33

Анастас нашел в себе мужество солгать князю. Теперь нужно было отдышаться. Пегий конский круп покачивался перед ним, надежно укрывая от взгляда Святополка. Жеребец махнул хвостом и угодил по щеке бывшего настоятеля.

– Тварь! – Анастас ударил коня ладонью. Жеребец лениво отступил. Теперь настоятелю стало видно крыльцо Предславы. Взгляд Анастаса пополз по разноцветным одеждам Предславовых девок. Скоро княжна ляжет под поляка и станет презреннее любой из них, даже вон той, что стоит в сторонке, в залатанном синем платье-Игумен пригляделся. «Ведьма! – узнал он. – Та самая, что увела Журку из Вышегорода!» Анастасу запомнились ее темные с каштановым отливом волосы, тонкое лицо, длинная шея и большие, чуть раскосые глаза. Но что она делала в Киеве?

И почему оказалась одета будто черная девушка княжны?

На крыльце рядом с княжной появился наемник. Последний раз Анастас видел его неподвижно лежащим на полу в тайной клети. Херсонесец попятился и спрятался за круп пегого. Уж лучше вкушать мерзкий запах конского пота и подставлять щеки под удары хвоста, чем торчать на виду у заклятого врага! Хотя без княжьего указа наемник не тронет, а нынче Окаянный такого не прикажет. Испугается.

Анастас тряхнул головой. Духовнику польского короля нечего бояться.

Горясер увел княжну. Святополк подхватил Болеслава под локоть и потащил в терем. Дружинные люди и бояре потянулись следом. Анастас вспомнил о «ведьме» и обернулся. Девка уже скрылась в толпе.

– Чего вертишься? – спросил игумена высоченный седобородый поляк в ярко вышитой безрукавке.

– Уйти надобно, ищу у кого справиться… – на ходу придумал Анастас.

Поляк ткнул пальцем в толпу:

– Да вон, спросись у Гашека. Пока князья дела улаживают, он за старшего.

Впереди маячила широченная, перетянутая ремнями спина Гашека – воеводы польского короля. Настоятель догнал воеводу и дернул за рукав:

– Пойду проведаю. – Он мотнул головой в сторону церкви.

Поляк оглянулся. Рябое лицо озарила понимающая улыбка.

– Ступай. Только не забудь, вечером пир.

Бывшее жилище показалось Анастасу убогим. Ободранные старые покрывала на постели, облезлый столик в углу… Тошно… Он уже видел золотые и парчовые наряды польского короля, его расписные хоругви и шитые пурпуром отличительные знаки. Прохаживаясь по тесной клети, Анастас улыбался. Он сделал верный выбор. У поляков жизнь спокойнее и богаче, а главное, можно не бояться Святополка. Князь не посмеет еще раз натравить на него ублюдка наемника. Одно дело – убить своего настоятеля, и совсем другое – духовника польского короля-Весь день игумен разбирал бумаги и отдавал последние распоряжения по церкви, а вечером направился ко двору Окаянного. Идти на пир было немного боязно. Но, увидев привязанного к верее коня с шитым польским седлом на спине и червленой уздечкой, он успокоился. Под защитой Болеслава ему ничто не грозило.

На дворе стояли длинные лавки, суетились девки с подносами, а дюжие молодцы подкатывали бочонки с медом. Анастас прошел мимо всей этой суеты и ступил в терем. Гомон оглушил его.

– А-а-а, Анастас! – Гашек призывно махнул рукой.

Херсонесец поморщился. Ему хотелось вдосталь насладиться победой, но поляк сидел за столом для дружинных людей, а не на возвышении возле князя. Однако выбирать не приходилось.

Херсонесец присел на скамью рядом с Гашеком, зацепил кружку с вином и поднес ее к губам.

– Повидался со своими? – поинтересовался воевода.

Анастас отвлеченно кивнул. Он разглядывал пирующих. Веселье было в самом разгаре. Глаза воинов блестели, на щеках привычных к пряным винам бояр выступил румянец.

– Долгонько ты, – дыхнул отвратительным перегаром Гашек.

Анастас выдавил улыбку. Гашек был ему противен. Тупой, чудом выбравшийся в воеводы мужлан. Сила есть, ума не надо… Херсонесец отхлебнул глоток терпкого пойла и покосился на княжеский стол.

