вкуснее? Красный – это цвет, помнишь? – Сэм непрерывно болтает, открывая кладовку и доставая ингредиенты. – Красный – это цвет почтового ящика. Яркий цвет, правда?
      Но Джорджа это вообще не интересует. Даже Сэм это совсем не интересно, но она где-то вычитала, что самые умные дети бывают у тех родителей, которые постоянно с ними разговаривают, даже с рождения, и все объясняют.
      Сэм намерена стать лучшей матерью среди всех своих подруг. Раньше она никогда не испытывала жажды соревноваться, и в своей карьере дизайнера сияла благодаря природным способностям и одаренности, ничего не зная о жестокой конкуренции. Но теперь, став матерью, она твердо намерена сделать все правильно.
      Уже сейчас она верит, что Джордж – суперребенок. Мой гениальный сын, называет она его в шутку, но прислушайтесь к ее смеху, и вы поймете, что она не шутит. Джордж – гений, мурлычет она, раскачивая его вперед-назад по ночам, и читает ему «Куда подевался Спот».
      (Против своей воли. Вообще-то, она хо тела начать с Редъярда Киплинга, но Джорджу больше понравились «Куда подевался Спот» и «Цыпленок Чарли», чем «Ким»).
      – Мне кажется, он намного опережает развитие других детей, – говорит Сэм, пытаясь покраснеть от притворной скромности, но безуспешно. – Уверена, он в любую минуту начнет ходить. Смотрите, – и все взоры устремляются на Джорджа, который, распластавшись на животе, поднимает головку и восторженно глядит вокруг, но уж точно пока не в силах встать, не говоря уж о том, чтобы начать ходить.
      – Я тоже начала ходить раньше других детей? – спросила Сэм свою мать в один из тех редких случаев, когда та заглянула навестить своего первого внука.
      – Милая, я не помню, – она взглянула на Сэм так, будто та рехнулась. – Это было сто лет назад. Помню только, что ты была такой симпатичненькой, с двумя маленькими хвостиками, – при этом воспоминании она улыбнулась, потянулась за детской салфеткой и, нахмурившись, вытерла отрыжку со своей шелковой блузки.
      – Как ты могла забыть?
      Сэм попыталась скрыть разочарование.
      Она-то знает, что никогда не забудет эти годы, никогда не забудет, как Джордж с каждым днем развивается. Но ее мать раздраженным голосом произнесла, что ей приходилось работать в семейном бизнесе, и у нее не было выбора, она лишь исполняла приказы.
      Сэм сменила тему.
      – Я не за себя беспокоюсь, – сказала она Джулии в тот вечер, игнорируя тот факт, что ночные звонки в Америку обойдутся Крису в целое состояние. – Я беспокоюсь за Джорджа. Я привыкла, что она – ужасная мать, но она же должна любить своего внука!
      Джулия вздохнула.
      – Согласна, очень странно, что она не рядом и не помогает тебе, и я на твоей стороне. Но Сэм. Она твоя мать. Твоя мать, которую куда больше заботят благо творительные обеды и дурацкий бридж. Ты сама всегда говорила, какая она эгоистка. Может, не стоит ожидать, что она вдруг по волшебству изменится?
      – Но Джорджи – такая лапочка, – Сэм моргнула, отогнав слезы, откинулась на диван и повернула голову, чтобы полюбоваться одной из многочисленных фотографий Джорджа, которыми теперь был завален каждый свободный уголок гостиной. – Неужели ей не хочется проводить с ним больше времени?
      – Не знаю. Если бы я была в Лондоне, то приходила бы к нему каждый день, а он мне даже не родственник.
      – Крестник – почти родственник.
      – Знаю, знаю. Только жаль, что меня нет рядом, чтобы я могла вести себя как настоящая крестная. Ведь получается, что я лишь посылаю ему подарки из Нью-Йорка.
      – Но ты же знаешь, я не просила тебя становиться его крестной только для того, чтобы ты покупала ему дорогие подарки.
      – Надеюсь, что нет, черт возьми. В любом случае тогда бы ты не стала меня просить. На Лондонском Дневном Телевидении мне платили гроши.
      Они засмеялись.
      – Серьезно, Сэм, я знаю, что ты хотела, чтобы я стала крестной, чтобы поддерживать Джорджа в трудную минуту и заботиться о нем, если… если упаси боже…
      – Да, я знаю. Именно поэтому я тебя и попросила. Но я также хочу, чтобы, когда Джордж вырастет, он мог бы прийти к тебе и попросить о чем угодно.
      – Я оставляю за собой право ответить «нет», – со смехом произнесла Джулия. – Но Сэм, позволь мне сказать еще кое-что о твоей матери… Твоя мать – это твоя мать, и она не изменится. Это единственное, что я точно знаю, и ты должна перестать ожидать от нее невозможного.
      – Понимаю, понимаю. Просто мне так обидно. Все эти годы я думала, что похоронила боль оттого, что ее никогда нет рядом, что она не проявляет ко мне интерес. Боже, да она даже не понимает, что значит быть матерью. И теперь, когда у меня появился Джордж, все эти эмоции, злость, негодование, проснулись с той же остротой, что и десять лет назад.
      – Может, тебе сходить к психологу?
      – Господи! – Сэм покатывается со смеху. – Давно ты уже в Нью-Йорке? Пару недель, и уже купилась на весь этот бред с консультациями психиатра?
      – Вообще-то, я не думаю, что это бред, – обиженно возразила Джулия. – Хотела бы я консультироваться у психиатра, когда жила с Марком. Это придало бы мне силы, и я ушла бы от него тысячу лет назад.
      – Как у Марка дела? – осторожно спрашивает Сэм. – Есть новости?
      – Не-а. Ты его видела?
      – Как ни странно, нет.
      Действительно странно, ведь Марк живет всего в нескольких улицах. Но Сэм всегда знала, что, как бы она ни любила Марка – а она его очень любила, – когда они с Джулией разошлись и ей пришлось сделать выбор, она приняла сторону Джулии.
      Воцаряется долгое молчание, а потом Джулия произносит:
      – Наверное, ребенок должен родиться со дня на день.
      – Ты не очень переживаешь из-за… всего этого? – разумеется, они говорили о Мэйв.
      Сэм и Белла часами слушали, как Джулия заливалась слезами. Так продолжалось неделю. Неделя рыданий и боли, и Джулия заявила, что оправилась. Она утверждала, что слезы – результат шока, и ей больно, что кто-то сейчас живет той жизнью, которую она себе желала. Но к концу недели она успокоилась. По крайней мере, так она говорила.
      Сначала Белла и Сэм ей не поверили. Было невозможно поверить, что Джулия, которую передергивало от одного взгляда на агукающего младенца, которая могла провести весь день в супермаркете «Малыш и мама», мечтая о крохотных пальчиках и сгибающихся пухленьких ножках с трогательным складочками, Джулия, которая была убеждена, что не могла забеременеть по вине Марка, так быстро со всем смирилась. Так легко смирилась. И почти безболезненно.
      Но, похоже, Джулия на самом деле об этом забыла. Ей все еще трудно признать, что, возможно, в конце концов, с ее здоровьем не все в порядке. Но с каждым днем она убеждается, что сделала правильный выбор. Сейчас она именно там, где должна быть, и делает именно то, что нужно.
      – Самое поразительное, – проговорила Джулия после долгой паузы, – то, что мне кажется, что я со всем не переживаю. Не буду заходить слишком далеко и говорить, что я за него счастлива. Но если бы в то же самое время в прошлом году ты сказала бы мне, что у Марка будет ребенок с женщиной, которая заняла мое место на работе… – они прыснули со смеху, представив всю нелепость ситуации, и Джулия продолжила: —…я бы влепила тебе пощечину или бы заорала от злости. Но теперь я не переживаю. Более того… о боже. Неужели это я говорю? Я рада, что на ее месте не я.
      – Значит, пока дети в твои планы не входят?
      – Пока нет. Я тут в таком ударе. Работаю, как сумасшедшая, и каждый вечер хожу по вечеринкам. И просыпаюсь каждое утро, чувствуя удивительный прилив энергии. Сэм, я не хожу, я летаю над Нью-Йорком и наслаждаюсь каждой минутой! Меньше всего сейчас мне хотелось бы иметь толстый живот, занудного мужа, проводить каждый вечер перед телевизором и всю ночь, не отходя от орущего ребенка.
      Сэм рассеянно погладила свой толстый живот и вздохнула.
      – О, черт, – произнесла Джулия. – Извини. Я не то хотела сказать. Все дело в том, что я хотела стать домашней. Мне казалось, что мне так этого хочется, иметь свою семью. Мужа. Ребенка. Уютный дом. Но мне это не нужно. Когда я жила с Марком, я будто была мертвая. Это не его вина. Мы оба виноваты. Мы совсем друг другу не подходили, и я вспоминаю себя прежнюю и понимаю, что это была не я, всего лишь бледная тень меня. Сейчас я живу именно так, как нужно. Возможно, в будущем что-то изменится, тогда и посмотрим.
      Сэм хотела спросить, понимает ли Джулия, что, возможно, она не может иметь детей, но не смогла. Еще рано. К тому же она знает Джулию. Знает, что та предпочитает запрятать страх поглубже, словно страус – голову в песок, и ни в коем случае не смотреть ему в лицо.
      – Как твой красавчик Джек?
      – Мы все еще встречаемся, но лишь как друзья.
      – Друзья, которые время от времени занимаются сексом?
      Джулия захихикала.
      – А зачем еще нужны друзья?
      – Вот именно, если они симпатичные, забавные и обожают тебя не меньше шоколадного печенья?
      – Именно. Но я не тебя имела в виду, – прыснула Джулия.
      – Надеюсь, черт возьми. Но ты и Джек. Неужели у вас ничего нет?
      – Ни в коем случае. Я пока не готова, но он замечательный друг.
      – А как же секс?
      – Секс потрясающий! – смеется Джулия. – Могла бы и не спрашивать.
      Сэм бросает в миску экологически чистые листья шпината и долго сомневается, глядя на терку для сыра. Терка явно чистая, но не стерильная. Может, не мучиться? Она колеблется, но ей кажется, что может произойти что-то ужасное, и она никогда не простит себе, если с Джорджем что-то случится. Вздохнув, она ставит чайник – в очередной раз – и на десять минут опускает терку в кипящую воду, чтобы стерилизовать ее.
      – Это уже не дом, а бассейн какой-то, – раздраженно прошипела она вчера вечером, когда Крис вошел в дом, уронив пальто на пол в прихожей.
      Она подняла крышку стерилизатора и быстро бросила ее в раковину, но крышка успела оставить на кухонном столе вереницу дымящихся лужиц. Более того, в последние пять месяцев она разогревала бутылочки не в микроволновке, а в кастрюле с кипящей водой, которая тоже оставляла за собой лужи.
      – Я только и делаю, что вытираю эту чертову воду, – в ярости выпалила она, в шестнадцатый раз за день вытирая лужи.
      – Я прекрасно провел день, спасибо, дорогая, – Крис предпочел не обращать внимания на ее слова. – Я очень устал, весь день проводил бурные переговоры с потенциальными поставщиками, но как приятно наконец вернуться домой, где меня ждет очаровательная жена и вкуснейший домашний ужин.
      Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но она отдернулась, сразу же почувствовав, как в ней закипает злоба. Дыши глубоко, сказала она себе, шинкуя сельдерей все мельче и мельче. Но ярость выкипала, переливаясь через край.
      – Можешь шутить сколько угодно, будь ты проклят, – с ненавистью проговорила она, – но скажи спасибо, что тебе не пришлось просидеть весь день с вопящим младенцем. Ты понятия не имеешь, что мне приходится выносить. Понятия не имеешь, как тяжело я работала, а ведь мне никто не помогает. Ты являешься сюда, как ни в чем не бывало и ожидаешь, что я буду в прекрасном настроении, когда я выжата, как лимон? Я сыта по горло. По горло.
      – А чем ты думаешь, я занимаюсь весь день? Можно подумать, что я каждое утро выхожу из дома и отправляюсь на вечеринку! Не тебе одной плохо, Сэм, не ты одна вертишься как белка в колесе.
      Крису казалось, что он понимает переживания Сэм, но всему есть предел, в самом деле. Господи, ведь о нем никто не думает. У него был кошмарный день. Он вконец измотался, пытаясь закончить три стола и буфет, и пришел домой ради того, чтобы его собственная жена, которая уже сама на себя не похожа, игнорировала его и орала?
      Крис не понимал, почему Сэм в течение трех месяцев ни разу не сумела нормально одеться. Не потому, что она не хотела, не потому, что устала, а потому, что Джордж орал как резаный. Весь день. Он затихал лишь тогда, когда она носила его на руках, поднимаясь и спускаясь по лестнице, или толкала в коляске по парку. И боже упаси, если она останавливалась хоть на секунду, чтобы взять чашку кофе.
      Сэм необходимо было заботиться о Джордже, поддерживать чистоту в доме, готовить детскую еду для Джорджа и взрослую еду для Криса и одновременно пытаться не сойти с ума окончательно.
      Но хуже всего было одиночество. Она не чувствовала себя независимой. Жизнерадостной. Веселой. Она вообще не помнила, когда в последний раз выходила из дома.
      – По крайней мере, ты можешь убежать от всего этого! – кричала Сэм. – Выйти из этого проклятого дома! Я сижу здесь весь день, как в ловушке, и у меня нет ни минутки для себя! А потом ты являешься домой и смеешь отпускать шуточки о домашних ужинах! Как ты думаешь, я себя после этого чувствую?
      – Хочешь, закажем пиццу? – с надеждой произнес Крис.
      Он раскаивался.
      Повисло долгое молчание, Сэм ощутила, как гнев отступает. Она уступит ему. На этот раз.
      – Пусть положат дополнительную порцию пепперони, – пробурчала она и потащилась вверх по лестнице наполнять ванну.

      – Схватки длились сорок шесть часов.
      Пышущая румянцем женщина подбрасывает улыбающуюся пухленькую дочку на колене. Сэм делает вид, что ей интересно.
      – И, наконец, пришлось срочно делать кесарево. Они уже собирались взять эти клещи, или щипцы, как их там, но слава богу, обошлись без них и сразу схватились за нож, – она расхохоталась и потянулась за очередным куском морковного торта.
      Сэм поняла, что скоро придет ее очередь.
      – Как прошли ваши роды? – Все взгляды обратились к Сэм.
      Интересно, удастся ли выхватить Джорджа, который зажат между двумя другими младенцами, у которых столь же ошарашенный вид, как у него, и рвануть к выходу?
      Она смотрит в полные нетерпения лица других матерей, сидящих в этой незнакомой гостиной, и улыбается.
      – Замечательно.
      Господи, да она видит этих женщин в первый раз в жизни. Ее роды – не их ума дело, к тому же, если повторять изо дня в день одну и ту же историю, можно же повеситься со скуки. Вот когда Джорджу была неделя от роду, ей доставляли удовольствие страшилки об ужасах деторождения. Но ему шесть месяцев. И какого черта они до сих пор ее об этом спрашивают? И вообще, какого черта она делает в этой комнате, среди незнакомых женщин? Какого черта притворяется, будто у них есть что-то общее, хотя на самом деле нет ничего, кроме детей одного возраста?
      – Вы рожали в больнице колледжа? – спрашивает одна из женщин.
      Сэм кивает и подпрыгивает с места, как раз успевая спасти Джорджа, который рискует быть задавленным одним из младенцев.
      – Скажи, что тебе здесь не нравится, – шепчет она на ухо Джорджу, маскируя свою уловку поцелуем и объятиями.
      Но Джордж делает вид, что ничего не слышал. Со вздохом смирения Сэм опускает его на пол и возвращается к остальным.
      Группа матери и ребенка была последней соломинкой. Сэм казалось, что она готова стать матерью. Она представляла себе, как беззаботно шагает по улицам со своим малышом, с ног до головы одетым в фирменные костюмчики, и благосклонно улыбается прохожим. Идеальная мать идеального ребенка.
      Рисовала в воображении пикники в парке. Мечтала о том, как будет подбрасывать малыша (или малышку) в воздух, в то время как он (или она) будет заливисто хихикать и смотреть на нее с обожанием. Разумеется, она знала, что ее ждет усталость и недосыпание, знала, что больше не останется времени на себя (хотя она и не представляла, на что это похоже в действительности). Но к чему она была совершенно не готова, так это к одиночеству и скуке.
      У ее подруг были или дети старшего возраста, которых нужно было постоянно возить из садика в гости, или вообще не было детей.
      – Не переживай, ты познакомишься с людьми, – уверяли ее подруги, у которых были дети. – Пойди в группу матери и ребенка. Или запишись на курсы детского массажа. Там всегда безумно интересно.
      До недавнего времени Сэм избегала подобных сборищ.
      Она видела их в чайной. Стайка гогочущих гусынь, окруженных колясками и прочими младенческими причиндалами. У женщин был измученный, но довольный вид. В Хэмпстеде сборища были пошикарнее – женщины даже пытались краситься, отважно замазывая крем-пудрой синяки под глазами.
      Она проходила мимо них в парке. Они собирались у входа в клуб «Один час» и снисходительно улыбались, когда Сэм волочилась мимо со своей подержанной коляской.
      Она избегала их, потому что приходила в ужас от мысли, что превратится в мамашу. Сэм понимала, что с рождением ребенка сбылась мечта всей ее жизни, и признавала, что с восторгом бросила работу, как только забеременела, но ее страшила мысль о том, чтобы стать домохозяйкой и мамочкой на полный рабочий день, или еще хуже, что кто-нибудь посмотрит на нее и подумает, что она – домохозяйка и мамаша, ничего более. Она была в замешательстве. Ей бы никогда не пришло в голову, что она может так себя чувствовать.
      Она видела, как это происходит с другими. Когда-то они были рассудительными, умными, интересными женщинами, у них была карьера, собственное мнение и сильная жизненная позиция. Но в ту самую минуту, как у них рождался ребенок, они становились слабым подобием своего прежнего «я». Не хватало времени, чтобы читать газеты, и, даже если удавалось раз в неделю посмотреть последние новости, не было никаких сил составить собственное мнение о текущих событиях. Кратковременная память исчезала напрочь. Все их разговоры были на тему младенцев, детей, ухода за детьми, и о том, что им никто не помогает.
      – Ты слишком цинична, – сказал Крис, когда она попыталась объяснить ему свои страхи. – Откуда ты знаешь, что эти женщины на самом деле «безумные мамаши», как ты их презрительно называешь? Откуда ты знаешь, что они не такие же, как ты? Может, они тоже невероятно умны и могли бы сделать карьеру. Ты ничем не лучше их, понимаешь?
      – Понимаю, – Сэм моментально набычилась.
      Она была возмущена. Ей стало стыдно. Потому что она понимала, что Крис прав. Она считала себя выше этих женщин.
      Но после того как пять месяцев Сэм разговаривала сама с собой, она поняла, что сыта по горло. Как-то утром она рассказывала Джорджу об оттенках краски и советовалась с ним, выбрать ли ей цвет яичной скорлупы или ячменный, а он не проявлял ни капли интереса. Но, по крайней мере, она все объясняет ребенку, и это ему на пользу. Проклятье, он уже давно должен был стать не просто гениальным ребенком, а самим Эйнштейном!
      (Хотя Джордж, похоже, будет специализироваться на овощных пюре и оттенках краски).
      Она поняла, что нужно что-то менять, когда толкала Джорджа в коляске по дороге и заметила впереди женщину, которая тоже шла с коляской. Ускорив шаг, почти переходя на бег, Сэм наконец догнала ее. Женщина выглядела чудесно. Ее ребенок был примерно одного возраста с Джорджем, но взгляд у нее был вовсе не измученный. Обутая в яркие кроссовки «Адидас», она толкала перед собой красивую трехколесную коляску. Они могли бы подружиться, подумала Сэм.
      – Привет, – поздоровалась Сэм с улыбкой, и многозначительно подняла брови, будто хотела сказать:
      «Ох уж эти детки и коляски. Боже, какой кошмар. Все время орут. Мы с вами в одной лодке, ведь нам приходится оставаться молодыми и модными, хотя у нас уже есть дети. У нас столько общего, может, погуляем вместе, а потом выпьем капучино? Вот мой номер телефона, звоните в любое время дня и ночи, если захотите».
      – Здравствуйте, – женщина улыбнулась в ответ, осторожно и немного холодно.
      Сэм продолжала, как ни в чем не бывало.
      – Красивая коляска, – произнесла она, задыхаясь: впервые за пятнадцать месяцев ей приходилось так напрягаться физически, как за последние две минуты. – Мы тоже подумываем купить такую. Вам нравится?
      – Она очень легкая, – ответила женщина, и Сэм расслабилась.
      Наконец они поравнялись и теперь шли в ногу.
      – И удобная. Мне очень нравится.
      – У вас чудесная девочка, – засюсюкала Сэм, наклонившись над коляской.
      Малышка куталась в крошечную дубленку, которая защищала ее от холодного ноябрьского ветра.
      – Сколько ей?
      – Пять месяцев, – женщина замялась. – А вашему малышу?
      – Почти шесть месяцев. Время летит так быстро. Невероятно.
      – Угу.
      – Кстати, меня зовут Сэм. А это Джордж.
      – Эмма. А это Хлоя.
      – Вы идете в парк? Мы могли бы прогуляться вместе. Если вы туда идете. То есть если хотите.
      Эмма покачала головой.
      – Вообще-то, мне нужно по магазинам. Извините. Было приятно познакомиться, – она улыбнулась и развернула коляску на углу.
      Какое-то время Сэм стояла на месте, борясь с желанием броситься ей вслед, сказать, что ей тоже нужно за покупками. Что она к ней присоединится. Но тогда Эмма бы поняла, что Сэм в отчаянии, а Сэм не хотелось, чтобы кто-то видел, что она в отчаянии.
      – Мне тоже, – крикнула Сэм, когда Эмма и Хлоя почти исчезли из виду. – Увидимся? – последнее было сказано не как прощание, а как вопрос, и Эмма с улыбкой обернулась, пожала плечами и кивнула, а потом ушла.
      Сэм стояла на перекрестке, и к лицу ее подкатывала горячая волна. Она знала, что означает эта улыбка. Так она улыбалась, когда плохо одетые задерганные мамаши навязывались ей в подруги. Эта улыбка будто говорила: не думай, что можешь стать моей подругой, потому что я не такая, как ты. Ты – задерганная мамаша, а в моей жизни происходит много всего интересного, помимо заботы о ребенке. Тебе скучно, одиноко, ты – жалкое зрелище, чего нельзя сказать обо мне (даже если мне тоже скучно и одиноко).
      Сэм повернула голову и медленно оглядела свое отражение в витрине винного магазина. Черные обтягивающие леггинсы когда-то были четырнадцатого размера, но сейчас растянулись если не до неузнаваемости, то, по меньшей мере, до восемнадцатого размера, как бы того ни боялась Сэм. Черные ботинки на плоской подошве были единственной обувью, в которой было удобно ходить, но криком моды их точно не назовешь. Она подтолкнула коляску ближе к витрине, взглянула на свое лицо и нахмурилась.
      И лишь тогда она поняла, почему Эмма так натяну то, высокомерно улыбнулась, прежде чем убежать. Сэм выглядела в точности как те жалкие женщины, которых сама же избегала. О боже. Неужели все так плохо?
      Это не я, хотелось закричать ей. Смотрите! Давайте я покажу вам фотографии, на которых я похожа на себя, фотографии, сделанные давно. Но ведь уродливое отражение в витрине магазина – это реальность. Это она, Сэм. В тот момент ее сопротивление было сломлено, и она, наконец, решила записаться в группу матери и ребенка.
      Сэм возвращается в кружок к другим женщинам и потягивает кофе. Это их первая встреча, хотя некоторые мамы до этого виделись дважды, а кто-то вместе лежал в больнице или занимался на курсах для беременных.
      Сэм чувствует себя аутсайдером, и то, что они договорились каждую неделю ходить друг к другу в гости, не помогает. Сэм неуютно сидеть на диване дома у женщины, которую видит впервые в жизни, и жевать морковный торт, который приготовила одна из мам. С ума сойти, как у нее нашлось время?
      Кроме нее здесь еще четыре женщины. Натали, мама Оливии; Эмили, мама Джеймса; Сара, мама Лоры, и Пенни с дочкой Лиззи.
      – Слава богу, у нас еще один мальчик, – Эмили наклоняется к Сэм и смеется. – На прошлой неделе были одни девочки.
      – Поразительно, правда? – говорит Сара.
      Это ее дом.
      – В последнее время рождаются одни девочки. По-моему, мальчики только у вас двоих.
      Все согласно бормочут что-то невнятное.
      – Что ж, мальчикам повезло, – произносит Натали. – Придется пораньше рассказать Оливии о птичках и пчелках.
      – До или после того, как вы разучите алфавит? – спрашивает Пенни с улыбкой.
      – Моя дочь – вундеркинд, – с гордостью заявляет Натали.
      Глаза у нее блестят.
      – Алфавит? Да в следующем году она уже напишет свой первый роман.
      – Слава богу, – смеется Сэм. – Я-то думала, у меня одной гениальный ребенок.
      – О нет, – Натали энергично качает головой. – У всех нас гениальные дети. – Остальные мамы со смехом соглашаются. – Более того, это не какая-нибудь там обычная группа матери и ребенка. Это группа создана специально для одаренных детей. Правда, вы только посмотрите на мою дочь. Видите, как мило у нее изо рта свешивается язычок? На самом деле это – язык жестов. Мы вместе его разучивали, и на самом деле она говорит: «Мам, я умираю со скуки, и с какой стати ты заставляешь меня лежать на игровом коврике, ведь это занятие недостойно моего интеллекта».
      – По крайней мере, теперь я знаю, что попала по адресу, – говорит Сэм.
      – Раз уж мы заговорили о птичках и пчелках… – отваживается заговорить Сара.
      – Ой-ой-ой! – оживившись, произносит Натали, и Сэм решает, что она ей нравится. – Это обязательно?
      – Просто интересно, вы все уже этим занимались?
      – Сексом? – хохочет Эмили. – Ты спятила?
      – Неужели вам до сих пор больно?
      Сэм в ужасе.
