Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ
      В ОКТЯБРЕ
      Повесть
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      Ключ от чердака
      Домовой
      Синие глаза
      Сестра милосердия
      Обрывок газеты
      Угощение
      Винтовка
      Выздоровление
      В погреб!
      Камень
      Во мраке
      Перемирие
      Ликующее знамя
      ________________________________________________________________
      Ключ от чердака
      Судаковский дворник Ферапонт надел тулуп, собираясь на ночное дежурство у ворот. Позванивая связкой ключей на большом крыльце, дворник строго наказывал сыну:
      - Запрись, Еванька, на крюк да и ложись спать. Не вздумай опять к Варкину в лазарет бежать. Забью! Он добру не научит.
      - Я, папанька, почитаю маленько. Варкин мне книжку дал.
      - И в книжках проку мало. Я тебе говорю - ложись спать! Федор Иванович опять скажет: "Что это ты, Ферапонт, всю ночь электричество жжешь?" Спи, и баста! Скидай сапоги! Давай сюда!
      Ферапонт взял Ванюшкины сапоги под мышку, щелкнул выключателем и вышел на двор. Еванька запер дверь на крюк, прислушался к шагам отца. Отец ничего не забыл - не вернется. Еванька в темноте осторожно откинул крюк и, не ложась, дожидался. Сердце у него стучало...
      Кто-то снаружи нашарил рукой скобку и осторожно потянул дверь. Ванюшка поспешно лег на постель и прикрылся. Дверь приоткрылась... Из двери пахнуло крепкими духами. Шурша накрахмаленной юбкой, в комнату вошла девчонка и шепотом довольно строго позвала:
      - Еванька!
      - Есть такой! - солидным басом ответил Еваня, зевнув, и присел на постели.
      - Варкин велел тебе ключ от чердака из связки у отца вынуть... Вынул? Давай мне.
      - Да, "вынул"! Отец спал, а кольцо с ключами в руке держал. Федор Иванович ему приказал никому ключей не давать. "А то, говорит, ответишь!" Время-то аховое! Варкин - мастер приказывать, а сам хоронится.
      Аганька горестно хлопнула ладошками:
      - Еванька, чего делать-то?
      - Поди скажи Варкину, чтобы сам сейчас пришел. В такое дело вашему брату, девчонкам, путаться нечего.
      - Ух ты мне! - Аганька подбежала к Еваньке, поднесла к его носу кулак и, вея юбкой, выбежала вон.
      Прошло несколько минут, и в сторожку вошел солдат Варкин. Он ничуть не хоронился. Еще издали услышал Еванька его песню:
      Возле речки, возле моста,
      Возле речки, возле моста,
      На Волхонке!
      Возле речки, возле печки,
      Возле речки, возле печки,
      У заслонки.
      Войдя в сторожку, Варкин привычной рукой нашел выключатель и зажег свет. Левая рука у Варкина на перевязи, в толстой гипсовой повязке.
      - Чего сидишь во тьме египетской? Ну-с, в чем дело?.. Без сапог? Где ключ? - спросил Варкин.
      - Без сапог: отец унес. Ключ у отца. Да не беда! Я побегу к отцу и скажу: "Папанька, Варкин пришел, спирту принес..." Он все кинет...
      - План хорош, но спирту нет.
      - Ну, выдумай еще...
      - Лучше не выдумаешь. Попробуем. Беги. Медлить нельзя. Ты скажи отцу: "Я посторожу, поди выпей с Варкиным". Погоди. Слушай. "Они" скоро начнут приходить - не сразу, а по одному, по двое. Всех их семеро. Спросишь: "Кто такие?" Каждый должен сказать: "Мушка". Ты отвечаешь: "Москва". Понял?
      - Чего проще! А ты их всех знаешь?
      - Всех до одного! Да с ключом-то не ошибись, не забудь: от чердака!
      - Понес! - ответил Еванька, выбегая вон из сторожки.
      Варкин сел и, играя на перевязанной руке, как на балалайке, запел в ожидании Ферапонта:
      Возле речки, возле печки,
      У заслонки,
      Пекла баба пышки с маком
      Для девчонки.
      Еванька побежал босиком по ледяным плитам дорожки к воротам.
      Ферапонт грузным медведем сидел в дворницком тулупе и валенках на низком табурете у калитки сквозных железных ворот.
      - Папанька, Варкин пришел, спирту принес! - крикнул Еванька, впопыхах ткнувшись головой с разбегу в грудь отца.
      - Да ну? - радостно изумился, пробуждаясь от дремы, Ферапонт. Верно?
      - Сам сказал.
      - Как же быть-то? Вот история!
      - Ты поди, а я посторожу. Поди скорей! - торопил Еванька отца, переступая по плитам босыми ногами. - Беги бегом!
      - Ишь ты какой шустрый! Я уж сто лет не бегал.
      Ферапонт встал, нашел в связке ключ от калитки, отомкнул большой навесной замок и, выйдя за калитку, посмотрел в одну сторону переулка и в другую. Вышел за ворота и Еванька.
      - Что еще за чудеса?!
      Вдали, со стороны Пречистенки, погас высокий газовый фонарь. За ним второй, третий... И ближе стало видно, что по улице, перебегая со стороны на сторону, движется фонарщик Горбунчик с длинной бамбуковой палкой и "привертывает" фонари. Фонарщик подбежал к фонарю против калитки и оставил вместо яркого зеленого огня маленький синий глазок. Ферапонт строго спросил:
      - Чего это в такие дни свет гасишь?
      - Наше дело такое, - ответил Горбунчик, остановясь, чтобы вздохнуть. - Прикажут - гаси, велят - зажигай!
      - Экономия газу, что ли? - спросил Ферапонт.
      Но Горбунчик побежал уже со своей волшебной палкой к следующему фонарю. В переулке стало темно.
      У Еваньки от холодного камня ломило ноги.
      - Папанька! Ждет Варкин-то!
      - Варкин? Ну ладно. Сядь. Надень тулуп. Да гляди никого не пускай. Наши-то, никак, все дома?
      - Костя управляющев, никак, не пришел.
      - Шляется по ночам! Ну, его пустишь. А больше никого...
      Ферапонт запер калитку, скинул тулуп и пошел к сторожке. Ванюшка закутался в тулуп с ногами. Блохи дружно принялись "чкалить" голые ноги мальчишки.
      - Вот это так! Важно! - с удовольствием бормотал Еванька, разыскивая в связке знакомый ключ от чердака. Найдя, он снял ключ с кольца.
      Согревшись, Еванька задремал. Его разбудил тихий стук скобой в калитку. За калиткой во тьме стояли двое с ношей в руках.
      - Вы чьи будете? - спросил Еванька, вылупляясь из тулупа.
      - Свои.
      - А все-таки?
      - "Мушка".
      - "Москва". Пожалуйте! - Еванька отомкнул калитку и пропустил двоих во двор, озираясь на освещенные и не задернутые шторами во втором этаже окна.
      Один из вошедших тихо спросил:
      - Куда идти-то?
      - Вон в ту дверь. Там вас девчонка Аганька встренет.
      Неся что-то тяжелое, двое пошли к дому и по дороге обошли светлые пятна из окон, лежащие на булыжнике двора. Еванька смотрел им вслед. Они вошли, смело открыв незапертую дверь дома. Оттуда выскочила и вихрем примчалась все так же в одном платье Аганька:
      - Ключ-то? Ключ-то почему им не отдал? Эх, ты!
      Еванька протянул ключ. Аганька схватила ключ и умчалась.
      Домовой
      К воротам подошли последние двое.
      Еванька впустил их и затворил калитку. Они несли за ручки тяжелый плоский ящик.
      - Идите прямо, там девчонка сторожит. Она покажет, куда идти.
      Вскоре прибежала Аганька и вернула ключ.
      Еванька завел ключ от чердака в кольцо, запер калитку на замок и приготовился уснуть у ворот в теплом с блохами тулупе, уверенный в том, что Варкин с отцом будут долго "прохлаждаться". Заснул и видит сон, что он маленький в деревне, бежит по лугу и увидал над цветами пеструю, синюю с белым, бабочку. Еванька подкрался - и вот бы накрыть, рукой схватить, как вдруг брякнуло железное кольцо и грубый чей-то голос крикнул:
      - Дворник, открывай!
      Еванька вскочил, долго смотрел сквозь решетку калитки и не мог понять, кто стоит там, в форменной фуражке, подпоясанный ремнем, с патронной сумкой, с винтовкой за плечом, дулом вверх.
      - Дворник, открывай! Заснул? - строго крикнул натужным басом вооруженный и захохотал.
      Еванька узнал, что это Костя, сын управляющего, и нарочно для важности сказал басом:
      - Никого чужих не велено пускать.
      - Чего ты, дурак, испугался! Не узнал меня, что ли? Открывай, заговорил Костя своим обычным голосом.
      - Не узнал? Подумаешь, обрядился! Мне сказано: вооруженных никак не пускать.
      - Пусти, я тебе винтовку покажу!
      - Это мне без надобности.
      - Так я тебя застрелю из ружья! Открывай, собачий сын!
      - Сам кот суконный!
      Костя просунул сквозь калитку дуло. Еванька схватил ружье за конец обеими руками и повис под ним, зажав ложу ружья в завитках решетки. Костя напрасно пытался вырвать винтовку.
      - Что за шум, а драки нет? - весело спросил с улицы кто-то, подойдя к воротам.
      - А! Андрюшка! - радостно воскликнул Костя. - Вот погляди на этого типа. Его оставили посторожить, а он меня не пускает. Понимаешь?
      - Понимаю... Еваня, отомкни калитку. Пусти нас. Брось винтовку, сказал Андрей.
      - Тебя пущу, а его нет.
      Еванька выпустил из рук ружье и приоткрыл калитку. Костя первый ворвался во двор, оттолкнул Еваньку, за ним вошел Андрюшка.
      Еванька набросился на Костю и ударил его по лицу. Костя отмахнулся и кинулся бегом к дому, открыл своим ключом американский замок, юркнул в дверь.
      - Ты что это за него заступаешься? Бить бы его надо! - ворчал Еванька, запирая калитку.
      - Пускай пока балуется, - солидно ответил Андрюшка. - Добалуется.
      - А ты где до полуночи шатался-мотался?
      - Я-то? Я от Варкина ходил. Тут, брат, такие дела!
      - Ну, сказывай скорее!
      Мальчишки зашептались.
      * * *
      Первая в доме Костю увидала на лестнице, выбежав на стук двери, Аганька.
      - Ах, страсти какие! - воскликнула она. - Какой юнкер пришел!
      - Тсс! Погоди, Аганька, я хочу сделать маме сюрприз.
