Американец - Американец. Неравный бой

Окрыленные добрыми вестями, мы с Томиловым уверенно направили штабную колонну к райцентру – нужно было добраться до него быстрее, скоро придется координировать действия не только наземных сил. Одно лишь жаль – за хорошими событиями, по закону подлости, всегда идут плохие…

Подъезд к Октябрьскому со стороны станции и сама станция с прилегающими зданиями были уже зачищены, бой сместился немного дальше, но следы сражения говорили о многом. По обочинам дороги лежали тела убитых американских, советских и польских солдат. Смерть на войне не редкость, но смотреть на погибших товарищей, которых не так уж и много, было больно. И даже то, что врагов погибло явно больше, не утешает… Каждый выбывший из строя боец уменьшает наши шансы на успех в этой рискованной затее.

Еще более неприятными оттенками заиграли дальнейшие события… Подъехав ближе к станции, мы остановились – дорогу нам преградил капрал-танкист.

– Дальше нельзя, – тусклым голосом пролепетал капрал. Бледное лицо, пустой взгляд, растрепанная и грязная форма в пятнах крови, масла и гари, вместо правого рукава куртки туго намотанные от кисти до плеча бинты. Танкист вышел из боя с глубокой бороздой в душе. – Поляки перешли в контратаку, их только что отбили, но бой продолжается…

Я все переводил стоящему рядом Климу, и тот морщился от неприятных новостей. В подтверждение слов танкиста броневагон Жмакина, стоявший на путях метрах в ста от места нашей остановки, дал залп из всех трех орудий куда-то в центр поселка. Разрывы снарядов подняли столбы огня и пыли, в одном месте что-то ярко сверкнуло и чадно задымило.

– Я сбегаю к товарищу подполковнику. Узнаю обстановку, – тоном, не терпящим препирательств, сообщил мне Томилов. Спорить с ним никто не собирался, пусть бежит, бронированный монстр как раз отошел назад, оказавшись ближе к нам. – Плошкин, Зиновьев, за мной. Вадер, выставь охрану!

– Do you have a cigarette? – Без всяких препон танкист ухватил за рукав выскочившего из грузовика охраны красноармейца. Солдат немного опешил и уставился на меня в поисках ответа на немой вопрос: «Чего ему надо?»

– Он попросил сигарету… – задумчиво ответил я. Красноармеец пожал плечами и вытащил из кармана пачку сигарет, а танкист с абсолютно безучастным лицом вырвал ее из рук бойца.

– Эй, стой! Сигареты верни! – воскликнул ограбленный солдат, ошарашенно глядя вслед быстро удаляющемуся танкисту. Тот оглянулся и зыркнул в ответ так, что красноармеец стал судорожно искать поддержки у окружающих. – Вот дела! Товарищ первый лейтенант…

– Спокойно, сейчас разберемся. – Да и самому захотелось вникнуть в причины «пришибленности» капрала. Танкист далеко не ушел, свернул за дом у дороги и на миг исчез из виду. Подобные выкрутасы неприятны сами по себе, а тут еще и война идет, черт его знает, этого танкиста, – может, он диверсант? Напрягшись от подобных размышлений, решил позвать парочку бойцов охраны. Прибежали на зов Юра и Сергей. Оба выглядят серьезными и опасными – у одного пулемет в руках, у другого снайперская винтовка. Ну прям спецназ пограничных войск НКВД! Ох-ох-ох, опасно ведь везде. Но пусть идут следом, чем на месте сидят… Может, посмотрят да раздумают лазить куда ни попадя…

Пока шли за беглецом, вертели по сторонам головами и примечали все, что встречали. И М3 «Стюарт», снесший задом пристройку дома, и два польских танка 9ТР, догорающих меж домов напротив, и рыжие пятна на огородах – тела польских солдат. Вроде бы тихо сейчас в этом районе, да и в центре бой утихает, но вот последствия его напрягают. Даже немного удивительно – в небе над нами последние минут десять висят советские истребители и не вызывают никаких эмоций. Ну прилетели, ну отогнали вражеских стервятников, и что дальше? Есть они и есть, это очень и очень хорошо, а то, что на них внимания не обращают, так это мелочи – война ведь идет, а не игры в песочнице. Сейчас разглядывать самолетики – неподходящее время…

Все мысли моментально сдуло в никуда, когда мы обогнули изрешеченный с фронтальной стороны «Стюарт» и нашли нашего контуженого беглеца.

