"Товарищи! Воды! Умираем. Сломайте дверь на чердак".
      Где-то близко хлопнула шрапнель. Все побежали кто куда.
      В людской половине дома и в лазарете спорили о том, что делать и как помочь тем, кто на крыше, и сколько времени человек может прожить без хлеба и без воды. Все сходились, что без хлеба можно прожить хоть неделю, а без воды трудно прожить и день. А сколько дней прошло? И не было ни капельки дождя, только раз крупка порошила.
      У Аганьки от удара камнем на плече получился синяк. Она натирала ушибленное место, по совету кухарки, медным пятаком.
      - Ты бы, Аганька, когда их на чердак пускала, дала им ведро воды, говорил Еванька.
      - А они сами чего думали? - огрызнулась Аганька. - Они знали сами, куда лезут. Хоть бы дождичек, что ли, пошел!
      - А сколько дней прошло?
      В этом все разошлись: Еванька говорил, что вчера лишь "началось", Андрюшка - три дня, Аганька, кому-то подражая, со вздохом сказала:
      - Прошла целая вечность.
      - Что же нам делать-то?
      - Варкин придумает что-нибудь. Лизавета Ивановна в лазарет пошла.
      - У них ружье-то спрятано. Ахнул бы юнкера Аника, да и сломать дверь!
      - "Ахнешь" тоже! А сейчас придет смена, да всех нас за это и перебьют! Вот я что, братцы, придумал, - предложил Андрюшка. - Давайте свяжем три корды да закинем на крышу.
      - Высоко!
      - Я по сточной трубе залезу, - предложил Еванька.
      - А юнкер? Он тебе так и позволит на крышу лезть!
      - А мы с того угла: он боится до угла доходить.
      - А кто полезет?
      - Я полезу.
      - Нет, я!
      Еванька не хотел уступить Андрюшке.
      - Чего вы спорите? Сшибет первого - второй полезет, - сказала Аганька. Она завязала на уголке платочка узелок и, зажав в руке два конца, сказала: - Тяните. Кто узелок вытянет, тому первому и лезть.
      Андрюшка потянул первый, узелок достался Еваньке.
      - А ты, Аганька, налей самое большое ведро да будто в погреб барыне несешь, чтобы юнкер не подумал...
      - Зачем большое? Маленьким лучше. Мы им туда и маленьким сколько хочешь накачаем, только бы веревку закинуть!
      - Надо Варкину сказать! Андрюшка, беги неси три корды плетеных да свяжи крепче, а я побегу Варкина предупрежу...
      В лазарете, куда явился Еванька, принималось другое решение.
      - Погоди ты, шиш! - остановил Варкин Еваньку, который торопился рассказать про свое.
      Аника-воин - Чириков - предложил после смены "снять" часового, а потом попробовать сбить замок или выломать дверь на чердак. Варкин усомнился:
      - Да сломаешь ли один-то? Эх, кабы мне еще одну руку...
      - Сломаю! А если и нет, хоть дырку ломом пробью, только бы бутылку просунуть!
      - Заметано! Предложение товарища Чирикова Степана, он же Аника-воин, принято единогласно... Теперь ваш план, товарищ! - обратился Варкин к Еваньке. - Тоже недурно, - одобрил он выдумку ребят, выслушав Еваньку. Только надо повременить.
      - Да ведь помрут, не пивши сколько времени.
      - Терпели дни, часок потерпят...
      - Надо у ворот сторожить: Федор Иванович с Ферапонтом вернутся, ключ принесут.
      - У ворот, пожалуй, посижу, - предложил Чириков. - Чем я не дворник?
      Андрюшка и Аганька, когда Еванька рассказал им про решение старших, не согласились ждать.
      Наступила ночь. Канонада с темнотой не утихала, даже разгоралась сильней. Удары тяжелых орудий доносились со стороны Кремля. Смена юнкеру все не приходила. Ребята приступили к делу.