      - Ступай, ступай! Папаша тебе голову намылит...
      - Очень я боюсь!
      Костя, не раздеваясь, с винтовкой прокрался коридором на цыпочках по ковровой дорожке к раскрытой двери в столовую. Оттуда слышны были раздраженные голоса отца и матери.
      Костя притаился за дверью.
      - Где он шляется? Я хотел бы знать, где он шляется в такие дни? спрашивал, ходя по столовой вдоль окон, отец Кости, Федор Иванович.
      У Кости стукнуло сердце. Он взял винтовку наизготовку и вошел в столовую.
      Анна Петровна вскрикнула, откинувшись на спинку стула, и закрыла лицо руками.
      - Хорош! - проворчал Федор Иванович и, подойдя к двери, щелкнул выключателем: зажглись все лампочки в люстре над столом, все бра по стенам. - Любуйтесь им, сударыня!
      - Костя!.. Боже мой! Что же ты не разделся? Снимай все!.. Аганька! Вот дрянь! Все тут вертелась, подслушивала, а теперь пропала. Федор Иванович, догадайтесь позвонить.
      Федор Иванович нажал кнопку звонка.
      Анна Петровна повертывала сына перед собой, как куклу, целовала в румяные щеки, подернутые персиковым пушком.
      - Да что это такое? - сказала Анна Петровна, расстегивая Костино пальто. - У тебя разорвано пальто? Оторвана пуговица? Фуражка в пыли?!
      - Должно быть, он уже был в сражении, - буркнул Федор Иванович.
      - Костя, у тебя царапина на щеке. Синяк под глазом. Что случилось?
      - Все это пустяки, мама. Я подрался с мальчишками. Они хотели у меня отнять винтовку. А пальто я разорвал об нашу калитку... Папа, завтра восстание!..
      - Какие мальчишки?! - гневно воскликнула мать.
      - Восстание? Против, кого? - спросил отец.
      Костя протянул отцу измятый листок. Федор, Иванович вслух прочел:
      "К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
      Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
      Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, - это дело обеспечено.
      Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
      Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов.
      25 октября 1917 года, 10 час. утра".
      - Эти прокламации расклеивают на стенах, - пояснил Костя. - Нас послали их срывать.
      В дверях появилась старшая горничная Лизавета Ивановна, прямая и строгая. Она пренебрежительно покосилась на Костю и спросила Анну Петровну:
      - Вы звали? Что угодно?
      - Ах, Лизавета Ивановна, оставьте меня в покое! Прошу вас, чтобы никто...
      - Ну-ка, ну-ка, я погляжу на моего соколика, на купидона моего, на моего красавца! - лепетала старая няня, выплывая из-за горничной серой утицей. - Ай и хорош! Ну прямо юнкер, а не гимназист!
      Из-за косяка выглядывала, сияя глазами, Аганька.
      - Да что же ты не разденешься? Снимай амуницию-то, - приговаривала нянька. - Да умойся. Юнкер! Прямо юнкер... Поставь ружьецо в угол, сними поясок!
      Федор Иванович рассмеялся:
      - Ему нельзя. Он так и спать будет, в полном снаряжении.
      Анна Петровна схватилась за виски:
      - Няня! Лизавета Ивановна! Уйдите! Все уйдите!
      Костя поставил в угол винтовку, снял пояс с патронами, скинул пальто и фуражку на руки няни и сел за стол, к поставленному для него прибору. Няня и Лизавета Ивановна вышли, плотно притворив за собой дверь.
      - Поди сначала вымой руки, а потом садись за стол, - сказал отец.
      - Слушаю, папа!
      Костя ушел умыться.
      - Какие мальчишки? Как они посмели? - хрустя пальцами и взводя глаза, вопрошала Анна Петровна розового купидона на расписанном потолке.
      Купидон целился куда-то стрелой и, лукаво улыбаясь, молчал. Не ответил и серебряный самовар, к которому затем обратилась с вопросом Анна Петровна, и даже совсем смолк, перестав кипеть. Молчали и стены. Молчал и Федор Иванович, к которому наконец обратилась его супруга. Он налил себе красного вина, отпил немного и закурил. Закинув голову, он пускал колечки, пронзая их тонкой струйкой дыма, и прислушался: с чердака над сводом доносились какие-то шорохи, стуки.
      - Какие мальчишки? Я вас спрашиваю, Федор Иванович! - повторила Анна Петровна.
      - Должно быть, у нас на чердаке расплодились крысы. Возятся, как лошади, - ответил Федор Иванович.
      Костя вернулся в столовую умытый, с приглаженными щеткой мокрыми волосами. Шрам на щеке и глаз припудрены. Костя переоделся в пижаму расшитую венгерскими шнурами, обулся в туфли-шлепанцы.
      Он молча сел за стол и принялся за еду. Мать, успокоенная его домашним видом, опять спросила:
      - Какие мальчишки тебя били, мой мальчик?
      - Да они не били, а только хотели отнять оружие. Наши мальчишки Еванька с Андрюшкой. Дворников и кучеров...
      - Что? Что?.. Федор Иванович, слышишь? Ты должен велеть кучеру и дворнику, чтобы они наказали своих сыновей.
      - Хорошо, матушка, хорошо! Можно это отложить хоть до завтра?
      - До завтра? Можно.
      - Ну, а теперь давай поговорим серьезно. Винтовку и патроны я у тебя отбираю.
      Костя взглянул на мать, прося поддержки. Анна Петровна сказала едко:
      - Твой отец хотел сам драться на улицах, да не достал ружья.
      Федор Иванович махнул рукой, задел стакан с вином и пролил на скатерть.
      Рассердясь на свою неловкость, он встал и вышел из столовой.
      Часы глухо и мягко пробили три. Где-то отозвались в другой комнате другие жидким серебристым звоном.
      Мать и сын притихли.
      - Поздно. Ты завтра спи дольше. Тебе надо отдохнуть...
      Анна Петровна прижала к груди голову сына и баюкала его, укачивая. Вдруг она вздрогнула и застыла...
      Над сводом столовой ей послышались шаги.
      - У нас кто-то на чердаке...
      - Крысы, мама...
      Анна Петровна, боясь дышать, потянулась к звонку.
      Вошла Лизавета Ивановна и, ни на кого не глядя, принялась убирать со стола.
      - Лизавета Ивановна, у нас чердак заперт? - спросила Анна Петровна.
      - Конечно, - тихо ответила горничная.
      - Ключ где?
      - Ключ у Ферапонта, - так же тихо и ровно ответила горничная, продолжая работу.
      - Никто не ходил на чердак?
      - Никто. Мы не сушим на чердаке.
      - Там кто-то есть... Вот послушай... Да перестань же стучать посудой!
      Лизавета Ивановна притихла. Что-то стукнуло сверху.
      Анна Петровна вздрогнула:
      - Кто же это?
      - Это домовой, - ровно и тихо ответила горничная, собирая серебро со стола.
      - Что за вздор! - Анна Петровна рассмеялась.
      - Нет, не вздор! Он уходит из дому... Он собирает пожитки. Укладывается...
      - Фу! - отдулась Анна Петровна. - Позовите дворника, кучера и Михайла Семеныча - пусть осмотрят чердак сейчас же.
      - Все спят. А дворник дежурит.
      - Мама, чтобы тебя успокоить, я пойду сейчас на чердак, и один, предложил Костя.
      - Ночью на чердак не ходят! - заявила Лизавета Ивановна.
      - Нет-нет, я не пущу тебя! Конечно, все это вздор! Пойдем, милый, спать...
      И, обняв сына, Анна Петровна увела его из столовой.
      Синие глаза
      Утро встало над Москвой серое, холодное. Легкий ветерок подметал улицы, кидая в лицо прохожих противную холодную пыль. Над городом нависло густое облако колокольного звона. Разбитыми клячами тащились по улицам обшарпанные трамваи, увитые по бокам роями серых солдат, и непременно с мальчишкой на "колбасе" последнего вагона. У хлебных и овощных лавок стояли бранчливые очереди.
      - Кто за вами? Я последний! - произнес обычную формулу Андрюшка Кучеров, становясь в очередь.
      - Становись, - не оборачиваясь к Андрюшке, сказал солдат с белыми мучными пятнами на спине и аккуратно свернутым мешком под мышкой.
      - А ты читал, чего на стенах наклеено? Листочки Военно-революционного комитета. В Петербурге началось. Керенского прогнали, - сказал Андрюшка.
      - Полно врать-то! - оглянулась женщина впереди мешочника.
      - Ты за хлебом?
      - За хлебом.
      - Что это у тебя карточек так много? - спросил солдат.
      - Я за весь дом. Да еще у нас раненые в лазарете... У меня пропуск на двоих.
      - А у тебя тоже много. Ты что, тоже из лазарета?
      - Вроде этого.
      - К нам теперь и от нас без пропуска ни туда, ни сюда. Юнкера, наверное, теперь до Манежа распространились.
      - А документы, - осторожно спросил солдат, - спрашивают?
      - Обязательно.
      - Батюшки светы! А я из дому ушла рано! - всполошилась баба. - Ни юнкеров, ни пропусков не было. И документов нет - одни карточки. Уважаемый, - обратилась она к солдату, - будь любезный, запомни меня. Я за пропуском побегу. Запомни синие мои глаза...
      - Верно, красавица, глаза синие! - подтвердил солдат.
      - Не пустят, - заметил Андрюшка.
      - Все одно побегу... Граждане, запомните мои синие глаза. У меня трое малых ребят дома.
      Она покинула очередь и хотела бежать, но в эту минуту на Волхонку от Моховой влетел грузовик. В кузове тесной кучей стояли, качаясь и толкаясь, юнкера и стреляли назад вдоль улицы из винтовок с примкнутыми штыками.
      Очередь прижалась к окнам магазина. Вслед за грузовиком из-за угла вывернулся второй. В нем густо стоял народ в картузах, с винтовками без штыков, направленными вперед; не стреляя, грузовик гнался за юнкерами. Женщина с синими глазами кинулась поперек улицы, хотела прошмыгнуть между грузовиками. Юнкерские пули защелкали по мостовой. Женщина вскрикнула и упала ничком.
      Второй грузовик круто повернул, едва не вылетев на панель, чтобы не задавить женщину. Грохнули и с этого грузовика выстрелы, и он помчался дальше, нагоняя юнкеров.
      Очередь разбежалась. Из всего народу осталось только двое: солдат и Андрюшка.
      - Теперь я первый, - сказал солдат, - а ты последний.
      Улица в обе стороны несколько минут была совсем пуста. Гремели запоры железных ворот. Из окон запертой продовольственной лавки смотрели на улицу испуганные продавцы.
