Стояла тишина, хладная, немая. Часы уторопленно тикали. Так прошло еще порядочно времени. Стрелка приблизилась к трем. Часы прозвонили семь. В доме, откуда-то из глубоких покоев, подобно морской волне, набегающей на плоский песчаный берег, пронесся, возрастая, шорох. Дверь на верху лестницы распахнулась, по бокам ее встали в белых париках, в голубых ливреях, шитых серебром, и в узких белых штанах два бритых лакея. Затем в дверях показался важный господин в голубом же кафтане. Авдотья Федосеевна подтолкнула Александра и встала с дивана.
      Господин в голубом, несмотря на тучность, низко поклонился гостям и медленно и раздельно произнес:
      - Добро пожаловать, боярыня Авдотья свет Федосеевна с наследником Александром Васильевичем!
      - Это он? - шепотом спросил у матери Александр. - Кланяться?
      - Что ты! Что ты! Это дворецкий, - ответила Авдотья Федосеевна. Она сама едва удержалась, чтобы не ответить дворецкому тем же низким поклоном.
      - Здравствуй, Потапыч, - проговорила она, приосанясь. - В добром ли здравии боярин и боярыня?
      - Вашими молитвами, боярыня...
      Дворецкий еще раз низко поклонился, повернулся и пошел впереди. Мать пошла за ним, держа Александра за руку. В то мгновение, как закрылись двери в сени позади них, впереди распахнулись вторые. И стали по бокам еще два лакея в голубом посеребренном платье, в башмаках с пряжками. Первая пара лакеев обогнала гостей и пошла позади дворецкого. Затем открылось еще двое дверей, и наконец шествие, открываемое дворецким и шестью лакеями за ним, остановилось перед четвертой низкой одностворчатой дверью, обитой по войлоку рогожей и накрест драницей, точь-в-точь как у Суворовых при входе из сеней в прихожую. Дворецкий тихо стукнул в дверь и, по монастырскому уставу, прочел короткую молитву, прося разрешения войти.
      - Аминь! - послышалось из-за дверей.
      Дворецкий открыл дверь. Лакеи выстроились по сторонам ковровой дорожки и с низкими поклонами пропустили Суворову с сыном вперед. Авдотья Федосеевна вошла в следующий покой, у дверей она церемонно, с приседанием, поклонилась и прошептала сыну:
      - Да кланяйся же, неуч!
      Александр отвесил в ту сторону, куда кланялась мать, почтительный поклон, и когда поднял голову, то удивился. Здесь было почти темно. Скудный свет осеннего дня едва сочился сквозь густой, свинцовый переплет маленьких окон со слюдяными стеклами. Нависли расписанные травами своды, некрашеный, из шашек соснового паркета пол скрипнул под ногами дворецкого, который тихо попятился назад и пропал. Убранство покоя было очень просто. Те же дубовые скамьи, что в родном доме Александра, впрочем покрытые коврами. Наконец Александр увидел и того, кому, не видя, поклонился. В кресле-качалке сидел сам боярин Василий Васильевич Головин в зеленой шапочке. Из-под его сдвинутых, похожих на ласточкины крылья бровей смотрели, искрясь веселой насмешкой, карие глаза, румяные губы улыбались. Около старика, положив руку на его плечо, стояла высокая, статная боярыня в богатом синем с серебром роброне. Ее прекрасные пышные волосы, причесанные по моде, с буклями, казались с проседью от пудры. В ушах боярыни сверкали, соперничая с ее глазами, два яхонта с лесной орех. А рядом стоял, прижавшись к ней, мальчик в русской алой косоворотке, плисовых шароварах и козловых сапожках на высоких красных подборах.
      Головин издали протянул руку. Авдотья Федосеевна, ведя за руку Александра, подошла и приложилась к руке, говоря:
      - Здравствуй, государь мой Василий свет Васильевич!
      - Здравствуй и ты, государыня Авдотья Федосеевна!
      Головин ткнул рукой в губы Александра и промолвил:
      - Прасковья, чего ж, не рада, что ли, гостям - пнем стоишь!
