Повидимому, эти прививки действительны. (Иначе так, как мы живем в казарме, повальные болезни были бы страшнее немца). Оборотная сторона: при прививках, вообще при лечении предупредительном, гигиена, чистота, возведенная в культ, отступают. Два направления, исключающие одно другое. Эрлих или Пастер? Значит, можно жить и в грязи, в воздушном настое из всякого рода болезнетворных начал и пить клоачную воду? Опыт казармы в эту войну убеждает, что так. О чистоте уж не так заботятся. Плакаты, ну, это для очистки совести, "словесность". После войны грязи много разольется по России. Отвыкнем от чистоты. Грязнее станем жить.
      Мы проходили длинной вереницей в околодке перед рядом фельдшеров и врачей. Сначала круглый мазок иодом повыше левого соска. Второй фельдшер (для очистки совести) отирает левую руку повыше плеча полотенцем. Первый врач берет со спиртовки, горящей пламенем в виде хризантемы голубой, шприц, набирает из флакончика и ловким, едва болезненным уколом вливает сыворотку под кожу. Следующий прижигает укол, а дальше фельдшер вакциностилем скоблит кожу и втирает оспенную лимфу. Все это они проделывают с такой равнодушной методичностью, как счетчики в банках считают деньги. Впрочем счетчик рано или поздно украдет, а тут и украсть нечего. К нам, разменной монете войны, полное безразличие: брюнет или блондин, социалист или индивидуалист, купец или приказчик.
      --------------
      "Заболел - иди к доктору." В околодке и лечат по массовому образцу. Но если бы так просто, так всякий лодырь, уклоняясь от занятий, таскался бы к доктору. В околодок надо записаться. Список за подписью фельдфебеля. Засим, объявивший себя больным, если только он не лежит пластом, вместе со всеми выгоняется в шесть часов утра на плац. Пять верст густой, как ржаное тесто, грязи. На плацу больные строятся отдельно, когда дадут оправиться, и солдат их ведет пять верст назад в город, в околодок, мимо которого мы два часа назад проходили по дороге сюда.
      "На что жалуешься" - это для формы. Термометр и внешние видимые признаки болезни - основа диагноза. Что он чувствует, до этого мало дела. Хронических болезней, если они не обострились до крайности, для околодка не существует. Засим несколько сосудов ведерных с ложками вроде суповых: касторка, бром, валерианка с эфиром, банка с иодом - помазок такой, что колеса мазать. Живот - ложка касторки. Дальше. Голова - ложка брому. Дальше. Горло - два щедрых мазка иодом по бокам шеи. Дальше. И уж рука наготове снова зачерпнуть масла... - "Ну, это ты врешь, еще в ........ не был. Или из Москвы привез?"
      Теперь я понимаю разницу: медицинский и ротный фельдшер. Или "медицинский факультет" и "военно-медицинская академия". Медико-хирургическая, без нежностей. Но тоже почтенное учреждение.
      Равнение по первому, так сказать, взводу. На правом фланге стоит образец - рослый сильный здоровый солдат: "Равнение направо. Ать!" "Болен?" "Отставить!" Жизнь "моя" и "твоя" здесь ценна только в
      эту меру - ценой пехотного солдата. Да мне-то самому она дороже стоит. "Отставить нежности!" Ать, два!
      12-го ноября. Завтра приедет генерал, смотр казармам. Показать бы генералу казарму ночью, когда люди спят. Или сам бы он догадался посмотреть. Не догадался!
      В три часа ночи подняли весь батальон мыть полы, хотя мыли в субботу. Моем так. Рвем на жгуты несколько соломенных матов (на которых спим). С кухни в больших жестяных чайниках таскают воду и льют на пол, подняв доски нар. Метлами на полу разводим жидкую грязь и сгоняем ее к среднему проходу. По дороге грязь густеет. Тут ее железными скребками собирают в ящик - вдвоем еле поднять на носилках. Взводный с жестяной лампочкой в руке ходит, водит лампой по полу: чисто ли вымыто.
      --------------
      Валюта рубля в казарме выше, чем на воле. На это есть свои причины. Главная, что в казарме вообще денег немного и держат их, крепко зажавши. Спекуляторы казарменные на хитрости пускаются, чтобы вызвать деньги в оборот.