      Солдат подошел к женщине, посмотрел: взяв под мышки, подвинул ее к краю тротуара и повернул навзничь.
      - Готова! - сказал солдат. - Ловко ударили гады! Ладно! Запомню я, милая, твои синие глаза!
      Женщина лежала мертвая, строго улыбаясь, и, широко раскрыв синие глаза, смотрела в серое небо.
      К лавке подъехал полок на дутых шинах. Из-под брезента смотрели буханки. Вкусно запахло свежим черным хлебом... Лавка открылась... Продавцы начали выгружать хлеб и вносить в лавку, поглядывая на убитую. Извозчик слез с козел, снял шапку и спросил солдата:
      - Чего это?
      - Юнкера балуются!
      - Так...
      Солдат отвел Андрюшку в сторону и сказал, бегая белесыми глазами по сторонам:
      - Вот что, хлопчик: пропуск у тебя на двоих?
      Андрюшка прищурился:
      - Видать, товарищ, документов нет? Давай сюда карточки!
      Солдат отдал карточки Андрюшке.
      Хлеб разгрузили. Извозчик сказал:
      - Положите, товарищи, женщину на полок. Чего ей тут валяться! Свезу куда надо.
      - И то!
      Тело подняли, положили на полок и прикрыли брезентом. Извозчик погнал рысью лошадь с места.
      Из двери лавки выглянул заведующий.
      - Невелика нынче очередь у нас, - сказал он, обращаясь к солдату и Андрюшке. - Пожалуйте, граждане!..
      Солдат и Андрюшка вошли в лавку. Барышня, отстригая купоны, удивилась:
      - Что это у тебя, Андрюшка, столько новых карточек?
      - А у нас в лазарете народу прибыло, - кивнул Андрюшка в сторону солдата.
      Тот отдал честь и распустил свой большой мешок.
      Пока они получали хлеб и укладывали его, в магазин набралось один по одному порядочно народу.
      Волхонка была пуста. Трамваи не ходили. Женщины и мальчишки с котомками перебегали от одной лавки к другой. Далеко били одинокие выстрелы. Где-то близко застучал пулемет...
      - Куда нести-то? - спросил солдат.
      - Прямо переулком, за угол, - ответил Андрюшка. - Мы из судаковской усадьбы.
      На углу, под каменной стеной судаковского сада, похаживал, ежась от октябрьского холодка, юнкер.
      - Пропуск! Куда столько хлеба несете?
      - У нас лазарет, товарищ, - ответил солдат. - Пропуск на двоих...
      - Проходите.
      - А покурить есть?
      - Проходи! - грозно крикнул юнкер.
      Солдат завернул за угол и крикнул:
      - А золотых погонов тебе не носить!
      Юнкер рассердился и выскочил за угол, вслед за солдатом. В тот же миг на другом углу, по гребню орловских конюшен, прочертило огнем, и, словно кто коленкор разорвал, раздался залп. Пули исщербили штукатурку ограды и шмелями гудели, улетая. Юнкер юркнул под защиту каменной стены. Солдат с Андрюшкой побежали к воротам судаковского дома...
      У калитки дежурил Еванька. Он живо отодвинул засов и впустил солдата и Андрюшку во двор.
      - Здорово! - сказал, опустив мешок на землю, солдат и вытер со лба пот рукавом.
      К ним подошел Варкин. Он и солдат остро взглянули друг другу в глаза. Варкин начал быстро задавать солдату вопрос за вопросом, сам сейчас же отвечая:
      - Какого полка? - "Сто восемьдесят восьмого запасного". - В командировке? - "Точно так". - Документы? - "Украли". - На какой мы сейчас стоим платформе, товарищ? - спрашивал Варкин.
      - Мы сейчас на платформе за немедленный мир.
      - А насчет земли? Отобрать у помещиков. Немедленно! Ясно? Про бедноту слыхал?
      - Сам бедняк!
      - Вижу. Ну, Аника-воин, ладно, оставайся. Зачислен на довольствие.
      - Покорно благодарим.
      - Проходи во флигель, пока господа не заметили. Хлеб поступает в общий котел... Андрюшка, скажи Лизавете Ивановне. Хлеб - на весы. Ну-ка, Еванька, подсоби...
      Андрюшка с помощью Еваньки поволок мешок с хлебом на кухню.
      Сестра милосердия
      Костя ушел из дому после утреннего кофе и обещал прийти к завтраку. Отец и мать смотрели из окна столовой за тем, как Костя в новой шинели с широкой белой перевязью над левым локтем прошел через двор бодрым военным шагом. С винтовкой на плече, он в такт шагам помахивал правой рукой.
      Когда калитка затворилась за Костей, Анна Петровна вернулась к столу и, обращаясь не то к мужу, не то к портрету, украшенному лаврами, несколько раз повторила:
      - Что же нам делать? Что делать? Что нам делать?
      Федор Иванович внимательно посмотрел на жену. Положив руку на плечо жены, Федор Иванович сказал ласково, но наставительно:
      - В подобных случаях надо сохранять самообладание, не терять себя. А для этого надо вообразить, что ровно ничего не случилось, и делать все, что мы бы делали всегда.
      - А что будете делать вы?
      - Я? Я буду то же делать, что делал вчера. А именно: посмотрю, какие еще вещи можно убрать из картинной галереи в спальную комнату. Там есть еще место. Вынуть полотна из рам мне поможет Архип.
      - Вы забыли еще одно очередное дело... Я просила вас...
      - Забыл, дорогая. Что именно? Напомни.
      - Вы забыли, что вашего сына избили вчера дворовые мальчишки.
      - Ага! - вспомнил Федор Иванович. - Чтобы кучер и дворник поучили мальчишек. Да, да! Забыл. Сделаю сейчас же. Я буду в галерее.
      И Федор Иванович вышел.
      Вошла Аганька без зова. Видно было, что она горит нетерпением что-то рассказать.
      - Барыня, голубушка, какие страсти Андрюшка говорит! На Волхонке в очереди юнкера женщину убили...
      - Что за вздор!
      - Да нет, верно!
      - Ступай! Пошли Лизавету Ивановну - одеваться. Да посмотри, были ли дворник и кучер у Федора Ивановича.
      И Анна Петровна прошла к себе.
      Аганька сбегала за Лизаветой Ивановной, потом накинула платок и выбежала во двор. Ей было весело и жутко: уже со всех сторон теперь на улицах слышались выстрелы. Пулеметная стрельба делалась гуще и чаще. В воротах мелькнул автомобиль с красным крестом в белом круге на брезентовом верхе.
      На дворе пусто. Шальная пуля срезала лист с ясеня и чокнула в стену, взбив пыль от штукатурки. Аганька взвизгнула и козой прыгнула под дерево, будто хотела укрыться от дождя. Передохнула и степенно направилась в сторону кучерской, откуда слышался отчаянный вопль Андрюшки. Форточка в окне у кучера Архипа была, словно нарочно, открыта, чтобы все слыхали.
      - Ой, папынька, не буду! Никогда больше не буду! Миленький, довольно! - кричал, взвизгивая, Андрюшка.
      Аганька подкралась к окну и, заслонив лицо руками, прильнула к стеклу. Сердце ее замирало, ей стало жаль Андрюшку.
      Сквозь запыленное окно Аганька увидела, что кучер Архип сидит у стола, попыхивая "носогрейкой" и ухмыляясь в широкую бороду, Андрюшка скачет перед ним, мечется из угла в угол каморки, приплясывая, выкрикивая на разные голоса:
      - Ой, больно, больно! Папынька! Я устал! Будет, что ли?
      - Вали, вали еще! - весело прикрикнул Архип и затрясся от смеха.
      Андрюшка кинулся к ведру с водой, зачерпнул воды чашкой, напился и опять принялся кричать на разные голоса.
      - Ну, будет! - сказал наконец Архип. - Садись обедать.
      Андрюшка повыл еще немного потише, сел за стол, откашлялся и, отрезав хлеба от пайка, принялся за еду, весело глядя на отца. Кучер закрыл форточку.
      Аганька, давясь от смеха, побежала от кучерской к сторожке. Дверь в сторожку заперта. Окно плотно занавешено, и, как ни старалась Аганька, ничего не могла разглядеть. Напрасно прислушивалась Аганька: в сторожке было тихо... Аганьке стало страшно. Она кинулась бегом к дому.
      Обрывок газеты
      - Эй, девушка! Стой! - крикнули от ворот. - Открывай!
      За сквозной калиткой стояли трое юнкеров с ружьями. Серые их лица были строги. Аганька подбежала, чтобы открыть калитку. На засове замок...
      Один из юнкеров стукнул прикладом в железный лист ворот. Ворота загудели.
      - Открывай!
      - Да ключ-то у дворника.
      - Зови дворника сейчас!
      Аганька кинулась к сторожке. Ферапонт Иванович, насупленный, сердитый, вышел сам, без зова, на стук в ворота из сторожки, позванивая ключами на большом кольце. Ничего не спрашивая, он отомкнул калитку. Юнкера вошли во двор.
      - С вашей крыши стреляют. Полковник приказал осмотреть чердак. Зови хозяина или председателя домового комитета.
      - Хозяин в Париже. Комитета у нас нету.
      - Кто же у вас?
      - Федор Иванович, управляющий.
      - Зови его на двор.
      Федор Иванович скоро явился на зов дворника. Пожимая руку старшего юнкера, он представился:
      - Федор Иванович Ширяев, управляющий.
      - С вашей крыши стреляют.
      - Этого не может быть, господин прапорщик, - ответил Федор Иванович, прижимая руку к сердцу. - Чердак у нас всегда на замке. Мой сын сражается вместе с вами.
      - Ключ вот, - показал Ферапонт Иванович.
      - Полковник приказал осмотреть чердак и забить его наглухо.
      - Пожалуйста! Пожалуйста!.. Аганька, что вертишься на дворе? Марш домой!.. Ферапонт, проводи.
      Дворник пошел впереди по крутой каменной лестнице с треугольными ступенями на поворотах. За дворником шел Федор Иванович. Юнкера спотыкались на узких ступенях, следуя за управляющим.
      - Уж и темень тут у вас! - проворчал старший в звене юнкер.
      - Старинка. Деды строили. О свете и просторе не думали. Надо бы взять фонарь...
      - А что, братцы, - сказал юнкер, шедший позади, - как они нас оттуда ахнут?..
      Федор Иванович чиркнул спичкой и осветил испуганные глаза юнкера, шедшего за ним.
      Все остановились, только Ферапонт Иванович подымался по-прежнему не торопясь, ступая уверенно по знакомым ступеням.
      - Отмыкать? - спросил он сверху. - Да вы, господа юнкера, не бойтесь... с той поры, как трубы чистили, ни разу чердак не отпирался.