«А князь-то веселится от души, – заметил он. – Должно быть, получил вести из Новгорода. Люди поговаривают, будто Ярослав сидит в своем уделе тише воды ниже травы, а того глядишь, день-два, и сбежит за море. Вот Окаянный и радуется…»

Мысли бывшего настоятеля стали путаться. Он подтолкнул Гашека локтем и указал на блюдо с соленьями. Осоловевший от вина воевода неловко потянулся, уронил на пол чужой кубок и, забыв о соленьях, с руганью сунулся поднимать. Рубаха обтянула его широкую спину. Сквозь ткань проступило темное пятно пота. Анастас брезгливо отвернулся. Мужик и есть мужик, хоть ряди его князем, хоть воеводой…

– Я прикажу привести ее силой, коли… – долетел до него гневный голос Святополка.

Князь сказал слишком громко. Шум стих. Кое-где возмущенно зашушукались киевские дружинники, бояре схватились за кубки, словно хотели спрятать за коваными ободами покрасневшие лица, а польские воины одобрительно загудели.

– Негоже… Княжну и силком… – раздался чей-то зычный шепот и тут же смолк.

Анастас усмехнулся. Значит, Святополк вознамерился нынче же отдать Предславу польскому королю? Что ж, будет забавно поглядеть, как гордую княжну, будто рабыню, за косу приволокут в залу…

– Дочь Владимира никто и никогда не приводил силой! Я рада твоему празднику, дорогой брат! – неожиданно произнес за спиной игумена густой женский голос.

– Княжна… – выдохнул зал. Багровые капли плеснули из дрогнувшей кружки херсонесца и расплылись по скатерти некрасивыми пятнами.

Княжна прошествовала мимо столов. За ней мягко, по-кошачьи проскользнул наемник. Казалось, он даже не заметил Анастаса. Предслава подошла к возвышению и требовательно протянула руку. Болеслав вскочил.

«Попалась птичка, – подумал Анастас. – Король еще недостаточно пьян, чтоб взять ее силой, но к концу пира…» Перед глазами херсонесца возникло видение: униженная Предслава в разорванном платье, пятна крови на серебряном шитье, смятая кровать. Вот тогда-то гордая княжна пожалеет, что отвергла его дружбу!

Болеслав коснулся пальцев княжны. Она оперлась на его руку, презрительно улыбнулась и поднялась к княжескому столу.

– Мы заждались… – то ли прошипел, то ли прошептал Святополк.

Он был недоволен. Ему хотелось унизить сестру, подарить ее поляку как диковинную безделицу, а она явилась сама! Но, как бы там ни было, Болеслав улыбался, и Святополк скрыл досаду. Нынче удовольствия польского родича были для него важнее собственных. Болеслав со своим войском служил надежным щитом от Новгородца.

Предслава села. Рядом, будто равный, уселся Горясер. Херсонесец вонзил ногти в ладони. Там на возвышении, над этими мелкими людишками, должен был сидеть он, Анастас, а не какой-то вонючий наемник!

– За здоровье Предславы! – выкрикнул кто-то смелый.

– Здоровье княжны… здоровье… – загалдели вокруг.

Болеслав вскинул руку с кубком. Предслава выпрямилась. Крики воинов казались ей издевательством. Каждому пирующему, от князя до черни во дворе, было ясно, для кого она предназначалась на этом празднике. Все знали, что этой же ночью дочь русского князя ляжет в постель к польскому королю, словно дворовая девка к господину. Знали и, как ей казалось, радовались. Другая вскочила бы и со слезами выбежала из залы, но княжна сдерживалась. Она потянулась к кубку. Пир зашумел с новой силой…

34

Предслава с Горясером ушли. Мне хотелось плакать, но слезы застыли внутри тяжелым соленым камнем. Ревность грызла душу изнутри, как червь яблоко. Рано или поздно она должна была бы меня убить. Поэтому я скрутилась в комочек на старом тряпье, ткнулась лицом в ладони и стала ждать смерти. Долго ждала… Однако умереть не получилось. А за дверью зашаркали чьи-то шаги, раздалось невнятное бормотание, всхлипы. Что-то упало, загремело. Я сползла с мягкого вороха и осторожно выглянула в дверную щель. Никого… Так и должно быть. Святополк наверняка дает пир в честь родича. Все веселятся, а кто не пирует, тот прислуживает пирующим…

– Ы-ы-ы, – застонало в глубине перехода.