      Произошло общее движение. Гостья и хозяйка кинулись одна к другой в объятия с восклицаниями и поцелуями. А мальчик подошел к Александру и, потянув за рукав, прошептал ему на ухо:
      - А у нас кот Ванька удавился!
      - Нам уже сказывали.
      - Вот беда!
      - Да какая же беда? Эка штука - кот!
      - Да вить какой кот! Кто теперь батюшке скажет?
      - А не все одно кто?
      - Да вить он того пороть велит, а то и на торфы сошлет...
      - Чего вы шепчетесь, Вася? - строго спросил сына Василий Васильевич.
      - Да я, сударь батюшка, спросил, как его звать...
      - Что ж, у него имя долгое - никак не выговорит?.. Ну, сударыня, обратился хозяин к гостье, - угощу же я тебя сегодня! Сурскими стерлядями!..
      Все, застыв, молчали.
      ХРАБРЕЦ
      Жена Василия Васильевича побледнела. Александр взглянул на нее и испугался. Он подумал: вдруг это она скажет про кота и старик велит конюхам выстегать ее плетьми! Хозяйка шевельнула губами, но Александр предупредил ее.
      - Стерлядей-то кот съел! - сказал он, учтиво кланяясь хозяину.
      - Как так? - вскочив с кресел, закричал Василий Васильевич. - Ванька? Подать кота сюда! А кто за котом смотрел?
      Вася подбежал к матери своей и, ухватясь за ее платье, испуганно смотрел на храбреца. Авдотья Федосеевна искала глазами скамью: у нее подкосились ноги...
      - Позвать Пелагею Петровну! Пелагея! Пелагея! - кричал Василий Васильевич.
      Вбежала Пелагея и, видя, что боярин гневается, прямо бухнулась перед ним на колени и, стуча об пол лбом, лепетала:
      - Не вели казнить, батюшка! Не знаю вины своей... Прости ты меня, нижайшую рабу твою... Не вели казнить...
      - Перестань причитать! Это верно, что кот Ванька стерлядей съел?
      - Верно, батюшка. Съел, окаянный, съел!
      - Всех?
      - Всех, батюшка боярин, всех.
      - Поди принеси кота. Как это мог кот столько рыбы сожрать.
      - Да он только испакостил: у той голову отъел, у другой хвост...
      - Подай сюда кота!
      Пелагея упала ничком перед боярином и, целуя сапог, молча мочила его слезами...
      Александр выручил и ее.
      - Кот-то, сударь, сам испугался да и убежал в рощу, - сочинил Александр.
      - А ты откуда узнал?
      - Да я сам видел: едем, а кот в рощу бежит...
      - Какой масти кот?
      - Да серый кот. Ну, малость хвост бурый. Огромный кот. С зайца.
      - Верно. Да ты не врешь ли, малый?
      - Он у меня на глаз такой быстрый, - похвасталась сыном Авдотья Федосеевна, - все сразу видит...
      - Пелагея, встань! Кота, когда вернется, отправить в ссылку в Прозорово. Кроме вареной невейки, никакого продовольствия ему не отпускать. Пускай-ка поест черной каши.
      - Слушаю, сударь.
      - Ступай. Коли б ты сама сказала, ну, а гостя - выручил он тебя пороть не приходится. Возрастай непытаный, немученый, ненаказанный. Грехи до семи раз прощаются. Прошу дорогих гостей в трапезную нашу палату.
      Хозяин поднялся с кресел и пошел впереди в столовую. За ним последовала хозяйка, пересмеиваясь с Авдотьей Федосеевной и кивая на мужа. За ними шел Вася, ведя за руку Александра. Он прошептал:
      - Какой ты смелый!
      - А чего мне бояться? Ведь меня в Семеновский полк записали.
      - Нынче пять кошек будут без обеда. Вот увидишь... Тоже "солдат"! Я матушку попрошу, и меня запишут. Ты смотри за столом помалкивай, а то худо будет.
