12

– Ты куда? – Журка дернул меня за руку, и Ведьмачья яма скрылась за кустами. – Я тебя насилу вытянул, а ты… Знаешь, как искал?! Почитай два дня голодал, едва не помер… А ноги? – Он задрал штанину. На колене темнела поджившая ссадина. – Во как ободрался! Это на Альте. Услышал твой крик и чуть не спятил спросонок. Гляжу – кругом вода, а тебя нет. Думал – утопла. Стал веслом шарить, слышу – опять кричишь. Я к берегу, да поздно – эти тати тебя на коня вскинули и бормочут что-то о Киеве, о Борисе. Я тогда ничего не понял, просто по следам пошел, а в ближнем селе мне все растолковали. Сказали, будто проехала мимо сотня князя Бориса и с ними спятившая девка, а сам князь пропал невесть куда. В его лагере крови по колено, его побратим болгарин Георгий и слуги – мертвые, а самого князя нет. Борисовы воины уезжали в село за едой, а когда вернулись и увидели такое – подались в Киев за правдой. Я как услышал эту историю, понял: тебя надо выручать. Переночевал в том селе, а поутру забрал челн и поплыл в Киев…

Журка все говорил и говорил, но его слова пролетали мимо, словно моя душа осталась прозябать в яме рядом с умирающей ведьмой. Даже мое спасение перестало казаться чудом.

– Я пол-Киева обошел, где только не побывал, пока узнал, что Борисовых воинов порубили в овраге возле города, а их девку опустили в Ведьмачью яму. Узнал утречком на заре, а ждать пришлось до вечера, чтоб стало потемнее. Ох, намаялся, извелся весь…

– Веревку-то где ухапил? – прерывая его никчемные объяснения, поинтересовалась я.

Журка заулыбался:

– На челнок сменял. Челнок хороший, а только деду Иону он все равно не нужен. – Он взъерошил волосы на затылке, на миг задумался, а потом решительно покачал головой: – А будет нужда – он себе новый справит…

Я вздохнула. Со мной случилось столько странных и страшных вещей, а Журке все кажется игрой. Легко ему… И люди его любят.

– Я думаю, братец уже оттаял, можно ворочаться в Вышегород, – вклинился в мои мысли быстрый Журкин говорок.

Я встрепенулась и заметила, что мы уже шагаем по береговой тропке, а вместо закатного солнца над кустами уныло блестит полулунник. В темноте ветви стали черными. Порыв ветра зашевелил их, и в тихом шепоте послышалось: «Предупреди Глеба и Ярослава. Предупреди… Ты обещала».

Я остановилась. Оглянувшись, Журка неуверенно спросил:

– Ты чего? Не хочешь в Вышегород? Из-за брата?

– Погоди…

Журкин братец был вовсе ни при чем. Мои страхи и сомнения упирались в данную ведьме клятву. Нарушить ее было совестно, а выполнить попросту невозможно. Даже если я доберусь до Глеба муромского или Ярослава Новгородца и расскажу им всю правду, разве они поверят, что их брат, князь Киева, – братоубийца и вор? За такие речи недолго вновь очутиться в Ведьмачьей яме.

Вечерний ветерок подул от реки. Стало холодно и неуютно. Журке надоело ждать моих объяснений. Он спустился к воде и там нашел себе занятие – подбирать камни-окатыши и бросать их по волнам. Почти не поднимая брызг, голыши прыгали по речной глади, а потом, словно устав резвиться, исчезали в темной глубине. Когда-то в детстве я тоже любила пускать «блинчики»… Неожиданно вспомнилось детство – голос Старика, его улыбка, запах и удивительное чувство свободы и защищенности. Тогда я знала: что бы ни случилось – его тепло и любовь не исчезнут. Старик был для меня и отцом, и домом, и будущим. А теперь? Что у меня в будущем? Ведьмачья яма? Нет, я туда не вернусь! И плевать на обещание! Нужно попросту переступить через глупые угрызения совести и все оставить позади – князей с их сварами, воспоминания о Ведьмачьей яме и самой ведьме Дарине. Почему я должна выполнять ее пожелание? Может, она уже давно спятила… Ведь бормотала о каком-то очеловеченном мече, который перечеркнул мою судьбу. Кто в здравом рассудке поверит в подобную чушь? А еще я христианка, и мне не пристало выполнять просьбу ведьмы. «Сновидицы», – шепнуло что-то внутри.