      - Отмыкай! - приказал Федор Иванович.
      Загремел засов, и дверь завизжала в петлях. На чердаке было тихо. Федор Иванович поднялся на верхнюю площадку.
      - Мир и тишина, - сказал Ферапонт.
      Сквозь запыленные "слухи" струился внутрь чердака неверный свет. Да и на дворе уже смеркалось. Чердак был завален и заставлен разным хламом. Из двери потянуло холодной чердачной трубной гарью.
      Федор Иванович чиркнул спичкой и осветил пространство за дверью.
      - Пыль, хлам, и больше ничего. Пожалуйте, господа!.. А если бы кто был на крыше, мы бы услыхали: железо загромыхает...
      Юнкера приблизились, осторожно заглядывая внутрь чердака через плечо Федора Ивановича.
      Водя спичкой понизу, Ширяев говорил:
      - Извольте видеть: на пороге пыль чуть не с вершок. За порогом пыль. Если бы кто вошел, следы были бы как на первой пороше. И уж от трубочистов-то следы задуло пылью... Изволите видеть.
      Федор Иванович присел и протянул руку со спичкой подальше - и вдруг смолк. Спичка обожгла ему пальцы и погасла; при ее вспышке Федор Иванович увидел на полу чердака свежий обрывок газеты с заголовком: "Русские ведомости". Среда, 25 октября 1917 года".
      - Ну-ка, посветите еще, - попросил старший юнкер.
      Руки у Федора Ивановича дрожали. "Расстреляют!" - мелькнуло у него в голове. Спички ломались о коробку, не зажигаясь.
      - Да чего смотреть больше! - скучая, сказал задний юнкер (он так и не поднялся на площадку). - Ясно, ничего нет.
      - Закрой дверь, - сказал отрывисто старший юнкер.
      Быть может, и он успел рассмотреть предательский обрывок газетного листа, но не хотел пугать своих товарищей. Федор Иванович попятился от двери. Ферапонт прикрыл дверь, загремел засов и звякнул замок.
      Федор Иванович чиркнул. На этот раз спичка зажглась. Водя дрожащим огоньком перед дверью, окованной полосовым железом, Федор Иванович приговаривал:
      - Изволите видеть: дверь из двухвершковой сосны да еще окована. Крепко жили старики. Хлам... а и хлам берегли. И ход на чердак особый, прямо со двора, изволите видеть!
      На дворе старший юнкер, строго глядя в глаза Федора Ивановича, приказал:
      - Чердак забить. Ключ держите у себя. Вы ответите...
      - Очень хорошо-с! Ну, а как наши дела вообще?
      - Дела отличны. Кремль и город в наших руках. Прибыл полк казаков. На нашу сторону перешла и их артиллерия...
      - Дай бог! Дай бог! - торопливо крестясь, бормотал Федор Иванович.
      Юнкера тихо направились по дорожке к воротам. Ширяев смотрел им вслед. Юнкера остановились перед распахнутой Ферапонтом калиткой, о чем-то тихо совещаясь. Старший, а затем и тот, что не решился подняться к чердачной двери, вернулись, и старший сказал Федору Ивановичу:
      - Я оставляю у вас на дворе часового. Так будет и для вас и для нас спокойнее.
      Третий юнкер остался во дворе, у входа на чердак, двое ушли.
      Федор Иванович приказал Ферапонту:
      - Возьми десяток шестидюймовых гвоздей и заколоти чердак.
      - Чего это дверь-то портить? - возразил Ферапонт.
      - Делай что велят.
      - Слушаю, сударь.
      Ферапонт снял с кольца ключ от чердака и протянул Федору Ивановичу.
      Засветив фонарь, с молотком и гвоздями дворник поднялся наверх по той же каменной лестнице и принялся заколачивать дверь. Гвозди не шли в старое, твердое, как кость, дерево и гнулись. Молоток высекал из шляпок искры.
      Ферапонт, заколотив в край три гвоздя, остановился. Со смежных домов тоже слышались удары молотков.
      - Гробы буржуям забивают! - проворчал Ферапонт, выругался и бросил работу. Он задул фонарь и спустился вниз.
      Анна Петровна ожидала возвращения мужа в волнении.
      Аганька прибежала и, хохоча, доложила:
      - Вот, барыня, смехи: юнкера на двор пришли, на чердак полезли.
      - Чему же ты рада?
      - Да их домовой-то вдруг шугнет? Ха-ха-ха! Вот они испугаются!
      - Я тебя, дуру, зачем посылала?
      - Андрюшка-то с Ванюшкой? - спохватилась Аганька. - Ой-ой-ой, милая барыня! Вот Архип колотил Андрюшку! Чересседельником. "Я, говорит, из тебя эту дурь выбью!" Уж и кричал Андрюшка! Поди, на Арбате было слыхать.
      - А Ферапонт?
      - Ферапонт, видать, своего не бил. У них в сторожке тихо-тихо. Он не будет бить.
      - Это почему?
      - Ему Варкин не велел.
      - Ах, и тут Варкин? Ну, ступай!
      Когда вернулся расстроенный Федор Иванович, Анна Петровна в упор встретила его словами:
      - Ферапонта надо прогнать.
      - Новое дело! Почему? За что?
      - Он не хотел наказать сына.
      - Прогнать так прогнать. Только где теперь взять дворника?.. Да, что это я тебе хотел сказать?.. Ты, пожалуйста, только не пугайся. У нас на крыше большевики.
      - Что?
      Федор Иванович молча указал пальцем на потолок.
      В молчании они прислушались. Стрельба, то учащаясь, то затихая, как будто не нарушала тишину. И в тишине явственно слышался со всех сторон стук молотков.
      - Чердак велели забить. На дворе у нас часовой.
      - Что за вздор! Вы убедились, что на чердаке никого нет?
      - Никого.
      - Как же они могли попасть на крышу? У нас пожарной лестницы нет. Анна Петровна возмущенно всплеснула руками. - Боже мой! Костя, Костя, где ты?
      Угощение
      Стрельба все усиливалась, и к вечеру уже нельзя было сказать, откуда стреляют. Стреляли отовсюду. В денниках бились, храпели и ржали судаковские рысаки, встревоженные не столько стрельбой, а тем, что их сегодня не только не запрягали, но и не выводили. Архип с конюхом не решились хотя бы погонять их на корде на заднем дворе: и там было опасно. Шальные пули все чаще залетали в усадьбу Судаковых, сбивая последние листья в саду и срезая ветки. Одна пуля пробила стекло обеих рам, и зимней и летней, в столовой и очутилась на столе Ширяевых. Смеркалось. Горбун-фонарщик, невзирая на стрельбу, пробежал по переулку со своей бамбуковой палкой и зажег фонари. Пора было обедать. Но Ширяевы не садились за стол. Анна Петровна была уверена, что Костя вернется к обеду. Она сказала ему, прощаясь, что закажет его любимые блинчики с кремом. Правда, блинчики не были приготовлены. Не было к обеду и пирожков. Аганька внесла и поставила на стол бутылку красного вина.
      - Ну, что новенького на улице, на дворе? - спросил Федор Иванович.
      - Все одно: пальба. Юнкера-то у нас поставили на часы к чердачному ходу, да смены и не дают... А он, видно, ночь не спавши... То бродил вдоль дома, а тут прислонился к стенке, с ног валится, да и застыл. Руки в рукава; чуть живой, даже в лице изменился.
      - Порядочки! - возмутился Федор Иванович.
      - Вы бы велели ему стул вынести, - сказала Анна Петровна.
      - Кресло, а не стул... Из приемной вынесите кожаное кресло, заторопился Федор Иванович. - Да ведь он и голоден, поди! Ангел мой, что, если позвать его сюда? Нет, он на часах - ему нельзя. Вышли ему чего-нибудь. Ну, котлетку... Жаль молодого человека.
      Анна Петровна молча принялась готовить бутерброды; Федор Иванович налил для юнкера стакан вина. Ширяевы видели через окно столовой, что из подъезда вынесли к ходу на чердак кресло. Юнкер уселся в него, вытянул ноги. Аганька поднесла ему с поклоном угощение на маленьком подносе. Юнкер сначала отмахнулся, потом выпил вино и, поставив поднос на колени, принялся за бутерброды.
      Подбежал кучеров Андрюшка и, уставясь на юнкера, смотрел, как он ест. Напрасно Аганька гнала Андрюшку и шептала:
      - Чего в рот смотришь? Это невежливо!
      - Вот здоров жрать! - Андрюшка покачал головой и пошел в сторожку.
      Еванька был один дома; лежа на постели, он охал и плакал от злости.
      - Здорово тебя взбучил батька? - участливо спросил Андрюшка.
      - Было угощение. А тебя?
      Андрюшке стало стыдно:
      - Ой! Уж и бил отец меня! Слыхал, чай, как я орал?
      - Чего же ты уж очень веселый? А крику что было! А я хоть бы пикнул!
      - А может, он тебя и не бил? - слукавил Андрюшка. - Кабы он тебя бил, ты бы кричал.
      - Да, покричи у нас! Он говорит: "Бью тебя в последний раз. А кричать не смей! Варкин услышит". Варкин-то не велел меня бить. "В последний", да уж очень здорово. Ты Варкину не говори, что меня бил отец. Отцу-то будет стыдно. Варкин взял с него честное пролетарское слово меня не бить... Мне кричать и нельзя было.
      - А все из-за этого Коськи, а еще вместе голубей водили!
      - Я ему глотку перерву - только попадись! - Еванька даже зубами скрипнул.
      - Да у него ружье.
      - Боюсь я очень!
      - Давай, Еванька, у него ружье отымем да Варкину отдадим, - предложил Андрюшка.
      Еванька привстал и сел на постели:
      - А если Коська домой не придет, в юнкерском заночует?
      - Придет. Аганька говорит: "Мать ему блинчики обещала".
      - А если его убили?
      - Ну да, убили! Сидит где-нибудь за тремя стенами да трясется. Давай покараулим. Открой фортку.
      Еванька открыл форточку. Мальчишки прислушались к стрельбе.
      - Вот жарят! Здорово! - сказал Андрюшка. - Я чего видел: давеча юнкера шли по нашей улице. На плечах пулеметы несут, топают. А с нашей крыши "ррр"! Они, как воробьи, - "фррр..." под стенку. Чуть пулемет не кинули...
      - Постой! Никак, отец кого-то пускает во двор!
      Мальчишки выбежали из сторожки на двор. Ферапонт впустил Костю и, затворив калитку, уселся на табурет. Юнкер на своем посту у входа на чердак спал, поникнув в кресле, с винтовкой, зажатой меж колен, обняв ствол ее руками, засунутыми в рукава.