      Трапезная палата находилась тоже в старом доме. В низкой сводчатой комнате, освещенной множеством восковых свечей, в поставцах и на полках сверкали затейливые бутылки, стаканы, кубки из цветного стекла, серебряные ковши и чаши, высокие фарфоровые кувшины и кружки, оправленные в серебро. По коврам на стенах развешаны турецкие кривые ятаганы в ножнах, украшенных цветными каменьями, огромные великанские мечи и маленькие кинжалы, допетровские стрелецкие бердыши и боевые топорики, но не было ни одного мушкета и ни одного пистолета - видимо, хозяин не любил огнестрельного оружия.
      Посреди трапезной, у круглого стола с семью ножками, стояло семь стульев с высокими спинками. За стульями навытяжку, по-солдатски, стояли лакеи в цветных кафтанах и париках. За стулом со спинкой повыше других стал сам дворецкий, в углу под иконой дожидался поп, тряся седой головой.
      Александр сразу увидел, что на каждом стуле положено по шитой шелковой подушке. И на каждой подушке лежит сытая старая кошка. Каждая кошка привязана лентой к ножке стула.
      Поп низко поклонился хозяину, прочитал молитву и ушел, все кланяясь. По знаку хозяина дворецкий и четверо лакеев отвязали пять кошек и вынесли их на подушках. Кошки, видимо, привыкли к этой церемонии и лежали на подушках спокойно. Два лакея остались за теми стульями, где, не тревожась, лениво дремали остальные две кошки. Хозяин молча указал каждому его место. По правую руку от него занял место сын, а правее его - хозяйка, по левую руку - Александр, а дальше - его мать. Все это творилось в полном молчании. Ни хозяин, ни сын, ни хозяйка, ни гости не проронили ни слова. Александр всему дивился, поглядывая на унылые, заспанные лица слуг, в померкшие, застывшие глаза Васи. Александр ему улыбнулся. Вася в испуге закрыл глаза. Взоры хозяйки и Александра встретились, и он увидел, что в глазах ее прыгают веселые зайчики смеха. Александр рассмеялся вслух.
      - Вторая вина! Трапезуй в безмолвии. И вторая вина прощается, - с угрозой сказал хозяин.
      Александр догадался, что хозяин во всем держится числа семь и, значит, ему можно безнаказанно совершить еще четыре преступления.
      Дверь отворилась. Вошли семь поваров в белых колпаках и белых балахонах и поставили на стол семь блюд, сняли с них крышки и, поклонившись, молча вышли...
      Снова открылась дверь, и в трапезную, шагая в ногу, вошли четырнадцать официантов в красных с золотом кафтанах, с напудренными волосами и длинными белыми полотенцами, завязанными галстуком на шее.
      Обед начался. Официанты накладывали каждому из трапезующих по очереди из семи блюд. Первое блюдо оказалось щами. Александр, подражая хозяину, съел полную тарелку, дивясь, что остальные только отхлебнули по ложке. А две кошки, которым тарелку подносили официанты, только понюхали и отвернулись. Каждой кошке, как и людям, служили двое: накладывали из всех семи блюд поочередно, меняли тарелки и приборы. Ни второго, ни третьего, ни четвертого, ни пятого, ни шестого, ни седьмого блюда никто, кроме хозяина, даже не отведал, и казалось, что и обеду конец. Но официанты проворно убрали все, дверь снова раскрылась, и вошли опять семь поваров с мисками, поставили их на стол и, сняв крышки, с низкими поклонами удалились. Во второй перемене первым блюдом был поросенок с гречневой кашей.
      - Мне только каши! - приказал Александр официанту.
      - Третья вина! "Яждь то, что предлагается", - ответил на дерзость Александра боярин. - И третья вина прощается...
      Дрожь охватила Александра. Хозяин ел неопрятно, нагромождая около своего прибора корки хлеба и кости. Много пил вина, не проглотив еще еды, соль брал из солонки перстами, а поросячью ножку взял прямо в руку и грыз ее, ворча что-то про себя и переступая под столом ногами.