      В полковой лавочке - папиросы, редко махорка. В полку выпекаются французские булки, прекрасные из первосортной крупчатки - но не хватает, разбирают прапорщики, кадровые - стоишь, стоишь в затылок и: "Булки все" - а у торговок хлеб хоть и на яйцах, а темный и сырой. В городе белого хлеба не хватает. Ситного не всегда можно достать. Булка в казарменной лавке - семь копеек. У полка - своя колбасная мастерская: остатками котлов выкармливают свиней. Колбаса чайная с чесноком - 58 копеек за фунт, такую у Белова в Москве я брал по 2 р. 40 коп. Эта даже лучше. И тоже хвост. И колбасы не хватает. Привезут горячую, пар идет, "дух" - и нет... Хорошо еще, что примерно, через час такая же прекрасная колбаса и тоже тепленькая появляется в неограниченном количестве в лавочке за казармами на углу. Тут ей и цена другая, зато сколько угодно. Иногда в полковую лавочку привезут жареных гусей. Жареный гусь средних размеров 2 р. 60 коп. Выкормлен гусь тоже крохами от солдатского стола. Прямо даром гуси. Кроме того, полковая лавочка бойко торгует малоалкогольным пивом. Под казармы был реквизирован пивной завод, так вот, чтобы котлы не гуляли и открыли свою пивоварню. Пиво хорошее - 30 коп. бутылка. И сколько угодно. Очень дорога в полковой лавочке бумага. Тонкий махонький листик бумаги и прозрачный конвертик - пятачок. Деревянные ложки - полон короб. Жестяные кружки для чая. Одеколон, цветом напоминающий
      денатурированный спирт - питейный что-ли. Вот и весь товар полковой лавки. Тут же столы и скамьи, можно написать письмо. В прорез перегородки высунула зев труба граммофона, но молчит упорно. Шипучий керосиновый фонарь щедро разливает зловещий зеленоватый свет. Единственное светлое место по вечерам. Вот тут и вьются вокруг всех этих соблазнов люди с голодными глазами.
      Рубль в казарме "стремительно" падает с приходом каждого нового эшелона вновь мобилизованных. Ведь у самого последнего под мышкой рубахи зашито хоть двадцать рублей. С мобилизацией в казарме начинается то, что в газетах называют "вакханалией". Под разными предлогами, запугиванием и застращиванием, "черных", пока они не осмотрелись в казарме, обирают. Соломенный мат, который полагается выдавать даже по военному времени, - надо купить. В первые дни платят, чтобы не валяться на голом полу, рубль, а с иного и три рубля возьмут, "по господину глядя". Через несколько дней, кто потерпеливее, получали мат уж и за двугривенный. Беда, кто сразу окажет деньги, да если "без образования". Ставят не в очередь на неприятные работы, налагают взыскания, за ропот грозят маршевой ротой - пока не "разденут." Фурштатов (синие штаны) говорит: - "В казарме надо жить с умом. Безответный солдат в казарме пропадет."
      --------------
      Выдают сахар - из девяти кусков не додают два. И к выдаче сахара "пружинка у машинки (для стрижки) сломалась." На пружинку жертвуют по две копейки. Все жертвуют и получают по семи кусков сахару. Вещество бесценное. В сущности здесь - сахарная валюта. Сейчас кусок сахара равняется семи копейкам. А без сахару как? Надо испытать: шесть часов по грязи в слякоть и ветер - что после этого кружка горячего чая с куском в прикуску крепкого сахара. С устатку есть не хочется, а потом Христа ради у раздатчика выпрашивают хлебца. Или тоже купить. Хлеб черный из полковой пекарни великолепный. Выпекают не совсем опрятно, но качество: в Москве был такой. Хлеб выдается на целый взвод. Паек на-днях уменьшили до двух фунтов. Хлеб "буханками" фунтов по десяти в каждой. Раздатчик Коротин запирает хлеб в шкаф. Глядишь: накинул шинель, раскрылился: под каждой рукой по две буханки, понес в город продавать. - Корм гусям. А перед обедом с раздатчиком идет отчаянная перебранка, кто и сколько взял хлеба на отделение. Потому, что и отделенному надо на табачек выручить. И как рвут куски из рук те солдаты, у которых нет денег и нет возможности
      украсть - "голодом насидишься." И "чтобы кусков под головами не оставалось." Корки, куски, как утверждают, идут снова в квашню... Казарму обкрадывают. Но казарма еще обкрадывает сама себя.
