Миновав ригу, Александр удивился, что там не молотят. Неужто и в самом деле полдни?
      Въезжая в усадьбу, Александр посреди двора увидел выпряженную повозку. Чужие кони хрустали овес, встряхивая подвешенными к мордам торбами. Меж домом, кладовой и приспешной избой сновали дворовые, одетые в парадные кафтаны. "Кто-то приехал", - догадался Александр.
      - Вот ужо тебе батюшка боярин пропишет ижицу! - пригрозил Александру Мироныч, принимая от него поводья. - Солеными розгами выпорет!
      Не слушая дядьку, Александр бросился на крыльцо, надеясь незаметно проскочить сенями в свою светелку. Мать стояла в дверях, расставив руки. Напрасно Александр хотел юркнуть мимо нее: она поймала его, словно курицу.
      От матери пахло листовым табаком и камфарой, потому что она нарядилась: надетое на ней круглое, на обручах, шелковое зеленое с отливом платье лежало обычно в большом сундуке, где от моли все предохранялось табаком и камфарой. И если со звоном на весь дом в замке этого сундука повертывался огромный ключ, то все уже знали, что в доме произошло нечто важное: или приехал знатный гость, или будет семейное торжество, или получили необычайное известие из Санкт-Петербурга, или боярыня собралась, что редко бывало, в гости к богатому соседу, почти родне, - боярину Головину.
      - Да что же это такое? - приговаривала мать, повертывая перед собой Александра. - Да где же это ты себя так отделал? Весь в грязи, рубаха порвана, под глазом расцарапано! Да как же я тебя такого ему покажу?
      - Кому, матушка? - тихо спросил Александр, прислушиваясь: из комнат слышался веселый, громкий говор отца, прерываемый восклицаниями и смехом гостя. - Кто это, матушка, у нас?
      - Да ты еще, голубь мой, не знаешь, какая у нас радость! К нам явился благодетель наш, Ганнибал! Он уже генерал.
      - Ганнибал! - вскричал с изумлением Александр. - Матушка, да ты смеешься надо мной!
      - Что же ты удивился? Чего ты дрожишь? Уж ты не простудился ли? шептала мать, увлекая сына за собой во внутренние покои дома. - Пойдем-ка, я тебя приодену.
      - Погоди, матушка!.. Какой он из себя?
      - Ну, какой? Черный, как сажа. А глаза! Белки сверкают, губы алые, зубы белые! Самый настоящий эфиоп!.. Идем! Идем!
      Мать провела Александра в спальную свою и начала поспешно раздевать. Александр увидел, что на кровати разложены вынутые из того же сундука с большим ключом части его праздничного наряда: белые панталоны, башмаки с пряжками, зеленый кафтанчик с белыми отворотами, усаженный золотыми гладкими пуговицами, и коричневый пестрый камзол.
      Умывая, одевая, прихорашивая сына, мать вертела им, как куклой.
      - Да стой ты, вертоголов! Да что ты, спишь? Что ты, мертвый? Давай руку! Куда суешь?! - шипела мать сердито гусыней.
      Александра разбирал смех. Ему уже давно перестали рассказывать сказки, а он их любил. Теперь ему хотелось вполне довериться матери, что в дом их приехал карфагенский полководец Ганнибал, о котором он читал всю ночь. И жутко и смешно - статочное ли это дело!
      Александр просунул голову в воротник чистой сорочки и, сдерживая смех, прошептал:
      - Матушка, слышь ты: Ганнибал-то ведь давно умер!
      - Полно-ка чушь городить!
      - Да нет же, он умер давным-давно. Чуть не две тысячи лет. Он не мог совсем победить римлян и выпил яд. Он всегда носил с собой яд в перстне.
      - Сказки! Идем-ка, вот ты его увидишь своими глазами, живого. Да смотри, веди себя учтиво, смиренно. Смиренье - молодцу ожерелье.
      Мать взяла Александра за руку, чтобы вести к гостю. Александр уперся. И чем больше уговаривала его мать, тем сильнее он упирался и наконец уронил стул. Возню их в спальной услыхал отец. Разговор его с гостем прервался. Отец приблизился к двери, распахнул ее и сказал:
      - А вот, отец и благодетель мой, изволь взглянуть на моего недоросля.