      Надо признать, после родов у нее напрочь пропало желание заниматься сексом, но они с Крисом делали это пару раз, и, хотя в первый раз ощущения были довольно странные, но уж никак не болезненные.
      – Нет! Я имела в виду, зачем это вообще нужно. Неужели кому-то хочется?
      – Признаю, я полностью согласна, – встревает Пенни. – У меня уже кончаются отговорки, но правда в том, что я совершенно без сил. И уж точно не чувствую себя сексуальной с отвисшими грудями и толстым животом. Боже. Только секса мне сейчас и не хватало. Вечером, когда я ложусь в постель, мне не хочется ничего, кроме как отрубиться.
      – Слава богу, мне ни разу не пришлось заниматься сексом, – хвалится Натали. – Я говорю Мартину, что швы болят. Это блаженство.
      Сара смотрит на Натали, нахмурив брови.
      – Швы? Ты же говорила, что тебе делали кесарево?
      – Ну и что?
      И они покатываются со смеху.
      Но это правда, печально думает Сэм, хотя тоже смеется. У них с Крисом был умопомрачительный секс, хотя сейчас этого не скажешь. Подруги твердили, что с замужеством все меняется, но к Сэм и Крису это не относилось. До рождения Джорджа им как-то удавалось заниматься сексом по меньшей мере три раза в неделю. Моменты близости после рождения Джорджа можно легко пересчитать на пальцах.
      Впервые она увидела Криса шесть лет назад, на вечеринке. Там было полно ее знакомых, и, хотя тогда Сэм не охотилась за потенциальным мужем, она была уверена, что на этой вечеринке ей ничего не светит. Джулия должна была пойти с ней, но в последний момент отказалась из-за сильной простуды, и Сэм присоединилась к компании друзей, лишь бы не идти одной.
      Она прекрасно провела вечер. Тянула коктейли один за другим, невинно заигрывала с мужчинами, с которыми в жизни бы не стала встречаться, и танцевала до поздней ночи.
      К концу вечеринки она оказалась на кухне. Сидя на кухонном столе напротив стиральной машины и болтая ногами, она хохотала над шутками Тони, который отчаянно пытался ее закадрить, но был совершенно не в ее вкусе. И тут что-то привлекло ее внимание.
      Открылась входная дверь, и в комнату вошел человек, который заставил сердце Сэм замереть – в буквальном смысле. Улыбка стерлась с лица, и она наклонилась вперед, чтобы лучше видеть. В нем не было ничего особенного. Средний рост. Обычная внешность. Приятная улыбка. Коричневая кожаная куртка – такие многие мужчины носят. Но, сложив все это вместе, Сэм поняла, без тени сомнения, что этот мужчина изменит ее жизнь.
      – Он будет моим, – подумала она, но, к сожалению, проговорила свои мысли вслух.
      Ошарашенный Тони так и остался стоять на кухне, а она спрыгнула со стола и пошла навстречу своей судьбе.
      – Я Сэм, – она протянула руку.
      Крис взглянул на нее и улыбнулся. Он как раз снимал куртку, но остановился, чтобы пожать ей руку. И не разжал ладони.
      – Крис.
      – Пойдем, Крис?
      Он так и не снял куртку.
      Они отправились в отель в Свисс-Коттедж, потому что в такое время ночи только отели были открыты. Сели на огромный плюшевый диван и стали говорить обо всем. Они говорили, и Сэм все больше убеждалась, что он – ее судьба.
      Он отвез ее домой, она скользнула в подъезд, даже не поцеловав его на прощание. Но все равно зная, что он – ее судьба.
      На следующий день он позвонил ей в шесть. К тому времени Сэм заразилась простудой от Джулии. Она лежала в кровати, с одной стороны у нее была упаковка салфеток, с другой – пульт от телевизора, а на прикроватном столике – кружка горячего лекарства.
      – Что ты делаешь? – спросил он. – Завидую, – ответил он после того, как она рассказала, чем занимается. – Как бы я хотел быть рядом с тобой, но у меня есть одно незаконченное дельце.
      – И ты поделишься со мной, что это за незаконченное дельце? – поддразнила его она.
      – Да. Я встречался с одной девушкой. Но теперь понял, что больше с ней встречаться не хочу. Думаю, было бы несправедливо сказать ей об этом по телефону, поэтому сегодня вечером я ужинаю с ней и собираюсь ей во всем признаться.
      – О'кей, – Сэм довольно улыбнулась, не сомневаясь в его словах ни на минуту.
      Ей не хотелось больше слышать ни слова о той таинственной девушке. Это уже не важно, по крайней мере, не сейчас.
      В пятнадцать минут двенадцатого Крис позвонил еще раз.
      – Что ты делаешь?
      – И как ты думаешь, что я делаю? – засмеялась Сэм. – Все еще лежу в кровати.
      – Звучит заманчиво, – произнес он. – Буду через пятнадцать минут.
      Он приехал. И остался навсегда.
      У них всегда был потрясающий секс. С Крисом Сэм чувствовала себя полностью удовлетворенной, даже спустя шесть лет. Неважно, что произошло в течение дня, они всегда стремились к тому удивительному физическому единению, что существовало между ними. Секс никогда не был скучным, не превращался в рутину. Ощущения всегда были так же сильны, как в первый раз, даже сейчас, и они привыкли заниматься любовью в конце дня.
      Даже когда они ссорились, перед сном все равно были вместе. Но теперь, после рождения Джорджа, секс превратился для нее в изнурительное занятие, и, наверное, поэтому в последнее время они так часто ругаются. Для Сэм и Криса секс никогда не был про сто сексом: он был проявлением близости, интимности, доверия. С тех пор как их сексуальная жизнь совершила резкий скачок вниз, все стало по-другому.
      Сэм вдруг резко отстранилась от Криса. Ей казалось, что он не имеет представления о том, как она живет, о том, что она ощущает себя загнанной в клетку. По колено в подгузниках, ей было трудно оставаться прежней Сэм. Крис чувствовал то же самое, но по другим причинам. Каждый раз, когда кто-либо из них делал неверный шаг, непонимание усиливалось, и, впервые за все время семейной жизни в конце дня они не обретали заново любовь друг к другу.
      Сэм все еще с интересом разглядывала его тело, когда поздно ночью он бродил по комнате без одежды, но теперь она делала это слипающимися от сна глазами, потом закутывалась одеялом и бормотала «спокойной ночи».
      Ей нравилось его тело, его физическое присутствие, ровно до тех пор, пока он не посягал на ее спокойствие. Только не сейчас. Сейчас единственное, о чем она мечтала, – крепкий, ничем не прерываемый ночной сон. Пусть она жаждет близости с другим взрослым и борется с желанием подойти к незнакомым людям на улице. Даже этого недостаточно, чтобы восстановить ее пропавшее либидо.
      Сэм с грустью качает головой и возвращается в настоящее. Возвращается в чужую гостиную с бархатными диванами шоколадного цвета и орнаментом в виде животных на занавесках. Пять женщин болтают о том о сем, в то время как их малыши спокойно лежат на разноцветных ковриках на полу.
      – Господи, не могу дождаться, когда же можно будет вернуться на работу, – говорит Натали. – Смешно, правда? Мне так хотелось поскорее уйти в декрет, а теперь не терпится заняться чем-нибудь еще, кроме приготовления экологически чистой детской смеси.
      – Не говори, – смеется Пенни. – Так ты все-таки решила вернуться?
      Натали пожимает плечами.
      – У меня декрет на шесть месяцев.
      – Шесть месяцев! – комната наполняется изумленными возгласами.
      – Не все они оплачены, – со смехом поправляет она. – Но еще две недели, и я возвращаюсь. Знаете, я-то думала, что буду потрясающей матерью. Всю жизнь ждала этого момента, и, честно говоря, вообще не планировала возвращаться на работу, но у меня такое ощущение, будто мой мозг застыл. Боже, я обожаю Оливию, ни за что на свете не хочу ничего менять, но неработающая издерганная мамаша – это не для меня. Я не создана для такой доли. Пенни, ты просто чудо, но я в жизни не смогу жить так, как ты.
      – То есть сидеть дома и присматривать за Лиззи? Натали, я бы тоже не смогла жить, как ты. Не подумай, я тоже скучаю по работе. Но мне было проще от нее отказаться, потому что, когда я была маленькой, моей матери никогда не было рядом, и я не хочу, что бы с Лиззи случилось то же самое. Я прекрасно понимаю женщин, которые ищут признания в карьере, не ограничиваясь материнством. Но я уже добилась профессионального признания и теперь делаю свой выбор: я хочу стать хорошей матерью. Мне этого достаточно. Я всегда боялась, что мне захочется чего-то большего, но это не так.
      Сэм с восхищением смотрит на Пенни. Ведь она только что высказала именно то, что Сэм чувствует. Или, точнее, то, что ей хочется чувствовать, потому что она тоже хочет дать Джорджу то, чего ей не хватало в детстве, но теперь уже начала подозревать, что карьерное признание ей тоже необходимо. Но она надеется, что это пройдет.
      – Должна признать, я чувствую себя ужасно виноватой из-за того, что не могу быть просто матерью, – произносит Натали, но потом смеется. – Но если я буду сидеть с ней дома целыми днями, будет еще хуже. Конечно, моя малышка – прелесть, но главное событие недели для меня теперь – собрание группы матери и ребенка. Жалкое зрелище, не так ли? Все что угодно, лишь бы насладиться нормальным взрослым общением.
      – Но в результате мы все равно говорим только о детях, – смеется Эмили.
      – Ты права, – приходится признать Натали. – Но, по крайней мере, мы общаемся.
      – А чем ты раньше занималась, Пенни?
      Сэм разбирает любопытство.
      – Работала в банке.
      Сэм представляет Пенни в одном из центральных отделений крупного банка. Она подходит для этой роли. Может, она даже работала менеджером. Пусть сейчас на ней растянутые леггинсы для беременных и необъятный серый свитер, она явно достойна большего.
      – В каком банке?
      Оказывается, в Американском инвестиционном. Возглавляла отдел слияний и приобретений. У Сэм чуть не случается сердечный приступ. Выясняется, что Натали – маркетинговый директор крупной фармацевтической компании. Сара открыла собственный сайт в Интернете, посвященный моде. Он так популярен, что Сэм регулярно видит сообщения о нем в финансовых газетах.
      Эмили – воспитательница детского сада.
      – Вот видишь, – смеется Натали, заметив озадаченное выражение Сэм. – Разношерстная подобралась компания, да?
      – Это точно, – отвечает Сэм.
      Она готова провалиться под землю от стыда. Как она посмела судить этих женщин, предполагая, что в их жизни нет ничего, кроме младенцев, и винить их в этом? – теперь я это понимаю.

      Крис приходит домой в десять минут седьмого – через двадцать минут после того, как Сэм укладывает Джорджа спать. Он опаздывает: заглянул в магазин, чтобы купить Сэм формочки для льда. Взмыленная Сэм носится по кухне, взбивая экологически чистое пюре для Джорджа в огромных количествах, чтобы сразу же после приготовления заморозить его в фор мочках для льда.
      Вечер пятницы. Неделька у Криса выдалась нелегкая. До рождения ребенка – д. р. р., как он мысленно привык повторять, – он с нетерпением ждал выходных.
      Д. р. р. по вечерам в пятницу Крис ходил в паб с ребятами из мастерской, такими же художниками и плотниками, как он. Выпив по паре пива, он встречался с Сэм, и они шли ужинать. Раньше они отправлялись в Вест-Энд, и каждую неделю открывали для себя новый шумный модный ресторанчик, а после этого иногда шли в клуб. Но в последние несколько лет предпочитали ужинать в местных ресторанах.
      Д. р. р. по вечерам в пятницу они ели пиццу, или карри, или китайскую еду. Ужинали не спеша, расслаблялись за бутылочкой вина и флиртовали напропалую, зная, что в пятницу вечером у них точно будет секс, и как бы поздно они ни вернулись домой, как бы сильно ни устали, в субботу можно безмятежно проспать хоть все утро.
      Д. р. р. они всегда выходили в свет. Необязательно в дорогие места, но всегда в уютные ресторанчики с прекрасной кухней. Кафе в Хайгейте или местные итальянские рестораны в Хэмпстеде. Иногда Сэм готовила ужин. Крис возвращался домой, открывал входную дверь, и до него сразу же доносились чудесные ароматы домашней кухни.
      Но самое лучшее было зайти на кухню и увидеть Сэм. При взгляде на нее он чувствовал себя любимым, желанным, чувствовал, что здесь его дом. Его мать отлично готовила, и еду он воспринимал как проявление любви.
      Он считал их самой счастливой парой из всех своих знакомых, и гордился этим. Они не были идеальны, никогда, но он до сих пор смотрел на Сэм и видел девчонку, которая накинулась на него на вечеринке шесть лет назад; девчонку в сияющим взглядом и самоуверенной улыбкой; девчонку, на которой он захотел жениться на следующей же неделе после знакомства.
      Сэм стала для него лучшим другом, и, более того, более страстной любовницы у него не было никогда. И она была его женой! Боже. О чем еще можно мечтать?
      Но все это, с горечью размышляет он, вставляя ключ в замок, было д. р. р. Теперь он женат на орущей, истеричной, злобной стерве. Все время, пока он дома, он словно ступает по минному полю: один неверный шаг, и она начинает орать во всю глотку. Крис с нетерпением ждет, когда же можно будет пойти на работу.
      Единственное светлое впечатление от пребывания дома – Джордж. Гениальный Джордж, думает Крис с улыбкой. Чудесный пухленький улыбающийся комочек. Плоть его плоти. Самое совершенное создание, которое он видел. Когда Крис заходит в комнату, глаза Джорджа загораются.
      В субботу утром Крис сидит на диване, а Джордж спит у него на груди. Теплый, мягкий сверток, любовь в ее чистейшем проявлении. Более замечательного чувства он не испытывал за всю свою жизнь.
      В те редкие минуты, когда Крис и Сэм все-таки близки, они сидят на кровати и улыбаются друг другу.
      – Он такой красивый, правда? – шепчет Сэм, хлопая в ладоши и пытаясь сдержать эмоции.
      – Я знаю. Он просто чудо, – Крис качает головой, не в силах поверить, что они создали такого идеально го ребенка.
      – Чудо, – эхом отзывается она, и они смотрят друг на друга.
      Их глаза переполнены слезами нежности к ребенку.
      Иногда они смотрят друг на друга поверх колыбельки, стоя по обе стороны и любуясь Джорджем, который крепко спит, распластав ручки и ножки.
      – Думаешь, другие родители любят своих детей так же крепко, как мы Джорджа? – шепотом произносит Сэм в уверенности, что ни одна мать не любит своего сына так сильно, как она.
      – Не знаю, – шепотом отвечает Крис. – Но очень в этом сомневаюсь.
      Джордж – само совершенство. А вот отношения Криса с Сэм далеки от идеала. Крис не уверен, в чем именно проблема, но проблема определенно существует. Он чувствует себя брошенным. Покинутым. Нежеланным. Понимает, что нехорошо испытывать эти эмоции, ведь Джордж стоит на первом месте, но ничего не может с собой поделать. Иногда все, что ему нужно, – всего лишь доброе слово, нежный взгляд, ласковый поцелуй, но вместо этого он наталкивается на злобу. Раздражение. Безразличие.
      Крис делает все, что в его силах. Он предложил вставать вместе с Джорджем, и время от времени Сэм ему это позволяет, но ему не хватает сноровки, и она всегда появляется в дверях с раздраженным видом, и отнимает у него Джорджа. Крис бы пришел в ярость, но дело в том, что на руках у матери Джордж немедленно затихает.
      Крис не только не способен утихомирить собственного сына, у него еще много чего не получается. Он не умеет правильно готовить молочную смесь (добавляет слишком много или слишком мало порошка); не может нагреть бутылочку до нужной температуры (у него получается или обжигающе горячая или слишком холодная); не умеет нормально поменять подгузник (застегивает недостаточно крепко); не может правильно накормить Джорджа («боже мой, Крис, это нужно делать быстрее, иначе он начнет орать»); не умеет купать ребенка («ты что, прилетел с Марса? На нашей планете так никто не делает!»).
      Поэтому он даже не предлагает свою помощь. В ответ на это Сэм орет, что вынуждена в одиночку делать всю работу по дому. Ситуация безвыходная.
      Но слава богу, сегодня дома хотя бы приятно пахнет. Как в старые добрые времена. Он узнает этот запах – так пахнет лук, тихонько обжаривающийся на мягком масле. Его сердце радуется – вдруг Сэм решила устроить ему сюрприз? Вдруг сегодня тот самый вечер, когда к нему вернется прежняя Сэм? Неужели она приготовила ему вкусный ужин? И между ними вновь промелькнет волшебная искорка, которая, казалось, погасла навсегда?
      Он заходит на кухню. Сэм стоит у раковины и моет посуду.
      – Привет, милая, – он целует ее в шею.
      – Джордж спит?
      – Ты же знаешь, что он ложится спать без пятнадцати семь. Где же ему еще быть?
      Крис решает не обращать внимания на ее язвительный тон. Ему уже до смерти надоело ругаться. Ему только хочется, чтобы сегодняшний вечер был приятным.
      – Он спит? Можно, я зайду к нему и пожелаю СПОКОЙНОЙ НОЧИ?
      – Нет. Извини. Если он уже лег, сам знаешь, как будет себя вести. Он тебя увидит и начнет орать, как только ты уйдешь. Можешь разбудить его утром.
      – Хорошо. Так я и сделаю. Твоя мама приедет завтра?
      – Да, – кивает Сэм. – Сказала, что заберет его гулять на весь день.
      – Хочешь сказать, что мы останемся вдвоем? Вместе? Наконец-то свобода?
      – Да уж, – она улыбается, и на минуту Крису кажется, что прежняя Сэм снова с ним, что они все еще могут нормально общаться.
      – Фантастика, правда? Чем займемся?
      – Я-то знаю, чем бы мне хотелось заняться, – усмехается Крис, обнимая ее за талию, привлекая к себе и зарываясь носом ей в шею.
      – О, Крис, – она раздраженно отталкивает его.
      – Что значит «О, Крис»? Мы уже тысячу лет этим не занимались.
      Сэм хочет возразить, что у них был секс на прошлой неделе, но она знает, что он ответит: для них, неделя – это и есть тысяча лет. Но у нее нет сил вступать в перепалку.
      – О'кей, – неискренне отвечает она.
      Ничего, завтра можно будет сослаться на головную боль или соврать, что у нее месячные.
      – Кроме этого, что мы будем делать?
      Крис отпускает ее и идет в прихожую, повесить пальто.
      – А что мы обычно делали по воскресеньям д. р. р.?
      – Господи. Я и не помню. А вообще, была ли жизнь Д-Д-Р?
      – Не уверен, но я точно знаю, где-то есть фотографии, доказывающие, что была.
      – И что же мы делали? Серьезно. Ходили по магазинам?
      – Иногда, – соглашается он, вспоминая, как из редка они бродили по улицам и разглядывали антикварную мебель, которую никогда не смогли бы купить, а на пути домой заходили в одну из кондитерских на Голборн-Роуд выпить по капучино.
      Хотя не так уж часто это и было. Если подумать, не чаще четырех раз в год.
      – Гуляли в парке? – предлагает Крис.
      – Не-а. Это уж точно нововведение времен после д. p. p. Мы часто говорили, что неплохо бы пойти в парк, но не припоминаю, чтобы хоть раз подняли задницу.
      – М-да, в субботу утром находились более приятные занятия. Обычно мы валялись в постели после бурной ночки в пятницу.
      – Это точно.
      И тут Сэм вспоминает. Вспоминает, как просыпалась поздним утром и прижималась к Крису, покрывая его спину поцелуями, чтобы разбудить его. Вспоминает, как он поворачивался и обнимал ее тяжелой ото сна рукой. Так они лежали какое-то время, потом Крис медленно открывал глаза, притягивал ее к себе и целовал.
      И они занимались сексом. Медленно, с удовольствием. После Крис принимал душ, а она запрыгивала в ванную. Потом они ехали в бар в Хайгейте обедать. Слонялись по деревне и после обеда обычно что-нибудь покупали: книги, мебель и еду. Часто с ними гуляли Марк с Джулией, и, хотя общение у них не ладилось, вчетвером им всегда было весело. Они так давно были знакомы, что стали одной семьей. Могли говорить о чем угодно, не сдерживаясь.
      Сэм с грустью понимает, как ей не хватает Джулии. Когда Джулия позвонила и сказала, что остается в Нью-Йорке, несколько месяцев назад, она была так взволнована, так оживлена, совсем как прежняя Джулия, которую Сэм не видела много лет. Но Сэм не могла показать, как она расстроена, как тяжело ей будет жить без Джулии.
      Но тогда она даже не могла представить, как изменится ее жизнь с появлением Джорджа.
      – Вот что, – Крис возвращается на кухню и тянется за газетой. – Я покормлю Джорджа завтраком, ты можешь спать сколько хочешь, а когда твоя мать приедет и заберет Джорджа, я вернусь в постель и посплю еще немного, – он улыбается. – Или еще что-нибудь, а потом весь день будем делать то, что придет в голову.
      – Господи, – вздыхает Сэм. – Спать сколько захочу. Ты уверен? – завтра я не встану, решает она.
      Не спущусь в кухню, чтобы проверить, правильно ли Крис все делает. Чтобы убедиться, хорошо ли покушал Джордж. Пошло все к чертям. Я буду спать, и, если Джордж решит капризничать с завтраком утром, это будет проблема Криса, а не моя.
      – Тебе нужно поспать, милая.
      Перспектива заняться сексом завтра утром и провести день наедине с Сэм подняла Крису настроение. Внезапно он чувствует себя любящим и любимым.
      – А чем это так приятно пахнет? Что готовишь на ужин?
      – О, это? Пирог с рыбой.
      – М-м-м-м. Боже, давно я уже не ел пирог с рыбой. Мама в детстве всегда готовила. А горошек будет?
      У Сэм встревоженный вид.
      – Крис, это не для тебя, а для Джорджа. Можешь съесть, конечно, но он измельченный в пюре.
      Минуту назад Крис еще был на седьмом небе, но сейчас рухнул на землю.
      – О. И что у нас на ужин?
      – Хм-м. – Сэм задумывается. – Есть запеканка со шпинатом и картофелем, запеканка из цветной капусты и сыра, рагу с курицей.
      – И все это измельчено в пюре?
      Сэм извиняюще пожимает плечами.
      – Всегда можно заказать карри навынос.
      – Опять?
      – Я бы карри хоть каждый день ела, – обиженно заявляет Сэм, но это не совсем правда.
      Учитывая, что на этой неделе они заказывают еду из ресторана уже в третий раз, она ей порядком надоела.
      – Ты купил формочки для льда?
      Сэм достает миксер и готовится взбивать пюре. Крис идет в прихожую и приносит пластиковый пакет.
      – Шесть штук хватит?
      – Вполне. Спасибо, дорогой, – послав ему воздушный поцелуй, она начинает раскладывать пюре из рыбного пирога по формам, ложечка за ложечкой.
      Сэм просыпается оттого, что Джордж кричит. Она где-то вычитала, что ребенок, который просыпается с улыбкой, растет уверенным в себе, и, хотя у нее нет ни одной причины полагать, что Джордж не уверен в себе, каждый раз, когда он просыпается с плачем, ее обуревают тревожные сомнения. А плачет он часто.
      Он просто проголодался, успокаивает она себя, переворачиваясь набок. Крис со вздохом вылезает из кровати.
      – Выключи приемник, – шипит она, только он собрался выйти из спальни.
      Ей в жизни не уснуть, если она и дальше будет слышать крики Джорджа.
      Она берет беруши и затыкает ими уши, благодаря небо за воцарившуюся тишину, ведь, хотя Крис забрал с собой приемник, стены крошечного домика с террасой слишком тонкие, и раздающиеся вдалеке крики Джорджа все еще слышны.
      Она лежит в постели, но уже ощущает, как ее тело начинает просыпаться. Я не буду вставать, приказывает она себе. Я опять засну. Каждая косточка ее тела изнурена, и она пытается думать о песчаных пляжах, бирюзовой голубизне моря, горячем белом песке и мягко покачивающемся гамаке… Но каждый раз спустя несколько секунд ее мысли возвращаются к ребенку.
      Она лежит в постели и постепенно просыпается. Ее будят ее мысли. Надеюсь, он хорошо покушает, думает она. Я говорила Крису, что в холодильнике есть детский йогурт? Что, если Джордж капризничает, а Крис думает, что он уже наелся, а я же знаю, что он еще голоден и нужно продолжать кормить?
      В семь часов двадцать восемь минут она решает, что оставаться в постели больше нет смысла. Сон как рукой сняло, и ей теперь не уснуть ни за что на свете. Она выбирается из кровати, натягивает халат, и проклинает себя за то, что в будний день встать невозможно, зато в выходной это получилось у нее с такой легкостью.
      Крис удивленно поднимает голову. Он насторожился. Он понимает, что она его проверяет. Им с Джорджем было очень весело. Малыш прекратил плакать, как только ему в рот ткнули бутылочку, и, если не считать неудачи с приготовлением банановых мюсли (Крис налил слишком много молока, и ему пришлось добавлять все больше и больше детской смеси, чтобы жидкость загустела, и в результате получилась такая огромная миска банановых мюсли, которой с лихвой хватило бы на шестерых голодных младенцев), все шло прекрасно.
      Джордж только что закончил есть банановые мюсли и принялся за детский йогурт, который Крис обнаружил в холодильнике.
      – Я думал, ты опять уснула, – Крис недовольно оборачивается.
      Ему нравится быть вдвоем с Джорджем, потому что, в конце концов, это бывает так редко. Он как раз рассказывал Джорджу о своей работе, о том, чем они займутся вместе, когда Джордж немного подрастет. Объяснял ему, как трудно и напряженно быть хозяином собственной мастерской по изготовлению мебели, и предупредил малыша не следовать по его стопам, хотя в глубине души он бы этим очень гордился.
      – У нас с Джорджем был мужской разговор, – объясняет он Сэм, которая с облегчением видит, что оба ее мальчика в порядке, но все равно уже проснулась.