      --------------
      В неделю раз, хорошо два - "крошонка" из баранины с вермишелью любимое блюдо в нашем меню. Можно еще есть щи с мясом (изредка). В остальные дни сплошь так называемая "рыба". Когда щи, - выдают "порции." Приносят в железном запертом сундуке, как некую драгоценность, мясо, нанизанное порциями на лучинки. Мясо плохое и масса песку: для веса. Так и скрипит на зубах, как ни выколачивай. Каши за обедом хороши, да дают так мало, что едва по хорошей ложке на брата. Рыба. От нее в баках плавают всегда несомненные признаки: хребты и головы. Суп - всегда чрезмерно острый с красным стручковым перцем, - свирепее молдаванского "паприкаща." Обжигает рот. У меня даже рот "обметало." Говорят, что - против цынги. В конце концов казарменные супы имеют не питательное, а стимулирующее значение, чтобы желудок легче выносил хлеб и кашу. Товарищ Прудников (со вздохом): "Я ломтик черного хлебца утаил - заверните-ка в салфеточку, ужо с чайком скушаем." Супа не доедают. На лестнице в кухню в обед дежурят мальчишки и девчонки с конскими ведрами: им и сливают, свиней кормить. То-есть, к свиному корму прибавляется и замешивается "для аппетита".
      --------------
      За городом в бараках стоят несколько полков. Бараки растянулись на десять верст по берегу реки. "Вы живете во дворце, а мы в ночлежке", говорит москвич, попавший в барак. Начать с того, что у нас в казарме водопровод, а там надо наносить воду из проруби с реки ведрами. Умывальники у них поставлены на дворе - по спартански закаливают. И кабинеты задумчивости - в ста саженях от иного барака, а это при такой экономии времени, что штаны "в три счета" натянуть полагается, - дело не последнее. А у нас - тут же и промывные!
      Как мы живем и работаем строго по часам, так удивительную правильность приобрели все физиологические отправления, словно и тут дисциплина.
      САПОГИ.
      Уходит маршевая рота, одетая во все новенькое. И стоптанные раскисшие сапоги с них сняли - в починку и нам потом пойдут. Старые
      сапоги - дрянь. Помню, весной прошлого года, когда армия наша дралась с наседающими германцами палками и разувшись сапогами, - разговор с солдатом, раненым в таком неравном бою. Лежа на носилках, он блаженно затягивался папиросой и с увлечением говорил: "Сапог у нас вполне достаточно. Видишь на мне сапог - совсем крепкий. В лазарет приду - давай другие, пофасонистей. Новенькие дадут. Сапогов у нас хватит!" Теперь, если верно, снаряды есть. Зато с сапогами не вполне благополучно. В нашей роте кадровые и те по грязи ходят без подметок, если нечем заплатить каптенармусу. У Габриловича подошва подвязана к головке веревкой.
      --------------
      У бывалых солдат ложки за голенищем не кленовые, а железные, луженые. На фронте принесут в блиндаж кашу, а она замерзла, пока донесли. Деревянную ложку сломаешь, а каши не наскребешь.
      --------------
      Маршируем, требуют "ногу" так, чтобы "земля провалилась". Сколько на этом нелепом стуке стоптано сапог миллионами наших солдат! Пустяк? Нет, не пустяк, если это делается после галицийского отступления. Не одно это, а и многое другое. Сами учителя, из бывших на фронте, говорят: "Все это вам не нужно". Не сапог жалко, а времени. На отдание чести трата времени в среднем семь дней на солдата. То-есть наша армия на это потеряла не менее пятидесяти миллионов суток. Неужели и в Германии так же готовят солдат?
      --------------
      Идешь по городу и со всех дворов свиное хрюканье и гоготанье гусей. Как же может хватить хлеба: ведь, все это на казарменном хлебу и щах вскармливается.
      СЛОВЕСНОСТЬ.
