Собрание сочинений в пятнадцати томах - Том 8. Вечный муж. Подросток.

      — Да вы чего же так, — проговорила она вдруг, — да ведь это изверг как есть, вы не знаете, ведь она как не захочет, так поленом колоти не прошибешь, ее с одиннадцатого часу послала, не хотела идти, не пойду, да и вот тебе. Где она была до сего часу, сука? А намедни ребенку в спину булавку воткнула — не захотела таскать. Мать померла, ничья она теперь, да хоть бы сдохла проклятая, на руках сидит.
      — Так у ней и матери нет, одна она, сирота, — завопил я и вдруг, не знаю, что со мной сделалось, но весь в слезах, я припал к Арише, обхватил ее и стал целовать ее.
      Я хоть и описываю подробно, но стараюсь сочинять по оставшемуся впечатлению. Может, я многого не помню, да и тогда не заметил. Помню только, что Ариша быстро, как кошка, взобралась на печку и скорчившись в углу, смотрела оттуда на меня любопытно-дикими, как у зверька, глазенками. Очень, может, простыла.
      — Из каких такой? — проговорил кто-то.
      — А пьяный, может?
      Женщина молчала, но смотрела пристально, наконец седой подошел ко мне вплоть.
      — Вам тут нечего… одно ваше безобразие, тут ночь, теперь спать надоть, вот бог, а вот и порог.
      Он надвинулся на меня и попер меня к дверям. Я вдруг вспомнил всё моеи вдруг на себя удивился: «Да что же это я, что мне тут!» — мелькнуло у меня в голове. Затем повернулся и поскорее выбежал.
      Очень торопясь и заботясь, отыскал я дворника и, как выскочил на улицу, тотчас же перебежал тротуар и вышел опять в тот самый переулок. Дойдя до тех глухих ворот я запахнулся в шубу и присел на снег, в тот самый угол, в котором сидела девочка: «Что же, — подумал я, — тут и засну, как Ариша». Я вспомнил тут, что когда-то читал в газетах, что один извозчик, стоя с своей лошадью в одну морозную ночь, так же заснул в армяке и замерз.
      «Извозчики — неженки, под армяками носят тулупы, а вот, однако же, замерз. Стало быть, можно заснуть и замерзнуть и в шубе. Что же, и я буду сидеть, и засну, и замерзну. Всё умерло, так и я умру».
      И действительно, я очень скоро задремал, мысли во мне смешались совсем, и я только слышал всё возраставший колокольный звон, наслаждение и полез. Я полез.

Примечания

      В настоящем томе печатаются рассказ „Вечный муж“ (1870) — один из шедевров психологического искусства писателя — и роман „Подросток“ (1875) — второй (после „Бесов“) из романов Достоевского, работа над которыми была начата в качестве реализации зародившегося у него в конце 60-х годов замысла романического цикла „Атеизм“ (позднее получившего название „Житие Великого Грешника“). Как и в процессе работы над „Бесами“, идея „Подростка“ преобразовалась под пером романиста в замысел самостоятельного романа об эпохе общественного и нравственного „беспорядка“ (какой представлялась писателю эпоха 70-х годов). Позднее, в январском выпуске „Дневника писателя“ за 1876 г., Достоевский охарактеризовал свой роман о процессе трудного умственного и нравственного созревания молодого человека, поставленного судьбой на распутье между старой и новой Россией и вместе с тем — между дворянством и народом, между уходящим в прошлое миром „красивых“ и прочных форм жизни „средневысшего“ дворянского слоя и современным „хаосом“ (который предстает перед взором художника лишенным „руководящей нити“), — как первую пробу разработки волновавшей его в последние годы жизни темы о „теперешних русских детях <…> и теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношениях“, — темы, к которой он несколько лет спустя вернулся в своем последнем романе „Братья Карамазовы“ (1879–1880).
      Текст „Вечного мужа“ подготовлен Т. П. Головановой, романа „Подросток“ — Г. Я. Галаган.