      Она покрывает лицо Джорджа поцелуями и сжимает его толстенькие маленькие ножки.
      – Обожаю эти пальчики, – говорит она, сжимая зубы: она едва сдерживается, чтобы не укусить его за ножки, такие они хорошенькие. – Обожаю эти пальчики, – сюсюкает она, и Джордж довольно улыбается.
      Сэм заново наполняет чайник, включает его и кладет в тостер два кусочка хлеба.
      – Не могу уснуть, и, как только решила, что спать больше не буду, поняла, что умираю с голоду. Хочешь тост?
      – Нет, спасибо. Когда твоя мать приезжает?
      – Сказала, что в девять, – Сэм намазывает тост маслом и садится за стол. – Ну и погодка, – по стеклу барабанит дождь.
      – Ноябрь в Лондоне. Сплошное удовольствие, – хоть Крис произносит это саркастическим тоном, он привык проводить в Англии каждый ноябрь, каждую зиму.
      Его бизнес растет, но он еще нескоро сможет позволить себе уезжать зимой в отпуск в экзотические страны.
      – Я только что лежала в кровати и представляла себе пляж. Вот где бы я сейчас хотела оказаться. Солнце. Нормальный отпуск. Я уже тысячу лет не была на море.
      – Мы же весной ездили в Торки, – обиженно возражает Крис. – Это точно было не тысячу лет назад.
      – Нет, – слабым голосом произносит она. – У меня такое ощущение, будто это было тысячу лет назад. Думаешь, нам когда-нибудь еще удастся, как следует отдохнуть?
      – Только если мы оставим Джорджа с твоей матерью или еще с кем-нибудь.
      – Первое исключено. Сам знаешь мою мать, у нее случится остановка сердца при одной мысли, что Джордж останется с ней на ночь, не то, что на продолжение всего отпуска.
      – Да уж, понимаю. И как это она согласилась взять Джорджа на целый день? – соглашается Крис. – Как ты думаешь, она понимает, что ей придется его кормить? Может, нужно показать ей, как разогревать бутылочку, а то еще сломает ноготь и подаст на тебя в суд.
      – Хватит, Крис.
      Сэм ощетинивается, ведь ей-то можно критиковать собственную мать и считать ее исчадием ада, но Крису этого делать не полагается. Крис должен поддерживать Сэм и соглашаться с ней, когда она ненавидит свою мать, а все остальное время молчать в тряпочку.
      – Моя мать не такое уж чудовище.
      Крис решает молчать в тряпочку.
      – В любом случае, – продолжает Сэм, – когда ты сказал «попросим еще кого-нибудь», кого ты имел в виду?
      – Даже не знаю, няню или еще кого. Няню-иностранку.
      – Но мы же уже обсуждали это еще до рождения Джорджа. Мне не нужна помощь. Я все хочу делать самостоятельно. Еще можно понять, если женщины отдают своих детей помощницам и идут на работу, но раз уж я дома, я должна быть с ребенком, и мне не нужны чужие люди.
      – Понимаю, понимаю, – Крису уже надоело спорить, и он все еще не понимает, почему она против. – В первые пять лет формируется личности – передразнивает он ее. – Твоей матери никогда не было рядом, и ты не собираешься сотворить то же самое с твоим ребенком. Но я подумал, что теперь, когда ты родила ребенка, ты передумаешь.
      – С какой стати? Думаешь, я вдруг решу, что мне неохота воспитывать собственного ребенка и найму няню?
      – Нет, я не это имел в виду. Может, ты подумаешь и тебе захочется, чтобы тебе кто-то помогал? Хотя бы пару дней в неделю, чтобы у тебя появилось свободное время. Ты могла бы обедать с друзьями. Сходить на массаж. За покупками. Просто отдохнуть от всего этого на минуту, перезарядить батарейки, снова ощутить себя человеком. Ты все время обвиняешь меня в том, что я, по крайней мере, могу вырваться из дома. И говоришь, что чувствуешь себя загнанной в клетку, но тебе необязательно так жить, Сэм. Необязательно находиться рядом с Джорджем ежеминутно.
      Крис переводит дыхание и продолжает.
      – И, прежде чем ты успеешь мне возразить, вспомни, большинству твоих подруг помогают матери. Я не критикую твою мать, но она не образец материнства, и, хотя тебе приходится это скрывать, я прекрасно знаю, как тебя задевает то, что она не интересуется внуком. Она слишком занята своей личной жизнью, слишком эгоистична, чтобы помочь тебе с ребенком. Поэтому не нужно сравнивать себя с другими женщинами, ведь тебе вообще никто не помогает. Я только хочу сказать, что ты не должна испытывать чувства вины из-за того, что не все делаешь сама. Джордж не будет страдать и не вырастет, как ты, презирая свою мать за то, что ее не заботит его жизнь, потому что это неправда.
      Он говорит медленно, чтобы донести до нее свои мысли.
      – Ты не похожа на свою мать, Сэм. Ты никогда не была на нее похожа. Если бы ты была такой, как она, я бы никогда тебя не полюбил, – при этих словах на лице Сэм появляется слабая улыбка. – Нет ничего страшного в том, чтобы признать, что ты не справляешься в одиночку» Нет ничего страшного в том, чтобы признать свою уязвимость и попросить о помощи. Сэм, тебе необходим отдых. Ради тебя, ради меня и ради нас. Ради нашего брака.
      Крис завершает свою речь. Он сам не ожидал, что так много наговорит, и еще более шокирован тем, с каким спокойствием высказал свои мысли. Сэм тоже ошеломлена, и, если честно, мысль о том, чтобы передать Джорджа кому-нибудь на попечение на пару дней, кажется ей блаженством. Более того, Сэм еще никогда в жизни не испытывала столь сильного искушения.
      Но у нее есть обязательства перед Джорджем. И, что более важно, у нее есть обязательства перед самой собой. Она станет идеальной матерью, лучшей во всем мире. И единственное, в чем она уверена на сто процентов, – идеальная мать не сбагрит своих детей кому попало.
      Даже на два дня в неделю.

      – Я купила своему внучку изумительную пижамку, – Патриция проскальзывает в дверь, оставляя за собой ароматный шлейф «Опиума». – Где мой маленький ангелочек?
      Сэм с улыбкой протягивает Джорджа матери, которая покрывает его личико крошечными поцелуями. Джордж хохочет. Сэм никогда не видела мать такой, и ее душа наполняется теплом и надеждой. Может, они ошиблись. Если ты плохая мать, это вовсе не означает, что ты станешь плохой бабушкой. Может, в конце концов, в Патриции проснутся инстинкты?
      – И чем вы планируете заняться? – улыбается Сэм, проводя пальцами по волосам.
      Она ощущает на себе осуждающий взгляд матери. Ее мать – женщина старой школы. Она убеждена, что всегда необходимо выглядеть потрясающе, жало ли что.
      – Вообще-то, Сэм, я погорячилась, сказав, что возьму его на целый день.
      Сэм меняется в лице и сталкивается взглядом с Крисом. На его лице выражение, которое означает:
      «Я же тебе говорил!».
      – Но ты же обещала пойти с ним погулять. На весь день.
      – Знаю, дорогая, но я так ужасно занята, и у меня изменились планы. Конечно, утром я заберу его на часок, не больше, но после обеда у меня бридж, – один из игроков отказался в последнюю минуту, и я сказала, что буду четвертой. Не смотри так на меня, Сэм, у меня своя жизнь.
      Сэм сжимает зубы.
      – И твоя жизнь куда важнее, чем жизнь твоего внука, не так ли?
      – Не заведи старую песню. Я помогаю в силу своих возможностей. Ты же не можешь ожидать, что мы с твоим отцом все бросим ради тебя, как бы мы ни любили нашего внука.
      – Любили? Да вы его почти ни разу не видели.
      Сэм осознает, что говорить с матерью бессмысленно, но даже если, выпустив пар, она ничего не достигнет, она все равно должна высказаться.
      – Что ты такое говоришь, Сэм? Знаешь что, мне все это вообще не надо. У меня сегодня утром была куча дел, и я их отложила, чтобы провести время с Джорджем, а ты еще пытаешься заставить меня почувствовать себя виноватой? Извини, но я не из тех, кто хочет находиться рядом с внуком двадцать четыре часа в сутки, извини, но я не собираюсь отказываться от своей личной жизни. Такой уж я человек, и придется тебе с этим смириться.
      Крис с отвращением качает головой и выходит из комнаты. Он давно научился не вмешиваться в их ссоры, но чудовищный эгоизм матери Сэм не перестает ужасать его. Его родители живут в Ньюкасле, в том же доме, где он вырос, и стараются приезжать в Лондон повидаться с ним не реже двух раз в месяц. И он знает, что, если бы не расстояние между Лондоном и Ньюкаслом, они приезжали бы каждый день. Они были бы готовы сидеть с ребенком хоть каждый вечер, она отдали бы все, лишь бы побыть рядом с их обожаемым Джорджем. Он всегда знал, что Патриция и Генри – эгоисты, но никогда не понимал, что их эгоизм переходит все пределы. К тому же д. р. р. все его друзья уверяли, что после все изменится.
      – Быть дедушкой – это чудесно, и не стоит этого недооценивать, – заявил один его знакомый, ставший дедушкой шесть лет назад. – Любовь к внукам несравнима с любовью к детям. Намного, намного сильнее. Думаю, это потому, что не нужно нести ответственность – ты просто отдаешь всего себя, любишь безгранично. Подожди, сам увидишь, как родители Сэм полюбят малыша, как только он появится на свет.
      Как он ошибался.
      Крис даже особенно и не удивился, но Сэм была убита. Ведь она тоже верила, что Патриция изменится. Ей пришлось смириться с тем, что всю жизнь мать думала только о себе. Сэм боролась, чтобы добиться безоговорочной любви своей матери, но сдалась, когда поняла, что это безнадежно. Потом она познакомилась с Крисом, вышла замуж, и у нее появилась своя семья – единственная семья, которая имеет значение.
      Но рождение Джорджа обострило противоречия с родителями. Сэм похоронила в себе боль, но теперь боль вернулась снова, и на этот раз было еще хуже, потому что дело касалось ее ребенка. Сэм могла пережить, что ее матери нет дела до нее, но ей было невыносимо думать, что Патриции наплевать на ее ребенка.
      Крис с осторожностью относится к больной теме – родителям Сэм. Это все равно, что ходить по минному полю, и с каждой минутой становится все опаснее. Он старается ничего не говорить, поддерживать Сэм молча. Потому что, если он выскажет то, что на самом деле переживает, эмоции хлынут наводнением, изливая потоки злобы и отвращения, и тогда стена отчуждения между ним и Сэм станет еще выше.
      Лучшее, что он может сделать, – выйти из комнаты.
      – Прекрасно, – говорит Сэм. – У меня нет сил с тобой скандалить. Я измучена, я не спала неделями, и подумала, что хотя бы сегодня смогу по-человечески выспаться, но раз уж ты играешь в бридж… – Сэм с отвращением выплевывает слова, – …ничего не поделаешь. Когда ты приведешь его обратно?
      Патриция, не обращая внимания на дочь, рассеянно смотрит на часы.
      – В одиннадцать. Может, даже в полдвенадцатого. Я могла бы отвести его на прогулку.
      – О'кей, – цедит Сэм сквозь зубы. – Я иду наверх, принять ванну. Увидимся, – и она выходит из комнаты, пытаясь сдержать слезы, которые уже подкатывают к глазам, и, зная, что единственное, чего она никогда не сделает, – плакать в присутствии матери, показывать ей, как ее это задевает.
      Но все же есть хоть одна радость, думает Сэм. У нее есть час, полтора часа максимум, на то, чтобы принять ванну, простерилизовать бутылочки, вымыть детские мисочки и попытаться привести себя хотя бы отдаленно в божеский вид. И значит, на секс времени точно не хватит. Ни за что на свете.
 
      – Ты что, серьезно? У вас с Крисом проблемы?
      Джулия в шоке, и она не в силах это скрыть.
      – О боже. Не надо было тебе говорить, – со стоном произносит Сэм.
      – Ради бога, Сэм, я твоя лучшая подруга. Кому ты еще расскажешь, если не мне?
      – Я не это имела в виду, просто, когда я произнесла это вслух, все стало так… не знаю. Реально, – она переводит дыхание, ощутив одновременно испуг и облегчение.
      Вчера вечером они для разнообразия решили посмотреть телевизор. Им все еще не удалось найти няню, и, учитывая нежелание Патриции сидеть и вообще иметь что-то общее с Джорджем, в ресторан или в кино они теперь ходят раз в месяц, и то если повезет. Когда приезжают родители Криса, они сидят с малышом, но другие дни похожи один на другой: ужин в восемь, до девяти – телевизор, в полдесятого Сэм идет спать, поклявшись, что не уснет сразу, а дождется, пока Крис поднимется в спальню, но засыпает, как только ее голова касается подушки.
      Но вчера вечером по ящику показывали кое-что интересное. Драма из двух серий о рушащемся браке. Сэм эта история показалась одновременно захватывающей и тревожной. Она сидела на диване с тяжело бьющимся сердцем и боялась громко дышать. Сидела, свернувшись калачиком, всей своей позой показывая Крису: «держись от меня подальше», и через каждые две минуты украдкой поглядывала на него. Интересно, понимает ли он, видит ли он, что это фильм прямо-таки попал в яблочко? Но он даже на нее не взглянул.
      Актриса на экране становилась все более печальной. Ее муж ее не понимал, между ними росло отчуждение, у них не осталось ничего общего, и к концу фильма Сэм поняла: эта история про нее.
      Прошлой ночью она почти не спала. И, поднимаясь наверх, в постель, чувствовала себя отвратительно. Она поняла, что ее браку пришел конец.
      – У тебя все в порядке? – спросил Крис.
      Он стоял в дверях спальни и смотрел на нее с тревогой.
      – Хм-м? Да. Все о'кей, – избегая встречаться с ним взглядом, она нырнула под его вытянутую руку и проскользнула в ванную. – Я просто устала.
      Она наполнила ванну и с наслаждением забралась в горячие пузырьки. Глядя на треснутую плитку над краном, она задумалась. Почему она испытывает лишь безразличие?
      Мой брак разрушен, повторяла она про себя. Почему мне все равно! Сделав вдох, она зажала нос и опустилась под теплую воду. Ее окутала благодатная тишина. Если бы тишина длилась вечно.
      Вынырнув, она пустила горячую воду, чтобы заглушить шум телевизора, который Крис включил в спальне. Сэм вспоминала моменты своей замужней жизни. Вспомнила, как все только начиналось, но даже тогда она чувствовала тревожные сигналы, и с внезапной и шокирующей ясностью Сэм осознала, что вышла замуж не за того человека.
      Ее мать сказала, что он недостаточно амбициозен. Плотник?
      «Саманта, плотникам платят, чтобы они изготовили буфет, но никто не выходит за них замуж», – в ужасе произнесла она, когда Сэм заявила, что встретила мужчину, за которого собирается замуж.
      Сэм была убита, и отчаянно захотела доказать матери, что та не права. Теперь она это понимала. Хотя сейчас, лежа в ванной, она наконец осознала, что ее мать оказалась права.
      Ведь Крис уже давно мог бы попасть на страницы всех модных журналов по дизайну интерьеров. Его шкафы из ореха и столы вишневого дерева могли бы стоить тысячи фунтов. Он мог бы продавать их в Челси, не успевая закончить. Имя Криса Мартина могло бы быть на устах у всех более-менее стоящих дизайнеров по интерьерам.
      Но что же Крис Мартин? Он занимается тем же, чем шесть лет назад, когда они познакомились, с горечью подумала Сэм. Работает в той же мастерской в Уондсворте, с теми же «перспективными» плотниками и делает такие же буфеты, тумбочки и шкафы.
      Сэм ни на минуту не сомневалась, что Крис делает прекрасную мебель. У нее не было сомнений о его таланте. Но красота и талант не имеют ничего общего с амбициями, и, хотя Крис каждый год слегка поднимал цены, правда в том, что он едва сводит концы с концами.
      Этого не должно было произойти, думает Сэм, снова погружаясь под воду, чтобы смыть шампунь. Она должна была влюбиться в человека, а не в мечту о том, кем мог бы стать этот человек.
      Но именно это она и сделала, решает Сэм, лежа в ванной и почти с головой погрузившись в пучину не счастья, уныния и депрессии. Когда она выходила за него в регистрационном бюро Челси, она любила его таким, какой он есть, но была более чем уверена, что очень скоро ситуация изменится к лучшему. Все, что ему нужно, – хорошая женщина. То есть Сэм.
      Может, ее собственная карьера помешала его успеху? В конце концов, Сэм была знаменитостью в дизайнерском мире, ее рисунки можно было встретить в каждом доме, и зарабатывала она достаточно, чтобы хватило на троих.
      Когда она работала, то не придавала этому такого значения. Ей всегда казалось, что в какой-то момент Крис реализует свой потенциал, пусть на это уйдет больше времени, чем она думала. Какая разница, если у них есть все, что только можно пожелать. Проблемы начнутся, когда появятся дети, но тогда они найдут способ выкрутиться.
      И ей казалось, что они нашли выход.
      Когда Сэм обнаружила, что беременна, они с Крисом сели и задумались о своем финансовом положении. Посмотрели, сколько денег можно откладывать ежемесячно, и решили, что им придется несладко, но, если Сэм не захочет возвращаться на работу на полный день (а она уже знала, что не захочет), они смогут продержаться – при условии, что она будет работать внештатно.
      Сэм поговорила с дизайнерскими агентствами, и везде ее уверяли, что если она решит вернуться на работу, то сразу же получит море заказов. Все отчаянно желали сотрудничать с ней и с нетерпением ждали, когда же она позвонит им и скажет, что готова вернуться.
      Если она им вообще позвонит.
      Дело в том, что меньше всего на свете ей сейчас хотелось выходить на работу.
      Сегодня вечером она уже говорила об этом с Джулией, прежде, чем разговор зашел о Крисе; прежде, чем Сэм призналась, что с ее браком покончено. Она поделилась с Джулией своими страхами. Сэм всегда была завзятой феминисткой, и теперь, когда Крис ее обеспечивал, чувствовала себя нелепо. Она лишь пожимала плечами и говорила, что не думала, что материнство – это так чудесно, и что ей не захочется возвращаться на работу.
      Хотя скорее всего Сэм просто боится снова работать. Скорее всего, дело не только в ребенке. Джулия понимает это лучше, чем кто-либо еще, ведь Джулия знает Сэм как саму себя. И она поражена, узнав, что Сэм опасается за свой брак.
      – Тебе не кажется, – осторожно произносит Джулия, – что у тебя послеродовая депрессия?
      Джулия эксперт в этом вопросе: хоть у нее и нет детей, она прочитала все когда-либо опубликованные книги о беременности и младенцах.
      – Не говори глупости. С чего ты взяла?
      Джулия задумывается о том, как изменилась подруга. В ней словно погас жизненный огонек. Ей не дает покоя то, что Сэм постоянно тревожится о Джордже. Как-то она сказала Джулии, что каждый раз спускаясь по лестнице с Джорджем на руках, она в ужасе представляет себе, как сейчас оступится и уронит его; когда она идет по улице, ей кажется, что сейчас их собьет машина; что она перестала читать газеты, потому что стоит ей прочитать о том, что пострадал ребенок, ей кажется, что Джорджу грозит опасность, и она плачет часами, думая об этих детях, на месте которых мог бы быть Джордж.
      И Джулия видит, как одинока Сэм, как отчаянно она стремится к общению. Но ей все труднее выйти из дома. Джулия все это понимает, но не знает, как поговорить с Сэм, не потеряв их дружбы, ведь сейчас Сэм ничего не желает слышать.
      – Мне просто кажется, что ты стала сама на себя не похожа и загрустила, Может, тебе сходить к психологу?
      – Ни за что на свете, – огрызается Сэм.
      Джулия предвидела точно такую реакцию.
      – У меня изумительный ребенок, и я в полном порядке. Единственная проблема – это Крис, и хотя я не планирую в эту же самую минуту его бросить, думаю, этот брак не продержится и года.
      – Ты на самом деле так несчастлива? – с грустью произносит Джулия.
      – Джулия, ты даже не представляешь. Никогда бы не подумала, что можно быть такой одинокой и несчастной рядом с другим человеком. Единственное, что меня утешает, – всегда можно развестись. – Она печально вздыхает. – Нужно только выбрать нужный момент.
      И наступает тишина. Джулия не знает, что сказать.

      Если кто и знает, что значит жить, не реализуя своих возможностей, так это Крис. Пусть Сэм думает, что он вполне счастлив, работая в полсилы и делая инкрустированные орехом консольные столы, на изготовление которых тратятся недели, но которые потом уходят за гроши. Но Крис точно знает, что он делает.
      Крис знает, что его время еще придет. Он знает, что можно поднять цены и выйти на более доходный рынок, заключить прибыльную сделку с одним из крупных мебельных магазинов, нанять команду профессионалов и производить больше мебели за меньший срок.
      Он годами наблюдает, как его собратья по ремеслу именно так и поступают. Прекращают делать шкафы, чтобы начать производство массивных столов из бука – гладких, современных, функциональных, с легким намеком на ностальгический деревенский стиль. Спросите Криса, так эти столы страшнее, чем смертный грех, но в любом магазине, в любом уголке Англии, они стоят на самом видном месте. Если бы Крис не был таким снобом во всем, что касается мебели, Сэм отхватила бы точно такой стол на январской распродаже в прошлом году.
      Крис всегда знал, что у него талант. По сравнению с другими, он уделяет больше внимания деталям, и его мебель в сто раз красивее, чем все их столы, вместе взятые, но при этом он добился наименьшего успеха. И до недавнего времени это его вполне устраивало.
      Ведь Крис знает цену успеха. Он понимает, что, приходя в мастерскую в девять утра и покидая ее самое позднее в полседьмого, он нескоро достигнет карьерных высот. Если у тебя большие карьерные планы, можешь забыть о том, что значит валяться в кровати по утрам в субботу с красавицей женой.
      Чтобы достигнуть успеха, нельзя отвлекаться ни на что, кроме своей цели. Твой успех – это и есть твоя семья, твоя жена, твой ребенок, и больше для тебя ничего не существует.
      Он видел, как это случалось со многими его знакомыми. Они начинали вместе, наслаждаясь каждой минутой тяжелой работы, расстраиваясь, когда приходилось продавать мебель, и целый день оплакивая свое создание, будто потеряли ногу или руку. Но с приходом богатства и славы для страсти не остается места. Богатым и успешным дельцам некогда нежно поглаживать гладкие, отполированные ножки из красного дерева. Истинное искусство – делать мебель, которую ты любишь, – позабыто навсегда.
      И на семью тоже нет времени.
      Крис любит свою семью. Любит свою мать и отца, двоих братьев (он средний ребенок, но не страдает от того, что его не замечают и не любят, как часто бывает со средними детьми). Но больше всего он любит Сэм и Джорджа.
      Но еще до рождения Джорджа Крис принял решение, что Сэм всегда будет для него на первом месте. Решил каждое утро готовить ей завтрак и возвращаться не позже семи.
      Он решил не загружать себя заказами, чтобы делать мебель с любовью, и в свободное время не волноваться о том, сумеет ли он уложиться в сроки.
      Крис вздыхает, берет кусочек ваты и осторожно капает на него всего две капли льняного масла, прежде чем медленно, чувственно описать восьмерку на крышке большого сундука из вишневого дерева. Вверх и вниз. Полировка французским методом, круговыми движениями, до тех пор, пока не проявится густое, сияющее великолепие дерева. Он любит свою работу.
      Но еще больше он любит проводить время с семьей.
      Хотя теперь он уже не уверен. Сейчас он принимает все больше и больше заказов, работая на пределе своих возможностей. Он обнаружил, что приходится задерживаться на работе допоздна, потому что его мебель становится все более популярной. Он даже начал подумывать о развороте в журнале «Мир интерьеров». Проклятье. Многие его знакомые убили бы за такую возможность.
      И он постепенно начинает понимать, что ему не хочется возвращаться домой. В дом, который превратился в арену для скандалов. Криков. Истерик. Как он уже говорил Сэм, ему кажется, будто в собственном доме он ступает по минному полю. Все, что он говорит или делает, неправильно, и любое его слово, поступок встречается ледяным взглядом или раздраженным вздохом.
      Он пытается быть хорошим мужем и хорошим отцом, но в последнее время стал замечать, что не может быть ни тем, ни другим. Если бы он был хорошим мужем, Сэм не относилась бы к нему с таким презрением. Если бы он был хорошим отцом, она бы не вмешивалась и не отнимала у него Джорджа при первой же возможности.
      Какое-то время ему казалось, что это нормально. Что такое бывает у всех родителей, когда в доме появляется новорожденный. Он списывал все на разбушевавшиеся гормоны. Забавно, ведь все ему говорили, что он счастливчик: беременность у Сэм проходила чудесно, она светилась от радости, вся цвела и наслаждалась жизнью.
      Ему уже приходило в голову, что, может быть, сейчас он за это расплачивается, но он все еще надеялся, что это пройдет.
      «Ты что, не видишь, Крис, подгузник же болтается», – раздраженно говорила Сэм, отталкивая его от пеленального столика и переделывая его работу, тяжело вздыхая.
      «Крис, ты что, спятил, вода слишком горячая».
      Сэм выгоняла его с кухни и ставила бутылочку в морозильник, тяжело вздыхая.
      Он молча отходил в сторону и уходил из комнаты, решив, что только мешает, вместо того чтобы помогать. Через несколько минут он садился читать газету в гостиной, и тут влетала Сэм и начинала орать, что от него помощи в жизни не дождешься.
      И с каждым днем становилось только хуже.
      Дело даже не в истериках. Они прекратились, но воздух в доме будто пропитался желчью и презрением. Чем больше времени Крис проводил дома, тем отвратительнее он себя чувствовал.
      Большую часть дня он проводил в подавленном состоянии. Глядя на Сэм, он не мог понять, что с ней произошло. Что с ними произошло. Он смотрел на Джорджа, на это удивительное, чудесное существо, и понимал, что их взаимная радость в его присутствии, счастье от каждого движения, что делал малыш, должны сближать их, а не отталкивать все дальше друг от друга.
