Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Стая

ModernLib.Net / Фэнтези / Григорьева Ольга / Стая - Чтение (стр. 15)
Автор: Григорьева Ольга
Жанр: Фэнтези

 

 


Многие считали, что из-за близости богов и духов друиды наделены даром не чувствовать боля, но дед говорил, что на самом деле друиды просто с малолетства едят пред обрядом особые грибы — самоеды или мушиные. Это ядовитые грибы, но когда их правильно собирают, сушат и понемногу едят с самого рождения, то не умирают сразу, а лишь укорачивают жизнь. Съедая душу, грибы подводят друида так близко к кромке живого мира, куда не в силах заглянуть ни один человек. Айша не верила деду, пока сама не увидела, как жрец, живущий у Чистого ручья, прежде чем поднести Велесу свою кровь, подсыпал самоеды в жертвенную еду. Дед говорил, что если друида лишить этих грибов, то он впадет в безумие, будет кататься по земле, выламывать руки и ноги и кусать сам себя, словно дикий зверь, потому что незримые навьи[165], от которых он сберегается грибным ядом, настигнут его и начнут рвать на куски его тело…

Раб был близок к этому — Айша видела, как разгорается лихорадочный блеск в его глазах и гримаса боли перекашивает лицо.

— Сюда, — сказал раб и отвел в сторону ветви кустарника.

«Он — показывает путь», — поняла притка. Немудрено — ведь пришлые воины не ведали усадьбу Скъяльв. Только живущий здесь мог указать место, где была выкопана яма для пленников или где полагалось казнить ниддингов[166].

Высокий Ари заглянул под куст, ногой отодвинул прикрывающий яму деревянный щит. Круглая черная дыра уставилась на притку страшным бездонным оком. Издалека наплыла мертвенная тень, придавила к земле.

Двое воинов подтолкнули Слатича к краю ямы, принялись обматывать его веревками вокруг пояса. Слатич не сопротивлялся — после удара по голове он был слишком слаб. Прежде чем спуститься в зияющий провал ямы, Слатич оглянулся, чиркнул взглядом по замершей в ужасе притке, открыл рот, словно хотел что-то сказать.

Блеском молнии, быстрым и отчетливым, в голове Айши всплыло прошлое — маленький мальчик на краю такой же ямы, его босые ступни на деревянной опалубке, рубашка, разорванная по всей спине, кровоподтек на скуле и еще один — синий и большой, несущий след чьих-то пальцев — на шее. Прекрасная и страшная женщина, с длинными распущенными волосами… Ряды бус на ее груди гремят, подпрыгивают… Она скалит белые зубы, смеется. Из глаз мальчика текут слезы, он не хочет лезть в яму. «Не надо… — шепчет он, и, утешая его, ветер треплет тонкие каштановые волосы на его макушке. — Не надо, мама… прости… » Женщина хохочет, вытягивает руки. На ее запястьях бренчат браслеты. Ее скрюченные пальцы толкают мальчика в спину. Взгляд мальчишки касается Айши, губы шевелятся. «Сестра… » — понимает она его зов и бросается вперед, но поздно — мальчик уже исчез в яме, остался лишь его крик — отчаянно громкий. Крик перебирает ветви старой осины, плачет в болотном мху, перекатывается по крышам изб, шныряет по давно опустевшим домам, будто потерявшийся пес. А женщина оборачивается к Айше. В ее темных глазах плавает смерть. «Не бойся, — говорит женщина и протягивает к Айше руки: — Там тебе будет лучше, чем здесь… Я знаю». Браслеты звенят…

— Ступай. — Толчок в спину прервал цепь воспоминаний, стер бледное лицо неведомой женщины, ее пустые глаза, черные волосы, красную юбку с волчьей опушкой по подолу. Притка вновь очутилась на урманской земле, пред ямой, куда, словно большое полено, спускали обездвиженного Слатича. Словен был тяжелый — оба воина, удерживающие веревки, кряхтели, потихоньку опуская пленника вниз, в сырую тьму. Вытягивая тощую шею, раб-гаут заглядывал в яму, кусал тонкие губы.

Ари вновь подпихнул притку:

— Иди!

