ГЛАВА 32

Они ничего не просили. Приходили пораньше, когда первые петухи еще только пробуждали ото сна прекрасную Деву Зарю, садились в дальнем углу княжьего двора, там, где хозяйствовали холопы со смердами, и, молчаливо глазея на снующих туда-сюда просителей, тихо сидели до темноты. Может, именно поэтому они так кидались в глаза? А может, привлекала внимание их странная одежда – простая, чуть ли не убогая, без украшений, подвесок и шейных гривен?

Добрыня, дядька князя Владимира, приметил пришлых еще давно, когда после долгих скитаний длинные княжьи ладьи стукнулись носами в высокие берега Мутной. Ему тогда было не до встречающих – минуя головы, взор тянулся далеко за Новый Город к вольготно раскинувшимся обширным полям и лесам великой Руси, но стоящего на холме зеленоглазого парня с длинным посохом в руках он заметил сразу. Парень стоял совершенно спокойно, не вздымал к небу трясущихся рук, не восславлял богов, вернувших князя на родную землю, и не падал на колени, как многие из встречающих. Он глядел на ладьи Владимира, словно пастух на свое стадо, и только неторопливо, будто читая что-то, шевелил губами. Поймав на себе пристальный взгляд боярина, парень на миг перестал шептать и улыбнулся, словно признав в Добрыне старинного знакомца.

– Эй, боярин! – окликнули Добрыню с берега, и, на миг отвлекшись, он забыл о странном парне. А когда вспомнил – того на холме уже не было.

«Померещилось», – решил Добрыня, но спустя два дня тот же незнакомец объявился на княжьем дворе. С ним пришел невысокий, хрупкий мальчишка с испуганными серыми глазами. В отличие от своего равнодушного спутника, мальчик все время оглядывался и смущенно краснел, если кто-нибудь пытался заводить с ним разговор. А желающих побеседовать с пришельцами было много. Только разговорить их не удавалось – зеленоглазый быстро отбивал охоту болтать с ним о пустяках. Большинство отваженных крутили у виска пальцем и отходили, оставляя пришлых в покое, – что спрашивать с бездомных бродяг? – но Добрыня заинтересовался ими не на шутку. Что пришлые высматривали на княжьем дворе, почему ни о чем не просили?

Два дня Добрыня лишь косился на них, а на третий не выдержал. В то утро они появились, как обычно, раньше всех и, угрюмо поглядывая на проходящих мимо просителей, привычно расположились на лавке у поленницы.

– Альв! – оторвавшись от окна, подозвал боярин крепкого воя из урман. – Сходи-ка узнай, что этим надобно?

– Да плюнь ты на них! Пускай сидят, – брезгливо поморщился урманин. – Они ж никого не трогают…

– А ты все же сходи! – Добрыня не хотел рассказывать урманину о своих подозрениях. Он давно уже отметил пытливый взгляд пришлого парня и его необычную для смерда ловкость. Уж слишком быстро он скрывался со двора и слишком легко уклонялся от расспросов. Конечно, вряд ли киевский князь прознал о возвращении брата, а если и прознал, то уж точно не успел послать соглядатаев, но кто разберет Мокошину пряжу? А Добрыне совсем не хотелось привечать в Новом Городе киевских наворопников.

– Ладно. – Урманин потянулся, вышел на крыльцо. Добрыня было двинулся за ним, но у двери остановился и сквозь щель стал присматривать за пришлыми.

Легко перешагивая через наваленные на дворе груды оружия и доспехов – Владимир брал в дружину любого, кто захочет сразиться с киевлянами, – Альв неспешно подошел к пришлым. При его приближении большеглазый, похожий на девку, подросток торопливо задергал своего спутника за рукав. Тот вскинул на подошедшего Альва удивленный взор, повел плечами. Урманин что-то сказал ему. В ответ губы зеленоглазого шевельнулись. Добрыня видел проступивший на щеках своего посланца румянец. «Интересно, чего такого пришлый ему ляпнул?» – зная, как редко краснеет урманин, заинтересовался Добрыня, но в это время Альв вытянул из ножен короткий меч. Его движение заметили, – толкая друг друга, ранние просители кинулись врассыпную, кто-то пронзительно и тонко заверещал. Побледнев, молоденький спутник зеленоглазого парня попятился и, зацепившись ногой за лавку, шлепнулся на землю.