      Александр вырвал свою руку из руки матери, вбежал в горницу и, широко раскрыв глаза, остолбенел на месте. За столом сидел важный старик с трубкой в зубах. Скинутый им завитой напудренный парик лежал на столе.
      И гость молча разглядывал Александра. Сшитый на рост кафтанчик Александра мешковат. Из широкого воротника камзола на тонкой шее торчит большая голова со светлыми, немного навыкате глазами. Лоб мальчика широк и высок. Как ни старалась мать пригладить светлые волосы сына помадой, спереди над лбом у Александра торчал упрямый хохолок.
      - Вы, сударь, Ганнибал? - преодолев смущение, недоверчиво спросил Александр.
      Старик усмехнулся и, пыхнув дымом, кивнул головой.
      - Подойди к руке! - шепнула на ухо Александру мать. - Не срами отца с матерью.
      Александр по тяжелому дыханию отца, не поднимая головы, понял, что тот едва сдерживает гнев... Александр расхохотался... Отец так ловко дал ему крепкий подзатыльник, что мальчишка с разбегу ткнулся в грудь Ганнибала. Старик обнял его, приложил к его губам холодную иссиня-черную руку и посадил рядом с собой на скамью.
      - Не гневайся, Василий Иванович, на малого! - добродушно сказал черный старик. - Не то что дети - и взрослые люди видом моим бывают смущены... Что делать, если я черен!
      - Нет, нет! - воскликнул Александр, ободренный защитой гостя. Батюшка не станет меня пороть. Не беспокойте себя, сударь, напрасно. Батюшка знал, наверное, что вы будете к нам, и ведь ничего мне не сказал, а дал мне читать про ваши битвы. Я всю ночь читал... Только... как же это? Да нет! Это не вы, сударь. Что за ерунда!
      И Александр опять смутился и смолк.
      Отец, угрюмо потупясь, опустился на скамью напротив сына. Мать стояла опустив руки.
      - Да полно-ка, Авдотья Федосеевна, с кем же греха не бывает! Да и где же было еще отроку научиться светскому учтивству? И мы с Василием Ивановичем ни шаркунами паркетными, ни вертопрахами не бывали, а вот я генерал, а Василий Иванович - по должности полковник. Да и что нам чиниться: мы по отцу нашему, блаженной памяти императору Петру Алексеевичу, хотя и гораздо разных лет, братьями должны почитаться. И мой и твоего отца крестный отец, знаешь ли ты, - обратился Ганнибал к Александру, - царь Петр Первый. А я тебе по нему вроде родного дяди.
      - А почему же, сударь дядюшка, - спросил, осмелев, Александр, - вы Ганнибалом прозываетесь?
      Ганнибал усмехнулся:
      - Быть мне Ганнибалом - тоже воля Петра Алексеевича: он так прозвал меня в чаянии, что я свершу великие военные подвиги вроде моего карфагенского тезки. Смотри на меня, отрок, и поучайся. Ты видишь на плече моем эполет и аксельбант. Я - генерал. Но из какого я возник ничтожества!.. Ты, стало быть, читаешь Ролленеву историю про Ганнибаловы похождения - сие похвально, хотя то и сказки. А вот послушай, коли тебе любопытно, мою простую историю... Не покажется ли она тебе сказкой, хотя то и быль...
      И отец и мать Александра успокоились, видя, что важный гость ничуть не рассердился на неловкие выступки их сына. Они с почтительным вниманием выслушали неторопливый рассказ Ганнибала, хотя только одному Александру в рассказе этом была новость...
      - Был я арапчонком в серале у турецкого султана, откуда меня выкрали, потом привезли в невскую столицу и подарили Петру. Коль скоро я вырос, Петр Алексеевич послал меня в Париж учиться военным наукам. Вернулся я, гораздо зная инженерное дело и фортификацию, и сделан был капралом Преображенского полка. В мое капральство отдали из недорослей нескольких солдат, с тем чтобы я их научил арифметике, тригонометрии, геометрии планов, фортификации. В моем капральстве был твой отец, о чем, я чаю, он тебе говаривал...
      Василий Иванович проговорил, вздыхая:
      - Беда моя, что Александр только военными делами и бредит!