– Сновидица или нет, все одно – ведьма! – вслух возразила я и окликнула Журку: – Ты что, тут до ночи собрался дурака валять?! Сам же спешил в Вышегород.

– А ты пойдешь? – вскинув голову, поинтересовался он.

– Пойду.

К полуночи мы добрались до Бративы – небольшой деревни в десять дворов. Братива стояла в стороне от большака, и Журка с его болтливым языком быстро отыскал дом для ночлега. Не мудрствуя, он постучался в первые же ворота и радостно оповестил:

– Доброго здровьичка, хозяева! Примете ли гостей до света? Идем аж с самого Киева, несем новостей на всю ночь, только с голодухи как-то несподручно рассказывать.

Открывшая нам молодая баба недоверчиво вгляделась в Журкино лицо, покосилась на меня, а затем оправила цветастый платок и благодушно кивнула:

– Отчего ж не пустить. Гость в дом – и Бог в дом.

Меня передернуло. После резни в избе Улеба я стала бояться чужих домов.

– Проходите…

Ворота заскрипели, на круглое лицо бабы упал лунный свет, пробежал по обиженно выпяченным губам, отразился в глупых круглых глазах, и я успокоилась. Однако, входя в дом, перекрестилась. Улеб вспомнился не к добру…

В горнице сидели трое взрослых мужчин, две крепкие приземистые бабы и едва вышедший из ребячьего возраста парнишка. Из-под пестрого одеяла в углу слышались детские шепотки. Бородатый мужик, с похожим на огурец лицом, лениво приподнялся и указал на накрытый стол:

– Добро пожаловать, гости дорогие. Отведайте, чего Бог послал.

Мы сели и взялись за ложки. После горячего меня потянуло в сон. Бородач отложил ложку:

– Теперь не грех и поговорить… Семила сказала, будто вы идете из Киева. Видели ли нового князя? И правда ли, что его брата Бориса убили какие-то вороги?

Журка покосился на меня и вымолвил:

– Я бы рад поговорить, хозяин, но моей сестре не до разговоров. Путь был неблизкий, девка устала…

– Гриппа, Миланя! – рявкнул мужик. Толстухи с удивительной живостью снялись с лавок, исчезли за перегородкой и вскоре появились вновь с каким-то тряпьем в руках.

Журка подтолкнул меня к лавке. Бабы суетливо разложили принесенное и бросили сенной валик.

– Спаси Бог. – Я улеглась, повернулась к стене и закрыла глаза. После холодной ямы в тепле и сытости было как в раю. В полудреме я слышала монотонный Журкин голос. Он рассказывал о Киеве, Святополке и том, как видел в Десятинной церкви тело князя Бориса, которого убили неведомые враги.

«В той же Десятинной… – глядя в темную стену, подумала я. – Хотя где же еще Святополку хоронить свои злодейства? В этой церкви прятали тело его отца, там же лежал убитый по его приказу брат… А вот где погребен Старик, не знает никто…»

– Окаянный князь! – прошептала я.

– Окаянный, – отозвался из-под лавки тонкий детский голосок. Неужели кто-то из ребятишек ухитрился забраться под мое ложе?!

– А ну кыш оттуда! – вполголоса пригрозила я. – Не то выволоку силой!

– Силой? Хи-хи… – развеселился ребенок.

Я покосилась на гомонящих за столом людей. Они были увлечены Журкиными баснями и ничего не замечали. Стараясь не шуметь, я потихоньку свесилась и сунула руку под лавку. Пальцы пошарили в пустоте.

– Не там ищешь, – сказали мне сзади. Господи, как он там очутился?

Я перевернулась. Никого.

– Не там. Не там! Не там!!! – Голосок невидимки набирал силу,. Теперь он уже почти кричал. От звонких надрывных воплей у меня заломило затылок.

