Католическая церковь появилась в Америке вместе с конкистадорами в конце XV в. С тех пор она является важным идеологическим и политическим фактором в этой части света. В одной из ранее вышедших наших работ (См.: Григулевич И. Р. "Мятежная" церковь в Латинской Америке. М., 1972) рассматривалась деятельность католической церкви в Латинской Америке в новейшее время. В данной монографии мы познакомим читателя с истоками этой деятельности, с ролью и местом католической церкви в колониальной Америке, в основном испанской и, где этого требует изложение материала, – португальской.
      Изучение деятельности церкви в колониальный период важно не только для понимания социально-политических процессов того времени, но и для последующей истории Латинской Америки. Оно позволяет понять затяжной характер борьбы за отделение церкви от государства, раздиравшей латиноамериканские страны на протяжении XIX и начала XX в., а также современную роль церкви в этих странах.
      Автор ставил перед собой задачу не столько осветить все стороны деятельности церкви в колониальный период (это невозможно сделать с достаточной полнотой в данной монографии), сколько раскрыть ее связи с колониальной системой, с гражданскими институтами, особенно выделяя те моменты, вокруг оценки которых ведутся на протяжении столетий ожесточенные споры и высказываются диаметрально противоположные мнения. Речь идет о таких вопросах, как отношение церкви к конкисте, закабалению индейцев и рабству негров, характер и значение королевского патроната, оценка деятельности инквизиции и иезуитского ордена, размеры экономического потенциала церкви в колониях.
      Американский историк Чарлз Гибсон отмечает, что церковная история – один из тех разделов колониальной истории Испанской Америки, которому особенно трудно дать правильную оценку (Gibson Ch. Spain in America. New York, 1966, p. 89). Гибсон объясняет эти трудности противоречивыми взглядами авторов на роль религии в обществе, недостаточной изученностью отдельных этапов церковной истории, различием в подходе к оценке значения богатств церкви. Все это, бесспорно, играет свою роль. Но главная причина разногласий и споров вокруг тех или иных действий церкви проистекает, на наш взгляд, из различной трактовки самой конкисты и колониального режима. Сторонники испанской колониальной системы уверяют, что сотрудничество церкви с ней было благодеянием для индейских народов, как и сама система, которая якобы вовсе не являлась колониальной. Аргентинский историк Рикардо Левене после второй мировой войны усиленно пропагандировал этот тезис (Levene R. Las Indias no eran colonies. Buenos Aires, 1951). Он и его сторонники даже потребовали, чтобы к истории Америки 1492-1810 гг. не применялись термины "колониальный" или "колониальная эпоха" (См.: Марков В., Коссок М. О попытках реакционной историографии реабилитировать испанский колониализм в Америке. – "Новая и новейшая история", 1960, № 4, с. 130-141). Испания являлась для своих заморских владений не злой мачехой, а любящей "матерью-родиной", заверял Левене. В его представлении это был "период испанского господства и цивилизации", которые осуществлялись в интересах местного населения. Ссылаясь на королевскую инструкцию 1573 г., запрещавшую дальнейшее проведение конкисты и провозглашавшую курс на "мирное" завоевание (пацификацию) индейских территорий и их заселение (колонизацию) выходцами из Испании, Левене утверждал, что конкисты якобы вообще не существовало, что она – клеветническая выдумка авторов "черной легенды", созданной врагами Испании.
      Такие взгляды на колониальный период встречаются и в исторической литературе США. Так, Ральф Л. Билс утверждает, что в Мексике имело место не завоевание ацтеков испанцами, а восстание порабощенных ацтеками племен, которому испанцы всего лишь дали "толчок" и обеспечили руководство (Lipschutz A. El problema racial en la conquista de America у el mestizaje. Santiago de Chile, 1967, p. 207).
      Американский иезуит Ричард Пэтти в свою очередь пишет, что испанцы никогда не относились к своим владениям, как к объекту, который следовало эксплуатировать в исключительных интересах "матери-родины", а считали их "продолжением метрополии" (Pattee R. Introduction a la Civilization Hispano-Americana. Boston, 1945 p. 81).
      Пэтти считает владычество колонизаторов в Америке сплошной идиллией. Как будто не было ни конкистадоров, огнем и мечом завоевавших колонии, ни бесчисленных восстаний индейцев и негров-рабов. Ничто не угрожало стабильности испанской власти в Америке, заявляет он вопреки общеизвестным фактам.