      - Какая же в том беда?
      - Да вот спроси мою Авдотью Федосеевну, - с досадой ответил Василий Иванович. - Она мать...
      Авдотья Федосеевна не садилась и чинно слушала разговор мужчин, сложив жеманно руки накрест. Когда же Ганнибал к ней обратился, она церемонно присела и ответила:
      - Помилуй, государь мой, да какой же из Сашеньки воин выйти может? Ему двенадцатый ведь годок, а дать можно от силы девять. Хилый, хлипкий. Солдату надо быть развязному, красивому, видному, а он у меня, как девочка, застенчив. А хоть он мне мил и такой, голубчик, - какой же из него может выйти генерал? Вот вы, сударь мой, у вас и осанка, и рост, и вид, и красота мужская, - польстила в заключение сановному гостю Авдотья Федосеевна.
      - Я сейчас, сейчас! - внезапно срываясь со скамьи, закричал Александр, взвился и выбежал из горницы в сени.
      - Что с ним? Живот схватило? Или я ему наскучил? - изумился Ганнибал, прислушиваясь к топоту Александра по лестнице.
      - Помилуй, что ты, Абрам Петрович! Он у нас уж такой "перпетуй мобиль"!*
      _______________
      * Искаженное латинское "перпетуум-мобиле" - вечное движение.
      - Василий Иванович, в какой ты записал Александра полк? В свой, Преображенский? - спросил Ганнибал.
      - Ни в какой.
      - Как же это могло случиться? Ты упустил столько времени! Ведь сверстники его уже капралы.
      - Вина не моя... Родился он у нас хилой. Я думал было тотчас же записать в свой полк - мать вступилась. Я подумал: куда спешить? Погодим может быть, он и не выживет. Прошел годок, а тут вышел указ, чтобы младенцев в полки не записывать. Так и вышло, что сверстники моего Александра в двенадцать лет капралы, а он остался у нас на руках недорослем.
      - Да знаешь ли ты, что прежний указ потерял силу и можно теперь недорослей записывать?
      - Знаю, но не раньше тринадцати лет. Стало быть, так: опять Александру год дожидаться...
      ИСПЫТАНИЕ
      Скача "в три ноги", в горницу ворвался Александр и положил на стол перед Ганнибалом книжку, бережно завернутую вместо переплета в пеструю обложку из цветной "мраморной" бумаги.
      - Ба! Ба! - воскликнул Ганнибал, развернув книгу. - Так это твое, Василий Иванович, переложение Вобана?
      Истинный способ укрепления городов, изданный от славного
      инженера Вобана на французском языке, ныне же переложен с
      французского на российский язык Василием Суворовым, напечатася
      повелением Его Величества Петра Великого, Императора Самодержца
      Всероссийского, в Санкт-Петербургской типографии лета господня
      1724 года.
      Ганнибал положил перед собой на стол книгу и взирал на нее с видимым удовольствием.
      Преодолев застенчивую робость, Александр подошел к старику и доверчиво припал к его плечу.
      - Ты читал эту книжку, надеюсь, внимательно?
      - "Истинный способ" я знаю от слова до слова! - пылко воскликнул Александр.
      Василий Иванович вставил:
      - Я по Вобану учил его французскому языку. Он и на французском наизусть знает.
      - Хорошо. Проэкзаменуем. Отойди несколько назад. Стань там. Ответствуй: что есть фортификация?
      - По-французски? - спросил Александр.
      - Нет, зачем же: русский язык будет повальяжней*.
      _______________
      * П о в а л ь я ж н е й - от "вальяжный": полновесный, прочный,
      добротный.
      - "Фортификация, - бойко, по-солдатски, отчеканил Александр, - есть художество укреплять городы рампарами, парапетами, рвами, закрытыми дорогами, гласисами, для того чтобы неприятель такое место не мог добывать без потеряния многих людей, а которые в осаде, могли бы малолюдством против многолюдства стоять..."
      - Отменно! - похвалил Ганнибал, проверяя ответ Александра по книжке. - Что есть авангардия?
      - "Авангардия есть часть армии, еже марширует перед корпусом баталии".
      - А что есть граната? - спрашивает по книжке Ганнибал.