– Хватит! – заткнув уши, рявкнула я, однако озорник не унимался. Его крики превратились в заунывный вой. Меня закружило и куда-то повлекло. Мимо проплыло вытянутое Журкино лицо, потные рожи толстух, стены, потолок с матицей[17]… Все смазалось, перевернулось и вдруг снова оказалось там же, где было. Даже матица…

– Уф! – Я выдохнула и села. Что-то стало не так. Люди! Людей не было! Ни Журки, ни бородача, ни баб… Никого…

– Значит, решила нарушить обещание? – спросил меня все тот же противный детский голосок.

Я зажала уши и скосила глаза. Тощее мохнатое существо сидело у меня в ногах и недобро глядело желтыми, как у кота, глазами.

– Лгунья! Дай я ее… – Из-за печной перегородки высунулась странная голова. Обвислые, старческие щеки мелко подрагивали, а красные с прожилками глазки похотливо ощупывали мое тело.

– Погоди, памжа[18]! – одернул желтоглазый и придвинулся ко мне. Сквозь волосы на его животе проглянула серая с синевой кожа.

– Погоди, погоди, погоди… – Казалось, голоски раздаются отовсюду.

– Цыц, мелкота! – беззлобно рыкнул желтоглазый.

«Сон», – в упор глядя на него, подумала я.

– Нет, я не сон, – возразил он. – Я ман[19]. Тот самый ман, о котором ты так много болтала со своим Стариком.

Ман? Да, верно, я часто говорила старику о мане. Чаще всего, когда с голодухи съедала его хлеб или, шутки ради, прятала посох. «Ман унес, – говорила я, – ты же знаешь, какие они. Никто их не видит, а они ходят, шумят, гремят. Такие вот невидимые люди…» Но это было давно, тогда я была совсем маленькой и на самом деле верила в манов. Но теперь…

Существо спрыгнуло с лавки, проковыляло к столу и качнуло мохнатой головой:

– Тут сидит твой приятель Журка. Тебе его не видно, ты не кромешница[20], зато я его вижу как на ладони. Мне напугать его или свести со свету?

– Нет! Не дам, – возразил кто-то. Ман оскалился и отошел от стола.

– Это ведогон, дух-защитник твоего Журки, – пояснил он. От него пахло жженым сахаром, а желтые глаза без зрачков смотрели сквозь меня. – Такой есть у всякого человека, только что ведогон против меня? Его тяжело победить, зато обморочить – плевое дело. Ты клятву-то помнишь, что дала Дарине?

Я молчала.

– Так помнишь или нет? – Когтистые руки мана поднялись и легли на мои плечи. – Мы все ее слышали. Дарина позвала нас в свидетели, и теперь мы следим за тобой. Не выполнишь клятву – умрешь.

Его пальцы поползли к моему горлу, а из огромного, как яма, рта выглянул раздвоенный змеиный язык. Желтые глаза нечистого загорелись. Я зажмурилась и почувствовала, что не в силах шевелиться.

– Умрешь, умрешь, умрешь… – заголосило вокруг.

Руки чудовища сдавили мое горло. Боль задергалась под кадыком. Что-то сместилось, хрустнуло, и душа забилась в поисках выхода из умирающего тела. Она еще боролась, а я сидела неподвижно, как истукан, и понимала, что умираю. Но ничего не могла сделать. Совсем ничего.

– Так... Так..

Что-то холодное, должно быть мои слезы, потекло по лицу. Хватка мана ослабела.

– Так… – снова повторил он и отпустил мое горло. – Вот так…

Нет, это был не его голос!

– Журка! – обретя способность говорить, прохрипела я, открыла глаза и увидела Журкино лицо. А за ним еще лица. Бабьи, мужские, даже детские… Люди!

Я хотела приподняться, но не смогла. Тело не слушалось.

– Очнулась, – с удовлетворением произнесла какая-то баба.

– Она у тебя что, бесноватая? – поинтересовался у Журки бородач. – Ежели так, то позовем нашего священника. Он бесов мигом прогонит.

– Не надо. – Журка опустил руку в бадью с водой и брызнул мне на лицо.