      Послесловие и примечания к „Вечному мужу“ составлены Г. М. Фридлендером (с использованием разысканий и материалов И. З. Сермана); послесловие к „Подростку“ написано Г. Я. Галаган при участии А. В. Архиповой (§ 13) и К. М. Азадовского (§ 14); А. В. Архиповой составлены также примечания к этому роману. Редактор тома И. Д. Якубович. Редакционно-техническая подготовка тома к печати и подбор иллюстраций осуществлены С. А. Ипатовой.
      Тексты черновых материалов и писем, не вошедших в настоящее собрание сочинений, цитируются по изданию: Достоевский Ф. М.Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972–1990; римской цифрой обозначается том, а арабской — страницы этого издания.

Вечный муж

      Впервые опубликовано в журнале „Заря“ (1870. № 1. Отд. 1. С. 1–79; № 2. Отд. 2. С. 3–82; с подписями: Ф. Достоевский и Федор Достоевский).
      17 сентября 1868 г. А. Н. Майков писал Достоевскому: „В Петербурге давно уж чувствовалась потребность нового журнала, русского. Таковой наконец является, издатель, положим, человек неизвестный (я-то его знаю) Кашпирев<…> но редактор вам известный Страхов <…>. А пока мне поручено просить Вас быть сотрудником…“. Майков просил у Достоевского разрешения дать его имя для списка сотрудников журнала. 26 октября (7 ноября) Достоевский отвечал: „Ужасно я порадовался известию о новом журнале. Я никогда не слыхал ничего о Кашпиреве, но я очень рад, что наконец-то Николай Николаевич находит достойное его занятие; именно ему надо быть редактором <…> стать душой всего журнала <…> Желательно бы очень, чтоб журнал был непременно русского духа,как мы с Вами это понимаем, хотя, положим, и не чисто славянофильский“ (XXVIII, кн. 2, 322). Далее Достоевский пишет, что „быть участником журнала, разумеется, согласен от всей души“. В тот же день в письме к своей племяннице С. А. Ивановой Достоевский сообщал о „Заре“: „Предприятие, кажется, серьезное и прекрасное“ (XXVIII, кн. 2, 319). Как выяснилось впоследствии, „Заря“ только частично ответила ожиданиям Достоевского; журнал, по его мнению, слишком мало считался с интересами читателей, был слишком академичен, далек от злободневных общественных и литературных вопросов.
      Несмотря на согласие Достоевского участвовать в „Заре“; переданное через Майкова, его имя не попало в список сотрудников, перечисленных в первых объявлениях об издании журнала. Объясняя причину этого, H. H. Страхов писал 24 ноября 1868 г.: „Без Вашего разрешения я не мог поставить Вашего имени; все собирался писать к Вам и догнал до того, что уже некогда было дожидаться. Но мы непременно воспользуемся Вашим дозволением (в письме к Майкову) и выставим при следующем объявлении в газетах“.
      В начале 1869 г. Страхов от имени редакции обратился к Достоевскому: „Напишите Вы нам что-нибудь — покорно просим и Кашпирев, и Данилевский <…> и Градовский, и я. Нужно ли Вам говорить, что в «Заре» Вам так же развязаны руки, как во «Времени»?“.