      Александр припомнил из "Юности честного зерцала", как отроку надо вести себя за столом, и скороговоркой, боясь, что его одернет мать, выпалил:
      - "Будь воздержан и бегай пьянства, пей и яждь, сколько тебе потребно... Ногами везде не мотай, не утирай губ рукою, но полотенцем и не пей, пока еще пищи не проглотил".
      Хозяин застыл с костью, поднесенной ко рту. Остолбенели официанты. Два лакея при кошках угрюмо улыбнулись, словно по команде, и посмотрели на дерзкого гостя ласково.
      - Ну, еще что? - поощрил Александра боярин.
      - "Не облизывай перстов и не грызи костей. Над яствой не чавкай, как свинья, и головы не чеши. Около своей тарелки не делай забора из костей, корок хлеба и прочего. Когда перестанешь ясти, возблагодари бога, умой руки и лицо и выполоскай рот".
      - Все? Четвертая вина! "Чти и не осуждай старших". Четвертая вина прощается.
      Авдотья Федосеевна уже давно не рада была своей затее и поездке к боярину, но не смела прикрикнуть на сына, чтобы не нарушить церемониала и не навлечь на себя боярского гнева: вдруг хозяин и за ней начнет вины считать!
      Из Васиных глаз на щеки скатывались слеза за слезой - он боялся за своего нового друга. Только одна хозяйка была весела. Она едва сдерживалась от смеха, и все ярче разгорались в ее глазах веселые синие огни.
      Между тем обед продолжался. Повара вносили по очереди третью, четвертую, пятую перемену, и в каждой перемене семь блюд. Официанты убирали всё нетронутым. Из всех сидящих за столом один боярин ковырялся вилкой или пальцами в каждом блюде, вытирая затем руки о пышные галстуки официантов. Никто не хотел есть, никто не дивился искусству поваров, которые успели наготовить такое множество разных кушаний.
      Раньше всех надоело кошкам: сначала одной, а затем и другой сделалось тошно, они жалобно замяукали, и лакеи их вынесли по знаку хозяина. Когда внесли и унесли нетронутой седьмую перемену, Александр просто и спокойно спросил боярина, как равный равного:
      - А кто же, сударь, все это съест?
      - Ага! - вскричал хозяин, стукнув о стол кулаком. - Пятая вина! - И, чтобы показать, что и он в свое время заучивал "Честное зерцало", прибавил: - "Молодые отроки не имеют быть насмешливы и других людей речи не превращать и ниже других людей пороки и похулки..." Ик!..
      Отрыжка мучила боярина. Он громко икнул, отрыгнул, не кончив поучения, в смущении достал платок и громко высморкался.
      - "Рыгать, кашлять и подобные такие грубые действия в лице другого не чини", - процитировал еще раз Александр правила приличия. И сам прибавил: - И шестая вина прощается.
      Боярин посмотрел на дерзкого гостя очень внимательно и промолчал. Официанты убрали со стола, и вслед за тем семь смешных, уродливых карлов внесли на головах блюда с яблоками, грушами и виноградом и поставили их перед каждым пирующим. Самому боярину подали кофе в высоком фарфоровом кофейнике. Дворецкий налил кофе в чашку. Боярин не торопясь отхлебывал напиток маленькими глотками. Все сидели за столом куклами. Никто не притронулся к плодам, ожидая, когда же кончится эта пытка. Александр выбрал с блюда большое красное яблоко и покатил его по столу к Васе. Тот не осмелился подхватить. Яблоко упало на пол.
      Хозяин грозно нахмурился, встал из-за стола и вышел из столовой. Прасковья Тимофеевна хлопнула в ладоши, кинулась со смехом к Александру, подхватила его на руки, как малого ребенка, и принялась целовать в губы, глаза, щеки, прижала его к груди. Прижавшись к жесткой парче ее платья щекой, Александр услышал, как горячо стучит сердце боярыни.
      - Пойдем все ко мне, - сказала хозяйка, поставив Александра на пол. Вася, где ты?
      Вася лазил под столом, разыскивая красное яблоко, кинутое ему Александром.
      - Вот оно!
      Хозяйка выбежала из столовой, за ней побежали мальчишки и поспешила Авдотья Федосеевна.