Я прижалась ухом к щели.

– Гы-ы-ы!

Далеко. Должно быть, в самом конце коридора, у входа в покои княжны.

Я высунула голову в щель и пригляделась. В полутьме корчилось что-то белое с серебристым. Оно же и стонало.

– Молчи! Моя будешь… Не пожалеешь… – донесся до меня глухой мужской шепот. Язык у говорящего заплетался. Тот то ли перепил, то ли помутился рассудком от вспыхнувшей страсти.

Мне стало скучно. Насильники есть везде. В простой избе и в княжьем терему. Такова уж наша бабья доля – терпеть и мучиться. А эта, похоже, не так уж и противится. Не кричит, не зовет на помощь. Баба рванулась. Я разглядела белое пятно лица и закрывающую ее рот мужскую руку. Вот почему она не кричала! Длинные, выбившиеся из косы золотые пряди упали на ее плечи. Девка! От неожиданности у меня перехватило дыхание. Взять силой бабу – еще куда ни шло, но лишить чести девку хуже убийства!

– Помо… – на миг высвободившись, тонко взвизгнула несчастная.

Я выскочила из клети, метнулась к выходу, но на полпути остановилась. Пока бегаю за помощью, насильник уже добьется своего. Я оглянулась. Ударом ноги мужчина распахнул дверь в покои княжны и потянул девку внутрь. Тонкие девичьи пальцы цеплялись за косяк.

– Эй, ты! Эй! А ну пусти ее! – завизжала я и кинулась к покоям княжны.

Не успела. Стукнула закрывшаяся дверь. Задыхаясь от ярости, я ударила ее плечом. Бесполезно. Насильник заперся на засов.

– А ну открой! – Я врезалась в дверь всем телом и почувствовала, как проваливаюсь в пустоту. Руки сами уцепились за косяк, удержали.

Девушка лежала на кровати Предславы. Насильник придавил ее своим телом. Я видела лишь его широкую спину. Тяжелый светец пришелся мне прямо по руке. Я метнулась вперед и обрушила его на голову мужчины. Метила в голову, а угодила в плечо. Взревев от боли, насильник развернулся. Девка в серебристой одежде сползла на пол и вжалась в ножку кровати. Нечто тяжелое, пахнущее потом и вином навалилось на меня и швырнуло на постель.

– Пусти!

Мне удалось замахнуться, однако мужчина перехватил мою руку, выбил светец и захрипел:

– Хватит… Извела… Буде…

Он говорил как-то странно, растягивая слова. А запах! Будто из винной бочки. Не мудрено, что перепутал меня с той, в серебристом.

– Пусти, – стараясь говорить громко и четко, произнесла я. – Погляди. Ты ошибся.

Он не слышал. Вдавливал меня в мягкие перины и что-то мычал. И оружия у меня больше не было. Рука насильника скрутила мои запястья над головой. Я задергалась, но он был сильнее. Чужие потные пальцы отыскали мою грудь.

– Молчи… Моя…

Колючая борода ткнулась мне в шею. Пытаясь высвободиться, я замотала головой и краем глаза увидела в дверях серебристое платье. Спасенная мной девка сбегала.

Рука насильника спустилась к моим бедрам и стала раздвигать их резкими толчками. Я завертелась. Бесполезно. Горячие пальцы нащупали согнутое колено, откинули его. Мужчина приподнялся и рухнул бедрами на мой живот. Я протестующе дернулась. Он что-то замычал, и вдруг мне в глаза ударил свет. Что-то стукнуло. Насильник захрипел и обмяк. Сквозь пелену слез я разглядела зажженную лучину, темный силуэт воина, а рядом с ним белое с серебром платье. Она все-таки вернулась. Позвала на помощь… Все кончилось. Больше никто не станет душить меня и щупать потными руками…

Меня затрясло. Девушка с лучиной склонилась и одернула задравшийся подол моей рубахи.

– Убери его, Горясер, – сказала она. – Вытащи куда-нибудь.

Это был бред. Княжна не могла стоять надо мной и сжимать в руках лучину! Я спасала не ее… Но это серебристое платье, эти золотые волосы и этот голос… А Горясер?