      - "Граната есть едро пустое, в которое посыпают порох, в ее же запал кладут трубочку: употребляют оную для зажигания в местах тесных и узких и чтоб врознь разбить солдат от того места, где бы они ни собралися".
      Перебирая страницы, Ганнибал задавал вопросы и, выслушивая ответы Александра, приговаривал:
      - Отменно! Отменно! Можно только дивиться.
      Василий Иванович сиял, слушая ответы Александра, а мать ревниво усмехалась.
      - Он и "Юности честное зерцало" от слова до слова знает, - решилась она сказать. - Испытайте его, сударь мой.
      - Ну что ж, - снисходительно сказал Ганнибал, - отроку не мешает знать правила учтивости. А есть у вас "Зерцало"?
      Принесли и эту книгу, и Александр без особой охоты ответил на несколько вопросов о том, "како отроку надлежит быть".
      Авдотья Федосеевна, женщина очень набожная, не преминула кстати похвастаться тем, что сын прекрасно знает церковную службу. И Александр лихо отхватил наизусть "Шестопсалмие".
      Ганнибал, крещенный в семь лет царем-безбожником, был беспечен в церковных делах; ему оставалось принять на веру, что Александр знает и церковную службу не хуже, чем "Истинный способ укрепления городов".
      - Дьячок, прямо дьячок! - похвалил Ганнибал. - Блаженной памяти Петр Алексеевич поцеловал бы непременно отрока вашего. Позвольте мне это сделать в память нашего отца и благодетеля.
      Ганнибал достал шелковый платок, вытер губы и, закинув рукой голову Александра назад, поцеловал его в лоб...
      Испытание продолжалось. Оказалось, что Александр знает немного по-французски и по-немецки, а по-русски пишет не хуже самого генерала. Считал мальчик быстро, а память у него отменная.
      - Ну, скажи: кем же ты хочешь быть?
      Александр, потупясь, молчал.
      - Матушка твоя, кажись, хочет видеть тебя архиереем?
      Александр рассмеялся и, лукаво подмигнув матери, закричал:
      - Кукареку!
      - Ганнибалом?! - продолжал допрашивать генерал.
      - С вами, сударь, их уже два. Я не хочу быть третьим.
      - Ты хочешь быть первым? Ого! А хочешь быть солдатом?
      - Да! - кратко ответил Александр.
      - Посмотри-ка ты на себя в зеркало, герой! - воскликнула мать.
      Александр взглянул на себя в зеркало, и все посмотрели туда.
      - Да, неказист! - бросил сквозь зубы отец.
      Александр скорчил в зеркало не то себе, не то Ганнибалу рожу и отвернулся:
      - Я не такой!
      - Когда б он был записан в полк в свое время, то был бы теперь уж сержант, а то и поручик! - досадливо заметил Василий Иванович.
      - Время не упущено.
      - Решено: запишу тебя, Александр, в полк! - стукнув по столу ладонью, сказал Василий Иванович.
      Александр быстро взглянул на мать. Она заголосила, протягивая к сыну руки:
      - Родной ты мой, галчоночек ты мой! Отнимают первенького моего от меня!..
      - Ну, матушка, отнимут еще не сразу. Годика три дома поучится. Полно вопить... Достань-ка нам семилетнего травничку. Надо нового солдата спрыснуть. Да и поснедать пора - час адмиральский!
      Авдотья Федосеевна, отирая слезы, ушла, чтобы исполнить приказание мужа.
      - Ну, сынок, теперь ты доволен? - спросил Александра отец, когда мать вышла.
      Василий Иванович опасливо поглядел вслед жене.
      Ганнибал заметил это и усмехнулся:
      - Да что откладывать - еще передумаешь. Пиши, сударь, прошение, пока государыня в Москве, я и устрою все это дело, - посоветовал гость.
      - Сынок, подай перо и бумагу, - приказал отец.
      Александр быстро принес из спальни ларчик, открыл его и подал отцу чернильницу, песочницу, гусиное перо. Отец, обмакнув перо в чернила, задумался.
      - В какой же полк тебя писать? - задумчиво глядя на сына, спросил Василий Иванович. - В Преображенский? И дядя твой, Александр Иванович, в Преображенском, и я в Преображенском. Выходит, и тебе в Преображенский.