      - Коська! Постой! - крикнул Еванька и побежал ему навстречу.
      Костя не остановился и побежал к дому. Еванька упал ему под ноги. Сзади наскочил Андрюшка. Повалив Костю, ребята отняли у него винтовку.
      - Да ну вас, черти! Будет, что ли! - бормотал Костя как будто впросонках.
      Он почти не сопротивлялся, когда Еванька срывал у него пояс с патронной сумкой. Мальчишки с добычей побежали к лазарету. Дворник смотрел на это, не вступаясь.
      Костя встал с земли, отряхнулся и, прихрамывая, побежал к своей двери. Он не мог попасть ключом в скважину замка и принялся стучать в дверь кулаками. Дверь открылась настежь. Мать с радостным воплем обняла его и повела вверх по лестнице. Аганька захлопнула входную дверь.
      Винтовка
      Костю пришлось долго уговаривать снять пальто и умыться. Он вымыл руки, но не стал мыть лица. Должно быть, от пороховой копоти и пыли оно казалось смуглым, загорелым. Переодеться Костя наотрез отказался. Нянька на него прикрикнула, и вместе с Анной Петровной - одна с ласковыми приговорами, другая ворча - они начали переодевать Костю насильно.
      - Просунь, мой маленький, ручку в рукав. Вот так, - говорила мать, надевая Косте чистую сорочку.
      - Ну-ка, ногу! - кричала нянька, расшнуровывая ботинок. - Вшей, чай, натащил из казармы, воин! - прибавила она, разглядывая на свет скинутое Костей белье.
      - Ты, наверное, очень проголодался, мальчик? - заглядывая в глаза Косте, спросила мать.
      Костя молчал.
      - Ну-ка, вставай, вставай! - грозно закричала на Костю нянька.
      Костя вздрогнул, встал и пошел в столовую. Там он подошел к отцу и поцеловал его в щеку:
      - Здравствуй, папа!
      Заняв привычное место за столом, Костя взял в руки ложку и хотел зачерпнуть из тарелки. Ложка выпала из его руки... Глядя перед собой, Костя сказал:
      - Мишу Кроненберга убило...
      - Мишу убили! Боже мой! - горестно всплеснула руками Анна Петровна.
      Федор Иванович, присматриваясь к сыну, посоветовал:
      - Ты не думай об этом. Развлекись. Думай о чем-нибудь другом - хотя бы про гимназию, науку. Ну, например, закон Архимеда: "Всякое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько?.."
      - Жидкость, - далеким отголоском отозвался Костя.
      - Чего вы, сударь, пристали к ребенку со своей жидкостью? Пили бы свое винцо, - строго нахмурясь, сказала нянька из-за спины Кости и махнула на Федора Ивановича рукой. - Кушай суп, - строго приказала нянька.
      - Я, нянечка, обедал в Александровском училище.
      - Эна! Чем же тебя там потчевали?
      - Суп ел из воблы. Из жестяного таза - вот в каких посуду моют. Ложка деревянная.
      - Хороший суп-то? С аппетитом покушал?
      - Нет. Очень много перцу. Стручки красные плавают в тазу. У меня губы даже обметало... Теперь хотят обстреливать весь район из орудий, прибавил Костя.
      - Кто?
      - Наши. Высоким разрывом. Шрапнелью, чтобы согнать их с крыши.
      - Хорошо придумано! - похвалил Федор Иванович.
      - Это ужасно! - возмутилась Анна Петровна. - Ведь так будут убивать и своих?!
      Костя кивнул головой.
      - Тебе, Костя, надо выспаться!
      - Выспаться, - повторил Костя, встал из-за стола и покачнулся.
      Нянька и мать подхватили его и повели:
      - Пойдем-ка баиньки!
      Укладывая Костю в постель, мать спросила:
      - Ты больше не пойдешь сражаться? Ты сдал оружие?
      - Я не сдал. У меня отняли...
      - Кто отнял?
      - Да всё они, наши мальчишки.
      - Боже мой! Они нас всех перестреляют...
      - Да нет, мама! Не волнуйся. Они не отняли. Я отдал сам им. А они побежали к Варкину. Наверное, передали ему. А у него одна рука. Это ничего. Не надо, мама!
      Костя что-то бормотал еще невнятно, и погрузился в сон. Анна Петровна послала Аганьку во флигель - посмотреть, что делается в лазарете, а сама вернулась в столовую.
      - Федор Иванович! Костина винтовка у Варкина. Он нас всех перестреляет.
      - С одной-то рукой, матушка? Вздор!
      - Вы должны идти в лазарет и взять винтовку у Варкина.
      - Зачем мне винтовка? Не пойду! Не пойду, вот тебе и весь мой сказ.
      - Вы трус! Если вы не хотите, я пойду сама...
      В столовую вбежала, сияя глазами, Аганька.
      - Барыня! Барыня! - кричала девочка, задыхаясь. - У нас раненые-то в лазарете начали выздоравливать!
      - Что ты чушь городишь!
      - Провалиться мне, не вру! Они там заперлись и поют...
      - Кто? Варкин?
      - А что они поют - "Марсельезу"? - спросил Федор Иванович.
      - Да нет, Варкин все одну песню поет - как пьяный Прапор бил солдата.
      - Я пойду туда! - бурно поднялась с места Анна Петровна.
      - Ой, барыня, милая, не ходите... Пули по двору жуками летают!
      Анна Петровна оделась и вышла во двор. Она попыталась разбудить юнкера. Тот сладко храпел в кресле у двери на чердак. Анна Петровна махнула рукой и побежала в лазарет одна.
      - Кто там? - печальным тенорком ответил на стук в дверь Варкин.
      - Это я. Сестра милосердия! Анна Петровна!
      Ключ в двери повернулся со звоном два раза. Дверь приоткрылась. Оттуда пахнуло карболкой и махоркой. Анна Петровна вошла.
      - Здравия желаю, сестрица! В самый раз пришли! В аккурат! приветствовал Анну Петровну Варкин. - Полюбопытствуйте, какие у нас дела...
      Анна Петровна, превозмогая отвращение, вошла в палату. Все лампы на столиках около коек, по стенам и люстра под потолком были зажжены, что придавало комнате праздничный вид. Анна Петровна, ослепленная светом, зажмурилась и, открыв глаза, окинула взглядом палату. Увядшие цветы стояли на каждом столике у коек. Одни из раненых были в забытьи, они стонали и бредили. Другие, лежа навзничь, смотрели прямо в лицо Анны Петровны блестящими глазами. На крайней койке сидел солдат. Это был Аника-воин.
      - Где Костина винтовка? Отдайте ее мне! - строго приказала Анна Петровна Варкину.
      Он показал рукой:
      - Возьмите сами, сестрица.
      Анна Петровна взглянула, куда указывал Варкин. На одной из коек лежал навзничь раненый, вытянув ноги, закрытый с головой одеялом; из-под одеяла на подушке торчала винтовка.
      Анна Петровна подошла к койке и потянула винтовку - ружье не поддавалось. Солдат лежал не дыша и, казалось, крепко держал ружье. Анне Петровне сделалось жутко; решительным движением она откинула одеяло с лица солдата: он был мертв.
      - Попробуй возьми! Возьми! - грозно крикнул Аника-воин.
      Анна Петровна накинула одеяло на лицо мертвого и опрометью выбежала из палаты...
      В высоте разорвалась шрапнель с грустным звуком, как будто выговорив: "Па! Дун!"
      Шрапнельные пули градом ударили в крышу.
      * * *
      Юнкера у входа на чердак судаковского дома под утро сменили, и с этой поры смена шла правильно, хотя новые часовые даже не знали точно, зачем именно их ставят: быть может, защищать управляющего и его семью от дворни?
      Когда новый часовой устраивался в кресле, из дому выходила Аганька с подносом и, кланяясь, просила откушать; юнкер выпивал стакан вина и закусывал бутербродами.
      Четвертого по счету часового Аганька спросила:
      - Господин юнкер, а для чего вы у нас сторожите?
      - Не приказано говорить. А ты думаешь, зачем?
      - Чтобы вина выпить да закусить!
      Юнкер рассмеялся:
      - Вострая девчонка!
      На улице гуркнул автомобиль. Ферапонт отворил ворота и впустил во двор открытую машину со знаком Красного Креста.
      Аганька с криком: "Доктор приехал!" - бросилась в дом. Автомобиль остановился у флигеля, перед входом в лазарет. Врач был в военной форме, он направился в лазарет, но распахнулась дверь главного входа, и Аганька закричала:
      - Господин доктор! Барыня вас просят к ним сначала зайти. Очень нужно...
      Доктор последовал за Аганькой. Она помогла ему раздеться и повела в комнату Анны Петровны. Темные шторы на окнах спущены. Горит один голубой электрический ночник. Анна Петровна поднялась из кресла навстречу врачу и протянула руку для поцелуя.
      - Какое счастье, что вы приехали!
      - Ну, а как в лазарете?..
      - Ах, в лазарете ужас! Там один умер и один выздоровел... А этот Варкин, вы его хорошо знаете, всех на дворе перемутил...
      - Вы говорите: Варкин? Не помню. Один, вы говорите, умер и один выздоровел? А сколько всего?
      - Там висит список... Кажется, тринадцать или пятнадцать. У меня все перепуталось в голове.
      Доктор достал из кармана записную книжку и справился:
      - Числится не тринадцать и не пятнадцать, а только одиннадцать. Если один умер, то десять. И вы говорите, еще один выздоровел. Это Варкин?
      - Да нет же. Варкин был давно уже на ногах. У него рука в гипсе.
      - Те-те-те! Помню. Веселый малый!
      - Что в городе, доктор? Когда это кончится? Я совсем потеряла голову...
      - Напрасно. Конечно, стрельба действует на нервы. Но у вас почти безопасно. Вот в переулках от Тверской к Никитской - там жарко. Дома прострелены, как решето! Я не мог к вам прорваться. Что я вам советовал: давно надо было закрыть лазарет. Все кругом закрыли, только флаги у ворот висят.
      - Все равно стреляют, хотя и у нас флаг Красного Креста... .
      В вестибюле доктора ждала Лизавета Ивановна, в белом халате и белой повязке на голове.
      - А, здравствуйте, здравствуйте, красавица!
      Они вышли во двор и направились в лазарет.
      Выздоровление
      В передней лазарета доктора встретил Варкин.
      - Это ты, Варкин? - спросил доктор, взглянув на руку солдата.
      - Точно так!
      - Здравствуй, Варкин!
      - Здравия желаю, товарищ доктор! Честь имею доложить, что в лазарете все обстоит благополучно. Раненых состоит прежнее число - одиннадцать человек. Свободных коек - одна.