Добрыне не нужны были ссоры на княжьем дворе. Подумав, он шагнул на крыльцо и открыл было рот окликнуть Альва, как пришлый, не вставая, ловко шарахнул посохом по ногам разозленного урманина. Тот рухнул на землю, перекувырнулся и, откатившись, вновь вскочил. Теперь отзывать его было бесполезно – это что пытаться отнять у оголодавшего пса кусок мяса – он и хозяина тяпнет, не задумается. Добрыня досадливо дернул щекой. Что ж, схватки меж воями не редкость – то из-за добычи грызутся, то из-за девки, а то просто из-за случайного слова. Пусть потешатся, народ повеселят…

Облокотившись на резные перила, он постарался принять беспечный вид, дабы все видели – он ничуть не сомневается, стычка обойдется без крови. Молодые княжьи петухи друг другу гребни треплют, норов показывают…

Выбирая удобный для нападения миг, Альв принялся выхаживать кругами возле пришлого. Добрыня помнил умение урманина молниеносно налетать на врага – в урманских землях на поединках короля Харальда Альв не раз заставал его врасплох. Справиться с пришлым бродягой урманину не составляло труда. Добрыня усмехнулся, представив испуганное, измазанное пылью лицо зеленоглазого. Сколько противников Альва после поединка с ним теряли прежнюю спесь? Теперь уж и не упомнить… Многие остались там, в холодных фьордах полуночи, рядом со своим королем, и лишь самые отважные и решительные пошли с Владимиром добиваться справедливости в русской земле. Забыли обиды и распри, чтобы скрестить мечи с одним врагом…

Дружный вскрик толпы вернул боярина на княжий двор.

– Добрыня… – обескураженно шепнул кто-то ему в ухо. Боярин взглянул на дерущихся и едва сдержался от восхищенного вскрика. Даже ему, самому могучему из Владимировой дружины, не удавалось завалить Альва, но зеленоглазый пришелец сделал это легко, будто играя. Меч урманина валялся далеко от места схватки, у крыльца, а сам Альв извивался на земле, прижатый коленом зеленоглазого. Мешая ему дышать, посох пришельца глубоко вдавился в белую полоску его шеи у основания черепа, как раз под волосами. Лицо Альва скрывалось в дворовой пыли.

– Отпусти его! – шагнул с крыльца Добрыня. Зеленоглазый повернул к нему голову, усмехнулся:

– Я-то отпущу, так ведь он вновь за свое примется! «Даже не запыхался!» – искренне изумился боярин, однако вслух строго повторил:

– Отпусти! – и пояснил уже мягче: – Альв – дружинник. Он моего слова послушает!

– Коли так… – Нехотя поднявшись с колен, пришлый снял посох с шеи урманина. Отряхнувшись, тот молча подобрал меч и бурча что-то пошел прочь, сплевывая набившуюся в рот пыль. Зеваки проводили его презрительными взглядами и, поняв, что самое интересное позади, принялись расходиться.

– Ты очень ловок, парень, – подступая к пришлому, негромко выразил свое восхищение Добрыня. – Не хочешь ли послужить новгородскому князю? Отомстить братоубийце, что ныне над всей Русью стоит?

Не торопясь отвечать, зеленоглазый поднял с земли дорожную суму, отряхнул ее и как-то отрешенно заметил:

– Ой, Добрыня! Хватит уж о справедливости болтать! Ты эти сказки другим сказывай! Я князей знаю:

Владимиром движет не столько месть, сколько желание стать единственным властителем русской земли.

– Откуда мое имя ведаешь?! – забыв одернуть нахального смерда, вскинулся боярин. Тот передал суму своему мальчишке, окатил Добрыню пронзительным взглядом. Боярину вдруг захотелось поежиться или прикрыть лицо, но, отведя глаза, пришлый вымолвил:

– Кто ж о тебе не знает?

