Парень ждал одобрения, и я улыбнулся

— Вижу.

Остальной путь мы прошагали молча. Идти было недалеко — с полмили, не больше. Орм рассказывал, что в усадьбе Хельги стоит шесть домов. Это много, если они заполнены народом, но Орм также говорил, будто на острове все чаще рождаются девочки и постепенно избы Хельги пустеют.

Однако не успел я войти в усадьбу, как натолкнулся на ватагу крепких молодых парней. Провожая меня удивленными взглядами, они протопали мимо. Пастушок повернул к большой избе и указал мне на дверь:

— Хельги там!

В полутьме избы было невозможно разобрать, где находится старый бонд.

— Мне нужен Хельги сын Храни, — окликнул я. В ответ из дымной темноты раздался скрипучий старческий голос:

— Кто eго спрашивает?

— Хаки Волк сын Орма Белоголового. В ответ кто-то засмеялся:

— Белоголового? Я знал его как Орма Открытая Дверь. Останавливаясь в моем доме, он ни разу не позволил мне закрыть двери.

Я пошел на голос. У очага в середине избы хлопотали две пышнотелые бабы, чуть дальше на лавках сидели родичи Хельги, и лишь у дальней стены на широком ложе лежал он сам. Из-под вороха шкур высовывалась плешивая голова бонда. Лицо Хельги морщилось то ли от смеха, то ли от желания разглядеть меня получше.

— Приветствую тебя, сын друга, — пожевав бескровными губами, вымолвил он. — Подойди ближе.

Я шагнул вперед. Маленькие глаза Хельги забегали по моему телу, а вынырнувшая из-под шкур узкая, ссохшаяся рука суетливыми движениями ощупала мою мокрую одежду.

— Твой корабль остался в заливе? — спросил он. — Да.

— Я видел драккар твоего отца.

— Теперь это мои драккар.

Старик убрал руку:

— Значит, Орм погиб… Когда?

— Давно. — Я наконец привык к дыму и огляделся. родичи Хельги не скрывали печальных лиц и не спешили , приветствовать гостя. Это означало лишь одно — мне были не рады…

— Не обижайся, — понял мои сомнения Хельги. — Нынче нам не до веселья. Скоро я уйду через великое море в царство мертвых и покину эту землю последним из наших мужчин. Одна из ветвей детей Ньерда[93] больше не принесет своих плодов.

Последним? Странно. Орм рассказывал, что у Хельги большой род. Кажется, два сына и внуки. Не помню уж сколько внуков…

— Мои сыновья пали в битве с кейсаром на Датском Валу, — печально признался старик. — А их дети этим летом ушли в свой первый поход с Синезубым.

Это было интересно. Оказывается, не только Хакон-ярл отправился с Марсея за добычей, но и конунг данов ушел в викингский поход… Куда же он подался?

Уважая хозяина, я смирил любопытство и вежливо поинтересовался:

— Твои внуки не вернутся, чтоб проводить тебя в иной мир?

Старик оскалил гнилые обломки зубов:

— Нет. Они никогда больше не вернутся. Два дня назад приплыл гонец из Норвегии от Синезубого. Конунг просил передать, что мой род закончился в Норвегии в Согне[94]. Там умер Юкки, мой последний внук…

Я не смог изобразить печаль. Слишком уж невероятна была услышанная новость. По словам старика выходило, что пока Хакон разорял датские земли, его приятель датчанин вовсю хозяйничал в его владениях?! А что теперь делать мне?! Ведь путь в Нидарос лежит вдоль норвежского побережья, а нынче там за любым поворотом можно налететь на войско Синезубого! По осадке «Акулы» датчанин быстро определит, что мы идем с грузом, и не станет выяснять, зачем и куда.

— Еще Синезубый передал, что отомстил за мой род. Только пять дворов остались несожженными в Согне! — брызгая слюной, бормотал старик.

Слегка оправившись от потрясения, я кивнул

— Ты можешь гордиться своими детьми.