      - Батюшка, - тихо сказал Александр, - пишите меня в Семеновский.
      - В Семеновский? Почему же?
      - Да мне матушку жалко стало: ей трудно со мной сразу расставаться. Преображенский в Петербурге, а Семеновский полк в Москве квартирует... Все ближе к дому.
      - В Семеновский полк не напишут: у нас в Семеновском родни нет.
      - А Прошка Великан? - напомнил Александр.
      Василий Иванович усмехнулся.
      - Кто же это будет Прошка Великан? - спросил Ганнибал.
      - Прошка-то? Вы не знаете? - удивился Александр. - Его батюшка за то в солдаты отдал, что он кобылу огрел оглоблей да спину ей сломал. К тому же озорник. Все дрался: ударит, а мужик и с копыльев долой. Батюшка его и сдал. Царица послала его с другими великанами к прусскому королю Фридриху. А у Фридриха пушка в грязи завязла. Велел король своим солдатам пушку тащить - десять вытащить не могут. Отступились. Прошка подошел, крякнул, один пушку из грязи вынул да на сухое место и поставил. Только и сам повалился около пушки - у него жила лопнула. А когда жилу ему срастили, выходили, то отпустили его домой...
      - Да как же Прошка с лопнутой жилой в строю?
      - Да он ничего еще, только тяжелой работы не может.
      - Чудо-богатырь! В Москве непременно погляжу на Прошку, - сказал, рассмеявшись, генерал. - А ты еще не знаешь, Василий Иванович, что Никита Соковнин в Семеновский полк вернулся?
      - Неужто? Какой поворот судьбы! Никита Федорович Соковнин мне друг и приятель. Истинно ты, Абрам Петрович, чудесные вести принес!
      Г Л А В А В Т О Р А Я
      ЖРЕБИЙ БРОШЕН
      Морозным утром Василий Иванович Суворов стоял в стеганом ватном архалуке на покрытом инеем крыльце. Ключница сыпала курам из кошелки горстями житарь*. Куры ссорились и дрались. Вороватые воробьи норовили тоже клюнуть. Петух их отгонял, покрикивая: "Ты куда-куда? Пошел!"
      _______________
      * Ж и т а р ь - ячмень.
      Василий Иванович не отрываясь следил за одной хохлаткой - она клевала торопливо и жадно.
      Ключница, вытряхнув из кошелки остатки зерна, сердито крикнула барину:
      - Каждое зернышко считаешь?
      - А тебе бы что - украсти? - ответил Суворов.
      Он в самом деле считал. Ключницу он взял на замечание давно. На досуге пересчитал, сколько бывает зерен в гарнице житаря.
      - Сто восемьдесят четыре... пять... шесть... А ты, жадюга! Все ей еще мало! Кш! Кш! - закричал он на хохлатку.
      Василий Иванович поднял палочку и швырнул в кур. Они всполошились и разлетелись. Хохлатка вскрикнула, но не перестала клевать.
      - Сто девяносто пять... шесть... семь...
      В эту минуту ко двору подскакал верховой, соскочил с коня, привязал его к воротному кольцу и, сняв шапку, подал боярину письмо.
      Взглянув на печать, Суворов узнал, что письмо от Ганнибала. Василий Иванович вскрыл пакет, пробежал письмо и велел нарочному идти в приспешную и сказать, что боярин приказал поднести ему вина.
      Забыв про кур, Василий Иванович вошел в дом. В горнице Александр читал матери вслух из толстой книги в кожаном переплете житие благоверного князя Александра Невского. На полу возилась с лоскутками Аннушка, наряжая деревянную куклу.
      - Оставь читать! - торжественно произнес Василий Иванович. - Ты стоишь у меты* своих желаний.
      _______________
      * М е т а - цель.
      Он прочитал матери и сыну письмо. Генерал писал, что премьер-майор Соковнин снизошел к просьбе Василия Ивановича - прошение Суворова уважено.
      "По сему господа полковые штапы* тысяча пятьсот сорок втором году октября двадцать второго дня приказали недоросля Александра Суворова написать лейб-гвардии Семеновский полк в солдаты сверх комплекта, без жалованья и со взятием обязательства от отца его отпустить в дом на два года. Он, недоросль Александр Суворов, имеет обучаться во время его в полку отлучения на своем коште указным наукам, а именно: арифметике, геометрии планов, тригонометрии, артиллерии, части инженерии и фортификации, тако ж из иностранных языков да и военной экзерциции совершенно, и о том, сколько от каких наук обучится, каждые полгода в полковую канцелярию для ведома репортовать".
      _______________
      * П о л к о в ы е ш т а п ы - полковое начальство: члены штаба
      полка.
      По-разному приняли известие, полученное от Ганнибала, Александр и его мать.
      Едва дослушав письмо до конца, Александр захлопнул книгу, закричал петухом, запрыгал по горнице, затем кинулся обнимать отца, хотел выхватить у него письмо, чтобы самому прочесть, за что получил подзатыльник. Александр выпрямился и, стоя с протянутой рукой посреди комнаты, возгласил:
      - "Цазарь, стоя на берегу Рубикона и обратясь к приятелям, между коими был славный Азинний Полоний, сказал им: "Мы еще можем вспять возвратиться, но если перейдем сей мосточек, то надобно будет предприятие до самого конца оружием довести. Пойдем же, куда нас зовут предзнаменования богов и несправедливость супостатов наших. Жребий брошен".
      - Ах ты, Аника-воин! - с горестной насмешкой воскликнула мать. - Да ты погляди на себя в зеркало, какой ты есть Юлий Цезарь!
      Александр растерянно взглянул на мать и повернулся к зеркалу, откуда ему в глаза глянул не Юлий Цезарь в уборе римского всадника, а растрепанный, в затасканном тулупчике, невзрачный мальчишка с рыжеватой челкой, спущенной на лоб.
      Александр отвернулся от зеркала, кинулся к матери и припал к ней, спрятав голову в ее коленях... Плечи его сотрясались: казалось, он плачет.
      Мать, обливаясь слезами, приглаживала вихры сына. Аннушка бросила куклу и громко заплакала. Отец приблизился к жене, опустился рядом на скамью, обнял ласково, пытаясь ее "разговорить":
      - Полно-ка, матушка. Голиафа мы с тобой не породили. Эка беда! Не все герои с коломенскую версту. Принц Евгений Савойский тоже был мал ростом, но совершил великие дела. А звали его "маленький попик". Вот и тебя зовут, сынок, барабошкой. Одно скажу тебе, Александр: у человека два портрета, две персоны бывают - внутренняя и наружная. Береги, сынок, свою внутреннюю персону - она поважней, чем наружная. Будь такой, каков есть. Не для чего нам в зеркало глядеть. Мы не бабы.
      Авдотья Федосеевна оттолкнула мужа:
      - Поди прочь, Василий Иванович! Чует сердце мое: сложит Сашенька в поле буйну голову!
      Василий Иванович встал со скамьи:
      - Не все воины, матушка, на поле брани погибают. Некий филозоф, когда его спросили, что он почитает более погибельным: бездны ли земные, пучины ли морские, хлады несносные, жары палящие, поля бранные или мирные пашни, ответствовал тако: "Не утлая ладья среди бушующего моря, не скользкий край пропасти, не поле брани, а ложе ночное - самое смертное и опасное место для человека, ибо больше всего людей в кровати своей помирают. Однако мы каждый вечер в постель без боязни ложимся".
      - А чего до поры до времени натерпится в учении солдатском? Сам ты Петровой дубинки не пробовал? А Ганнибал? А Головин Василий Васильевич? Чего-чего он не вытерпел! Чуть ума не лишился, горячкой занемог...
      - Да, немало Василий Васильевич в Морской академии натерпелся!
      - Вышел в отставку, - продолжала причитать Авдотья Федосеевна. Кажись, ладно. И тут опять поганый немец Бирон его взял. Чего не натерпелся Василий Васильевич в руках палача: на дыбу его подымали, под ногами огонь разводили, лопатки вывертывали, по спине каленым утюгом гладили, кнутом били, под ногти гвозди забивали... Господи боже мой! И за что?