Добрыня вздрогнул. Речи пришлого настораживали. Вопросом на вопрос отвечает лишь тот, кому есть что утаивать…

– Не бойся, боярин. Я не Ярополков послух… – догадался о его тревоге пришлый.

– Мне, да такого, как ты, – бояться?! – пренебрежительно скривился Добрыня. Если бы пришлый знал, как трудно давался боярину этот безразлично-презрительный вид! – Ты откуда родом и как звать?

Парень тряхнул головой:

– К чему спрашиваешь, боярин? Разве в имени дело? Имена людские, что песок, – все крупицы в нем одинаковы, одна с другой схожи, без пригляду не отличишь. Я тебе интересен лишь потому, что урманина осилил, а еще потому, что три дня сиднем на княжьем дворе сидел и просьб не высказывал.

Добрыне не нравился тон пришлого. Кем бы он ни был, а так говорить с боярином осмеливались немногие.

– Имя! – грозно потребовал он. Пришлый вздохнул:

– Ох, далось же тебе! Зови Выродком, меня так многие кличут.

– Я – не многие! – Добрыня заглянул за плечо зеленоглазого. Там, испуганно тараща огромные серые очи, мялся его мальчишка. Маленький, тощий, запуганный… Пришлый нетерпеливо повел плечом:

– Это мой холоп. Немой.

– Язык ты ему сам срезал? – съязвил Добрыня, но зеленоглазый даже не моргнул:

– А ты как думаешь?

– Ты слишком смел в речах, Выродок!

– А чего мне бояться? – усмехнулся тот. – Ты меня не убьешь, да и князь пожалеет. Он нынче на русский берег большую ладью втаскивает, а я под той ладьей – самое нужное бревнышко.

– Ты о чем это? – не понял Добрыня.

– О том, что ныне не князь мне нужен, а я князю. Потому я и не бежал в его палаты – ведал, Доля сама его ко мне приведет.

Добрыня отвернулся от незнакомца. Протяжная певучая речь выдавала в нем жителя болот. Болотники славились умом – недаром поговаривали, будто сам Вещий Олег был из Приболотья. А еще пришлый упоминал, что знает князей… Нет, несмотря на убогость одежды и дерзость слов, он заслуживал внимания!

Добрыня шагнул на крыльцо, распахнул перед болотником дверь:

– Проходи, коли есть о чем говорить… Выродок обернулся к немому мальчишке:

– Жди! – и лисой скользнул в избу.

Для разговора Добрыня отвел его в дальнюю маленькую клеть, где хранились пуки соломы и старая рухлядь. Плотно затворив дверь, боярин спросил вполголоса:

– Так для чего же ты князю нужен? Зеленоглазый беспечно огляделся, присел на мягкое соломенное ложе.

– Владимир молод. Спешит брату отомстить. А дружина у него в два раза Ярополковой меньше…

Добрыня поморщился. Пришлый подметил верно, но что поделаешь, если Владимир вбил себе в голову первым делом отомстить брату? Он еще мальчишкой славился своенравием…

– Словене Владимиру верны, и весь его своим князем нарекла, – ни в беде ни в радости не отступятся, – продолжал болотник. – А вот варяги и урмане не за ним пошли, не за правдой его, а польстились на золото. Кинет им Ярополк денежку побольше – и прощай, Владимир-князь. А то еще и обман вскроется…

– Какой обман?! – рявкнул Добрыня.

– Как же? – удивленно вскинул брови зеленоглазый. – Разве Владимир не обещал им по две гривны с головы каждого русича? И разве он выполнит обещанное?

Добрыня схватился за меч. Откуда пришлый узнал об обещании князя? А главное, как догадался, что Владимир не сдержит слова? Последнее ведали лишь Добрыня да сам Владимир.

– Лжешь! – срываясь, выкрикнул он.