— Да. — Бонд удовлетворенно прикрыл глаза. Сзади ко мне подкралась одна из его баб, боязливо дотронулась до рукава рубахи и прошептала:

— Ты можешь поесть и отдохнуть у нас, хевдинг. Мы примем и твой хирд. Но пока оставь Хельги. Мой муж должен собраться в дальний путь…

Я кивнул и отошел к очагу. Старый Хельги рассказал много интересного, и теперьпредстояло решить нелегкую задачу как пройти мимо войска Синезубого в Нидарос и при этом сберечь свой груз? Да и нужно ли туда идти? Кто нынче пирует в Нидаросе — Хакон-ярл или его «дружок» датский конунг со своими воинами? Хотя вряд ли Синезубый полез в вотчину ярла. Это ему не Согн… Достаточно его кораблям появиться во фьорде, как нидаросцы пустят ратную стрелу[95]. Она полетит от рода к роду. и через день поднимет против захватчиков большинство усадеб в Трандхейме. А вслед за Трандхеймом поднимется вся Норвегия. Нет, Синезубый не станет испытывать судьбу… Скорее всего вести о возвращении Хакона уже дошли до него и отпугнули датчанина от норвежских берегов.

«А если нет? — возразил изнутри кто-то сомневающийся. — Зачем нам рисковать и спешить? На Анхольте нас приютят на зиму, а весной…»

Я тряхнул головой. Нет, так нельзя. Хакон обещал вернуться в Нидарос, и он вернется! С ним придут Скол и румляне, а значит, «Акула» должна появиться в Нидаросе до начала зимы. Иначе взамен своего золота Хакон заберет жизни моих воинов. Такой прекрасный кормщик, как Скол, стоил половины хирда, а румляне… Они оказались отличными гребцами и воинами. А какими поединщиками! Один из них, по имени Раций, высокий, с пышной кудрявой бородой и белыми, как кость моржа, зубами, рассказал, что когда-то они бились да арене на потеху толпе. Когда это занятие им прискучило, они попробовали удрать от своего хозяина. румлянам удалось это, но их свобода длилась лишь несколько дней. В горах халифата беглецов поймали «горные старцы». Им были нужны деньги, а не рабы, поэтому сильных пленников продали гребцами на торговый дромон. Удача повернулась лицом к румлянам, когда я оказался на пути этого злосчастного дромона. В благодарность за освобождение оба новых хирдманна поклялись отдать за меня свои жизни. Мне было бы жаль потерять их…

— Поешь, хевдинг… — Та самая баба, что прогнала меня от ложа Хельги, протягивала большую лепешку и миску с густым рыбным варевом.

Я взял еду и кивнул ей. Баба послушно присела рядом.

— Что ты знаешь о походе Синезубого? — спросил я.

Она шевельнула пухлыми плечами:

— О нашем конунге? Немногое… Он был на Марсее, когда узнал, что Хакон, норвежский ярл, преступил все клятвы и грабит его владения в Сканей. Конунг очень рассердился, собрал войско, пошел в Норвегию и разорил все норвежское побережье до самого Треннелага, а потом повернул к островам. Так сказал гонец.

— А гонец не говорил, куда двинулся конунг?

— В Исландию. Там про него сочинили хулительные песни…

По отрешенным глазам бабы было заметно, что ей абсолютно все равно, куда и зачем пошел Синезубый. Она с ужасом ожидала смерти мужа. Младшей жене немногое достанется из его наследства.

Разомлев от тепла, я прикрыл глаза, однако тревожные мысли не оставляли меня в покое.

Все-таки идти в Норвегию или нет? Кто там ждет — норвежский ярл или датский конунг? Да и сумел ли. Хакон уговорить своих людей бросить корабли? Его воины были не из тех, кто запросто оставляет свои драккары на чужом берегу. Тут не поможет ни хитрость ярла, ни его красноречие… Как же мне узнать правду?!

— Вороны, — зашептала дрема, — вороны, которых ты выпустил с корабля. Стань одним из них… Стань… Гляди…

И вдруг я увидел перед собой озеро и драккары Хакона. Сам ярл стоял на берегу, перед высоким ясенем вскидывал вверх руки и что-то кричал. У его ног лежало что-то темное, и поднимался густой дым. Жертвоприношение… В отдалении шевелились и гудели люди. Много, много людей… Плавно покачиваясь, их лица стали приближаться. Меня неодолимо тянуло к ясеню, но гул толпы и жертвенный дым отпугивали и заставляли описывать широкие круги над кроной дерева. В какой-то миг меня заметили.