      Прапорщик (случайно в казарме) мимоходом поставил на нары шашку и стоит, скрестив на ней руки и подбородком опершись, слушает.
      У ч и т е л ь. Фахретдинов! Что нам напоминает вензель?
      Ф а х р е т д и н о в. Вензель напоминает имя императора, который даровал знамя, господин учитель.
      У ч и т е л ь. Отставить. Вензель напоминает первую букву...
      Ф а х р е т д и н о в. Никак нет, господин отделенный. Вензель та самая и есть буква.
      У ч и т е л ь. Врешь!
      П р а п о р щ и к (учителю). Молчи, дурак, если сам не понимаешь, когда тебе верно говорят.
      --------------
      Торт Пралинэ привез с собой большой флакон с одеколоном. - "Я, говорит, каждый день привык обтираться одеколоном" - "Каким?" Обиженно: - "Конечно, брокаровским!" Ломовой извозчик Романов ("Меня все болото в Москве знает, фамилия громкая") посмотрел, фыркнул: - "Одеколон!" С такой силой презрения, что Торт беспокойно замигал глазками: - "А что?" - "Ничего, запах хороший." Вечером Торт отомкнул сундучек - все в порядке, а флакон пустой. Романов: "Что, что? Ясное дело, выпили! Кто же нынче одеколоном умывается." Романов был все время с нами на плацу. Он тут не при чем.
      --------------
      Казарма про себя мурлыкает обрывки маршевых песен. Чаще всего слышу: "Ты скажи моей хозяйке, я женился на другой. Я женился на другой." Больше всего любят: "Вы не вейтеся, черные кудри, над моей больной головой." И в этой песне любовь не к жене, солдатке, а к "другой."
      --------------
      Я купил за три рубля у раздатчика керосина маленькую керосиновую лампочку (в 5 линий). Фактом сей покупки приобрел и право писать. На покупку керосина даю особо. Лампу ставлю на подоконник, а чтобы свет не мешал соседям - ширма из газетного листа. Лежу грудью на изголовьи и пишу карандашом.
      --------------
      Когда взводному что-нибудь написать: "Ребята, у кого есть карандаш?" Молчание. Проходит полминуты. - "Ребята, у кого есть карандаш?" Молчание, потому что он карандаши зажиливает, домой отправляет - там у него дети учатся. - "Фурсов!" - "Я!" - "На носках! Боевая задача: найти карандаш." Фурсов: - "Ребята, у кого есть карандаш?" - "Мы неграмотные," - голос с верхних нар.
      --------------
      Поговорка "Беглый огонь, один патрон" привилась со времени галицийского отступления.
      --------------
      У ефрейтора Коротина - баба. Приходит. Лицо бледное. Брови будто проведены тонкой кистью, обмакнутой в китайскую тушь. Что редко бывает: женщина не прилипла, не виснет, не влипается, а все кружится около него, приникает, но не впилась клещом. - "Коротин,
      нескромный вопрос: жена?" - "Нет, так приблудилась бабенка." - "Мужняя жена?" - "Нет, солдатка. Мужа у ей в Августовском лесу пришпилило". - "Как пришпилило?" - "Мы отходили. Лес - мачтовый. Лежишь за деревом. А он снарядами лес как машинкой стрижет. Сосны вершину срезало. Она, как оперенная стрелка, концом вниз пала и приколола его к земле. Насквозь пробила. Я ей и рассказал про мужа. Мы с ним рядком за той сосной лежали. Одного взвода. А губерний разных." - "Что же у ней - дети?" - Неохотно: "Не знаю. Сказывает, что нет."
      --------------
      Все забыто. И никакой боли. Так легко, вероятно, мертвому, если только мертвому дано это счастье последнего успокоения. Если нет - жестоко. У покойников всегда такие мирные лица. Никогда не видал с гримасой мучений. А какие бывают!
      Вот если с неба падет оперенная стрела и неловко, не сразу к земле приколет. И вертись на булавке, пока не сдохнешь.
      --------------
      Всем легко. О доме забываем. Писем не ждем. И мало кто пишет. Там дома, вероятно, какое от этого беспокойство!
      Коротин говорит: "Потом опять скушно станет. Еще как!