– Не спеши оружие тягать и глотку драть, – спокойно остановил его пришлый. – Я, чай, недаром два дня во дворе сижу. Слушаю, подмечаю… И по земле нашей русской я немало хаживал, ведаю: чтоб две гривны с головы снять, надобно сперва с людей последнюю шкуру содрать, а они этого никакому князю не простят. Иль забыл, как за неуемные поборы древляне Игоря деревами разодрали?

Нет, этого Добрыня не забыл. Его ладонь соскользнула с меча.

– Говори далее, – слегка севшим голосом предложил он зеленоглазому. Тот осклабился, показывая Добрыне крепкие, белые зубы:

– Владимир по молодости о мщении думает, а ты годами убелен – разуму подвластен и в речах, и поступках. Вот ты и помоги ему отомстить, да так отомстить, чтобы с этого выгоду для дела поиметь. Отведи Владимира с дружиной к кривичам, в Полоцк. Чай, Владимир от Рогнеды не откажется?

Еще не понимая, к чему клонит пришлый, Добрыня покачал головой. Болотник потупился:

– Назвав ее женой, Владимир и себе угодит, и Ярополку отомстит, и кривичей под себя подомнет. Дружина в Полоцке отменная, и с Ярополком многие поквитаться не прочь. Надоело им ждать, покуда киевский князь изволит их княжну женой назвать. Они киевлян не очень-то любят, потому и пойдут за тем, кто сильнее и мудрее окажется.

– А Рогволд? – напомнил Добрыня. Теперь он уж и сам удивлялся – как раньше не догадался присоветовать Владимиру пойти в Полоцк?

– Рогволд – твоя забота, – коротко хмыкнул болотник.

Добрыня отвернулся, сдавил пальцами рукоять меча. Откуда взялся этот смелый советчик? Почему вызывался помогать князю? Чего хотел взамен?

– Мне платы не надобно, я о княжьей выгоде пекусь, – заверил его пришлый. – И от совета моего не отмахивайся, он умен. Сам подумай.

Добрыня думал. И как ни прикидывал, ничего лучшего придумать не мог. Если Владимир возьмет Рогнеду в жены, то увеличит дружину чуть ли не вдвое, а уговорить его пойти в Полоцк – плевое дело. Добрыня ведал женолюбивый нрав князя – ради полоцкой красавицы он откажется очертя голову лезть на брата. А за княжьими утехами его верные вой соберут под Владимировой дланью кривичей…

– Мы и с кривичами не сильнее Ярополка окажемся, – подумал он вслух. Пришлый ловко вскочил и, очутившись возле Добрыниного плеча, жарко задышал в ухо:

– Я помогу князю одолеть Ярополка. Хитростью помогу! Старинные мои знакомцы сидят подле киевского князя… Он им как себе самому верит и по их совету уйдет из Киева. А спесь киевлян всем ведома – они едва себя брошенными почуют, тут же ворота отворят и Владимира своим князем нарекут.

Теперь Добрыня начинал кое-что понимать. От речей Выродка за версту воняло предательством. «Кто одного князя предал, тот и от другого откажется», – эту простую истину Добрыня усвоил уже давно, потому и не сдержался, пробурчал сквозь зубы:

– Предатель… Ярополку служил, а теперь ему не мил стал, вот и перекинулся?

Выродок расхохотался:

– Брось, боярин! Разве я похож на обиженного слугу? У меня такие задумки, что твоему Владимиру До них ни умом, ни духом не дотянуться! Но моя удача от Владимировой зависит. Потому я и пришел ему помочь.

Ох, дерзко говорил болотник! Но было в его дерзости что-то такое, что мешало Добрыне взять меч и снести наглецу голову.

Размышляя, боярин угрюмо уставился в пол. В конце концов, поступив по совету болотника, он ничего не терял. А приобретал многое. Только вот речи Выродка насчет его задумок, до коих и князю не достать, настораживали. Чуялось – кроется за ними что-то великое и опасное, но что?

Добрыня кашлянул, отвел глаза в сторону:

– Почему я должен тебе верить?