      - Не стращай сына, мать. Сие время перестало. Бирона нет, а у нас ныне царствует дщерь Петрова, кроткая Елисавет. Что до Василия Васильевича, так царь Петр еще отца его не любил, да и как любить, ежели тот был другом царевны Софии? Бунтовщик! Вот ежели ты хочешь в сыне своем угасить ревность воинскую, возьми да свези его к боярину Василию пускай-ка он ему и порасскажет, сколь горек корень военного учения. Авось он разговорит Александра. Да кстати спроси, запишет ли Головин и своего Васю в полк.
      - И то! - согласилась утешенная мать Александра.
      - Пошли Головиным сказать, что завтра у них будете. А теперь, Александр, довольно матери платье слезами мочить. Едем в поле. Собирайся.
      Александр резво вскочил на ноги. Глаза его были сухи. Он, припрыгивая на одной ноге, пустился вслед отцу.
      На дворе поднялся радостный лай собак. Егеря седлали коней. Затрубил рог. Суворов с сыном уехал в поле. Авдотья Федосеевна написала подруге своей, Прасковье Тимофеевне Головиной, записку, что завтра к ней прибудет с сыном, и, послав верхового, успокоилась совсем.
      Александр с отцом вернулись домой в сумерках "с полем" - затравили на озимых двух русаков. И Василий Иванович и Александр были веселы и румяны. За столом Василий Иванович выпил порядочно и предложил сыну:
      - Ну-ка, Александр, выпей первую солдатскую чарку.
      Александр не решился.
      - Пей, если батюшка приказывает, - поощрила его с насмешкой мать. Он тебя всей солдатской науке наставит.
      Александр отпил глоток из отцовской чарки, поперхнулся и, как бы нечаянно, пролил остаток вина. Отдуваясь, Александр высунул обожженный водкой язык и принялся вытирать его краем скатерти. Отец смеялся.
      Утром на другой день Авдотья Федосеевна нарядилась в свое платье, пахнувшее листовым табаком и камфарой. Александра одели снова в его нарядный кафтанчик с золотыми пуговицами и белые панталоны.
      Василий Иванович распорядился лошадьми. К крыльцу подали возок с лубяным верхом, запряженный тройкой.
      Авдотья Федосеевна, в салопе и теплом чепце, с помощью Мироныча и сенной девушки долго устраивалась в повозке так, чтобы не помять своего роброна*.
      _______________
      * Р о б р о н - старинное женское платье с округленным шлейфом.
      Когда все устроилось, Александр подмигнул отцу, живо забрался в возок и уселся там бочком, стараясь не тревожить мать и не помять ее платье.
      - Трогай! - крикнул Василий Иванович с крыльца.
      Тройка подхватила, и возок выкатился за ворота.
      ДВА ВЕКА
      ...Печальные осенние поля лежали вокруг - колкое жнивье, где истоптанная скотиной озимь. Облетевшая листва деревьев местами устилала дорогу желтым ковром.
      Хотя Головины и почитались Суворовым родней, Александра туда везли впервые. Он и радовался, и боялся - чего, сам не знал, - и торопил время. В одном месте дорогу тройке перебежала тощая, одичавшая за лето кошка. Она мяукала - вспомнив, должно быть, теплую печку - и страдала по легкомысленно покинутому дому.
      - Кошка? Уж не лучше ли вернуться, - пробормотала Авдотья Федосеевна.
      Александр понял, что мать чего-то боится.
      - Кошка, матушка, не заяц! - попробовал Александр успокоить мать.
      Кучер, не оборачиваясь, подтвердил:
      - Кошка - к доброй встрече. Да ведь и то: бабьи приметы! Вот если попа встретишь - поворачивай оглобли. Это наверняка.
      Часа через два на вершине холма над серым от зябкой осенней ряби прудом завиделась новая усадьба Головиных - высокий дворец с большими окнами, белыми колоннами и круглой беседкой над лепным фронтоном красной крыши. Кое-где еще виднелся неубранный строительный мусор - битый кирпич, бревна, доски. Зияли ямы известковых творил. Торчали стойки неубранных лесов. Дом только что закончился постройкой. Правым от подъезда крылом дворец вплотную приткнут к старому одноэтажному, тоже каменному дому с железными ставнями на маленьких оконцах, построенному, пожалуй, в начале прошлого века, - но дом стоял несокрушимо. Век нынешний и век минувший стояли плотно один к другому. Кое-где расцвеченный изразцами старый дом, видимо, обрекли на слом.