      Почему сторонники церкви пытаются с таким рвением и упорством вычеркнуть из исторического лексикона само слово "конкиста" или представить ее как своего рода "благодеяние" для коренных жителей Америки? Почему они отрицают колониальный характер испанского господства в Америке? Потому что признать существование конкисты и превращение завоеванных земель в колонии Испании – значит признать ответственность за это церкви, активнейшей участницы указанных процессов.
      Реабилитации испанского колониального режима служат и продолжающиеся ярые нападки реакционных историков на Бартоломе де Лас Касаса, разоблачавшего ужасы конкисты. К ним примыкает американский исследователь Льюис Хенке, подменяющий конкистадоров Лас Касасом и выдающий его неустанную борьбу против угнетения индейцев за стремление Испании к достижению некоей "справедливости" в ее заморских владениях (Hanke L. The Spanish Struggle for Justice in the Conquest of America. Philadelphia, 1949; idem. Aristotle and the American Indians. London, 1959). Между тем, очевидно, что за справедливость боролась не вся Испания, а лишь противники конкисты, которые выступали против официальной Испании, представленной королевской властью, конкистадорами и церковной иерархией. Следует ли удивляться, что сторонники конкисты считают Льюиса Хенке единомышленником Рикардо Левене? (Марков В., Коссок М. Указ. соч., с. 135).
      Р. Левене и его последователи заявляют, что колонии вовсе не были колониями, а равными метрополии владениями испанского короля, стремившегося при помощи католической церкви установить в них справедливый христианский порядок. При такой трактовке испанского колониализма будет нелепым обвинять церковь в сопричастности к тому, чего не было.
      Если же исходить не из досужих вымыслов сторонников испанского колониализма, а из достоверных фактов, которые говорят о наличии завоевания и установлении колониального режима со всеми сопутствовавшими такой системе атрибутами – угнетением индейского населения, рабством негров, инквизицией, систематическим использованием местных богатств в интересах метрополии, – то естественно возникает вопрос: каково было отношение католической церкви к системе колониального угнетения? На него мы постараемся ответить в данной монографии.
      Некоторые исследователи занимают по отношению к церкви так называемую объективную позицию. Они осуждают как ее апологетов, оправдывающих все без исключения деяния церкви, так и ее противников, осуждающих все содеянное ею. Точка зрения таких исследователей состоит в том, что церковь имела свои плюсы и минусы, своих героев и злодеев, она была не лучше и не хуже других общественных институтов своего времени. Следовательно, освещая деятельность церкви, необходимо учитывать не только отрицательные, но и положительные ее стороны, в частности ее просветительскую и благотворительную работу. Такой точки зрения придерживается, например, мексиканский историк Мартин Кирартэ (Quirarte M. El problema religioso en Mexico. Mexico, 1967, p. 11-15).
      Что можно возразить Мартину Кирартэ и ему подобным? В первую очередь такой объективистский подход смазывает классовую сущность церковного института, являвшегося одним из орудий колониального угнетения. Значит ли это, что церковь не помогала "сирым и страждущим", никого не учила грамоте, не имела своих сподвижников и все церковники были плутами и обманщиками? Мы далеки от столь примитивного взгляда на деятельность колониальной церкви. Определяющим же в ее деятельности считаем то, что она участвовала в эксплуатации и ограблении индейского населения, отстаивала колониальный порядок, поддерживала рабство негров, выступала против независимости колоний.
      Современное буржуазное государство тоже распространяет грамоту, содержит школы и университеты, дома для сирот и престарелых, выплачивает пособия по безработице, даже участвует в социальном страховании трудящихся, и, тем не менее, оно не перестает быть государством на службе капиталистов.
      Сегодня церковь тоже занимается благотворительной деятельностью, тоже содержит школы и приюты, однако лакмусовой бумажкой, определяющей ее социально-политическое лицо, все же является ее отношение к буржуазному государству, к капиталистической системе. Ставить так вопрос – значит рассматривать место церкви в обществе с подлинно научных, действительно объективных позиций.