      --------------
      Бег начинается с полминуты. Первая полминута ужасна. Ведь я не бегал вот уж сколько лет. Разве иногда трусцой пять сажен к трамваю. Торт Пралинэ упал. Прапорщик подошел: - "Что лежите?" - "Так точно, ваше благородие, лежу!" - "Ну, лежите."
      Потом минута и постепенно до пяти минут. Втягивают в бег дней десять. Иванов в четвертом взводе на девятом дне свалился и горлом кровь.
      ПЕСНИ.
      Возвращаемся с занятий. Поем: "Вы послушайте, ребята, мы вам песенку споем." Устали. Поем, словно нищего... тянем. "Пой веселее!" - "Эх, да мы три года прослужили, ни о чем мы не тужили..." - "Не все поют. Рота, стой!" - "Кругом! Бегом марш!" Оттепель. Грязь развезло. Выдергиваешь ноги, - бутылку откупориваешь. "Рота, стой!" - "Кругом! Шагом марш! Песню". Как грянули: "Стал четвертый наставать, стали думать и гадать..."
      ПИСЬМО.
      К цейхгаузу подвезли воз прелых шинелей. Снимают пластами. Как снимут: пар идет от воза, как от гниющего назьма. Шинели и впрямь горят - руку жжет. Где это их гноили? Попробовал край: ползет сукно, как марля. Шинели ношеные, надо полагать с фронта. Из кармана одной выпала бумажка. - "Не деньги ль." "Эва, там уж все перетрясли. Я раз ножик нашел!" - "Письмо." Кинул. Ветер подхватил и погнал по земле письмо. Я поднял. Почерк женский. С милыми ошибками. "Ты взял себе на память платок порванный и худой. Я бы дала тебе хороший."
      --------------
      Вчера после поверки подпрапорщик Сигов (контр-разведка) кричал: "Командир особого взвода в канцелярию". После обеда всю роту выгнали на двор - кроме отдельного взвода. К отдельному взводу ротный держал речь. Объяснял, что отдельному взводу быть может вскоре придется охранять порядок от злоумышленников. Отдельному взводу выданы боевые патроны по тридцати штук на винтовку и по пятидесяти на револьвер. Вечером после поверки в уголку у взводного разговор у кадровых промеж себя: - "Ну, что ж, если скомандует стрелять - у меня только одним патроном меньше останется - только и всего." - "Нет, уж если так, то не один, а три: всем им троим по пуле."
      КУХНЯ.
      В нашей кухне - три котла емкостью примерно в 50 ведер каждый. Приволокли из склада со двора десять мешков картошки. Вывалили на пол. Картофель с землей, много гнили, проросший. "Чисть!" - "У меня нет ножа." "Найди!" Вокруг кучи на корточках уселись двенадцать человек. - "Куда чищеный?" - "Да все туда же". - "Вали на пол в кучу." Кашевар сидит вверху на обмуровке котлов, как на троне, попыхивает трубочкой и командует нами. Ему на верху тепло. А по полу внизу от двери мороз. Сок картофельный объедает руки. Пальцы леденеют. Медленно растет рядом с грязной - горка тоже грязной чищенной картошки. - "Мой картошку!" - "В чем?" - "Не видишь, бадья." - "Да в ней помои." - "Вылей." От помойной бадьи пахнет сладковатой тошнотой, сколько ее ни окатывай под краном. Вымыли. Вали в котел! Кати тары с рыбой! Прикатили. Кашевар сходит с трона и вышибает днище у бочки. Захватил рыбешку за
      осклизлую голову, хотел поднять, понюхать. Голова рыбки оторвалась. Кашевар злобно плюнул в бочку: - "Ну и рыбу ставят..." - "Разь можно в пищу плевать?" - "Хуже не будет, хоть... в нее. Вали в котел." - "Мыть не надо?" - "Мы-ыть!? Одни кости останутся!" Лук: "Перьев не снимай". Перец целый мешок стручкового перца. Поравняли по котлам. - "Крупу сюда на помост клади." Сделано. - "Носи дров." - "Наливай воды в котлы." - "Мети пол." "Посыпь пол песком." - "Ступай спать." Идем в роту. Три часа ночи. Через час разбудят полы мыть: "Двенадцатая, вставай!"
      РОТА И ОБОЗ.