«Да, — подсказала память, — Все было именно так, „Иди“, — произнесла та женщина, толкнула ее, а потом…»

Тело Айши содрогнулось, стряхнуло оцепенение.

— Нет! — взвизгнула она, метнулась в сторону, прочь от Ари. Тот выругался, одной рукой сграбастал ее за шиворот, потащил к себе, другой рукой вытягивая меч.

— Нет! — Ловко перевернувшись, притка вцепилась в его руку зубами, почуяла во рту резкий привкус чужой крови, зарычала, рванула, не разжимая челюстей. Ари взвыл, разжал пальцы. Быстрой лаской Айша проскочила под боком раба-гаута, скользнула в узкий проем меж тесно сросшихся кустов, упала на четвереньки. Раздирая ветвями лицо и руки, поползла вперед, извиваясь и отыскивая любые щели. Одежда цеплялась за сучки, словно надеялась сдержать ее. Притка не понимала — куда бежит, но она должна была убежать. Не от воинов Хальфдана, и не от глупого, «грибного» гаута, и даже не от смерти, а от той ужасной ночи, где еще жила ее мать… Ее безумная и очень красивая мать. Под ладонями девки шуршали опавшие листья, от земли поднимался запах перегноя. Неожиданно пальцы провалились в углубление между сросшимися в крепкую плетенку корнями. Ничего не соображая, как дикий зверь, роющий себе логово, Айша принялась раскапывать найденное убежище. Это была нора — скорее всего, когда-то в ней обитал барсук или выращивала потомство волчица. Присыпанная листьями и прикрытая поверху плетением корней, нора оказалась достаточно просторной, чтоб вместить в себя маленькую притку. Скорчившись в комок, Айша вбилась в тесное убежище и замерла, наблюдая из-под корней и прелых листьев за прыгающими по тонкой черной паутине ветвей бликами факелов. Ночь наполнилась звуками — под ногами преследователей трещали сухие ветви кустов, глупо и ядовито хихикал гаут, от торопливых людских шагов гудела земля. Совсем рядом около Айши мелькнул яркий свет, выхватил из тьмы ее едва прикрытое корнями и листьями лицо. Сквозь резь в глазах она разглядела гаута. Раб смотрел прямо на притку, тыкал в нее факелом и хохотал, нелепо дергая верхней губой. Потом сунул руку за пояс, вытащил маленький тряпичный мешочек, развязал. Сушеная сморщенная грибная шляпка вытряхнулась из мешочка на его ладонь, скрылась у раба во рту. Гаут закрыл глаза, пожевал, счастливо захихикал, взмахнул факелом и, не сказав ни слова, двинулся дальше, ломая кусты и тяжело утаптывая жухлые листья.

По Айшиному лицу катился пот, долго удерживаемое дыхание вырвалось наружу громким хлопком. К счастью, его перекрыл сердитый голос Ари:

— Где она?

Оправдываясь, забормотали другие голоса. Айша слышала обрывки фраз:

— Пропала…

— Исчезла…

— Ведьма…

— Забрали лесные тролли…

— Искать! — взревел Арй. — Искать, сучьи дети!

— Успокойся, Ари, — обиделся кто-то из его спутников. — Если она не ведьма и не очутилась в лапах троллей, то она хорошо спряталась и до утра никуда не денется. Глупо лазать в темноте по лесу, разыскивая того, кто никуда не убежит. Достаточно оставить дозор, а утром мы найдем ее.

Прерывая его разумную речь, громко и некстати захихикал гаут. Звук затрещины долетел до ушей притки, раб засмеялся еще громче.

— Я буду сторожить, — наконец угрюмо сказал Ари. — Идите в усадьбу, скажите конунгу. Я останусь тут.

Брякнуло оружие, затопали удаляющиеся шаги. На смену людям пришла тишина, затаилась, поджидая неосторожного звука. Притке стало холодно. Просовывая пальцы в дырки между корней, она бесшумно принялась закапывать свое убежище прелыми листьями.


Ее разбудил осенний холод. Пробрался ледяными лапами дождя в сухое логово, намочил одежду. Проникающий вместе с водой слабый свет выбелил на рубашке и юбке сухие пятна. Было очень холодно, ноги в коленях ломило от желания вытянуть их, хотя бы немного, хоть чуть-чуть. Затекшая шея ныла.

