Вечный муж

      — По надобности… — пробормотал улан.
      — Ах, Митенька! — всплеснула опять она руками.
      «Ну достанется же мужу!» — подумал Вельчанинов.
      — Как его зовут? я пойду и отыщу его, — предложил он.
      — Пал Палыч, — отозвался улан.
      — Вашего супруга зовут Павлом Павловичем? — с любопытством спросил Вельчанинов, и вдруг знакомая ему лысая голова просунулась между ним и дамой. В одно мгновение представился ему сад у Захлебининых, невинные игры и докучливая лысая голова, беспрерывно просовывавшаяся между ним и Надеждой Федосеевной.
      — Вот вы, наконец! — истерически вскричала супруга.
      Это был сам Павел Павлович; в удивлении и страхе глядел он на Вельчанинова, оторопев перед ним, как перед привидением. Столбняк его был таков, что некоторое время он, по-видимому, не понимал ничего из того, что толковала ему раздражительной и быстрой скороговоркой оскорбленная супруга. Наконец, он вздрогнул и сообразил разом весь свой ужас: и свою вину, и о Митеньке, и об том, что этот «мсье» — дама почему-то так назвала Вельчанинова — «был для нас ангелом-хранителем и спасителем, а вы — вы вечно уйдете, когда вам надо тут быть…» Вельчанинов вдруг захохотал.
      — Да ведь мы с ним друзья, друзья с детства! — восклицал он удивленной даме, фамильярно и покровительственно обхватив правой рукой плечи улыбавшегося бледной улыбкой Павла Павловича. — Не говорил он вам об Вельчанинове?
      — Нет, никогда не говорил, — оторопела несколько супруга.
      — Так представьте же меня, вероломный друг, вашей супруге!
      — Это, Липочка, действительно господин Вельчанинов-с, вот-с… — начал было и постыдно оборвался Павел Павлович. Супруга вспыхнула и злобно сверкнула на него глазами, очевидно за «Липочку».
      — И представьте, и не уведомил, что женился, и на свадьбу не позвал, но вы, Олимпиада…
      — Семеновна, — подсказал Павел Павлович.
      — Семеновна! — отозвался вдруг заснувший было улан.
      — Вы уж простите его, Олимпиада Семеновна, для меня, ради встречи друзей… Он — добрый муж!
      И Вельчанинов дружески хлопнул Павла Павловича по плечу.
      — Я, душенька, я только на минутку… отстал… — начал было оправдываться Павел Павлович.
      — И бросили жену на позор! — тотчас же подхватила Липочка. — Когда надо, вас нет, где не надо — вы тут…
      — Где не надо — тут, где не надо… где не надо… — поддакивал улан.
      Липочка почти задыхалась от волнения; она и сама знала, что это нехорошо при Вельчанинове, и краснела, но не могла совладать.
      — Где не надо, вы слишком уж осторожны, слишком осторожны! — вырвалось у ней.
      — Под кроватью… любовников ищет… под кроватью — где не надо… где не надо… — ужасно разгорячился вдруг и Митенька.
      Но с Митенькой уже нечего было делать. Все кончилось, впрочем, приятно; последовало полное знакомство. Павла Павловича услали за кофеем и за бульоном. Олимпиада Семеновна объяснила Вельчанинову, что они едут теперь из О., где служит ее муж, на два месяца в их деревню, что это недалеко, от этой станции всего сорок верст, что у них там прекрасный дом и сад, что к ним приедут гости, что у них есть и соседи, и если б Алексей Иванович был так добр и захотел их посетить «в их уединении», то она бы встретила его «как ангела-хранителя», потому что она не может вспомнить без ужасу, что бы было, если б… и так далее, и так далее, — одним словом, «как ангела-хранителя…»
      — И спасителя, и спасителя, — с жаром настаивал улан.
      Вельчанинов вежливо поблагодарил и ответил, что он всегда готов, что он совершенно праздный и незанятой человек и что приглашение Олимпиады Семеновны ему слишком лестно. Затем тотчас же завел веселенький разговор, в который удачно вставил два или три комплимента. Липочка покраснела от удовольствия и, только что воротился Павел Павлович, восторженно объявила ему, что Алексей Иванович так добр, что принял ее приглашение прогостить у них в деревне весь месяц и обещался приехать через неделю. Павел Павлович улыбнулся потерянно и промолчал. Олимпиада Семеновна вскинула на него плечиками и возвела глаза к небу. Наконец, расстались: еще раз благодарность, опять «ангел-хранитель», опять «Митенька», и Павел Павлович увел наконец усаживать супругу и улана в вагон. Вельчанинов закурил сигару и стал прохаживаться по галерее перед воксалом; он знал, что Павел Павлович сейчас опять прибежит к нему поговорить до звонка. Так и случилось. Павел Павлович немедленно явился перед ним с тревожным вопросом в глазах и во всей физиономии. Вельчанинов засмеялся: «дружески» взял его за локоть и, притянув к ближайшей скамейке, сел и усадил его с собою рядом. Сам он молчал; ему хотелось, чтоб заговорил Павел Павлович первый.