      Навстречу роте крестьянский обоз. На первом возу молодица - в новеньком полушубке, в ярком платке. - "Сворачивай. Не видишь, рота идет?" - "Сам сворачивай. Военный обоз идет". И не смотрит. Воз прямо на солдат. - "Прими влево, ребята, - реквизованный овес везут." Принимаем в сторону. На увязанных возах - мальчишки, бабы, старики. - "Дед, какого года?" - "А я забыл." - "Вспоминай, скоро и тебе итти."
      --------------
      Вторник. Посылка из Москвы: серая ртутная мазь против вшей, немного сахару, конфекты и печенье. Ко вшам я уже привык. А конфекты - это хорошо.
      --------------
      Перец. Каждую бабу на улице взором оглаживаешь. В теле ощущение легкости. И памяти нет о том, что - песок и надо бы пить щелочную воду.
      Кусок черного хлеба с солью, жиденький чай с куском сахару в день, две ложки "горяченького супчику", ложка каши. С сахаром беда: никак не могу ввести себя в норму шесть золотников. Впрочем, Фурсов утешает: "для вас сахар будет."
      --------------
      На прицельной рамке цифры - а солдаты сплошь неграмотны... Я принимал слова солдат о русской винтовке за их мнение, вынесенное из опыта. Оказывается из словесности. Любого сряду "старого" солдата спросить: "Ну, а как наша винтовка, хороша?" - Отвечают слово в слово: "У нас отличное ружье. Оно бьет метко на далекие расстояния и заряжается скоро, а потому из него можно и стрелять скоро". Но что нас стрельбе не научат, в этом у меня не остается более сомнений. Тиров нет, не хватает, а водить на
      стрельбище за город - взад и вперед шесть часов. Нет, казарма ничему, кроме отдания чести, не научит. Тренировка, только тренировка.
      Кавокин за эту войну трижды ранен, а "немца и знати не было." Какая-ж прицельная стрельба? А на близкие расстояния - эта война воскресила гренадеров. При наступлении "волной" винтовка на ремне, а в руке граната. Винтовка есть не что иное, как штык на палке. Метать гранаты нас не учат. А, ведь, разве один из ста тысяч солдат занимался метанием в каком-нибудь спортивном кружке. Да и то едва ли. В детстве камешки бросали. Армия должна уподобиться Давиду в борьбе с Голиафом. Нам это оружие только показали, для ознакомления. Да и метать холостую гранату, не видя эффекта - это все равно, если бы стрелка учить выстрелами из холостых патронов.
      Миллионы людей оторваны и их вооружат винтовкой, как будто мы собираемся вести партизанскую войну. Так оно, повидимому, и будет.
      Русская армия и наступает по бабьи, чтобы отступить. Мы до сей поры только "поддавали" немцам. Это не наступление, а контрэктация.
      --------------
      Бывало смотришь на конькобежца или лыжника: как он не замерзнет, если мне и в шубе холодно. Но какая это прелесть! Шинелишка старая, потертая, видимо была в боях - дыры хорошо заштопаны. Поверх белья шерстяная фуфайка. Ноги обернуты в газетную бумагу и толстую портянку. И все тело радостно дышет. Вероятно, все тело - такое ж пунцовое, как лица. Но надо все время двигаться. Прекрасно, если скомандуют погреться: "Бегом марш". - "Я вам покажу, серые черти. Взвод, стой. Стоять вольно". Другие маршируют, фехтуют, бегают. Мы стоим. Тело стынет, и кажешься себе одетым в сухую рыбью чешую...
      --------------
      Россия начинала войну, смотрясь в зеркало. Даже летом и осенью 1915 г., когда дело было уже довольно ясно, мы все еще любовались собой, своим порывом, своим напряжением. Восхищение Нарцисса. И казнь будет та же, которой был обречен Нарцисс. Армия поглотила все образованные силы страны. Но как мало разума! Что они внесли в армию? Когда мы маемся на плацу, прапорщики в лихо заломленных папахах гуляют стаей, видимо, скучая. В казарме мы офицеров не видим. Впрочем, ведь, пошел уж второй сорт. Лучшие
      кадры прапорщиков выбиты. Через школы проходят люди полуобразованные, без всякого жизненного опыта, юнцы... Они добросовестно исполнят свою обязанность: поведут ничему не обученных людей в бой и сами будут убиты в первую голову.