– А ты не верь, – быстро откликнулся зеленоглазый. – Ты о своей выгоде думай и о княжьей силе…

Добрыня вышел за дверь. Ему немало приходилось принимать решений, но впервые их подсказывал какой-то пришелец с болот. Добрыня чуял в нем чужака. Но ведь и болотник смертен… Можно воспользоваться им, а потом убрать, как бывало уже не раз.

Добрыня прислонился к двери, прислушался. Внутри было тихо, словно в могиле. О чем думал болотник, чего ждал? Другой бы уже затравленным зверем метался по клети – гадал: вознесется ныне или утратит голову, – а этот…

Нежданным светлым лучиком в мозгу боярина вспыхнула догадка. Можно же просто отказаться от предложения болотника, отослав его прочь, мол, шел бы ты со своими советами куда подалее!

Отдышавшись, боярин отворил дверь. Парень сидел и посохом рисовал на полу замысловатые фигурки. Привлекая его внимание, боярин кашлянул. Зеленоглазый вскинул голову, поинтересовался:

– Ну и что же ты надумал?

Добрыня сдержал улыбку. Болотник мнил себя хитрецом, но на всякого хитреца достанет простоты. Выродок уйдет в свои болота, как явился, – ни с чем.

– Ступай подобру-поздорову, – пробурчал боярин. – Да благодари пресветлых богов, что князь тебя не услышал. И как ты только помыслить смел, что он тебя, болотного человечишку, послушает, что по твоему указу ту, которая его сердцу всех милей, силой возьмет?! Ступай прочь и лучше не ворочайся!

– Как хочешь, – пришлый поднялся, запахнул плащ. – А коли все-таки пожелаешь моей помощи – кликни только… Я услышу…

– Ступай отсюда! – изображая ярость, рыкнул Добрыня. Теперь этот парень и впрямь казался ему смешным. Кем себя возомнил? Князю советовал, имя на ветер кликать велел, дуралей болотный!

Пришлый выскользнул во двор. Добрыня видел, как он подошел к ожидающему немому мальчишке и как они оба поплелись прочь, то и дело теряясь меж неясными силуэтами снующих по двору людей.

Когда они скрылись за воротами, Добрыня встал. Он все продумал и все решил. Владимир жаждет мести – он ее получит, и она окажется намного слаще, чем он ожидал…

Кмети шарахались прочь от спешащего к княжьим хоромам боярина, дворовые девки поспешно отпрыгивали, провожая его могучую фигуру ласкающими взорами. Статный боярин никогда не обделял их вниманием, но нынче не замечал – торопился.

Горница Владимира встретила Добрыню светом и чистотой. Князь вскинул на боярина карие глаза, улыбнулся. За время скитаний по северным землям он повзрослел и возмужал, но для дядьки Добрыни оставался все тем же озорным и беспечным отроком, которого баловала сахарком великая княжна Ольга и качал на коленях еще помнящий Олеговы времена слепой старик Эйнар.

– Хочу поговорить с тобой! – без предисловий заявил боярин. Кивнув, Владимир шевельнул узкой, украшенной богатыми жуковиньями ладонью, отсылая прочь толпящихся возле него кметей. Пропустив их, Добрыня подошел к князю и, вглядевшись в серьезные глаза племянника, положил руки ему на плечи:

– Помнишь ли Рогнеду, князь?

ГЛАВА 33

Еще девчонкой Полева провожала мужчин на охоту. Несмотря на опасности и тяготы походной Жизни, лес заманивал их, увлекая с каждым разом все дальше и дальше в зеленые, вечно живые – глубины. Полева привыкла ждать охотников, со страхом вслушиваясь в шелест деревьев под окнами, как привыкла к той страшной мысли, что рано или поздно лес потребует платы за свои тайны и заставит их прикоснуться к затаившейся в его чащобе смерти. Он убил многих родичей Полевы – деда, дядьку, отца… Он был жесток и не щадил ни молодости, ни красоты посягнувших на его богатства людей. Сколько Полева себя помнила, люди боялись леса. Опасаясь прогневать чащобных духов, они называли косолапого и могучего медведя лесным хозяином, миролюбивого лося – лесной коровой, а сплоченных в стаи волков – лесными братьями. Мужчины думали, что иные имена обманут духов леса, и Полева тоже так думала, но они ошибались. Жалкие людские хитрости были для леса с его вековой мудростью так же смешны, как бывают потешны для бывалых охотников первые попытки сопливого мальчугана натянуть отцовский лук. Когда Полева поняла эту немудреную истину, она испугалась. Ей стало казаться, что между лесом и людьми идет вечная, ни на миг не прекращающаяся война: доказывая самим себе, что вовсе не боятся могучего врага, упрямые мужчины вновь и вновь уходят в лесную глушь, а лес карает их скорой смертью за самоуверенность и нахальство.