– Нет, я оставлю его здесь, княжна.

– Не смотри на меня… – прошептала я Горясеру. – Не смотри…

Меня не услышали. Они говорили о насильнике. Я сжала пальцами ворот разорванной рубахи, села, уткнулась лицом в ладони и поджала колени.

– А ты ляжешь рядом, – сказал наемник.

Мне?!

Я вздрогнула, однако услышала вскрик княжны:

– Я?!

– Послушай. До утра он будет лежать тихо, а утром рассудок не позволит ему надругаться над тобой. Зато он поверит, что овладел тобой силой, и почувствует стыд за содеянное. Я много слышал о Болеславе и знаю, он честный человек. Вино лишило его разума. Тебе будет достаточно лишь напомнить о случившемся, и этот сильный воин превратится в слабого ягненка. Поверь мне, княжна. Хочешь избежать позора перед Богом – прими позор перед людьми. Поверь мне. Поверь, как тогда, в Новгороде…

Княжна тяжело дышала и молчала. Я тоже. Горясер что-то советовал Предславе? Пусть…. Лишь бы не замечал меня.

А насильником-то оказался польский король… То-то так странно говорил…

– А ты, Найдена, уйдешь отсюда и забудешь. Поняла?

Это уже мне…

– Молчи, поняла? – требовательно повторил Горясер.

Его руки коснулись моих плеч. Я вырвалась, пошатываясь добрела до двери и открыла ее. Ступить в коридор было страшно.

– Оправься, – послышался сзади голос наемника.

Я послушно заправила рубашку и застегнула ворот. Сзади заскрипела постель. Это Предслава последовала его совету.

– И молчи, – продолжал наставлять меня Горясер. – Пусть люди думают, что княжна стала наложницей Болеслава.

– Почему? – тупо спросила я. Надо же было хоть что-то сказать…

Он не понял, мотнул головой, а потом невпопад ответил:

– Потому что когда-то она помогла мне, а Святополк отдал ее поляку. Теперь я оплатил долг. Для нее честь важнее жизни.

И тут до меня дошло. Святополк приказал Предславе стать наложницей польского короля. Тот осоловел от страсти, обиды (наверняка княжна сама распалила) и вина и опустился до подлости. Завтра он пожалеет о содеянном и будет стыдиться. Да, Горясер прав, утром Болеслав не тронет княжну даже пальцем! А наемник и приказ выполнил, и любимую сберег…

Я засмеялась. Смех вырывался жалкими всхлипами.

– Ты… – задыхаясь от смеха, зашептала я. – Думаешь обмануть всех, чтоб самому… миловаться… А я-то… помогла…

– Уведи ее, Горясер, – послышался из темноты голос княжны. – Она не понимает, что говорит.

Мне вдруг захотелось подскочить к ней и расцарапать ее надменное лицо. Горясер перехватил меня поперек туловища и толкнул к двери.

– Я тебя запомню, – вдруг пообещала княжна. – Мы еще встретимся, Найдена. Ты сберегла мне больше чем жизнь. Я умею платить добром за добро.

– Да подавись ты своим…

Договорить я не успела. Горясер вышвырнул меня из покоев, втиснул в стену и крепко зажал рот ладонью.

– Ты, – зашипел он, – пойдешь в горницу для девок и никому не скажешь ни слова! За молчание получишь благосклонность княжны. Ведь за ней ты пришла в Киев?

Я молча повернулась и пошла прочь. Что-то холодное коснулось моей шеи. Оставленный ножом Арканая маленький шрам заныл, напоминая о той, давней боли. Колени дрогнули.

– Ты никому ничего не скажешь, – хмуро повторил наемник.

Я скосила глаза и увидела его пальцы, сжимающие рукоять кинжала. «А ведь убьет. Не дрогнет», – поняла я. Холод' потек из острия клинка и пробежал между лопаток. На миг показалось, будто лезвие вошло в шею.

– Буду молчать… – чувствуя, как пол качается под ногами, пообещала я. – Клянусь.

Горясер убрал клинок за голенище и пошел к выходу. Даже ни разу не обернулся. А я уселась прямо на пол, ткнулась лицом в колени и заплакала.