      Ничего не выдумано. А если выдумано, то почему от нас держат в секрете? Бежишь, как идиот, орешь "ура" и колешь соломенного немца на колесиках.
      ПАЦИФИСТ.
      - "Что не поешь?" - "Я эти песни петь не могу - дьявола тешить." - "А какие же?" - "А вот какие..." И он запел баптистский романс Христу. Именно романс, потому что они по женски как то влюблены в Христа, или его самого трактуют, как даму сердца. - "Замолчи!" - "Молчать я буду, а беса тешить не хочу".
      На словесности. - "Что такое присяга?" - "Я на этот вопрос отвечать не могу." - "Почему не можешь?" - "Потому что мой господь запретил мне клятву".
      Учитель опешил. Неловкое молчание. Я обращаюсь к Щенкову: - "Он вас и не заставляет присягать, а только сказать, что такое присяга." - "На этот вопрос я отвечать не буду. Хоть жгите меня". Учитель отправился за подпрапорщиком Клюйковым (контр-разведка). Мы, сидя на нарах, с любопытством ждем, что будет. Приходит Клюйков. - "Который?" - "Вот этот." Посмотрел на него, прищурясь: - "Не принуждайте его. Они все делают, только присяги не дают и ружья в руки не берут". И ушел. Тем пока дело и ограничилось. Щенков приосанился, а товарищ Прудников ему с упреком сердечным: "Что ты во Христа веруешь, это ладно, а вот, что других в свою веру сбиваешь, это уж с твоей стороны довольно некрасиво". Щенков торговал на Сухаревке вязаными изделиями. Вот его и спрашивают: - "Ну, а как, если гнилые перчатки, а покупатель спрашивает прочны ли? Ты как ему отвечаешь?" - "А так отвечаю: смотрите сами, какие, я их не вязал, не знаю!" - "Так значит и сам ты, когда товар берешь, не вникаешь гнилые иль как." - "Вникаю!" - "Вот то-то и есть".
      Кой-кто однако-ж к Щенкову приклеился. И слышу разговор вполне разумный. Щенков спрашивает: - "За добровольную сдачу в плен, что полагается?" - "Смертная казнь." - "А ты знаешь, сколько у нас добровольно в плен попало наших?" - "Сколь?" - "Три миллиона человек." - "Ай-яй:" - "Три миллиона надо повесить. А знаешь
      сколько палач с головы берет? Двести рублей. Одним палачам надо заплатить шестьсот миллионов рублей. Да веревки, да то, да се". "Здорово..." Щенков говорит неутомимо. И в казарме и на плацу, как только дадут оправиться. Вечером укладывается спать и все говорит и говорит, пока на него не заорет взводный: - "Щенков, замолчи! Надоел, сукин сын. Бубнит, как муха." Щенков смолкает на короткое время, а потом в темноте раскрывает евангелие и громким шопотом начинает читать. Евангелие он знает наизусть. Говорят, что его "уберут" в санитары.
      --------------
      Приборы, станки, мишени и чучела ночью хранятся в женском монастыре (во дворе). Как приходим, чуть не полроты отправляются выкатывать чучела, выносить станки. Расставляют по полю мишени - поясные, грудные, головные, прицельные станки. Зеркало для наводки. К зеркалу подходят поглядеться прапорщики и франты из нижних чинов... К обеду декорации убирают, после обеда снова ставят. Как пошлют убирать - у всех на поле вздох облегчения скоро в казарму. Сегодня в яму посреди поля собрались было стрелять дробинкой, да молоток забыли, нечем заколачивать... "Вола пасем". Но, ведь, война еще продолжается? Кого же и для чего мы обманываем!
      Монашенки смотрят на нас сокрушенно: "Помоги вам царица небесная". По кочкам замерзшей грязи в монастырский двор солдат бородатый катит за оглоблю соломенного немца на колесиках, - как игрушечный конь. Все руки обил проклятый немец. Солдат, хоть и в святом месте, отчаянно лает, въехав в "святые ворота" - чуточку полегче и более литературно: "Навязался ты на меня, окаянный, будь ты проклят." Две клирошанки, быстрые и юркие, как мышки. - "Дядя! Да ты его ударь." - "Ему не больно!" - сердито и угрюмо отвечает солдат.