«Вот откуда холодные капли», – мелькнуло в голове.

– Сама оправится, а к утру уйдем, – пообещал бородатому Журка.

– Я не гоню, – обиделся тот. – Я помочь хочу. А так живи сколько хочешь.

Мое горло опять сдавила невидимая рука. «Мы следим», – шепнул тихий голос. Да, они следят. Те незримые, что живут рядом и все о нас знают, те, в которых мы не верим и не хотим верить, те, что зовутся кромешниками…

– Может, останемся на пару деньков? – озабоченно глядя на меня, произнес Журка.

– Нет, пойдем.

Хватка ослабла.

– Но не в Вышегород. – Дышать стало еще легче, и даже голос окреп. Теперь мне было все равно, что подумают хозяева или Журка. Я поняла, как сбросить внезапную хворь. Нужно просто выполнять обещанное. – И не вместе, – договорила я.

– Что?! – Глаза Журки округлились. Он ничего не понимал, зато я смогла пошевелиться и даже сесть. Бессилие и страх отступили.

– Да, так, – обещая уже не ему, а незримым существам с кромки, произнесла я. – Только выспимся и пойдем… А теперь дайте мне отдохнуть. Я устала.. Очень устала.

Не обращая внимания на Журку, я улеглась, закрыла глаза и, как ни удивительно, заснула. Должно быть, кромешники все поняли. Меня не беспокоили ни ночные шумы, ни страшные сны. Впервые после смерти Старика я спала крепко и сладко. Зато утром, еще до восхода, меня разбудил тихий шепоток мана.

– Пора, – прошелестел он в ухо.

Пора так пора. Стараясь не тревожить спящих хозяев, я поднялась, отыскала свои пожитки, глянула на заснувшего у дверей Журку и вышла во двор. Ворота отворились бесшумно, словно только и дожидались, когда моя рука толкнет створу.

«Дворовые[25] потрудились», – подумала я и усмехнулась. Вот уж никогда не гадала, что поверю в дворовых!

– Пора, пора, – – снова поторопил невидимый ман.

– Да иду! – огрызнулась я и, не оглядываясь, зашагала прочь.

Я ни о чем не жалела, разве что грустила по Журке. Взять бы его, но нельзя. Мне предстояло опасное занятие – говорить правду князьям. А ему лучше вернуться в свой Вышегород и жить тихо-мирно, как все. Отныне у нас были разные пути.

13

В эту ночь Святополку не спалось. Не давали покоя дурные вести. Только вчера на заре показали тело Бориса народу, а уже поползли слухи о его насильственной смерти. Киевский люд стал поговаривать, будто Бориса зарезали прямо в княжьих палатах. А тут еще и старый лис Анастас захворал. Свалился прямо посреди улицы. Да прежде, чем упасть, стал просить прощения у толпы. И перед кем надумал каяться?! Перед голозадой чернью! Нет чтоб прийти к нему, князю всей Руси, и сказать, так, мол, и так, носил я, князь, перед тобой вину, скрывал тело твоего отца, так теперь каюсь. А он что учудил? Дурак, а еще игумен…

Святополк сплюнул на пол и растер плевок пяткой. Нынче было не до чистоты. Вчера прибыл гонец из Мурома от Глеба. Братец узнал о смерти отца и спешил в Киев, якобы проститься. Святополк ему не верил. Глеб был умен и хитер, не чета наивному и набожному Борису. Бояре сказывали, будто, даже умирая, Бориска не выпускал из рук иконку, а Глеб за икону хвататься не станет, возьмется за меч. Надо бы опередить его, но как?

– Горясер!

Темная тень отделилась от стены. Наемник не оставлял князя даже ночью. Святополк доверял ему. Князь помнил, как наемник перерезал горло ожившему Борису. Быстро, точно, будто куренку… А Рикон, дурак, только крестился да мялся.

– Где твои люди? – Князь прошлепал через горницу и остановился напротив наемника.

Тот склонил голову:

– Ждут твоих приказаний, князь.

«Всегда так, – с досадой подумал Святополк. – Вроде отвечает без утайки, а толку с этого ответа, что с козла молока».

– Я спросил: где они?

– Рядом, князь. Всегда рядом.

Покорен, паршивец, предан… Предан ли? Святополк вгляделся в склоненное лицо наемника:

– Я дам тебе грамоту к моему брату Глебу. Возьмешь лучших людей и отвезешь ее в Смоленск.

Князь взял со стола бересту, повертел ее в руках и задумался.

Грамота… Предлог, но ведь не скажешь: «Убей моего брата». После неожиданного воскрешения Бориса Святополку было не по себе отдавать такие приказы. Грех все-таки. Пускай наемник сам догадается. Он не из глупых.

Князь протянул Горясеру чистый лист:

– Держи.

Тот пробежал бересту глазами, кивнул и молча спрятал ее за пазуху. Святополк поморщился. Наемник видел, что грамота чиста. Почему же смолчал?

– Отдашь ее Глебу. Пускай прочитает. Не захочет выполнить мою волю, пусть пеняет на себя.

Горясер кивнул.

– Ты понял? – Святополк не мог поверить.

– Я понял, князь, – успокоил его наемник. Длинные, гибкие пальцы оплели рукоять меча. – Все понял. Глебу не бывать в Киеве.

– И?

– И никто ни о чем не узнает, – закончил тот.

Святополка передернуло. Этот воин соображал на редкость быстро. Слава Богу, наемники не меняют хозяев, покуда им платят. Горясер и его люди получают щедрую плату. Глеб такой не предложит…

– Что стоишь? Ступай! – Князь махнул рукой.

Легкая тень скользнула к двери. Та, казалось, даже не открылась, наемник словно прошел сквозь нее. Святополк взглянул на икону в углу и сотворил крест. В этот чужом воине было что-то нечеловеческое. Или так казалось на исходе ночи?

Князь Киева нервно запахнул рубаху на груди и подошел к окну. Оно выходило на двор. Там в утреннем сумраке передвигались людские фигуры, слышались обрывки приказов и дышали белыми облаками пара застоявшиеся в стойлах лошади. Вот они скучились, затем построились хвост в хвост… Святополк различил меховые накидки всадников и их круглые с коваными пластинами щиты. Наемники Горясера.

«Скор, – удовлетворенно подумал князь. – С таким Глебу не совладать».

Он отошел от окна, довольно потянулся и подступил к кровати. На дворе раздалось конское ржание, затем зацокали копыта, скрипнули ворота, и наступила тишина.

«А все-таки они звери, – укладываясь спать, подумал князь об уехавших, – настоящие звери…»

14

Я решила пойти в Новгород, к Ярославу. По пути голос мана тревожил меня все реже, а вскоре и вовсе замолчал. Иногда я даже думала, что впрямь увидела мана в дурном сне, однако отказываться от обещания больше не помышляла. Решила так решила, назад дороги нет. Дорога вообще была только одна – серый, истоптанный тысячами ног большак. Он лениво полз через холмы, вдоль реки – к славному городу Смоленску, рассекал город надвое и тянулся дальше до самого Новгорода. Топая по его пыльной спине, я то и дело поглядывала на небо. Тучи бродили над полями голодными волчьими стаями. В такую погоду рачительные хозяева убирали с полей подсохшее сено. В здешних местах рачительных оказалось немало, и меня то и дело обгоняли доверху груженные повозки. Сельчане готовились к зиме.

«Хоть бы кто подвез, – провожая их взглядом, зло думала я, – иль поесть подал…»

– Доброго пути, девица! – крикнул за спиной бодрый голос.

Я обернулась. Пегая лошаденка волокла по дороге огромную телегу. На облучке сидел тучный седой мужик, а за его спиной задорно сверкали глазами две молоденькие девки в цветастых сарафанах. В белых волосах возницы застряли соломинки. Мне почему-то вспомнился Журка…

– Куда путь держишь? – поравнявшись, поинтересовался возница. Девки захихикали.

– Пока в Смоленск.

– К князю Глебу?

«К Глебу? – Я даже остановилась от неожиданности. – Муромский князь в Смоленске? Вот так удача! Верно говорят: на ловца и зверь бежит…»

– Нынче многие идут в Смоленск, – продолжал возница – Кто за защитой, кто за советом. Глеб мудр, справедлив и всем помогает… Вот и ты, вижу, идешь издалека, значит, к нему. Только ты опоздала. Нет князя в Смоленске.

– Нет?!

Мужик соскочил с облучка и взял лошадь под уздцы. Он оказался невысоким, но плотным и кряжистым, как старый дуб. От его рубахи пахло прелой травой.

– Глеб ушел в Киев к брату, – заговорил он. – Утречком отправился на трех ладьях. Я сам видел.

Вот так… Не успела… Остался только Ярослав новгородский.

«Ты обещала, обещала, обещала», – застрекотал в ушах голос мана. «Ну, тут не моя вина, – мысленно оправдалась я. – Останься Глеб в Смоленске, я бы упредила его, а теперь, как ни спеши, княжьи лодки не догнать». – «Посмотрим, посмотрим», – задумчиво протянул ман и смолк.

– Тебе что нужно-то от Глеба? – – донесся голос возницы.

Что нужно? Я закусила губу. Как ответить? Не говорить же правду… Мужик ждал.

– Я погорелица… Ни родичей, ни дома не осталось, – на ходу выдумала я. – Вот надеялась на княжью милость.

– А чего не пошла в Киев?

– Побоялась. О Святополке говорят дурное…

– Негоже хаять князя, – нахмурился мужик. – Хотя я тоже слышал о нем недоброе, а дыма без огня не бывает.

Девицы дружно прыснули, прикрывая рукавами яркие губы, а я устало кивнула. Нынче огня в Киеве было поболее, чем дыма…

– Ты чего пригорюнилась? – Мужик остановил лошаденку и заглянул мне в лицо.

«Глаза-то добрые», – отметила я и сказала:

– А чего радоваться? Шла к князю на поклон, а и тот уехал…

– Ха! – Мужик хлопнул здоровенными ручищами по коленям – Было б чего печалиться! Твое горе и без княжьего указа поправимо. Хочешь, возьму тебя работницей на свой двор? Харч положу, одежонку дам, платить буду. А того глядишь, б моей усадьбе и жених сыщется. Такой-то красавице…

Я улыбнулась и покачала головой. Мужик не заметил отказа.

– Меня звать Силой, – продолжал он. – А домашних моих увидишь сама. Полезай на телегу. Эй, болтушки, а ну потеснись!

Девицы зашептались и подвинулись.

– Не… – начала было отказываться я, а потом махнула рукой и полезла на душистое сено. Какого рожна упираться? Есть хочется. И ночевать одной средь поля несподручно. Того и гляди, хлынет дождь. Осенние дожди затяжные… А поутру пойду в Новгород к Ярославу.

– Ты что умеешь? – прыгая следом и подхлестывая лошадь, спросил Сила.

Телега скрипнула, шатнулась и, покачиваясь на ухабах, поползла вперед. Я свесила ноги и откинулась на мягкое сено.

– Эй! Что можешь делать, спрашиваю, – не оборачиваясь, повторил Сила.

– Готовлю хорошо, – сказала я и запрокинула голову. Перед глазами закачалось серое в темных разводах небо. Захотелось спать.

– Готовишь? Это хорошо, будешь помогать Орине на кухне. Она старая, видит худо…

Сила еще что-то бормотал, но я уже не слушала. Небо темнело, спускалось, и наконец все заволокло чернотой. В ней раздавался скрип уключин и смех Журки. То ли смех, то ли плач… Он приближался, становился громче и неожиданно превратился в надрывный крик.

Я подскочила и открыла глаза.

– Э-э-эй! Выноси, родимая! – истошно орал Сила. Разбрасывая по дороге клочки сена, телега летела вперед, а обе девки тихонько повизгивали от страха.

– Что… – Я не успела договорить.

Что-то со свистом пролетело мимо моей головы и воткнулось в спину Силы.

– А-ах, – выдохнул тот, взмахнул руками и повалился на бок.

– Сила!!!