      Что только не делают, к каким только ухищрениям не прибегают католические и буржуазные авторы, чтобы оправдать участие церковников в истреблении древнейших индейских культур на Американском континенте! Главный их аргумент заключается в том, что, дескать, ненаучно судить о действиях миссионеров с позиций этических норм нашего времени: миссионеры были детьми своего века со всеми присущими им достоинствами и недостатками. Смешно упрекать их в том, что они не собирали в музеях произведения искусства индейцев (в конце концов, они ведь не были археологами или антикварами). В их задачу входило не сохранение для потомства индейских раритетов, а обращение в христианство аборигенов. Такой точки зрения, в частности, придерживается французский ученый Робер Рикар, перу которого принадлежит монография о "духовной конкисте" Мексики (Ricard R. La "conquete spirituelle" du Mexique. Essai sur l'apostolat et les methodes missionnaires des Ordres Mendiants en Nouvelle-Espagne de 1523-24 a 1572. Paris, 1933, p. 49).
      В свою очередь иезуит Рубен Варгас Угарте оправдывает разрушение индейских храмов тем, что такова была судьба всех древних цивилизаций, в частности Греции, Рима, Египта и Ассирии. Применим этот пример к Перу – и будет ясно, насколько пустыми и бесполезными являются обвинения безответственных и тенденциозных авторов в адрес церкви (Vargas Ugarte R. Historia de la Iglesia en el Peru (1511-1568), v. I. Lima, 1953, p. 118), безапелляционно заявляет иезуитский историк. Что касается уничтожения "идолов", то оно, по его мнению, принесло пользу, так как лишило людей варварских обычаев, возможности практиковать ложные верования (Ibid., p. 118-119).
      Реакционные авторы оправдывают разрушение храмов и других памятников индейской культуры тем, что миссионеры были "детьми своего века", с чем нельзя не согласиться. Тем самым эти авторы лишают их ореола благодати, заземляют их деятельность, развенчивают, сами того не желая, претензии на "неизменные моральные" ценности, якобы присущие христианству, показывают всю несостоятельность ссылок на божественное Провидение, будто бы руководившее действиями их собратьев в период конкисты.
      Особенно ожесточенные споры ведутся среди историков различных направлений вокруг оценки деятельности Бартоломе де Лас Касаса (1474-1566), непримиримого противника конкистадоров, страстного обличителя их преступлений, борца за права индейцев.
      Среди клерикальных и реакционных историков до последнего времени преобладала тенденция открещивания от Лас Касаса как от графомана и мистификатора, повинного в создании пресловутой "черной легенды", порочащей якобы весь испанский народ, всю Испанию в целом. Противников "черной легенды" меньше всего интересует испанский народ. Под предлогом борьбы с "черной легендой" они пытаются оправдать действия испанских колонизаторов, выдать испанскую колониальную систему за идеальный социальный строй. Они утверждают, что разоблачения Лас Касасом зверств конкистадоров якобы не основаны на фактах, не подкреплены другими источниками, сильно преувеличены, искажены, подтасованы.
      С развитием исторической науки в Латинской Америке, с публикацией новых архивных документов и свидетельств участников конкисты, подтверждающих факты, приводимые Лас Касасом, опровергать его с порога стало невозможным даже для самых закоренелых сторонников колониализма и церкви. Разумеется, не все точно в том, что писал свыше 400 с лишним лет назад этот апостол индейцев, имеется в его трудах немало искажений и преувеличений, но разве можно найти хотя бы одного хрониста Индий, более скрупулезного, чем Лас Касас, разве все они без исключения не грешили преувеличениями, не смешивали часто действительность с вымыслом, не путались в географии, не совершали множество других, как принято теперь говорить, фактических ошибок? И разве делает конкистадоров более гуманными тот факт, что они истребили не несколько миллионов индейцев, как утверждает Лас Касас, а только миллион или даже 500 тысяч?
      Это прекрасно понимают его противники, которые в последние десятилетия, особенно после II Ватиканского собора 1962 – 1965 гг., осудившего колониализм, стали поднимать Лас Касаса на щит с не менее коварной целью – выдать его за типичного, подлинного представителя церкви. Новоявленные защитники Лас Касаса, ссылаясь на любые намеки или случайные высказывания в писаниях миссионеров – участников конкисты, пытаются теперь доказать, что будто бы вся церковь – от папы римского до последнего клирика в Новом Свете, даже те церковники, которые, как Мотолиния, с пеной у рта осуждали апостола индейцев, – были в действительности его единомышленниками, и не только церковники, но даже и сами колонизаторы, например палач индейцев Эрнан Кортес.