      За темным переходом распахнулась дверь в большой покой со сводами, подпертыми посередине круглым столбом. Здесь было жарко, шумно, суетливо. У Александра зарябило в глазах. Суетились смешные карлы, пододвигая гостям стулья. Вея лентами, перебегали, хихикая, с места на место девушки в пестрых сарафанах. Качаясь в кольце, сердито кричал, раздувая розовый хохол, большой белый попугай. На полу расхаживал, распустив долгий цветной хвост, павлин. Около него кружился, щелкая клювом, тонконогий журавль. Из угла слышался звон струн. На коленях у молодого статного черкеса лежали гусли.
      - Девушки! - крикнула хозяйка, хлопнув в ладоши. - Гостей величать!
      Г Л А В А Т Р Е Т Ь Я
      КОЛОТУШКА
      Девушки стали полукругом. Все стихло. Гусляр ударил по струнам, задавая тон. Но не успели певицы выдохнуть первое величальное слово, как в дверях показался дворецкий с зажженным канделябром в руке и громко сказал:
      - Боярин просит Александра Васильевича Суворова-сына к себе.
      Все замерли.
      - Не бойся! Не бойся! Иди! - шепнула хозяйка Александру.
      - А я вовсе и не боюсь! - ответил Александр и смело пошел за дворецким, не взглянув на мать.
      - Растревожил ты боярина! Всю ночь спать не будет, - сказал Потапыч, погладив мальчика по голове.
      Дворецкий провел Александра через темный, холодный зал, где гулко отдавались шаги, к знакомой уже ему рогожной двери и пропустил Александра вперед, плотно затворив за ним дверь.
      Боярин сидел на прежнем месте в своей качалке. Пелагея Петровна возилась около вороха сена, накрытого ковром, в углу покоя - она готовила хозяину постель.
      Перед Головиным на раздвижном пюпитре с горящей свечкой лежала большая книга. Боярин молча указал Александру на низенькую скамейку у своих ног. Суворов сел. Сердце его стучало беспокойно.
      - Пелагея, ставни закрывать! - приказал боярин.
      - Слушаю, государь!
      И, подойдя к окну, домоправительница громко прокричала молитву.
      - Амень! - хором ответило со двора несколько голосов.
      Со страшным шумом и визгом в петлях захлопали железные ставни, загремели болты. Видно было, что люди старались нарочно делать как можно больше стука и грома. То же делалось во всем доме - грохот доносился со всех сторон.
      Пелагея заложила чеками просунутые внутрь болты. Стало тихо. Вошел дворецкий и ввел старосту с бирками* в руке; с ним вместе вошли выборный караульщиков с кленовой колотушкой и ключник со множеством ключей на большом кольце.
      _______________
      * Б и р к и - счетные палочки, на которых нарезками обозначался
      счет.
      Дворецкий поклонился боярину и, обратясь к выборному, начал говорить:
      - Слушайте приказ боярский: смотрите всю ночь не спите, кругом барского дома ходите, колотушками громко стучите, в рожок трубите, в доску звоните, в трещотку трещите, по сторонам не зевайте и помните накрепко: чтобы птицы не летали, странным голосом не кричали, малых детей не пугали, на крыши бы не садились и по чердакам не возились. Слушайте же, ребята, помните накрепко!
      - Слышим! - во всю глотку гаркнул выборный.
      - Слышим! - глухо отозвалось со двора.
      Выборный с низким поклоном подал боярину колотушку и поцеловал ему руку. Староста отдал бирки Пелагее Петровне. Дворецкий повернулся к старосте и прочитал ему наставление:
      - Скажи сотским и десятским, чтобы все они, от мала до велика, жителей хранили и строго соблюдали, обывателей от огня неусыпно сберегали, глядели и смотрели: нет ли где в деревнях Целееве, Медведках и Голявине смятения, не увидят ли на небесах какого страшного явления, не услышат ли под собой ужасного землетрясения. Коли что случится или диво какое приключится, о том бы сами не судили и ничего такого бы не говорили, а в ту пору к господину приходили и все бы его боярской милости доносили и помнили бы накрепко!