Он не отозвался. Лошаденка сбавила ход. Я подхватила поводья, хлестнула ее что было сил и обернулась. Сзади в облаке пыли летели всадники. Высокие шапки, пестрые одежды и маленькие низкорослые лошаденки… Печенеги!

Я подтолкнула Силу ногой. Он перекатился на живот. Из-под его лопатки торчало толстое древко стрелы.

– Батя-я-я-я, батя…. – заверещали девки.

– Давай! Давай!!! – заорала я на пегую. Лошадка испуганно прижала уши, взбрыкнула и свернула с большака в поле. Телега затряслась на рытвинах.

– Господи Всеблагой, Господи… – стонали сзади девицы.

– Цыц, дуры! – рявкнула я – Куда ехать, где усадьба?

Если дом близко – печенеги отстанут. Побоятся связываться… Их слишком мало для серьезной стычки. Еще можно уйти…

– Где дом?! – крикнула я стонущим дочерям Силы.

Они не слышали – безумно таращились на мертвого отца и подвывали. У старшей из уголка рта текла слюна.

«Хреновы помощницы!» – про себя выругалась я, хлестнула лошадь и обернулась. Печенеги растянулись полукругом. «Берут в кольцо», – поняла я. Когда-то давно Старик рассказывал мне об их повадках. Но откуда они тут взялись? Уже много лет никто не слышал о печенежских набегах. И как эти твари умудрились пробраться так далеко через наши заставы?

– Ая-я-я! – взвыл крайний преследователь. Напуганная пегая прянула в сторону. Телега дернулась и противно заскрипела.

– Нет! – протестующе закричала я и куда-то полетела. Сверху посыпались клочки сена и щепки…

Очнулась я от сильного пинка под ребра. Боль встряхнула и заставила открыть глаза. Красные сафьяновые сапоги нетерпеливо притаптывали землю перед моим лицом. Чуть дальше переминались лошадиные копыта.

– Вставай! – произнес лающий голос.

Потирая бок, я села и огляделась. Двое печенегов распрягали пегую, еще двое деловито скручивали руки перепуганным девкам Силы. Стоявший надо мной, похоже, был за старшего. Его одежда выделялась яркой вышивкой, а на шапке красовался непонятный знак.

– Вставай! – потребовал он.

Я поднялась на четвереньки, потом на ноги. Предводитель печенежского отряда оказался мал ростом, кривоног и худ.

«Мальчишки и те бывают покрепче», – оглядывая его усатое, как у кота, личико и тощие руки, подумала я.

– Почему не плачешь? – удивился печенег. Я покачала головой. Давно отвыкла попусту лить слезы…

– Смелая, да? – коряво проговорил он.

– Не очень, – оглядываясь в поисках спасения, сказала я.

– Арканай! – позвали моего допытчика.

Тот досадливо мотнул головой в остроконечной шапке и гордо выпятил щуплую грудь:

– Я Арканай, что значит «смелый», а ты?

«Смелый»… Впятером на одного мужика, трех девок и обоз с сеном…

– Найдена, – назвалась я.

Печенег подошел ближе.

– Арканай! – снова завопил один из тех, что связывали девиц. Он показывал пустые руки – то ли требовал еще веревки, то ли хвастался, что так быстро закончил работу.

Старший повернулся к нему и махнул рукой. Воин что-то протявкал. Арканай ответил такими же непонятными, похожими на собачий лай выкриками. Мне все это стало надоедать. Странно, но я почему-то не боялась. Эти маленькие, разряженные в цветные одежды и увешанные оружием человечки казались больше смешными, чем страшными. «Смешные, смешные, а Силу убили», – сказал рассудок.

– Дай руки, – послышался сердитый голос Арканая. Я взглянула на него. Тощие паучьи лапки печенега сжимали -веревку.

«Сама в петлю, – протягивая ему руки, подумала я. – А куда деваться? Пешей от конных не убежишь». Веревка плотно обхватила запястья.

– Красивая, смелая и послушная, – похвалил Арканай. – Моя будешь.