Стараясь не двигаться, Айша прислушалась. Снаружи, за хлипкой, размытой дождем лиственной преградой бесился в древесных кронах неугомонный Вихрик[167], тягучие капли барабанили по земле, ручьями шуршали в прелых листьях.

Айша осторожно повернулась, высунула голову из норы. Дождь был сильный — водяная завеса скрывала деревья за кустами, и одинокая фигура сидящего у ямы Ари казалась неясным темным пятном. Ари смотрел на тропу, ведущую в усадьбу, прикрывал плечи и голову шерстяным корзнем. Время от времени приподнимал корзень, стряхивал с него воду, оглядывал окрестности и вновь укутывался в плотную ткань. Айше было хуже — корзня у нее не было, холодная вода, вперемешку с глиной, сочилась под одежду, сковывала тело холодом. Надо было выбираться, только следовало уличить миг, когда неусыпный Ари отвернется.

Подобравшись и изготовившись бежать что есть мочи, притка замерла, следя за неторопливыми движениями своего стража. Словно почуяв ее взгляд, Ари стал оборачиваться — медленно, присматриваясь к кустам, приподнимаясь. Рука воина потянулась к ноге, пальцы обхватили рукоять топора.

Над Айшей, чуть выше зарослей кустарника, что-то тонко свистнуло, затем плотоядно чмокнуло. Уже занесенный для броска топор вывалился из руки Ари, разбрызгал лужицу у его ног. Ари попятился, привалился спиной к дереву, захрипел. Из его шеи, покачивая опереньем, торчала длинная тяжелая стрела.

Еще не успев сообразить, что к чему, Айша юркнула обратно в убежище. Из-за слабой защиты ветвей ей было хорошо видно, как из леса, один за другим, появляются воины — без щитов и нагрудников, в теплых меховых безрукавках и штанах из грубой кожи, без факелов, крепкие, ловкие, будто с рождения жившие в лесу. Как легко, почти бесшумно, они скользят между стволов, не обращая внимания на холод, вспарывают меховыми чунями мелкие лужи, собираются в кружок подле осевшего наземь Ари. Их было около двух-трех десятков, не больше. Один, с ожерельем из медвежьих когтей на шее и собранными в пук на затылке нечесаными темными волосами, подступил к хрипящему в агонии Ари, сломал древко стрелы в его шее, отбросил обломок в сторону, Обошел воина кругом, склонился, пощупал его одежду:

— Я знаю тебя. Ты человек Хальфдана. Значит, Черный здесь.

Он говорил низким рыкающим голосом, почти ворчал. Остальные, казалось, вовсе не умеют разговаривать и даже дышать — Айша не слышала ни единого звука, кроме шума дождя да привычных шорохов леса. Однако в облике незнакомцев было что-то узнаваемое. Не понимая — что, притка высунула из норы голову.

Корни над ее головой подались вверх, размытая водой глина чмокнула. Затрещали кусты, прямо перед лицом Айши приземлились ноги в чунях из волчьего меха. Рыкающий воин быстро сунул руку в нору, за шиворот выволок Айшу наружу. Рубашка притки зацепилась за сломанную ветку, разорвалась по плечу.

— Кто ты?

Он так быстро прыгнул к ней, что Айша ничего не успела сообразить. Стояла пред незнакомцем, чувствовала исходящий от него густой запах зверя, растерянно моргала.

— Убийца… — вместо нее прохрипел Ари. — Она — убийца, как и ты, Хаки…

Пальцы Ари зацарапали траву, сбивая ее в крупный влажный холм.

— Убийца? — Хаки отпустил притку, настороженно, будто крадущийся к добыче дикий зверь, обошел ее: — Он говорит правду?

Айша не знала, что ответить.