      Но утверждать, что Лас Касас был типичным представителем духовенства и колонизаторов его времени, столь же нелепо, как выдавать жертвы инквизиции Джордано Бруно и Кампанеллу за примерных служителей церкви XVI столетия.
      Голос Лас Касаса не могли заглушить ни звон мечей конкистадоров, ни злобные и клеветнические выпады его противников, ни различные манипуляции церковных историков. Он все еще продолжает звучать в защиту порабощенных народов и осуждать преступления завоевателей. К авторитету Лас Касаса – защитника индейцев и противника колонизаторов – прибегали такие борцы за свободу народов Латинской Америки, как Франсиско де Миранда, Симон Боливар, мечтавший назвать столицу свободной Латинской Америки "Лас Касас". О нем с уважением говорил Хосе Марти. Ему посвятили страстные произведения, проникнутые духом освободительной борьбы, поэт Пабло Неруда и писатель Мигель Анхель Астуриас.
      Немало стараний приложили церковные историки, чтобы обелить колониальную инквизицию, преуменьшить ее злодеяния. Некоторые из них представляют священное судилище как независимое от королевской власти учреждение, раздувая значение конфликтов между инквизиторами и колониальными властями. В действительности суть этих конфликтов сводилась к борьбе за первое место в подавлении любых проявлений сопротивления испанскому владычеству в Америке. Конфликты между инквизицией и светской властью были разрешены Карлом III в пользу последней: окончательное решение всех спорных вопросов, касавшихся юрисдикции инквизиции, оставалось за вице-королем, без согласия которого св. трибунал не мог публиковать свои эдикты и приговоры. Союз между инквизицией и светской властью проявлялся и в том, что светская власть выполняла приговоры св. трибунала. Должности вице-королей и инквизиторов тесно переплетались. Несколько инквизиторов (например, Мойя, Палафокс в Мексике) завершили свою деятельность в колониях на посту вице-короля (Lloyd Mecham I. Church and State in Latin America. Chapel Hill, 1966, p. 35).
      Инквизиция одним своим существованием душила любое проявление критической мысли по отношению к колониальному режиму и господствовавшей католической идеологии. Даже далеко не радикальный участник движения за независимость в Ла-Плате священник Грегорио Фунес признавал, что "в колониальный период, при господстве церкви, мысль была рабской и даже душа не принадлежала людям" (The Conflict between Church and State in Latin America. New York, 1964, p. 10).
      Иезуит Феликс Субильяга, один из авторов "Истории церкви в Испанской Америке", не отрицает того факта, что инквизиция использовала пытки, бросала в огонь свои жертвы. Однако он сразу же пытается оправдать ее: "…институты, подобные инквизиции, несовместимые по своей жестокости с взглядами последую-щих поколений, возникали почти спонтанно в политическом и религиозном климате XVI и последующего века," (Lopetegui L., Zubillaga F. Historia de la Iglesia en America Espanola. Desde el Descubrimiento hasta comienzos del siglo XIX: Mexico, America Central, Antillas. Madrid, 1965, p. 447). Разумеется, ничего "спонтанного" в появлении инквизиции в испанских колониях не было, ее установила королевская власть с согласия папского престола. Задним числом иезуит признает, что жестокие методы инквизиции, хотя иногда и приносили сиюминутную пользу, в целом противоречили мирному установлению церкви в колониях. И, тем не менее, церковь яростно сопротивлялась отмене инквизиции, которая действовала в испанских владениях на протяжении всего колониального периода.
      В роли защитника колониальной инквизиции выступает известный испанский "либеральный" историк Сальвадор Мадариага, обосновавшийся с 1928 г. в Англии и пишущий если не на английском языке, то, во всяком случае, для англоязычного читателя.
      С. Мадариага в своих работах "Возникновение Испано-американской империи", "Падение Испано-американской империи", "Симон Боливар" и других выступает как сторонник испанского колониального владычества, что приводит его к апологетической трактовке роли католической церкви, в частности инквизиции, в колониальном обществе. Правда, С. Мадариага, как и подобает "либералу", выступает якобы с объективистских позиций. Цель его – преуменьшить значение преступной деятельности инквизиции, свести ее до "соответствующих скромных", "незначительных", на его взгляд, размеров.