– …Держи, Коди, это тебе сигаретка. И тебе, Лэнс. Крис, а вот и твои две сигареты. Возвращаю должок, брат… – Капрал, стоя на коленях перед накрытыми брезентом телами троих танкистов, спокойно вкладывал каждому из них в руки сигареты. Когда он отгибал край брезента, по спине невольно бежали мурашки – тела были чудовищно изуродованы. Оглянувшись через плечо, танкист посмотрел на меня. Мурашки на спине обернулись слонами… Такого я еще не видел – СОВЕРШЕННО пустые глаза. Никаких эмоций, никаких мыслей. Ничего! – Как я маме про Фила расскажу?..

На мгновение меня вышибло из колеи… У него был родной брат, самый близкий ему человек на этой войне. В одном экипаже служили, были рядом, и… все. Погиб его брат.

Я невольно оглянулся на Сережу, но почему-то беспокойство не зародилось в душе, а наоборот – пришло успокоение и крепкая уверенность в силах брата. Я могу не беспокоиться – он сильнее, хитрее и живучее многих подготовленных рейнджеров. Он рядом, а я позабочусь о его безопасности и сделаю его еще сильнее. Чего бы мне это ни стоило.

– Вернитесь к Вадеру, пусть пришлет санитара, танкисту нужна помощь… И приведите пару охранников для пущей безопасности… – Пусть Серый и Юра идут, нечего им тут смотреть, крови с погибших натекло много, да и сами трупы выглядят далеко не симпатично. Не стоит ни Юре, ни Серому на это смотреть.

– Э-э-э… Так точно! Только для начала посмотри туда. Там кто-то в траве. – Юра привлек мое внимание и заставил оглянуться.

– Где? – Иванов указывал куда-то в конец огорода. Ага-ага… Точно, кто-то лежит, завалившись на бок. Это не поляк и не красноармеец – цвет формы не тот. Оливковая форма… Как у рейнджеров.

– Dammit![5] – Несмотря на боль в ноге, до тела добежал быстро. Переворачивать убитого было страшно, но оставлять все так и не думать о погибшем – нельзя. Не могу! Невозможно. – Коулмэн… – вырвалось из груди, когда удалось разглядеть залитое кровью лицо. Бедняга не успел перекатиться через спину – одна пуля попала ему точно в шею и вызвала сильное кровотечение, вторая прошла сквозь каску и ударила в темечко. Эх, вот и первый погибший рейнджер в моем взводе… Очень грустно и очень обидно. Я ведь так хотел обеспечить всем моим бойцам наиболее безопасный путь через эту войну, но это уже не выходит. Черт! Это ведь именно война, здесь все совсем непросто!..

– Рейнджер? – Вопрос Юры вырвал меня из потока мыслей.

– Да. Пулеметчик из отделения огневой поддержки и один из моих телохранителей… Так, товарищ старший сержант, а почему вы еще не выполнили моего приказа? – Резкий переход на «вы» и смена тона ошеломили Юру, но ненадолго.

– Виноват! Разрешите идти, товарищ первый лейтенант? – Друг обиделся и нахмурился. Но ничего – потерпит, не маленький уже и понимает, где находится.

– Не разрешаю. – Такого он не ожидал и заинтересованно уставился на меня. – Заберем сразу его вещи, оружие, боеприпасы. А тело оттащим к дому. – Все, друг забыл об обиде и принялся мне помогать.

– Скажи… Ты тут с двадцать второго июня, с самого начала войны… Привык к такому? – Друг кивнул на тела, укрытые брезентом, когда укладывали тело Коулмэна рядом.