Время шло, и за близкими родичами Полевы взмыли в светлый ирий души дальней родни – кого-то из них задрал медведь, кому-то перегрызла горло красавица рысь, а иных затоптал вепрь… Последним лес убил ее мужа, славного Богумира.

После смерти мужа лес стал для нее злобным и мохнатым чудовищем, каждый день заглатывающим в зубастую пасть светлый солнечный диск. Это беспощадное чудище шумно дышало под ее окнами, скрывая в своей мохнатой шкуре коварных Лешаков, детоубийц Россомах и горбатых вещих Лесных Старцев. В те одинокие ночи Полева слышала в шуме доносящегося из леса ветерка песни вещей птицы Гамаюн и завывание Владыки Бора. Потом, вместе с болью потери, страх отступил, но не ушел окончательно, а лишь затаился где-то в самой глубине сердца. Она перестала слышать голоса нежитей, но, напоминая о коварстве леса, подлая память то и дело вызывала в ее уме лики давно ушедших родичей. До той поры, пока не появился в Устьице зеленоглазый знахарь.

Все, кого знала Полева, боялись леса, а болотник любил его. Не кланялся ему из опаски быть битым, а именно любил. Сам того не ведая, он поделился этой странной любовью с Полевой, и однажды мерянка поняла, что ее с детства лелеянный страх ушел. Это случилось в первую проведенную ею в лесу ночь.

Выйдя из Медвежьего Угла, знахарь повернул к лесу и за весь день ни разу не вышел на дорогу. Не умея быстро и ловко перескакивать через сломанные ветви и кочки, Полева бежала за ним следом, не замечая ничего вокруг, и лишь к вечеру, когда сгустившаяся тьма стала давить ей на плечи, она опомнилась. Словно почуяв ее страх, болотник остановился, огляделся и, бросив суму возле разлапистой ели, принялся складывать костер. Не в силах пошевелиться, Полева рухнула на влажный мох, вцепилась пальцами в деревенеющие ноги. За болью, усталостью и блаженным пониманием близости любимого она забыла о страхе. Лес укачивал ее усталое тело в своих мохнатых и теплых ладонях, шептал ей что-то утешительное и нежное. В свете вспыхнувшего костра лицо болотника приобрело неожиданную мягкость. Вырвавшись из тесного тела, Полевина душа взмыла над ним и, не научась летать, осела вечерней росой на крючковатых лапках можжевеловых кустов и мягких иглах елей. С той ночи ей и стало казаться тесным людское жилье. Куда как просторнее и легче дышалось под кровом еловых ветвей! А какие чудные запахи дарил лес, какие росные рассветы! Он был чем-то похож на Выродка – так же молчалив, красив и беспощаден, но в его загадочной и прохладной глубине огромной сетью растянулась немыслимая притягательная сила, и, однажды оступившись, Полева угодила в эту сеть.

Может, поэтому Новый Город напугал ее? Высокие, ощерившиеся острыми абламами стены напомнили Полеве зубы Великого Змея, того, кем, скрываясь от Перунова гнева, оборачивался мудрый Белее, а призывно распахнутые створы ворот походили на нелепую ловушку для громадной мыши. Однако Выродок без страха вошел в городище, и Полева последовала за ним.

На улицах Нового Города толкалось слишком много народу. Все вокруг шумели, кричали и суетились, словно на торгу. Время от времени, перекрывая людские голоса, пел-зазывал на княжий двор желающих влиться в дружину Владимира воев рожок.