      Доктор разделся, покурил, вымыл руки и спросил тихонько Лизавету Ивановну:
      - Умер кто? Какое было ранение? Почему Варкин говорит - одиннадцать? Ведь один умер?
      - Никто не умер, - своим ровным ледяным голосом ответила Лизавета Ивановна.
      - Но я слышал своими ушами от Анны Петровны сейчас!
      - У вас есть свои глаза.
      - Дайте халат.
      Войдя в палату, доктор остановился, окинул взглядом койки и сосчитал: верно, двенадцать коек.
      Все раненые, кроме одного, лежали на спине, а этот, с забинтованной головой, лежал на боку; он не то спал, не то прикинулся спящим. Доктор пробормотал:
      - Однако у барыни-то невроз.
      - Что вы сказали? - спросила Лизавета Ивановна.
      - Ничего, это я про себя. Осмотрим ваши перевязки... Начнем отсюда.
      Лизавета Ивановна откидывала одеяла. Взглянув на табличку в ногах с фамилией и описанием ранения, доктор делал перевязку и переходил к следующей койке.
      - Молодцом, молодцом! Поправляйся! - говорил он каждому.
      Не тревожа спящих, доктор подошел к солдату с забинтованной головой. Сквозь старый бинт слегка просочилась кровь.
      "Общая контузия газами. Рана в голову. Ефрейтор Чириков Степан. No989. Воинский билет No2759".
      Раненый открыл глаза.
      - Здорово, Чириков! Как дела? Как самочувствие? Болит? На что жалуешься?
      - Здравия желаю, ваше высокородие, товарищ доктор! Благодаря вашим заботам как будто лучше... - твердо ответил Чириков. - Вроде бы мне можно и вставать...
      - А ну попробуй, голубчик, сядь. Так, так! Чудесно, чудесно! Поддержите его, Лизавета Ивановна. Спусти ноги, братец... Обопрись на сестру... Ну, попробуй встать... Молодцом! Через недельку я тебя выпишу.
      - Да я бы хоть сейчас плясать, ваше высокородие!
      - Ну, а ты, Варкин, что? - спросил доктор.
      - Да все бы, товарищ доктор, ничего, только третий день будто в лихорадке.
      - Мы все в лихорадке. До свидания, братцы...
      - Счастливо, ваше высокородие! - ответил Чириков.
      Доктор и Лизавета Ивановна вышли из палаты.
      Варкин запер за ними дверь и вернулся в палату.
      Чириков сорвал с головы повязку и раскланивался во все стороны. Это был Аника-воин.
      - Разыграли как по нотам! - сказал Варкин. - Ну, поздравляю! Теперь ты ефрейтор Чириков. Понял свою перемену?
      - Рад стараться, товарищ Варкин!
      - Носи его имя с честью. Хороший был товарищ! Воинский билет получишь из конторы при выписке.
      - Покорно благодарим!
      С одной из коек послышались всхлипывания. Все обернулись туда. Плакал раненый молодой солдат. Из темных глаз его по бледному лицу, опушенному рыжеватой бородкой, катились слезы.
      - Комедию ломаете! - говорил он. - А Чириков-то умер. Снесли в погреб, кинули без гроба, будто дохлую собаку!
      Варкин подошел к молодому солдату и, отирая ему слезы краем простыни, сказал:
      - Утешься, Ваня! Гроб мы Чирикову заготовим и похороним с честью.
      На дворе зафыркал мотор. Доктор готовился уезжать и уже занес ногу в автомобиль, но раздумал и пошел к главному подъезду особняка: доктор захотел повидаться с Федором Ивановичем.
      - Они в картинной галерее! Пройдите коридором, широкая дверь прямо, указала Аганька.
      - Осторожно! Архип, держи за левый угол! - покрикивал Федор Иванович, с отверткой в руке, принимая на себя угол тяжелой большой картинной рамы. - А, Михаил Абрамович! Наконец-то! Сейчас. Одну минуту...
      Кучер и Ширяев осторожно опустили картину нижним краем на паркет. Доктор залюбовался: перед ним на зеленом лугу чудесного сада, под навесом темнолистых дерев, мальчики, сплетясь руками и смеясь, вели грациозный хоровод, едва касаясь травы легкими стопами.
      - Прекрасная картина! - похвалил Михаил Абрамович. - Это Пикассо?
      - По-вашему, пусть будет Пикассо! А у нас считается Матисс, - ответил Федор Иванович, прислоняя картину к стене. - Вот до чего мы дошли, доктор! Ну, что в Москве? Скоро конец? Кто победит?
      - Победят, наверное, большевики. Но это не конец, а начало, - ответил доктор, беря Федора Ивановича под руку.
      Он отвел Ширяева к окну и тихо сказал:
      - Вы картиночки свои оставьте. Займитесь лучше женой: Анна Петровна меня очень тревожит - у нее галлюцинации. Она видит то, чего нет. Займитесь ею. Не оставляйте одну.
      - Да полноте, доктор! У Анны Петровны галлюцинации? Видения? Вы не знаете моей супруги. У ней психика, так сказать, здоровая.
      - Поверьте мне!
      - Хорошо, доктор! Я вам вот что скажу... Чего тебе? - с досадой повернулся Федор Иванович к Ферапонту, который, тяжело топая, вошел в галерею и остановился у дверей с шапкой в руке.
      - Да там юнкера пришли, так разводящий приказал: вас и меня к коменданту в училище требуют...
      Федор Иванович выронил из рук отвертку:
      - Меня к коменданту? Зачем?
      - Да, полагаю, опять насчет чердака. Сию минуту требуют!
      Федор Иванович широко раскрыл глаза и прошел мимо доктора, не простясь с ним, из галереи. За ним двинулся Ферапонт.
      Доктор постоял еще минуту перед хороводом мальчиков и, опустив голову, задумчивый покинул галерею и уехал.
      В погреб!
      На дворе ветерок, и скупо падала первая крупа. Пахло серным дымом: не то порохом, не то гарью фабричных труб.
      Ферапонта и Федора Ивановича увели. Прошел не час, а два, три и четыре - они не возвращались.
      Федор Иванович не велел говорить Анне Петровне, что его увели.
      - Не скажу! - ответила Лизавета Ивановна.
      Костя проснулся, и стол накрывался в его комнате, чтобы он мог пить чай с родителями, не вставая с постели. Накрывала Аганька и сообщила, поглядывая на Костю, последние новости: Архип с Еванькой ходили за хлебом, хлеба не принесли - лавка закрыта, а очередь все-таки стояла долго, и там говорили, что большевики поставили большие пушки и будут из них громить Александровское училище. Уж одно ядро попало в стену тира на бульваре и проломило ее насквозь.
      - А юнкера роют на Арбатской площади окопы. Кучер Архип, кухонный мужик Кузьма и конюх Иван испугались, что большое ядро попадет сюда, перелезли в чужой сад и убежали совсем. Мужиков у нас на дворе осталось здоровых: юнкер, Варкин да который выздоровел солдат... Чего мы будем теперь делать, барыня? Остались мы одни, беззащитные женщины...
      Анна Петровна слушала жужжание Аганьки вполуха.
      - Перестань болтать! Надоела! - оборвала девчонку Анна Петровна. Позови Федора Ивановича.
      - А где их взять?
      - Он в галерее с Архипом снимает картины.
      - Архип убег, барыня, я же вам сказываю. А барина с Ферапонтом Ивановичем юнкера увели.
      - Что такое ты мелешь? Когда? Куда? За что?
      - А за то: большевиков на крышу не пускай!
      - Папа пустил на крышу большевиков? - изумился Костя. - На крыше у нас большевики?
      - Ну да, Костя, я не хотела тебя волновать, милый! - лепетала растерянно Анна Петровна. - Говорят, что с нашей крыши тоже стреляют... Откуда стреляют, не поймешь! Вздор!.. Да ты врешь, дрянь! - закричала Анна Петровна, топнув на Аганьку. - Никого у нас нет на крыше...
      - Как же нет, барыня?! Который уже день стреляют. Сначала часто начали, а теперь пореже. Мне врать нечего, я не врушка.
      - Пошла вон, дрянь!
      У Аганьки затряслись губы:
      - И уйду! И можете меня больше не звать - не приду!
      На пороге Аганька обернулась и крикнула:
      - Сама дрянь!
      Анна Петровна ахнула и упала в кресло:
      - Что же это? Что такое? Господи! Господи!
      - Успокойся, мама. Что касается девчонки, всегда была грубая тварь. Что касается папа, то я сейчас отправлюсь к полковнику - я с ним лично знаком - и выясню недоразумение. Ведь ключ был у Ферапонта, и только он мог это сделать. А папа, конечно, не мог. Сын сражается за свободную Россию, а отец пускает на крышу - кто этому поверит? Что касается фугасных снарядов, они могут причинить большие разрушения, но у нас каменный погреб, мы все можем туда укрыться; там безопасно. Я пойду, мама, и узнаю, что с отцом. Что касается ружейного огня на улицах, я знаю, как держаться под обстрелом, не беспокойся. Налей мне чаю. И покрепче. Что касается стрельбы с крыши... - Костя осекся и смолк: где-то над их головами послышался тупой, но крепкий удар.
      Задерживая дыхание, мать и сын прислушались.
      - Костя! Это из тяжелого?
      - Нет! Что-то другое, - шепотом ответил Костя.
      Удар повторился - и в третий раз, и в четвертый, все чаще...
      Костя и мать поняли, что с чердака бьют изнутри в забитую дверь чем-то тяжелым.
      Анна Петровна закричала:
      - Они ломают дверь! Они вырвутся оттуда! Что с нами будет?! В погреб, в погреб!
      - Мама, дверь на засове.
      - В погреб, в погреб!
      Удары на чердаке прекратились. Очевидно, дверь выдержала удары, и те, кто был на чердаке, поняли, что сломать ее - безнадежное дело. Анна Петровна не могла успокоиться и на все уверения Кости повторяла:
      - В погреб! В погреб! Скорее в погреб!
      Они стали собираться и решили взять с собой в погреб и няньку.
      - Надо взять свечей, примус, чайник, воды... ведро воды! распоряжался Костя. - Прикажи, мама, чтобы Аганька туда снесла ковер. Оденьтесь потеплее: там холодно и сыро.
      На долгий, отчаянный звонок явились Лизавета Ивановна и нянька. Заплаканная Аганька выглядывала из-за них.
      - Мама! Возьмем еще бутылку или две вина, - командовал Костя. - Папа вернется и будет с нами. Разреши мне взять у папа со стола несколько сигар!
      - Пожалуйста! О, как я рада, что ты стал прежний!