      — Так вы к нам-с? — пролепетал тот, совершенно откровенно приступая к делу.
      — Так я и знал! Не переменился нисколько! — расхохотался Вельчанинов. — Ну неужели же вы, — хлопнул он его опять по плечу, — неужели же вы хоть минуту могли подумать серьезно, что я в самом деле могу к вам приехать в гости, да еще на месяц — ха-ха!
      Павел Павлович весь так и встрепенулся.
      — Так вы — не приедете-с! — вскричал он, нисколько не скрывая своей радости.
      — Не приеду, не приеду! — самодовольно смеялся Вельчанинов. Впрочем, он и сам не понимал, почему ему так уж особенно смешно, но чем дальше, тем ему становилось смешнее.
      — Неужели… неужели вы в самом деле говорите-с? — И, сказав это, Павел Павлович даже привскочил с места, в трепетном ожидании.
      — Да уж сказал, что не приеду, — ну чудак же вы человек!
      — Как же мне… если так-с, как же сказать-то Олимпиаде Семеновне, когда вы через неделю не пожалуете, а она будет ждать-с?
      — Экая трудность! Скажите, что я ногу сломал или в этом роде.
      — Не поверят-с, — жалостным голоском протянул Павел Павлович.
      — И вам достанется? — все смеялся Вельчанинов. — Но я замечаю, мой бедный друг, что вы-таки трепещете перед вашей прекрасной супругой, — а?
      Павел Павлович попробовал улыбнуться, но не вышло. Что Вельчанинов отказывался приехать — это, конечно, было хорошо, но что он фамильярничает насчет супруги — это было уже дурно. Павел Павлович покоробился; Вельчанинов это заметил. Между тем прозвонил уже второй звонок; в отдалении послышался тонкий голосок из вагона, тревожно вызывавший Павла Павловича. Тот засуетился на месте, но не побежал на призыв, видимо ожидая еще чего-то от Вельчанинова, — конечно, еще раз заверения, что он к ним не приедет.
      — Как бывшая фамилия вашей супруги? — осведомился Вельчанинов, как бы не замечая совсем тревоги Павла Павловича.
      — У нашего благочинного взял-с, — ответил тот, в смятении посматривая на вагоны и прислушиваясь.
      — А, понимаю, за красоту.
      Павел Павлович опять покоробился.
      — А кто же у вас этот Митенька?
      — А это так-с; дальний наш родственник один, то есть мой-с, сын двоюродной моей сестры, покойницы-с, Голубчиков-с, за порядки разжаловали, а теперь опять произведен; мы его и экипировали… Несчастный молодой человек-с…
      «Ну так-так, все в порядке; полная обстановка!» — подумал Вельчанинов.
      — Павел Павлович! — раздался опять отдаленный призыв из вагона и уже с слишком раздражительной ноткой в голосе,
      — Пал Палыч! — послышался другой, сиплый, голос.
      Павел Павлович опять засуетился и заметался, но Вельчанинов крепко прихватил его за локоть и остановил.
      — А хотите, я сейчас пойду и расскажу вашей супруге, как вы меня зарезать хотели, — а?
      — Что вы, что вы-с! — испугался ужасно Павел Павлович. — Да боже вас сохрани-с.
      — Павел Павлович! Павел Павлович! — послышались опять голоса.
      — Ну уж ступайте! — выпустил его наконец Вельчанинов, продолжая благодушно смеяться.
      — Так не приедете-с? — чуть не в отчаянии в последний раз шептал Павел Павлович и даже руки сложил перед ним, как в старину, ладошками.
      — Да клянусь же вам, не приеду! Бегите, беда ведь будет! И он размашисто протянул ему руку, — протянул и вздрогнул: Павел Павлович не взял руки, даже отдернул свою. Раздался третий звонок.
      В одно мгновение произошло что-то странное с обоими; оба точно преобразились. Что-то как бы дрогнуло и вдруг порвалось в Вельчанинове, еще только за минуту так смеявшемся. Он крепко и яростно схватил Павла Павловича за плечо.
      — Уж если я, я протягиваю вам вот эту руку, — показал он ему ладонь своей левой руки, на которой явственно остался крупный шрам от пореза, — так уж вы-то могли бы взять ее! — прошептал он дрожавшими и побледневшими губами.
      Павел Павлович тоже побледнел, и у него тоже губы дрогнули. Какие-то конвульсии вдруг пробежали по лицу его.
      — А Лиза-то-с? — пролепетал он быстрым шепотом, — и вдруг запрыгали его губы, щеки и подбородок, и слезы хлынули из глаз. Вельчанинов стоял перед ним как столб.
      — Павел Павлович! Павел Павлович! — вопили из вагона, точно там кого резали, — и вдруг раздался свисток.
      Павел Павлович очнулся, всплеснул руками и бросился бежать сломя голову; поезд уже тронулся, но он как-то успел уцепиться и вскочил-таки в свой вагон на лету. Вельчанинов остался на станции и только к вечеру отправился в дорогу, дождавшись нового поезда и по прежнему пути. Вправо, к уездной знакомке, он не поехал, — слишком уж был не в духе. И как жалел потом!