Убийца ли она? Харек остался жив — в этом она не сомневалась, но ее старания не спасли Орма. То ли Волк не отыскал его на кромке меж живыми и мертвыми, то ли Орм сам не захотел вернуться, то ли Белая осилила Волка и взяла ярла себе, но как бы там ни было — он умер. Когда-то дед говорил Айше, что смерть никогда не приходит внезапно, сама по себе, — она идет по проторенному самим человеком или его жизнью пути, и чаще всего случается так, что вовсе не она приходит к человеку, а сам человек приходит к ней. Орм умер не от вражеского меча, нанесшего ему страшную рану. Нет. Едва родившись на свет, он пошел навстречу своей смерти, так же бесстрашно, как в битве шел навстречу врагам. И то, что именно он забрал из Альдоги детей князя, и что следом за ним отправились Избор с воинами, и что Айша очутилась в его стане, и нападение детей Гендальва, и долгий путь через лес, и даже его разговор с приткой у маленькой чистой лагуны — все это были кусочки его дороги к иному миру. Убила ли она Орма? Да, наверное, поскольку не окажись она на пути ярла, этот путь мог бы измениться, стать иным. Длиннее или короче, неизвестно, — но иным…

Однако в памяти Айши Орм еще не умер. Он оставался сильным и усталым, вытащившим ее из огня и воды, с серыми глазами и горячей кожей. Он оставался тем, кто мог бы защитить ее, любить ее, даже когда она отказалась от его любви… Но она не могла вернуть Орма… Кажется, этот лесной Хаки спрашивал, говорит ли Ари правду?

— Разве язык человека может знать правду? — Айша встретилась взглядом с Хаки, дернулась от внезапного сравнения. Не задумываясь над словами, выпалила: — Ты тоже зверь Одина?

Темные глаза Хаки блеснули, морщины у губ прорезались жестче.

— Тоже?

Айша не заметила, как их окружили пришедшие с Хаки воины, сомкнулись вокруг нее плотным кольцом.

— Ты уже встречала берсерков?

— Да. Я знаю Харека Волка, — сказала притка. За спинами воинов сипло, с кашлем, засмеялся

Ари. Из его рта толчками выходила кровь, но он все-таки просипел;

— О, да! Она встречалась с Хареком… Пыталась убить его… отравить…

Сильная судорога скрючила его тело, кровь вялой струйкой потекла из угла рта, смешиваясь с дождевыми струями, сбежала на грудь. Ари последовал за ярлом, за смерть которого так жаждал отомстить.

— Мы настигли их — если Харек тут, то Орм тоже, — негромко произнес жилистый темноликий воин, стоящий чуть позади Хаки.

— Нет, — давясь подступившими к горлу слезами, вымолвила Айша. — Орма тут нет. Он ушел ночью.

— Куда?

Ее не били, не трясли, не старались что-то выпытать. Просто спрашивали, как спрашивают дорогу у случайно встреченного человека. И Хаки и его людям было все равно, что у нее необычно короткие волосы, грязная одежда, что она сидела в волчьей норе и что ее называли убийцей.

— В ирий… — хотела ответить Айша, но вовремя вспомнила, что Хаки наверняка не знал про ирий, ведь у урман это место называлось Хель.

— В Хель, — сказала Айша, всхлипнула и вдруг расплакалась, громко и глупо, как маленькая девчонка, глотая слезы, смешанные с дождем. Давилась ими, кашляла, пыталась объяснить: — Я не хотела, чтоб так… Он уходил, и я отправила Харека за ним… Но зелье было таким медленным… Мне пришлось поторопить Харека, взять у него крови. Я дала эту кровь Орму, чтоб Волку было легче найти след. Я просила кромешников помочь… Но Волк вернулся один…

Ее трясло, внутренний холод раздирал тело, дождь покрывал мурашками кожу, впитывался в волосы. Тыча пальцем на прикрытую досками яму, притка бормотала:

— Слатич там… Он все видел… Знает… Он скажет… Загромыхали отбрасываемые доски, зашуршала, спускаясь в темноту ямы, пеньковая веревка. Ловко, будто белка, один из людей Хаки, тонкий и гибкий, обвил веревку вокруг пояса, перескочил через край ямы, соскользнул вниз. Из подземной глубины гулко и глухо забубнили голоса.