      Мастерская стала единственным местом, где он может вздохнуть свободно и расслабиться. В том, что он открыл в себе трудоголика, есть преимущества – предложения из журналов, множество новых заказов и беспрерывные телефонные звонки – но, честно говоря, он вполне мог бы обойтись и без них.
      – Привет, дорогая, – Крис пытается говорить ласковым голосом, так как напротив него сидит Джилл Марш, давняя и любимая клиентка, и ободряюще улыбается. – Нас всех пригласили к Джилл и Дэну в гости, на чай, в следующее воскресенье. Лили всего на несколько месяцев старше Джорджа, и Джилл предложила, чтобы малыши пока поиграли, а мы посидели за новым обеденным столом.
      Сэм никогда не видела Джилл Марш, знала ее только по рассказам Криса. Они примерно одного возраста, но Джилл преспокойненько сидит на шее у мужа (он какая-то шишка в журналистике). Когда у Джилл случается обострение комплекса вины оттого, что она не работает, она начинает заниматься обустройством интерьера. Они живут в готическом особняке в Хайгейте, который не раз попадал на страницы журнала «Дом и сад».
      Сэм знает, что Крис и Джилл всегда были друзьями. Джилл нравится рассказывать всем, что она «от крыла» талант Криса. Правда, ее утверждение не так эффектно, как хотелось бы, потому что Крис не такая уж и знаменитость, а все потому, что не захотел пожертвовать семьей ради карьеры. Но Джилл более влиятельна, чем все его клиенты, вместе взятые, и именно благодаря ей у него в последнее время появилось столько заказов.
      Джилл всегда мечтала познакомиться с Сэм. А Сэм хотелось увидеть Джилл, но почему-то у них никогда не доходили руки. Когда они почти одновременно забеременели, Крис только и делал, что передавал приветы, советы и забавные истории.
      Один раз они даже разговаривали по телефону, и Сэм поняла, что Джилл ей понравится и они могут стать друзьями. Это было незадолго до родов. Джилл засмеялась и сказала, что на ближайшие несколько месяцев лучше никаких встреч не назначать. Но когда Сэм будет готова общаться, пусть позвонит, и они обязательно встретятся.
      С тех пор прошло семь с половиной месяцев, но Сэм все еще не готова начать общаться. А вот Крис готов. Он готов сделать все, что угодно, лишь бы их отношения снова стали напоминать нормальную семью, что бы вернуть хоть отблеск прежней жизни.
      Лишь недавно Крис начал осознавать последствия их вынужденной изоляции, вызванной рождением ребенка. Лишь сейчас он начал понимать, насколько разрушительно для отношений каждый вечер смотреть телевизор, а потом ложиться спать. Когда проводишь каждый вечер с человеком, которого ты раздражаешь, это опустошает твою душу.
      Крису не хватает общения. Он скучает по тем временам, когда можно было взять и ни с того ни с сего выскочить в кино. Он души не чает в ребенке, но понимает, что нужно что-то менять, и единственное, что приходит ему в голову, – нужно силой заставить Сэм выйти в реальный мир.
      Чем больше она отгораживается от всего мира, тем более замкнутой и угрюмой становится. Единственные радостные моменты для нее – то, что связывает ее с прежней жизнью. Когда звонит Джулия, Сэм так звонко и заливисто смеется, что слышно даже на первом этаже. Сейчас он уже так редко слышит ее громкий, заразительный смех, что это кажется ему необычным. Когда она ненадолго забывает о том, что ненавидит его, и на минуту вновь вспоминает, что Крис – мужчина, за которого она вышла замуж, мужчина, которого она любит.
      И вот сегодня в его офис заходит Джилл. Джилл, которая, кажется, совершенно не изменилась после родов. Джилл, мама годовалой Лили. Обаятельная, дружелюбная, забавная Джилл.
      Для Криса она – словно глоток свежего воздуха.
      – О'кей.
      Сэм принимает приглашение, не в силах придумать подходящего повода отказаться. Ей не хочется идти в гости не потому, что она уже не горит желанием познакомиться с Джилл. Просто она чувствует себя неуверенно. Когда твоему ребенку семь с половиной месяцев, а ты все еще не сбросила лишние двадцать фунтов, беременность перестает быть достойным оправданием. Кроме того, к ее ужасу и отвращению, у нее выпала почти половина волос, но она до сих пор отказывается сделать стрижку, и волосы свисают длинными кудрями, как у жалкого подобия той женщины, которой она была до рождения Джорджа. Женщины, которой она планирует стать снова.
      Положив трубку, Сэм думает, реально ли похудеть на пятнадцать фунтов всего за неделю? Сумеет ли она втиснуться в платье от «Уэйрхаус» шестнадцатого размера (у них очень выгодный крой), или стоит вдохнуть новую жизнь в леггинсы, которые она носила всю беременность и которые уже протерлись почти до дыр в шаге?
      Крис опускает трубку и сообщает Джилл хорошие новости. Она взволнованно хлопает в ладоши.
      – Умираю от нетерпения, хочу познакомиться с Сэм. Удивительно, все эти годы мы знали друг друга только понаслышке, и теперь вы, наконец, придете к нам в гости. И я увижу чудесного малыша Джорджа. Скажи, ты ведь любишь его больше всего на свете?
      При мысли о Джордже впервые за весь день у Криса в глазах загорается огонек. И лишь тогда Джилл замечает, как он изменился и каким унылым был все время до этого.
      – Ты в порядке, Крис?
      – Конечно, – их связывают профессиональные отношения.
      Может, в будущем они и подружатся, но он недостаточно хорошо знает Джилл, чтобы довериться ей. Но кое-что он все-таки спросит.
      – Скажи мне, – говорит он, не в силах сдержаться, глядя на нее с интересом, ведь дочка Джилл всего на шесть месяцев старше Джорджа, а Джилл выглядит потрясающе, даже лучше, чем прежде.
      Спокойнее.
      – Как тебе удается выглядеть так потрясающе, когда у тебя маленький ребенок? Как ты справляешься? Ты ни капельки не изменилась.
      – Почему ты спрашиваешь? – тихо произносит Джилл.
      Она польщена, но и обеспокоена. Крис лишь пожимает плечами и улыбается.
      – Первые несколько месяцев были сущим кошмаром, – медленно произносит она, пытаясь угадать по реакции Криса, каким тоном говорить и что сказать, чтобы поднять ему настроение.
      Он явно оживился, и она продолжает, как ей кажется, в нужном ключе, потому что признается в этом не каждому встречному.
      – Я была измучена. Страдала от депрессии. Мне было одиноко, и меня все раздражало.
      – И как ты справилась с этим? – прерывает ее Крис.
      Ему хочется услышать ответ, немедленно найти панацею от своего несчастья, избавиться от мучающей его депрессии, одиночества и раздражения.
      Джилл пожимает плечами.
      – Не могу сказать, когда именно это случилось. Думаю, постепенно, месяце на восьмом-девятом просто стало легче. Я уже не так уставала, и не злилась по любому поводу. Я снова почувствовала себя человеком, стала чаще выходить, ухаживать за собой. Лили тогда начала нормально спать, и это тоже помогло. Но к тому времени я дошла до точки и поняла, что не могу все делать в одиночку. Наняла помощницу, и два с половиной дня в неделю снова смогла жить своей жизнью. Я обожаю Лили. У меня в жизни нет ничего дороже нее, но мне нужно немного времени и для себя.
      – Именно это я пытался объяснить Сэм, – печально произносит Крис.
      – У нее те же самые проблемы?
      – В точности. Она стала совсем не похожа на ту женщину, на которой я женился, и у нее есть этот пунктик – быть идеальной матерью, поэтому она не хочет, чтобы ей кто-нибудь помогал. Впрочем, у нас все равно нет денег на няню, – фыркает Крис.
      – Что ж, когда выйдет эта статья в журнале, все может измениться.
      – Знаю, но дело не только в этом. Она стала совсем другим человеком. Больше не улыбается, и мне кажется, она очень несчастна. У тебя было то же самое? Это пройдет?
      – Я бы не сказала, что была несчастна, но на то, чтобы приспособиться к роли матери, ушли месяцы. Хотелось бы мне тебе сказать, что в один прекрасный день произойдет событие, которое окажется поворотной точкой, но на самом деле так резко ничего не случится. Просто как-то утром я проснулась и почувствовала себя легко. Раньше мне казалось, будто я бреду сквозь туман, но вдруг туман рассеялся, и я снова стала полна энергии, радости. И с тех пор с каждым днем жизнь становится все лучше и лучше.
      Крис вздыхает.
      – Хотел бы я, чтобы с Сэм произошло то же самое.
      – А у нее есть подруги с маленькими детьми? – осторожно спрашивает Джилл.
      – Нет. В том-то и проблема отчасти. Она целый день сидит дома с Джорджем или гуляет в парке, но все равно одна. Она не хочет ходить в эти группы матери и ребенка…
      – И я ее прекрасно понимаю! – смеется Джилл.
      – Но сейчас она ни с кем не видится. Две ее лучшие подруги живут в Нью-Йорке. Я вижу, что ей одиноко, что она отчаянно хочет подружиться с кем-нибудь, у кого малыши того же возраста, но она ничего не делает, чтобы найти подруг.
      – Что, если она не может? – Джилл пожимает плечами. – Может, у нее депрессия, и она не хочет общаться. Все пройдет, поверь мне. Обязательно пройдет.
      – Точно?
      – Да. Даже если нет, вы придете в нам в гости в следующее воскресенье, и я точно знаю, что мы с Сэм понравимся друг другу и подружимся.
      – Можно еще кое-что спросить? – говорит Крис с благодарной улыбкой. – На Дэна это повлияло? Ты говорила, будто жила как в тумане. Это сильно повлияло на ваши отношения?
      Джилл замолкает. Она не уверена, что Крис захочет услышать правду, но она должна быть честной. К тому же он наверняка испытает облегчение, услышав се ответ.
      – Нет. Не скрою, нам пришлось нелегко, но я ни разу не задумывалась о том, чтобы уйти от него, – она ободряюще улыбается, надеясь, что Крис обрадовался.
      Ведь она сказала именно то, что он хотел услышать.
      – А Дэн? – спрашивает Крис.
      На лице его застыло беспокойство.
      – Он не задумывался?
 
      – Ты уверен, что я нормально выгляжу? – в который раз шепчет Сэм Крису.
      Они стоят на пороге дома Джилл и Дэна. Она одергивает черный кардиган-тунику (от «Маркс и Спенсер» – спасибо им за эти чудесные туники, скрывающие все огрехи фигуры) и пытается запахнуть его на груди. Безрезультатно. Тогда Сэм плотно запахивает шерстяное пальто, чтобы скрыть полноту.
      Крис берет Джорджа на руки. Открывается входная дверь, и на пороге появляется маленькая девочка, которая с любопытством их разглядывает. Дэн, стоящий позади, улыбается и тихонько отодвигает ее с прохода, приглашая их в дом.
      – Крис, рад тебя видеть! – они уже пару раз встречались. – Это Лили. А ты, наверное, Сэм. И симпатяга Джордж. Заходите, заходите. Добро пожаловать, – Сэм протягивает руку, но Дэн наклоняется и целует ее в щеку, потом обнимает ее за плечи и провожает в холл.
      И, когда он опускает руку ей на плечо, Сэм вдруг пронзает странное ощущение. Такого она не испытывала уже давно. Щеки заливаются румянцем, а в животе порхают бабочки, и ее тут же охватывает внезапное волнение. Какая глупость, думает она. Мужчина, довольно привлекательный, проявляет внимание и любезность, положив руку мне на плечо, как сделал бы любой гостеприимный хозяин, а я при этом чуть не испытываю свой первый за год оргазм.
      – Сэм! – из кухни появляется Джилл и приветливо обнимает Сэм.
      Сэм с радостью обнимает ее в ответ. Ей хочется возненавидеть Джилл за то, что она такая худенькая, счастливая, ухоженная, зато, что у нее такой прекрасный дом и сексуальный муж, но она не может.
      – Я очень, очень рада вас видеть. Не заблудились по дороге? Проходите, садитесь, я пока поставлю чайник. Заметила мебель своего мужа в холле? – Джилл болтает без умолку, а Сэм пытается держаться бодрячком. – И здесь тоже. Смотри. Правда, он настоящий мастер? Как тебе повезло! Должна сказать, для мамы ребенка семи с половиной месяцев… ему ведь семь с половиной? – Сэм кивает. – …Для мамы семи месячного ребенка ты выглядишь изумительно. Как только тебе это удается?
      Если бы эти слова произнес кто-то другой, Сэм бы подумала, что над ней издеваются. Наверняка разглядела бы за словами сарказм. Но Джилл тоже недавно родила, и она знает, что хочет слышать Сэм, когда чувствует себя толстой и обессиленной. Ее голос искренен, и она видит, как от ее слов Сэм расцветает на глазах.
      – Шутишь! – Сэм смеется, но ее улыбка искренна. – Я на бегемота похожа. Посмотри! Я огромная!
      – Ничего подобного, – отвечает Джилл. – Ты – красавица.
      – Ты себя в зеркало видела? Лили год и два месяца, а вид у тебя такой, будто ты только что сошла с подиума.
      – Я так и знала, что ты мне понравишься, Сэм!
      Джилл пожимает Сэм руку и отправляется на кухню приготовить чай.
      – Что мне делать с Джорджем?
      Крис кладет Джорджа на пол. Малыш сидит, похожий на маленькую взбитую подушку, наклонившись вперед и изучая узор на персидском ковре. Завалившись набок, он перекатывается и приближает лицо к ковру, а потом медленно, раскрыв рот, пытается съесть особенно аппетитную на вид красную завитушку.
      – Ох, Джордж, – мурлычет Сэм, подхватывая его и покрывая поцелуями, – хитрая маленькая обезьянка.
      Крис улыбается, наблюдая за ними. Он видит, что рядом с Джилл Сэм сразу же расслабилась, и ему нравится видеть ее такой. Совсем как в старые добрые времена.
      – Крис! – кричит Джилл с кухни. – Иди посмотри стол. Он здесь.
      Сэм усаживается на край дивана, и тут в комнату возвращается Дэн. Она втягивает живот, но тут же отпускает, понимая, как нелепо себя ведет. Она замужем, не говоря уж о том, что у нее ребенок, не говоря уж о том, что она размером со слона.
      Сэм опять втягивает живот.
      Дэн падает на диван рядом с ней и вытягивает ноги на кофейный столик. Она вдруг остро ощущает его близость. Своей правой ногой он нечаянно касается ее полного бедра, но, похоже, он не замечает.
      Сэм не может думать ни о чем, кроме этого прикосновения.
      – Лили – свет моей жизни, – вздыхает Дэн, лениво потягиваясь и облокачиваясь одной рукой на спинку дивана. – Но я бы отдал все, что угодно, что бы сейчас поехать в отпуск.
      – Боже, мне можешь не рассказывать, – отвечает Сэм голосом, который даже ей самой кажется робким.
      Уходи, думает она. Мне не справиться с таким опасно привлекательным мужчиной, который сидит так близко и провоцирует меня на непристойные мысли. Не уходи, думает она. Останься и напомни мне, что я все еще могу ощущать, что это все еще возможно, что я не старая зануда, которая уже никогда не испытает страсть.
      – Нет уж, расскажу, – улыбается Дэн, поняв ее слова буквально. – Сейчас я бы хотел лежать в гамаке, подвешенном между двумя пальмами на необитаемом острове в Карибском море.
      – И чтобы официант в униформе подносил тебе ромовый пунш? – улыбается Сэм.
      Ей нравится эта пустая болтовня и ложное ощущение интимности, которое возникает при разговоре.
      – Отличная мысль? – смеется он. – А ты?
      – У – Белый песок. Бирюзовая вода. Жара, ужасная жара. На мне бикини, и я наконец похудела после беременности… – она вовсе не хотела этого говорить, но должен же он знать, что она не всегда была такой толстухой, – …и я лежу в волнах прибоя, чтобы охладиться.
      – Не надо тебе худеть, – говорит Дэн.
      И хотя Сэм понимает, что он говорит это только из вежливости, в глубине души она надеется, что, возможно, в его словах кроется что-то большее. Что, если он с ней заигрывает?
      – Ты и так красивая.
      Она заливается краской.
      – Чем вы тут занимаетесь? – в гостиную заходит Джилл с подносом, на котором стоит чай, печенье и пирожные.
      Но Сэм решает, что обойдется без сладостей.
      – Да так, ничем.
      Дэн снова потягивается, а Сэм пытается усилием воли остудить горящие щеки.
      – Мечтаем потихоньку. Тебе это неинтересно.
      Крис поднимает бровь. Он не произносит ни слова.

      Крис в восторге. Мрачная Сэм последних нескольких месяцев всего за пару дней преобразилась до неузнаваемости. Все началось с чаепития у Дэна и Джилл. Похоже, Джилл оказала на Сэм положительное влияние. Так Крис и думал.
      Они вчетвером прекрасно провели время, пообещали скоро опять собраться вместе, и Дэн предложил поужинать и пойти в кино. У него были билеты на предпремьерный показ «Изгоя» с Томом Хэнксом. Крис взглянул на Сэм, ожидая, что она сделает то же, что обычно: отклонит приглашение, сказав, что не доверила бы Джорджа няньке. Но, к его изумлению, она с готовностью закивала.
      По пути домой Сэм будто снова ожила. Болтала без умолку, шутила и даже смеялась. Искренне. Трижды! Крис с нежностью смотрел на нее и чувствовал, как его гнев тает. Когда они вернулись домой, искупали Джорджа и уложили его в кроватку, Сэм впервые с рождения ребенка сама предложила заняться сексом. И этим дело не ограничилось. Она накинулась на него с животной страстью. Никак не могла насытиться. Крис привык быть лидером в сексе, но Сэм внезапно принялась рычать от желания и изгибаться, принимая позы, о которых он и не слышал. Это было невероятно.
      Но Крис и не подозревал, что, целуя его в губы, Сэм представляла Дэна. Постанывая от удовольствия, проводя кончиком языка по его левому соску, она думала о Дэне. Спускаясь все ниже по его животу, она мечтала о Дэне.
      Она закрыла глаза и позволила желанию захлестнуть ее тело, едва сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть имя Дэна, но представляя его с каждым вздохом, каждой судорогой страсти, испытывая наслаждение, которое, как она думала, ей уже никогда не ощутить.
      Позже, когда Крис уснул, Сэм лежала в постели с широко раскрытыми глазами, глядя в потолок, и предавалась необузданным фантазиям. Воображала, как Дэн влюбится в нее без ума, бросит Джилл и Лили. Они с Дэном и Джорджем заживут счастливо и будут вместе вечно. Кто знает, может, Джилл с Крисом потом сойдутся… Чего только в жизни не бывает.
      Она перебирала возможности, продумывала все варианты, в то время как Крис беспокойно ворочался рядом. И, когда наконец в два часа ночи Сэм уснула, на лице ее играла улыбка.
      Все последующие дни прошли в мыслях о Дэне. Странно, но ее новообретенная любовь позволила ей быть более нежной с Крисом. Она уже смирилась с тем, – что вышла замуж не за того мужчину. Он в этом не виноват, и, зная это, она относится к нему с добротой, с уважением, потому что, в конце концов, он и понятия не имеет, что она лишь пытается выиграть время. Она уверена, что Дэн чувствует то же самое. И на следующий день размышляет об этом часами, вспоминая каждый взгляд, каждую улыбку, каждое движение. Помните, как он поцеловал ее в знак приветствия? Безусловно, это слишком интимный жест, который предназначается только для самых очаровательных женщин. То есть для нее.
      Помните, как он подошел и сел рядом, задев ногой ее бедро? Это точно был знак! А как он сказал, что ей не нужно худеть, что она и так красавица? Она! Красавица! Она нравилась ему такой, какая есть! Он явно заигрывал. Сэм обнимает себя и улыбается. Все тело окутывает сияющее тепло. Точно, он с ней заигрывал и чувствует то же самое.
      В глубине души она надеется, что он позвонит, и каждый раз, когда звонит телефон, и оказывается, что это кто-то другой, она испытывает разочарование.
      Каждый раз, когда в тишине раздается звонок, она вздрагивает. И, прежде чем поднять трубку, колеблется, пытаясь придать голосу сексуальные и провокационные нотки.
      – Алло, – мурлычет она в телефон, моля бога, что бы это оказался Дэн, моля бога, чтобы он думал о ней каждую минуту, как и она о нем.
      – Привет. Это я. Что случилось? – это Крис.
      – Ничего. А что?
      – У тебя голос какой-то странный. Я даже подумал, что трубку снял кто-то другой.
      – Кто еще мог снять трубку, кроме меня?
      – Такое впечатление, что это был кролик из рекламы микстуры от кашля.
      На ее лице расплывается улыбка. Именно такого эффекта она и добивалась.
      – Правда? – произносит она невинным тоном. – Спасибо за комплимент. Надо почаще говорить таким голосом.
      – Хм-м. Очень интересно.
      Крис улыбается, вспоминая, какой обворожительной и сексуальной была его жена в постели прошлой ночью.
      – Может, результаты окажутся неожиданными и приятными.
      – У тебя все в порядке? – она опять говорит нормальным голосом.
      У Сэм нет ни малейшего желания внушать Крису сексуальные мысли в середине утра.
      – Да. Только что говорил с Джилл. Билеты на «Изгоя» на шесть пятнадцать в воскресенье вечером, и значит, потом можем пойти поужинать. Джилл предложила пойти в «Монтану».
      – Отлично!
      Сэм заметно оживляется, уже начав продумывать свой наряд.
      – Замечательная идея.
      – Но ты уверена, что твоя мать не выкинет очередной номер? Вдруг окажется, что она опять занята.
      – Нет. Я заставила ее поклясться. Она посидит с ребенком, сто процентов, но мы должны вернуться к одиннадцати.
      – К одиннадцати?
      Крис присвистывает.
      – Ни чего себе. Поздновато, тебе не кажется?
      Сэм снисходительно улыбается.
      – Дьявол, Крис, сейчас для нас и восемь поздновато.
      – Я рад, что это сказала ты, а не я.
      – Почему? Обычно ты это говоришь. Какая разница.
      – Разница в том, что, когда я это говорю, ты на меня набрасываешься и начинаешь твердить, что я не понимаю, как ты устаешь.
      – Ты не понимаешь, – огрызается Сэм, но Крис отказывается начинать ссору.
      – Сэм, вовсе необязательно сейчас ругаться.
      Сэм немного пыхтит про себя, и, хотя ей тяжело удержаться от хорошей драки, решает не ввязываться. В конце концов, сейчас у нее на уме более важные вещи.
      Например, что надеть, когда собираешься встретиться с мужчиной, который может оказаться любовью всей твоей жизни?
      Черные брюки. (Остались со времен беременности, но вполне сгодятся).
      Туника из мятого бархата цвета бургундского вина, которая изумительно сидит, и к тому же с глубоким вырезом – подчеркивает роскошный бюст. (Куплена сегодня).
      Черные сапожки на высоком каблуке, которые добавляют ногам столь необходимые несколько дюймов. (Куплены сегодня).
      Что еще положено делать, когда собираешься увидеться с мужчиной, который может оказаться любовью всей твоей жизни?
      Записаться к парикмахеру, и наконец со слезами распрощаться с длинными золотистыми кудрями, которые выглядели роскошно в двадцать лет, когда волосы были густыми и блестящими, но после рождения ребенка свисают засаленными патлами и делают ее похожей на старую овцу в шкуре ягненка.
      Отвезти ребенка в спортклуб и, оставив его в детском зале, заплатить неприлично крупную сумму за годовой абонемент. Правда, можно покупать абонемент каждый месяц и прекратить выплаты, если спустя шесть недель перестанешь ходить на занятия. Но Сэм решает, что, заплатив сразу за год, она почувствует себя виноватой, если пропустит хоть день, и таким образом будет ходить в клуб до конца своей жизни.
      В том же спортклубе записаться в салон красоты. Сделать эпиляцию горячим воском, удалить усики с помощью электроэпиляции, и испытать на себе полный набор косметических процедур. Когда косметолог улыбается и говорит, что муж Сэм будет доволен, она испытывает укол вины и сильное искушение выложить все – ведь намного легче довериться незнакомому человеку, а женщина в белом халате выглядит так доверительно. Но ей удается не проболтаться о мужчине своей мечты.
      Потом Сэм едет в супермаркет и закупает диетическую еду «Хайнц», низкокалорийные шоколадно-карамельные батончики, рисовые кексы с карамелью, обезжиренные на 98 процентов, и обезжиренный сыр. Подойдя к кассе, она понимает, что вряд ли похудеет, если, гуляя по супермаркету, уже умудрилась слопать три шоколадных батончика. Поэтому Сэм неохотно возвращает на место сыр и рисовые кексы и направляется к фруктовому прилавку, чтобы нагрузиться яблоками и грейпфрутами.
      Потом она идет по Хэмпстед-Хайстрит почти на грани истерики, проклиная дизайнеров за то, то у них нет больших размеров. (Не может быть, что я растолстела больше шестнадцатого размера, думает Сэм. Ни за что на свете. Эти чертовы дизайнеры просто стремятся привлечь больше тощих клиентов). Наконец она останавливается, на изумительных сапожках на высокой шпильке и чудесном топике, на котором повсюду написано ее имя и который сидит идеально.
      Сэм звонит своей лучшей подруге, которая превратилась в грозу вечеринок и в данный момент зажигает где-то в Нью-Йорке, и оставляет отчаянное сообщение на автоответчике, умоляя ее перезвонить, потому что ей просто необходимо с кем-то поделиться, иначе она взорвется.
      Но Джулия все не звонит, поэтому Сэм вытаскивает из ящика старую записную книжку и пролистывает страницы в поисках кого-нибудь, хоть кого-нибудь, с кем можно было бы поделиться радостной новостью. Но потом понимает, как странно звонить кому-то, с кем не разговаривала уже много месяцев, и выплескивать на беднягу историю о разрушенном браке и новообретенном счастье в лице чужого мужа.