      Аганька пронесла ведро с водой как будто в погреб и притаилась за углом караулить на тот случай, если бы юнкер вздумал пройти вдоль дома до угла. Еванька обвязался по поясу концом веревки и полез вверх по водосточной трубе.
      Мальчишка поднялся к самому свесу карниза, пролез между карнизом и коленом трубы и повис на нем грудью. Труба хрустела и мялась, угрожая сломаться. Еванька развязал веревку на поясе и начал закидывать конец на крышу. Веревка хлопала концом по железу и сваливалась назад. Наконец там, наверху, догадались. Веревку потянули, подергивая. Андрюшка привязал к нижнему концу веревки ведро с водой и к его дужке записку:
      "А хлеб у вас есть, товарищи?"
      Во мраке
      В погребе Анна Петровна начала успокаиваться. Стрельба и канонада сюда доходили глухо. Казалось, что примус под чайником гудит куда сильнее.
      Анна Петровна оглядывала слабо освещенный свечами в медных шандалах свод погреба.
      На нем вместо росписи виднелись причудливые пятна плесени и сырости. Мокрицы ползали по своду и падали, напоминая капли. Сквозь ковер, постланный на бетонном полу, проступали черные пятна воды. Свечи слегка коптили. Анна Петровна все поглядывала на закрытый люк вверху.
      - Нет, здесь еще страшнее! - вздрогнув, сказала она.
      - Полно, мама! Ждать осталось недолго, - утешал Костя мать. - Не сегодня, так завтра утром большевики сдадутся. Папа придет с юнкерами, а тех, с чердака, прогонят, и мы вернемся в дом...
      Время шло медленно, но свечи быстро убывали, оплывая, и все более коптили. Анна Петровна забылась, сидя на стуле, и, клонясь на бок, едва не упала. Нянька села с ней рядом, подперла плечо барыни своим плечом и тоже задремала.
      Косте не терпелось. Он осторожно и медленно поднял люк, чтобы блок не визжал, оглянулся: мать и нянька не шевельнулись. Костя, опустив за собой люк, вышел на погребицу и, приоткрыв дверь во двор, остановился на пороге, пораженный синим светом раннего рассвета.
      Прямо перед собой Костя увидел за углом дома Аганьку, Андрюшку и Еваньку. Мальчишки привязывали к веревке буханку хлеба, Аганька наливала воду в ведро. Веревка натянулась, и груз, кружась, медленно поплыл вверх...
      - Что вы делаете?! - закричал Костя.
      Он подбежал и хотел схватить ведро, но не достал; Андрюшка сбил Костю на землю ударом в подбородок.
      Костя вскочил на ноги и, выбежав за угол дома, крикнул юнкеру:
      - На помощь! Скорее!
      Дремавший в кресле юнкер спросонок кинулся сначала к входу на чердак, потом к воротам и оттуда увидал ребят, а на крыльце лазарета - солдата с винтовкой. Юнкер выстрелил с колена. Аганька вскрикнула и свернулась на землю комком. Грянул второй выстрел со стороны лазарета. Юнкер побежал. Чириков выстрелил еще раз. Юнкер рухнул на землю.
      Аганьку подняли; она стонала.
      - Жива? Беги, Еванька, за Лизаветой, - распорядился подбежавший Варкин.
      Он повернулся к Косте. Тот стоял, ошеломленный, у раскрытой двери в погреб.
      Варкин подошел к нему и, засунув правую руку в карман, сказал:
      - Для тебя, гадюка, у меня есть подарок!
      Костя отскочил, захлопнув за собой дверь, поднял люк и скатился вниз по лестнице.
      - Что случилось, Костя? Где ты был? Что с тобой?
      - Ничего, мама, ничего... - бормотал Костя, охваченный дрожью; он стучал зубами. - Все в порядке, уже рассветает...
      - Всё стреляют?
      - Стреляют, мама!