      Ключнику столь же складный и подробный приказ отдала, приняв от него кольцо с ключами, Пелагея Петровна.
      Дворецкий махнул рукой. Выборный, староста и ключник вышли, за ними и дворецкий. Пелагея Петровна спрятала под подушку бирки и ключи, взбила попышней сено постели, потушила все свечи, кроме одной, на пюпитре с книгой, и, пожелав боярину сладко почивать, удалилась.
      Настала великая тишина... Александр сидел у ног Головина, пока длилась странная церемония, и не смел шевельнуться, помня за собой уже шесть преступлений.
      Головин положил Александру на голову тяжелую руку и спросил:
      - Кота видел или соврал?
      - Нет, не видел. Соврал.
      - Зачем? Лги только в крайности, ради жизни спасения...
      Головин помолчал и еще спросил:
      - Чего за столом рассмеялся?
      - У боярыни зайчики в глазах прыгали... Такие веселые!
      - Бойся женских глаз, отрок. Почему одной каши спросил?
      - А я поросенка не люблю: он на ребенка похож.
      - Так. "Будь умерен в пище и питии". Это хорошо. Человек выше сытости...
      - Коли нечего есть, так и каши запросишь...
      - Ты спросил: "Кто все это съест?" Они! - Головин повел рукой вокруг. - Нынче ради тебя и матери, почитай, две сотни людей сыты.
      Рука Головина все тяжелее давила на голову Александра. Он пытался и не мог выпрямиться. Боярин придавил голову Суворова почти к коленям:
      - А за то, что невежей был, вот тебе!
      Александр больно стукнулся носом о свою коленку. Из носа брызнула кровь. Он вырвался из-под руки Головина и закричал.
      - Ох, батюшка, - всполошился старик, - да я тебе, никак, нос разбил? Ай-ай! Враг попутал... Прости ты мне, окаянному!
      Головин схватил вдруг колотушку, подбежал к окну и застучал. В то же мгновение на дворе засвистели, закричали дозорные во много голосов, застучали колотушки, затрещали трещотки, затрубили рожки, забунчала чугунная доска.
      Головин, повалив пюпитр с книгой, упал в кресло, закатив глаза. Свеча погасла. Светила теперь одна лампада в углу.
      Александр испугался, кинулся к одной двери, к другой, но обе они оказались запертыми снаружи. Напрасно мальчик бил в двери ногами и кулаками. Никто не отзывался. Да и нельзя было услышать беспомощный стук средь грохота, гама и звона со двора.
      Александр увидел, что убежать нет возможности. Он подошел к Головину. Боярин лежал в кресле с закрытыми глазами и, казалось, заснул.
      Шум на дворе постепенно затихал и наконец прекратился. Александр поставил пюпитр, поднял книгу и положил на место, затеплил от лампады свечу и прикапал ее на место к пюпитру.
      Осторожно Александр открыл книгу, стоя рядом с креслом, и радостно вскрикнул: об этой книге он мечтал, из нее много ему рассказывал отец, но нигде не мог достать, хотя и обещал давно. Книга Квинта Курция о делах содеянных Александра Великого, царя Македонского, переведена повелением Царского Величества с латинского языка на российский лета 1709-го и напечтана в Москве в 1711 году в декабре месяце.
      Боярин, пробужденный от забытья радостным восклицанием Суворова, ласково положил ему руку на плечо и спросил:
      - Здорово я тебе нос разбил?
      - Ничего, ничего, сударь!.. Какая у вас книга!
      - Сию книгу я читаю, когда мне не спится. Вот погоди...
      Дрожащей рукой Головин открыл двадцать первую страницу и начал читать вслух:
      - "...Александр мнози филозофы и риторы встречают, кроме Диогена, который тогда был в Коринфе, и Александра ни во что вменяя, в бочке живяше: удивлялся же ему Александр при солнце сидящему, прииде и вопроси, чего требует. Он же рече: "Требую, да того от меня не отъимеши, чего мне дать не можеше". Которым ответом Александр весьма утешился и, ко своим обратися, рече: "Хотел бы аз быти Диоген, аще не бы Александр был". И, паки обратясь к Диогену, Александр вопросил: "Неужто не могу ничего тебе дати?" Диоген ответствовал тако: "Усторонись несколько и не застанавливай мне солнце..."