      Вот как рассуждает С. Мадариага: испанская церковь в XVI в., в период расцвета инквизиции, была "великим, благородным и творческим институтом" (Madariaga S. de. The Church and the Inquisition in the Spanish American Colonies. – In: The Conflict between Church and State in Latin America, p. 54), но потом она пришла в упадок я под влиянием духовных и экономических успехов в американских колониях отошла от свойственных ей ранее "евангелического сподвижничества и чистоты".
      Упадку церкви якобы препятствовала инквизиция, которая карала служителей господа, поддавшихся соблазну роскоши и сладострастия. Но инквизиция-то карала не разложившихся церковников, а противников церковной идеологии и испанских колониальных порядков.
      С. Мадариага утверждает далее, что число казненных инквизицией людей "преувеличено". Она бросила в костер не тысячи, утверждает он, а только какие-нибудь десятки людей, включая покончивших жизнь самоубийством и сошедших с ума в ее застенках. Откуда им взята эта цифра – неизвестно. Но суть не в этом, а в комментариях автора. Подумаешь, есть чему возмущаться! – негодует он. В Англии, население которой равнялось трети Испанской Америки, за тот же период погибло от религиозной нетерпимости во много раз больше людей. С. Мадариага не чувствует, насколько порочна его аргументация. Убийцу, на совести которого сто невинных жертв, нельзя оправдать только на том основании, что есть другой убийца, который отослал на тот свет тысячу человек, а последнего – на том основании, что есть сверхубийцы, на совести которых десятки тысяч жертв.
      Но логика не интересует С. Мадариагу. Он утверждает, что инквизиция в колониях была "менее жестока и подвержена предрассудкам" по сравнению с принятыми тогда моральными стандартами. Более того, если исходить из пресловутых стандартов эпохи, она была "доброй и прогрессивной". Ее пытки были ужасны, но они применялись и до нее, и она не "усовершенствовала" их. Да и пытки ли это, если сравнить их хотя бы с методами допроса, применяемыми в настоящее время полицией США. "Даже, – пишет С. Мадариага, – если добавить к казням, за которые была ответственна инквизиция, пытки, приводившие иногда к смерти, – совершенно очевидно, что "святое дело" в Индиях хотя и несло ответственность за многие страдания, но нельзя сказать, чтобы оно было одним из главных учреждений, специализировавшихся на истязаниях в истории, в особенности если иметь в виду, что жизнь в эти три столетия была дешевой и жестокость господствовала повсеместно" (Ibid., p. 59). И далее: "Инквизиция забрала в Индиях за три столетия меньше жизней, чем одна неделя карнавала среди богатых и беспутных жителей Потоси (Потоси – город в Боливии (в колониальное время – в Перу), славится своими серебряными рудниками и карнавалами). Инквизиция была одновременно человечна и бесчеловечна – как все в ее время… и в наше. Кроме того, она была популярна, слишком популярна. В ней было больше от сплетни, от зависти, от многих острых приговоров, без которых жизнь не жизнь, чем от глубокой обреченности трагедии, часто связываемой с ее именем" (Madariaga S. de. Op. cit., p. 59). Костры инквизиции? Население обожало любоваться ими, как любую казнь обожают люди во все времена и повсюду. Объявите сегодня о публичной казни в Лондоне, Париже или Нью-Йорке – и сбегутся, точно пчелы на мед, толпы народа, чтобы понаслаждаться ею! Аутодафе – великолепное зрелище из человеческой драмы и красок!
      Нет, инквизиторы в испанских колониях, утверждает дон Сальвадор, не были жестокими, скорее их можно упрекнуть в продажности, в коррупции. Они спекулировали деньгами из инквизиционной казны, содержали наложниц, обожали роскошь, иногда отравляли своих соперников, но, кто не грешен, пусть первым бросит камень.
      И дон Сальвадор делает вывод: "Инквизиция была частью странной и чудесной жизни в Индиях в один из редких периодов в истории, который смог создать эту ускользающую добродетель – стиль" (Ibid., p. 64).
      Что и говорить, дон Сальвадор де Мадариага, профессор Оксфордского университета, с блеском защищает честь и славу колониальной инквизиции. Но его цинизм и изощренная аргументация не убеждают, а скорее вызывают отвращение и чувство брезгливости. Факты опровергают С. Мадариагу, но он не признает фактов. Генри Чарлза Ли (Генри Чарлз Ли (1825-1909) – американский историк, автор книги "История инквизиции в средние века", т. I-II. Перев. С. Г. Лозинского. СПб., 1911-1912. См. также: Lea H. Ch. The Inquisition in the Spanish Dependencies. New York, 1908) он объявляет безнадежно тенденциозным, не утруждая себя никакими доказательствами. Уж лучше Хосе Торибио Медина (Хосе Торибио Медина (1852-1930) – чилийский историк, автор многочисленных трудов по истории инквизиции в Испанской Америке), советует он, тут же присовокупляя, – хотя он не особенно умен, но более добросовестен (Madariaga S. de. Op. cit., p. 56). Любой критик "святого дела" для дона Сальвадора – сектант или просто болван.
      Мадариага не единственный защитник колониальной инквизиции. К ее адвокатам принадлежит и американский историк св. трибунала Ричард Гринлаф, согласно которому инквизиция была необходима, ибо во многих районах испанской империи христианство и местные религии синкретизировались, в результате чего жители практиковали веру, которая по форме была католической, а на практике – языческой. Наличие инквизиции автор объясняет необходимостью уничтожить ересь и перевоспитать индейцев в духе подлинного христианства (The Roman Catholic church in Colonial Latin America. New York, 1971, p. 9).
      Итак, по Гринлафу получается, что во всем виноваты индейцы, которые после их обращения в католичество вновь впадали в язычество, чем навлекали на себя заслуженный гнев инквизиции. О том, что синкретизм явился прямым следствием насильственного обращения индейцев в католическую веру, Гринлафу даже невдомек.
      Американский историк Хюберт Херринг утверждает, что инквизиция будто бы отражала "глубокие убеждения XVI в." (Herring H. A History of Latin America from the Begining to the Present New York, 1963, p. 179) и что верующие считали необходимым уничтожить всякого, кто выступал против официальной церкви, угрожал ее авторитету и единству – будь то обращенные в христианство иудеи, протестанты, скептики или любые другие противники католицизма. Херринг умалчивает о том, что эти "глубокие убеждения" были навязаны инквизицией испанскому обществу путем жесточайшего террора, что только благодаря террору были сокрушены весьма влиятельные испанские эразмисты – сторонники Реформы.
      Херринг стремится заверить читателя: инквизиция была использована "сознательными" епископами и вице-королями для борьбы с разложением духовенства и "многие приговоры инквизиции на протяжении ее существования касались священников, бесчестивших свою должность" (Ibidem).
      А сами господа инквизиторы кем были? – позволительно спросить X. Херринга. Разве они не были повинны в еще большей степени в тех же преступлениях, за которые они судили своих рясоносных коллег?
      X. Херринг, конечно, не такой уж простак, чтобы не понимать всю необоснованность своих апологетических упражнений. Поэтому рассуждения о колониальной инквизиции он заканчивает признанием: инквизиция все-таки была злом, хотя и с современной точки зрения; другие церковные культы были повинны в не меньшей мере, чем католический, в жестокостях и несправедливостях по отношению к своим противникам и поэтому не могут претендовать на моральное превосходство над католицизмом. Таким образом, раз все творили беззакония, то все невиновны, – таков "главный довод" X. Херринга.
      Американский католический историк Поль Мюррэй в свою очередь призывает к "более сбалансированному, объективному" взгляду на деятельность инквизиции.
      "Объективность" в его понимании означает фактическую реабилитацию преступлений инквизиции. Мюррэй уверяет, что "отвращение" людей XX в. к инквизиции вызвано их неосведомленностью о ее подлинном характере. Мюррэй правде вопреки утверждает, что отсутствие объективных исследований по истории испанской инквизиции и ее колониального "аппендикса" не позволяет вынести "справедливое суждение" об их деятельности (Murray P. The Catholic Church in Mexico, v. I (1519-1910). Mexico, 1965, p. 68-73). И все же Мюррэй не может отрицать существования пыток, аутодафе и костров инквизиции. Хотя и отсутствуют "серьезные монографии" на этот счет, но эти "святые дела" все же творила инквизиция. Но разве мы, американцы, лучше средневековых инквизиторов? – вопрошает Мюррэй. Разве не США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, а как в США относятся к неграм? Поэтому не будем слишком строги к инквизиторам, если не хотим, чтобы последующие поколения относились к нам с такой же строгой меркой (Ibid., p. 74).