      - Ах, если бы забыться и заснуть!
      - Тебе надо прилечь, мама.
      Костя огляделся и увидел в углу погреба большой рундук, накрытый замызганной рогожей.
      - Вот, мама, тебе здесь будет хорошо! Мы сейчас тебе устроим великолепную постель.
      Костя подошел к рундуку, скомкал рогожу и ею вытер крышку рундука от мокрой гнили.
      - Да нет ли там крыс? Постой-ка, я тебе посвечу, - предложила нянька. - Ну-ка, подыми крышку.
      Костя поднял за скобу крышку и попятился. Крышка упала и хлопком задула свечу в нянькиных руках. Костя, бормоча что-то невнятное, погасил и остальные три свечи.
      - Костя! Что с тобой?
      - Мама, мама, не смотри! Умоляю тебя, не смотри!..
      - Зажги свечи! - строго приказала мать. - Ты такой же трус, как твой отец!
      Костя зажег свечу. Анна Петровна взяла шандал и подошла к рундуку.
      - Подними крышку.
      - Не могу, мама, не могу!
      - Нянька, подними...
      - Изволь, родная.
      Нянька, кряхтя, подняла крышку. Анна Петровна осветила внутри рундук. Из глубины его на Анну Петровну глянуло строгое и спокойное лицо того солдата, что так крепко держал в мертвых руках оружие, когда Анна Петровна пришла в лазарет, чтобы отобрать винтовку.
      Подсвечник выпал из рук Анны Петровны.
      Перемирие
      Никто не мог бы наверное сказать, сколько прошло дней и ночей с тех пор, как это началось и чему, казалось, не будет конца. И все-таки наступило утро, и стрельба начала утихать.
      Только один пулемет-фокстерьер еще заливался долгим лаем. Но, видно, и на него строго прикрикнули: фокстерьер тявкнул раза два и умолк. Великая тишина разостлала свой мирный покров над Москвой.
      К воротам судаковской усадьбы подошли одни, без конвоя, Ферапонт и Федор Иванович. Еванька открыл им калитку. Они молча вошли. Ферапонт принял из рук сына большое кольцо, выбрал ключ, отомкнул замок на воротах и распахнул их настежь.
      Федор Иванович направился прямо к выходу на чердак с ключом в руке. Ферапонт принес зажженный фонарь. Сверху слышались увесистые удары топором.
      Мельком взглянув по пути на убитого юнкера, Федор Иванович пошел на чердак. Ферапонт ему светил. От двери на лестнице летели щепки: ее отчаянно рубил Чириков.
      - Испортил дверь! - буркнул Ферапонт. - Не мог сбить замка?
      - Не сдюжил.
      Ширяев отстранил Чирикова и отомкнул замок. Гвозди, забитые Ферапонтом, сдали сразу от удара изнутри чердака. Дверь открылась. Ферапонт поднял фонарь и крикнул:
      - Выходи, товарищи! Перемирие!
      Оттуда тихо ответили:
      - Посторонитесь.
      В дверь протиснулись двое. Они несли ногами вперед убитого товарища. Руки у мертвого, чтобы не болтались, были засунуты за ременный кушак.
      Убитого вынесли во двор и положили вверх лицом на каменные плиты. Вышедшие с чердака товарищи стали вокруг него кружком и сняли шапки. Убитый был молод, почти мальчик, да и остальные шестеро тоже. Они были в высоких сапогах, в куртках, опоясанных ремнями, с маузерами в деревянных кобурах. Глаза у всех ввалились, на запотелых, словно у забойщиков, когда они выходят на-гора, лицах сверкали белки глаз. Одежда порвана и в ржавчине от ползания по крыше.
      Из кухни вышли женщины. От лазарета прибежали Чириков и Варкин с Андрюшкой.
      - Возьми кольт, Генрих, - сказал один из бойцов, у которого на плече лежал пулемет, а в другой руке болталось пустое ведерко. - Я останусь, посторожу Васю, а вы ступайте. Да еще ведерко отдам девчонке. Надо ей сказать спасибо. Пришлите, если можно, грузовичок: Васю свезти.
      Генрих взял на плечо пулемет:
      - Пошли, товарищи?
      - Пошли.
      - А где та девчонка? - спросил боец.
      - В лазарете, - ответила Лизавета Ивановна.
      - Неужто я ее так кирпичом зашиб?
      - Нет, вот этот. - Лизавета Ивановна указала на убитого юнкера.
      - Здорово подбило девчонку?
      - Не очень.
      - Выживет?
      - Конечно.
      - Можно к ней сходить?
      - Можно.
      - А этого кто? - спросил красногвардеец.
      - Моя работа, - отозвался Чириков. - Братцы, возьмите меня с собой.
      - Пойдем.
      - Только винтовку захвачу.
      Пятеро бойцов направились гуськом к воротам. Чириков с винтовкой бегом пустился догонять их.
      - Пойдем к девчонке, - сказал красногвардеец. - Васю, надеюсь, никто не потревожит?
      - Никто! - ответила Лизавета Ивановна и двинулась к лазарету.
      Федор Иванович схватил за руку Лизавету Ивановну и, ничего не говоря, смотрел ей в глаза.
      - В погребе! - поняв его немой вопрос, бросила Лизавета Ивановна.
      Красногвардеец с ведерком в руке, Лизавета Ивановна, Варкин и мальчишки гурьбой пошли к флигелю.
      Федор Иванович спустился в погреб, оставив дверь и люк открытыми, Анна Петровна в бреду и забытьи лежала на промокшем ковре. Около нее возилась няня.
      - Папа! Папа! Мы погибли! - кинулся Костя к отцу, целуя ему руку.
      Федор Иванович молча отстранил сына, опустился на стул и долго смотрел в лицо жены, затем перевел глаза на пламя свечи. Свеча догорала. В чашечке шандала оставалось чуть-чуть расплавленного стеарина. Фитиль свернулся набок. Поморгал фиолетовый глазок, и огонек погас.
      Вскоре на дворе зафыркал автомобиль. Сверху послышались голоса. Затемняя свет, в погреб спускались двое. Думая, что они хотят помочь вынести из погреба больную, Федор Иванович приподнял Анну Петровну под руки.
      - Это дело второе! - кинул, взглянув на хозяйку, Ферапонт. - Вот тут в рундуке товарищ!
      Открыв рундук, Ферапонт с шофером достали оттуда мертвого солдата и вынесли наверх. У погреба, задом к двери, стоял грузовичок. В кузове его уже лежал убитый на крыше Вася. Солдата положили рядом. Шофер сел за руль, и грузовик покатился со двора.
      - Теперь займемся барыней! - сказал самому себе Ферапонт, спускаясь в погреб.
      Вдвоем с Федором Ивановичем Ферапонт с помощью няньки и Кости выволокли Анну Петровну и понесли к дому. Костя, закрывая лицо платком, плелся позади.
      Ликующее знамя
      В комнатке Лизаветы Ивановны пулеметом стучит швейная машинка.
      - Чего же ты перестал петь? - спросил дворник Ферапонт Варкина. - Все пел, а теперь молчишь.
      - Что? - строго сдвинув брови, ответил Варкин.
      - Как - что? Сколько раз я слыхал от тебя про солдата и прапора, а до конца ты не допел ни разу.
      - Эта песня кончена, Ферапонт Иванович! - Варкин приложил руку к самому верху груди и прибавил: - У меня тут такая песня складается, что моего голоса не хватит!
      Лизавета Ивановна остановила рукой маховичок машинки: она в своей комнатке строчила из трех красных полотнищ, оторванных от трех трехцветных флагов, первый красный флаг.