      Поэтому она сажает ребенка в коляску (в который раз за сегодня) и толкает коляску по Мэнсфилд-роуд по направлению к Грин-стрит. Оставляет коляску у входа в кафе (можно было бы сесть снаружи, но дождливая, унылая декабрьская погода не располагает к распитию капучино на улице, каким бы горячим он ни был). Усаживает Джорджа на высокий стульчик, вручает ему бутылочку сока и сухарик с пониженным Содержанием сахара, чтобы он вел себя спокойно, и догружается в мечтания.
      – Извините. Здесь занято? – грезы Сэм прерывает высокая женщина с рюкзачком, пристегнутым к животу.
      В рюкзачке сидит новорожденный младенец.
      Его едва видно, но, наверное, он крепко спит, так, как не издает ни звука.
      Сэм улыбается и качает головой, хотя она не совсем уверена, что хочет, чтобы кто-то вторгался в ее пространство. Не сегодня. Но ведь именно этого она ждала все эти несколько месяцев. Мечтала, что у нее появится подруга с ребенком, которая живет рядом. Подруга, которую она себе именно так и представляла. Почему эта женщина подошла к ней именно сегодня, когда голова у нее занята другим, когда она рада побыть в одиночестве и помечтать о Дэне?
      – Как я вам завидую, – женщина садится за столик, улыбается, ловко отстегивает рюкзачок и снимает со спящего младенца лимонно-желтый теплый комбинезон.
      Она показывает на Джорджа, который с довольным видом мусолит сухарик и болтает сам с собой, оглядывая посетителей кафе.
      – Мы все еще кричим всю ночь, и я жду не дождусь, когда же можно будет вынуть ее из этого чертова рюкзака и посадить на высокий стульчик.
      Сэм улыбается, проникаясь симпатией к женщине. Она ясно помнит, как это было с Джорджем.
      – Не так уж все весело и спокойно, как кажется. Скоро он начнет ползать, и его нельзя будет оставить ни на секунду.
      Подходит официантка.
      – Капучино, пожалуйста, – говорит женщина.
      Официантка вопросительно смотрит на Сэм, и та заказывает то же самое. Сэм расслабляется, и ей хочется узнать как можно больше об этой женщине.
      – У вас знакомое лицо, – говорит Сэм. – Вы живете неподалеку?
      – Да. На Эстель-роуд. А вы?
      – Оак-Виллидж.
      – Как здорово. Обожаю эти пряничные домишки. Внутри они выглядят так же чудесно, как снаружи?
      – Чудесно, – смеется Сэм. – Но по размеру они на самом деле не больше пряничного домика.
      – О да. Понимаю. У нас дом с террасой, в викторианском стиле, унылый снаружи, но внутри огромный. Звучит ужасно, да? Вообще-то, это дом моего бойфренда, я недавно переехала, поэтому все еще поражаюсь его размерам. Наверное, вам показалось, что у меня знакомое лицо, потому что я местная. Господи, единственное, что позволяет мне сейчас не сойти с ума, – выйти из дома и отправиться на четырехчасовую прогулку. Все, что угодно, лишь бы этот ангелочек ненадолго заткнулся.
      Сэм нравится ее честность.
      – Не знаю. У меня такое чувство, будто мы где-то раньше виделись, но, может, я просто видела вас на улице. И как поживает ваш маленький ангелочек-маленькая девочка, не так ли?
      – Да. Это Поппи. Ей семь недель. А у вас?
      – Джордж. Почти восемь месяцев.
      – Рожали в больнице колледжа?
      – Где же еще. Вы?
      – Конечно. Хотели поехать в другую больницу, но потом до нас дошли слухи, что у них проблемы с персоналом.
      – Я тоже это слышала, – согласно бормочет Сэм. – Знакомой моей знакомой сделали кесарево, и никто не приходил к ней целые сутки. В результате ее бойфренду пришлось менять простыни и приносить еду из дома. Можете себе представить?
      – Мне рассказывали то же самое! – женщина смеется. – Тоже знакомая моей знакомой. По-моему, ее звали Элеанор.
      – Нет, – с улыбкой возражает Сэм. – В моем варианте ее звали Жанин.
      Женщина смеется.
      – Думаете, это история из разряда городских легенд?
      – Не знаю, но мне кажется, в городских легендах обязательно должно произойти что-то позорное. Знаете историю о том, как одну девушку вырвало, когда она была в гостях у родителей жениха, и после этого она потеряла сознание?
      – О боже! Помню! Но моя любимая история о девушке, которая нагадила на крышу зимнего сада, в то время как там обедали родители ее бойфренда.
      Они прыскают со смеху.
      – Это было на самом деле! – настаивает Сэм с притворной серьезностью.
      – Неужели? Это была… ты? – и они опять начина ют хохотать.
      – Странно, почему в этих историях всегда принимают участие родители бойфренда? – спросила женщина. – Неужели это кого-то заботит?
      – Понятия не имею.
      – И какая разница?
      Они улыбаются друг другу и вдруг понимают, что это больше, чем обычное совпадение, что судьба распорядилась, чтобы они встретились сегодня днем, и эта встреча – начало большой дружбы.
      Пусть они немного знают друг о друге – не знают даже имен, – но Сэм уже понимает, что, возможно, нашла свою новую лучшую подругу. Пусть она не такая, как Джулия (Сэм все еще скучает по ней каждый день), но они во многом похожи.
      – Меня зовут Сэм, – говорит Сэм, осознав, что на лице у нее уже не написано, что она отчаянно жаждет общения.
      И эту женщину не отпугнут преждевременные предложения дружбы.
      – Рада познакомиться, Сэм, – женщина протягивает ладонь, и Сэм крепко пожимает ей руку. – Я Мэйв.
 
      – Я не могу поверить, – визжит Сэм, когда Крис приходит домой. – Сам посуди, что мне было ответить? – ну и что, что Крис оказался не совсем ее второй половинкой и она послала их брак ко всем чертям, признав, что вышла не за того мужчину.
      Это вовсе не значит, что они не могут быть друзьями, к тому же Сэм не терпится с кем-нибудь поделиться.
      Кроме Криса она может довериться только Джулии и Белле, но, очевидно, Джулия в данном случае – не лучший вариант. Если бы Мэйв показалась Сэм отвратительной, Джулия подошла бы идеально, и она тут же бы ей позвонила и выложила бы, как познакомилась с уродиной Мэйв и какая она сука, прямо-таки исчадие ада. Но, разумеется, все это неправда.
      Конечно, можно было бы рассказать все Белле… но Белла и Джулия теперь почти что сиамские близнецы. Когда женщины дружат втроем, неважно, на сколько добры их намерения, одна неизменно остается в стороне. К сожалению, по географическим причинам, сейчас в стороне Сэм. Она не собирается признаваться Белле, потому что скорее всего Белла проболтается Джулии. Она никогда не отличалась способностью хранить секреты.
      – Ты сказала ей, что знаешь, кто она такая?
      – О господи, – стонет Сэм. – Это было ужасно. Мне хотелось ей все рассказать, потому что она такая милая, но я только побледнела и вроде как онемела. Она побеспокоилась, в чем дело, и я ответила, что у меня только что закружилась голова.
      – И что она сказала?
      – Спросила, не беременна ли я снова.
      – И что ты сказала?
      – Вряд ли, разве что это было непорочное зачатие.
      Крис берет Сэм за руку и смотрит ей в глаза с улыбкой обольстителя.
      – Это не совсем так, вспомни прошлую ночь. Можем всегда повторить, если пожелаешь.
      – Не говори глупости, – Сэм отдергивает руку, будто разговаривает с непослушным ребенком. – Я чувствую себя ужасно. Что мне сказать Джулии?
      – А зачем ей вообще что-то говорить? – в голосе Криса появились жесткие нотки.
      Его задело ее отчуждение, то, что она постоянно его отвергает.
      – Джулия – моя лучшая подруга.
      – Но это всего лишь какая-то женщина, с которой ты разговорилась в кофейне, – раздраженно произносит Крис. – Не понимаю, с какой стати ты так раз волновалась. В чем проблема-то?
      Сэм вздыхает.
      – Проблема в том, Крис, что она мне понравилась. И я подумала, что мы могли бы подружиться.
      – Так подружитесь.
      – Но что мне сказать Джулии?
      – Зачем ей что-то говорить?
      – Потому что она – моя лучшая подруга.
      Крис уже не в силах скрывать раздражение в голосе.
      – Чего ты так боишься? Ради бога, Сэм! Ты месяцами нудила, как тебе одиноко и как скучно сидеть с ребенком целый день, как тебе не хватает Джулии, потому что теперь у тебя нет настоящей подруги, и раньше ты никогда не понимала, что тебе не обойтись без лучшей подруги. И вот, наконец, ты встретила женщину, которая в перспективе могла бы стать твоей новой подругой. И ты не собираешься дальше с ней общаться, потому что боишься, что скажет твоя бывшая лучшая подруга? Сэм, сколько тебе лет? Шесть?
      – И может быть, если просто предположить… – продолжает он.
      Ему уже надоело сдерживать раздражение.
      – …Может, тебе хорошо и в одиночестве. Может, тебе было так скучно и одиноко, потому что так легче испытывать жалость к самой себе. Когда твоя жизнь – сплошное уныние, легко заставить других людей жалеть тебя. Намного легче, чем поднять задницу, выйти на улицу и познакомиться с новыми людьми.
      – Ах ты ублюдок, – шипит она. – Ты понятия не имеешь, как я живу. Понятия не имеешь, потому что каждый день уходишь из дома. Тебе не нужно выполнять всю работу по хозяйству, заботиться о Джордже, готовить и одновременно жить своей жизнью. Как ты смеешь обвинять меня в том, что я… я… жертва… – она выплевывает это слово —…если не был в моей шкуре? Да как ты смеешь, – она так зла, что почти плачет.
      Зла и унижена. Потому что понимает, что он прав.
      – Жертва, – задумчиво произносит Крис, прежде чем уйти в другую комнату читать газету и попытаться успокоиться, сделать вид, что все не так плохо, как на самом деле. – Интересное ты подобрала слово. И еще более любопытно, что сказала его сама. По-моему, тебе есть о чем задуматься.
      Он выходит из комнаты как раз вовремя, потому что вслед ему летит фарфоровая чашка и со звоном разбивается о дверной косяк, разлетаясь на множество бело-голубых осколков.
      – М-м-м, очень умно, – спокойно говорит он.
      В его глазах нет никакого выражения, но он смотрит прямо на Сэм, которая стоит на кухне и плачет, не в силах поверить тому, что только что сотворила.
      – Так нам будет намного лучше, – произносит он с издевкой и закрывает дверь.
      Тем вечером Сэм больше не разговаривает с Крисом. Она поднимается наверх, набирает ванну и думает о том, как же ей повезло, что у нее есть Дэн. И как не выносимо ей было бы, если бы она не повстречала свою судьбу.
      Когда ей было одиннадцать лет, перед тем как вступить в мрачные годы отрочества, мучаемая одиночеством и непониманием, она придумала себе воображаемого друга. Она понимала, что в ее возрасте это нелепо. Обычно такими делами занимаются пятилетки, но ее утешало, что на свете есть хоть кто-то, кто на самом деле ее любит и ободряет ее, даже когда родители кричат и говорят ей, что она не оправдала их надежд.
      Ее воображаемого друга звали Джед, и он и был той единственной любовью, которую она всегда ждала. Он был чем-то средним между Стингом и Адамом Антом. Носил джинсы-дудочки и ботинки «Доктор Мартене». У него были короткие волосы, торчащие во все стороны, и он ненавидел ее родителей почти так же сильно, как и она сама.
      Когда Джед был рядом, Сэм чувствовала себя в полной безопасности и под надежной защитой. Описывая их взаимную любовь, она плела сеть изощренных фантазий, столь живых, что иногда они становились реальностью.
      И сейчас, лежа в ванной, запертая в ловушке несчастного брака, она может справиться с болью, лишь отключившись от реальности. И ей не приходит в голову, что двадцать два года спустя она проделывает тот же самый трюк.
      Хотя, возмущенно фыркнула бы она, это вовсе не то же самое, ведь Дэн – не ее воображаемый друг. Дэн существует в реальности. Он – тот человек, с которым она должна была познакомиться шесть лет назад, и за него она должна была выйти замуж. Только подумать, какую страсть он разжег в ней, всего лишь прикоснувшись ногой к ее бедру. Он стал хозяином всех ее мыслей.
      Это происходит в реальности.

      Воскресный вечер все ближе, и с каждой минутой Сэм все больше убеждается, что им с Крисом лучше остаться друзьями.
      Теперь она понимает, что их отношения с самого начала не ладились. Несмотря на то, что в прошлом у них был умопомрачительный секс (хотя теперь те дни вспоминаются уже с трудом), причина, по которой ей показалось, что она хочет выйти за него замуж – именно показалось, – в том, что с ним ей было удобно.
      Она сразу же, с первой встречи, почувствовала, что Крису можно рассказать все, что угодно. С ним можно поделиться самыми потаенными и темными секретами, и он бы все понял. Она вспоминает ночь их знакомства, когда они пошли в отель и разговаривали несколько часов. Вспоминает, как много они друг другу рассказали, будто у них накопилась тысяча слов, и им не терпелось излить душу.
      Правда в том, и сейчас она это понимает, что к концу того первого вечера ей показалось, будто она знает Криса всю свою жизнь. И в этом отношении ничего не изменилось. Безусловно, сейчас у них тяжелый период и они ладят не так хорошо, как раньше, былое понимание исчезло, но, по существу, они остаются друзьями. И лишь теперь, когда Сэм вкусила страсти, она поняла, что пропало в их отношениях.
      Волнение.
      По вечерам она уже больше не сидит и не ждет, когда зазвонит телефон. Вообще-то, это ожидание подобно кошмару, зато ничто не сравнимо с той почти наркотической эйфорией, когда – в редких случаях – мужчина все-таки звонит.
      Провокация.
      Но Крис никогда ее не провоцировал. Он был типичным парнем с соседского двора. Приятная внешность, приятный в общении. Б. в. п., как говорится в объявлениях о знакомстве. Он никогда не обладал теми качествами, что Дэн. Не был сексуальным, соблазнительным, опасным и скрытным. Она думает о Дэне, и по спине пробегают мурашки.
      Если ты чувствуешь, будто знаешь человека уже сто лет, это еще не повод выходить замуж, с горечью думает Сэм. Она должна была это понять. Должна была послушать Беллу, которая говорила, что остепенится, лишь, когда за ней явится принц на белом коне в сияющих доспехах.
      Посмотрите на Беллу, думает Сэм. Пусть в тридцать четыре года она все еще не замужем, но жизнь у нее потрясающая. Каждый вечер ходит по всяким барам и вечеринкам. Заигрывает с опасными и притягательными незнакомцами, такими как Дэн, и занимается безумным сексом в чужих спальнях. По большому счету даже Джулия теперь делает то же самое. Почему именно ей досталась скучная замужняя жизнь? Почему именно она купилась на страшную сказку о пригородном домашнем уюте?
      Если бы была возможность, она бы изменила в своей жизни все. Все, кроме Джорджа. Джорджу достаточно взглянуть на нее, чтобы ее сердце растаяло. Она улыбается ему, берет его на руки, отрывая от новой любимой игрушки – шланга от пылесоса. Джордж немедленно начинает выть, и она тискает его несколько секунд и опускает на пол. Он с довольным видом принимается мусолить шланг.
      Вот почему она до сих пор бездействует.
      Из-за Джорджа.
      Вот почему она до сих пор не поговорила с Крисом по душам и не попросила развода, потому что жить так больше невозможно.
      Она убеждена, что, выйдя замуж, совершила ошибку, но не может просто уйти. Ведь Крис любит Джорджа так же сильно, как и она. Крис будит его по выходным и поет ему песенку из телесериала. «Я люблю тебя». Когда Сэм рассказывает Крису, что делал Джордж в течение дня, глаза его светятся от счастья.
      Разве может она отнять Джорджа у Криса? И как повлияет на Джорджа развод родителей? Она не хочет, чтобы он метался между ними, как пинг-понговый шарик, не хочет, чтобы половину летних каникул он проводил с ней, а половину – с Крисом. Она хочет, чтобы у Джорджа было замечательное детство, а это значит, у него должны быть мама и папа. Которые живут вместе.
      Поэтому она ничего не говорит Крису. Пока. Хотя понимает, что нельзя оставаться вместе только из-за ребенка. Родители, которые живут вместе в доме, где воздух пропитался горечью и издевками, куда хуже, чем два отдельных, но любящих и счастливых дома.
      Нельзя оставаться вместе только из-за Джорджа, но она еще не готова что-либо предпринять. Раньше, когда она чувствовала себя несчастной, мучилась депрессией или теряла надежду, она говорила себе:
      «И это пройдет».
      Но прошло уже восемь месяцев, и ничего не изменилось. В глубине души она все еще надеется, думает, что, возможно, все наладится. Но это было до того, как Дэн пробудил дремавшие в ней ощущения.
      Если честно, эти ощущения всколыхнул еще мистер Бреннан, гинеколог, но это была идиотская влюбленность, ведь все женщины непременно влюбляются в мужчин-гинекологов. Она даже не рисовала фантазии с участием мистера Бреннана, по крайней мере, не воображала себе яркие, детальные картины, которые имели близкую связь с реальностью и могли осуществиться. Ее фантазии о мистере Бреннане не имеют ничего общего с фантазиями о Дэне.
      Сэм понимает, что если бы она не встретила Дэна, то, возможно, провела бы с Крисом остаток жизни. Не возможно скучать по тем чувствам, о которых не имеешь понятия. Она бы так и шла по жизни, была бы более-менее довольна, может, даже завела бы еще детей и никогда бы не узнала, что такое настоящая страсть.
      Но теперь у нее есть Дэн, и она абсолютно уверена: нужно просто подождать.
      – Надо же, как ты нарядилась в кино, – Крис явно поражен, увидев Сэм, спускающуюся по лестнице.
      Патриция выглянула из-за двери кухни и с улыбкой подняла бровь. Она кормила Джорджа из бутылочки.
      – Дорогая, неужели ты накрасилась? Рада видеть, что ты опять похожа на человека.
      Сэм скорчила раздраженную гримасу и продефилировала в коридор взять сумочку.
      – Мам, он должен лечь спать не позже семи. Не позже, о'кей? Не играй с ним, а то он переутомится, и тогда жди адской ночки.
      – Дорогая, у меня уже были дети. Не волнуйся. Иди и хорошенько повеселись.
      – Хорошо, но если он проснется… но он же не должен проснуться, обычно он крепко спит, правда? – она с сомнением смотрит на Криса. – Но если он все-таки проснется, дай ему молока, бутылочка в холодильнике. Вообще-то, лучше дай ему простой воды. Боже. Молока или воды? Не хочу, чтобы его стошнило, но, по-моему, у него сейчас период роста, и он все время хочет есть. Может, лучше дать ему молока сейчас…
      – Иди, – сквозь зубы цедит Патриция. – С ним все будет в порядке. Я справлюсь. Я тоже мама, так что не переживай. Я же тебя сумела вырастить, и что?
      – Это еще спорный вопрос, – невнятно пробормотал Крис.
      Патриция бросила на него злобный взгляд.
      – О'кей, мы уходим, – сказала Сэм, наклонившись и осыпав Джорджа поцелуями. – Пока, обезьянка, мамочка любит тебя, будь хорошим мальчиком. Сладких снов.
      – Пошли, – пробормотал Крис, глядя на часы. – Мы опоздаем.
      Сидя в полутьме кинотеатра, Сэм опять чувствует, как бедро Дэна слегка прикасается к ее ноге.
      Ей стало плохо, когда она представила, что увидит его снова. Она боялась, что превратится в шестнадцатилетнюю девочку и не сумеет посмотреть ему в глаза, и вышла им навстречу, умирая от робости.
      Джилл поцеловала ее и с нежностью обняла, и повернувшись к Дэну, она ждала, что он сделает то же самое. Но он заключил ее в объятия и крепко прижал к себе, прошептав на ушко:
      «Привет, красотка».
      Ей хотелось не разжимать объятий весь вечер. Он был таким высоким, мускулистым, сильным, и, когда он обнимал ее, она чувствовала себя маленькой девочкой на руках у своего спасителя. Неохотно отстранившись, она быстро повернулась к Джилл, думая, что та могла что-то заподозрить. Сэм хотелось успокоить Джилл, чтобы она ни о чем не догадалась. Пока еще рано.
      – Мы опоздали? – с улыбкой спросила Сэм.
      Она надеялась, что Дэн и Джилл не заметили, что она бежала со всех ног и запыхалась.
      Дэн пошел за попкорном. Сэм обожает попкорн, но на этот раз отказалась: вдруг он подумает, что она обжора? Дэн вернулся с тремя огромными пакетами попкорна для себя, Джилл и Криса, и заговорщически прошептал ей на ухо, что он с ней поделится. Она почувствовала себя особенной, будто ей оказали великую честь, и растаяла от его внимания.
      Сэм вошла в узкий коридор первой, не зная, кто следует за ней, но моля бога, чтобы это был Дэн. Прошу тебя, господи, молилась она. Если это должно осуществиться, и нам суждено быть вместе, пожалуйста, дай мне знак. Пусть он сядет рядом со мной, и этим покажет, что чувствует то же самое.
      Она протискивалась мимо сидящих к своему месту и, обернувшись, ощутила прилив радости: Дэн стоял прямо за ней. Спасибо, господи, мысленно произнесла она. Теперь я знаю.
      И вот она сидит и делает вид, что захвачена игрой Тома Хэнкса, но не может сосредоточиться ни на чем, кроме бедра Дэна, которое прикасается к ее бедру. Сэм специально рассчитывает время, чтобы каждый раз, когда она залезает в его пакет с попкорном, их руки соприкасались, и тогда они поворачиваются друг к другу и извиняющеся улыбаются, глядя друг другу в глаза.
      Но эти взгляды, эти нежные улыбки выражают больше, чем извинение. Она почти перестает дышать и ждет, когда он сделает первый шаг, откроет свои чувства. Каждый раз, когда она протягивает руку за попкорном, то ожидает, что сейчас он нежно погладит ее по руке, хотя бы по пальцу. Но он этого не делает, и она понимает, что он просто смущен, как и она.
      Она думает, не погладить ли ей его самой, но понимает, что еще слишком рано. Сэм абсолютно уверена, что нравится ему, – зачем тогда он так ласково ее обнял? – но сомневается, что он так же глубоко задумывался над своими чувствами. Она не сомневается в его любви, боже упаси, просто думает, что он еще не готов.
      Нужно просто подождать.
      – Самый потрясающий фильм, который я только видела в жизни!
      Джилл запыхалась, она возбуждена, ей не терпится, когда же можно будет поговорить о фильме.
      – Невероятное кино, – соглашается Крис. – Такое реалистичное, и похоже на «Титаник». Реализм и размах. Тебе понравилось, Сэм?
      – По-моему… – она закатывает глаза, – это самый занудный фильм, который я только видела. Может, если бы он длился часа полтора, он бы мне и понравился, там были прикольные моменты, но три часа? Умоляю. Я чуть не уснула.
      – Согласен на все сто, – смеется Дэн. – Такую нудятину нечасто посмотришь.
      – У этой парочки совершенно нет вкуса, – с улыбкой произносит Джилл, глядя на Криса.
      Сэм ощущает, как по телу разливается тепло: их с Дэном назвали «этой парочкой».
      В ресторан они едут на разных машинах. Сэм и Крис сидят в тишине, и всю дорогу Сэм смотрит в окно с улыбкой на лице и думает о Дэне. Время от времени Крис на нее поглядывает, гадая, все ли у нее в порядке и почему у нее такой отрешенный вид. Но сегодня она явно довольна, и он не хочет рисковать и провоцировать истерику: вдруг он сделает что-нибудь не так?
      Они садятся за столик и заказывают шабли для Джилл и Криса и бордо для Сэм и Дэна. Она взволнована, что у них с Дэном так много общего: похоже, намного больше, чем у Дэна с Джилл.
      – Как хорошо, что мы подружились! – говорит Джилл, когда Сэм заявляет, что предпочитает красное вино. – Дэн всегда ноет, когда приходится пить белое вино, и мы или заказываем каждый по бутылке и выпиваем лишь половину – деньги на ветер, – или пьем отвратительное домашнее вино по стакану.
      – Я даже и не помню, когда мы в последний раз ходили в ресторан, – произносит Сэм, отсылая за шифрованное сообщение Дэну.
      Пусть знает, что их брак не так идеален, как кажется.
      – Не говоря уж о том, когда пили вино.
      – И кто в этом виноват? – вопрос и тон вполне невинен, но Крису уже осточертело, что она его во всем обвиняет.
      К счастью, у Сэм хорошее настроение, и она не проглатывает наживку.
      – Наверное, я. Я так устаю после рождения Джорджа, что боюсь, одного бокала вина мне хватит, чтобы полностью вырубиться.
      – Тогда будь осторожнее, – говорит Дэн с улыбкой и отодвигает ее бокал. – Мы же не хотим, чтобы ты уснула за столом.
      – Не говори глупости! – смеется Сэм и игриво толкает его в бок. – Сегодня вечером у меня столько энергии, я точно не засну.
      – Отлично, – вмешивается Джилл. – Потому что сегодня мы должны повеселиться, как следует, тем более что вы редко выходите. Я долгие месяцы боялась доверить Лили постороннему человеку, но потом решила, что пора опять начать жить для себя. И как только я поняла, что не каждая потенциальная няня окажется детоубицей, мы уже не смогли никого подыскать. А у вас есть постоянная няня?
      – У нас есть мама Сэм, – отвечает Крис, – но постоянной ее точно не назовешь. Сегодня, наверное, третий, нет, четвертый раз, когда она сидит с ребенком.
      – Моя мать – на самом деле антимать, – с горечью произносит Сэм. – Нам все говорили, что, когда она станет бабушкой, все изменится и она будет без ума от своего внука. Но прошло восемь месяцев, и мы все еще ждем, когда же это случится.
      – С матерью Дэна такая же история, – говорит Джилл. – Банально, конечно, но все, что ее интересует, – ее проклятый теннис.
      – В случае с моей матерью это бридж, – Сэм с пониманием пожимает плечами.
      Джилл продолжает.