Оглушенная шумом большого городища, Полева вцепилась в рукав Выродка – с ним было спокойнее. Знахарь везде чувствовал себя как в своем дому. Распихивая локтями встречных, он пробился к княжьему терему и, приглядев в тихом углу старую поленницу, поволок к ней Полеву. Ничего не соображая, она упала на припертую к бревнам лавку, зажала ладонями уши.

Выродок до вечера просидел на этой лавке. Ночь они провели у городской стены, а на другой день вновь отправились к хоромам князя. Выродок ничего не объяснял Полеве, да и она, помня обещание, не пыталась спрашивать. Привыкнув за два дня к суете и шуму, Полева стала замечать и богатые заморские одежды новгородских бояр, и изукрашенное причудливой резьбой оружие именитых воевод Владимира, и золотые украшения новгородских жен. С восторгом глазея на невиданные ранее богатства, мерянка с горечью думала о своем убогом наряде и о давнем предсказании Выродка. Откуда он мог узнать, что Владимир вернулся в Новый Город? Почему так торопился к нему, и зачем, потратив столько сил на дорогу, уже третий день сиднем сидел на княжьем дворе, отваживая всех желающих поболтать?

Задыхаясь от пронизывающей вони лошадиного помета и старого железа, Полева косилась на спокойное лицо знахаря, старательно отыскивая позволившую бы ей решить столь сложную загадку черточку. Однако молчала. Сдержалась, даже когда здоровенный урманин затеял с Выродком ссору, хотя ее так и подмывало вскочить и завопить, призывая на помощь добрых людей. Она не зря испугалась – ведь урманин был почти вдвое выше и мощнее знахаря. Беззвучно шевеля губами, Полева молила богов уберечь любимого, но помощи богов не понадобилось. Полева так и не поняла, как огромный грозный урманин вдруг очутился в пыли, под ногой Выродка. Не веря глазам, она часто заморгала и тут услышала властный голос именитого Владимирового дядьки. Добрыня звал Выродка в избу. Другой бы загордился оказанным вниманием, но знахарь принял приглашение так, словно давно его ждал.

Он ушел, и Полева осталась одна, с тоской отсчитывая мгновения его отсутствия. Она не ведала, чего хотел боярин от болотника, как не ведала и того, что ждал от Добрыни Выродок, но знала: если он не выйдет – она сделает все что угодно ради его спасения. Полева не очень точно представляла себе, что именно она смогла бы сделать, но ее решимости хватило бы на семерых.

Она уже начала волноваться, когда Выродок вернулся. Он явно был чем-то опечален – удрученно клонил голову и непривычно низко гнул плечи. Подволакивая ноги, спустился с крыльца, подошел к мерянке. Уже в который раз Полеве захотелось обнять его и забрать часть исказившей его лицо горечи, но она не сделала этого. Выродок не терпел прикосновений. Полева помнила, как однажды ночью она попыталась обнять его. Хорошо зная силу женской плоти, она старалась прижиматься к знахарю как можно сильнее, чтобы он ощутил желание в ее тугих грудях и подергивающемся животе. Богумир никогда не оставался равнодушным к подобным ласкам, но болотник отшвырнул ее прочь, словно мерзкую мокрицу.

– Оставь меня! – рявкнул. – Хочешь любить – люби издали, а коли кобеля для утех ищешь – ступай прочь!

Покраснев от стыда и обиды, Полева стиснула на груди платок, прикрыла им свою наготу. А Выродок отвернулся и лег спать. Она плакала всю ночь, а к утру поняла – никакие обиды и страхи не заставят ее променять полюбившуюся вольную жизнь с Выродком на щедрые ласки и золоченые хоромы с другим…

И теперь, видя на любимом лице печаль, она люто возненавидела Добрыню. Так возненавидела, словно это он лишал ее любви Выродка и принуждал сдерживать свои желания. Кипя от гнева, она погрозила окнам княжьей избы маленьким кулачком и побежала следом за знахарем.