      --------------
      На монастырской колокольне недурно звонят, хотя однообразно. Бегать ротой широким кругом под колокольный звон приятнее, чем под барабан. На колокольню набирается монашенок черно: смотрят, как нас "мают." В большой колокол - не ногой, а сидит на доске и плюхает всем телом толстая старуха.
      --------------
      На плац приходят, приехав навестить, жены - посмотреть, как нас мучат. Кадровые шутки шутят. К Бермятину приехала, стоит на плацу, слезы платком вытирает: рота бегом - греемся. Муж в строю. С ней
      еще одна, тоже солдатка, видать. Взводный: - "Эх, красотки, ....." Застыдились, повернули, отошли подальше. - "Рота, стой! Фурсов, идем присватаемся, они оврагом пойдут." Бермятин вышагнул вперед угрожающе. "Тебе кто позволил выйти из строя." - "Это моя жена, что... Строй - святое место. Два часа будешь мушку сушить."
      Жена приехала, значит, денег привезла. Вывернуть Бермятина опять на-лицо. На-изнанку уж выворачивали - все вытрясли.
      --------------
      В поучительной книжке для солдат: турок и русский. "Из кармана перцу зернышко достал." - "Наше войско невелико, а попробуй, раскуси-ко, так узнаешь каково против мака твоего". Турок предлагал пересчитать пригоршню маку. Книжка старая, конца прошлого века.
      --------------
      Фельдфебель Лопатин фатоват. Немножко картавит даже. Читает "Сатирикон" и любит рассказывать "пикантные анекдоты": - "Барышня (телефонистке), дайте мне 606." На улице видел: Лопатин, колебля туго стянутый поясом стан, что-то нашептывает девице в модной размахайке. Она прячет носик в муфту и фыркает. От Лопатина пахнет одеколоном. Три Георгия. Он так считает, что на всю жизнь тут устроился. Невесту с приданым присматривает. Что ему война!
      --------------
      Отсюда весь мир представляется разорванной сетью анекдотов. Что-то всплыло в памяти, новое мелькнуло и тотчас утонуло в чем-то еще. Жизнь - в роде того отрывного календаря, что висит у койки взводного. Календарь отрывной, но ни один листок, хоть уж конец года, не сорван. Колодка листков распушилась веером, до желтизны захватана грязными пальцами. Вечером перед поверкой подойдет к календарю какой-нибудь грамотей и вслух по складам читает листок за листком; начинает с восхода солнца, святцы, на обороте анекдот и меню: "Щи ленивые, матлот из рыбы, зразы, пудинг рисовый." Листок за листом, пока не устанут глаза и мысль. Бросают на пятом, шестом листке. К календарю интереса больше, чем к газете.
      --------------
      Шванц-парад. Картина забавная. Все внимание направлено в одну точку: "У солдата это самая главная вещь". Роздали листки с гигиеническими правилами - главное: "не совокупляться с незнакомой женщиной." Незнакомая-то и влечет. В народе так и говорят про тех, кто любится: "Они знакомы."
      ВОЛНА.
      "Ножницы" генерала Жоффра. "Кулак" генерала Гинденбурга, "Фаланга" Макензена. "Волна" генерала Брусилова. По крайней мере в нашей казарме ему приписывают изобретение этого приема тактики. Говорят, что немцы уже переняли наше наступление "волнами". Если так, то это лучшая аттестация, какой только можно ждать. Я, однако, полагаю, что основным принципом немецкой тактики наступление "волной" не сделается. Я бы сказал, что это изобретение не военное, а литературное. Оно тесно примыкает к общему словесному направлению, которое царит у нас до сих пор в военном деле, тогда как на Западе словесность во всех ее модификациях давно уступила место началу техническому, точнее технологическому.
      "Волна все смывает на своем пути". "Волна на волну набегала, волна подгоняла волну". "И тридцать воинов прекрасных чредой из вод выходят ясных". Накопление живой силы в казарме через край естественно должно было привести к этой доктрине:
      Море вздуется бурливо,
      Закипит, подымет вой,
      Хлынет на берег пустой.