      Так неуклюже выгораживает инквизиторов – старых и новых – католический историк Поль Мюррэй.
      Оценка деятельности иезуитского ордена в колониальной Америке, его место, влияние и значение в системе колониального порабощения местного индейского населения вызывали в прошлом и продолжают вызывать в настоящее время горячие споры между сторонниками и противниками "Общества Иисуса". Его апологеты, в основном историки-иезуиты, пытаются доказать, что орден Лойолы был примером всех христианских добродетелей, даже покровительствовал индейцам, сеял "разумное, доброе, вечное" в колониях, сочувствовал передовой культуре и науке, боролся за независимость колоний, осуждал колониализм, за что его члены якобы были в конечном счете изгнаны из колоний. Они потерпели за правду.
      Совершенно на противоположных позициях стоят противники иезуитского ордена – либеральные историки прошлого и современные прогрессивные историки, рассматривающие этот орден как один из оплотов испанского и португальского колониального режима и категорически отрицающие какой-либо вклад иезуитов в дело борьбы за независимость колоний.
      Некоторые современные буржуазные историки, апеллируя к архивным источникам и учитывая все аргументы "за" и "против" "Общества Иисуса", пытаются дать ему объективную оценку. Эта оценка чаще всего служит тем же апологетическим целям и представляет иезуитов в розовом свете – как сподвижников и поборников прав индейского населения. Примером такого объективистского, псевдонаучного подхода к оценке деятельности иезуитского ордена в американских колониях является сборник "Изгнание иезуитов из Латинской Америки" (The Expulsion of the Jesuits from Latin America. New York, 1965), в котором собраны выдержки из работ как апологетов, так и противников иезуитского ордена. Составители сборника предоставляют читателю право самому выработать точку зрения на основании представленных в его распоряжение разрозненных материалов, в основном апологетического характера.
      Больше всего путаницы в литературе вызывает оценка иезуитского "государства" в Парагвае. На эту тему писали и пишут историки самых различных направлений со времен энциклопедистов по настоящее время.
      Защитники иезуитского ордена изображают их парагвайские владения как некую Аркадию, осуществленную Утопию, идеальную христианскую республику, где индейцы обрели подлинное счастье под руководством их бескорыстных духовных наставников. В историографии этого вопроса имеется направление, выдающее иезуитское "государство" в Парагвае за своего рода разновидность "коммунистического" общества или общества "теократического коммунизма".
      Среди популяризаторов социалистических доктрин XIX и начала XX в. можно было встретить и таких, которые из тактических соображений рассматривали иезуитское "государство" в Парагвае как попытку осуществить коммунистические идеалы. Такая трактовка была нацелена на противников коммунизма, в частности из клерикального лагеря, отрицавших самую возможность установления коммунистического общества. Им возражали: "Вы отрицаете, что коммунизм осуществим? Но ведь ваши иезуиты уже практиковали его, и к тому же успешно, в Парагвае!" При этом ссылались на работу иезуита Хосе Марии Парамоса "Республика Платона и Гуарани", в которой утверждалось, что иезуитское "государство" воплотило идеалы платоновской идеальной республики.
      В свою очередь сторонники христианского социализма, утверждая, что католическая церковь поддерживала страждущих, приводили в качестве примера то же иезуитское "государство".
      На других позициях стоял Элисе Реклю. В блестяще написанном в 60-х годах прошлого века памфлете "Опыты превращения новых людей в старых (Парагвай)" Реклю заявлял, что "иезуитский идеал заключался в неразрывной связи абсолютной духовной монархии с мудро организованной феодальной аристократией, которая давала бы им силу вместе эксплуатировать невежественное большинство, вытягивая из него все, что возможно вытянуть," (Реклю Э. Опыты превращения новых людей в старых (Парагвай). – "Дело", 1869, № 9, с. 146).