      – Она навещает Лили раз в две недели, и при этом звонит и предъявляет мне какие-то идиотские обвинения: мол, я плохая невестка, и единственная причина, почему она не проводит с Лили больше времени, в том, что я так занята, и она не хочет мне мешать, – Джилл распаляется и повышает голос.
      – Ладно тебе, Джилл. Успокойся.
      Дэн видит, что она выходит из себя.
      – Извини, но меня злость разбирает. Чертовы свекрови. Ей ничем не угодишь. Думаю, мне просто придется с этим смириться.
      – Ты знаешь, что ты здесь ни при чем, – произносит Дэн. – Просто она – несчастная женщина, и ни чего не поделаешь. Она никогда не изменится.
      – Именно это я не устаю повторять Сэм, – говорит Крис. – Но Сэм все время пытается ей угодить или надеется, что в одно прекрасное утро ее мать проснется и внезапно станет доброй бабушкой с седым пучком из сказки. Но этого никогда не произойдет.
      – Думаю, всем женщинам свойственно так себя вести. Я всех пытаюсь изменить, или надеюсь, что они изменятся.
      – Может, у тебя мания, что все должно быть под контролем? – смеется Крис.
      – О да, – Дэн многозначительно смотрит на Джилл. – Забавно, что ты об этом заговорил.
      – Как называется эта игра? – смеется Сэм. – Я люблю тебя, ты идеален, а теперь изволь измениться. Все мы так делаем, правда?
      – Только вы двое, – возражает Крис. – Не обобщай.
      – Нет, приятель, – Дэн качает головой. – Все женщины так делают. Притворяются сладкими и невинными сразу после знакомства, но стоит жениться, и они превращаются в ведьм.
      – Очаровательно, – смеется Джилл. – Напомни мне, чтобы я оставила тебя дома, когда мы в следующий раз пойдем в ресторан, – она изгибает бровь. – Говорят, прежде чем выйти замуж, нужно приглядеться к друзьям жениха, мол, о человеке судят по его друзьям. А мне кажется, что многое можно узнать, взглянув на его мать. Может, мне нужно было подумать, как следует, прежде чем выходить за тебя.
      Дэн обижен, и Джилл смягчается.
      – Извини, извини. Я вовсе так не думаю, я лишь хотела тебя подзадорить, – она целует его в щеку, и он расслабляется.
      Сэм кажется, что от этого нежного жеста она сейчас закричит.
      – Я в туалет, – бормочет она, встав из-за стола и чуть ли не бегом рванув в туалет.
      Целую вечность она стоит перед зеркалом, уставившись на свое отражение, с пустотой в голове, но потом мысли накатывают одна за другой.
      О чем ты только думаешь? Он женатый мужчина. Он счастлив. Почему он не оттолкнул ее, когда она попыталась его поцеловать? Но, в конце концов, она же его жена. Это не значит, что он не думает о тебе. И не значит, что он не хочет, чтобы ты его поцеловала. Посмотри, как много у вас общего. Вспомни, как он коснулся бедром твоей ноги. Как он все подстроил, лишь бы сесть рядом с тобой в кинотеатре. Да. Он явно к тебе неравнодушен.
      Сэм спокойно возвращается за столик с улыбкой на лице. Она снова безмятежна.
      Если за следующие двадцать секунд я не увижу ни одной красной машины, Дэн любит меня.
      Если до следующего перекрестка ни разу не наступлю на трещину на асфальте, мы с Дэном будем вместе.
      Если Джордж проспит полтора часа, значит, Дэн сейчас сидит и думает обо мне.
      Это уже идиотство какое-то.
      Последние три дня Сэм только и думает, что о Дэне. Утром ее будит плач Джорджа, и она как в тумане берет его из колыбельки и сажает на высокий стульчик, все время думая о Дэне.
      Рассеянно кормит Джорджа с ложечки, пачкая ему все лицо, и думает о Дэне.
      Толкает коляску по холмам в парке и фантазирует об их с Дэном будущем.
      Теперь Сэм уже не сомневается. Она видела, как он ей улыбался, как пристально смотрел ей в глаза, когда они разговаривали. В конце вечера Джилл с Крисом стали говорить об интерьерах, и Джилл советовала ему, как построить маркетинговую и пиар-кампании. А Сэм очутилась один на один с Дэном, как и предполагала.
      Глядя ей прямо в глаза, Дэн тихо, чтобы другие не услышали, расспрашивал ее о ее жизни. Они говорили о ее детстве, матери, болезненных подростковых годах. О работе, ее целях и страхах. И больше всего – о Крисе. О том, как они познакомились, что она думает об их отношениях, сделала ли она правильный выбор.
      Для человека, которого она видела всего второй раз в жизни, его вопросы были слишком интимны. И то, как он с ней разговаривал, как впитывал каждое ее слово, пока все в комнате будто растворялось, льстило ей, волновало ее и мучило. Особенно вопросы о ее браке.
      У нее возникло ощущение, будто он пытается узнать о ней все, заглянуть в глубину ее души. И зачем ему это делать, если только он не считает ее любовью всей своей жизни? Но ей нужно быть осторожной. Ей нельзя признаваться, что ее брак разрушен, не в присутствии Криса. Но она может дать ему знать, отвечая коротко, с горечью пожимая плечами, отказываясь разговаривать.
      Она не может винить Криса и плохо о нем отзываться, и, самое главное, ей нельзя выставлять себя в плохом свете. Но больше всего ей хотелось расспросить Дэна о том же, чтобы он дал ей подсказку. Если бы он сказал, что с его браком покончено, она бы согласилась и сделала то же самое. Если бы он сказал, что любит Джилл как друга, но не как женщину, она бы призналась, что чувствует то же самое. Если бы он сказал, что подумывает бросить ее, Сэм бы призналась, что тоже хочет уйти от Криса.
      Но только она собиралась задать ему вопрос, он спрашивал ее еще о чем-нибудь, и лишь когда они очутились дома, она поняла, что к концу вечера знала о нем так же мало, как и в начале.
      Зато он теперь знал о ней почти все.
      И все это потому, что он меня любит, думает Сэм, кидая упаковки подгузников в тележку. Джордж весело агукает на детском сиденье. Она поднимает голову и решает, что, если она дойдет до конца прохода раньше, чем старушка в красном плаще, которая едва волочит ноги, Дэн стопроцентно в нее влюблен. Она уже переходит на бег, но потом понимает, что ведет себя как идиотка.
      Он ее любит.
      Ей уже ни к чему играть в эти игры.

      – Привет, это Сэм?
      Джордж сидит в высоком стульчике, пытаясь наклониться вперед, а Сэм маневрирует с подносом, чтобы накормить его обедом.
      – Подождите минуточку, – кричит она и бросает трубку, чтобы поправить ремешки на стульчике. – Давай, цыпленок. Будь хорошим мальчиком, кушай мамочкины домашние рыбные пирожки. Ням-ням. Ням. Вкусненько, – она кормит его с ложечки и берет трубку.
      – Извините, – говорит она, поспешно запихивая раскрошенные рыбные пирожки в рот Джорджу.
      Джордж в нетерпении разевает рот, как птенец.
      – Алло?
      – Значит, твои пирожки – просто объедение, да?
      – Он их за обе щеки уплетает, – отвечает Сэм, пытаясь понять, кто это.
      Голос знакомый.
      – А кто это, если не секрет?
      – Не могу поверить, что ты меня не узнала, ведь мы разговаривали только вчера.
      Вчера? Вчера же было воскресенье. Она пытается припомнить, с кем вчера говорила, но безуспешно. В голове пусто.
      – Вчера?
      – Сэм! Это Дэн.
      Сэм роняет ложку, к счастью, беззвучно, так как ложка сделана из оранжево-бирюзовой резины, и Джордж недовольно хнычет, нетерпеливо ожидая следующей порции.
      – Дэн, как дела? – она думает, не начать ли говорить голосом кролика из рекламы микстуры от кашля, но уже слишком поздно.
      Он подумает, что она идиотка, и она проклинает себя за то, что совсем не подготовилась к его звонку и Дэну приходится слушать, как она ведет себя, как мамаша, а не чувственная сексуальная сирена. Но он же ей позвонил. Наконец-то осуществились ее желания, и он позвонил.
      – У меня все замечательно. Я звоню не вовремя?
      Разве может Дэн позвонить не вовремя?
      – Конечно, нет.
      – Послушай, Сэм, только не подумай, что я нахал. Дело в том, что в следующую пятницу у Джилл день рождения, и я бы хотел подарить ей картину или рисунок нашего дома, ведь она его обожает. Я знаю, что ты художник-дизайнер, но подумал, что, возможно, ты и картины рисуешь.
      – Я бы могла это сделать, – слова вылетают прежде, чем она успевает подумать.
      – Правда? – в его голосе облегчение и радость.
      Она так и знала! Сэм так и знала, что это всего лишь предлог, чтобы увидеть ее снова!
      – Я хотел попросить тебя, но был уверен, что ты откажешься. Боже, Сэм. Это фантастика. Правда, времени в обрез, день рождения через две недели. Успеешь?
      – Никаких проблем. У меня в последнее время нет никаких дел, кроме как присматривать за Джорджем.
      – Ладно, ладно. Я знаю, что ты врешь. Как же те вкусные рыбные пирожки? Наверняка ты долго их готовила.
      Она смеется.
      – О да. Я и забыла. Видишь, какая у меня захватывающая жизнь? Сижу с ребенком и готовлю.
      – Джилл только притворяется, что умеет готовить. На самом деле у нее есть четыре фирменных блюда, которые она готовит идеально, и все. Должен сказать, твоему мужу очень повезло.
      Сэм расцветает от гордости.
      – Комплиментами от женщины можно добиться чего угодно.
      – Осторожно, ведь такой мужчина, как я, может поймать тебя на слове, – смеется Дэн.
      Сэм заливается краской. Это уже настоящий флирт. Кое-что, чего она не делала уже очень давно. Со времен Криса. И, что самое главное, она флиртует с Дэном. Точнее, он заигрывает с ней.
      Она пытается придумать такой же кокетливый ответ или сказать что-нибудь остроумное и выдающееся, но кажется, она забыла все слова. Все происходит намного быстрее, чем она ожидала, и, хотя она с ума сходит от радости, она не готова к этому. Поэтому Сэм меняет тактику и переводит разговор в более безопасное русло.
      – И что мне делать с картиной? У тебя есть фотографии дома, с которых я могла бы писать?
      – Есть, я снимал в начале года. Может, я попозже к тебе заеду? Ты сегодня дома?
      О боже. Ей нужно помыть голову. И убраться в доме. И сходить в магазин. И погулять с Джорджем.
      – Буду дома весь день. Но чем позже, тем лучше.
      – Может, в четыре? Я мог бы зайти на чай.
      Сэм улыбается как чеширский кот.
      – Четыре? Замечательно. Ты уверен? – ее обуревают сомнения.
      – Разумеется, я уверен. Принесу фотографии, а ты позаботься о домашнем печенье.
      – Ха-ха-ха. Тебе еще повезет, если останется два прошлогодних сухарика.
      – Не волнуйся. Меня и дома кормят. Увидимся.
      И он вешает трубку.
      В дверь звонят в час сорок пять. Дьявол. Она в ванной, на лице питательная маска, посеченные кончики волос лечатся с помощью увлажняющего кондиционера, а Джордж крепко спит в своей комнате. Сэм вылезает из ванной, хватает полотенце, бежит вниз по лестнице и, капая водой на придверный коврик, открывает дверь.
      На пороге стоит Мэйв и Поппи.
      – Ой, – с сожалением произносит Мэйв. – Видимо, мы не вовремя.
      В любой другой день Сэм была бы на седьмом небе, но только не сегодня. Джордж может проснуться в любую минуту, а она использует время, пока он спит, чтобы прихорошиться.
      И еще она понимает, что Дэн пошутил насчет домашнего печенья. Но ей хочется показать ему, что возможно быть одновременно сексуальной, обворожительной, чудесной матерью и превосходной женой. Поэтому, после того, как она тщательно уберется в доме, она планирует быстренько взбить тесто для бананового кекса.
      – О боже, – стонет Сэм. – Я бы с удовольствием пригласила вас в гости, но сегодня днем у меня встреча, и мне нужно привести себя в божеский вид до того, как Джордж проснется. Как у вас дела?
      – Здорово, – улыбается Мэйв. – Поппи просто прелесть, а я умираю от скуки. Мы проходили мимо, и я подумала: дай-ка загляну. Но не волнуйся. Как-нибудь в другой раз.
      – Нет. Подожди.
      Сэм мысленно производит расчеты.
      Если Дэн придет в четыре и сразу же отдаст ей фотографии, они успеют поболтать, а потом… Проклятье. Что, если между ними что-то произойдет? Нет, не медленно решает она. Самое большее, что случится сегодня – это поцелуй, но даже представляя себе возможный поцелуй с Дэном, она ощущает слабость в коленях. Я не буду с ним спать, не в этом доме, и не сейчас, твердо решает она. Всего один поцелуй. В пять часов у Джорджа полдник, в шесть его нужно купать, так что, что бы ни случилось, к тому времени Дэн уже уйдет. Но в любом случае с Мэйв ей болтать некогда. И вообще, стоит ли с ней встречаться, думает Сэм. Мэйв же ничего не знает о Джулии, но она такая милая! Она могла бы стать моей лучшей подругой! О боже. Что же мне делать?
      – Что ты делаешь завтра утром?
      – То же, что и обычно, – отвечает Мэйв. – Брожу по улицам и пристаю к каждой симпатичной женщине с ребенком, которая могла бы стать моей подругой. А что?
      Сэм смеется.
      – Заходи завтра. Попьем кофе. В полдесятого нормально?
      Мэйв корчит рожу.
      – У маленького ангелочка утренний сон до десяти. Так неудобно подстраиваться под ее сон.
      – Не переживай. Может, в пол-одиннадцатого?
      – Отлично. До завтра.
      В 3.34 Сэм в боевой готовности. Дом сверкает, каждый шкафчик отполирован до блеска, на кухонном столе появилась ваза свежих роз.
      На ней новые джинсы и длинный голубой свитер, прикрывающий уши на бедрах, оставшиеся после беременности, но потихоньку начинающие исчезать. С тех пор как она влюбилась, у нее напрочь пропал аппетит.
      Она сделала легкий и незаметный макияж, который виден, лишь если присмотреться поближе.
      На полочке в прихожей горит свеча с ароматом ванили, на кухне восхитительно пахнет банановым кексом, а стол в гостиной отполирован пчелиным воском с лавандовым ароматом.
      Сэм прибегла ко всем возможным уловкам, разве что не положила в духовку палочки корицы (хотя это тоже пришло ей в голову), чтобы ее дом казался гостеприимным, а она сама – воплощением домашнего уюта.
      Если бы сегодня днем агент по недвижимости вы ставил их дом на продажу, клиенты перегрызли бы друг другу глотки.
      Она тихонько покачивается в кресле-качалке в комнате Джорджа, глядя, как он гремит музыкальной игрушкой. Но ее даже не раздражает писклявый голос игрушки с американским акцентом: «Щенок. Котенок. Привет, малыш».
      В 3.55 звонит телефон. Это Дэн.
      – Я ужасно извиняюсь, – говорит он без особого сожаления.
      Но он явно куда-то торопится.
      – Возникло срочное дело, и мне нужно уехать. Это займет целый день, так что я брошу фотографии в почтовый ящик на пути домой, о'кей?
      – Конечно, – бодро произносит Сэм.
      Ей удается скрыть разочарование, но она тут же чувствует себя брошенной.
      – Никаких проблем. Не волнуйся.
      Опустив трубку, она пытается сдержать слезы. Это смешно. Он сделал это не потому, что не любит ее, просто вмешались независящие от него силы. Он позвонит завтра. Найдет еще какой-нибудь предлог, потому что Сэм уверена, что это всего лишь предлог. Ему же вообще необязательно приезжать, размышляет Сэм и немного приободряется. Он мог бы послать фотографии по почте или заехать вечером, когда Крис дома.
      Но он напросился на чай, чтобы провести время со мной. Это неизбежно, успокаивает она себя, глядя на Джорджа. Он придумает еще один предлог.
      Но ей нужно занять себя чем-то еще. Он намертво поселился у нее в мыслях, и, хотя ей нравится думать о нем, это очень утомительно. Сегодня она отдохнет от Дэна, от мыслей о Дэне.
      Она звонит Мэйв.
      – Какая приятная неожиданность. Я сегодня уже отупела от скуки, – Мэйв толкает коляску в прихожую, вынимает Поппи и уверенно шагает на кухню.
      Молодые мамы в присутствии друга никогда не стесняются. В чужих домах располагаются как дома, открывают дверцы шкафов и берут слюнявчики, бутылочки и детские салфетки. В домах незнакомцев они ведут себя с такой фамильярностью, что их мужья часто бывают шокированы, оказавшись рядом.
      – Это же неприлично, – шипят они, когда молодые мамы собираются на чай в воскресенье всей семьей, включая мужей. – Она только что залезла во все наши шкафы! Неужели нельзя было попросить разрешения? Ее что, хорошим манерам не учили?
      Молодые мамы лишь пожимают плечами. Они все понимают, а вот мужчинам никогда не понять.
      И вот Мэйв заходит к Сэм на кухню, восторженно кричит, увидев детский стульчик с откидной спинкой, которые Сэм засунула в угол, и со знанием дела пристегивает Поппи, гремя у нее над головой погремушкой (она валялась на полу рядом со стульчиком), что бы развеселить и утихомирить малышку.
      – Тебе что-нибудь нужно? – Сэм заходит следом и ставит чайник. – Поппи не нужно покормить? У меня куча смесей. У Джорджа была аллергия на все, так что пришлось попробовать все разновидности. Что бы ты ни попросила, у меня есть все.
      Мэйв изгибает бровь.
      – Аптамил?
      – Есть.
      – Соевое молоко?
      – Есть.
      – Ага. А Нэнни?
      – Разумеется, у меня есть Нэнни. Смесь с козьим молоком – единственное, что пил мой бедняжка.
      Он не переносит лактозу.
      Мэйв корчит гримаску.
      – Откуда ты знаешь, что у него аллергия на лактозу?
      – После всех остальных смесей у него была ужасная экзема.
      – Понятно, – отвечает Мэйв, пожимая плечами.
      – А что?
      – Я просто не понимаю, почему ни у кого из наших сверстников в детстве не было аллергии на лактозу, а сейчас вдруг каждый ребенок стал страдать от непереносимости лактозы или чего-то еще.
      Сэм не понимает, о чем говорит Мэйв, но Мэйв уверена, что непереносимость лактозы бывает только у тех детей, матери которых невротички.
      – Наверное, сейчас стали использовать больше добавок, – говорит Сэм. – И очень зря. Как бы я хотела, чтобы можно было кормить Джорджа обычной смесью.
      – То же самое все эти экологически чистые продукты, – продолжает Мэйв: похоже, она завелась. – У нас в детстве не было никаких экологически чистых продуктов. И что, кто-нибудь из нас вырос уродом? Ничего подобного. Понятия не имею, с какой стати я должна тратить в три раза больше, покупая эту чертову органическую пищу.
      – О боже, – стонет Сэм. – Знаешь, я полностью с тобой согласна, но ты только посмотри на это.
      Открыв дверцу холодильника, она подзывает Мэйв. Экологически чистое молоко. Экологически чистый сыр. Хлеб из зерна, выращенного без удобрений. Органические овощи.
      – Бред какой-то, правда? Я думаю так же, как ты, но все равно покупаю, потому что все так делают.
      – Ой, извини, – Мэйв краснеет от смущения.
      Она понятия не имела, что Сэм окажется одной из тех помешанных мамаш, ведь она показалась ей такой… нормальной.
      – Не надо было ничего говорить. Мой язык не доведет до добра.
      – Нет, ты все правильно сказала, и ты права. Чай или кофе?
      Сэм открывает шкафчик, но Мэйв молчит, и тогда Сэм оборачивается.
      Мэйв стоит у широко распахнутой двери морозильника. Похоже, она в замешательстве и даже немного шокирована.
      – Сэм, понимаю, это идиотский вопрос, но почему у тебя в морозильнике три миллиона формочек для льда?
      Сэм разбирает смех.
      – Это не для льда. Я прочитала потрясающую статью о том, что детскую еду можно замораживать. Это же здорово. Когда я готовлю, просто достаю две-три формочки. Очень легко.
      – Но Сэм, – произносит Мэйв, изо всех сил пытаясь сдержать улыбку, – можно ведь использовать пакетики для льда, а не покупать тысячи формочек.
      – Ты шутишь, – Сэм в ужасе смотрит на груды формочек с замороженной детской едой, от которых в морозилке не осталось и миллиметра свободного места. – Мне никто этого не говорил.
      – Боже. Извини, – Мэйв начинает смеяться. – Я смеюсь, потому что сделала бы то же самое, просто я видела, как кто-то из знакомых замораживает еду в пакетиках. Ты, наверное, разорилась на этих формочках.
      Сэм улыбается, осознавая, какой была идиоткой.
      – Ну, не разорилась, конечно. У меня их всего штук сто. Боже, какая же я дура. Не могу поверить, что мне это не пришло в голову.
      – Значит, я не единственная, чей мозг уменьшился в размерах после родов?
      – Очевидно, нет. А я думала, этого никто не замечает. Так что ты будешь, чай или кофе? – Сэм возвращается к шкафчику. – Есть чай с ромашкой, яблочный с шиповником, и с мятой. – Мэйв снова ошеломлена, и Сэм разбирает смех. – Я пошутила. Чай или кофе? – она уже почти выбросила Дэна из головы.
      – Я бы выпила чаю, но не доверяю тебе, к тому же мне нужен кофеин, поэтому сделай-ка кофе. Покрепче. Две ложки с горкой, и побольше молока.
      – Две ложки? Уверена?
      – Да. Компенсирую последние месяцы беременности, когда кофе вообще был запрещен. Так-так… – Мэйв оглядывает кухню. – У тебя дома так чудесно, как я и думала, но ты же говорила, что тебе никто не помогает.
      – Это так.
      – Ты, наверное, шутишь. Чего-то я не понимаю, как ты умудряешься держать дом в таком идеальном порядке и все делать в одиночку? Ни один человек на это не способен, – она пристально смотрит на Сэм. – Может, ты с другой планеты?
      – Поверь мне, – смеется Сэм. – У меня не всегда так чисто. Просто сегодня я ждала гостя… – она понимает, что может скрыть правду, но при этом не совсем солгать.
      Нельзя же врать новой подруге.
      – Один наш друг по секрету попросил меня нарисовать картину его дома ко дню рождения его жены, и мне стало так стыдно, что мой дом похож на место бомбового удара, что сегодня днем я устроила мощную уборку. Если тебя это утешит, могу сказать, что на самом деле меня всегда ужасный бардак.
      – О'кей. Мне стало намного лучше. Значит, ты хорошо рисуешь?
      – Раньше работала художником-дизайнером.
      – А сейчас?
      – Сейчас я мама. Я должна была вернуться на работу через три месяца после рождения Джорджа, но я уже давно хотела уйти из этой компании, и так и сделала. Поэтому теперь я работаю мамой на полный день и ничего не получаю. Мне нужна работа, иначе я окончательно сойду с ума, и я презираю своего мужа за то, что он не может как следует меня обеспечить. Видимо, с поисками работы придется поторопиться.
      – Скажу откровенно, – с улыбкой отвечает Мэйв, – я понимаю тебя, как никто другой, если тебя это утешит.
      – Ты собираешься вернуться на работу?
      – Я должна вернуться. И до рождения Поппи была уверена, что вернусь, думала, что сгнию, если буду сидеть дома, но теперь уже не знаю, смогу ли я ее оставить. Проклятый трехмесячный срок уже истекает. Не могу поверить, что я это говорю, но, по правде говоря, мне кажется, что я могу довольствоваться и ролью мамы, – она вздыхает. – Я потратила на карьеру годы, но только я добилась того, к чему стремилась, как забеременела. Я думала, что Поппи – всего лишь временный перерыв в этой гонке, но я даже не скучаю по работе, по адреналину, и мне кажется, что я счастлива дома, с Поппи.
      – Я работала на телевидении, – добавляет Мэйв, на минуту задумавшись.
      – Я знаю.
      Их взгляды пересекаются, и Сэм понимает, что настало время признаться.
      – О боже. Поклянись, что не сбежишь, если я скажу, откуда я знаю.
      – Клянусь богом, мне понадобится не менее десяти минут, чтобы сбежать, потому что нужно надеть на Поппи комбинезончик и пристегнуть ее к коляске, – она шутит, но ей любопытно. Откуда Сэм знает, что она работала на телевидении?
      Сэм вздыхает. Мэйв ей очень нравится. С ней она так свободно себя ощущает. И она знает, что они мог ли бы стать хорошими подругами. Но также понимает, что, возможно, Мэйв захочет прекратить с ней все отношения. А ведь они даже не успели подружиться.
      – Знаешь своего бойфренда?
      – Марка? Да. Очень хорошо.
      – А знаешь его бывшую девушку?
      – Джулию? Да. Но не настолько хорошо, – она говорит медленнее и, похоже, до нее доходит.
      – Джулия – моя… хм-м… Как бы сказать поточнее… – Сэм мучительно подбирает слова. – Джулия – моя лучшая подруга.
      – Ага. – Мэйв откидывается на стуле. – Значит ли это, что тебе неприятно со мной разговаривать, что ты бешено ненавидишь меня, и единственная причина, почему пригласила меня в гости, – чтобы незаметно выдернуть волос из моей головы и сделать куклу вуду, когда я уйду?
      Сэм не может удержаться от смеха.
      – Я подумала, может, тебе неприятно со мной разговаривать, – отвечает она.
      – Потому что я все еще общаюсь с Джулией. Очень часто. И мне не хочется, чтобы возникла неловкая ситуация.
      Мэйв задумывается, прежде чем ответить.
      – Как я понимаю, Джулия и Марк были несчастны вместе многие годы, и оба ошибочно полагали, что ребенок поможет им наладить отношения?
      Сэм кивает.
      – И сейчас Джулия живет в Нью-Йорке, отрывается на полную катушку и каждый вечер ходит с разными мужчинами по ресторанам, барам и модным клубам, и может дать сто очков вперед героиням «Секса в большом городе»?
      Сэм кивает.
      – Я понимаю, что когда она впервые узнала о Марке и мне… и Поппи, ей было очень трудно.
      Сэм хочет кивнуть, но одергивает себя: она не хочет предавать Джулию.
      – Но, думаю, теперь она уже не так сильно переживает. Хотя, может, я все неправильно поняла.
      – Нет. Можно сказать, ты только что назвала вещи своими именами.
      – Ты планируешь позвонить Джулии и рассказать обо мне?
      – Хм-м, нет. Я об этом даже не думала. И не знаю, что я ей скажу.
      Мэйв наклоняется и кладет руку на ладонь Сэм. Ее голос вдруг становится проникновенным, глубоко искренним.
      – Так почему бы нам просто не стать друзьями, и посмотреть, что получится?
      Сэм улыбается, испытывая приток облегчения.
      – Значит, настоящие подруги? – с опаской спрашивает она.
      – Ни в коем случае, – улыбается Мэйв. – Просто знакомые, которые иногда встречаются. Никто не должен знать. Да, и еще кое-что. Никаких ППП.
      – ППП?
      – Публичных проявлений привязанности.
      – Ну что ж, подружка, – Сэм с улыбкой протягивает руку и крепко пожимает ладонь Мэйв. – Договорились.
      Час спустя они все еще сидят за кухонным столом, и тут раздается звонок в дверь. Сэм подпрыгивает на месте и идет к двери. На пороге стоит Дэн.
      Сердце уходит в пятки. Дэн сексапильно усмехается, извиняется и объясняет, что поехал брать интервью у американского рок-певца, который сейчас на гастролях в Лондоне, но прямо перед его приходом у звезды произошел неприятный случай с каким-то журналистом из желтой газетенки, и вследствие это го он отменил все интервью.
      – Для какой газеты ты брал интервью?
      Сэм так поражена, что едва дышит.
      – Для «Телеграф». Только что разговаривал с редактором. Теперь придется писать статью о том, как звезды закатывают истерики. Какая ирония.
      – Да уж.
      – Когда что-нибудь отменяют в последний момент, в игру вступают внештатные журналисты. И я тут как тут.
      – В игру? – она не может удержаться, чтобы не пококетничать с ним, и даже стоя в дверях, соблазнительно кладет руку на бедро и изгибает бровь. Но на кухне сидит Мэйв, и Сэм тут же жалеет, что он здесь, жалеет, что пригласила ее.
      – Чем это так вкусно пахнет?
      Дэн не ведется на наживку, и Сэм изумлена и разочарована. Но тут она вспоминает, что тоже не ответила на его заигрывания, когда они утром говорили по телефону. Он просто решил отыграться.
      Она его прощает.
      – Домашний банановый кекс.
      Сэм улыбается и отходит в сторону, пропуская его.
      – У меня подруга в гостях. Пойдем, я вас познакомлю.
      Мэйв с опаской смотрит на Дэна. Этот тип мужчин ей знаком. Она спала с такими мужчинами не раз и не два. Он излучает опасность и притягательность, но Мэйв (к огромному облегчению Сэм) холодно здоровается с ним и сидит тихо, поражаясь, как Сэм преобразилась в присутствии этого человека.
      Этот мужчина доволен собой, думает Мэйв, глядя, как он вытягивает перед собой длинные ноги и откидывается на стуле, в то время как Сэм суетится вокруг него. Даже слишком доволен. Он ждет обожания от окружающих, но Мэйв никогда не удавалось относиться к таким мужчинам с обожанием. Спать с ними очень даже приятно. Но любить их – увольте.
      Но, несомненно, он безумно привлекателен.
      И Мэйв ни на минуту не сомневается, что Сэм втюрилась по самые уши.
      Неудивительно, что она так вылизала весь дом и испекла банановый кекс.
      Все это ради Дэна.
      Дэн доедает банановый кекс и осыпает Сэм похвалами. Она чуть не тает от его слов. Но он переключается на Мэйв и засыпает ее обезоруживающими, обаятельными вопросами. Спрашивает, кто она такая, где живет, чем занимается, сколько лет Поппи, как прошли роды.
      Мэйв и так уже чувствует себя неуютно в этой ситуации, но тут она понимает, что Сэм пугает то, что Дэн переключил на нее внимание. Я не намерена ввязываться в эту игру, думает она, встает и направляется к выходу.
      С натянутой улыбкой она пожимает Дэну руку и обнимает Сэм. Она знает, что Сэм ступила на опасную территорию. Сэм ослеплена его привлекательностью, но не видит, какой вред он может ей причинить. Не осознает, что рискует всем ради короткой интрижки с этим мужчиной.
      И, что самое главное, Мэйв понимает, что Дэн не испытывает к Сэм те же чувства. Сэм влюблена, а Дэн нет. Ему нравится ее внимание, нравится ободрять ее, но для него это всего лишь игра, и он способен, самое большее, на грязную непродолжительную связь.
      Но Мэйв совсем не знает Сэм, и не решается поделиться своими мыслями. В любом случае, что она ей скажет?

      – Знаешь, на что это похоже?
      Джулия уже видела Сэм такой.
      Это было давно, но она знает Сэм, как никто, и помнит, что Сэм всегда тянулась к недостижимому. И Джулия была с ней, когда последняя любовь в ее жизни обернулась самым большим дерьмом в ее жизни.
      – Это похоже на историю с Паоло.
      Паоло был фитнес-инструктором Сэм. Все девушки из их группы сходили с ума по шестифутовому итальянцу, которому это обожание очень нравилось, но никто из них не влюбился так сильно и на полном серьезе, как Сэм.
      Она не пропускала ни одного занятия, обязательно становилась в первый ряд и вскоре стала его любимицей. Паоло говорил остальным девушкам, чтобы те брали пример с Сэм, кивал с одобрением, подмигивал, улыбался и нашептывал комплименты после занятия.
      Сэм стала одержимой. В нее словно дьявол вселился.
      Единственное преимущество этой одержимости, шутила она позже, было в том, что она в жизни не была такой стройной.
      Она практически жила в спортзале. Потом стала приглашать его выпить кофе и сходить в бар после занятий. Сэм была поражена, когда Паоло согласился. Но Джулия предупреждала, чтобы она была поосторожнее, что такие, как Паоло, прожить не могут без женского обожания, и он поощряет Сэм, чтобы польстить своему самолюбию, хотя на самом деле она его не интересует.
      Как-то вечером она его соблазнила. Сексом он занимался ужасно. Ни ей, ни ему это было не нужно. Паоло оделся и сразу после секса ушел, а Сэм лежала в постели, испытывая облегчение, что его нет рядом, и ломая голову, почему же у них ничего не вышло.
      Сразу до нее не дошло, но со временем она осознала, что Джулия была права. Он был бабником от природы, мужчиной, для которого внимание женщин было наркотиком. Он готов был зайти как угодно далеко, лишь бы убедиться, что женщина от него без ума, игнорируя все эмоции, возникающие в процессе.
      Она не удивилась, узнав, что он уже давно живет с одной девушкой и у них двое детей.
      Но сейчас, услышав его имя от Джулии, она удивлена. Наконец-то она раскололась, и все выложила Джулии. Сэм знала, что Джулия ее не одобрит и не сможет понять, но такого она не ожидала.
      – Паоло? Он совсем не похож на Паоло! Как ты можешь так говорить, если даже его не видела?
      – Ты только что сама сказала, что Дэн женат, и вполне доволен…
      – Я не говорила, что он доволен, – резко прерывает Сэм.
      – Да, но он все еще живет со своей женой, и, похоже, они хорошо ладят. По крайней мере, он попросил тебя написать картину ей на день рождения, значит, они вряд ли подадут заявление о разводе на следующей неделе.
      – Ну и что? Это не значит, что они счастливы.
      – Нет, но они же вместе. В любом случае он женат, неважно, счастлив он или нет, и при этом явно намекает тебе, что не прочь завести интрижку. Заигрывает с тобой в присутствии своей жены и твоего мужа. Мне очень жаль говорить это, Сэм, но, боюсь, порядочные мужчины так не поступают.
      Сэм возмущенно фыркает.
      – Порядочные мужчины? Какой бред. Что, если я права? Что, если он, как и я, понимает, что связал свою жизнь не с тем человеком, и не может удержаться, когда я рядом?
      – Сэм, – мягко произносит Джулия. – Если бы это на самом деле было так, если бы он думал, что совершил ошибку, женившись на Джилл, и его удерживает только ребенок, он бы не делал тебе пошлых намеков и не поощрял тебя, как он это делает. Эта история слишком уж смахивает на случай с Паоло. Тут попахивает мужчиной с кучей комплексов, который женат и относительно счастлив, но постоянно заводит романы, потому что сексуально распутен, и пытается оправдаться, говоря, что любит свою жену и ребенка, а любовницы лишь удовлетворяют его физические потребности. Или же это мужчина с кучей комплексов, который никогда не изменит своей жене, но ему нравится думать, что любая женщина будет не прочь переспать с ним, если он того захочет, по этому и поощряет всех, кто проявляет к нему хоть каплю интереса.
      – В любом случае эта затея плохо закончится. Если ты действительно хочешь знать мое мнение, вот оно: ты влюбилась, как тогда в Паоло, и Дэн намерен и дальше купаться в твоем обожании, раз уж ты такая идиотка.
      – Так и знала, что не надо было тебе говорить, – враждебным тоном произносит Сэм. – Я знала, что ты меня не поймешь.
      – Я скажу тебе, чего я не понимаю, Сэм. Я уж точно не понимаю, как тебе взбрело в голову, что Крис тебе не подходит, когда вы прожили вместе шесть лет, и он чудесно к тебе относится. Ты любишь его, несмотря на ту чушь, которую сейчас несешь. По-моему, единственная причина, почему ты ощущаешь свою неполноценность, в том, что у тебя послеродовая депрессия. Тебе плохо, и ты ищешь что-то или кого-то, кого можно было бы обвинить в твоих несчастьях. Крис подвернулся под горячую руку, потому что он всегда рядом, вот ты и обвиняешь его.
      Сэм думает, не бросить ли трубку, не швырнуть ли ее со злости, но вместо этого решает сказать Джулии все, что она о ней думает, и пытается ее прервать.
      – Я не закончила, – говорит Джулия. – Если ты сейчас бросишь Криса, то будешь жалеть об этом всю свою жизнь. Я-то думала, что у вас все налаживается. Последние несколько недель ты опять стала похожа на мою старую подругу Сэм, к тебе вернулась прежняя энергия, и мне уже показалось, что ты поборола депрессию, но теперь я понимаю, что все из-за какого-то подозрительного парня. Сэм, ты замужем. У тебя ребенок. Когда ты наконец станешь нести ответственность за свою жизнь?
      Сэм даже не дожидается драматической паузы. Она швыряет трубку и заливается слезами. Через пять минут звонит Крис.
      – Что случилось?
      – Ничего.
      Сэм шмыгает носом: не может же она ему признаться.
      – Это у меня что-то гормональное.
      Крису даже не надо дальше ее расспрашивать: он слишком привык к внезапным истерикам из-за гормонов.
      – Бедняжка. Тебе принести что-нибудь?
      – Нет. Я сама успокоюсь.
      – Послушай, Джилл только что звонила и сказала, что нужно еще как-нибудь собраться, и я подумал, может, позовем их на ужин? Нам же не с кем оставить Джорджа. Отблагодарим их за то, что пригласили нас на чай. Как ты думаешь?
      – Конечно, – не задумываясь, отвечает Сэм. – Отличная мысль. В следующую пятницу у нее день рождения, так что, может быть, в воскресенье? Ничего особенного готовить не буду, – добавляет Сэм, уже представляя себе пир для гурманов, который произведет на Дэна неизгладимое впечатление. – Так, обычный домашний ужин.
      – Здорово! Я ей перезвоню и приглашу. Знаешь, так приятно видеть, что ты снова стала прежней Сэм. Я так рад, что у тебя появилось желание выходить из дома, общаться с людьми.
      – Только с Джилл и Дэном.
      – Но это только начало. И мне кажется, Мэйв хорошо на тебя влияет. Я только сейчас начал понимать, как тебе было тяжело, когда Джулия уехала. Но с тех пор, как ты познакомилась с Мэйв, ты стала другим человеком.
      – Неужели?
      Сэм мысленно посмеивается над иронией его слов. Ведь это из-за Дэна она стала другим человеком, но как удобно, что Мэйв вошла в ее жизнь примерно в то же время.
      – Да. Кстати, это идея. Может, пригласим Мэйв и Марка? Я уверен, Марк поладит с Джилл и Дэном, но Мэйв я не знаю. Думаешь, это хорошая мысль? Или… – он колеблется, – тебе неприятно видеть Мэйв и Марка вместе?
      – По-моему, идея замечательная! На днях Мэйв была у нас в гостях, и заглянул Дэн. По-моему, они друг другу понравились. – Сэм знает, что это не совсем так – Мэйв, похоже, невзлюбила Дэна. Но если они соберутся вшестером, все пройдет замечательно.
      К тому же если до сегодняшнего телефонного разговора с Джулией у нее и были какие-то сомнения на счет Мэйв и Марка, и ей казалось, что общаясь с ними, она предает Джулию, то теперь все ее колебания растворились без следа.
      Скрывая обиду за напускной веселостью, Сэм решает, что место Джулии в ее жизни теперь займет Мэйв.
      Слава богу, наконец-то воскресенье.
      В понедельник, вторник и в среду утром она рисовала картину дома Джилл и Дэна. В среду днем встречалась с Мэйв в клубе «Один час» в парке, и провела остаток дня, сидя на полу в гостиной Мэйв. Поппи и Джордж лежали и ползали рядом.
      Сэм думала, что ей будет странно очутиться в доме Джулии, зная, что Джулия здесь больше не живет. Но, оправившись от первоначального шока, она поняла, что Мэйв ощущает себя здесь намного уютнее, чем когда-либо ощущала Джулия. В каждой комнате лежали книги Мэйв, висели картины и стояли цветы. Она превратила скелет дома в полноценное уютное гнездышко.
      С тех пор как Мэйв сюда переехала, дом будто ожил, и впервые Сэм поняла, что имела в виду Джулия, говоря, что никогда не чувствовала себя здесь уютно, что ее подавляли размеры этого дома. Дом производил внушительное впечатление, но Мэйв создала в нем уют, устроив все под себя.
      Странное ощущение длилось всего пять минут. Пять минут Сэм бродила по комнатам и вспоминала старые добрые времена. Почему-то ей казалось, что это было тысячу лет назад.
      Она пригласила Мэйв и Марка на ужин в воскресенье вечером и сказала, что хоть Дэн и не понравился Мэйв, Джилл очень милая. К тому же ей хотелось, что бы Мэйв познакомилась с ними поближе, и тогда наверняка она передумает насчет Дэна.
      И еще она хотела, чтобы Мэйв увидела Криса. Тогда она сразу поймет, почему их брак катится к чертям. Ведь, если Мэйв станет ее новой лучшей подругой, она должна будет безоговорочно поддержать ее, когда Сэм все же решит уйти от Криса.
      Мэйв обрадовалась и сразу же позвонила Марку на работу. Он настаивал на том, чтобы поговорить с Сэм, которая чуть не закричала от восторга, услышав такой родной и знакомый голос. Когда она повесила трубку, то почувствовала, что Марк до сих пор относится к ней тепло и с любовью.
      Звонила Джилл, спросить, не нужно ли помочь, не хочет ли Сэм, чтобы она приготовила десерт или закуску, и даже предложила сделать хлебный пудинг. При этом она засмеялась, подтверждая то, что сказал Дэн: это единственный десерт, который она умеет делать, зато готовит его – пальчики оближешь.
      После звонка Джилл Сэм взгрустнулось. Если бы она не планировала увести у нее мужа, Джилл могла бы стать ее подругой. Сэм тепло относится к Джилл, но не позволяет себе к ней слишком привязаться. Она отзывчива, но не сентиментальна. Сэм должна держать дистанцию, иначе ей никогда не отбить у Джилл мужчину.
      Осталось пятнадцать минут до прихода гостей. На кухонном столе маринуется лосось, овощи порезаны ломтиками и кубиками, утка с оливками ждет своего часа в духовке.
      Крис осторожно загружает в морозилку бутылки вина и проверяет, хватит ли напитков. Тоник? Есть. Содовая? Есть. Апельсиновый сок? Есть. Лимонад? Есть. Он с нетерпением ждет вечера ведь он уже забыл, как любит общаться, и как часто они с Сэм приглашали гостей д. р. р.
      Сэм вплывает в кухню в облаке духов «Призрак» и Крис восхищенно улыбается. На ней темно-зеленый топ, расшитый бисером, прикрывающий тающие на глазах бедра, и юбка косого покроя до пола, которая сексуально покачивается с каждым движением.
      – Выглядишь замечательно.
      Он целует ее в щеку поворачивается, чтобы обнять ее, но она с улыбкой отодвигается, оказываясь вне зоны досягаемости, и делает вид, что проверяет маринованного лосося. Этот наряд предназначается не для Криса, разумеется, но все же ей важно, чтобы ему тоже понравилось. Теперь она ощущает себя еще сексуальнее, чем когда в первый раз сегодня взглянула на себя в зеркало.
      Раздается звонок в дверь, и Крис выходит в прихожую встретить гостей. Сэм идет следом, и ее сердце нетерпеливо бьется, а дыхание перехватывает от волнения.
      Заходит Джилл с недовольным лицом и сразу же начинает извиняться.
      – Мы не знали, что нам делать, – говорит она.
      В одной руке у нее хлебный пудинг, другой она показывает на сонную Лили в пижаме, которая изо всех сил борется со сном, обхватив ручонками папину шею.
      – Проклятая нянька позвонила, когда уже было пора выходить и заявила, что у нее болит голова и она не придет. Мы не знали, что делать, поэтому принесли переносную кроватку. Придется уложить ее здесь. Извините.
      – Ничего страшного, – Сэм жестом приглашает их войти. – Но она же проснется, когда вы будете уходить.
      – Наверняка, – Джилл корчит гримаску. – Но что я могу сделать? Когда нарушается распорядок дня, это всегда кошмар, но будем надеяться, что она уснет в машине по дороге домой, и мы сразу же уложим ее в постель. Мне очень жаль. Куда ее можно положить?
      Джилл, Дэн и Сэм тихонько, на цыпочках, поднимаются наверх и ставят дорожную кроватку у комнаты Джорджа.
      – Не будем укладывать ее в комнате Джорджа, – шепчет Джилл. – Не хочу его будить, а тут тепло и темно.
      Джилл остается наверху и укладывает Лили. Дэн следует за Сэм по темной лестнице, и на полпути вниз опускает ей руку на плечо. Они оба замирают, и к горлу Сэм подкатывает тошнота. Она знает: наступил тот самый момент. Момент, которого она ждала. Сейчас ее мечты осуществятся.
      Она поворачивается, будто во сне, и все происходит как в замедленной съемке. Дэн медленно наклоняет голову, и она стоит неподвижно, закрыв глаза и слегка склонив голову набок. Он нежно целует ее в краешек губ. Она все еще стоит, наклонив голову, и ждет продолжения, но открывает глаза, почувствовав, что он отодвигается.
      – Я только хотел поблагодарить тебя, – шепотом произносит он. – За картину. Она прекрасна.
      – О. Спасибо, – она тоже говорит шепотом и все еще ждет продолжения, более страстного поцелуя.
      – Я серьезно. У тебя настоящий талант.
      – Комплиментами от женщины можно добиться чего угодно, – на ее губах играет улыбка.
      – Наверняка ты всем мужчинам так говоришь, – нежно поддразнивает он.
      Ну вот. Он ее провоцирует. Она не в силах сопротивляться. Больше не в силах.
      – Нет, – шепотом произносит она, глядя ему прямо в глаза. – Только тебе.
      – У вас все в порядке? – позади слышится шепот Джилл.
      Она спускается вслед за ними, и даже шепот у нее веселый. Сэм испытывает ярость и смущение. Что, если она слышала? Что, если видела? Нет. Это невозможно. В присутствии неверного мужа она не была бы такой беззаботной.
      – Все отлично, дорогая, – говорит Дэн. – Я только говорил Сэм, что она очень талантлива.
      Джилл подносит руку ко рту.
      – Не могу поверить, что я ничего не сказала! Сэм! Я в восторге, в восторге, в восторге! Ты прелесть! Это лучший подарок на день рождения в моей жизни, и я не могу поверить, что это нарисовала ты! Спасибо! – она обнимает Сэм, которая неохотно похлопывает ее по спине и ждет, когда же она ее отпустит.
      – Вот видишь, ей понравилось, – с улыбкой произносит Дэн.
      Сэм улыбается ему через плечо Джилл, но тут звонит дверной звонок, и им приходится спуститься.
      – Боже, как я рада тебя видеть, – Сэм с улыбкой смотрит на Марка и нежно поглаживает его по спине. – Нам тебя не хватало.
      Марк пожимает плечами, а в глазах у него горит озорной огонек.
      – И что? Вы не звонили… не писали… что мне было думать?
      – Меня мучают угрызения совести, – говорит она и внезапно понимает, что это правда.
      – Не надо, – тихо произносит Марк. – Так всегда бывает, когда отношения заканчиваются. Понимаю, нельзя вставать на чью-то сторону, но это очень тяжело. К тому же ты всегда была лучшей подругой Джулии. Тебе бы пришлось принять ее сторону, даже если… – он игриво толкает ее в бок —…тебе больше хотелось дружить со мной.
      – Заходите, – приглашает Сэм, взяв его под руку. – Я познакомлю вас с нашими друзьями, – и вслед за Мэйв и Крисом они заходят в гостиную.
      Женщины болтают без умолку. Джилл рассказывает кошмарную историю о своей няне, и за этим следуют другие детские ужастики. Мужчины слушают и смеются, прерывая женскую болтовню лишь хрустом чипсов и орешков и время от времени наполняя бокалы.
      Потом настает очередь мужчин, и они сразу же находят общий язык. Сначала обсуждают последний футбольный матч, потом переходят на жен, одержимых детьми, и, наконец, проявляют себя нежными отцами, с любовью говоря о детях и обмениваясь впечатлениями.
      Мэйв и Джилл моментально сдружились. Сэм изо всех сил пытается расслабиться и влиться в разговор, но слишком волнуется, потому что Дэн сидит прямо напротив. Она не пытается намеренно поймать его взгляд, но притворяется, что смотрит на Криса, и заодно украдкой поглядывает на Дэна в надежде тайком обменяться улыбками.
      Уголок рта, куда он ее поцеловал, все еще горит. Сэм пытается сфокусировать внимание на Джилл и Мэйв, делает вид, что сосредоточена, слушая, как они обсуждают детский фитнес-клуб. Но все ее мысли возвращаются к тому поцелую. Интересно, что бы произошло, если бы Джилл не вмешалась? Как далеко они могли бы зайти на этой темной лестнице, где их чуть не поймали?
      – Дорогая? Может, сядем за стол? – Крис в восторге от своей роли благодушного хозяина.
      Он проводит гостей к столу и рассаживает их по местам.
      Если Дэн любит меня, он улыбнется мне, прежде чем сесть.
      – Марк, почему бы тебе не сесть рядом с Джилл, а Дэн пусть будет рядом с Сэм.
      Дэн смотрит на Сэм и улыбается.
      Спасибо, господи. Обещаю, я скоро пойду в церковь.
      Вечер удался. Мэйв все еще сомневается насчет Дэна. Она видит, что Сэм не сводит с него глаз и, кроме него, не замечает ничего вокруг.
      Мэйв даже специально роняет салфетку. Она убеждена, что под столом Дэн поглаживает колено Сэм, но быстрая вылазка под стол не подтверждает ее предположений.
      Она удивлена. И еще более удивлена, познакомившись с Крисом. Очевидно, что Сэм заигрывает с Дэном и желает чего-то большего, поэтому Мэйв предполагала, что ее муж явно в чем-то глубоко ущербен. Высокомерен. Неприятен.
      Но она никак не ожидала увидеть Криса, типичного «парня с соседского двора». Она видит, как он смотрит на Сэм: с любовью, с надеждой и смятением.
      Мэйв понимает, что он все еще любит свою жену, но его явно обижает, что она не обращает на него внимания. Хотя Крис вряд ли догадывается о том, что Сэм влюблена в Дэна. Мэйв прощупывает почву, пытаясь понять, что он знает, подозревает ли он. Ждет, пока Джилл не заговорит с Марком и поворачивается к Крису (Сэм тем временем с обожанием смотрит Дэну в рот).
      – Как давно вы знакомы с Джилл и Дэном?
      – Джилл я знаю уже очень давно – она моя клиентка. Но семьями мы стали дружить лишь недавно.
      – Хм-м. Джилл очень милая.
      – Да. Я рад, что вы подружились.
      – А Дэн? Расскажи о нем.
      – Приятный парень, – отвечает он с совершенно невинным выражением лица. – Они чудесная пара.
      Мэйв больше ничего не надо знать.
      – Кто хочет десерт? Фирменный хлебный пудинг Джилл! – с благодарностью объявляет Крис, когда с лососем покончено и разговоры прекратились.
      Гости согласно бормочут. Мэйв помогает Сэм собрать тарелки и следует за ней на кухню.
      – Вы не против, если мы быстренько сбегаем на верх, посмотрим, как там Лили? – Джилл заглядывает на кухню.
      – Нет, конечно, – отвечает Сэм с натянутой улыбкой.
      Джилл и Дэн исчезают наверху.
      Марк и Крис убирают оставшиеся тарелки и присоединяются к девочкам на кухне.
      – Рад видеть тебя, приятель, – говорит Крис. – Я по тебе скучал. У меня есть старый портвейн, хранил для особого случая 1987 года. По-моему, сегодня как раз такой случай. Как думаешь?
      – Согласен, – отвечает Марк. – Он в винном погребе?
      Оба смеются над старой шуткой, которая понятна только им. Крис всегда называл грязный сырой подвал с расшатавшейся подставкой для бутылок из «ИКЕА» своим «винным погребом». А настоящий винный погреб Марка, в котором хранятся сотни бутылок редких дорогих вин, они в шутку называют «паршивой кладовкой».