      Положив руку на страницу, Головин спросил:
      - А ты кем бы хотел быть: Александром Великим или Диогеном? Что тебе сходнее?
      Александр живо ответил:
      - Диоген не мог стать Александром, сударь!
      - Ну, а тот?
      - Быв Александром Великим, стать Диогеном - нищим! После великих почестей и славы поселиться в собачьей конуре!
      Головин засмеялся:
      - Да, милый, такого не бывало... Вот слушай еще! - Головин перевернул несколько страниц.
      - Давайте я буду читать, - сказал Александр, - а вы слушайте.
      Головин согласился. Александр начал читать вслух и забыл все, что было кругом. Хозяин иногда забывался и дремал. Тогда Александр повышал голос. Головин испуганно открывал глаза, вскакивал с кресел, хватал колотушку и подбегал с ней к окну, неистово стуча. Со двора сейчас же отзывались свистом. Трещотки, колотушки, рожки, звон колокола, стук в чугунное било не смолкали несколько минут. Затем наступала тишина.
      - Читай дальше! - приказывал боярин.
      Александр читал все тише и тише. Головин наконец захрапел. Свеча догорала, и, хотя на столике лежало несколько запасных свечей, Александр закрыл книгу, улегся на пышной постели из сена, приготовленной для боярина. Свеча мигнула и погасла. Громко храпел хозяин. Должно быть, заснула и стража на дворе: стук и гром больше не повторялись. Заснул и Александр.
      СЕЛО СЕМЕНОВСКОЕ
      Авдотья Федосеевна возвратилась от Головиных совсем расстроенная. Боярин Василий Васильевич совсем из ума выжил, невесть что творит и не только не застращал Александра тягостями военной службы, а, наоборот, подарил ему любимую свою книгу Квинта Курция и, даря, говорил:
      - Попытай быть и Александром Великим и мудрым Диогеном. Попытай!
      Вася Головин простился с Суворовым в слезах и в минуту расставанья все просил отца, чтобы он и его записал в Семеновский полк солдатом.
      - Ладно, - утешил он Васю, - лишь вырастешь до Суворова, запишу. Ну-ка, померяйтесь.
      Александр и Вася стали затылками друг к другу. Семилетнему Васе (он, правда, старался вытянуть насколько можно шею) оставалось расти до Александра не более вершка. И опять Авдотья Федосеевна обиделась за свое хилое детище.
      - Быть тебе в полку, - сказала она сыну, - в двенадцатой роте, левофланговым.
      - Зато у нас в первой роте на правом фланге Прошка Великан, - ответил Александр.
      Давно в усадьбе Головиных не видали боярина в таком добром духе: он сам вышел провожать гостей до нового парадного подъезда и вел под руку Авдотью Федосеевну. За ними шла хозяйка, ведя по одну руку Васю, а по другую шел Александр с книгой Курция под мышкой.
      Слуги в парадных кафтанах выстроились в два длинных ряда от выходных дверей до суворовского убогого возка с лубяным верхом. Доведя Авдотью Федосеевну до экипажа, Головин сам подсадил ее в повозку.
      Тройка побежала. Двадцать конных егерей в польских красных кунтушах, расшитых шнурами, в синих рейтузах и в сапогах с огромными медными шпорами поскакали за тройкой по два в ряд: им было приказано проводить гостей до пограничного столба головинских владений.
      Всю дорогу домой Авдотья Федосеевна не сказала сыну ни одного слова. Александр, раскрыв книгу Квинта Курция, начал читать ее с того места, где остановился ночью, усыпив чтением боярина.
      Ветер перелистывал страницы...
      Когда открылась в долине замшелая крыша суворовской усадьбы, Авдотья Федосеевна вздохнула, потянулась к сыну, сжала ладонями его лицо и поцеловала:
      - Бедненький мой солдатик!..