35

Отплакавшись, я пошла искать Журку. Ноги сами понесли к тому, кто сможет понять и утешить. Я вышла за городскую стену и направилась по склону к реке, где темнели крыши низких деревенских изб. Киевские родичи Журки жили где-то там, внизу…

Лунный свет бежал по моим следам, как преданный пес, небо рябило звездами, а тишина стояла словно в святилище. Чтоб не бояться, я запела. Слова рождались сами, на ходу:

– Эй, песенница!

Я обернулась. Сзади догоняла подвыпившая ватага молодых парней. «Опять…» – устало мелькнуло в голове. Не отвечая, я прибавила шаг.

– Эй! – донесся звонкий оклик.

Я припустила бегом к деревне. Пот застилал мне глаза, в груди ныло, а домики не приближались.

– Да погоди же!

Оглянуться на бегу мне не удалось. Я зацепилась за кочку, отчаянно замахала руками и…

Шлеп!

Грязь плеснула на щеки. Парни подошли. Их было трое – двое совсем молодых и один постарше.

– Поднимайся, – протянул руку старший.

Я отползла и набрала полные пригоршни земли. Если нападут, брошу. Покуда протирают глаза…

– Ты чего испугалась? – спросил один из молодых, в вывернутой наизнанку теплой волчьей телогрее. Голос у него был ласковый, но взгляд настороженный, как у зверя.

– Мы тебя не тронем, – пообещал старший.

Он стоял чуть боком. Лунный луч гладил его щеку, и кожа на ней казалась бледно-голубой, будто у мертвеца.

Похоже, они и впрямь не желали ничего дурного. Я схватилась за протянутую руку и вскрикнула. Ладонь незнакомца оказалась холодна как лед. В глазах зарябило. Быстро, не давая мне опомниться, старший поднял меня, отпустил и тут же, оправдываясь, произнес:

– Замерз маленько. Ночи не теплые.

Я кивнула. Ночи, конечно, не летние, но я в одном сернике не замерзла, а он в сапогах и телогрее замерз так, что пальцы стали холоднее ледышек? Что-то не верилось.

– Спаси Бог, – поблагодарила я.

Старший ухмыльнулся:

– Нас он уже не спасет. Припозднился.

Парни дружно засмеялись. От их смеха у меня по коже побежали мурашки.

– Пожалуй, пойду, – робко сказала я.

– Иди, – равнодушно откликнулся старший.

Облегченно вздохнув, я повернулась спиной к парням и пошла вперед. Крыши деревенских домов неожиданно выплыли из темноты совсем рядом. Я завернула за холм, обошла изгородь. Вот и первая дверь… Пальцы коснулись холодного камня. Дверь каменная?! Не может быть! Я метнулась к другой избе. Крыши и стены стали пропадать, а на месте домов, словно из-под земли, выросли надгробные камни. Один, другой, третий… Я зажмурилась и упала на колени.

– Поднимайся.

Я открыла глаза. Передо мной стояла все та же троица. И тот же парень протягивал руку. Только теперь вокруг громоздились продолговатые, с углублениями и резными рунами, камни старого погоста…

– Чего испугалась?

Тот же вопрос… Словно время повернуло вспять. И что это за люди? Или они вовсе не люди, а нежити и время не властно над ними? Мне стало страшно.

– Вы… – заикаясь выдавила я. – Вы кто такие?

Парни переглянулись.

– Хрол, – как-то неуверенно сказал старший.

– Прон, – дружелюбно улыбаясь, вымолвил тот, со звериным взглядом.

– Ждан, – закончил третий, самый молодой, с длинными курчавыми волосами соломенного цвета и крючковатым носом над тонкой полоской усов.

Их имена ничем мне не помогли. Легче не стало.

– Чего вы гонитесь? Чего от меня надо? – вжимаясь спиной в холодный камень, спросила я и вдруг вспомнила: там в поле они догнали меня, даже не запыхавшись. А я бежала шибко.

Парни переглянулись.

– Поешь ты хорошо, – сказал Ждан.

– Пою и пою. – Я отчаянно сопротивлялась страху. – Вам-то что за печаль?

– Праздник у нас, – неожиданно заявил Прон, – а петь некому.

– Ага. Не умеем мы, – добавил Ждан. – Может, пойдешь с нами?