      – Так ты идешь?
      Крис открывает дверь и спускается по лестнице.
      – Буду через минутку.
      Марк относит тарелки к раковине, наклоняется и целует Мэйв в шею.
      Сэм видит, как нежен поцелуй, и улыбается. Она никогда не видела, чтобы Марк и Джулия были так нежны друг с другом. Между ними никогда не было проявлений любви. Глядя, как счастливы эти двое, как они любят друг друга, Сэм испытывает воодушевление. Ей хочется жить.
      Так будет и у них с Дэном. Вот что готовит ей будущее.
      – Ты – чудовище, – все трое вздрагивают от неожиданности, когда посреди кухни раздается тихий голос.
      И смеются, увидев детский приемник, который стоит на полочке. Сэм протягивает руку, чтобы выключить рацию. Подслушивать неприлично.
      Но она застывает на полпути, услышав продолжение. Джилл говорит:
      – Бедняжка Сэм влюбилась в тебя по уши, а ты поощряешь ее, негодник.
      Сэм, Мэйв и Марк в ужасе замирают.
      – Знаю, – в разговор вступает Дэн.
      В его голосе смешиваются насмешка и жалость.
      – Эта несчастная корова испытывает множественные оргазмы, стоит ей лишь взглянуть на меня.
      – Не будь таким злобным. По-моему, это очень мило.
      – Это мило, потому что она такая страшная. Если бы она была высокой красоткой моделью, ты бы запела по-другому.
      Они оба тихонько хихикают, а Сэм начинает тошнить. Ей хочется отключить приемник, сделать вид, что ничего не происходит, но она не может пошевелиться.
      – Это точно. Но будь лапочкой. И хватит ее провоцировать. Знаю, это твоя любимая игра, но эти щенячьи взгляды меня уже бесят.
      – Жалкое зрелище, правда? Ты просто ревнуешь, – нежно произносит Дэн. – Иди ко мне.
      Звук их поцелуя выводит Сэм из оцепенения, и она выключает монитор. Обернувшись, она видит Мэйв и Марка, на лицах, которых застыл шок.
      – Извините, – шепчет она и выбегает из комнаты. – По-моему, меня сейчас вырвет.

      Единственное утешение – что Крис ничего не слышал.
      По крайней мере, так Сэм внушала самой себе. Неоднократно.
      Неудивительно, что остаток вечера обернулся катастрофой. Джилл и Дэн спустились вниз и обнаружили, что все, кроме Криса, вдруг побледнели и дрожат. Сэм не могла даже взглянуть в их сторону и через пару минут ушла спать, соврав, что у нее внезапно разыгралась мигрень. Она лежала в постели, свернувшись в позе эмбриона, и стыд и унижение заполоняли ее существо до тех пор, пока она смогла лишь стонать.
      Джилл очень быстро сообразила, что произошло. Она зашла на кухню, спросить Мэйв, в порядке ли Сэм, и заметила приемник на полочке у окна. Он все еще был выключен. Заметно побледнев, она повернулась к Мэйв и проговорила слабым голосом:
      «Приемник?».
      Она хотела было сказать что-то еще, но ледяной взгляд Мэйв заставил ее замолкнуть.
      – Да, – ответила Мэйв. – Приемник, – она смерила ее взглядом, и Джилл тихо обернулась и что-то прошептала Дэну на ухо.
      Через несколько минут они попрощались с Мэйв и Марком, не в силах смотреть им в глаза, забрали очень уставшую и недовольную Лили, и уехали.
      Лишь Крис не имел ни малейшего понятия о том, что произошло.
      – Что с ними? – спросил он сразу же после ухода Джилл и Дэна. – Я что-то не так сделал? Или ты, Марк? Ты что, их обидел? Испугал? – он принялся было добродушно подшучивать над Марком, как раньше, но Марк никак не отреагировал на его шутки, лишь пожал плечами и покачал головой.
      И вскоре они с Мэйв ушли.
      Крис вымыл посуду в полной тишине и, приготовив чашку чая и три таблетки нурофена, поднялся наверх. На минутку остановился у двери спальни, прислушавшись к стонам Сэм, потом тихонько зашел и сел на кровать рядом с ней.
      – Как ты себя чувствуешь? – спросил он, поглаживая ее по спине. – Неужели так плохо?
      – Ужасно, – простонала она.
      И разрыдалась.
      Крис нежно поглаживал ее по спине, двигая рукой по кругу медленными ритмичными движениями, пока рыдания не перешли в нервные всхлипывания. Ей было так стыдно, что она не могла заставить себя взглянуть на него.
      Что же до Криса, то он почувствовал, что что-то произошло. Может, он толстокожий, но не тупой.
      Хотя все думали, что он ни о чем не догадывается, он заметил, как расцветает Сэм, когда Дэн рядом, и понял, что дело в тайной и глупой влюбленности. Но он верил в свой брак, верил в Сэм и знал, что это пройдет.
      И он также знал, что случилось неладное. Он мог бы догадаться, но не хотел размышлять на эту тему и гадать, что могло произойти. Достаточно было видеть, что сегодня вечером ее влюбленности пришел конец. Это чувство, каким бы оно ни было, исчезло. Резко и навсегда.
      Все было кончено.
      И все остальное было уже неважно.
      В ту ночь Сэм плохо спала. Эта ночь отличалась от других. Вместо того чтобы лежать в кровати и предаваться фантазиям о Дэне, она снова и снова прокручивала у себя в мозгу его снисходительный тон. Пыталась выкинуть его из головы, заставляла себя сосредоточиться на чем-то другом, но его голос опять проскальзывал в ее мысли.
      «Эта несчастная корова испытывает множественные оргазмы, стоит ей лишь взглянуть на меня».
      О боже. О боже. Сэм съеживается от унижения, от того, как ошибалась, какой была дурой, если не замечала, что Дэн всего лишь играет с ней.
      Но, самое худшее, он видел ее такой, какая она есть на самом деле. Она-то думала, что выглядит сексуально, соблазнительно, чудесно, а он считал ее посмешищем.
      Несчастная корова.
      Он увидел в ней именно то, чего она боялась и скрывала от других: толстую домохозяйку из пригорода. Идиотка. Она знала, что он о ней думает: она была объектом издевок, ничтожеством, посмешищем.
      Жалкое зрелище.
      Это самый ужасный вечер в моей жизни, думает Сэм. Я никогда не смогу пережить этого. И никогда больше не смогу взглянуть Мэйв и Марку в глаза. Я этого никогда не забуду.
      В 4.34 Крис начинает тихонько похрапывать. Сэм садится на кровати и наблюдает за ним, смотрит, как подрагивает его тело, как его спина слегка вздымается вверх-вниз, и ждет. Ждет, когда почувствует ненависть.
      Все эти месяцы она лежала ночью без сна и ждала, когда он захрапит. Ждала, чтобы оправдать свое раздражение и злобу. Лежала в постели и шипела, чтобы он заткнулся, и ненавидела его за то, что он оказался не тем человеком, за которого она должна была выйти замуж.
      И сегодня ночью она ждет, когда эти эмоции хлынут через край с избытком желчи, но, к своему изумлению, не чувствует ничего. Это всего лишь Крис, думает она, и глаза ее наполняются слезами. Посмотрите на его тело; эту спину я знаю так хорошо, что могла бы отыскать на ней каждую родинку с закрытыми глазами. Посмотрите на его волосы: эту густую, косматую шевелюру она бы узнала в море других голов. Внезапно он кажется ей таким родным, таким уютным, и эмоции переполняют ее, а к горлу подкатывает комок.
      О боже, думает Сэм, пораженно качая головой. О чем же я думала? Что я наделала?
      – Крис, – шепчет она, протягивая руку и дотрагиваясь до него.
      – Извини, – бормочет Крис и переворачивается на бок.
      Он так привык, что ранним утром она тыкает его и шипит, что это выходит у него автоматически.
      Сэм улыбается, а по щекам катятся слезы. Она пристраивается сзади, подтягивая колени и крепко прижимая их к его ногам, и обнимает его за спину.
      – М-м-м, – бормочет Крис, на секунду просыпаясь.
      – Я люблю тебя, – шепотом произносит она и улыбается.
      Ужасы вчерашнего вечера постепенно отступают. Она крепче обнимает его, прижимается и понимает, что за ним она – как за стеной. Он всегда будет заботиться о ней, всегда придет на помощь.
      Он – мой муж, думает она, зарываясь носом в его волосы и вдыхая его запах. Сэм благодарит бога, что он ничего не знает и ничего не слышал.
      Отец моего ребенка.
      Мой любимый мужчина.
      Мэйв появилась тремя днями позже, выждав, по ее мнению, подобающий срок. Сэм не отвечала на звонки, но Мэйв хочется увидеть ее перед Рождеством.
      – Я хотела сначала позвонить, – объясняет она, расстегивая комбинезон Поппи, – но подумала, что придумаешь предлог и скажешь, что занята, а я переживала из-за… из-за… ты знаешь. О том, как ты… – у Мэйв смущенный вид, но Сэм смеется и распахивает дверь.
      – Я в порядке, – говорит она. – Кофе хочешь?
      Мэйв идет за ней по коридору. Ее беспокоит, что Сэм пытается храбриться. В конце концов, Мэйв сама была там тем вечером. И все слышала. Можно только догадываться, какое унижение сейчас испытывает Сэм.
      Сэм хлопочет с кофейником, а Мэйв усаживает Поппи на стульчик и поворачивается к Сэм, убедившись, что Поппи надежно пристегнута и сидит тихо.
      – Сэм? Ты в порядке? Правда! Я ведь все слышала тогда. Это было ужасно, и я бы умерла, если такое произошло со мной. Я все понимаю, просто переживаю за тебя.
      Сэм с горькой усмешкой садится за стол, поставив перед собой две чашки кофе.
      – Мне не хочется даже вспоминать об этом, – говорит она. – Стоит только подумать, и меня сразу тошнит.
      – Должна сказать, этот Дэн – полное дерьмо. И я с самого начала так подумала. Тогда, когда мы только познакомились, я сразу подумала: какой ублюдок. Было видно, что он издевается над тобой…
      – Прекрати! – Сэм вытягивает руку.
      Еще не хватало слушать о том, как Дэн издевался над несчастной коровой Сэм.
      – Я не хотела тебя обидеть, – честно признается Мэйв. – Ведь ты ему нравилась. Это же очевидно?
      – Ничего подобного, – вздыхает Сэм и сжимает руку Мэйв. – Я знаю, что я ему не нравилась, ничего страшного, можешь не врать, лишь бы мне стало лучше. Самое ужасное то, что я чувствую себя полной идиоткой. Последние несколько недель я была одержима этим парнем, думала, что вышла не за того человека, и что с Дэном наконец обрету вечное счастье. Но все это оказалось лишь дурацкой детской влюбленностью, которая зашла слишком далеко, и… – она умоляюще смотрит на Мэйв. – И я же замужем. Я не должна влюбляться как девчонка. Какого черта я только думала.
      – Какого черта мне знать?
      Мэйв пожимает плечами, и они смеются.
      – В ту ночь я долго размышляла об этом, – устало произносит Сэм. – Знаешь, когда я вышла за Криса, то была уверена, что никогда больше даже не взгляну на другого мужчину. Так и вышло. Шесть лет меня никто больше не интересовал. Но, наверное, я чувствовала себя такой толстой, непривлекательной и скучной, что, когда Дэн проявил ко мне интерес, я раздула это до невероятных пропорций. А ведь кто угодно мог бы обратить на меня внимание, и это ударило мне прямо в голову.
      – К тому же, – мягко добавляет Мэйв, – если ты замужем или живешь с мужчиной, это вовсе не значит, что тебе нельзя влюбляться.
      – Правда? Хочешь сказать, ты тоже влюблялась в других мужчин? А как же Марк?
      – Серьезно я не влюблялась, но иногда можно пофантазировать. Но все дело в выборе, не так ли? Ты взвешиваешь все варианты: что у тебя есть, и что ты можешь потерять. Я бы никогда не подумала, что предпочту любимого мужчину и ребенка безумному сексу и шикарным мужикам, но теперь у меня есть Марк и Поппи, и я ни за что не стала бы ими рисковать.
      Сэм задумчиво кивает.
      – Ты права. Я только той ночью это поняла. Дэн научил меня ценить то, что у меня есть. Ты абсолютно права. Надо было только мечтать о нем, но не превращать фантазию в реальность.
      – Ты не виновата. Он тебя провоцировал. Ты была недовольна собой, и он как хищник кинулся на добычу.
      – Так оно и было.
      – Да. Этот ублюдок посмеялся над тобой.
      Сэм вздыхает.
      – Какой же я была дурой.
      – А как же Крис? Может, сейчас и не самое подходящее время признаваться в этом, но мне показалось, что он прелесть.
      – Он и в самом деле прелесть, – улыбается Сэм. – Жаль, что до меня это дошло лишь в полпятого в понедельник утром. О боже, – она корчит гримаску. – Ведь Джулия была права.
      – О чем ты?
      – Недавно Джулия сказала, что у меня послеродовая депрессия. Не думаю, что все так серьезно, поклянусь богом, в последние несколько месяцев я жила как в тумане. Ненавидела свою жизнь, свой брак, ненавидела Криса. Я любила только Джорджа, он был единственной радостью, единственным, что мне не хотелось менять. Я была уверена, что мой брак разрушен, и все наладится, когда я уйду от Криса.
      – А теперь все изменилось?
      – Я как будто завернула за угол. Это нечеловеческое унижение… – Она поеживается при одной мысли. – Оно заставило меня засомневаться. Думаю, все было именно так, как ты сейчас описала, но в моем случае мне не пришлось взвешивать и решать, что я могу потерять. Я просто переоценила ситуацию и осознала, что должна быть благодарна и счастлива.
      – Тебе удалось избавиться от ненависти за одну ночь?
      Мэйв изумлена, но вместе с тем ей любопытно. У Сэм в глазах появился огонек, которого она раньше никогда не замечала.
      – Знаю. В это трудно поверить. Но все как будто рукой сняло. Мое негодование. Злобу, которую вызывал Крис. Дело даже не в Крисе, проблема была во мне, хотя я даже не уверена, что я виновата. Думаю, все дело в гормонах. И может, депрессия еще не прошла, может, мне просто полегчало на время. Но я так рада, что снова люблю его, просыпаюсь утром и чувствую себя довольной и жизнерадостной.
      – Я и не думала, что тебе было так плохо, – говорит Мэйв. – Почему ты мне не сказала?
      – Я никому не говорила. Потому что сама не понимала. Это длилось так давно, что превратилось в норму. Я и забыла, что можно жить по-другому.
      Мэйв улыбается.
      – Значит, получается, ты должна благодарить Дэна за то, что он спас твой брак и вернул тебе разум. На твоем месте я бы послала ему открытку. А может, цветы?
      – Иди ты в задницу, – со смехом отвечает Сэм.
      – Сама иди, – смеется Мэйв и закрывает Поппи уши руками. – Хватит ругаться, здесь дети!
      К Крису вернулась жена. Он вернул свою жизнь. Теперь он приходит домой, и Сэм, его любимая Сэм, встречает его с улыбкой. Она внимательна, нежна, она сияет от счастья, и на этот раз он уверен, что причина этому – не посторонний человек.
      Если, конечно, не считать Мэйв. Мэйв, которая заняла место Джулии, сама того не подозревая.
      Сэм намеревалась больше не звонить Джулии, – не позволяли гордость и самодовольство. Прошла неделя. Потом две. Вдруг Сэм поняла, что не говорила с Джулией уже почти два месяца, и пришла в отчаяние. Она скучала по Джулии. У нее была Мэйв, но Джулия знала ее, как никто другой, их объединяло общее прошлое. Это не одно и то же. Сэм пыталась позвонить, даже брала трубку и начинала набирать номер, но гордость каждый раз мешала ей довести дело до конца и помириться.
      Как-то вечером она сидела и смотрела старые фотографии – ее и Джулии, снимки разных лет. И, проглотив гордость, взяла трубку и позвонила.
      – Я вела себя отвратительно, – смиренно признала она. – Ты была права, а я ошибалась, и ты должна простить меня, потому что я скучаю по тебе и не хочу тебя потерять.
      – Я тоже по тебе скучаю, – ответила Джулия, и обе подруги улыбнулись сквозь слезы. – Ладно, – проговорила она, – я знаю, какая ты старая балда, но в конце концов к тебе всегда возвращается здравый смысл.
      Они долго разговаривали. Сэм рассказала Джулии о Крисе, о том, как увидела свет в конце тоннеля, и Джулия ни капельки не удивилась.
      – Хорошо, хорошо, – пробормотала Сэм. – Я знаю, что ты и в этом была права, но хватит обо мне, что у тебя новенького? Как твоя бурная безумная личная жизнь?
      – Вообще-то, – скромно произнесла Джулия, – не такая уж она бурная и безумная.
      Сэм затаила дыхание.
      – Ты что, кого-то встретила?
      – Это не кто-то, это Джек. Мы опять вместе.
      – О, – Сэм потеряла интерес. – И надолго, на этот раз?
      – Нет, нет. На этот раз все по-другому. Мы встречаемся исключительно друг с другом.
      – О господи, ты превратилась в настоящую американку. Исключительно – это он так выразился?
      – Да, – засмеялась Джулия. – Но это… здорово.
      – Рада, что ты довольна. Это самое главное.
      – Да. Как ни странно, мне это нравится, – мечтательно проговорила Джулия.
      – Ладно, – Сэм набрала воздуха в легкие. – Поскольку ты в таком замечательном настроении, позволь и я тебе кое в чем признаюсь.
      – В чем? – резко и нетерпеливо спросила Джулия.
      – Помнишь Мэйв?
      – Рыжую Мэйв? Пассию Марка? Мать его ребенка?
      – Да.
      – Что с ней?
      – Я вроде как с ней подружилась.
      – И?
      – И мне немножко неловко. Хотела, чтобы ты знала.
      – О, ради бога. Я уже думала, ты сейчас скажешь что-нибудь ужасное. И с какой стати тебе должно быть неловко? Я один раз ее видела, сто лет назад, и она показалась мне милой. Я прекрасно понимаю, почему вы подружились.
      Сэм вздыхает с облегчением.
      – Я просто не хотела, чтобы ты думала, будто она вторглась на твою территорию.
      – На мою территорию? А вы что, стали близкими подругами? Надеюсь, она не твоя Новая Лучшая Подруга?
      – Не говори глупости, – отмахивается Сэм, решив, что для одного дня новостей достаточно. – Мы просто время от времени встречаемся за чашечкой кофе. Вот и все.
      – Ну, тогда ничего страшного.
      Необязательно говорить Джулии всю правду. Ей вовсе не нужно знать, что Мэйв стала наперсницей Сэм, ее сердечной подругой, почти сестрой. Что Мэйв, сама того не подозревая, помогла вытащить Сэм из болота жалости к самой себе.
      Они вчетвером – Мэйв, Поппи, Сэм и Джордж – стали неразлучны. Вместе ходили в клуб «Один час», группу матери и ребенка, детский фитнес-клуб и игровые комнаты и знакомились с другими молодыми мамами.
      Ко дню рождения Мэйв Сэм тайком сфотографировала Поппи и написала по фотографии чудесный изящный рисунок. Она поместила его в рамочку, которую от руки разрисовала крошечными бабочками и бантиками.
      Мэйв показала рисунок всем своим знакомым, и на Сэм посыпались заказы. Сначала она рисовала для удовольствия, чтобы было чем заняться, пока Джордж спит, но Мэйв отчитала ее за то, что ей не хватает деловой жилки, усадила ее за стол и рассчитала цену.
      Пятьдесят пять фунтов!
      Сэм чуть не упала в обморок от такой дороговизны. Никто не согласится платить такие деньги, сказала она. Но она ошибалась. Желающих оказалось предостаточно.
      – Я же говорила, что тебе не придется возвращаться на работу, – сказала Мэйв, когда Сэм пожаловалась, что ее завалили фотографиями младенцев.
      Но Сэм нравилось рисовать, она зарабатывала деньги и могла работать за кухонным столом, в то время как Джордж ползал у нее под ногами.
      – С днем рождения, дорогая, – Крис целует Сэм в губы, а Мэйв и Марк поднимают бокалы.
      – С днем рождения! – эхом отзываются они, звеня бокалами с шампанским и наклоняясь через стол, чтобы чмокнуть Сэм в щеку.
      Они нарядились и пошли в ресторан. В настоящий ресторан. Не в пиццерию за углом, в шикарный «Бель ведер» в Холланд-парк. Ресторан для особых случаев. Ресторан праздничного настроения.
      И настроение у всех действительно праздничное. Сэм надела шифоновую юбку до колен, топик на тонких бретельках и чудесные крошечные бриллиантовые сережки – подарок Криса на день рождения. На Мэйв узкий, приталенный брючный костюм ярко-розового цвета, а рыжие волосы убраны в роскошный пучок.
      Сэм с улыбкой потягивает шампанское.
      – Тридцать четыре. С моего прошлого дня рождения прошел всего год. А такое ощущение, будто десять.
      – Неудивительно. Сколько всего случилось в этом году, – говорит Крис.
      – Джорджи! – хором произносят Сэм и Крис голосами, полными любви и нежности.
      – Не могу поверить, – Сэм качает головой. – Поразительно, как может измениться твоя жизнь всего за один год.
      – Только подумай, – говорит Крис. – В это же время в прошлом году ты была на восьмом месяце беременности. И была похожа на кита средних размеров.
      – Пошел в задницу, – она толкает его локтем.
      Теперь она может посмеяться над этим, потому что сбросила весь лишний вес, и, к ее радости (но к недовольству Криса), грудь у нее стала даже меньше, чем до беременности.
      – Ладно, ладно. На небольшого дельфина.
      – Уже лучше, – она улыбается.
      – На небольшого дельфина, который тянул «Гавискон», как шампанское.
      – Туше, – она поднимает бокал.
      – …и понятия не имел, родится ли у него мальчик или девочка.
      – Наша жизнь до Джорджа, – она качает головой. – Не могу поверить, как мы могли жить без него. Ну и годик выдался.
      – Я тебя понимаю.
      Мэйв улыбается, глядя на Марка. Он обнимает ее и целует в висок.
      – Жизнь до рождения ребенка. Теперь это что-то нереальное, как сон.
      – Но я бы в жизни не захотела ничего менять. Я не хочу жить по-другому.
      – И даже Криса бы не поменяла? – с усмешкой спрашивает Марк.
      – И Криса особенно.
      Сэм с улыбкой поворачивается к мужу и страстно целует его в губы. Крис улыбается.
      – Я люблю тебя, – шепчет она ему на ухо и отстраняется.
      – Я тоже тебя люблю, – шепотом отвечает он.
      – Черт.
      У Сэм звонит мобильник, и она начинает рыться в сумке. Посетители осуждающе смотрят на нее. Сэм хочет объяснить, что она должна подойти, потому что дома у нее маленький ребенок. Ей нужно всегда быть в зоне досягаемости, вдруг произойдет непредвиденное. Но она же не может объяснить это всему ресторану. И разумеется, Сэм никак не может отыскать телефон.
      – Проклятье.
      Перевернув сумку, она опрокидывает на пол ее содержимое. Наклоняется и открывает крышечку мобильника, не успев проверить, не из дома ли звонок.
      – Алло? – на секунду задержав дыхание, она умоляет, лишь бы это была не няня.
      Только бы ничего не случилось.
      – С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения, наша Сэм, с днем рождения тебя. Прости, что не позвонила раньше, – щебечет Джулия. – Все утро была на съемках. Как поживаешь? Я тебя отрываю? Ты небось сейчас в каком-нибудь жутко снобском ресторане, и тебя вот-вот разорвут на кусочки за то, что не догадалась выключить мобильник?
      – Нет, – смеется Сэм. – Вообще-то, да. Ш-ш-ш. Подожди минутку, я выйду на улицу.
      Она отодвигает стул, поспешно извиняется и выбегает за дверь.
      На улице прекрасный весенний вечер. Только апрель, а уже тепло, в парке распустились тюльпаны и нарциссы, и почти наступило лето.
      – Невероятно, да? – в трубку раздается смех Джулии. – Как много произошло за этот год.
      – Знаю. Мы только что об этом говорили.
      – Извини, что меня нет рядом, но у меня есть подарок. Хотела послать на прошлой неделе, но времени не было, так что обязательно пошлю сегодня. Но есть кое-что еще. Тоже вроде подарка. Хм-м, вообще-то, это не подарок, мне просто нужно кое о чем тебя попросить, – Джулия нервничает, что на нее не похоже.
      – Не могу обещать, что отвечу «да», но проси что пожелаешь.
      – Хорошо, – Джулия набирает воздуху для храбрости. – Ты станешь крестной мамой?
      – Что?
      – Ты станешь крестной мамой? – повторяет она голосом, звенящим от возбуждения.
      – Ты хочешь сказать… ты же не… то есть…?
      Сэм не хочет произносить этого вслух, наверняка она что-то неправильно поняла, ведь это просто невозможно.
      – Да! Я беременна! Это невероятно!
      – От Джека?
      – От кого же еще!
      – Но как?
      – Понятия не имею. Я-то думала, что отравилась, потому что меня постоянно тошнило, и, наконец, решила пойти к врачу. И когда он сказал, что, возможно, я беременна, я расхохоталась ему в лицо, сказав, что это нелепо и вообще невозможно.
      – Я ничего не понимаю.
      – Я тоже, и доктор тоже. Но очевидно, такое часто случается. Если очень хочешь зачать, испытываешь стресс, и зачатия не происходит. Врач говорит, что у него была куча пациенток, которые забеременели, как только перестали забивать этим голову.
      – И на какой ты неделе?
      – На шестой. Я не должна никому говорить до двенадцатой недели, но лучшей подруге-то можно.
      – О господи!
      Сэм визжит от восторга.
      – Лучшего подарка на день рождения у меня в жизни не было.
      – Значит, ты согласна? – спрашивает Джулия.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Стать крестной мамой?
      – Конечно, согласна! – кричит Сэм и плачет от радости. – Я буду лучшей крестной мамой в мире!