Я усмехнулась. Спорить было глупо – только смерть кликать…

– Они побегут, – указывая на связанных девок, проговорил Арканай. Несчастные дочери Силы с притороченными к седлам руками затравленно озирались и поскуливали. – А ты поедешь. Я берегу своих женщин.

Ко мне подвели пегую. Вцепившись связанными руками в гриву, я заскочила ей на спину. Лошаденка вздрогнула и запряла ушами. «Не привыкла к верховым», – поняла я и похлопала ее по холке.

– Добрая девка, – ощеривая в улыбке мелкие собачьи зубки, снова похвалил Арканай. – – Хорошая будешь баба.

Его ладонь взметнулась вверх. Печенеги насторожились, и даже девчонки Силы перестали скулить.

– И-и-иях! – резко опуская руку, крикнул Арканай. Его жеребец сорвался с места и полетел вперед. На ходу печенег успел подхватить под уздцы мою пегую. Бедная лошаденка взбрыкнула передними ногами, захрипела и помчалась. Сзади застучали копыта…

15

Арканай гнал лошадь быстро и уверенно, словно по давно знакомой дороге. Одна из плененных девок, та, которую я звала младшей, совсем выбилась из сил. На спуске в заросший ивняком овражек она вдруг громко застонала и упала вниз лицом. Лошадь поволокла ее по кустам. Печенеги закричали, Арканай замедлил ход, и я оглянулась.

– Ы-ы-ы, – подгибая колени к ободранному животу, стонала несчастная. Один из печенегов хлестнул ее плеткой, но девка даже не вздрогнула.

– Вставай! – приказал Арканай.

Девка дернулась, оперлась окровавленными руками о землю и попыталась подняться. Не смогла. Арканай коротко скомандовал что-то своим воинам. Тот, который связывал девок, криво улыбнулся и вытянул из-за пояса широкий нож. Словно в тумане, я видела, как он спрыгнул с коня, подошел к упавшей и быстрым взмахом перерезал веревку на ее руках. Младшая подняла голову. По исцарапанным щекам девчонки текла кровь, но глаза сияли от счастья. Она думала, что ее освобождают. Запекшиеся серые губы слабо шевельнулись. Нож опустился еще раз. Из рассеченного горла младшей толчками хлынула кровь. Арканай довольно хмыкнул.

– Не-е-ет! – отчаянно завизжала вторая девка.

– Не надо… – шепнула я, но девка не услышала. Она беспомощно трясла головой и пыталась высвободить руки из веревочных пут. Темные с золотым отливом волосы рассыпались по плечам, на щеках проступили лихорадочные пятна, а глаза дико заблестели.

«А ведь она красива», – некстати подумалось мне.

– Пусти меня! Зверь! Выродок! – развернувшись к Арканаю, крикнула девка.

Взгляд печенега скользнул по ее лицу, огладил плечи… Губы изогнулись в довольной улыбке. Поняв, что он задумал, я ткнула лошадь пятками в подбрюх. Хотелось прикрыть девку от Арканая. Вдруг вспомнился совет старой мерянки, у которой мы со Стариком провели прошлую зиму. «Если худшего не избежать, смирись с ним, – говорила она. – Не противься судьбе, старайся верить в ее справедливость. Так легче принять и горе и позор».

– Смирись! – крикнула я старшей.

Взгляд девки устремился на мои вцепившиеся в конскую гриву руки, коснулся лица. Мгновение она стояла молча, словно пытаясь что-то понять, а потом заметила за моей спиной Арканая, вздрогнула и выплюнула:

– Ты! Сука! Столковалась с этим?!

Меня передернуло. Злость девки была дурной, от отчаяния, но ее грубые слова ударили по сердцу.

По-прежнему улыбаясь, Арканай подхватил мою кобылку под уздцы и шлепнул ладонью по крупу. Пегая послушно отступила. Приземистый жеребец печенега двинулся на девку. Рука Арканая потянулась к поясу.

«Все, – поняла я. – Но как глупо! Зачем степняки напали на никчемную телегу с сеном и взяли пленников? Если захватили как добычу, то почему не берегли? И как они оказались так далеко от своих земель, да еще впятером?» Во всем происходящем было что-то необъяснимое.