– Нет, Юр, не привык. Я просто стараюсь этого не видеть, в том смысле, что я не пытаюсь пропускать это через себя. – Боясь, что капрал может понимать по-русски, я заговорил немного тише. – С моей психикой что-то произошло. Оказавшись здесь, сразу столкнулся со смертью, со страхом, но… Но это не сильно зацепило меня, а должно было зацепить! Я не пытаюсь пробудить в себе эти эмоции, они не нужны. Поэтому и не задумываюсь над тем, что вижу.

– Да, точно. И у меня так же, – подключился к разговору брат. – Юр, вспомни тот момент, когда мы нашли тех речников, на катере. Картина была не из приятных. Точнее – очень дерьмовая картина была. Но что-то воспоминания об этом содроганий не вызывают. Отвращение – да, но не страх. И по ночам мертвецы не снятся. Даже когда первых фашистов замочили – почти ноль эмоций, только волнение и тупое осознание того, что ты убил. Словно и не убивал, а семечки щелкал. – Иванов согласно кивал и угукал в такт словам Сергея.

– Такой пофигизм пугает, но это факт. Хотя тошнотворные зрелища все равно угнетают, – подвел итог Юра. – В общем, поэтому я и спросил, как ты к этому относишься…

– Пофигизм. Хорошее определение. Но именно в этом наше спасение. Так мы сможем остаться людьми и не сломаться. Наверное… – Все мы как один посмотрели на безмолвно сидящего в стороне капрала. Того накрыло горем полностью, и он отключился от реальности, упершись взглядом в окровавленный брезент. Он плакал, по щекам бежали слезы, но лицо не выражало никаких эмоций. Что же делает с людьми эта проклятая война…

– Товарищ первый лейтенант! Вот вы где… – Вадер явился неожиданно и эффектно – с автоматом в руках и в сопровождении двух красноармейцев он, словно герой комедийного кино, выпрыгнул из-за угла и уставился на нас. Типа «попались!», ага…

– Потеряли меня, товарищ Вадер? – Вижу, испугался гэбэшник, испугался. По лицу его легко читается одна мысль: «Слава богу!» Никакого сомнения, он точно подумал, что хитрый Пауэлл прихватил своего брата и лучшего друга, а может, просто подельников-диверсантов, и быстро сделал ноги в неизвестном направлении. – Плохо ты обо мне подумал, Ханнес. – Особист сильно смутился и покраснел. Даже бойцы, что пришли с ним, не имея понятия, о чем идет речь, потупили взоры. Ну, дела-а-а. – Товарищ старший лейтенант вернулся уже?

– А? Нет, еще не вернулся. Но по радио мы получили несколько докладов. Давайте вернемся к автобусу. Там есть что послушать. – В голосе особиста мелькнула настойчивость, ловко подавленная ноткой доброжелательности.

Чего нас просить, мы и без указаний желаем вернуться в гостеприимный штаб, под надежную охрану. Однако потом надобно намекнуть Вадеру, что пыл можно и поубавить, а то он такими темпами и до отмены моих приказов доберется. Ишь ты: «Давайте вернемся к автобусу». Слишком ретиво, слишком…

Вернувшись к штабу, первым делом выяснил, каковы изменения в обстановке и что там пишут из столицы, то есть сообщают по радио от подразделений. И Денис, и Холс по очереди сделали краткие доклады, и начали они с хороших вестей. Во-первых, Октябрьский полностью контролируется нашими силами, противник сдается, захвачено большое количество боеприпасов, оружия, техники. Во-вторых, к гати ушла небольшая группа инженеров и разведчиков – они пройдут через болото навстречу дивизии и проверят путь. В-третьих, в Лавстыках наши бойцы освободили из плена почти семь десятков советских и американских солдат. Их уже отправили к нам за оружием, снаряжением и техникой – к нашему великому счастью, среди освобожденных оказались танкисты и артиллеристы, которых катастрофически не хватает. И в-четвертых, союзная авиация потихоньку начала координировать свои действия с нами. Теперь можно указывать цели для ударов с воздуха и не бояться попасть под раздачу.

Последние два известия – лучшие! У нас появилось неожиданное подкрепление, и благодаря авиации удерживать дороги мы сможем дольше и эффективнее. На этом хорошие вести закончились, настало время положить на чашу весов отрицательную информацию. Траты боеприпасов и топлива надо учитывать, особенно в свете общей скудности наших запасов, и это, конечно, не очень хорошая информация, но скорее относится к разряду нейтральной. Ее я выслушал, но особенно волноваться по этому поводу не стал. Адреналина в кровь добавили слова Холса о потерях убитыми и ранеными, которые по первичным подсчетам уже составляют приблизительно пятнадцать процентов в живой силе и около двадцати процентов техники. Еще хуже было то, что среди рейнджеров потери почему-то тоже были велики – четверо убитых и двенадцать раненых.

Гениальность и везучую дерзость замысла по спасению двух дивизий уже можно подвергать сомнению. А точнее, потихоньку смывать в унитаз. Чует мое сердце – выполнение задуманного будет стоить очень дорого. И, черт побери, не могу я сидеть в штабе и командовать издалека. Не могу, но надо!..

– Ясно, окончательными подсчетами потерь займемся, когда выберемся отсюда вместе с дивизиями. – Томилов прервал пересказ переведенного Денисом доклада о потерях и с непонятным задором обратился ко мне: – Ну, каковы наши дальнейшие планы? – Спрашивает еще. Знает ведь, как дальше быть, но командуем-то совместно.

– Хм… Надо выдвигаться в центр поселка. – Свои слова я сопроводил постукиванием пальца по точке на карте. – Развернем штаб и зенитную батарею где-нибудь вблизи от центральной улицы.

– Ага. К примеру, рядом со зданием райисполкома на Советской улице. Так мы окажемся на удалении от окраин поселка, а значит, и подальше от опасности. Сможем нормально руководить обороной и процессом выхода окруженных сил. – Карандаш в руках командира прочертил извилистую линию на карте от гати – через Октябрьский и на Паричи. Говорю же – знает он весь план! Чего меня спрашивает? – Первых вышедших отправлять к переправе, как я понял, мы не станем, а с ходу введем в бой. – Голос Клима на последних словах потускнел. – Или за нас это уже кто другой сделает…

– Извините, товарищ старший лейтенант, но чего это «кто другой сделает»? Выйдет с передовой колонной какой-нибудь бравый капитан или майор – быстренько нас от командования отодвинет и будет стратегию разводить, значит? Не думаю, что у него это выйдет, особенно если он ничегошеньки не будет кумекать в происходящем вокруг. Так что шиш ему… С маслом! Заранее! – В подтверждение своих слов скрутил фигуру из трех пальцев и с удовольствием покрутил ею перед лицом Клима, тем самым вызвав улыбки у всех в штабе. Вот и хорошо, что смеемся, а то эти фатальные измышления до добра не доведут. Не так уж у нас все и плохо, чтобы впадать в уныние. Но с другой стороны – лично я был бы совсем не против передать бразды правления кому-нибудь более сведущему, а самому отправиться во взвод…

Про уныние пришлось вспомнить ровно через час. Переместив штабной автобус в сквер рядом со зданием райисполкома, мы с Климом занялись командованием нормально – не бегали никуда, а сидели над картой, внимательно выслушивали доклады и раздавали приказы. Точнее, командовал Клим, а я потихоньку помогал. В напарнике проснулся недюжинный талант полководца, и мое скромное участие понемногу сводилось к дублированию приказов на английском.

Вскоре по прибытии тыловой колонны на восточной окраине райцентра развернули медицинский и эвакуационный пункты для местных жителей и наших бойцов. Местных, пришедших к нам за помощью, оказалось очень мало: почти все успели эвакуироваться по железной дороге или скрыться в лесах при подходе врага. По этой причине поселок казался пустынным, некоторые мгновения ощущалась некая грустная постапокалиптичность. Однако, несмотря на унылость общего вида поселка, вид из окна автобуса мне нравился – вокруг красивый сквер с добротными дорожками и уютными скамеечками, высокие деревья прикрывают густыми кронами дутую тушу штабной машины. Меж деревьев вырисовывается совершенно новое, ярко-белое двухэтажное строение районного исполнительного комитета. Центральная, Советская улица – добротной, мощно укатанной проезжей частью пролегает прямо пред нами. За ней стройным рядком стоят красивые новые дома – пара окрашенных в симпатичный зеленый цвет деревянных двухэтажек и сияющие желтизной ошкуренного бревна многочисленные одноэтажки. Как и Бобруйск, поселок развивался, но война все испортила. Эх, как бы я хотел здесь жить…

Пасторальные размышления грубо прервались недвусмысленным намеком пролетевших мимо штурмовиков, что разворачивание тылов, пусть и кургузое, требует принятия скорейших мер противовоздушной обороны. Верно, истребители прикрытия – это просто великолепно, но лишняя осторожность никак не помешает, особливо в делах военных. Немцы покуда поостыли, не лезут нас бомбить, но кто их знает? Может, Герингу запросы покамест стучат, а потом возьмут и ка-а-ак вдарят со всей дурью? Так что все наличные зенитные орудия, ЗСУ и трофейные пятнадцатимиллиметровые чешские монстро-пулеметы ZB-60 на зенитных станках в кратчайшие сроки раскидали на прикрытие станции, штаба и тылов. К моему глубокому сожалению, даже полюбившуюся немецкую зенитную самоходку пришлось отправить на станцию обеспечивать совместно с «Занавесками» мобильное прикрытие мотоброневагона. Потерю зэсэушки быстро компенсировали, выменяв у тыловиков на «зэбэшник» грузовик с установленным в кузове зенитным автоматом.

Вот так за одним делом потянулось другое. То резервы никак толком организовать и поймать не удавалось – дважды мимо нас со свистом и в одном и в другом направлении пролетали то трофейные танкетки, то грузовики с пехотой. То летуны офигительно ошиблись и чуть по нас реактивными снарядами не отработали. В штаны мы не наложили только потому, что не успели понять, что же именно произошло, – кто-то из взвода охраны всех нас спас, вовремя заметив самолеты и подав сигнал ракетами. То в радиоэфире из-за излишне эмоционального сообщения какого-то танкиста паника началась: всем померещились всевозможные приказы – от срочного отступления до сдачи в плен. Скучать из-за комом растущего бардака не приходилось. Лишь одно успокаивало и грело душу – почти целый час прошел, а ничего плохого, кроме того что уже случилось и налетов авиации, не происходило. Отряды на дорогах не напрягаются, отбили пару-тройку слабых, неуверенных атак, сместились ближе к райцентру не больше чем на полкилометра, и все. Да еще недавнее сообщение из дивизий укрепляет веру – до них доехала наша инженерная группа со сведениями о гати. Совсем скоро выступает первая, проверочная колонна на грузовиках. Ее задача пройти через болото и по возможности укрепить настил для выдвигающихся следом танков. Такими темпами противник просто не успеет предпринять адекватных мер против нас, и мы все успешно выберемся отсюда!

Закон подлости работает, сомнения нет… Стоило обрадоваться, поверить в успех, как обрушилась Беда. Именно с большой, жирной буквы, и именно Беда. Авиаразведка с ощутимым сожалением и сочувствием огорчила известиями – из Озаричей в нашем направлении выдвинулся эскадрон польских кавалеристов и несколько бронеавтомобилей и танкеток, за кавалерией с отставанием идут пять танков и примерно батальон солдат на грузовиках, а из Глуска к нам уже движется полк немецкой мотопехоты при поддержке примерно роты танков. Оба соединения с воздуха прикрывают дополнительные истребительные силы, переброшенные с минского направления.

Fuck![6]

Кратко и по существу.

And fuck it again![7]

В качестве идеального довеска к первой мысли.

Тонкой строкой в потоке нецензурных мыслей проскочил вопрос: «Интересно, а кто успеет раньше? Немцы, поляки или американцы?»

– Вот тебе и своевременная помощь окруженным… Кто бы нам теперь помог!.. – Денис выразил думы всех штабных работников очень метко.

– Надо тянуть время. Держать врага как можно дальше от гати. Будем цепляться за каждый клочок земли! За каждый метр дорог и улиц! За каждый дом! Пока не выполним задачу. – Удар кулаком по столу привлек внимание товарищей. В голове уже не находилось места панике, разочарованию или страху. – Или пока не погибнем! Победа или смерть. – Возможно, это безумие, сумасшествие и прочее помутнение рассудка. Но себя и тех, кто рядом, необходимо выводить из равновесия, как бы бредово это ни звучало. И преклонять чаши этого равновесия к яростному безумию. Дабы биться насмерть!

Глава 2

Бронетранспортер уходит от погони

Безумству храбрых поем мы песню…

– …Sir! North group requesting reinforcements and immediately air support. They are lost second line and retreating to next position!..[8] – Холс сухо чеканит слова, звонко бьющие по мозгам.

Абзац…

Авангард мотопехоты вступил в огневой контакт с отрядом Спирса полчаса назад. На первых порах все пошло нормально – сержант фрицев здорово огрел, закупорил дорогу подбитой техникой и огрел еще раз, для закрепления результата, но уже наведенной на цель авиацией. А пять минут назад вся наша затея начала рушиться – немцы психанули и, не обращая внимания на потери, пошли вперед. Рональд сыграл отступление, и прежний план со свистом полетел к чертям! Можно сейчас отправить сержанту всех рейнджеров, три трофейных танка и пару-тройку польских самоходок. Больше нельзя – иначе совсем останемся без резервов на самый крайний случай. Ох, не собирался я бросать моих бойцов в бой до последнего, но боюсь, не сделай этого сейчас – то самое абстрактное «последнее» наступит непростительно быстро. Может, оставить руководство целиком и полностью на Томилова? Он отлично справляется, решения принимает оперативно, но с умом. Мне бы рвануть во взвод, да на передовую. А то сил моих нет тут сидеть!..

– Товарищ старший лейтенант! Добронравов сообщает, что вступил в бой с польской моторизованной разведкой! – Денис, не снимая наушников и не оборачиваясь к нам, «обрадовал» свежей вестью. Ох, забыл ты про закон подлости, Артур. Клим, словно ужаленный, забегал по автобусу от стола к радисту и обратно. Правильно, нет никакой охоты верить в такие неудачи, поэтому переспрашивает, проверяет. Но все тщетно: разведка поляков маршем дошла до Лесков. Будем надеяться, что основные силы идут не так быстро…

– Sir! Observers report! From north-west approaching enemy bombers with fighters… About twenty units. Looks like a Henkel's 111[9].

Блендамет им в зубы! Клинтон-блинтон! Ведь только что улетела эскадрилья «королей» и с ними два из четырех звеньев штурмовиков, а сменщики еще не прибыли! И сей же миг, словно поджидали, – два десятка крестоносных летунов, примите и распишитесь! Счастье, твою мать!

Звучит воздушная тревога, на крыше райисполкома засуетились бойцы охраны с пулеметом. О, на противоположной стороне улицы наша эрзац-ЗСУ за дома скрылась. Там в домах сидят охранники – Ханнес, обеспечивая прикрытие штаба, всех бойцов загнал в дома вокруг сквера. Это хорошо, они уже в укрытиях… И нам пора прятаться, не дело сидеть в замаскированном, но от этого не более прочном автобусе с фанерными стенами. Юру с Сергеем пришлось в принудительном порядке выгонять с занятой в сквере позиции – набросали пяток мешков с песком вокруг немного углубленной воронки, выставили пулемет – и довольны жизнью. С одной стороны, неплохо устроились, да и укрытие тоже недурственное, однако, с другой стороны, есть нечто посильнее – мое категорическое «нет»! Ну что это за дело спрятаться самому, оставив на открытой местности родного брата и лучшего друга… Жаль, что Миши и Димы не видно поблизости, их Вадер с собой потащил проверять позиции охраны. Буду надеяться, что тревогу Ханнес услышал и соответствующие меры безопасности предпринял.

Из автобуса отваливали со всем, что могли унести, – ну не дай бог бомба попадет, а тут все наши вещи остались. Что делать тогда будем? Ни связи, ни оружия, ни припасов – ничего нет. Пойдут командиры побираться да войсками управлять… А так прилетят фашисты, отбомбятся, попадут, не попадут – это исключительно их проблемы, мы же ничего и не потерям. Подумаешь, автобус. Главное – связь! Одна лишь беда, Дэн пожаловался на скупую глупость польских конструкторов: эти ироды намертво прикрутили короб с тяжелой рацией к внутреннему каркасу автобуса.

Чуть позже я сильно на себя обозлился за идиотское отношение к радиосвязи и смене точек выхода в эфир. Немцы ведь неглупый, прогрессивный народ, поставляющий в свой доблестный вермахт прекрасные образцы средств радиоэлектронной борьбы. Например, радиопеленгаторы. И мы совершенно о них забыли! Фашисты авиацию навели на наиболее активный источник радиосигнала – на наш штаб. И, безусловно, разнесли его на запчасти. Десяток бомб перекопал сквер, выкорчевал все деревья, аннигилировал бедный польский штабной автобус и обрушил часть здания райисполкома. При обрушении погибли пулеметчики, на расплав ствола колотившие по самолетам с крыши, и был тяжело ранен Холс. Когда начал рушиться потолок, мы все дружно отошли в дальний конец подвала, и глупый, случайный осколок, влетев в пролом в стене, срикошетил от потолка и, пробив крепко сжатую в руках рейнджера рацию, ударил его в грудь…

Серость пустого, наполовину разрушенного подвала, заполнившегося тяжелой пылью и запахом сгоревшей взрывчатки, потерялась на фоне небольшого, но быстро растущего темно-красного пятна на полу… Пятеро людей в пыльных формах, нервно переговариваясь, сгрудились вокруг шестого:

– Hold on, buddy![10] Сергей, быстро марлевый пакет и бинты сюда! САНИТАР!

– Брось ты эту рацию, Иванов, ей уже конец! Помоги лучше Пауэллу!

– Hols, listen to me. You will be fine! Just hold on![11] Я срежу китель, Юра, посыпаешь на рану антисептик из этого пакетика, да, этого, и сразу накладываем марлевые пакеты. Клим, прижмешь их посильнее. Осколок внутри остался, выходного отверстия нет. Дерьмово.

– Сколько же крови хлещет… Протрите кровь, не вижу, куда антисептик сыпать… Эй, у него пузыри из раны!

– А-а-а-а!..

– Твою мать! Легкое пробито и ребро сломано!.. Черт, прижимай, говорю, Клим! Сергей, полей спирта на пачку из-под бинта и положи на рану, надо ее герметизировать. Да делай же что говорю! Вот здесь. Не дай бог пневмоторакс будет!

– I… I don't want… to die…[12]

– Тихо, боец, не разговаривай. Майкл, скажи ему, пусть не говорит. Боец Груздь, беги за санитаром! БЫСТРО!

– Я мигом, товарищ старший лейтенант! Я мигом!..

– Блин, ребро у него щелкает, Майкл. Я рукой чувствую. Как бы ему хуже не стало.

– А-а-а-а!

– Так не дави слишком сильно, Клим! Quiet buddy, quiet[13]. У кого есть морфий? Надо было сразу уколоть ему морфия. Че-о-о-орт! Колите в ногу! Где санитар?!

Сколько же это продолжалось? Минуту? Десять минут? Час? Бомбардировщики улетели, наш водитель, тот самый боец Груздь, который с раннего утра вел наш автобус, а я его так ни разу и не видел, пулей долетел до медпункта и на машине вернулся обратно вместе с санитарами. Коновалы одобрительно покивали, изучив наши перевязочные труды, исполненные всем штабом, и клятвенно пообещали сделать для спасения раненого все, что в их силах.

– Аккуратнее, аккуратнее! – Томилов помогал санитарам втащить Холса из подвала. Юра, Денис и Серый выскочили наверх раньше всех, отправились скорее руки от крови отмывать… Во время всей суматохи всего мгновение пересекался взглядами с друзьями и братом – они были испуганы так, как никогда раньше! Все, что происходило, для них стало вселенским средоточием ужаса. Но они держатся. Особенно удивил Денис – никакой паники, в ступор не впал, да, руки тряслись, но все делал, как требовалось. Без сомнения скажу – с ним можно идти в разведку. Теперь я точно уверен.

– Ты как? – Сергей вернулся быстро, присел рядом и протянул покрытую капельками флягу. Захотел было принять ее, вот только, увидев свои руки, заляпанные по локоть кровью, отказался… Руки по локоть в крови… Черт, я не желаю больше видеть тех ужасов, что пришлось испытать только что. Агонизирующий раненый, молящий о спасении. Страшная рана. Море крови. Суета. Такие моменты не начали меня пугать, нет, но чувствую, что внутри медленно, но верно ломается некая преграда… Вздохни поглубже, отбрось мысли, Артур, все нормально!

– Все нормально. Пойдем наверх, за старшим лейтенантом. Надо срочно искать рацию и восстанавливать управление подразделениями… Ай-ай-ай! – Опираться на раненую ногу по неведомой причине стало невозможно. Боль острой иглой пробила от пятки до бедра, а в самой ране будто бы штопор провернули. Брат ловко поддержал меня и обеспокоился:

– Тебя зацепило? Куда?

– Нет, это прежняя рана чего-то заныла, будь она неладна. Сейчас посмотрим, может, камешек попал под штанину… – Камешков не обнаружили, зато выяснили, что пора делать перевязку – старая, сделанная Райфлом повязка насквозь пропиталась кровью. Сколько раз я уже подмечал, что труд выбивает из головы все, и боль не исключение. Потыкал бинт, а он аж закаменел. Ну, само собой разумеется, кровь засохла и как тупой нож теперь тревожит рану. – Надо размочить повязку и вновь перебинтовать ногу…

– Посиди, сейчас санитара обратно позову. Эх, брат, о других печешься, а про себя напрочь забываешь. – И у самого выхода, не оборачиваясь, продолжил: – Не будет тебя – не будет нас…

Запали мне его слова в глубину души. По всем струнам ударили и гулко упали в самую глубину. Заставили бы задуматься эти слова, сказанные не Сергеем, а кем-нибудь другим? Не знаю…

Чего я хочу? Что диктует мне мой разум?

Защищать. Дать шанс выжить как можно большему количеству людей. Достойных, сильных, честных людей, способных изменить мир. Пафосно звучит, но я не лгу и не приукрашиваю.

И что же для этого сделал первый лейтенант Пауэлл? Все мои поступки, направленные на защиту людей в этом мире, пока заканчиваются лишь травмами и ранами. В большинстве случаев эти раны и травмы приходятся на меня. Все беды, что должны настичь кого-то, я бездумно принимаю на себя. И только на себя… Так и помереть недолго. Пару раз на самую грань уже вскакивал и лишь чудом выживал.

Хватит.

Но что делать? Как поступить? Истории не изменить, прячась за спинами других. Вернее сказать, я не могу так менять историю – знания в моей голове либо малопригодны для этого мира, либо наглым образом заблокированы. Что же остается делать?

Воевать! Брать оружие и идти на фронт! Смею заметить, Артур, именно так ты и поступил. Однако все ведет к тому, что на избранном пути цели достигаются избыточными силами и смертельным риском. От прежней мысли не отказываюсь – таким образом сгинуть недолго…

– …Сейчас может быть немного больно, товарищ первый лейтенант… – успокаивающе пробубнил санитар, щедро поливая перекисью прилипший к ране конец бинта. Ранение-то я раздербанил нещадно – швы почти разошлись, и вновь началось кровотечение. – Вам надо в медпункт, рана открылась, швы заново наложить требуется… Эх, жаль, машина ушла, довезли бы и вас.