      В ответном письме от 26 февраля (10 марта) 1869 г. Достоевский обещал „к 1-му сентября нынешнего года, т. е. через полгода, доставить в редакцию «Зари» повесть, т. е. роман“. „Он будет, — писал Достоевский, — величиною в «Бедных людей» или в 10 печатных листов; не думаю, чтобы меньше; может быть, несколько больше <…> Идея романа меня сильно увлекает <…> мне хочется произвести опять эффект; а обратить на себя внимание в «Заре» мне еще выгоднее, чем в «Русском вестнике»“ (XXIX, кн. 1, 20–21). В письме к С. А. Ивановой от 8 (20) марта 1869 г. Достоевский пояснял, что для создания повести в „Зарю“ он хочет использовать свободное время, которое у него остается до начала работы над романом, обещанным „Русскому вестнику“ („Бесы“): повесть „будет готова в четыре месяца и возьмет у меня именно то только время, которое я и назначил себе для гулянья, для отдыха после 14 месяцев работы“ (XXIX, кн. 1, 26). Называя будущую вещь то романом, то повестью, Достоевский просил Страхова, чтобы редакция немедленно выслала ему тысячу рублей. Достоевский хотел, чтобы роман был напечатан в осенних номерах журнала этого года. Но „Заря“ не могла выслать деньги немедленно, и соглашение не состоялось. Поэтому работу над повестью Достоевский не начинал. В письме к H. H. Страхову от 18 (30) марта 1869 г. он выдвинул другое предложение: „… представить «Заре» вместо прежнихусловий“ „небольшой“ рассказ „листа в 2 печатных, может быть, несколько более (в „Заре“, может быть, займет листа 3 или даже 3 / 2). Этот рассказ я еще думал написать четыре года назад, в год смерти брата, в ответ на слова Ап(оллона) Григорьева, похвалившего мои «Записки из подполья» и сказавшего мне тогда: «Ты в этом роде и пиши». Но это не «Записки из подполья»; это совершенно другое по форме, хотя сущность — та же моя всегдашняя сущность <…> Этот рассказ я могу написать очень скоро, — так как нет ни одной строчки и ни одного слова, неясного для меня в этом рассказе. Притом же много уже и записано(хотя еще ничего не написано)" (XXIX, кн. 1, 32. Ср.: Там же, 9, 492–494). За него Достоевский просил вперед 300 рублей; из них 125 немедленно, а остальные 175 рублей — через месяц. Новые условия были „Зарей“ приняты. Отвечая Достоевскому, Страхов просил его 27 марта 1869 г.: „Когда определите заглавие Вашей повести, то напишите — мы заранее объявим об этой радости“.
      Переезд из Флоренции в Дрезден и другие обстоятельства помешали Достоевскому написать „рассказ“ до первого сентября; не было определено и название. Поэтому редакция, перечисляя в „Заре“ (1869, № 10) произведения, „уже приобретенные для журнала“, включила „повесть Ф. М. Достоевского“, не указывая ее заглавия. К работе над повестью Достоевский, вероятно, приступил лишь в Дрездене в конце августа, о чем он пишет 14 (26) августа Страхову. Но в письме к Майкову в тот же день говорится лишь, что „надо садиться писать — в «Зарю»“. Достоевский предполагает что „через месяц или недель через пять“ отправит повесть. Однако работа не была начата ни тогда, ни позднее: Достоевский писал Ивановой 29 августа (10 сентября) 1869 г.: „… я взял 300 рублей весной из «Зари» с тем, чтобы нынешнего года выслать туда повесть, не менее как в два листа. Между тем я еще ничего не начинал <…> во Флоренции нельзя было работать в такую жару; контрактуя же себя, я именно рассчитывал, что еще весной выеду из Флоренции в Германию, где и примусь сейчас за работу“ (XXIX, кн. 1, 52, 58).
      В письме к Майкову от 17 (29) сентября Достоевский снова уведомлял: „…сижу в настоящую минуту за повестью в «Зарю» и довел работу до половины <…> повесть будет объемом в 3 / 2листа «Русского вестника» (т. е. чуть ли не в 5 листов „Зари“). Это minimum".К 27 октября (8 ноября) „две трети повести уже написано и переписано окончательно“. Объем ее становился все больше: „… будет не в 3/2 листа, как я первоначально писал Кашпиреву (впрочем, назначая только minimumчисла листов, а не maximum), — будет, может быть, листов в шесть или в 7 печати «Русского вестника»“ (XXIX, кн. 1, 62, 72).
      Достоевский просил Майкова убедить Кашпирева напечатать повесть в ноябрьской или декабрьской книжке 1869 г. Майков просьбу Достоевского выполнил. Однако ноябрьская и декабрьская книжки „Зари“ были уже готовы, да и отослан „Вечный муж“ в редакцию был только 5 (17) декабря. В письме к С. А. Ивановой уже после отправки рукописи (14 (26) декабря) Достоевский подвел итоги своей работе: „Я был занят, писал мою проклятую повесть в «Зарю». Начал поздно, а кончил всего неделю назад. Писал, кажется, ровно три месяца и написал одиннадцать печатных листов minimum. Можете себе представить, какая это была каторжная работа! тем более что я возненавидел эту мерзкую повесть с самого начала. Думал написать, самое большее, листа три, но представились сами собой подробности и вышло одиннадцать“ (XXIX, кн. 1, 88).
      В работе над „Вечным мужем“ Достоевский воспользовался своими старыми сибирскими воспоминаниями о романе А. Е. Врангеля с Екатериной Иосифовной Гернгросс, женою начальника Алтайского горного округа А. Р. Гернгросса. Достоевский не воспроизвел буквально всех обстоятельств романа своего друга с Е. И. Гернгросс, трансформировав и переосмыслив образы главных героев. Достоевскому требовался муж-ревнивец, муж смешной и третируемый, излюбленный персонаж европейской комедии еще со времен Мольера (упоминаемого в черновых материалах к „Вечному мужу“). Образ его Достоевский строил на основании иных жизненных наблюдений. А. Н. Майков, прочитав уже напечатанного в журнале „Вечного мужа“, написал Достоевскому, что „узнал историю Яновского и его характер“. В ответном письме от 25 марта (6 апреля) 1870 г. Достоевский категорически возражал Майкову (XXIX, кн. 1, 119, 433). Однако воспоминания А. И. Шуберт и другие эпистолярные и мемуарные материалы подтверждают догадку Майкова. Другим материалом для „Вечного мужа“ послужили собственные впечатления писателя. Как указала А. Г. Достоевская, „в лице семейства Захлебининых Федор Михайлович изобразил семью своей родной сестры Веры Михайловны Ивановой. В этой семье, когда я с нею познакомилась, было три взрослых барышни, а у тех было много подруг“.
      Как отметила Н. Н. Соломина, „… в образе Трусоцкого есть сходство с А. П. Карепиным“. Племянник Ивановых и Достоевских, этот молодой врач, по воспоминаниям М. А. Ивановой, „отличался многими странностями <…> Карепин не был женат, но все время мечтал об идеальной невесте, которой должно быть не больше шестнадцати-семнадцати лет и которую он заранее ревновал ко всем. Он <…> говорил о том, что его жена будет далека от всех современных идей о женском равноправии и труде“. В „Вечном муже“ мечты Карепина о женитьбе на шестнадцатилетней девушке воспроизведены в эпизоде сватовства Трусоцкого к Наде. Участие Вельчанинова в играх молодежи и „заговор“ против Трусоцкого напоминают высмеивание Карепина молодыми Ивановыми во главе с Достоевским: „Достоевский заявил ему (Карепину. — Ред.) однажды, что правительство поощряет бегство жен от мужей в Петербург для обучения шитью на швейных машинках и для жен-беглянок организованы особые поезда. Карепин верил, сердился, выходил из себя и готов был чуть ли не драться за будущую невесту“. Прототипом Александра Лобова, счастливого соперника Трусоцкого в борьбе за руку и сердце Нади, послужил, по словам А. Г. Достоевской, пасынок писателя П. А. Исаев (1848–1900).
      Теме переживаний обманутого мужа был посвящен ранний рассказ Достоевского „Чужая жена и муж под кроватью“ (1848; наст. изд. Т. 2). В то время Достоевский, следуя господствующей литературной традиции, изобразил фигуру обманутого мужа в полуводевильном, комическом освещении. Теперь же, возвращаясь к некоторым приемам своих ранних петербургских повестей (ср. фамилии героев со „значением“ — Трусоцкий,
      Вельчанинов, Лобов), Достоевский дает новый, сложный психологический поворот развития темы.
      В разработке темы ревности и характера обманутого мужа Достоевский мог отталкиваться от некоторых сюжетных положений и психологических ходов мольеровских комедий „Школа жен“ (1665) и „Школа мужей“ (1666), а также от „Провинциалки“ (1851) Тургенева и „Госпожи Бовари“ (1857) Г. Флобера. Достоевский проследил смешение трагического и комического, пошлости и высокого в сознании и поступках Трусоцкого, показал сложную диалектику тирана и жертвы, связанную с темой „подполья“.
      Тему обманутого мужа в традиционном для французской литературы XIX в. варианте Достоевский воспроизвел в названии одной из глав „Вечного мужа“ („Жена, муж и любовник“). Этой формулой пользовался, в частности, популярный в России в 1830-1860-х годах Поль де Кок, автор романа „Жена, муж и любовник“ („La femme, le mari et l'amant“, 1830; рус. пер. 1833–1834). В „Зимних заметках о летних впечатлениях“ (1863) Достоевский воспользовался названием этого романа Поль де Кока для иронической характеристики современной французской буржуазной семьи: „…заглавия романов, как например «Жена, муж и любовник», уже невозможны при теперешних обстоятельствах, потому что любовников нет и не может быть. И будь их в Париже так же много, как песку морского (а их там, может, и больше), все-таки их там нет и не может быть, потому что так решено и подписано, потому что все блестит добродетелями“ (см.: наст. изд. Т. 4. С. 423). Идея новой художественно-психологической трактовки образа рогоносца могла быть подсказана Достоевскому именно романом Флобера, который он, по совету Тургенева, прочел в 1867 г. Здесь писатель мог найти мотив, которым воспользовался как исходным сюжетным пунктом для своей повести. Шарль Бовари после смерти жены узнает из сохраненных ею писем о ее изменах, спивается и гибнет. Трусоцкий после смерти Натальи Васильевны из ее переписки узнает, что был обманутым мужем и считал своим ребенком чужую дочь.
      С одноактной комедией И. С. Тургенева „Провинциалка“ (1851) Достоевский познакомился, вероятно, еще в Сибири (см. об этом: наст изд. Т. 2. С. 581). По-иному фабула „Провинциалки“ отозвалась в „Вечном муже“. При перечитывании „Провинциалки“ (переизданной в седьмой части сочинений Тургенева в 1869) Достоевского вновь заинтересовала, по-видимому, основная ситуация и два главных характера комедии — Ступендьев, покорный обманутый муж, и жена его, двадцативосьмилетняя Дарья Ивановна, командующая мужем и искусно покоряющая стареющего столичного ловеласа. Передвинув исходную ситуацию в прошлое, Достоевский в „Вечном муже“ передал Трусоцкому черты тургеневского Ступендьева — его робость перед женой, соединенную со стремлением показать окружающим, что, подчиняясь ей, он действует по собственной воле. Однако „своего“ обманутого мужа Достоевский делает жертвой ревности к умершей жене, переписку которой с любовниками он обнаружил лишь после ее смерти, причем испытание это в „Вечном муже“ выпадает на долю слабого и „смирного“ человека и тем самым становится трагикомическим.
      В „Идиоте“ Рогожин, побратавшийся с Мышкиным, нападает на него с ножом в руках. Трусоцкий, недавно обнимавшийся и целовавшийся с Вельчаниновым, даже поцеловавший ему руку, пытается зарезать его бритвой. Ревность, оскорбленное доверие преображают добродушного и покорного „вечного мужа“ (как в насмешку называл его Вельчанинов) превращают его в мстителя. Но и еще раньше „хищник“ Вельчанинов и „жертва“ Трусоцкий как бы меняются местами. Вельчанинов, который привык снисходительно и свысока относиться к Трусоцкому, неожиданно встретившись с ним после смерти Натальи Васильевны, чувствует, что Трусоцкий играет им: постепенно муж „выбалтывает“, что именно известно ему о любовных связях покойной жены и об ее отношениях с Вельчаниновым. Так Трусоцкий, мстя, устраивает для Вельчанинова изощренную нравственную пытку, чувствуя свое превосходство над человеком, когда-то его грубо обманувшим. Вельчанинов, всю жизнь подчинивший удовлетворению своих эгоистических страстей, оказывается нравственно униженным и опозоренным.
      Разработанную в „Вечном муже“ диалектику хищника и жертвы, смирения и гордости можно рассматривать как своеобразную художественную полемику с идеей H. H. Страхова: здесь проблема „хищного“ типа становится предметом обсуждения героев повести. Трусоцкий говорит Вельчанинову, что он читал в „журнале“, в „отделении критики“, о „хищном“ и „смирном“, но „тогда и не понял“. Далее между ними возникает спор на тему — кого же можно считать „хищным типом“ Здесь имеется в виду „Статья вторая и последняя“ Страхова о „Войне и мире“ Л. Н. Толстого. Излагая в ней взгляды А. А. Григорьева на Пушкина и на значение пушкинского образа Ивана Петровича Белкина для русской литературы, Страхов писал: „Григорьев показал, что к чужим типам, господствовавшим в нашей литературе, принадлежит почти все то, что носит на себе печать героического, — типы блестящие или мрачные, но во всяком случае сильные, страстные, или, как выражался наш критик, хищные.Русская же натура, наш душевный тип явился в искусстве прежде всего в типах простых и смирных,по-видимому чуждых всего героического, как Иван Петрович Белкин, Максим Максимыч у Лермонтова и пр. Наша художественная литература представляет непрерывную борьбу между этими типами, стремление найти между ними правильные отношения, — то развенчивание, то превознесение одного из двух типов, хищного или смирного“ (с. 232). В отличие от Страхова Достоевский считает, что между „хищным“ и „смирным“ типом нет жестких границ и что возможно превращение „смирного“ типа в „хищный“.
      Особо важное место в рассказе занимает характерная для Достоевского тема страдающего ребенка — Лизы, дочери Трусоцкого.
      В главах повести, посвященных визиту Трусоцкого и Вельчанинова к Захлебининым, психологически переосмыслен один из эпизодов рассказа M. E. Салтыкова-Щедрина „Для детского возраста“, напечатанного в „Современнике“ (1863. № 1–2) и перепечатанного в сборнике „Невинные рассказы“ (1863). Возраст Нади Захлебининой и героини рассказа Щедрина Нади Лопатниковой одинаков — обеим по пятнадцати лет. Против Трусоцкого молодежь создает „заговор“ и отваживает его от общих игр; у Щедрина по предложению обиженной Нади все девицы, собравшиеся на елку, отказываются „принимать сегодня“ Кобыльникова в свое „общество“. Один из юных гостей распускает слух, что у Кобыльникова „живот болит“: „Кобыльников слышит эту клевету и останавливается; он бодро стоит у стены и бравирует; но, несмотря на это, уничтожить действие клеветы уже невозможно. Между девицами ходит шепот: «Бедняжка!» Наденька краснеет и отворачивается; очевидно, ей стыдно и больно до слез“. В „Вечном муже“ сходный мотив появляется в измененном виде. Гости решают, что Павел Павлович забыл носовой платок и что у него насморк: „Платок забыл! <…> Maman, Павел Павлович опять платок носовой забыл, maman, y Павла Павловича опять насморк! — раздавались голоса“ (см. с. 94). Трусоцкому, так же как Кобыльникову у Щедрина, никак не удается убедить хозяев и гостей, что он здоров.
      Мотивами щедринского рассказа, как и основной ситуацией „Провинциалки“, Достоевский воспользовался, усложнив их психологически. Комическое положение Трусоцкого в обществе молодежи подготавливает трагический эпизод его покушения на убийство Вельчанинова.
      Сохранившиеся подготовительные материалы к „Вечному мужу“ (IX, 289–316) содержат первоначальный план повести. По-видимому, он относится к тому этапу работы, когда Достоевский предполагал ограничиться объемом в 3 / 2печатных листа „Русского вестника“ (или соответственно 5 печатных листов „Зари“). По этому плану Трусоцкий в первый приход к Вельчанинову рассказывает о беременности жены „8 лет назад в Твери“, когда Вельчанинов оттуда уехал, и о своей дочери (в действительности дочери Вельчанинова). Далее действие должно было развиваться быстро. Трусоцкий говорит Вельчанинову о другом любовнике своей жены (здесь она названа Анной Ивановной), умершем только что, и об оставленных ею письмах, из которых он узнал об изменах и о настоящем отце ее дочери. Вельчанинов идет смотреть дочь, поселяет ее и Трусоцкого у себя, затем отвозит ее к „знакомым“. Дочь заболевает и умирает. Трусоцкий объявляет о своем намерении жениться, ночью хочет зарезать Вельчанинова, но тот его связывает. Трусоцкий уходит, заявляя, что решил „повеситься в номере“. Однако, встретив „молодого человека“ (роль которого в этом плане неясна), Вельчанинов узнает, что Трусоцкий уехал. Через „два года“, как и в окончательном тексте повести, происходит встреча „в вагоне“, у Трусоцкого новая жена, „великолепная дама“, и при ней „гусар“.
      В окончательном тексте название города (Тверь) было заменено начальной буквой; Анна Ивановна стала Натальей Васильевной. Сохранена хронология событий жизни автора в Твери в 1859 г. Приурочение событий, составивших предысторию взаимоотношений мужа и любовника, к этому городу, очевидно, было вызвано желанием Достоевского сделать менее явной „сибирскую“ фактическую ее основу — историю Врангеля и Е. И. Гернгросс.
      Ряд набросков связного текста (в том числе начало его) дан от первого лица. Но постепенно начинает преобладать сочетание авторского рассказа с несобственно-прямой речью. В связи с этим меняется функция Трусоцкого в развитии основного конфликта и содержания повести в целом. Трусоцкий, который вначале высказывался пространно на самые различные темы, лишился многих реплик. Он стал персонажем по преимуществу действующим, большая же часть рассуждений, приписанных ему, была передана Вельчанинову. Отброшен был и ряд литературных ассоциаций в речах Трусоцкого. Из них сохранен лишь разговор по поводу статьи о „хищном“ типе (ср.: IX, 293). Тема самоубийства Трусоцкого, в окончательном тексте возникающая только в рассказе Лизы, в подготовительных материалах варьируется многократно, она возникает вновь в тот момент, когда Трусоцкий узнает о внезапной смерти одного из любовников своей жены, „сановника“, месть которому была целью его приезда в Петербург. Он говорит Вельчанинову: „Эта цель меня от веревки отвлекла. А теперь не отвлекает“ (IX, 299).
      Трусоцкому принадлежало здесь и определение „вечный муж“, в окончательном тексте переданное Вельчанинову (которому здесь Достоевский преимущественно приписал способность к самоанализу и рефлексии). В первоначальной редакции последнего эпизода Достоевский наделил Вельчанинова и некоторыми дорогими ему мыслями, близкими его философии жизни. Как символ ее в памяти Вельчанинова возникают начальные строки любимого Достоевским стихотворения Ф. И. Тютчева „Эти бедные селенья…“ (1855. IX, 306). В дефинитивный текст цитата эта и рассуждения Вельчанинова не вошли; их высокий лиризм не совмещался с образом светского фата и жуира.
      Кольцевое построение повести (Трусоцкий снова женат и опять в рабстве у жены) возникло, когда Достоевский решил, что новый брак будет через два года после основной драмы, а не в ее середине, как намечалось в некоторых вариантах плана. Появление семейства Захлебининых в повести позволило ввести в действие мотив юношеской фронды, „заговора“ молодежи против Трусоцкого, противопоставить иронически изображенную легкость решения проблем любви и брака у „нигилистов“ трагической неразрешимости их в действительной жизни.
      Из отдельных мест предварительной программы рассказа и черновых набросков к нему особенного внимания заслуживают фрагменты, отражающие постепенное созревание авторской концепции характера Трусоцкого. Вот они: 1) „В ЧЕЛОВЕКЕ ЭТОМ ВИДНА БЫЛА РОЛЬ И МАСКА, НО ОН ДО ТОГО БЫЛ НАГЛ, ЧТО ИНОГДА СОВСЕМ И НЕ ЗАБОТИЛСЯ О ТОМ, ЧТО РОЛЬ НА НЕМ ВИДЯТ И ЧТО МАСКА СВАЛИВАЕТСЯ“ (IX, 315); 2) „NB. (П<авел> П<авлови>ч гораздо в ином свете). Этот человек, с своей прячущейся и мстительной душой, с своей полнотой жизни с своими правами жить и занимать место, со своим стыдом и со своею радостию, с своей страшной трагедией в душе и злодейством (Лиза)#8220; (IX, 307).
      Наконец, существенный интерес для понимания общей гуманистической идеи рассказа представляют следующие рассуждения Вельчанинова о Трусоцком, которые предназначались для финальной сцены в вагоне:
 
       „ Rйsumй
      Вагон. «Это подпольное существо и уродливое, но существо это есть человек, с своими радостями и горем и своим понятием об счастье и об жизни. Зачем я врезался в его жизнь? Зачем покраснели мы друг перед другом, зачем смотрели друг на друга ядовитым взглядом, когда все дано на счастье и когда жизнь так коротка? О, как коротка! как коротка, господи, как коротка!»“ (IX, 305).
 
      Когда повесть получила свое название — неясно. В объявлении, помещенном в октябрьском номере „Зари“ 1869 г., оно не было приведено. Очевидно, Достоевский остановился на нем перед самой отправкой повести в Петербург. Впервые в печати название повести появилось в объявлении „Зари“ в газете „Московские ведомости“ (1870, 24 янв. № 19).
      Первым откликнулся на „Вечного мужа“ H. H. Страхов. 14 февраля 1870 г. он сообщал: „Ваша повесть производит весьма живое впечатление и будет иметь несомненный успех. По-моему, это одна из самых обработанных Ваших вещей, — а по теме — одна из интереснейших и глубочайших, какие только Вы писали: я говорю о характере Трусоцкого; большинство едва ли поймет, но читают и будут читать с жадностью“. Достоевский отвечал ему 26 февраля (10 марта) 1870 г.: „С жадностию прочел тоже Ваши несколько строк одобрения о моем рассказе. Это мне и лестно и приятно; читателям как Вы я бы и всегда желал угодить, или, лучше — только им-то и желаю угодить“ (XXIX, кн. 1, 108). Через месяц, 17 марта 1870 г., Страхов с удовлетворением сообщал Достоевскому: „Предсказание мое сбылось. Ваш «Вечный муж» пользуется великим вниманием и читается нарасхват“, а 16 апреля он высказал свое окончательное суждение о повести Достоевского: „Ваш «Вечный муж», конечно, лучше всего явившегося в нынешнем году…“. Несмотря на отрицательный отзыв А. Н. Майкова, написавшего Достоевскому по поводу „Вечного мужа“, что „во всем создании есть раздвоенность интереса трагического и комического; всего рельефнее это выражается в сцене с урыльником: не знаешь, какому впечатлению отдаться“, он остался доволен приемом, который получила повесть. С. А. Ивановой он писал 7 (19) мая 1870 г.: „Я получил чрезвычайные похвалы из «Зари» за повестушку, которую у них напечатал. В журнальных разборах („Голос“, „Петербургские) ведомости“ и проч.) — тоже были ко мне вежливы" (XXIX, кн. 1, 123). „Журнальными разборами“ Достоевский назвал критические отзывы газет, из которых полностью положительной можно считать только рецензию в „Голосе“: „Что может быть обыкновеннее истории человека, который женится; женившись, он становится совершенным рабом своей жены и добродушно, сам того не замечая, носит длинные рога; овдовев же, спешит вновь жениться, на новое рабство и новые рога; что может быть, повторяем, обыкновеннее этой истории? А между тем — такова уже особенность таланта г. Достоевского — он рассказывает эту обыкновенную историю со всеми ее реальными и вседневными, по-видимому, ничтожнейшими подробностями таким образом, что воображение читателя постоянно возбуждено, и какая-то таинственность, какая-то тайна кроется во всех этих кажущихся пошлостях жизни“.
      Рецензент „С.-Петербургских ведомостей“ В. П. Буренин высказал противоположное мнение: „В наше время повести этого рода потеряли всякий кредит и нравятся разве только особенным любителям болезненной «фальшивой психологии». «Вечный муж» начат очень ловко, хотя по всем правилам рутины; таинственностью, которая, потомив воображение читателя на двадцати страницах, благополучно разъясняется на двадцать первой. После таинственности следуют «нервические» диалоги двух главных действующих лиц, в которых автор играет психологическими мотивами с искусством, хорошо изученным не только им самим, но даже и читателями его прежних произведений. Затем выступает на сцену одно из любимейших лиц г. Достоевского — преждевременно развитый болезненный ребенок-девочка, и вокруг этого лица устраивается драма по обычному рецепту“; только „местами“, по мнению Буренина, Достоевский обнаруживает „свое, конечно, немалое дарование в полной силе“.