— Глядите, глядите! — указывая вверх пальцем, закричал кто-то. Я метнулся прочь, но, не в силах расстаться с ясенем, сделал еще один круг над толпой. Хакон сложил руки и призывно уставился на меня, а стоящий рядом с ним Карк указал мне в крону дерева. Там в осенней пестрой листве был мой дом! От него я не мог улететь! Рядом захлопала крыльями большая черная птица. Моя подруга… Презрев исходящую от людей опасность, она метнулась к ясеню и уселась на высокий сук над гнездом. Я последовал за ней.

— Боги сказали свою волю! — донесся снизу торжествующий голос Хакона. — Птицы Одина прилетели к нам, предрекая удачу в будущем походе! Теперь вы согласитесь сжечь старые разбитые корабли?!

— Да! — единым вздохом откликнулась толпа. Запылали факелы. Мерцающие огни потекли к драккарам. Вскоре над водой повалил густой дым и заплясали огненные блики.

— Горят! — истошно завывал какой-то воин.

— Исполним волю Одина! — вторил ему другой. Мне не нравился этот шум, и я облегченно вздохнул, когда люди наконец-то перестали орать, выстроились и длинной, извивающейся змеей скрылись в лесу. Теперь Меня не пугали даже отблески пылающих в озере брошенных кораблей…

— Хевдинг! Хевдинг!

Я открыл глаза. Надо мной склонилась младшая жена Хельги. Ее губы дрожали.

— Мой муж покинул нас, — тихо пробормотала дна. — Захочешь ли ты и пожелают ли твои люди остаться и почтить его память?

Еще не опомнившись от странного видения, я протер глаза. Удивительный сон… Да и старый Хельги умер очень кстати. Тризнуя в его усадьбе, мы переждем, пока Синезубый оставит Норвегию, а потом двинемся в Нида-рос. Хакон явится туда. Теперь я знал, как ярл заставил своих воинов бросить корабли. Великий Один дал мне увидеть его хитрость глазами ворона!

— Конечно, мы останемся, — твердо ответил я вдове Хельги. — Конечно останемся…

Похороны старого Хельги надолго задержали наше отплытие, и «Акула» появилась в Нидаросе только к концу лета, когда многие вожди уже вернулись из походов и поставили свои корабли на зимние стоянки.

— Ты вовремя, — встречая меня у сходни, сказал Хакон. — Я уже начал беспокоиться о своих людях.

Ярл не упомянул о золоте, но первым же делом с «Акулы» сняли груз и отнесли его в усадьбу. Там же я нашел Скола и румлян. Обрадованный кормщик долго тискал меня в объятиях.

— Этот поход казался безнадежным, — говорил он. — Но Хакон принес жертву богам, и те предвещали удачу во всем. Так и вышло.

— Какой же знак подали боги? — заранее зная ответ, спросил я.

— Великий Один послал нам своих мудрых птиц, — почтительно произнес Скол. — Они прилетели во время жертвоприношения и сели на ветви, прямо над головой ярла.

— Что особенного в том, если вороны сели на дерево? — засмеялся я.

— Это были не простые вороны, а посланцы богов. Ведь они прилетели со стороны моря!

Знал бы кормщик, что я вез этих загадочных «птиц с моря» в клетке на собственном корабле, а потом видел жертвоприношение глазами одного из них! Но теперь уже никто не поверит, что вороны прилетели в собственное, скрытое листвой гнездо. Хотя кому нужна правда? Пусть верят в посланцев богов…

Я ничего не сказал Сколу, просто кивнул и стал слушать о том, как войско Хакона прошло через всю Свею, одержало много побед, а потом повернуло на запад, перешло в Норвегию и за несколько дней достигло Ни-дароса.