      Авдотья Федосеевна велела кучеру подъехать к главному входу нового дворца. Тройка остановилась у дверей с зеркальными стеклами.
      Из-за двери выглянуло чье-то испуганное лицо и спряталось. Долго никто не появлялся.
      - Матушка, поедем назад, домой! - сказал Александр. - Нас не хотят пускать...
      - Помоги мне выбраться.
      Александр выпрыгнул из возка и подал руку матери. Она, кряхтя и бранясь, выбралась из экипажа.
      - Смотри, - наставляла она сына, - не осрами меня в людях. Больше всего молчи. А если спросят, говори: "Да, сударь", "Да, сударыня".
      - А "нет" нельзя? - спросил Александр.
      Мать не успела ответить: зеркальная дверь отворилась, и оттуда хлопотливо выскочила сухая женщина, вся в черном, с пронырливыми светлыми глазами. Это была домоправительница боярина Головина, Пелагея Петровна.
      - Батюшки мои! Да это, никак, Авдотья Федосеевна! - воскликнула Пелагея Петровна. - Пожалуйте ручку, сударыня. Здравствуйте, матушка боярыня. Давненько к нам не жаловали. Сашенька-то как вырос - и не узнать! Пожалуйте, пожалуйте!..
      Пелагея Петровна пропустила гостей в переднюю, велела кучеру отъехать на конный двор и заперла дверь на ключ.
      В передней не было ни дворецкого, ни слуг. В доме стояла глубокая тишина.
      - Как здоровье Василия Васильевича? - спросила Авдотья Федосеевна.
      - Слава богу...
      - А здоровье Прасковьи Тимофеевны?
      - Тоже слава богу...
      - Да что же это я ее не вижу? - обиженно проговорила Авдотья Федосеевна.
      В былое время подруга всегда выбегала ей навстречу, чтобы обнять на самом пороге дома.
      - Да все ли у вас благополучно? Тишина в доме, словно все вымерли...
      - Ох, боярыня матушка! Коли правду сказать, не в час вы к нам пожаловали. Преогромное у нас несчастье приключилося! Такое уж несчастье, что и не знаю, как сказать. Господь нас за грехи карает!
      - Да не пугай ты, Пелагея Петровна, - вишь, у меня ноги подкосились. Сказывай же!
      Авдотья Федосеевна грузно опустилась на диван, сгорая от любопытства.
      - Любимый-то кот боярина, Ванька, залез в вятерь* с живыми стерлядями, пожрал их всех, назад полез да в сетке и удавился!
      _______________
      * В я т е р ь - домашний садок для живой рыбы, покрываемый
      редкой сетью.
      - Насмерть?
      - Насмерть, государыня, насмерть. Совсем окочурился кот. Было это еще утром. Стерлядей паровых заказал боярин ради тебя, зная, что любишь. А теперь что мы будем делать? Как сказать про кончину котову? Матушка моя, да я и о твоем приезде доложить не смею... Покарал нас господь!
      - Да неужто вы все тут с ума посходили? - рассердилась наконец Авдотья Федосеевна. - Не домой же мне теперь ехать! Дайте хоть согреться. Уж если хотите, я сама ему про Ваньку-кота доложу...
      - Ой, государыня матушка! - воскликнула Пелагея, и на лице ее появился сначала испуг, а потом радость. - Тебя-то он, матушка, выпороть не смеет и в дальнюю ссылку не пошлет... Уж вот вызволишь ты нас! Побудь здесь одну секунду!
      Пелагея Петровна убежала на цыпочках. Александр, осматриваясь, дивился и пышным завиткам лепного потолка, и узорчатому паркету, и высоким золоченым подсвечникам, в которых свечей еще ни разу не зажигали: от свечи к свече тянулись по фитилям пороховые зажигательные нити. Два рыцаря в латах, с опущенными забралами, в стальных перчатках сторожили, опираясь на огромные мечи, вход из сеней во внутренние покои... Над огромным мраморным камином стояли меж двух китайских ваз золоченые часы.