      Варкин с древком для флага и Ферапонт с молотком и гвоздями ожидали, стоя около машинки, конца этой спешной работы. Приостановив машинку, Лизавета Ивановна порылась в ящичке стола, достала из-под колоды старых карт листок и молча протянула его Варкину. Развернув листок, Варкин прочитал вслух бледно отпечатанное на пишущей машинке:
      ПРОЛЕТАРИАТ
      Я есмь огонь. Я меч и пламя!
      Я озарил вас, скрытых тьмой,
      И первый ринулся под знамя,
      И первый ринулся на бой
      Гремит труба. Мы победили
      Но пали славные бойцы
      Пред нами - братья мертвецы,
      За нами - ад. Мы победили!
      Но миг торжественный принес
      И плач - надгробный плач и пенье.
      Нет, не пришло еще мгновенье
      Ни для восторга, ни для слез!
      И вновь ликующее знамя
      Крылами веет надо мной
      И трубы вновь зовут на бой,
      На смертный бой!
      Я меч и пламя
      Хороший стих! - похвалил Варкин. - Кто его составил?
      - Гейне! - кинула Лизавета Ивановна.
      - Нет, это все-таки не то! - сказал Варкин. - Хотя и подходит, впрочем.
      Лизавета Ивановна закрутила машинку, та опять застучала пулеметом.
      - Флаг готов!..
      Ферапонт приколотил флаг к древку.
      - Благодарим, Лизавета Ивановна?
      - Не на чем!
      - А листочек дозвольте присвоить?
      - Пожалуйста.
      Ферапонт и Варкин с флагом вышли из комнаты Лизаветы Ивановны. Ветер расплеснул флаг.
      - Ура! - закричали в один голос Еванька с Андрюшкой; они дожидались на дворе.
      - Не орать! - прикрикнул на ребят Варкин.
      Мальчишки притихли. Варкин вышел с флагом за ворота. Ферапонт принес лесенку. Еванька с нее достал и вынул из пасти чугунного кронштейна древко с флагом Красного Креста.
      Андрюшка попросил:
      - Дядя Варкин, дай я вставлю красный флаг!
      - Нет, брат, это я уж сам.
      Хотя это и было ему трудно с забинтованной левой рукой, Варкин взобрался на лесенку и не сразу (ветер бурно трепал красное полотнище) вставил флаг на место, в отверстие чугунного кронштейна.
      К воротам подбежала девушка в шали из соседнего особняка и торопливо спросила про флаг:
      - Где достали?
      - "Достали"! Сами сделали! - ответил Ферапонт.
      В Москве красные флаги появились еще с февраля, когда свергли царя, но в этом районе их почти не видали. Все здесь равнялись по судаковскому особняку и после февраля ждали, "выкинет" или нет управляющий Судаковых красный флаг. Ширяев оставил на месте краснокрестный флаг. И только сегодня, после дома Судаковых, тут и там по переулкам зацвели маки красных знамен.
      - А что, дядя Варкин, с этим флагом сделать? Изорвать? - спросил Еванька про флаг Красного Креста.
      - Зачем рвать? - ответил Варкин. - Это флаг международный.
      Посмотреть на новый флаг вышла на улицу и Лизавета Ивановна.
      - Жалко, Аганька-то не увидит! - сказал Лизавете Ивановне Еванька.
      - Увидит! - уверенно ответила она. - Ферапонт Иванович, возьмите носилки: девочку надо перенести в дом.
      Аганьку на носилках вынесли из лазарета Еванька с Андрюшкой. Девчонка лежала на носилках, укрытая одеялом. Лицо ее было бледно и скорбно. Глаза закрыты.
      Мальчишки от лазарета понесли Аганьку не прямо к широко открытым дверям главного входа, а сначала к воротам.
      - Погляди-ка, Аганька, какой мы флаг повесили, - сказал Еванька.
      Аганька приоткрыла тусклые глаза и тихо улыбнулась.