— Мы были в Согне, — сокрушенно поведал Скол. — Там все разграбил Синезубый. В усадьбах почти не осталось скота и людей, лишь немногие успели уйти за каменные валы[96].

— А что на это сказал Хакон? Скол развел руками:

— Ничего. Но здесь поговаривают, будто Фростатинг[97] никогда не собирался так поздно. Твердят, что это по просьбе Хакона. А Карк сказал, будто ярл ждал тебя, поэтому оттягивал тинг.

Так вот почему в Нидаросе собралось так много незнакомых бондов! Все они явились на тинг. И всех задержал Хакон. Что же такого собирался сообщить ярл?

Все разрешилось через три дня. Рано утром меня разбудил Карк.

— Хозяин ждет, — прошептал он.

Вылезать из-под теплых шкур не хотелось, а после вчерашнего пира в голове шумело и ноги подкашивались.

— Приду позже… — буркнул я, но Карк вцепился в рукав моей рубахи и потянул за собой:

— Позже нельзя. Надо пока все спят.

Так, так… Хакон опять затевает какие-то козни. Теперь-то против кого?

Стараясь не разбудить спящих воинов, я вышел из шатра и направился к избе ярла. Карк угодливо распахнул передо мной дверь, а сам устроился на пороге.

— А-а-а, Хаки! — Ярл восседал за еще не убранным пиршественным столом. Его лицо было красным и потным, а короткие ноги свисали с высокой скамьи. По лавкам вдоль стен и на полу сладко похрапывали его родичи.

— Иди сюда! — позвал Хакон. Я обошел очаг и уселся подле ярла. Вблизи он казался не таким уж и пьяным.

— Ты еще не рассчитался со мной, Хакон, — напомнил я. — Твои условия выполнены, но где обещанная плата? А ведь мне еще нужно найти хороших мастеров для постройки нового драккара…

Я уже знал, как назову его. Волками звался весь мой род, Волком будет и мой корабль. Он станет так же быстр и вынослив, как его лесной собрат…

— Не горячись. — Хакон нагнулся к моему уху: — Об оплате я и хотел поговорить.

Внутри меня шевельнулось нехорошее предчувствие. Ярл темнил… Зря я вернул ему всю добычу! Нужно было оставить на «Акуле»! Здесь родовые земли ярла, и, шуми не шуми, навряд ли удастся вернуть обещанное.

— Ты уже слышал о Фростатинге? К чему эти пустые разговоры? Какое мне дело до норвежских тингов? Я сам по себе…

— На этом Фростатинге речь пойдет о тебе и твоих людях.

— Обо мне?!

Хакон откинулся к стене и прикрыл глаза.

— В Свее говорят, будто твои земли взяла Свейнхильд…

— Ненадолго. — Я мучительно раздумывал, кто из хирда оказался так болтлив, что поведал норвежцу о моих родовых землях.

— Значит, у тебя в Свее ничего не осталось?

— Осталось. Свейнхильд взяла землю только на три года. Право одаля[98] — мое, — возразил я.

— На три, на шесть… — Хакон нетерпеливо притопнул ногой. — Какая разница? Мне нужны верные люди, а тебе нужны деньги на корабли. Я предлагаю тебе и твоему хирду землю и достойное содержание.

Ярл был прав, и мне не помешала бы усадьба в Норвегии. На время походов можно было бы оставить в ней управляющего или отдать в лен какому-нибудь бонду…

— Я подарю тебе свою усадьбу на севере и пожалую вейцлу[99] со всех моих северных земель, — закончил Хакон.

Я вскочил. Дар был очень щедрым. Невероятно щедрым. Но чтоб взять землю ярла, мне придется принести ему клятву верности. Стоит ли это моей свободы? И что решит хирд?

— Я хочу подумать, ярл. Он встал:

— Думай два дня, а потом скажешь о своем решении и мы отправимся на Фростатинг.

В тот же день я рассказал о предложении Хакона хирду.

— Говорят, на севере у Хакона большая усадьба и вейцла с четверти северных угодий очень велика, — почесывая подбородок, заявил Скол. — Предложение ярла заманчиво, но что скажут северные бонды и Торир Олень? Его владения занимают почти половину северных земель. Да и на остальное он давно положил глаз.

— А какое нам дело до Торира? — возразил Фро-ди. — Нравится ему или нет, но он не станет оспаривать приказ ярла.

— Оспаривать-то, может, и не станет, но и жизни не даст, — упрямо бормотал Скол.

— Зато мы будем под защитой Хакона. Я — «за», — наконец решил Фроди и уселся на землю.

— И на хорошем содержании. Большое войско берет больше добычи… Я тоже не против, — неожиданно уступил Скол.

— Сможем зимовать с людьми ярла…

— И будет где завести семью… Один за другим хирдманны опускались на землю. Последнее слово оставалось за мной.

— Хорошо, мы возьмем предложенное! — сказал я. Перед отъездом на Фростатинг Хакон услышал о. нашем решении. Он уже готовился выехать. Лошади детерпеливо фыркали и мяли копытами землю.

— Тогда ты должен быть на тинге, — выслушав мой ответ, заявил ярл.

Все слышавший Карк подвел ко мне рыжего в подпалах жеребца и моргнул безбровыми веками:

— Удачи тебе, хевдинг!

Ехали мы недолго. Фростатинг собирался недалеко от Нидароса, за полями, возле большой ясеневой рощи-Заранее обнесенная веревками площадка для тридцати шести самых могущественных бондов — «лагрета» — пустовала, зато вокруг нее толпилось множество людей со всей средней и северной Норвегии. У южан был свой тинг.

Подъезжая, Хакон подтолкнул меня кулаком в бок и указал глазами на высокого седого старца в перевязанном веревкой плаще и красной шапке.

— Это Эцур Законоговоритель[100], — сказал Хакон. Я слышал об Эцуре. Старик хранил законы Фроста-тинга и считался одним из самых мудрых и уважаемых мужей страны. Однако в толпе он выделялся лишь высоким ростом, невероятной худобой и надменным выражением лица. Похоже, если этот человек что либо изрекал, то никогда не сомневался в собственной правоте.

Мы соскочили с лошадей, отвели их к дальним деревьям и двинулись к собранию. Немного не дойдя, Хакон остановился.

— Жди здесь, — приказал он и в сопровождении своих воинов нырнул в толпу. Маленький рост ярла не позволял мне видеть его, но, судя по приветственным возгласам, он успешно продвигался к законогово-рителю.

— Что ты тут забыл, Волк?

Я оглянулся. С тонконогой пегой кобылки слезал Торир Олень, тот самый северянин, которому могло не понравиться решение ярла. На груди воина поблескивали золоченные бляшки, а его конопатое лицо светилось довольством.

— Я пришел с Хаконом.

— А-а-а… — Торир потерял ко мне всякий интерес бросил поводья и кому-то помахал. Его узнали, окликнули, и спустя мгновение великан скрылся в гомонящей толпе.

А потом вдруг все стихло. Известные бонды чинно прошествовали на отгороженное веревками место и уселись на скамьи. Рядом с лагретой встал Эцур.

— Все ли получившие приглашение прибыли? — громко спросил он.

Зазвенело железо, и блестящие клинки взмыли над головами собравшихся. Поднятие оружия на тинге означало «да». Эцур удовлетворенно кивнул:

— Все ли прибывшие получили возмещение за хлопоты и плату за обратный путь[101]?

Мечи опять поднялись. Потом Эцур поинтересовался, все ли знают, почему Фростатинг был перенесен на конец лета, а не знавшим объяснил, что задержка связана с просьбой ярла Хакона. Поведав об этом, он широко повел рукой в сторону и Хакон вышел вперед. Он волновался и неуверенно щурился.

— Я хотел изменить введенные подати, поскольку слышал, что многие из вас стали богаче, чем прежде, а других постигло несчастье, — начал он и в ответ на недовольный гул толпы поднял руку. — Я просил отложить тинг из-за последних. Все вы знаете, что случилось в Согне. Синезубый сжег наши усадьбы! Я спрашиваю: неужели он не взял всего, что ему причиталось с нашей земли?

Ответом послужила тишина. Бонды удивленно переглядывались и явно не понимали, к чему клонит ярл.

— Я спрашиваю: разве теперь мы должны платить подати Синезубому?! — все громче вопрошал Хакон. — Разве он уже не забрал того, что ему причиталось?

Последние слова Хакона потонули в восторженном та? вое. Бонды наконец-то поняли его мысль и теперь, поворачиваясь друг к другу, размахивали руками и обсуждали его предложение. Кто-то не желал платить и кричал о праве родовой земли, кто-то возмущался наглостью Синезубого, а кто-то боялся его мести. Эцур поднял руку, ц гомон стих.

— Отныне я не буду платить конунгу датчан никаких податей! — пронзительно выкрикнул Хакон.

Он умел убеждать. Да и трудно ли убедить тех, кто уже успел возненавидеть Синезубого? Первыми в знак согласия с Хаконом подняли оружие бонды с Согна, за ними — Треннелага. Постепенно к ним присоединились и остальные.

— А ты чего стоишь? — толкнул меня в бок один из случайных соседей, незнакомый русобородый бонд.

— Не мне решать ваши дела, — коротко ответил я. Бонд недовольно сморгнул:

— Тогда что ты тут делаешь?

— Пришел с Хаконом.

— С Хаконом? — Глаза спрашивающего округлились. Он фыркнул и повернулся в сторону лагреты:— Что делает тут этот человек?! Он же из Свей!

Все уставились на меня. Сотни, нет, тысячи ощупывающих, внимательных глаз.

— Хаки Волк! — узнал кто-то.

— Хаки сын Белоголового! Хаки-берсерк! — понеслось по толпе. Бонды отхлынули, будто опасались, что я выдерну меч и примусь кромсать их дрожащие, жирные туши.

— Что он тут делает?! Или отныне это твой человек, Хакон?! — зазвучали недовольные крики.

Ярл утер со лба капли пота. Он боялся бондов ничуть не меньше, чем бонды — меня.

— Он станет моим человеком, — наконец решился он. — Я отдаю ему свою усадьбу на севере и право вейцлы с четверти северных земель.

— Что?!!

Я вытянул шею. Нет, это выкрикнул не Торир, а стоящий возле него высокий и толстый бонд. Его одежду украшала искусная вышивка, на поясе болтались серебряные подвески, на руках блестели браслеты, штаны обтачивала хорошо выделанная опушка. Лицо бонда было искажено гневом. Раздвигая толпу могучей грудью, он двинулся к ярлу. Торир улыбался ему в спину, и не оставалось сомнений, что парня разъярил именно он.

— Стой, Бруси! — Эцур заступил здоровяку путь к лагрете. — Тебе не разрешали войти сюда[102]!

— Так разрешите! — рявкнул тот. — Мне есть что сказать тингу!

— Нужно пустить Бруси! Пусть говорит! — поддержали его бонды возле Торира.

«Все они с севера, — догадался я. — И наверняка боятся Торира куда больше, чем самого ярла».

Продолжая удерживать здоровяка, Эцур неохотно повернулся к лагрете. Бонды на скамьях закивали. Законоговоритель отступил. Бруси перепрыгнул через за— граждения и, потеснив ярла, возмущенно завопил:

— Что же делается в нашей стране, если чужаку отдают право вейцлы?! Или мало смелых и достойных воинов в Норвегии?! Или Торир Олень, который столько лет собирал для ярла подати на севере, заслужил эту награду меньше, чем чужак?!

— Я отдаю Хаки свои родовые земли! — осадил его Хакон.

— Ты не конунг, и не тебе раздавать усадьбы! возразил Бруси.

Эцур вклинился меж ними как раз в то мгновение, когда мне показалось, что эти двое вцепятся друг другу в глотки.

— Тихо! — гаркнул законоговоритель, и спорщики примолкли. Стихли и остальные. Над молчаливым тингом поплыл шорох листвы и шум далекого прибоя.

— Я лучше всех знаю законы, — внятно произнес Эцур, — и вот что скажу. Хакону подвластна почти вся Норвегия, и его власть не меньше, чем власть конунга! Он имеет право давать земли кому. угодно! Не тебе, Бруси, судить дела ярла!

Я и не думал, что этот ходячий скелет может так убедительно говорить!

— Но я не сужу, — сникнув под его суровым взглядом, пробормотал Бруси. — Всего лишь говорю, что не приму в соседи чужака, да еще и берсерка! И без него хлопот полно!

— Бруси прав! Не примем такого соседа! — послышалось из ватаги северян. Усмехающийся Торир с торжеством покосился на меня. Он не кричал и не протестовал, но я знал — первым, кто подожжет мой новый дом, будет Олень. Он не поделится тем, что уже давно привык считать своим. И на указки ярла ему плевать. А коли в пожаре сгорит весь мой хирд —так еще лучше. Власть Торира на севере такова, что ни один из мелких халогаландских земледелов не выдаст его. Побоятся…

Хакон растерянно уставился на орущих людей. Он ждал возражений, но не таких яростных.

— Какое дело ярлу до наших земель?! Он живет битвами! — окончательно разошлись те. — Государь предпочитает грабить, а не пахать[103]!

Пора вмешаться…

Я вытянул оружие, решительно направился к лагрете и негромко попросил Эцура:

— Разреши мне сказать.

Он взглянул на меня, потом перевел взгляд на Хакона и наконец обернулся к бондам лагреты.

— Пусть говорит, — не дожидаясь вопроса, махнул рукой один из них, хмурый мужик с бледными губами. — Чего уж там…

Какой-то доброжелательный, бедно одетый бонд легонько тронул меня за плечо и шепнул:

— Иди, воин. Только не горячись. Тинг этого не любит.

Я запомнил его лицо. Может, этот бонд не стал богатым, как Бруси, однако отныне он обрел друга.

— Тингманны! — начал я. — Жизнь воина в походах и битвах. Я — воин и не собираюсь менять свою жизнь. Бруси же не хочет менять свою. Я правильно понял тебя, хольд?

Хольдами называли наиболее богатых бондов, но такое преувеличение понравилось северянину. Он выкатил вперед грудь и важно кивнул:

— Да!

— Хорошо! — Я улыбнулся. — Не годится обижать ярла отказом, но я не желаю ссориться с халогаландцами. Здесь есть один из самых достойных воинов. Вы уже слышали его имя. Он родом с севера и, наверное, сумеет найти решение, которое понравится его друзьям, ярлу и мне. Ведь так, Олень?

Пока я говорил, довольная ухмылка сползла с лица Торира и сменилась озадаченным выражением. Он не решался открыто возражать своему ярлу, но и не хотел отдавать мне свои привилегии. Пыхтя и отдуваясь, Торир замотал тяжелой головой. Конопухи на его щеках стали большими и черными, будто червоточины на яблоке.

— Пусть Хаки примет право вейцлы, — наконец промямлил он. — Но не усадьбу.

— Добро. Но тогда я не стану приносить присягу Хакону, а лишь поклянусь служить ему до тех пор, пока имею право вейцлы.

Глаза Хакона вылезли из орбит, Бруси задумчиво потер ладонью вспотевшую шею, Олень вытаращился на ярла, а толпа бондов принялась шумно обсуждать мои слова. Первым успокоился Эцур. Он недаром был законоговорителем.

— Это справедливо и мудро! — чуть не лопаясь от радости, что щекотливый вопрос исчерпан, заявил он. — Хаки Волк не будет владеть землей и не станет докучать Бруси соседством. А вейцлу… Что ж, верный человек должен хорошо содержать свой хирд. Северянам не нужно возражать против этого…

— Если только они не желают поссориться со своим ярлом, —угрюмо добавил Хакон.

Олень опустил голову, а неугомонный Бруси разочарованно протянул:

— Но я не стану…

Я знал, что хочет сказать этот только что выползший из скотьего хлева мужик. Он вообще не желал когда-либо видеть меня и моих людей на своем дворе, а уж тем более кормить нас.

— Пожалованная мне вейцла равна примерно семи маркам, — глядя в его бегающие глазки, произнес я. С каждым мгновением слова давались мне все труднее, а руки чесались от желания врезать кулаком по жирной роже бонда.

— Даже больше! — хвастливо сказал Бруси.

— Мне не нужно больше! Каждый год я буду брать с вас только семь марок.

— Но…

Этот земляной червяк сам напрашивался на битье!

— Слушай, хольд, — именуя Бруси титулом богатого бонда, прошипел я в его потное мясистое лицо, — если будете отдавать мне семь марок каждую зиму, то никогда не увидите на севере моей рожи!

Здоровяк отшатнулся.

— И учти, — продолжал наседать я, — станешь упрямиться — вовсе отступлюсь, и разбирайтесь с ярлом как хотите!

— Да я не против! — вдруг сдался Бруси. — Чего прешь?

«Не горячись. Тинг этого не любит», — вспомнил я предупреждение бедного бонда, немного отступил и повернулся к лагрете:

— Я все сказал.

— Кто согласен с Хаки Волком сыном Орма Белоголового? — с облегчением выкрикнул Эцур.

Хакон вскинул меч. Я не стал его человеком, но обязался служить ему, пока северяне будут платить вейцлу. Об этом Хакон мог позаботиться…

Следом за ним взмыли мечи Бруси и Торира Оленя, а через мгновение уже весь тинг держал оружие над головами.

— Да будет так! — провозгласил Эцур. Я перешагнул через веревку и, не замечая расступающихся бондов, пошел прочь. Возле лошадей меня нагнал Торир. Конопатое лицо воина было виноватым.

— Я не хотел обидеть тебя, Хаки— грустно сказал он.

Мне стало смешно. Конечно не хотел… Он бился за свое, и в ненависти тинга к чужаку не было его вины.

— Ладно, Олень, — сказал я, вскакивая в седло. — Не в чем тебе виниться. Лучше найди мне на своем севере хорошего мастера. Я собираюсь строить новый драккар.

Торир хлопнул в ладоши:

— Клянусь, отыщу лучшего!

— Вот и добро. — Я хлестнул коня и поскакал к Нидаросу. Мой хирд должен первым узнать, что наша сила и отвага продана норвежскому ярлу за семь марок в год. А уж соглашаться ли с этим — их дело.

Зимой пришла весть о гибели Синезубого. Его убил собственный сын Свейн. После смерти Синезубого Свейна тут же объявили новым конунгом Дании. Даны не могут без конунга: они разучились думать и отвечать за свои дела. Им всегда нужен кто-то, кого можно слушаться и почитать, а в случае чего и обвинить. Этому их научил Горм Старый — отец Синезубого и дед Свейна. Горм заставил всех ярлов Дании объединиться и признать его власть. С тех времен никто не сумел разделить датскую державу… Но все это было давно, а нынче новый конунг данов позвал на тризну по отцу викингов из крепости Йомсборга, которых именовали попросту йом-свикингами, и в пьяном угаре поклялся пойти походом на Англию. Одуревшие от меда и пива йомсвикинги тоже принялись давать обеты. На этом пиру был и их правитель — Сигвальди-ярл, чей отец погиб летом в Сканей от руки Хакона. Сигвальди пообещал отомстить Хакону за разорение своей страны. «Я убью норвежца!» — сказал он…

Эти вести в Нидарос принес сын Хакона, Эйрик-ярл. Он пришел с юга. Эйрик возмужал и в свои пятнадцать весен выглядел настоящим воином.

— Я слышал, что ты договорился с отцом, — приветствуя меня, сказал Эйрик. Его голубые, отцовские, глаза щурились, как у довольного кота. В душе он потешался над Хаконом и его людьми, однако вслух никогда не задевал их чести. Мальчишка перенял ум и хитрость отца. Хакон обладал могуществом, но не вечностью, а Эйрик был молод и мог подождать. Когда-нибудь владения отца станут его владениями, а значит, нужно не ссориться с ним, а множить и защищать его богатство. Эйрик был очень преданным сыном…

— Ты верно слышал, ярл, — склонив голову, согласился я и добавил: — Возможно, Хакону не хватало Скофти, вот он и позвал меня…