Продолжая всхлипывать, Айша села на землю, спрятала лицо в ладонях. Лишь теперь пришло осознание, что Орма больше нет, что отныне ей не увидеть его серых с темными вкрапинами глаз, не услышать ровного голоса, не притронуться к сильному горячему телу, Почему она отказалась от него там, у лагуны? Почему не позволила ему хоть краткой радости быть рядом? Пусть он не был тем, кого она искала, но он замечал ее, хотел ее, он был живым. Он просто был…

Зашелестела, осыпаясь с края ямы, земля. Тонкий паренек вылез наружу, отряхнул ладони. Поправил задравшуюся безрукавку:

— Пленник пришел из Альдоги с конунгом Избором и Бьерном, сыном Горма. Они стали служить Черному конунгу. Потом Орм пришел к Черному. Потом была битва и Черный бежал. Орм увел многих людей в усадьбу старика Юхо. Но он был ранен и умирал. Воин из Альдоги видел, как эта женщина разрезала Белоголовому грудь и положила туда то ли яд, то ли лекарство. Ей помогал Харек. Но потом она дала Хареку напиться и, когда он пил, — перерезала ему горло его же ножом. Случилось так, что в ту же ночь в усадьбу пришли люди Хальфдана. Черный не поверил, что она лечила Белоголового. Приказал убить ее. А воина из Альдоги посадить в яму, потому что они оба были там и они оба пришли из Альдоги. Он говорит — ярл умер, но Харек остался жив. Этот воин из Альдоги достаточно силен. Его можно взять с собой — он будет хорошим рабом. Он неплохо говорит на нашем языке, но женщину с короткими волосами он называет «Притка».

Последнее слово он произнес, подражая Слатичу. Из-за этого оно получилось корявым, непохожим на обычное, словенское.

Дождь закончился. Редкие и крупные капли стекали с деревьев, скудными слезами падали на примятую листву, щелкали по уходящим в землю лужицам.

— Ты очень глупа или очень смела, если пыталась зарезать Волка, Притка, — Хаки задумчиво почесал переносицу. Спросил у тонкого: — В усадьбе много воинов?

— Пленник говорит — более сотни людей Хальфдана и еще столько же — Орма.

Слатич соврал, преувеличивая число людей в усадьбе, но Айша не стала исправлять его ошибку. Главное — среди всех этих воинов больше не было Орма.

Должно быть, Хаки подумал о том же, поскольку неожиданно зло стукнул кулаком по ляжке:

— Хитрый ярл все-таки обманул меня! Я шел по его следу от Ворот Ингрид, по быстроногой Бегне. Я обнюхал всю усадьбу Сигурда, чтоб узнать, что его там нет, я пересек Хадаланд и Тотн. И я нашел его, но он все-таки сумел улизнуть!

Берсерки угрюмо потупились. Злость их хевдинга прошла так же внезапно, как началась. Повеселев, Хаки хмыкнул, стукнул по плечу жилистого темнолицего сородича:

— Белоголовый был великим воином. Я хочу проводить его в последний путь. Мой последний подарок ляжет в его курган. А потом я вернусь к Сигурду и заберу у Оленя все то, что оставил у него Орм. Так будет справедливо.

Взгляд берсерка метнулся к яме, рот расползся в улыбке.

— Вытащите моего нового раба. Я хочу его видеть.


День Айша пересидела вместе с людьми Хаки в лесу, недалеко от усадьбы. Она слышала громкие крики тех, кто нашел мертвое тело Ари и яму без пленника, слышала, как, перекликаясь и суетливо шлепая ногами по влажной земле, люди Хальфдана обыскивают лес. Она даже видела нескольких — прошедших под деревом, на котором она пряталась. С высоты они казались маленькими и безобидными. Айша сидела в высокой сосновой кроне, на толстом суку, крепко вцепившись в шероховатый ствол. Рядом, на ближней ветке, лежал Ингъяльд, тот самый тонкокостный и легкий паренек, который лазал в яму говорить со Слатичем. Ингъяльд вольготно расположился на суку, прильнув к нему пузом и обвив ногами. В руках он держал лук, целясь в шныряющих внизу людей.

Сбоку на поясе Ингъяльда висела скрученная в петли веревка с трехглавым крюком на хвосте. Этим крюком Ингъяльд выстрелил вверх, зацепил веревку за сук, и, поднявшись по ней, воины скрылись от преследователей в сосновой кроне. Айша влезла на дерево сама, без помощи — пригодилась сноровка, обретенная еще в Затони, когда лазала на любимую осину. Может, поэтому — из-за послушания — ей не связали руки и не заткнули рот. Зато Слатича втащили на дерево силком, как большой мешок. Рот словена забили клоком травы, к горлу приставили нож, намекая: «Дернешься — смерть». Он не дергался.

— Бдзин-н-нь… — подражая звону тетивы, насмехался над бестолково снующими внизу человечками Ингъяльд. Ожидая одобрения, косился на притку синими, мальчишески ясными глазами, морщил в улыбке безусое лицо. Его веселья Айша не разделяла. Сидела, тупо обняв руками теплый и шершавый ствол, льнула к нему щекой, слушала, как внутри, в могучем древесном теле, бурлит жизнь, равнодушная к людским бедам и горестям.

Когда солнце укатилось за кроны деревьев, вниз полетели веревки. По ним, будто мураши по травинам, одно за другим потекли вниз людские тела — безмолвные и беззвучные, как тени. Ингъяльд подтолкнул Айшу — мол, спускайся.

Разлепив онемевшие руки, притка обхватила веревку ногами, подложила под ладошки оторванный от юбки кусок ткани. Наблюдая за ее приготовлениями, Ингъяльд хмыкнул, забросил за плечо лук, сам обвился вокруг веревки так, чтоб петля охватывала его тело вокруг пояса. Почти не держась руками, паренек сполз по ней на человеческий рост. Покосился на притку. Айша кивнула, последовала его примеру. На самом деле так спускаться оказалось удобнее — от трения не горела кожа на ладонях, и в любой удобный миг Айша могла замедлить спуск, покрепче сжав пеньку ногами.

Очутившись на земле, притка несколько раз присела, разминая колени, заметила, как с соседней сосны спускают Слатича, по-прежнему скрученного веревками и с травой во рту.

Хаки стоял недалеко от притки.

— Развяжи его, — неожиданно для себя самой попросила его Айша.

Она никак не могла привыкнуть к быстроте берсерка — всего миг назад он глядел на Слатича, и вот уже оказался прямо перед ней, вопросительно вскидывал брови.

— Он не станет шуметь, — пояснила притка. — Люди Хальфдана уже обвинили его в смерти Орма, а теперь, когда умер Ари, — он стал виновен в двух смертях, Ему некуда идти и некого звать на помощь.

Она не ожидала, что к ее словам прислушаются, но едва спеленутый Слатич коснулся земли, как Хаки уже разрезал путы на его ногах. Высвобождая пленнику руки, лениво бросил в сторону:

— Ингъяльд!

Паренек понимающе показал лук со стрелами.

Айша помнила, как острие его стрелы вошло точно в шею Ари. А ведь Ингъяльду мешало не только расстояние — еще и кусты. При таком страже Слатичу не следовало пытаться сбежать, Судя по всему, словен сам понимал это. Сидел на земле, растирал запястья, сопел. Потом тяжело поднялся на ноги, презрительно взглянул на своего кажущегося слишком хлипким охранника…

К усадьбе Скъяльв берсерки подходили осторожно, выбирая движение по ветру, как звери. Устроившись за кольями городьбы с северной стороны усадьбы, где могучая Гломма разливалась широкой гладкой заводью, берсерки слились с ночными тенями, притихли.

Орма хоронили на берегу. Похороны были пышными — длинная вереница воинов с факелами обступила высокий деревянный помост, на вершине которого, одетый в нарядную одежду и прикрытый поверху большим куском погребальной ткани, возлежал ярл. Издали, в мутном факельном свете, была видна богатая вышивка на ткани, с одного из краев, обращенного к северу, из-под вышивки на поленницу свешивались светлые волосы ярла. Одетая в белое Скъяльв стояла подле помоста, заламывала руки, голосила, прощаясь.

Первым к мертвому ярлу подошел Харек. Он еще был слаб — пошатывался, хромал. Стал на колени подле хевдинга, вытащил из ножен меч, положил около Орма. За Хареком последовал Хальфдан. Черный конунг не стал опускаться на колени, лишь снял с шеи золотую гривну и тоже положил на ложе мертвого ярла. Потом воины потянулись к своему хевдингу длинной чередой, и вскоре гора подношений скрыла Орма — лишь торчали его ноги в теплых добротных сапогах и беловолосая макушка.

Харек взял факел, подступил к кострищу. Нижние тонкие ветки мгновенно занялись, полыхнули ярким светом, плеснули заревом на лица людей.

Берсерки вжались в землю. Прильнув к влажной и холодной траве, Айша беззвучно; одними губами, зашептала слова прощания. Ее никто не учил этим словам — они текли из сердца, связывались в нити, переплетались, свивая длинный узор. Айша говорила ярлу о том, что ей очень жаль, и о том, что она хотела бы быть иной, и еще о том, что она будет помнить, что когда-нибудь они вновь свидятся, и там, в другой жизни, будут жить иначе. Она желала Орму доброго пути и радостной встречи, желала забыть о земных горестях, умоляла о прощении… Ей казалось — ярл где-то рядом, за плечом чудилось его дыхание, к волосам прикасалась его сильная рука, короткая борода щекотала шею…

Огонь взобрался по поленнице, охватил ее всю целиком. В небо полетели яркие искры, горестно, по-волчьи, завыла Скъяльв. Завопили, провожая своего хевдинга, воины Белоголового.

— Прощай, ярл, — шепнула Айша, и вдруг пламя вспыхнуло, вырвалось вверх высоким языком. В сердцевине огня медленно поднялась и почти села темная фигура, ее голова повернулась, сбросив почти совсем съеденное огнем погребальное одеяло. Сквозь огненную пелену мертвый ярл взирал на Айшу.

— Прощай, притка, — послышался ей голос Орма. Пламя осело, ярл упал обратно на горящее ложе.

В небо потянулся черный ядовитый дым. Айша отвернулась. Ей больше не на что было смотреть…

Утром, когда все разошлись, Хаки прокрался к пепелищу, зарезал сторожившего пепел воина и положил в еще тлеющие угли свой топор. Айша видела, как он (совсем как Харек) встал пред пеплом врага на колени и склонился, уважая Орма в смерти более, чем уважал в жизни. Потом поднялся, пнул ногой тело убитого стража, засмеялся и пошел прочь.

А днем они уже шагали по лесу, держа путь к усадьбе Сигурда Оленя, конунга Хрингарики. Белоголовый Орм более не охранял свою добычу, и Хаки спешил забрать все то, что ему не удалось отобрать у ярла на Бегне, в Воротах Ингрид.

Глава шестая

РАБЫНЯ

В конце концов, что бы ни случалось, жизнь опять находит наезженную колею, сползает в нее и катит, как колесо обозной телеги, — неспешно и ровно, лишь слегка подпрыгивая на ухабах. Гюда тоже понемногу привыкала к своей новой жизни. В усадьбе работы было не намного больше, чем в Альдоге. Суровая и властная Тюррни оказалась справедливой и рачительной хозяйкой. Сигурд каждые три дня отправлялся в лес на охоту, захватив с собой двоих родичей. Гутхорм вел себя как обычный мальчишка — любопытный и неосмотрительный. Приставал к Гюде с расспросами об Альдоге и о том, как ее брат оказался в дружине конунга Вестфольда, вздыхал завистливо, скучал по неведомым пока походам и войнам. Он уже не напоминал Гюде брата, и при встрече с ним сердце княжны не лопалось от боли, как дождевой пузырь на воде.

Красавицу Рагнхильд ничего не волновало, кроме себя самой и своих снов, которые она называла вещими и толковала как хотела. Любая собака в усадьбе знала, что сны Рагнхильд не более чем ловкая выдумка, поскольку все они были красавице на руку. То предрекали ей обнову — и отец спешил порадовать дочь обновой, то сообщали, что на подходе богатый и щедрый жених, и Тюррни освобождала дочь от любой работы — чтоб нежданный гость не застал ее растрепанной и усталой. Женихи не являлись, но Рагнхильд вновь видела сон, который сообщал, что суженого задержали внезапные дела, или враг, или еще невесть кто…

Веселушка Флоки изредка наведывалась в большую избу к Сигурду, возвращалась из нее только под утро и после этого весь день напевала что-то на своем, непонятном никому, даже урманам, языке саамов[168]. С черными рабами, которых в усадьбе величали трэллями, Гюда старалась не разговаривать. Да и о чем с ними можно было говорить, если думали они только о еде и до смерти боялись человека с кнутом?

Саму Гюду именовали теперь «тир» — что означало «невольница». Флоки говорила, что если бы Орм остался в усадьбе и Гюда навещала бы его по ночам, то она была бы не невольницей, а наложницей. Тогда ее жизнь стала бы намного веселее. «Даже без подарков», — говорила Флоки и, краснея, хихикала. Финка никак не хотела понять, что мужские ласки неведомы Гюде и она не находит в близости с мужчинами никакой радости.

К середине листопадника Гюда знала уже всех в усадьбе. Ее тоска по дому стерлась, уступив место новой, неясной пока, грусти. Иногда, сидя за городьбой на камне у реки и глядя на проплывающие мимо опавшие в воду листья, Гюда думала об Орме, о Хареке, о воинах, ушедших неизвестно куда и до сей поры не вернувшихся в усадьбу.

Иногда к Оленю приходили гости. Они рассказывали множество разных новостей. Прислуживая за пиршественным столом, Гюда слышала, как говорили о Черном Хальфдане, о смертях в Согне, о каких-то битвах… Рассказывали о молодом конунге, которого привел с востока человек по имени Бьерн, сын ярла Горма Старого. О Бьерне говорили тихо, будто опасаясь подслухов. Иногда называли его сыном Горма, — иногда — Губителем Воинов. На эти рассказы Сигурд смеялся, а Тюррни, раздеваясь ко сну, презрительно фыркала:

— Сын Горма давно погиб в восточных странах. Он никогда не вернется в Норвегию.

Однажды Гюда отважилась возразить. Складывая нарядную юбку Тюррни в большой, забитый нарядами сундук, она произнесла:

— Но люди говорят, что он и пришел с востока, даже привел с собой какого-то конунга.

— Ты сама с востока, — сурово глянула на рабыню Тюррни. — Ты знаешь человека по имени Бьерн Губитель Воинов, сына свободного ярла Горма?

— Нет, — признала княжна.

— Может быть, ты знаешь молодого конунга из ваших мест, который хотел бы служить Черному Хальфдану?

— Нет, — сказала Гюда.

— Тогда зачем ты болтаешь глупости? — завершила разговор Тюррни, залезла под мягкое одеяло, зевнула и сомкнула веки.

Вернувшись в избу для слуг, Гюда долго не могла уснуть — ворочалась с боку на бок, думала. Когда-то она страстно, всей душой ненавидела Орма, потом столь же страстно желала себе смерти, а теперь жила, слушала урманские сказки, болтала с финской рабыней, смеялась, спорила с Тюррни… Все изменилось, и, наверное, теперь она даже не стала бы противиться объятиям Орма — он по праву был ее хозяином, и лечь с ним было спокойнее и лучше, чем с каким-нибудь незнакомцем. Рассматривая толстую балку на потолке, княжна гадала, когда вернется ярл, и почти ждала его возвращения…

Утром она, мятая и усталая после ночного бдения, отправилась на пастбища. Шли, как обычно, с Флоки. Все было как всегда, изменилось лишь одно — едва глотнув молока из предложенной пастухом плошки, Гюда почувствовала тошноту. К горлу подкатила рвота, нехорошо заплескалась во рту.

— Что с тобой? — Флоки отложила плошку, склонилась к княжне и вдруг ахнула, прикрыв ладошкой маленький ротик: — Великая Фрейя!

Гюда не понимала.

— Тебя и впрямь бережет сама Хлин! — завистливо выдохнула Флоки, погладила Гюду по плечу. — Непременно расскажи новость Тюррни. Она даст тебе легкую работу, ты будешь хорошо есть и спать, сколько захочешь…

Гюда растерянно моргала. От неожиданных слов Флоки ее даже перестало подташнивать.

— Почему? — спросила она. Флоки засияла улыбкой:

— Какая ты глупая! Если у тебя родится мальчик, то Орм может посадить его на колено[169] и назвать своим сыном. Тогда ты станешь уважаемой женщиной, может, даже не рабыней…

— Родится мальчик? — переспросила Гюда и охнула, опешив. — Ты говоришь, что я ношу ребенка Орма?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22