      Между домом и погребом поднялась беготня. Андрюшка с Еванькой носили туда ковры, подушки, одеяла, примус, бидон с керосином, ведро с водой, корзины с вином, с хлебом и закусками... Андрюшка и Еванька на бегу что-то жевали, весело перекликаясь с Варкиным и Чириковым: оба солдата, накинув шинели, стояли на крыльце лазарета и наблюдали суетню. Варкин напевал:
      Пекла баба пышки с маком
      Для девчонки!
      Из окошка увидала:
      Пьяный прапор бьет солдата
      На Волхонке!
      Закричала, побежала,
      Вместе с Манькой побежала
      Вперегонки!
      Ну на что это похоже!
      Сковородником по роже
      Бьет бабенка офицера
      На Волхонке!
      Анна Петровна оделась в беличье манто, нянька - в заячий тулупчик. Костя - в пыжиковую доху отца. Костя свел вниз мать под руку и, проходя двором мимо юнкера, крикнул ему на ходу:
      - Они готовят вылазку с чердака! Будьте начеку! Никого туда не пускайте!
      - Понимаю! - ответил юнкер.
      Едва Ширяевы с нянькой успели скрыться в дверях погреба, на дворе разорвалась шрапнель. В нижних этажах посыпались стекла. Еванька поднял еще горячее донышко шрапнельного стакана и, перекидывая с руки на руку, побежал показывать находку Андрюшке.
      Камень
      Юнкер стоял, прижавшись к стене; он крикнул Аганьке:
      - Девочка, не озоруй, беги!
      - А вот и не побегу, и не побегу нарочно! - закусив губу, уговаривала Аганька себя. - Ой, как хорошо!
      Вдруг она вскрикнула: в плечо больно ударило. Аганька упала на землю и, охватив голову руками, завопила:
      - Убило! Убило!
      Лизавета Ивановна и Еванька из кухни, Андрюшка из кучерской и Варкин с Чириковым от лазарета кинулись к Аганьке. Ее поставили на ноги.
      - Да я, никак, совсем живая! - воскликнула она.
      - Куда тебе попало?
      - В плечо.
      - Крови нет...
      Еванька поднял с земли камень, завернутый в бумагу:
      - Да это тебя камнем с нашей крыши!
      Еванька развернул камень и расправил бумагу. Он прочел написанные крупно на листке карандашом слова:
      "Товарищи! Воды! Умираем. Сломайте дверь на чердак".
      Где-то близко хлопнула шрапнель. Все побежали кто куда.
      В людской половине дома и в лазарете спорили о том, что делать и как помочь тем, кто на крыше, и сколько времени человек может прожить без хлеба и без воды. Все сходились, что без хлеба можно прожить хоть неделю, а без воды трудно прожить и день. А сколько дней прошло? И не было ни капельки дождя, только раз крупка порошила.
      У Аганьки от удара камнем на плече получился синяк. Она натирала ушибленное место, по совету кухарки, медным пятаком.
      - Ты бы, Аганька, когда их на чердак пускала, дала им ведро воды, говорил Еванька.
      - А они сами чего думали? - огрызнулась Аганька. - Они знали сами, куда лезут. Хоть бы дождичек, что ли, пошел!
      - А сколько дней прошло?
      В этом все разошлись: Еванька говорил, что вчера лишь "началось", Андрюшка - три дня, Аганька, кому-то подражая, со вздохом сказала:
      - Прошла целая вечность.
      - Что же нам делать-то?
      - Варкин придумает что-нибудь. Лизавета Ивановна в лазарет пошла.
      - У них ружье-то спрятано. Ахнул бы юнкера Аника, да и сломать дверь!
      - "Ахнешь" тоже! А сейчас придет смена, да всех нас за это и перебьют! Вот я что, братцы, придумал, - предложил Андрюшка. - Давайте свяжем три корды да закинем на крышу.
      - Высоко!
      - Я по сточной трубе залезу, - предложил Еванька.
      - А юнкер? Он тебе так и позволит на крышу лезть!
      - А мы с того угла: он боится до угла доходить.
      - А кто полезет?
      - Я полезу.
      - Нет, я!
      Еванька не хотел уступить Андрюшке.
      - Чего вы спорите? Сшибет первого - второй полезет, - сказала Аганька. Она завязала на уголке платочка узелок и, зажав в руке два конца, сказала: - Тяните. Кто узелок вытянет, тому первому и лезть.
      Андрюшка потянул первый, узелок достался Еваньке.
      - А ты, Аганька, налей самое большое ведро да будто в погреб барыне несешь, чтобы юнкер не подумал...
      - Зачем большое? Маленьким лучше. Мы им туда и маленьким сколько хочешь накачаем, только бы веревку закинуть!
      - Надо Варкину сказать! Андрюшка, беги неси три корды плетеных да свяжи крепче, а я побегу Варкина предупрежу...
      В лазарете, куда явился Еванька, принималось другое решение.
      - Погоди ты, шиш! - остановил Варкин Еваньку, который торопился рассказать про свое.
      Аника-воин - Чириков - предложил после смены "снять" часового, а потом попробовать сбить замок или выломать дверь на чердак. Варкин усомнился:
      - Да сломаешь ли один-то? Эх, кабы мне еще одну руку...
      - Сломаю! А если и нет, хоть дырку ломом пробью, только бы бутылку просунуть!
      - Заметано! Предложение товарища Чирикова Степана, он же Аника-воин, принято единогласно... Теперь ваш план, товарищ! - обратился Варкин к Еваньке. - Тоже недурно, - одобрил он выдумку ребят, выслушав Еваньку. Только надо повременить.
      - Да ведь помрут, не пивши сколько времени.
      - Терпели дни, часок потерпят...
      - Надо у ворот сторожить: Федор Иванович с Ферапонтом вернутся, ключ принесут.
      - У ворот, пожалуй, посижу, - предложил Чириков. - Чем я не дворник?
      Андрюшка и Аганька, когда Еванька рассказал им про решение старших, не согласились ждать.
      Наступила ночь. Канонада с темнотой не утихала, даже разгоралась сильней. Удары тяжелых орудий доносились со стороны Кремля. Смена юнкеру все не приходила. Ребята приступили к делу.
      Аганька пронесла ведро с водой как будто в погреб и притаилась за углом караулить на тот случай, если бы юнкер вздумал пройти вдоль дома до угла. Еванька обвязался по поясу концом веревки и полез вверх по водосточной трубе.
      Мальчишка поднялся к самому свесу карниза, пролез между карнизом и коленом трубы и повис на нем грудью. Труба хрустела и мялась, угрожая сломаться. Еванька развязал веревку на поясе и начал закидывать конец на крышу. Веревка хлопала концом по железу и сваливалась назад. Наконец там, наверху, догадались. Веревку потянули, подергивая. Андрюшка привязал к нижнему концу веревки ведро с водой и к его дужке записку:
      "А хлеб у вас есть, товарищи?"
      Во мраке
      В погребе Анна Петровна начала успокаиваться. Стрельба и канонада сюда доходили глухо. Казалось, что примус под чайником гудит куда сильнее.
      Анна Петровна оглядывала слабо освещенный свечами в медных шандалах свод погреба.
      На нем вместо росписи виднелись причудливые пятна плесени и сырости. Мокрицы ползали по своду и падали, напоминая капли. Сквозь ковер, постланный на бетонном полу, проступали черные пятна воды. Свечи слегка коптили. Анна Петровна все поглядывала на закрытый люк вверху.
      - Нет, здесь еще страшнее! - вздрогнув, сказала она.
      - Полно, мама! Ждать осталось недолго, - утешал Костя мать. - Не сегодня, так завтра утром большевики сдадутся. Папа придет с юнкерами, а тех, с чердака, прогонят, и мы вернемся в дом...
      Время шло медленно, но свечи быстро убывали, оплывая, и все более коптили. Анна Петровна забылась, сидя на стуле, и, клонясь на бок, едва не упала. Нянька села с ней рядом, подперла плечо барыни своим плечом и тоже задремала.
      Косте не терпелось. Он осторожно и медленно поднял люк, чтобы блок не визжал, оглянулся: мать и нянька не шевельнулись. Костя, опустив за собой люк, вышел на погребицу и, приоткрыв дверь во двор, остановился на пороге, пораженный синим светом раннего рассвета.
      Прямо перед собой Костя увидел за углом дома Аганьку, Андрюшку и Еваньку. Мальчишки привязывали к веревке буханку хлеба, Аганька наливала воду в ведро. Веревка натянулась, и груз, кружась, медленно поплыл вверх...
      - Что вы делаете?! - закричал Костя.
      Он подбежал и хотел схватить ведро, но не достал; Андрюшка сбил Костю на землю ударом в подбородок.
      Костя вскочил на ноги и, выбежав за угол дома, крикнул юнкеру:
      - На помощь! Скорее!
      Дремавший в кресле юнкер спросонок кинулся сначала к входу на чердак, потом к воротам и оттуда увидал ребят, а на крыльце лазарета - солдата с винтовкой. Юнкер выстрелил с колена. Аганька вскрикнула и свернулась на землю комком. Грянул второй выстрел со стороны лазарета. Юнкер побежал. Чириков выстрелил еще раз. Юнкер рухнул на землю.
      Аганьку подняли; она стонала.
      - Жива? Беги, Еванька, за Лизаветой, - распорядился подбежавший Варкин.
      Он повернулся к Косте. Тот стоял, ошеломленный, у раскрытой двери в погреб.
      Варкин подошел к нему и, засунув правую руку в карман, сказал:
      - Для тебя, гадюка, у меня есть подарок!
      Костя отскочил, захлопнув за собой дверь, поднял люк и скатился вниз по лестнице.
      - Что случилось, Костя? Где ты был? Что с тобой?
      - Ничего, мама, ничего... - бормотал Костя, охваченный дрожью; он стучал зубами. - Все в порядке, уже рассветает...
      - Всё стреляют?
      - Стреляют, мама!
      - Ах, если бы забыться и заснуть!
      - Тебе надо прилечь, мама.
      Костя огляделся и увидел в углу погреба большой рундук, накрытый замызганной рогожей.
      - Вот, мама, тебе здесь будет хорошо! Мы сейчас тебе устроим великолепную постель.
      Костя подошел к рундуку, скомкал рогожу и ею вытер крышку рундука от мокрой гнили.
      - Да нет ли там крыс? Постой-ка, я тебе посвечу, - предложила нянька. - Ну-ка, подыми крышку.
      Костя поднял за скобу крышку и попятился. Крышка упала и хлопком задула свечу в нянькиных руках. Костя, бормоча что-то невнятное, погасил и остальные три свечи.
      - Костя! Что с тобой?
      - Мама, мама, не смотри! Умоляю тебя, не смотри!..
      - Зажги свечи! - строго приказала мать. - Ты такой же трус, как твой отец!
      Костя зажег свечу. Анна Петровна взяла шандал и подошла к рундуку.
      - Подними крышку.
      - Не могу, мама, не могу!
      - Нянька, подними...
      - Изволь, родная.
      Нянька, кряхтя, подняла крышку. Анна Петровна осветила внутри рундук. Из глубины его на Анну Петровну глянуло строгое и спокойное лицо того солдата, что так крепко держал в мертвых руках оружие, когда Анна Петровна пришла в лазарет, чтобы отобрать винтовку.
      Подсвечник выпал из рук Анны Петровны.
      Перемирие
      Никто не мог бы наверное сказать, сколько прошло дней и ночей с тех пор, как это началось и чему, казалось, не будет конца. И все-таки наступило утро, и стрельба начала утихать.
      Только один пулемет-фокстерьер еще заливался долгим лаем. Но, видно, и на него строго прикрикнули: фокстерьер тявкнул раза два и умолк. Великая тишина разостлала свой мирный покров над Москвой.
      К воротам судаковской усадьбы подошли одни, без конвоя, Ферапонт и Федор Иванович. Еванька открыл им калитку. Они молча вошли. Ферапонт принял из рук сына большое кольцо, выбрал ключ, отомкнул замок на воротах и распахнул их настежь.
      Федор Иванович направился прямо к выходу на чердак с ключом в руке. Ферапонт принес зажженный фонарь. Сверху слышались увесистые удары топором.
      Мельком взглянув по пути на убитого юнкера, Федор Иванович пошел на чердак. Ферапонт ему светил. От двери на лестнице летели щепки: ее отчаянно рубил Чириков.
      - Испортил дверь! - буркнул Ферапонт. - Не мог сбить замка?
      - Не сдюжил.
      Ширяев отстранил Чирикова и отомкнул замок. Гвозди, забитые Ферапонтом, сдали сразу от удара изнутри чердака. Дверь открылась. Ферапонт поднял фонарь и крикнул:
      - Выходи, товарищи! Перемирие!
      Оттуда тихо ответили:
      - Посторонитесь.
      В дверь протиснулись двое. Они несли ногами вперед убитого товарища. Руки у мертвого, чтобы не болтались, были засунуты за ременный кушак.
      Убитого вынесли во двор и положили вверх лицом на каменные плиты. Вышедшие с чердака товарищи стали вокруг него кружком и сняли шапки. Убитый был молод, почти мальчик, да и остальные шестеро тоже. Они были в высоких сапогах, в куртках, опоясанных ремнями, с маузерами в деревянных кобурах. Глаза у всех ввалились, на запотелых, словно у забойщиков, когда они выходят на-гора, лицах сверкали белки глаз. Одежда порвана и в ржавчине от ползания по крыше.
      Из кухни вышли женщины. От лазарета прибежали Чириков и Варкин с Андрюшкой.
      - Возьми кольт, Генрих, - сказал один из бойцов, у которого на плече лежал пулемет, а в другой руке болталось пустое ведерко. - Я останусь, посторожу Васю, а вы ступайте. Да еще ведерко отдам девчонке. Надо ей сказать спасибо. Пришлите, если можно, грузовичок: Васю свезти.
      Генрих взял на плечо пулемет:
      - Пошли, товарищи?
      - Пошли.
      - А где та девчонка? - спросил боец.
      - В лазарете, - ответила Лизавета Ивановна.
      - Неужто я ее так кирпичом зашиб?
      - Нет, вот этот. - Лизавета Ивановна указала на убитого юнкера.
      - Здорово подбило девчонку?
      - Не очень.
      - Выживет?
      - Конечно.
      - Можно к ней сходить?
      - Можно.
      - А этого кто? - спросил красногвардеец.
      - Моя работа, - отозвался Чириков. - Братцы, возьмите меня с собой.
      - Пойдем.
      - Только винтовку захвачу.
      Пятеро бойцов направились гуськом к воротам. Чириков с винтовкой бегом пустился догонять их.
      - Пойдем к девчонке, - сказал красногвардеец. - Васю, надеюсь, никто не потревожит?
      - Никто! - ответила Лизавета Ивановна и двинулась к лазарету.
      Федор Иванович схватил за руку Лизавету Ивановну и, ничего не говоря, смотрел ей в глаза.
      - В погребе! - поняв его немой вопрос, бросила Лизавета Ивановна.
      Красногвардеец с ведерком в руке, Лизавета Ивановна, Варкин и мальчишки гурьбой пошли к флигелю.
      Федор Иванович спустился в погреб, оставив дверь и люк открытыми, Анна Петровна в бреду и забытьи лежала на промокшем ковре. Около нее возилась няня.
      - Папа! Папа! Мы погибли! - кинулся Костя к отцу, целуя ему руку.
      Федор Иванович молча отстранил сына, опустился на стул и долго смотрел в лицо жены, затем перевел глаза на пламя свечи. Свеча догорала. В чашечке шандала оставалось чуть-чуть расплавленного стеарина. Фитиль свернулся набок. Поморгал фиолетовый глазок, и огонек погас.
      Вскоре на дворе зафыркал автомобиль. Сверху послышались голоса. Затемняя свет, в погреб спускались двое. Думая, что они хотят помочь вынести из погреба больную, Федор Иванович приподнял Анну Петровну под руки.
      - Это дело второе! - кинул, взглянув на хозяйку, Ферапонт. - Вот тут в рундуке товарищ!
      Открыв рундук, Ферапонт с шофером достали оттуда мертвого солдата и вынесли наверх. У погреба, задом к двери, стоял грузовичок. В кузове его уже лежал убитый на крыше Вася. Солдата положили рядом. Шофер сел за руль, и грузовик покатился со двора.
      - Теперь займемся барыней! - сказал самому себе Ферапонт, спускаясь в погреб.
      Вдвоем с Федором Ивановичем Ферапонт с помощью няньки и Кости выволокли Анну Петровну и понесли к дому. Костя, закрывая лицо платком, плелся позади.
      Ликующее знамя
      В комнатке Лизаветы Ивановны пулеметом стучит швейная машинка.
      - Чего же ты перестал петь? - спросил дворник Ферапонт Варкина. - Все пел, а теперь молчишь.
      - Что? - строго сдвинув брови, ответил Варкин.
      - Как - что? Сколько раз я слыхал от тебя про солдата и прапора, а до конца ты не допел ни разу.
      - Эта песня кончена, Ферапонт Иванович! - Варкин приложил руку к самому верху груди и прибавил: - У меня тут такая песня складается, что моего голоса не хватит!
      Лизавета Ивановна остановила рукой маховичок машинки: она в своей комнатке строчила из трех красных полотнищ, оторванных от трех трехцветных флагов, первый красный флаг.
      Варкин с древком для флага и Ферапонт с молотком и гвоздями ожидали, стоя около машинки, конца этой спешной работы. Приостановив машинку, Лизавета Ивановна порылась в ящичке стола, достала из-под колоды старых карт листок и молча протянула его Варкину. Развернув листок, Варкин прочитал вслух бледно отпечатанное на пишущей машинке:
      ПРОЛЕТАРИАТ
      Я есмь огонь. Я меч и пламя!
      Я озарил вас, скрытых тьмой,
      И первый ринулся под знамя,
      И первый ринулся на бой
      Гремит труба. Мы победили
      Но пали славные бойцы
      Пред нами - братья мертвецы,
      За нами - ад. Мы победили!
      Но миг торжественный принес
      И плач - надгробный плач и пенье.
      Нет, не пришло еще мгновенье
      Ни для восторга, ни для слез!
      И вновь ликующее знамя
      Крылами веет надо мной
      И трубы вновь зовут на бой,
      На смертный бой!
      Я меч и пламя
      Хороший стих! - похвалил Варкин. - Кто его составил?
      - Гейне! - кинула Лизавета Ивановна.
      - Нет, это все-таки не то! - сказал Варкин. - Хотя и подходит, впрочем.
      Лизавета Ивановна закрутила машинку, та опять застучала пулеметом.
      - Флаг готов!..
      Ферапонт приколотил флаг к древку.
      - Благодарим, Лизавета Ивановна?
      - Не на чем!
      - А листочек дозвольте присвоить?
      - Пожалуйста.
      Ферапонт и Варкин с флагом вышли из комнаты Лизаветы Ивановны. Ветер расплеснул флаг.
      - Ура! - закричали в один голос Еванька с Андрюшкой; они дожидались на дворе.
      - Не орать! - прикрикнул на ребят Варкин.
      Мальчишки притихли. Варкин вышел с флагом за ворота. Ферапонт принес лесенку. Еванька с нее достал и вынул из пасти чугунного кронштейна древко с флагом Красного Креста.
      Андрюшка попросил:
      - Дядя Варкин, дай я вставлю красный флаг!
      - Нет, брат, это я уж сам.
      Хотя это и было ему трудно с забинтованной левой рукой, Варкин взобрался на лесенку и не сразу (ветер бурно трепал красное полотнище) вставил флаг на место, в отверстие чугунного кронштейна.
      К воротам подбежала девушка в шали из соседнего особняка и торопливо спросила про флаг:
      - Где достали?
      - "Достали"! Сами сделали! - ответил Ферапонт.
      В Москве красные флаги появились еще с февраля, когда свергли царя, но в этом районе их почти не видали. Все здесь равнялись по судаковскому особняку и после февраля ждали, "выкинет" или нет управляющий Судаковых красный флаг. Ширяев оставил на месте краснокрестный флаг. И только сегодня, после дома Судаковых, тут и там по переулкам зацвели маки красных знамен.
      - А что, дядя Варкин, с этим флагом сделать? Изорвать? - спросил Еванька про флаг Красного Креста.
      - Зачем рвать? - ответил Варкин. - Это флаг международный.
      Посмотреть на новый флаг вышла на улицу и Лизавета Ивановна.
      - Жалко, Аганька-то не увидит! - сказал Лизавете Ивановне Еванька.
      - Увидит! - уверенно ответила она. - Ферапонт Иванович, возьмите носилки: девочку надо перенести в дом.
      Аганьку на носилках вынесли из лазарета Еванька с Андрюшкой. Девчонка лежала на носилках, укрытая одеялом. Лицо ее было бледно и скорбно. Глаза закрыты.
      Мальчишки от лазарета понесли Аганьку не прямо к широко открытым дверям главного входа, а сначала к воротам.
      - Погляди-ка, Аганька, какой мы флаг повесили, - сказал Еванька.
      Аганька приоткрыла тусклые глаза и тихо улыбнулась.