      Начали собираться на зиму в Москву - учиться Александру "указным наукам" в деревне не у кого, да и книг нужных не достать.
      На дверях амбаров и кладовок повисли большие калачи замков и восковые печати. Дядька Александра, Мироныч, - его не брали в Москву - с горя загулял и был наказан на конюшне.
      Вперед отправился небольшой обоз с запасами: мукой, крупой, соленьями, медом и яблоками. За последней телегой плясал на привязи, косясь кровавым глазом, любимый жеребчик Александра, Шермак...
      День спустя в Москву покатили на двух тройках и Суворовы: отец с сыном на одной, мать с дочерью на второй. Книги, увязанные в рогожу, лежали у Александра в ногах.
      Морозным ранним утром Суворовы въехали в Москву. Столица встретила их колокольным звоном, криком и мельканьем галочьих стай. Близ Никитских ворот, невдалеке от городского дома, Суворовы нагнали свой деревенский обоз.
      Александр первым выскочил из возка. Отец и мать захлопотались с разгрузкой возов и не скоро хватились сына.
      - Где он? - всполошилась мать.
      Ей доложили, что Александр отвязал Шермака, вскочил на неоседланного коня и ускакал неведомо куда. Родители, привычные к выходкам быстронравного сына, не очень обеспокоились. Мать безнадежно махнула рукой.
      Александр, проскакав во весь опор мимо Кремля, городом вынесся в улицу села Покровского. За селом открылось Семеновское поле. Александр придержал Шермака и пустил его шагом. Эти московские места были до сей поры мало знакомы Александру, но его то и дело обгоняли верхами в сопровождении рейткнехтов* офицеры, а он обгонял военные повозки, караульные команды. Дороги не приходилось спрашивать: все стремились к одному месту - к большому, вытоптанному солдатскими сапогами плацу среди огородов и рощ. Оттуда слышались взвизги флейт, рокот барабанов. На плацу шло учение. Покрикивали командиры. Солдаты маршировали, выкидывали ружьями артикул**.
      _______________
      * Р е й т к н е х т - нижний чин, обязанность которого состояла
      в уходе за офицерскими лошадьми.
      ** А р т и к у л - ружейные приемы.
      В обстроенном длинными магазинами квадрате полкового двора рядами стояли с поднятыми вверх дышлами полковые ящики: белые - палаточные; голубые - церковные, с крылатыми ангелочками по бокам; казначейский желтый, на нем изображен рог изобилия, из коего сыплются золотые деньги; красный - патронный, на нем изображена пороховая бочка; аптечный - синий, с нарисованными на нем банками лекарств; артиллерийский - огненного цвета, с пылающими гранатами и громовыми стрелами; канцелярский - белый, с синими полосами, с изображением книги, а на ней чернильницы с воткнутым в нее гусиным пером. Далее виднелись белые с зеленым провиантские фуры с изображенным на боках золотым рогом изобилия, обвитым пышными колосьями. Извозчики, солдаты нестроевой роты, у длинных коновязей чистили рослых лошадей. У черной кузницы с пылающим горном ковали в станках коней.
      В ШТАБЕ
      Александр налюбовался досыта ящиками, фурами, конями и направил Шермака к двухэтажному дому, угадав в нем полковую съезжую избу.
      К этому дому то и дело подъезжали на конях офицеры и, бросив поводья денщикам, вбегали в раскрытую настежь дверь. Александр привязал Шермака к окованному железом (чтобы не грызли кони) бревну и вошел в избу. В сенях, в полной амуниции, двое караульных солдат сидели, верхом по концам скамейки, лицом один к другому. Середина скамейки расчерчена шашачницей. Караульные играли в шашки.
      - Стой, малый! - взглянув на Александра, сказал первый караульный. Куда лезешь? Зачем? Кто таков?
      - Александр Суворов, недоросль, записан в полк солдатом. Явился определиться.
      Караульный задумался над ходом. Александр хотел идти наверх по лестнице. Второй караульный, тоже глядя на доску, сказал: