Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ
      АЛЕКСАНДР СУВОРОВ
      Историческая повесть
      Для среднего возраста
      Книга о великом русском полководце Александре Суворове.
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      Г. Шторм. Сергей Тимофеевич Григорьев
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      ОТЦОВСКИЙ ДОМ
      ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
      ИСПЫТАНИЕ
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      ЖРЕБИЙ БРОШЕН
      ДВА ВЕКА
      ХРАБРЕЦ
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      КОЛОТУШКА
      СЕЛО СЕМЕНОВСКОЕ
      В ШТАБЕ
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      ПОЛКОВАЯ ШКОЛА
      НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЕ
      СТОЙКИЙ ЧАСОВОЙ
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      СОБЛАЗН
      ПЕРВЫЙ ПОХОД
      "СЛУШАЙ, РАДОСТЬ!"
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      АРМИЯ
      НИ В ТЕХ, НИ В СЕХ
      ЗВОН МОСКОВСКИЙ
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      ПРИБЛИЖЕНИЕ ВОЙНЫ
      АГРЕССОР
      ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ТРИУМФ
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      ИЗМЕНА
      ПЕРЕЛОМ
      ПОБЕДА
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      СУЗДАЛЬСКИЙ ПОЛК
      НОВЫЙ ПОЛКОВНИК
      КРАСНОСЕЛЬСКИЕ МАНЕВРЫ
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      ТУРТУКАЙ
      ЖЕНИТЬБА
      КУБОК ВЕНЕРЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      УКРАДЕННАЯ ПОБЕДА
      СМЕНА
      РАЗЛАД
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      ГУЛЯНЬЕ
      КИНБУРН И ОЧАКОВ
      ФОКШАНЫ И РЫМНИК
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      ДЕНЬ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
      ДВА КУРЬЕРА
      НАД ГОЛУБЫМ ДУНАЕМ
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      ШТУРМ ИЗМАИЛА
      ВЕНЕЦ ПОБЕДЫ
      ВАХТ-ПАРАД
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      АРХИЕРЕЙСКАЯ КАРЕТА
      СЭР БУШПРИТ
      МИЧМАНСКИЙ ЭКЗАМЕН
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      НОВЫЙ ПРОТИВНИК
      ЖЕЗЛ ФЕЛЬДМАРШАЛА
      ГАТЧИНСКИЙ ЗАМОК
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      "НАУКА ПОБЕЖДАТЬ"
      ФЕЛЬДМАРШАЛ В ССЫЛКЕ
      СИЛА-СОЛОМА
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      ИТАЛИЙСКИЙ ПОХОД
      МИЛАН
      ТУРИН
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      ТРЕББИЯ
      ЖИВАЯ ВОДА
      РАЗГРОМ
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      НОВИ
      В РАЗГАРЕ БОЯ
      ЧУДО-БОГАТЫРИ
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ
      ЧЕРТОВ МОСТ
      ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД
      ________________________________________________________________
      СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ
      Молодой инженер путей сообщения прибыл на строительство железной дороги и остановился в деревне, в крестьянской избе. Хозяйские дети заинтересовались приезжим, в особенности привезенной им круглой картонной коробкой, и однажды, когда старших не было дома, открыли ее и заглянули внутрь.
      Роскошный пушистый зверь, свернувшись, лежал в коробке. Его густой коричневый мех отливал, как на морозе, серебром. Но это был не зверь, а бобровая опушка парадной шапки инженера. Для детей первое впечатление сильнейшее: оно делает личность инженера таинственной, приковывает к нему внимание ребят.
      Так умело заинтересовывает юного читателя в одной из своих повестей "Революция на рельсах" - писатель Сергей Тимофеевич Григорьев. И это умение стать для читателя сразу же интересным и держать его в напряжении до самого конца большой или малой книги и есть основной писательский дар Григорьева.
      Его далекие предки были ямщиками на большом Петербургском тракте; дед был лоцманом на барках, ходивших по каналам и Ладожскому озеру; отец же паровозным кочегаром, а потом - машинистом. Двадцать пять лет водил он пассажирские поезда.
      Родился Сергей Тимофеевич Григорьев в Сызрани в 1875 году. "На шестом году жизни я при содействии руки отца в первый раз сдвинул ручку регулятора и стронул паровоз, - писал он в автобиографии. - С тех пор я нежно люблю паровозы". И эту любовь к машине, к таинственному, блещущему медью и маслом, окутанному паром и послушному руке человека чуду, Григорьев принес в детскую литературу, принес в нее своевременный и нужный интерес к технике и труду.
      Очень помогло в этом писателю техническое образование. Детская увлеченность техникой не прошла, и его потянуло в Технологический институт; но занимательные рассказы отца об электротехническом заводе в Петербурге соблазнили Григорьева, и он поступил в Петербургский электротехнический институт. Учиться было трудно, так как в институте царил суровый, почти военный режим. Юный электротехник не выдержал, бросил учебу и, возвратившись на Волгу, провел там три года (1894 - 1897), работая то в Сызрани, то в Самаре, то в селе Печерском на Самарской луке.
      Но диплом инженера был нужен. И Сергей Тимофеевич опять поехал в столицу и вторично поступил в тот же институт, чтобы завершить образование. Однако участие в студенческом движении и возникшая весной 1901 года угроза ареста заставили его, не закончив института, покинуть Петербург. И снова Григорьев в родных местах - там, где прошло его детство.
      В 1899 году он познакомился с Алексеем Максимовичем Горьким, печатавшим свои фельетоны в "Самарской газете". Вскоре и Григорьев поместил там свой рассказ "Нюта", задуманный им и для взрослых, и для детей.
      До 1917 года Григорьев жил во многих городах Поволжья. "Нанесенный на карту Российской империи, мой жизненный путь, - говорит в автобиографии Сергей Тимофеевич, - очень затейливо по ней петляет". А с 1922 года он прочно осел под Москвой, в Сергиевом посаде, городе, переименованном затем в Загорск.
      В то время в Загорске жили писатели Михаил Пришвин, Алексей Кожевников, художник Владимир Фаворский. Григорьева окружали мастера знаменитых Сергиевских игрушек - резных и расписных петушков и баранов, медведей и лис.
      В подмосковном затишье Григорьев пишет свои первые детские произведения: рассказ о гражданской войне "Красный бакен" и повести "С мешком за смертью" и "Тайна Ани Гай" - о советских детях в голодные годы.
      В 1920 - 1930 гг. Григорьев создает несколько исторических повестей о прошлом нашей родины: "Берко-кантонист", "Флейтщик Фалалей" и "Мальчий бунт". Последняя повесть об участии детей в знаменитой забастовке на Орехово-Зуевской фабрике. Чтобы изобразить стачечное движение русских ткачей, писатель ездил туда и на месте собирал материал.
      В годы Великой Отечественной войны писателем была создана, пожалуй, лучшая его повесть "Кругосветка" - о большом путешествии А. М. Горького по Волге в 1895 году с Самарской детворой. В этой повести со всей полнотой и раскрылся дар Григорьева - способность разговаривать с юным читателем так же серьезно, как и со взрослыми, и видеть важное, нужное дело, казалось бы, в простой детской игре.
      Вспомним, как из ребячьей игры в "потешные", затеянной юным Петром I, вышло дело большой государственной важности - русская регулярная армия. Такую и г р у предложил Аркадий Гайдар в своей повести "Тимур и его команда", и каким общественно важным д е л о м обернулась она по всей стране.
      Недаром в свою последнюю повесть о Великой Отечественной войне "Архаровцы" Григорьев ввел Аркадия Гайдара и тимуровцев, встретившихся лицом к лицу с грозной опасностью, "когда игрушкам пришел конец".
      Проблема мужества, героизма, незаметный переход от детской игры к настоящему подвигу - такова тема, разрабатываемая Григорьевым в его лучших исторических повестях: "Александр Суворов" и "Малахов курган".
      В плане игры поданы автором все знаменитые чудачества великого русского полководца - суворовские странности, хорошо понятные солдатской массе, и неожиданные для "сильных мира сего" поступки, в которых всегда проглядывают и народная мудрость, и тайный глубокий смысл.
      Вот картинка развода дворцовых караулов.
      Император Павел I вводил в армии немецкие порядки и хотел похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же всячески подсмеивался над императором. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился за живот и, вскрикнув: "У меня брюхо болит!" - уехал.
      Другой, уже трагический, эпизод происходит в Италии. Русские войска оказываются не в состоянии сбить с сильной позиции французов. Суворов приказывает рыть для себя могилу. "Я не могу пережить такой день!" говорит он. И это действует на солдат. Позиция взята.
      Интересна рассказанная автором легенда о живой воде, которой окатывал себя в Италии Суворов, чтобы не забыть о живительной русской ключевой воде.
      Но образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости Туртукай.
      " - Однако так ли, сяк ли, - говорит Суворов, - Туртукай надо брать. Много ли турок?" - "Да вшестеро против нашего". - "Что скажете, богатыри?" - спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: "Маловато-де нас". Тогда он ко мне самолично: "Помнишь, что Первый Петр турецкому султану сказал? Объясни-ка молодым". А вот что, товарищи, было. Хвастал перед Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан из кармана шаровар пригоршню мака: "Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня войска". Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное зернышко перцу да и говорит:
      - Мое войско не велико,
      А попробуй раскуси-ка,
      Так узнаешь, каково
      Против мака твоего".
      И Туртукай пал.
      Повести "Александр Суворов" и "Малахов курган", написанные в предвоенные годы, полны глубокой веры в силы народа, его беззаветной любви к родной земле.
      Юный герой повести "Малахов курган" - сын офицера Могученко, Веня, во многом похож на своего сверстника Сеньку из повести "Архаровцы", который тоже совершает настоящий подвиг и получает "взаправдашнюю" медаль.
      С той же игры, что и для "архаровца" Сеньки, начинается служение родине для севастопольца Вени, как только к Севастополю приближается вражеский флот из тридцати пароходов и множества кораблей.
      "...Веня уловил маневр коварного врага" - так начинает Григорьев описание этого эпизода. Затем мальчик, приставив кулак рупором ко рту, кричит комендору, который, конечно, не может его услышать на судне:
      " - Носовое!.. Бомбой пли!.."
      Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.
      "Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:
      - Лево на борт! Всем бортом пли!.."
      И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с действиями комендора.
      "Владимир" повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав залпа, пошел в море, держа к весту.
      - А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!"
      Повесть "Малахов курган" С. Григорьева показывает беспримерный героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа, которые в грозные годы проявились в полную силу.
      Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.
      Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному честь, произносить короткое словечко "чик" и тут же с улыбкой пояснять: "Честь имею кланяться".
      Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале Макарове ("Победа моря" - так называется ее вариант для детей). В издательстве рукопись прочел строгий рецензент - контр-адмирал и указал автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не "плавают", а "ходят", а парус яхты не "клонится", а "ложится", и тому подобное.
      Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось начертал: "Не согласен". И подписался: "В и ц е-а д м и р а л С. Г р и г о р ь е в". С точки зрения моряков-редакторов, это было недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек штатский и любил пошутить.
      С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем авторов. Он прожил большую жизнь (1875 - 1953) и всегда отлично знал то, о чем писал.
      "Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был участником... событий на протяжении более половины столетия. И какого столетия!" - писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять лет.
      Г. Ш т о р м
      Горжусь, что я русский!
      С у в о р о в
      Г Л А В А П Е Р В А Я
      ОТЦОВСКИЙ ДОМ
      Стоял август тысяча семьсот сорок второго года. В усадьбе Суворовых спать ложились рано, чтобы не тратить даром свечей. Отужинали. Василий Иванович закурил трубку, единственную за сутки, чем всегда кончался день.
      Мать, как обычно, поставила Александра на молитву. Читая вслух дьячковской скороговоркой слова молитвы, Александр, где следовало, становился на колени.
      - Не стучи лбом о пол! - зевая, говорила мать.
      Александр стучал нарочно. Ему нравилось, что при каждом ударе в вечерней тишине гулко отдавалось барабаном подполье.
      Молитва кончилась. Александр поцеловал руку сначала у отца, потом у матери и отправился спать. В темных сенях мальчик привычно взбежал по крутой лестнице наверх, в свою светелку.
      Лежа на кровати под шорстким одеялом из солдатского сукна, Александр терпеливо ждал, когда внизу угомонятся. Отсюда, из светелки под крышей, слышно все, что делается внизу.
      Вот смолкли сердитое ворчанье матери и писк сестры Аннушки. Перестал шаркать туфлями по полу отец, и за ним затворилась с пением дверь спальной.
      Все стихло, и тогда наконец Александр услышал привычный и любимый звук: старый дом протяжно крякнул, как будто и он, вздохнув, укладывал свои старые кости на убогую, расшатанную кровать. Скрип разлаженных половиц от тяжелых шагов взрослых, от детской беготни, от движения мебели и вещей прекратился. Все наконец пришло в равновесие покоя. Дом заснул.
      Александр поднялся с постели тихо и осторожно, по-кошачьи, чтобы не нарушить покоя старого дома.
      Нашарив в темноте огниво, Александр выкресал огня и, раздув трут, зажег от него серничок*. Мертвенно-синий огонек почти не светил. От серничка Александр зажег приготовленную заранее лучинку. Светя лучинкой, Александр достал из-под подушки огарок восковой свечи чуть ли не в руку толщиной и зажег ее. Лучинку задул.
      _______________
      * С е р н и ч о к - спичка.
      Запахи сменялись по порядку: сначала паленый запах стальной искры от кремня, потом затхлый дымок трута, удушливая сера, дегтярный дух березовой лучины, и, наконец, запахло медом от восковой свечи.
      Александр завесил оконце одеялом, чтобы не тревожить светом спущенных во дворе цепных собак, взял с полки книгу, раскрыл ее на постели и начал листать, стоя перед книгой на коленях, со свечой в руке.
      Место, дочитанное вчера, заложено сухим кленовым листом. Сладко забилось сердце Александра: вчера он уже заглядывал вперед и догадывался, каковы-то предстанут воинам Ганнибала* Альпийские горы, как-то пойдут по кручам и узким тропинкам тяжкие, громоздкие слоны и, главное, что скажет своим воинам перед битвой Ганнибал.
      _______________
      * Г а н н и б а л - один из знаменитых полководцев древности
      (III - II века до н. э.), государственный деятель Карфагена; нанес
      ряд сокрушительных поражении римским войскам во время так называемых
      Пунических воин.
      Александр не торопил сладких мгновений, он раскрыл книгу на титульном листе и (в который уже раз!) прочитал:
      Римская история от создания Рима до битвы Актинския, то
      есть по окончании республики, сочиненная г. Ролленем, прежде
      бывшим ректором Парижского университета, профессором красноречия
      и членом Королевской академии надписей и словесных наук, а с
      французского переведенная тщанием и трудами Василия
      Тредьяковского, профессора и члена Санкт-Петербургской
      Императорской Академии Наук.
      Медленно перелистывая книгу, Александр читал знакомые уже страницы, одним взглядом узнавая все сразу, подобно путнику, когда он, возвратясь из дальних странствований, видит старое и родное.
      Так он достиг страницы, заложенной сухим кленовым листком.
      "...Армия была тогда уже облегчена от всей рухляди и состояла в пятидесяти тысячах человек пехоты, и девяти тысячах конницы, да в тридцати семи слонах, - когда Ганнибал повел ее через Пиренейские горы, дабы потом переправиться через Подан...
      Воины Ганнибала, утомленные непрестанными стычками с галлами*, роптали. Они боялись предстоящего перевала через Альпийские горы. Великий страх овладевал их сердцами, ибо их пугали рассказы, что те горы достигают самого неба.
      _______________
      * Г а л л ы - древнее кельтское племя, населявшее территорию
      современной Франции.
      Ганнибал обратил к воинам речь, чтобы их успокоить. Он сравнил Альпы с пройденными уже и оставшимися позади Пиренеями.
      Какой же то вид они себе вообразили об Альпийских горах? И помышляли ль, что они не что иное, как высокие горы? Хотя бы то и превосходили вышиной Пиренейские, однако нет подлинно земли, прикасающейся к небу и непроходимой человеческому роду.
      Сие, впрочем, достоверно, что оне пахотные и что питают как человеков, так и другие животные, кои на них родятся... Сами послы галлические, коих они видят здесь перед собой, не имели крыл, когда они те горы перешли.
      Предки сих самых галлов, прежде нежели поселились в Италии, куда были пришельцами, многократно переходили те горы во всякой безопасности и с бесчисленным множеством женска пола и малых детей, с коими шли искать себе новых обиталищ...
      Речь Ганнибала окрылила войско.
      Исполняясь жара и бодрости, воздели все руки и засвидетельствовали, что готовы они следовать всюду, куда он их поведет.
      Армия Ганнибала вступила в горы. И точно казалось, что они достигают неба снежными вершинами. Убогие хижины виднелись, рассеянные кое-где среди острых камней. Тощие, иззябшие стада бродили на лужайках. Их пасли люди волосатые, вида дикого и свирепого.
      Все это привело опять в оледенение воинов Ганнибала! Войско встретило, однако, очень большие препятствия не столько от непроходимости гор, сколько от местных жителей, горынычей, которые нападали на идущих, бросали в них камни, сваливая огромные обломки с гор, дабы прекратить дальнейшее движение.
      Карфагенским воинам надлежало совокупно биться и с неприятелями и бороться с трудностью мест, на коих ноги их едва могли держаться. Превеликий беспорядок был от коней, везших обозы и рухлядь; испугавшись криков и завываний галлов, кони, иногда и пораненные камнями, опрокидывались на воинов и низвергали их в бездну.
      Слоны, бывшие в передовом войске, шли очень медленно по тем дорогам, суровым и крутым. Но, с другой стороны, где ни показывались они, везде прикрывали армию от наскоков варваров, не смевших приблизиться к тем животным, коих вид и величина были для них новые.
      После десятидневного похода Ганнибал прибыл наконец на самый верх горы. Наступил конец октября. Выпало много снегу, покрывшего все дороги, и это привело в смущение и уныние всю армию. Заметив это, Ганнибал взошел на высокий холм, с коего видна была вся Италия, показал воинам плодоносные поля, орошаемые рекой Подан, на кои они почти вступили, и прибавил, что нужно сделать уже немного усилия - два небольших сражения, - чтобы окончить славно их труды и обогатить навсегда, сделав их господами престольного города Римской державы.
      Речь сия, исполненная блистательной надежды и подкрепляемая видением Италии, возвратила веселие и бодрость ослабевшему воинству.
      И так продолжали они свой поход. Но дорога не сделалась от того легче: напротив, так как приходилось спускаться вниз, трудность и бедствия умножились, тем более что с итальянской стороны горы были значительно круче.
      На дорогах, узких, тесных и скользких, воины не могли, оступившись, удержаться и падали одни на других и опрокидывали друг друга взаимно. Хватаясь руками и цепляясь за кустарники ногами, воины спускались вниз.
      Наконец они достигли мест, где уже росли большие деревья, и тут перед ними раскрылась большая пропасть. Чтобы устроить дорогу, Ганнибал велел рубить деревья и слагать из них большие костры по краю пропасти. Ветер раздул зажженное пламя костров. Камни накалились докрасна. Тогда Ганнибал повелел поливать их водой и забрасывать снегом. Камень расседался и рассыпался.
      Так была проложена вдоль пропасти пологая дорога, давшая свободный проход войску, обозу и еще слонам. Употребили четыре дня на сию работу, и наконец прибыли они на места пахотные и плодоносные, давшие изобильно травы коням и всякую пищу воинам. Армия Ганнибала заняла и разоружила город Турин. На реке Тичино произошла первая крупная битва с римлянами. Перед боем Ганнибал обратился к воинам, говоря:
      "Товарищи! Небо возвещает мне победу (гром в то мгновение ударяет); римлянам, а не нам трепетать. Бросьте взоры на поле битвы. Здесь нет отступления. Мы погибнем все, если будем побеждены.
      Какое надежнейшее поручительство за торжество! Боги поставили нас между победой и смертью!"
      Римляне были разбиты в этом бою. Они получили, однако, подкрепления. Навстречу карфагенцам стремился римский полководец Семпроний со своими легионами. Ганнибал на берегу реки Треббии выбрал место удобное, чтобы действовать коннице его и слонам, в чем состояла главная сила воинства его.
      Устроив засаду, Ганнибал повелел коннице нумидийской перейти реку Треббию и идти до самого стана неприятельского, вызвать их на бой, а затем снова убраться за реку, чтобы увлечь за собой пламенного и заносчивого Семпрония на то пустое место, где была устроена засада.
      Что Ганнибал предвидел, то и случилось. Кипящий Семпроний послал тотчас на нумидян всю свою конницу, потом шесть тысяч человек стрелков, за которыми следовала вскоре вся армия. Нумидяне побежали нарочно. Римляне за ними погнались жарко. Был в тот день туман очень холодный, да и выпало много снегу. Римские воины перезябли. Преследуя нумидян, они вступили по грудь в воды реки, и их члены так оледенели, что трудно им было удержать свое оружие. К тому же они были голодны, потому что весь тот день не ели, а день уже клонился к вечеру.
      Не так-то было со служивыми у Ганнибала. Они рано, по его приказанию, зажгли перед своими ставками огни и вымазали все свои члены маслом, данным на каждую роту, дабы быть у них телу гибким и к простуде стойким. Также и поели они исподволь и не торопясь. Видимо, здесь коль есть великое преимущество, когда полководец сам за всем смотрит и все предвидит, так что от рачительности его ничто не уходит.
      Заманив римлян на свою сторону реки, Ганнибал ударил на них в тыл спрятанным в засаде отрядом. Римские легионеры были опрокинуты в реку. Остальные погибли, растоптанные слонами или конницей. Перед Ганнибалом открылся путь на Рим через Апеннинские горы".
      ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
      Александр вздрогнул, услышав утренний звук старого дома: опять словно крякнула и заскрипела расшатанная кровать, скрипнула половица, стукнул засов. Александр оторвался от книги, его ноги сводила судорога от холода и волнения. В светелке не было печи. Ночи стояли уже холодные.
      Наступило утро. Дом пробуждался. Александр погасил свечу, снял с окна одеяло и выглянул во двор через оконце. Серел рассвет. Алела над лесом заря. В приспешной избе* жарко пылала челом к окну печь. Из волока избы тянул серый дым. Дядька Александра, Мироныч, на дворе сосвистывал и сажал на цепь псов.
      _______________
      * П р и с п е ш н а я и з б а - изба для дворовых людей.
      Скрипнула дверь родительской спальни внизу. Завозилась мать, и запищала разбуженная Аннушка. Александр быстро оделся, сбежал вниз и сенями выскочил на двор, боясь, чтобы его не предупредил отец.
      Через росистую траву двора Александр, босой, перескочил прыжками и распахнул дверь в приспешную. Там уже завтракали под образом в красном углу несколько дворовых, собираясь на ригу молотить. Дым, вытекая через чело печки, плавал облаком под черным потолком и тянулся вон через волок. Стряпка пекла оладьи.
      - А, барабошка! - сказала она ласково, увидев Александра. - Раньше батюшки поднялся. Молотить, что ли?
      Александр, не отвечая, поплескал на руки и лицо холодной водой из глиняного рукомойника над поганым ушатом, утерся тут же висевшей холстиной и попросил:
      - Анисья, дай оладышек...
      - Бери, прямо со сковородки.
      Оладышек обжигал пальцы. Александр, разрывая его на части, торопливо жевал.
      - Молотить! - проворчал Мироныч, поглядывая на него с угрюмой улыбкой. - "Тит, иди молотить!" - "Брюхо болит". - "Тит, иди кашу есть!" "А где моя большая ложка?"
      Никто из молотильщиков не отозвался на шутку ни словом, ни усмешкой. Все продолжали молча возить кашицу, сгребая в ладонь хлебные крошки со стола и подкидывая их в рот.
      - Выдумал твой батюшка манеру: где это видано, чтобы дворовые молотили? А?
      Приговаривая так, дядька облизал свою ложку и протянул ее питомцу. Тот ради приличия принял ложку, зачерпнул кашицы из общей деревянной чашки и, хлебнув один раз, вернул ложку Миронычу.
      Александр выбежал во двор; из конюшни, где уже стучали копытами, требуя корма, кони, он вывел любимого своего жеребенка Шермака. Не седлая, Александр обротал коня, сорвал с гвоздя нагайку, разобрал поводья, вскочил на Шермака и ударил по бокам коленками. Жеребенок дал козла и, обернувшись на задних ногах, вынесся вихрем со двора.
      - Александр! Куда? Не кормя коня? - грозно крикнул с крыльца вышедший в эту пору отец.
      Сын его уже не слышал. Жеребенок через убогую деревню, распугав гусей и уток, вынесся в гору по дороге в лес.
      Ветер свистал в ушах Александра, ветки хлестали по лицу и плечам, сучок разорвал рубашку и больно оцарапал лицо. Александр, вскрикивая, поощрял коня, повернул с дороги и вынесся на вершину холма. Из-за леса глянуло румяное солнце.
      Осадив Шермака, Александр потрепал его по взмыленной шее и, вольно дыша, оглядывал даль. Его взорам предстала земля, похожая на взбудораженное бурей и вдруг застывшее море. Гряды холмов волнами уходили до края неба. Темные еловые боры по долам синели, а гребни волнистых гор, казалось, были покрыты пеной березняков и осинников. Местность, прекрасная печальной, тихой и нежной красотой, ничуть и ничем не могла напомнить грозные горы до неба, увенчанные снеговыми шапками, и бездонные пропасти Альп с их кипучими стремнинами.
      А в ушах Александра стоял шум и звон. Слышался ропот оробевших воинов Ганнибала перед вступлением в горы Альпийские, рев горных потоков, нестройный гам обозов и боевые крики...
      Александру чудилось, что ночью была явь, а теперь он видит сон. Мальчик снова сжал бока коня коленками и хлестнул нагайкой. Жеребчик взвился и помчался с бугра по жнивью вниз. Холм кончился крутым и высоким обрывом. Внизу внезапно блеснула светлая вода. Александр не держал коня. На краю обрыва Шермак, давно привычный к повадкам седока, сел на задние ноги и поехал вниз. Из-под копыт его катилась галька, передние ноги зарывались в желтый песок...
      Конь и всадник скатились до самого заплеса, и Шермак остановился. Ноги коня вязли в мокром илистом песке. Шермак переступал ногами, выдергивая их из песка со звуком, похожим на откупоривание бутылки. Александр взглянул вверх. Круча такова, что он не мог бы вывести коня обратно и на поводу. Шермак храпел, устав выдергивать ноги из ила. Ничего не оставалось иного, как переплыть реку, хотя можно было простудить разгоряченного коня. На той стороне берег сходил к реке отлогим лугом. Седок понукнул коня. Конь охотно ступил в воду, погрузился и поплыл. Ноги Александра по бедра ушли в воду. Александр скинулся с коня и поплыл рядом, держась за гриву...
      Конь вынес Александра на лужайку и стал, ожидая, что еще придумает его быстронравный седок. Александр промок совершенно. Ему следовало бы раздеться, развесить мокрое платье по кустам, чтобы обсушиться, - солнце уже ласково пригревало. Александр так бы и поступил, но конь вдруг закашлял: мальчик испугался, что Шермак простудится от внезапного купания и захворает горячкой. Надо было его согреть. Не думая более о себе, Александр вскочил снова на коня, погнал его в гору и потом по знакомой лесной дороге к паромной переправе, чтобы вернуться домой. Конь скоро согрелся на бегу, но зато, по мере того как высыхала от ветра одежда Александра, сам всадник коченел: руки его костенели, ноги в коленях сводило судорогой... Боясь свалиться, Александр все погонял коня, и они достигли переправы в ту самую минуту, когда нагруженный возами с сеном паром готовился отчалить. Александр спешился и ввел коня на паром.
      - Эна! - сказал старый паромщик. - Да это, никак, Василия Ивановича сынок! За почтой, что ли, скакал? Чего иззяб-то? Ляг, возьми тулуп, накройся...
      Александр лег меж возов, и старик укутал его с головой овчинным тулупом. Переправа длилась короткое время, но все же Александр успел согреться и заснуть. Насилу его добудился паромщик:
      - Пора домой, боярин!
      Александр изумился, пробудясь. Солнце стояло уже высоко и сильно грело. По лугу ходил, пощипывая траву, конь. Паром праздно стоял на причале у мостков.
      - Долго ли я спал? - спросил Александр.
      - Да отмахал порядком. Гляди, скоро полдни, - ответил паромщик. Поди, тебя дома хватились: не пропал ли, думает боярыня, сынок?
      Александр наскоро поблагодарил старика, вскочил на коня и погнал его домой.
      Шермак, отдохнув, шел машистой рысью. Приблизилась родная деревня, а за ней в долине - родительский дом Александра, построенный еще в дедовские времена. Тогда дворяне еще редко возводили каменные дворцы на верхах холмов, не украшали их колоннами и бельведерами*, а укрывали свои усадьбы от зимних вьюг и морозов в долах. Зато убогая, серая деревня Суворовых стояла выше усадьбы, открытая всем непогодам. Из-под нахлобученных шапками соломенных крыш угрюмо и устало смотрели тусклые оконца.
      _______________
      * Б е л ь в е д е р - теремок, вышка над домом.
      Да и усадьба не пышна. Она состояла из нескольких связей - срубов, соединенных под высоким шатром общей крыши из драни, кое-где поросшей зеленым мхом. Покрашены только ставни, столбики и балясины барского крыльца да ворота под широкой тесовой крышей и с резными вычурными вереями.
      Миновав ригу, Александр удивился, что там не молотят. Неужто и в самом деле полдни?
      Въезжая в усадьбу, Александр посреди двора увидел выпряженную повозку. Чужие кони хрустали овес, встряхивая подвешенными к мордам торбами. Меж домом, кладовой и приспешной избой сновали дворовые, одетые в парадные кафтаны. "Кто-то приехал", - догадался Александр.
      - Вот ужо тебе батюшка боярин пропишет ижицу! - пригрозил Александру Мироныч, принимая от него поводья. - Солеными розгами выпорет!
      Не слушая дядьку, Александр бросился на крыльцо, надеясь незаметно проскочить сенями в свою светелку. Мать стояла в дверях, расставив руки. Напрасно Александр хотел юркнуть мимо нее: она поймала его, словно курицу.
      От матери пахло листовым табаком и камфарой, потому что она нарядилась: надетое на ней круглое, на обручах, шелковое зеленое с отливом платье лежало обычно в большом сундуке, где от моли все предохранялось табаком и камфарой. И если со звоном на весь дом в замке этого сундука повертывался огромный ключ, то все уже знали, что в доме произошло нечто важное: или приехал знатный гость, или будет семейное торжество, или получили необычайное известие из Санкт-Петербурга, или боярыня собралась, что редко бывало, в гости к богатому соседу, почти родне, - боярину Головину.
      - Да что же это такое? - приговаривала мать, повертывая перед собой Александра. - Да где же это ты себя так отделал? Весь в грязи, рубаха порвана, под глазом расцарапано! Да как же я тебя такого ему покажу?
      - Кому, матушка? - тихо спросил Александр, прислушиваясь: из комнат слышался веселый, громкий говор отца, прерываемый восклицаниями и смехом гостя. - Кто это, матушка, у нас?
      - Да ты еще, голубь мой, не знаешь, какая у нас радость! К нам явился благодетель наш, Ганнибал! Он уже генерал.
      - Ганнибал! - вскричал с изумлением Александр. - Матушка, да ты смеешься надо мной!
      - Что же ты удивился? Чего ты дрожишь? Уж ты не простудился ли? шептала мать, увлекая сына за собой во внутренние покои дома. - Пойдем-ка, я тебя приодену.
      - Погоди, матушка!.. Какой он из себя?
      - Ну, какой? Черный, как сажа. А глаза! Белки сверкают, губы алые, зубы белые! Самый настоящий эфиоп!.. Идем! Идем!
      Мать провела Александра в спальную свою и начала поспешно раздевать. Александр увидел, что на кровати разложены вынутые из того же сундука с большим ключом части его праздничного наряда: белые панталоны, башмаки с пряжками, зеленый кафтанчик с белыми отворотами, усаженный золотыми гладкими пуговицами, и коричневый пестрый камзол.
      Умывая, одевая, прихорашивая сына, мать вертела им, как куклой.
      - Да стой ты, вертоголов! Да что ты, спишь? Что ты, мертвый? Давай руку! Куда суешь?! - шипела мать сердито гусыней.
      Александра разбирал смех. Ему уже давно перестали рассказывать сказки, а он их любил. Теперь ему хотелось вполне довериться матери, что в дом их приехал карфагенский полководец Ганнибал, о котором он читал всю ночь. И жутко и смешно - статочное ли это дело!
      Александр просунул голову в воротник чистой сорочки и, сдерживая смех, прошептал:
      - Матушка, слышь ты: Ганнибал-то ведь давно умер!
      - Полно-ка чушь городить!
      - Да нет же, он умер давным-давно. Чуть не две тысячи лет. Он не мог совсем победить римлян и выпил яд. Он всегда носил с собой яд в перстне.
      - Сказки! Идем-ка, вот ты его увидишь своими глазами, живого. Да смотри, веди себя учтиво, смиренно. Смиренье - молодцу ожерелье.
      Мать взяла Александра за руку, чтобы вести к гостю. Александр уперся. И чем больше уговаривала его мать, тем сильнее он упирался и наконец уронил стул. Возню их в спальной услыхал отец. Разговор его с гостем прервался. Отец приблизился к двери, распахнул ее и сказал:
      - А вот, отец и благодетель мой, изволь взглянуть на моего недоросля.
      Александр вырвал свою руку из руки матери, вбежал в горницу и, широко раскрыв глаза, остолбенел на месте. За столом сидел важный старик с трубкой в зубах. Скинутый им завитой напудренный парик лежал на столе.
      И гость молча разглядывал Александра. Сшитый на рост кафтанчик Александра мешковат. Из широкого воротника камзола на тонкой шее торчит большая голова со светлыми, немного навыкате глазами. Лоб мальчика широк и высок. Как ни старалась мать пригладить светлые волосы сына помадой, спереди над лбом у Александра торчал упрямый хохолок.
      - Вы, сударь, Ганнибал? - преодолев смущение, недоверчиво спросил Александр.
      Старик усмехнулся и, пыхнув дымом, кивнул головой.
      - Подойди к руке! - шепнула на ухо Александру мать. - Не срами отца с матерью.
      Александр по тяжелому дыханию отца, не поднимая головы, понял, что тот едва сдерживает гнев... Александр расхохотался... Отец так ловко дал ему крепкий подзатыльник, что мальчишка с разбегу ткнулся в грудь Ганнибала. Старик обнял его, приложил к его губам холодную иссиня-черную руку и посадил рядом с собой на скамью.
      - Не гневайся, Василий Иванович, на малого! - добродушно сказал черный старик. - Не то что дети - и взрослые люди видом моим бывают смущены... Что делать, если я черен!
      - Нет, нет! - воскликнул Александр, ободренный защитой гостя. Батюшка не станет меня пороть. Не беспокойте себя, сударь, напрасно. Батюшка знал, наверное, что вы будете к нам, и ведь ничего мне не сказал, а дал мне читать про ваши битвы. Я всю ночь читал... Только... как же это? Да нет! Это не вы, сударь. Что за ерунда!
      И Александр опять смутился и смолк.
      Отец, угрюмо потупясь, опустился на скамью напротив сына. Мать стояла опустив руки.
      - Да полно-ка, Авдотья Федосеевна, с кем же греха не бывает! Да и где же было еще отроку научиться светскому учтивству? И мы с Василием Ивановичем ни шаркунами паркетными, ни вертопрахами не бывали, а вот я генерал, а Василий Иванович - по должности полковник. Да и что нам чиниться: мы по отцу нашему, блаженной памяти императору Петру Алексеевичу, хотя и гораздо разных лет, братьями должны почитаться. И мой и твоего отца крестный отец, знаешь ли ты, - обратился Ганнибал к Александру, - царь Петр Первый. А я тебе по нему вроде родного дяди.
      - А почему же, сударь дядюшка, - спросил, осмелев, Александр, - вы Ганнибалом прозываетесь?
      Ганнибал усмехнулся:
      - Быть мне Ганнибалом - тоже воля Петра Алексеевича: он так прозвал меня в чаянии, что я свершу великие военные подвиги вроде моего карфагенского тезки. Смотри на меня, отрок, и поучайся. Ты видишь на плече моем эполет и аксельбант. Я - генерал. Но из какого я возник ничтожества!.. Ты, стало быть, читаешь Ролленеву историю про Ганнибаловы похождения - сие похвально, хотя то и сказки. А вот послушай, коли тебе любопытно, мою простую историю... Не покажется ли она тебе сказкой, хотя то и быль...
      И отец и мать Александра успокоились, видя, что важный гость ничуть не рассердился на неловкие выступки их сына. Они с почтительным вниманием выслушали неторопливый рассказ Ганнибала, хотя только одному Александру в рассказе этом была новость...
      - Был я арапчонком в серале у турецкого султана, откуда меня выкрали, потом привезли в невскую столицу и подарили Петру. Коль скоро я вырос, Петр Алексеевич послал меня в Париж учиться военным наукам. Вернулся я, гораздо зная инженерное дело и фортификацию, и сделан был капралом Преображенского полка. В мое капральство отдали из недорослей нескольких солдат, с тем чтобы я их научил арифметике, тригонометрии, геометрии планов, фортификации. В моем капральстве был твой отец, о чем, я чаю, он тебе говаривал...
      Василий Иванович проговорил, вздыхая:
      - Беда моя, что Александр только военными делами и бредит!
      - Какая же в том беда?
      - Да вот спроси мою Авдотью Федосеевну, - с досадой ответил Василий Иванович. - Она мать...
      Авдотья Федосеевна не садилась и чинно слушала разговор мужчин, сложив жеманно руки накрест. Когда же Ганнибал к ней обратился, она церемонно присела и ответила:
      - Помилуй, государь мой, да какой же из Сашеньки воин выйти может? Ему двенадцатый ведь годок, а дать можно от силы девять. Хилый, хлипкий. Солдату надо быть развязному, красивому, видному, а он у меня, как девочка, застенчив. А хоть он мне мил и такой, голубчик, - какой же из него может выйти генерал? Вот вы, сударь мой, у вас и осанка, и рост, и вид, и красота мужская, - польстила в заключение сановному гостю Авдотья Федосеевна.
      - Я сейчас, сейчас! - внезапно срываясь со скамьи, закричал Александр, взвился и выбежал из горницы в сени.
      - Что с ним? Живот схватило? Или я ему наскучил? - изумился Ганнибал, прислушиваясь к топоту Александра по лестнице.
      - Помилуй, что ты, Абрам Петрович! Он у нас уж такой "перпетуй мобиль"!*
      _______________
      * Искаженное латинское "перпетуум-мобиле" - вечное движение.
      - Василий Иванович, в какой ты записал Александра полк? В свой, Преображенский? - спросил Ганнибал.
      - Ни в какой.
      - Как же это могло случиться? Ты упустил столько времени! Ведь сверстники его уже капралы.
      - Вина не моя... Родился он у нас хилой. Я думал было тотчас же записать в свой полк - мать вступилась. Я подумал: куда спешить? Погодим может быть, он и не выживет. Прошел годок, а тут вышел указ, чтобы младенцев в полки не записывать. Так и вышло, что сверстники моего Александра в двенадцать лет капралы, а он остался у нас на руках недорослем.
      - Да знаешь ли ты, что прежний указ потерял силу и можно теперь недорослей записывать?
      - Знаю, но не раньше тринадцати лет. Стало быть, так: опять Александру год дожидаться...
      ИСПЫТАНИЕ
      Скача "в три ноги", в горницу ворвался Александр и положил на стол перед Ганнибалом книжку, бережно завернутую вместо переплета в пеструю обложку из цветной "мраморной" бумаги.
      - Ба! Ба! - воскликнул Ганнибал, развернув книгу. - Так это твое, Василий Иванович, переложение Вобана?
      Истинный способ укрепления городов, изданный от славного
      инженера Вобана на французском языке, ныне же переложен с
      французского на российский язык Василием Суворовым, напечатася
      повелением Его Величества Петра Великого, Императора Самодержца
      Всероссийского, в Санкт-Петербургской типографии лета господня
      1724 года.
      Ганнибал положил перед собой на стол книгу и взирал на нее с видимым удовольствием.
      Преодолев застенчивую робость, Александр подошел к старику и доверчиво припал к его плечу.
      - Ты читал эту книжку, надеюсь, внимательно?
      - "Истинный способ" я знаю от слова до слова! - пылко воскликнул Александр.
      Василий Иванович вставил:
      - Я по Вобану учил его французскому языку. Он и на французском наизусть знает.
      - Хорошо. Проэкзаменуем. Отойди несколько назад. Стань там. Ответствуй: что есть фортификация?
      - По-французски? - спросил Александр.
      - Нет, зачем же: русский язык будет повальяжней*.
      _______________
      * П о в а л ь я ж н е й - от "вальяжный": полновесный, прочный,
      добротный.
      - "Фортификация, - бойко, по-солдатски, отчеканил Александр, - есть художество укреплять городы рампарами, парапетами, рвами, закрытыми дорогами, гласисами, для того чтобы неприятель такое место не мог добывать без потеряния многих людей, а которые в осаде, могли бы малолюдством против многолюдства стоять..."
      - Отменно! - похвалил Ганнибал, проверяя ответ Александра по книжке. - Что есть авангардия?
      - "Авангардия есть часть армии, еже марширует перед корпусом баталии".
      - А что есть граната? - спрашивает по книжке Ганнибал.
      - "Граната есть едро пустое, в которое посыпают порох, в ее же запал кладут трубочку: употребляют оную для зажигания в местах тесных и узких и чтоб врознь разбить солдат от того места, где бы они ни собралися".
      Перебирая страницы, Ганнибал задавал вопросы и, выслушивая ответы Александра, приговаривал:
      - Отменно! Отменно! Можно только дивиться.
      Василий Иванович сиял, слушая ответы Александра, а мать ревниво усмехалась.
      - Он и "Юности честное зерцало" от слова до слова знает, - решилась она сказать. - Испытайте его, сударь мой.
      - Ну что ж, - снисходительно сказал Ганнибал, - отроку не мешает знать правила учтивости. А есть у вас "Зерцало"?
      Принесли и эту книгу, и Александр без особой охоты ответил на несколько вопросов о том, "како отроку надлежит быть".
      Авдотья Федосеевна, женщина очень набожная, не преминула кстати похвастаться тем, что сын прекрасно знает церковную службу. И Александр лихо отхватил наизусть "Шестопсалмие".
      Ганнибал, крещенный в семь лет царем-безбожником, был беспечен в церковных делах; ему оставалось принять на веру, что Александр знает и церковную службу не хуже, чем "Истинный способ укрепления городов".
      - Дьячок, прямо дьячок! - похвалил Ганнибал. - Блаженной памяти Петр Алексеевич поцеловал бы непременно отрока вашего. Позвольте мне это сделать в память нашего отца и благодетеля.
      Ганнибал достал шелковый платок, вытер губы и, закинув рукой голову Александра назад, поцеловал его в лоб...
      Испытание продолжалось. Оказалось, что Александр знает немного по-французски и по-немецки, а по-русски пишет не хуже самого генерала. Считал мальчик быстро, а память у него отменная.
      - Ну, скажи: кем же ты хочешь быть?
      Александр, потупясь, молчал.
      - Матушка твоя, кажись, хочет видеть тебя архиереем?
      Александр рассмеялся и, лукаво подмигнув матери, закричал:
      - Кукареку!
      - Ганнибалом?! - продолжал допрашивать генерал.
      - С вами, сударь, их уже два. Я не хочу быть третьим.
      - Ты хочешь быть первым? Ого! А хочешь быть солдатом?
      - Да! - кратко ответил Александр.
      - Посмотри-ка ты на себя в зеркало, герой! - воскликнула мать.
      Александр взглянул на себя в зеркало, и все посмотрели туда.
      - Да, неказист! - бросил сквозь зубы отец.
      Александр скорчил в зеркало не то себе, не то Ганнибалу рожу и отвернулся:
      - Я не такой!
      - Когда б он был записан в полк в свое время, то был бы теперь уж сержант, а то и поручик! - досадливо заметил Василий Иванович.
      - Время не упущено.
      - Решено: запишу тебя, Александр, в полк! - стукнув по столу ладонью, сказал Василий Иванович.
      Александр быстро взглянул на мать. Она заголосила, протягивая к сыну руки:
      - Родной ты мой, галчоночек ты мой! Отнимают первенького моего от меня!..
      - Ну, матушка, отнимут еще не сразу. Годика три дома поучится. Полно вопить... Достань-ка нам семилетнего травничку. Надо нового солдата спрыснуть. Да и поснедать пора - час адмиральский!
      Авдотья Федосеевна, отирая слезы, ушла, чтобы исполнить приказание мужа.
      - Ну, сынок, теперь ты доволен? - спросил Александра отец, когда мать вышла.
      Василий Иванович опасливо поглядел вслед жене.
      Ганнибал заметил это и усмехнулся:
      - Да что откладывать - еще передумаешь. Пиши, сударь, прошение, пока государыня в Москве, я и устрою все это дело, - посоветовал гость.
      - Сынок, подай перо и бумагу, - приказал отец.
      Александр быстро принес из спальни ларчик, открыл его и подал отцу чернильницу, песочницу, гусиное перо. Отец, обмакнув перо в чернила, задумался.
      - В какой же полк тебя писать? - задумчиво глядя на сына, спросил Василий Иванович. - В Преображенский? И дядя твой, Александр Иванович, в Преображенском, и я в Преображенском. Выходит, и тебе в Преображенский.
      - Батюшка, - тихо сказал Александр, - пишите меня в Семеновский.
      - В Семеновский? Почему же?
      - Да мне матушку жалко стало: ей трудно со мной сразу расставаться. Преображенский в Петербурге, а Семеновский полк в Москве квартирует... Все ближе к дому.
      - В Семеновский полк не напишут: у нас в Семеновском родни нет.
      - А Прошка Великан? - напомнил Александр.
      Василий Иванович усмехнулся.
      - Кто же это будет Прошка Великан? - спросил Ганнибал.
      - Прошка-то? Вы не знаете? - удивился Александр. - Его батюшка за то в солдаты отдал, что он кобылу огрел оглоблей да спину ей сломал. К тому же озорник. Все дрался: ударит, а мужик и с копыльев долой. Батюшка его и сдал. Царица послала его с другими великанами к прусскому королю Фридриху. А у Фридриха пушка в грязи завязла. Велел король своим солдатам пушку тащить - десять вытащить не могут. Отступились. Прошка подошел, крякнул, один пушку из грязи вынул да на сухое место и поставил. Только и сам повалился около пушки - у него жила лопнула. А когда жилу ему срастили, выходили, то отпустили его домой...
      - Да как же Прошка с лопнутой жилой в строю?
      - Да он ничего еще, только тяжелой работы не может.
      - Чудо-богатырь! В Москве непременно погляжу на Прошку, - сказал, рассмеявшись, генерал. - А ты еще не знаешь, Василий Иванович, что Никита Соковнин в Семеновский полк вернулся?
      - Неужто? Какой поворот судьбы! Никита Федорович Соковнин мне друг и приятель. Истинно ты, Абрам Петрович, чудесные вести принес!
      Г Л А В А В Т О Р А Я
      ЖРЕБИЙ БРОШЕН
      Морозным утром Василий Иванович Суворов стоял в стеганом ватном архалуке на покрытом инеем крыльце. Ключница сыпала курам из кошелки горстями житарь*. Куры ссорились и дрались. Вороватые воробьи норовили тоже клюнуть. Петух их отгонял, покрикивая: "Ты куда-куда? Пошел!"
      _______________
      * Ж и т а р ь - ячмень.
      Василий Иванович не отрываясь следил за одной хохлаткой - она клевала торопливо и жадно.
      Ключница, вытряхнув из кошелки остатки зерна, сердито крикнула барину:
      - Каждое зернышко считаешь?
      - А тебе бы что - украсти? - ответил Суворов.
      Он в самом деле считал. Ключницу он взял на замечание давно. На досуге пересчитал, сколько бывает зерен в гарнице житаря.
      - Сто восемьдесят четыре... пять... шесть... А ты, жадюга! Все ей еще мало! Кш! Кш! - закричал он на хохлатку.
      Василий Иванович поднял палочку и швырнул в кур. Они всполошились и разлетелись. Хохлатка вскрикнула, но не перестала клевать.
      - Сто девяносто пять... шесть... семь...
      В эту минуту ко двору подскакал верховой, соскочил с коня, привязал его к воротному кольцу и, сняв шапку, подал боярину письмо.
      Взглянув на печать, Суворов узнал, что письмо от Ганнибала. Василий Иванович вскрыл пакет, пробежал письмо и велел нарочному идти в приспешную и сказать, что боярин приказал поднести ему вина.
      Забыв про кур, Василий Иванович вошел в дом. В горнице Александр читал матери вслух из толстой книги в кожаном переплете житие благоверного князя Александра Невского. На полу возилась с лоскутками Аннушка, наряжая деревянную куклу.
      - Оставь читать! - торжественно произнес Василий Иванович. - Ты стоишь у меты* своих желаний.
      _______________
      * М е т а - цель.
      Он прочитал матери и сыну письмо. Генерал писал, что премьер-майор Соковнин снизошел к просьбе Василия Ивановича - прошение Суворова уважено.
      "По сему господа полковые штапы* тысяча пятьсот сорок втором году октября двадцать второго дня приказали недоросля Александра Суворова написать лейб-гвардии Семеновский полк в солдаты сверх комплекта, без жалованья и со взятием обязательства от отца его отпустить в дом на два года. Он, недоросль Александр Суворов, имеет обучаться во время его в полку отлучения на своем коште указным наукам, а именно: арифметике, геометрии планов, тригонометрии, артиллерии, части инженерии и фортификации, тако ж из иностранных языков да и военной экзерциции совершенно, и о том, сколько от каких наук обучится, каждые полгода в полковую канцелярию для ведома репортовать".
      _______________
      * П о л к о в ы е ш т а п ы - полковое начальство: члены штаба
      полка.
      По-разному приняли известие, полученное от Ганнибала, Александр и его мать.
      Едва дослушав письмо до конца, Александр захлопнул книгу, закричал петухом, запрыгал по горнице, затем кинулся обнимать отца, хотел выхватить у него письмо, чтобы самому прочесть, за что получил подзатыльник. Александр выпрямился и, стоя с протянутой рукой посреди комнаты, возгласил:
      - "Цазарь, стоя на берегу Рубикона и обратясь к приятелям, между коими был славный Азинний Полоний, сказал им: "Мы еще можем вспять возвратиться, но если перейдем сей мосточек, то надобно будет предприятие до самого конца оружием довести. Пойдем же, куда нас зовут предзнаменования богов и несправедливость супостатов наших. Жребий брошен".
      - Ах ты, Аника-воин! - с горестной насмешкой воскликнула мать. - Да ты погляди на себя в зеркало, какой ты есть Юлий Цезарь!
      Александр растерянно взглянул на мать и повернулся к зеркалу, откуда ему в глаза глянул не Юлий Цезарь в уборе римского всадника, а растрепанный, в затасканном тулупчике, невзрачный мальчишка с рыжеватой челкой, спущенной на лоб.
      Александр отвернулся от зеркала, кинулся к матери и припал к ней, спрятав голову в ее коленях... Плечи его сотрясались: казалось, он плачет.
      Мать, обливаясь слезами, приглаживала вихры сына. Аннушка бросила куклу и громко заплакала. Отец приблизился к жене, опустился рядом на скамью, обнял ласково, пытаясь ее "разговорить":
      - Полно-ка, матушка. Голиафа мы с тобой не породили. Эка беда! Не все герои с коломенскую версту. Принц Евгений Савойский тоже был мал ростом, но совершил великие дела. А звали его "маленький попик". Вот и тебя зовут, сынок, барабошкой. Одно скажу тебе, Александр: у человека два портрета, две персоны бывают - внутренняя и наружная. Береги, сынок, свою внутреннюю персону - она поважней, чем наружная. Будь такой, каков есть. Не для чего нам в зеркало глядеть. Мы не бабы.
      Авдотья Федосеевна оттолкнула мужа:
      - Поди прочь, Василий Иванович! Чует сердце мое: сложит Сашенька в поле буйну голову!
      Василий Иванович встал со скамьи:
      - Не все воины, матушка, на поле брани погибают. Некий филозоф, когда его спросили, что он почитает более погибельным: бездны ли земные, пучины ли морские, хлады несносные, жары палящие, поля бранные или мирные пашни, ответствовал тако: "Не утлая ладья среди бушующего моря, не скользкий край пропасти, не поле брани, а ложе ночное - самое смертное и опасное место для человека, ибо больше всего людей в кровати своей помирают. Однако мы каждый вечер в постель без боязни ложимся".
      - А чего до поры до времени натерпится в учении солдатском? Сам ты Петровой дубинки не пробовал? А Ганнибал? А Головин Василий Васильевич? Чего-чего он не вытерпел! Чуть ума не лишился, горячкой занемог...
      - Да, немало Василий Васильевич в Морской академии натерпелся!
      - Вышел в отставку, - продолжала причитать Авдотья Федосеевна. Кажись, ладно. И тут опять поганый немец Бирон его взял. Чего не натерпелся Василий Васильевич в руках палача: на дыбу его подымали, под ногами огонь разводили, лопатки вывертывали, по спине каленым утюгом гладили, кнутом били, под ногти гвозди забивали... Господи боже мой! И за что?
      - Не стращай сына, мать. Сие время перестало. Бирона нет, а у нас ныне царствует дщерь Петрова, кроткая Елисавет. Что до Василия Васильевича, так царь Петр еще отца его не любил, да и как любить, ежели тот был другом царевны Софии? Бунтовщик! Вот ежели ты хочешь в сыне своем угасить ревность воинскую, возьми да свези его к боярину Василию пускай-ка он ему и порасскажет, сколь горек корень военного учения. Авось он разговорит Александра. Да кстати спроси, запишет ли Головин и своего Васю в полк.
      - И то! - согласилась утешенная мать Александра.
      - Пошли Головиным сказать, что завтра у них будете. А теперь, Александр, довольно матери платье слезами мочить. Едем в поле. Собирайся.
      Александр резво вскочил на ноги. Глаза его были сухи. Он, припрыгивая на одной ноге, пустился вслед отцу.
      На дворе поднялся радостный лай собак. Егеря седлали коней. Затрубил рог. Суворов с сыном уехал в поле. Авдотья Федосеевна написала подруге своей, Прасковье Тимофеевне Головиной, записку, что завтра к ней прибудет с сыном, и, послав верхового, успокоилась совсем.
      Александр с отцом вернулись домой в сумерках "с полем" - затравили на озимых двух русаков. И Василий Иванович и Александр были веселы и румяны. За столом Василий Иванович выпил порядочно и предложил сыну:
      - Ну-ка, Александр, выпей первую солдатскую чарку.
      Александр не решился.
      - Пей, если батюшка приказывает, - поощрила его с насмешкой мать. Он тебя всей солдатской науке наставит.
      Александр отпил глоток из отцовской чарки, поперхнулся и, как бы нечаянно, пролил остаток вина. Отдуваясь, Александр высунул обожженный водкой язык и принялся вытирать его краем скатерти. Отец смеялся.
      Утром на другой день Авдотья Федосеевна нарядилась в свое платье, пахнувшее листовым табаком и камфарой. Александра одели снова в его нарядный кафтанчик с золотыми пуговицами и белые панталоны.
      Василий Иванович распорядился лошадьми. К крыльцу подали возок с лубяным верхом, запряженный тройкой.
      Авдотья Федосеевна, в салопе и теплом чепце, с помощью Мироныча и сенной девушки долго устраивалась в повозке так, чтобы не помять своего роброна*.
      _______________
      * Р о б р о н - старинное женское платье с округленным шлейфом.
      Когда все устроилось, Александр подмигнул отцу, живо забрался в возок и уселся там бочком, стараясь не тревожить мать и не помять ее платье.
      - Трогай! - крикнул Василий Иванович с крыльца.
      Тройка подхватила, и возок выкатился за ворота.
      ДВА ВЕКА
      ...Печальные осенние поля лежали вокруг - колкое жнивье, где истоптанная скотиной озимь. Облетевшая листва деревьев местами устилала дорогу желтым ковром.
      Хотя Головины и почитались Суворовым родней, Александра туда везли впервые. Он и радовался, и боялся - чего, сам не знал, - и торопил время. В одном месте дорогу тройке перебежала тощая, одичавшая за лето кошка. Она мяукала - вспомнив, должно быть, теплую печку - и страдала по легкомысленно покинутому дому.
      - Кошка? Уж не лучше ли вернуться, - пробормотала Авдотья Федосеевна.
      Александр понял, что мать чего-то боится.
      - Кошка, матушка, не заяц! - попробовал Александр успокоить мать.
      Кучер, не оборачиваясь, подтвердил:
      - Кошка - к доброй встрече. Да ведь и то: бабьи приметы! Вот если попа встретишь - поворачивай оглобли. Это наверняка.
      Часа через два на вершине холма над серым от зябкой осенней ряби прудом завиделась новая усадьба Головиных - высокий дворец с большими окнами, белыми колоннами и круглой беседкой над лепным фронтоном красной крыши. Кое-где еще виднелся неубранный строительный мусор - битый кирпич, бревна, доски. Зияли ямы известковых творил. Торчали стойки неубранных лесов. Дом только что закончился постройкой. Правым от подъезда крылом дворец вплотную приткнут к старому одноэтажному, тоже каменному дому с железными ставнями на маленьких оконцах, построенному, пожалуй, в начале прошлого века, - но дом стоял несокрушимо. Век нынешний и век минувший стояли плотно один к другому. Кое-где расцвеченный изразцами старый дом, видимо, обрекли на слом.
      Авдотья Федосеевна велела кучеру подъехать к главному входу нового дворца. Тройка остановилась у дверей с зеркальными стеклами.
      Из-за двери выглянуло чье-то испуганное лицо и спряталось. Долго никто не появлялся.
      - Матушка, поедем назад, домой! - сказал Александр. - Нас не хотят пускать...
      - Помоги мне выбраться.
      Александр выпрыгнул из возка и подал руку матери. Она, кряхтя и бранясь, выбралась из экипажа.
      - Смотри, - наставляла она сына, - не осрами меня в людях. Больше всего молчи. А если спросят, говори: "Да, сударь", "Да, сударыня".
      - А "нет" нельзя? - спросил Александр.
      Мать не успела ответить: зеркальная дверь отворилась, и оттуда хлопотливо выскочила сухая женщина, вся в черном, с пронырливыми светлыми глазами. Это была домоправительница боярина Головина, Пелагея Петровна.
      - Батюшки мои! Да это, никак, Авдотья Федосеевна! - воскликнула Пелагея Петровна. - Пожалуйте ручку, сударыня. Здравствуйте, матушка боярыня. Давненько к нам не жаловали. Сашенька-то как вырос - и не узнать! Пожалуйте, пожалуйте!..
      Пелагея Петровна пропустила гостей в переднюю, велела кучеру отъехать на конный двор и заперла дверь на ключ.
      В передней не было ни дворецкого, ни слуг. В доме стояла глубокая тишина.
      - Как здоровье Василия Васильевича? - спросила Авдотья Федосеевна.
      - Слава богу...
      - А здоровье Прасковьи Тимофеевны?
      - Тоже слава богу...
      - Да что же это я ее не вижу? - обиженно проговорила Авдотья Федосеевна.
      В былое время подруга всегда выбегала ей навстречу, чтобы обнять на самом пороге дома.
      - Да все ли у вас благополучно? Тишина в доме, словно все вымерли...
      - Ох, боярыня матушка! Коли правду сказать, не в час вы к нам пожаловали. Преогромное у нас несчастье приключилося! Такое уж несчастье, что и не знаю, как сказать. Господь нас за грехи карает!
      - Да не пугай ты, Пелагея Петровна, - вишь, у меня ноги подкосились. Сказывай же!
      Авдотья Федосеевна грузно опустилась на диван, сгорая от любопытства.
      - Любимый-то кот боярина, Ванька, залез в вятерь* с живыми стерлядями, пожрал их всех, назад полез да в сетке и удавился!
      _______________
      * В я т е р ь - домашний садок для живой рыбы, покрываемый
      редкой сетью.
      - Насмерть?
      - Насмерть, государыня, насмерть. Совсем окочурился кот. Было это еще утром. Стерлядей паровых заказал боярин ради тебя, зная, что любишь. А теперь что мы будем делать? Как сказать про кончину котову? Матушка моя, да я и о твоем приезде доложить не смею... Покарал нас господь!
      - Да неужто вы все тут с ума посходили? - рассердилась наконец Авдотья Федосеевна. - Не домой же мне теперь ехать! Дайте хоть согреться. Уж если хотите, я сама ему про Ваньку-кота доложу...
      - Ой, государыня матушка! - воскликнула Пелагея, и на лице ее появился сначала испуг, а потом радость. - Тебя-то он, матушка, выпороть не смеет и в дальнюю ссылку не пошлет... Уж вот вызволишь ты нас! Побудь здесь одну секунду!
      Пелагея Петровна убежала на цыпочках. Александр, осматриваясь, дивился и пышным завиткам лепного потолка, и узорчатому паркету, и высоким золоченым подсвечникам, в которых свечей еще ни разу не зажигали: от свечи к свече тянулись по фитилям пороховые зажигательные нити. Два рыцаря в латах, с опущенными забралами, в стальных перчатках сторожили, опираясь на огромные мечи, вход из сеней во внутренние покои... Над огромным мраморным камином стояли меж двух китайских ваз золоченые часы.
      Стояла тишина, хладная, немая. Часы уторопленно тикали. Так прошло еще порядочно времени. Стрелка приблизилась к трем. Часы прозвонили семь. В доме, откуда-то из глубоких покоев, подобно морской волне, набегающей на плоский песчаный берег, пронесся, возрастая, шорох. Дверь на верху лестницы распахнулась, по бокам ее встали в белых париках, в голубых ливреях, шитых серебром, и в узких белых штанах два бритых лакея. Затем в дверях показался важный господин в голубом же кафтане. Авдотья Федосеевна подтолкнула Александра и встала с дивана.
      Господин в голубом, несмотря на тучность, низко поклонился гостям и медленно и раздельно произнес:
      - Добро пожаловать, боярыня Авдотья свет Федосеевна с наследником Александром Васильевичем!
      - Это он? - шепотом спросил у матери Александр. - Кланяться?
      - Что ты! Что ты! Это дворецкий, - ответила Авдотья Федосеевна. Она сама едва удержалась, чтобы не ответить дворецкому тем же низким поклоном.
      - Здравствуй, Потапыч, - проговорила она, приосанясь. - В добром ли здравии боярин и боярыня?
      - Вашими молитвами, боярыня...
      Дворецкий еще раз низко поклонился, повернулся и пошел впереди. Мать пошла за ним, держа Александра за руку. В то мгновение, как закрылись двери в сени позади них, впереди распахнулись вторые. И стали по бокам еще два лакея в голубом посеребренном платье, в башмаках с пряжками. Первая пара лакеев обогнала гостей и пошла позади дворецкого. Затем открылось еще двое дверей, и наконец шествие, открываемое дворецким и шестью лакеями за ним, остановилось перед четвертой низкой одностворчатой дверью, обитой по войлоку рогожей и накрест драницей, точь-в-точь как у Суворовых при входе из сеней в прихожую. Дворецкий тихо стукнул в дверь и, по монастырскому уставу, прочел короткую молитву, прося разрешения войти.
      - Аминь! - послышалось из-за дверей.
      Дворецкий открыл дверь. Лакеи выстроились по сторонам ковровой дорожки и с низкими поклонами пропустили Суворову с сыном вперед. Авдотья Федосеевна вошла в следующий покой, у дверей она церемонно, с приседанием, поклонилась и прошептала сыну:
      - Да кланяйся же, неуч!
      Александр отвесил в ту сторону, куда кланялась мать, почтительный поклон, и когда поднял голову, то удивился. Здесь было почти темно. Скудный свет осеннего дня едва сочился сквозь густой, свинцовый переплет маленьких окон со слюдяными стеклами. Нависли расписанные травами своды, некрашеный, из шашек соснового паркета пол скрипнул под ногами дворецкого, который тихо попятился назад и пропал. Убранство покоя было очень просто. Те же дубовые скамьи, что в родном доме Александра, впрочем покрытые коврами. Наконец Александр увидел и того, кому, не видя, поклонился. В кресле-качалке сидел сам боярин Василий Васильевич Головин в зеленой шапочке. Из-под его сдвинутых, похожих на ласточкины крылья бровей смотрели, искрясь веселой насмешкой, карие глаза, румяные губы улыбались. Около старика, положив руку на его плечо, стояла высокая, статная боярыня в богатом синем с серебром роброне. Ее прекрасные пышные волосы, причесанные по моде, с буклями, казались с проседью от пудры. В ушах боярыни сверкали, соперничая с ее глазами, два яхонта с лесной орех. А рядом стоял, прижавшись к ней, мальчик в русской алой косоворотке, плисовых шароварах и козловых сапожках на высоких красных подборах.
      Головин издали протянул руку. Авдотья Федосеевна, ведя за руку Александра, подошла и приложилась к руке, говоря:
      - Здравствуй, государь мой Василий свет Васильевич!
      - Здравствуй и ты, государыня Авдотья Федосеевна!
      Головин ткнул рукой в губы Александра и промолвил:
      - Прасковья, чего ж, не рада, что ли, гостям - пнем стоишь!
      Произошло общее движение. Гостья и хозяйка кинулись одна к другой в объятия с восклицаниями и поцелуями. А мальчик подошел к Александру и, потянув за рукав, прошептал ему на ухо:
      - А у нас кот Ванька удавился!
      - Нам уже сказывали.
      - Вот беда!
      - Да какая же беда? Эка штука - кот!
      - Да вить какой кот! Кто теперь батюшке скажет?
      - А не все одно кто?
      - Да вить он того пороть велит, а то и на торфы сошлет...
      - Чего вы шепчетесь, Вася? - строго спросил сына Василий Васильевич.
      - Да я, сударь батюшка, спросил, как его звать...
      - Что ж, у него имя долгое - никак не выговорит?.. Ну, сударыня, обратился хозяин к гостье, - угощу же я тебя сегодня! Сурскими стерлядями!..
      Все, застыв, молчали.
      ХРАБРЕЦ
      Жена Василия Васильевича побледнела. Александр взглянул на нее и испугался. Он подумал: вдруг это она скажет про кота и старик велит конюхам выстегать ее плетьми! Хозяйка шевельнула губами, но Александр предупредил ее.
      - Стерлядей-то кот съел! - сказал он, учтиво кланяясь хозяину.
      - Как так? - вскочив с кресел, закричал Василий Васильевич. - Ванька? Подать кота сюда! А кто за котом смотрел?
      Вася подбежал к матери своей и, ухватясь за ее платье, испуганно смотрел на храбреца. Авдотья Федосеевна искала глазами скамью: у нее подкосились ноги...
      - Позвать Пелагею Петровну! Пелагея! Пелагея! - кричал Василий Васильевич.
      Вбежала Пелагея и, видя, что боярин гневается, прямо бухнулась перед ним на колени и, стуча об пол лбом, лепетала:
      - Не вели казнить, батюшка! Не знаю вины своей... Прости ты меня, нижайшую рабу твою... Не вели казнить...
      - Перестань причитать! Это верно, что кот Ванька стерлядей съел?
      - Верно, батюшка. Съел, окаянный, съел!
      - Всех?
      - Всех, батюшка боярин, всех.
      - Поди принеси кота. Как это мог кот столько рыбы сожрать.
      - Да он только испакостил: у той голову отъел, у другой хвост...
      - Подай сюда кота!
      Пелагея упала ничком перед боярином и, целуя сапог, молча мочила его слезами...
      Александр выручил и ее.
      - Кот-то, сударь, сам испугался да и убежал в рощу, - сочинил Александр.
      - А ты откуда узнал?
      - Да я сам видел: едем, а кот в рощу бежит...
      - Какой масти кот?
      - Да серый кот. Ну, малость хвост бурый. Огромный кот. С зайца.
      - Верно. Да ты не врешь ли, малый?
      - Он у меня на глаз такой быстрый, - похвасталась сыном Авдотья Федосеевна, - все сразу видит...
      - Пелагея, встань! Кота, когда вернется, отправить в ссылку в Прозорово. Кроме вареной невейки, никакого продовольствия ему не отпускать. Пускай-ка поест черной каши.
      - Слушаю, сударь.
      - Ступай. Коли б ты сама сказала, ну, а гостя - выручил он тебя пороть не приходится. Возрастай непытаный, немученый, ненаказанный. Грехи до семи раз прощаются. Прошу дорогих гостей в трапезную нашу палату.
      Хозяин поднялся с кресел и пошел впереди в столовую. За ним последовала хозяйка, пересмеиваясь с Авдотьей Федосеевной и кивая на мужа. За ними шел Вася, ведя за руку Александра. Он прошептал:
      - Какой ты смелый!
      - А чего мне бояться? Ведь меня в Семеновский полк записали.
      - Нынче пять кошек будут без обеда. Вот увидишь... Тоже "солдат"! Я матушку попрошу, и меня запишут. Ты смотри за столом помалкивай, а то худо будет.
      Трапезная палата находилась тоже в старом доме. В низкой сводчатой комнате, освещенной множеством восковых свечей, в поставцах и на полках сверкали затейливые бутылки, стаканы, кубки из цветного стекла, серебряные ковши и чаши, высокие фарфоровые кувшины и кружки, оправленные в серебро. По коврам на стенах развешаны турецкие кривые ятаганы в ножнах, украшенных цветными каменьями, огромные великанские мечи и маленькие кинжалы, допетровские стрелецкие бердыши и боевые топорики, но не было ни одного мушкета и ни одного пистолета - видимо, хозяин не любил огнестрельного оружия.
      Посреди трапезной, у круглого стола с семью ножками, стояло семь стульев с высокими спинками. За стульями навытяжку, по-солдатски, стояли лакеи в цветных кафтанах и париках. За стулом со спинкой повыше других стал сам дворецкий, в углу под иконой дожидался поп, тряся седой головой.
      Александр сразу увидел, что на каждом стуле положено по шитой шелковой подушке. И на каждой подушке лежит сытая старая кошка. Каждая кошка привязана лентой к ножке стула.
      Поп низко поклонился хозяину, прочитал молитву и ушел, все кланяясь. По знаку хозяина дворецкий и четверо лакеев отвязали пять кошек и вынесли их на подушках. Кошки, видимо, привыкли к этой церемонии и лежали на подушках спокойно. Два лакея остались за теми стульями, где, не тревожась, лениво дремали остальные две кошки. Хозяин молча указал каждому его место. По правую руку от него занял место сын, а правее его - хозяйка, по левую руку - Александр, а дальше - его мать. Все это творилось в полном молчании. Ни хозяин, ни сын, ни хозяйка, ни гости не проронили ни слова. Александр всему дивился, поглядывая на унылые, заспанные лица слуг, в померкшие, застывшие глаза Васи. Александр ему улыбнулся. Вася в испуге закрыл глаза. Взоры хозяйки и Александра встретились, и он увидел, что в глазах ее прыгают веселые зайчики смеха. Александр рассмеялся вслух.
      - Вторая вина! Трапезуй в безмолвии. И вторая вина прощается, - с угрозой сказал хозяин.
      Александр догадался, что хозяин во всем держится числа семь и, значит, ему можно безнаказанно совершить еще четыре преступления.
      Дверь отворилась. Вошли семь поваров в белых колпаках и белых балахонах и поставили на стол семь блюд, сняли с них крышки и, поклонившись, молча вышли...
      Снова открылась дверь, и в трапезную, шагая в ногу, вошли четырнадцать официантов в красных с золотом кафтанах, с напудренными волосами и длинными белыми полотенцами, завязанными галстуком на шее.
      Обед начался. Официанты накладывали каждому из трапезующих по очереди из семи блюд. Первое блюдо оказалось щами. Александр, подражая хозяину, съел полную тарелку, дивясь, что остальные только отхлебнули по ложке. А две кошки, которым тарелку подносили официанты, только понюхали и отвернулись. Каждой кошке, как и людям, служили двое: накладывали из всех семи блюд поочередно, меняли тарелки и приборы. Ни второго, ни третьего, ни четвертого, ни пятого, ни шестого, ни седьмого блюда никто, кроме хозяина, даже не отведал, и казалось, что и обеду конец. Но официанты проворно убрали все, дверь снова раскрылась, и вошли опять семь поваров с мисками, поставили их на стол и, сняв крышки, с низкими поклонами удалились. Во второй перемене первым блюдом был поросенок с гречневой кашей.
      - Мне только каши! - приказал Александр официанту.
      - Третья вина! "Яждь то, что предлагается", - ответил на дерзость Александра боярин. - И третья вина прощается...
      Дрожь охватила Александра. Хозяин ел неопрятно, нагромождая около своего прибора корки хлеба и кости. Много пил вина, не проглотив еще еды, соль брал из солонки перстами, а поросячью ножку взял прямо в руку и грыз ее, ворча что-то про себя и переступая под столом ногами.
      Александр припомнил из "Юности честного зерцала", как отроку надо вести себя за столом, и скороговоркой, боясь, что его одернет мать, выпалил:
      - "Будь воздержан и бегай пьянства, пей и яждь, сколько тебе потребно... Ногами везде не мотай, не утирай губ рукою, но полотенцем и не пей, пока еще пищи не проглотил".
      Хозяин застыл с костью, поднесенной ко рту. Остолбенели официанты. Два лакея при кошках угрюмо улыбнулись, словно по команде, и посмотрели на дерзкого гостя ласково.
      - Ну, еще что? - поощрил Александра боярин.
      - "Не облизывай перстов и не грызи костей. Над яствой не чавкай, как свинья, и головы не чеши. Около своей тарелки не делай забора из костей, корок хлеба и прочего. Когда перестанешь ясти, возблагодари бога, умой руки и лицо и выполоскай рот".
      - Все? Четвертая вина! "Чти и не осуждай старших". Четвертая вина прощается.
      Авдотья Федосеевна уже давно не рада была своей затее и поездке к боярину, но не смела прикрикнуть на сына, чтобы не нарушить церемониала и не навлечь на себя боярского гнева: вдруг хозяин и за ней начнет вины считать!
      Из Васиных глаз на щеки скатывались слеза за слезой - он боялся за своего нового друга. Только одна хозяйка была весела. Она едва сдерживалась от смеха, и все ярче разгорались в ее глазах веселые синие огни.
      Между тем обед продолжался. Повара вносили по очереди третью, четвертую, пятую перемену, и в каждой перемене семь блюд. Официанты убирали всё нетронутым. Из всех сидящих за столом один боярин ковырялся вилкой или пальцами в каждом блюде, вытирая затем руки о пышные галстуки официантов. Никто не хотел есть, никто не дивился искусству поваров, которые успели наготовить такое множество разных кушаний.
      Раньше всех надоело кошкам: сначала одной, а затем и другой сделалось тошно, они жалобно замяукали, и лакеи их вынесли по знаку хозяина. Когда внесли и унесли нетронутой седьмую перемену, Александр просто и спокойно спросил боярина, как равный равного:
      - А кто же, сударь, все это съест?
      - Ага! - вскричал хозяин, стукнув о стол кулаком. - Пятая вина! - И, чтобы показать, что и он в свое время заучивал "Честное зерцало", прибавил: - "Молодые отроки не имеют быть насмешливы и других людей речи не превращать и ниже других людей пороки и похулки..." Ик!..
      Отрыжка мучила боярина. Он громко икнул, отрыгнул, не кончив поучения, в смущении достал платок и громко высморкался.
      - "Рыгать, кашлять и подобные такие грубые действия в лице другого не чини", - процитировал еще раз Александр правила приличия. И сам прибавил: - И шестая вина прощается.
      Боярин посмотрел на дерзкого гостя очень внимательно и промолчал. Официанты убрали со стола, и вслед за тем семь смешных, уродливых карлов внесли на головах блюда с яблоками, грушами и виноградом и поставили их перед каждым пирующим. Самому боярину подали кофе в высоком фарфоровом кофейнике. Дворецкий налил кофе в чашку. Боярин не торопясь отхлебывал напиток маленькими глотками. Все сидели за столом куклами. Никто не притронулся к плодам, ожидая, когда же кончится эта пытка. Александр выбрал с блюда большое красное яблоко и покатил его по столу к Васе. Тот не осмелился подхватить. Яблоко упало на пол.
      Хозяин грозно нахмурился, встал из-за стола и вышел из столовой. Прасковья Тимофеевна хлопнула в ладоши, кинулась со смехом к Александру, подхватила его на руки, как малого ребенка, и принялась целовать в губы, глаза, щеки, прижала его к груди. Прижавшись к жесткой парче ее платья щекой, Александр услышал, как горячо стучит сердце боярыни.
      - Пойдем все ко мне, - сказала хозяйка, поставив Александра на пол. Вася, где ты?
      Вася лазил под столом, разыскивая красное яблоко, кинутое ему Александром.
      - Вот оно!
      Хозяйка выбежала из столовой, за ней побежали мальчишки и поспешила Авдотья Федосеевна.
      За темным переходом распахнулась дверь в большой покой со сводами, подпертыми посередине круглым столбом. Здесь было жарко, шумно, суетливо. У Александра зарябило в глазах. Суетились смешные карлы, пододвигая гостям стулья. Вея лентами, перебегали, хихикая, с места на место девушки в пестрых сарафанах. Качаясь в кольце, сердито кричал, раздувая розовый хохол, большой белый попугай. На полу расхаживал, распустив долгий цветной хвост, павлин. Около него кружился, щелкая клювом, тонконогий журавль. Из угла слышался звон струн. На коленях у молодого статного черкеса лежали гусли.
      - Девушки! - крикнула хозяйка, хлопнув в ладоши. - Гостей величать!
      Г Л А В А Т Р Е Т Ь Я
      КОЛОТУШКА
      Девушки стали полукругом. Все стихло. Гусляр ударил по струнам, задавая тон. Но не успели певицы выдохнуть первое величальное слово, как в дверях показался дворецкий с зажженным канделябром в руке и громко сказал:
      - Боярин просит Александра Васильевича Суворова-сына к себе.
      Все замерли.
      - Не бойся! Не бойся! Иди! - шепнула хозяйка Александру.
      - А я вовсе и не боюсь! - ответил Александр и смело пошел за дворецким, не взглянув на мать.
      - Растревожил ты боярина! Всю ночь спать не будет, - сказал Потапыч, погладив мальчика по голове.
      Дворецкий провел Александра через темный, холодный зал, где гулко отдавались шаги, к знакомой уже ему рогожной двери и пропустил Александра вперед, плотно затворив за ним дверь.
      Боярин сидел на прежнем месте в своей качалке. Пелагея Петровна возилась около вороха сена, накрытого ковром, в углу покоя - она готовила хозяину постель.
      Перед Головиным на раздвижном пюпитре с горящей свечкой лежала большая книга. Боярин молча указал Александру на низенькую скамейку у своих ног. Суворов сел. Сердце его стучало беспокойно.
      - Пелагея, ставни закрывать! - приказал боярин.
      - Слушаю, государь!
      И, подойдя к окну, домоправительница громко прокричала молитву.
      - Амень! - хором ответило со двора несколько голосов.
      Со страшным шумом и визгом в петлях захлопали железные ставни, загремели болты. Видно было, что люди старались нарочно делать как можно больше стука и грома. То же делалось во всем доме - грохот доносился со всех сторон.
      Пелагея заложила чеками просунутые внутрь болты. Стало тихо. Вошел дворецкий и ввел старосту с бирками* в руке; с ним вместе вошли выборный караульщиков с кленовой колотушкой и ключник со множеством ключей на большом кольце.
      _______________
      * Б и р к и - счетные палочки, на которых нарезками обозначался
      счет.
      Дворецкий поклонился боярину и, обратясь к выборному, начал говорить:
      - Слушайте приказ боярский: смотрите всю ночь не спите, кругом барского дома ходите, колотушками громко стучите, в рожок трубите, в доску звоните, в трещотку трещите, по сторонам не зевайте и помните накрепко: чтобы птицы не летали, странным голосом не кричали, малых детей не пугали, на крыши бы не садились и по чердакам не возились. Слушайте же, ребята, помните накрепко!
      - Слышим! - во всю глотку гаркнул выборный.
      - Слышим! - глухо отозвалось со двора.
      Выборный с низким поклоном подал боярину колотушку и поцеловал ему руку. Староста отдал бирки Пелагее Петровне. Дворецкий повернулся к старосте и прочитал ему наставление:
      - Скажи сотским и десятским, чтобы все они, от мала до велика, жителей хранили и строго соблюдали, обывателей от огня неусыпно сберегали, глядели и смотрели: нет ли где в деревнях Целееве, Медведках и Голявине смятения, не увидят ли на небесах какого страшного явления, не услышат ли под собой ужасного землетрясения. Коли что случится или диво какое приключится, о том бы сами не судили и ничего такого бы не говорили, а в ту пору к господину приходили и все бы его боярской милости доносили и помнили бы накрепко!
      Ключнику столь же складный и подробный приказ отдала, приняв от него кольцо с ключами, Пелагея Петровна.
      Дворецкий махнул рукой. Выборный, староста и ключник вышли, за ними и дворецкий. Пелагея Петровна спрятала под подушку бирки и ключи, взбила попышней сено постели, потушила все свечи, кроме одной, на пюпитре с книгой, и, пожелав боярину сладко почивать, удалилась.
      Настала великая тишина... Александр сидел у ног Головина, пока длилась странная церемония, и не смел шевельнуться, помня за собой уже шесть преступлений.
      Головин положил Александру на голову тяжелую руку и спросил:
      - Кота видел или соврал?
      - Нет, не видел. Соврал.
      - Зачем? Лги только в крайности, ради жизни спасения...
      Головин помолчал и еще спросил:
      - Чего за столом рассмеялся?
      - У боярыни зайчики в глазах прыгали... Такие веселые!
      - Бойся женских глаз, отрок. Почему одной каши спросил?
      - А я поросенка не люблю: он на ребенка похож.
      - Так. "Будь умерен в пище и питии". Это хорошо. Человек выше сытости...
      - Коли нечего есть, так и каши запросишь...
      - Ты спросил: "Кто все это съест?" Они! - Головин повел рукой вокруг. - Нынче ради тебя и матери, почитай, две сотни людей сыты.
      Рука Головина все тяжелее давила на голову Александра. Он пытался и не мог выпрямиться. Боярин придавил голову Суворова почти к коленям:
      - А за то, что невежей был, вот тебе!
      Александр больно стукнулся носом о свою коленку. Из носа брызнула кровь. Он вырвался из-под руки Головина и закричал.
      - Ох, батюшка, - всполошился старик, - да я тебе, никак, нос разбил? Ай-ай! Враг попутал... Прости ты мне, окаянному!
      Головин схватил вдруг колотушку, подбежал к окну и застучал. В то же мгновение на дворе засвистели, закричали дозорные во много голосов, застучали колотушки, затрещали трещотки, затрубили рожки, забунчала чугунная доска.
      Головин, повалив пюпитр с книгой, упал в кресло, закатив глаза. Свеча погасла. Светила теперь одна лампада в углу.
      Александр испугался, кинулся к одной двери, к другой, но обе они оказались запертыми снаружи. Напрасно мальчик бил в двери ногами и кулаками. Никто не отзывался. Да и нельзя было услышать беспомощный стук средь грохота, гама и звона со двора.
      Александр увидел, что убежать нет возможности. Он подошел к Головину. Боярин лежал в кресле с закрытыми глазами и, казалось, заснул.
      Шум на дворе постепенно затихал и наконец прекратился. Александр поставил пюпитр, поднял книгу и положил на место, затеплил от лампады свечу и прикапал ее на место к пюпитру.
      Осторожно Александр открыл книгу, стоя рядом с креслом, и радостно вскрикнул: об этой книге он мечтал, из нее много ему рассказывал отец, но нигде не мог достать, хотя и обещал давно. Книга Квинта Курция о делах содеянных Александра Великого, царя Македонского, переведена повелением Царского Величества с латинского языка на российский лета 1709-го и напечтана в Москве в 1711 году в декабре месяце.
      Боярин, пробужденный от забытья радостным восклицанием Суворова, ласково положил ему руку на плечо и спросил:
      - Здорово я тебе нос разбил?
      - Ничего, ничего, сударь!.. Какая у вас книга!
      - Сию книгу я читаю, когда мне не спится. Вот погоди...
      Дрожащей рукой Головин открыл двадцать первую страницу и начал читать вслух:
      - "...Александр мнози филозофы и риторы встречают, кроме Диогена, который тогда был в Коринфе, и Александра ни во что вменяя, в бочке живяше: удивлялся же ему Александр при солнце сидящему, прииде и вопроси, чего требует. Он же рече: "Требую, да того от меня не отъимеши, чего мне дать не можеше". Которым ответом Александр весьма утешился и, ко своим обратися, рече: "Хотел бы аз быти Диоген, аще не бы Александр был". И, паки обратясь к Диогену, Александр вопросил: "Неужто не могу ничего тебе дати?" Диоген ответствовал тако: "Усторонись несколько и не застанавливай мне солнце..."
      Положив руку на страницу, Головин спросил:
      - А ты кем бы хотел быть: Александром Великим или Диогеном? Что тебе сходнее?
      Александр живо ответил:
      - Диоген не мог стать Александром, сударь!
      - Ну, а тот?
      - Быв Александром Великим, стать Диогеном - нищим! После великих почестей и славы поселиться в собачьей конуре!
      Головин засмеялся:
      - Да, милый, такого не бывало... Вот слушай еще! - Головин перевернул несколько страниц.
      - Давайте я буду читать, - сказал Александр, - а вы слушайте.
      Головин согласился. Александр начал читать вслух и забыл все, что было кругом. Хозяин иногда забывался и дремал. Тогда Александр повышал голос. Головин испуганно открывал глаза, вскакивал с кресел, хватал колотушку и подбегал с ней к окну, неистово стуча. Со двора сейчас же отзывались свистом. Трещотки, колотушки, рожки, звон колокола, стук в чугунное било не смолкали несколько минут. Затем наступала тишина.
      - Читай дальше! - приказывал боярин.
      Александр читал все тише и тише. Головин наконец захрапел. Свеча догорала, и, хотя на столике лежало несколько запасных свечей, Александр закрыл книгу, улегся на пышной постели из сена, приготовленной для боярина. Свеча мигнула и погасла. Громко храпел хозяин. Должно быть, заснула и стража на дворе: стук и гром больше не повторялись. Заснул и Александр.
      СЕЛО СЕМЕНОВСКОЕ
      Авдотья Федосеевна возвратилась от Головиных совсем расстроенная. Боярин Василий Васильевич совсем из ума выжил, невесть что творит и не только не застращал Александра тягостями военной службы, а, наоборот, подарил ему любимую свою книгу Квинта Курция и, даря, говорил:
      - Попытай быть и Александром Великим и мудрым Диогеном. Попытай!
      Вася Головин простился с Суворовым в слезах и в минуту расставанья все просил отца, чтобы он и его записал в Семеновский полк солдатом.
      - Ладно, - утешил он Васю, - лишь вырастешь до Суворова, запишу. Ну-ка, померяйтесь.
      Александр и Вася стали затылками друг к другу. Семилетнему Васе (он, правда, старался вытянуть насколько можно шею) оставалось расти до Александра не более вершка. И опять Авдотья Федосеевна обиделась за свое хилое детище.
      - Быть тебе в полку, - сказала она сыну, - в двенадцатой роте, левофланговым.
      - Зато у нас в первой роте на правом фланге Прошка Великан, - ответил Александр.
      Давно в усадьбе Головиных не видали боярина в таком добром духе: он сам вышел провожать гостей до нового парадного подъезда и вел под руку Авдотью Федосеевну. За ними шла хозяйка, ведя по одну руку Васю, а по другую шел Александр с книгой Курция под мышкой.
      Слуги в парадных кафтанах выстроились в два длинных ряда от выходных дверей до суворовского убогого возка с лубяным верхом. Доведя Авдотью Федосеевну до экипажа, Головин сам подсадил ее в повозку.
      Тройка побежала. Двадцать конных егерей в польских красных кунтушах, расшитых шнурами, в синих рейтузах и в сапогах с огромными медными шпорами поскакали за тройкой по два в ряд: им было приказано проводить гостей до пограничного столба головинских владений.
      Всю дорогу домой Авдотья Федосеевна не сказала сыну ни одного слова. Александр, раскрыв книгу Квинта Курция, начал читать ее с того места, где остановился ночью, усыпив чтением боярина.
      Ветер перелистывал страницы...
      Когда открылась в долине замшелая крыша суворовской усадьбы, Авдотья Федосеевна вздохнула, потянулась к сыну, сжала ладонями его лицо и поцеловала:
      - Бедненький мой солдатик!..
      Начали собираться на зиму в Москву - учиться Александру "указным наукам" в деревне не у кого, да и книг нужных не достать.
      На дверях амбаров и кладовок повисли большие калачи замков и восковые печати. Дядька Александра, Мироныч, - его не брали в Москву - с горя загулял и был наказан на конюшне.
      Вперед отправился небольшой обоз с запасами: мукой, крупой, соленьями, медом и яблоками. За последней телегой плясал на привязи, косясь кровавым глазом, любимый жеребчик Александра, Шермак...
      День спустя в Москву покатили на двух тройках и Суворовы: отец с сыном на одной, мать с дочерью на второй. Книги, увязанные в рогожу, лежали у Александра в ногах.
      Морозным ранним утром Суворовы въехали в Москву. Столица встретила их колокольным звоном, криком и мельканьем галочьих стай. Близ Никитских ворот, невдалеке от городского дома, Суворовы нагнали свой деревенский обоз.
      Александр первым выскочил из возка. Отец и мать захлопотались с разгрузкой возов и не скоро хватились сына.
      - Где он? - всполошилась мать.
      Ей доложили, что Александр отвязал Шермака, вскочил на неоседланного коня и ускакал неведомо куда. Родители, привычные к выходкам быстронравного сына, не очень обеспокоились. Мать безнадежно махнула рукой.
      Александр, проскакав во весь опор мимо Кремля, городом вынесся в улицу села Покровского. За селом открылось Семеновское поле. Александр придержал Шермака и пустил его шагом. Эти московские места были до сей поры мало знакомы Александру, но его то и дело обгоняли верхами в сопровождении рейткнехтов* офицеры, а он обгонял военные повозки, караульные команды. Дороги не приходилось спрашивать: все стремились к одному месту - к большому, вытоптанному солдатскими сапогами плацу среди огородов и рощ. Оттуда слышались взвизги флейт, рокот барабанов. На плацу шло учение. Покрикивали командиры. Солдаты маршировали, выкидывали ружьями артикул**.
      _______________
      * Р е й т к н е х т - нижний чин, обязанность которого состояла
      в уходе за офицерскими лошадьми.
      ** А р т и к у л - ружейные приемы.
      В обстроенном длинными магазинами квадрате полкового двора рядами стояли с поднятыми вверх дышлами полковые ящики: белые - палаточные; голубые - церковные, с крылатыми ангелочками по бокам; казначейский желтый, на нем изображен рог изобилия, из коего сыплются золотые деньги; красный - патронный, на нем изображена пороховая бочка; аптечный - синий, с нарисованными на нем банками лекарств; артиллерийский - огненного цвета, с пылающими гранатами и громовыми стрелами; канцелярский - белый, с синими полосами, с изображением книги, а на ней чернильницы с воткнутым в нее гусиным пером. Далее виднелись белые с зеленым провиантские фуры с изображенным на боках золотым рогом изобилия, обвитым пышными колосьями. Извозчики, солдаты нестроевой роты, у длинных коновязей чистили рослых лошадей. У черной кузницы с пылающим горном ковали в станках коней.
      В ШТАБЕ
      Александр налюбовался досыта ящиками, фурами, конями и направил Шермака к двухэтажному дому, угадав в нем полковую съезжую избу.
      К этому дому то и дело подъезжали на конях офицеры и, бросив поводья денщикам, вбегали в раскрытую настежь дверь. Александр привязал Шермака к окованному железом (чтобы не грызли кони) бревну и вошел в избу. В сенях, в полной амуниции, двое караульных солдат сидели, верхом по концам скамейки, лицом один к другому. Середина скамейки расчерчена шашачницей. Караульные играли в шашки.
      - Стой, малый! - взглянув на Александра, сказал первый караульный. Куда лезешь? Зачем? Кто таков?
      - Александр Суворов, недоросль, записан в полк солдатом. Явился определиться.
      Караульный задумался над ходом. Александр хотел идти наверх по лестнице. Второй караульный, тоже глядя на доску, сказал:
      - Погоди! Наверх нельзя - там штапы присутствуют.
      - Да ведь мне туда и надо!
      - Погоди, говорю! Сказано, нельзя! - Караульный сделал ход и тут же горестно ахнул: - Ах ты, язви тебя!
      - Фук, да и в дамки! - воскликнул противник, стукнув шашкой по доске. - Гони денежку.
      Выкинув из кармана медяк, караульный подманил Александра и, взяв его за ухо, сказал:
      - Чего ты пристал? Вот я из-за тебя проиграл денежку. Чего тебе надо? Пошел вон! - И, ухватив его за ухо, солдат, поведя рукой, указал Суворову дверь наружу.
      - Пусти ухо! - закричал Суворов. - Я сам солдат!
      - Оставь малого! Чего ему ухо крутишь? - ставя шашки, сказал второй караульный. - Тебе ходить.
      Караульный выпустил ухо Александра, повернулся к доске и сделал ход.
      Александр больше не раздумывал - кинулся вверх по лестнице, скача через три ступеньки разом.
      - Держи его! Держи! - крикнул, стукнув шашкой по доске, первый караульный.
      - Держи его, держи! - подхватил второй, не подымая головы от доски.
      Наверху Александр очутился в большой комнате, заставленной канцелярскими столами. Над одним столом сгрудилось несколько писарей, сдвинувшись головами. Так бывает в осенний день, если бросить окуням в пруд корку хлеба: собравшись стайкой головами к хлебу, окуни до той поры не разойдутся, пока до крошки не уничтожат хлеб. У каждого писаря за ухом торчало гусиное перо, свежеочиненное, еще не замаранное чернилами. Писаря навалились на стол, о чем-то шептались, порой давясь смехом.
      Из соседней комнаты, куда вела плотно затворенная дверь, слышались громкие голоса, прерываемые взрывами веселого хохота.
      Одиноко за столом у окна сидел старый писарь с головой, покрытой густой седой щеткой подстриженных бобриком волос. В зубах писарь держал гусиное перо и, одним пальцем осторожно прикасаясь к косточкам, словно боясь обжечься, клал на счетах. Старичок взглянул на Александра исподлобья. Суворов, сняв шапку, поклонился учтиво:
      - Здравствуйте, сударь!
      Старик кивнул. Вынув изо рта перо, обмакнул его в чернила, написал что-то в тетради и с насмешливой, непонятной Александру угрозой сказал:
      - Здравствуйте, здравствуйте, сударь!
      Затем старик, воткнув перо в стакан с дробью, достал из кармана табакерку, задал в обе ноздри порядочную порцию табаку и, держа наготове раскрытый платок, блаженно зажмурился.
      - Апчхи! - громогласно чихнул старик в подставленный платок.
      - Будьте здоровы, сударь! - сказал Александр, кланяясь.
      - Здравия желаем, Акинф Петрович! - хором отозвались все писаря, не подымая голов.
      Старик вытер нос и поманил к себе Александра.
      - Что надо? Кто таков?
      Александр объяснил, кто он и что ему надо.
      - Так ведь ты, милый, записан сверх комплекта, без жалованья, и отпущен к родителям для обучения указным наукам на два года...
      - Я хочу быть в полку.
      - Мало ли чего ты еще захочешь! Ростом не вышел... Иванов! В какую роту зачислен недоросль Александр Суворов?
      Один из писарей, чуть подняв голову, через плечо ответил:
      - Осьмую...
      - Так. Ступай-ка, милый, домой. Где живешь? У Никитских ворот? Эка! Ты через всю Москву драл. На коне? Ну, садись на своего коня и скачи домой. Наверное, мамаша по тебе плачет.
      - Я хочу быть при полку.
      - Придет пора - и в полк возьмут...
      - А где же мне учиться?
      - Если учиться, ступай в полковую школу. Как раз она при восьмой роте. Поди спроси съезжую избу осьмой роты. Там тебе все объяснят толком.
      Александр хотел идти.
      - Постой-ка! - остановил его старик. - Да у тебя есть в полку рука?
      - Есть... Премьер-майор Соковнин Никита, моего батюшки приятель...
      - Соковнин? Премьер-майор? - воскликнул старик, встав с табурета.
      Все писаря вдруг поднялись от стола, вытянулись в струнку и повернулись к Александру.
      Старик встал из-за стола, заложив за ухо перо, одернулся, подошел к закрытой двери и стукнул в нее, приклонив голову.
      Смех и говор за дверью утихли. Старик приоткрыл дверь, протеснился туда бочком.
      Писаря расселись по табуретам за столами, зашуршали бумагами, заскрипели перьями.
      Половинка двери распахнулась, Акинф Петрович, выйдя, крикнул торжественно:
      - Солдат Суворов, к премьер-майору...
      Он пропустил Александра, закрыл за ним дверь и погрозил пальцем писарям.
      В большой комнате, куда вошел Александр, облаком плавал трубочный дым. В углу, одетые в чехлы, стояли в стойке четыре знамени.
      Прямо от входа, за большим столом, крытым зеленым сукном, сидел прямой и статный офицер, затянутый в мундир. Вокруг стола, в расстегнутых мундирах, молодежь покуривала трубки.
      - Здорово, богатырь! - улыбаясь Александру глазами, молвил Соковнин.
      - Здравствуйте, сударь! - ответил, кланяясь, Александр.
      Все рассмеялись.
      - Не так, не так отвечаешь! - поправил Соковнин, разглядывая Александра. - Надо стоять прямо и отвечать: "Здравия желаю, ваше высокородие!" Как здоровье батюшки?
      - Очень хорошо. И вам того же желаем, ваше высокородие! вытягиваясь, ответил Александр.
      Соковнин улыбнулся:
      - Вижу, из тебя выйдет бравый солдат. Поди ко мне ближе. Это Василий Иванович тебя в полк послал?
      - Нет, я сам, господин премьер-майор.
      - Давно ли в Москву возвратились?
      - Сегодня утром, сударь.
      - Вот как! И ты прямо в полк явился? Достойно похвалы. Чего ж ты хочешь?
      - Нести службу ее величества, господин премьер-майор.
      - Так тебе ж, красавец, надо сначала учиться. Если хочешь, я тебя велю записать в полковую школу... Акинф Петрович! - крикнул Соковнин.
      На зов его вошел старик. Он стоял у двери навытяжку.
      - Вели записать солдата Суворова в полковую школу, в солдатский класс. Да погоди-ка. Ганнибал Абрам Петрович сказывал мне, что ты, Суворов, горазд в науках. Уж не записать ли тебя прямо в инженерный класс?
      - Нет, сударь, сначала в солдатский класс.
      - Быть по-твоему. Там и сверстники твои сидят. А теперь ступай домой.
      - А сейчас в школу нельзя?
      - Сейчас? Ну что ж, охота пуще неволи. Акинф Петрович, вели его проводить в школу...
      - Конь у меня, - вспомнил Александр.
      - Ты на коне? Коня поставь в денник*. Акинф Петрович, распорядись. Прощай, солдат! Служи, учись!
      _______________
      * Д е н н и к - просторное стойло в конюшне, где лошадь стоит
      без привязи.
      Александр поклонился.
      - Говори: "Счастливо оставаться", - шепнул Александру Акинф Петрович.
      - Счастливо оставаться, господин премьер-майор!
      Соковнин кивком отпустил Александра.
      После его выхода из присутствия там снова поднялись смех и говор.
      В канцелярии Акинф Петрович приказал:
      - Иванов!
      - Есть!
      - Отведи солдата Суворова в полковую школу, в солдатский класс. Скажи Бухгольцу - Соковнин приказал. Коня Суворова поставить в денник гренадерской роты. Дать овса. Вычистить. Осмотреть подковы.
      - Он у меня не кован, - сказал Александр. - Из деревни...
      - Не кован - подковать.
      - Слушаю. Идем.
      Писарь взял Александра за руку и повел из канцелярии вниз.
      Караульные в сенях по-прежнему бились в шашки. Увидев Александра, первый караульный сказал:
      - Ага! Что я тебе говорил: наверх не ходить... Вот тебя сейчас и взгреют.
      Писарь на ходу крикнул:
      - Евонный родитель премьер-майору друг и приятель...
      - Вот те на! - воскликнул второй караульный. - Так ты ему, милый, не сказал, чаю, что я тебя за ухо драл?
      - Сказал, - не останавливаясь, ответил Александр.
      - Так! Стало быть, не тебя, а меня взгреют! - И, оборотясь к доске, караульный прибавил: - Тебе ходить.
      На дворе Александр показал писарю Шермака. Некормленный конь грыз железную обивку коновязи, "тебенюя" копытом.
      - Вели, дяденька, напоить коня. Я его прямо с ходу взял...
      - Ладно. Чего ты ездишь на неоседланном коне? Без седла и коню и всаднику тяжелей. Эх ты, деревня! Идем!
      Г Л А В А Ч Е Т В Е Р Т А Я
      ПОЛКОВАЯ ШКОЛА
      Полковая школа, куда писарь привел Александра Суворова, помещалась в новой просторной двухэтажной избе.
      Писарь ввел Александра прямо в солдатский класс, где шел урок арифметики. Александр увидел перед собой несколько некрашеных длинных столов; за столами на скамьях сидели ученики. Тут были и мальчики в вольных платьях и взрослые солдаты. Ученики скрипели грифелями по аспидной доске. Меж столов расхаживал учитель в зеленом мундире. Размахивая ферулой*, он диктовал задачу:
      _______________
      * Ф е р у л а - линейка, при помощи которой "учили" непонятливых
      учеников.
      - Биль три бочка, полный вина. Один из них пустой. Две полный. Один тридцать ведра. Второй пятнадцать ведра. Третий десять ведра. Написаль? Десять ведра третий бочка. Написаль? Пустой бочка биль тридцать ведра. Так... Ты зашем пришель? - ткнув писаря в грудь ферулой, спросил учитель.
      - По приказанию господина премьер-майора Соковнина пришел определить в школу солдата Суворова.
      Учитель легонько ударил Суворова ферулой по темени и воскликнул:
      - O dummer Kerl!* Какой ты есть зольдат?
      - Gewiss, ich bin ein Soldat!**
      - Um Gottes willen! Er spricht deutscn!***
      - Nicht viel, mein geehrter Herr!****
      _______________
      * О глупец!
      ** Конечно, я солдат!
      *** Боже! Он говорит по-немецки!
      **** Немного, милостивый государь!
      - О, карош малшишка! Где тебе сесть? Ты такой малый. Сдесь!
      Учитель указал ферулой на одну из скамей.
      Взглянув туда, Александр радостно воскликнул:
      - Прошка! Дубасов!
      - Кому Прошка, а тебе еще Прохор Иванович, - буркнул густым басом огромный солдат.
      Он подвинулся на скамье, чтобы дать Александру место. Суворов сел между ним и его розовощеким, упитанным соседом.
      Схватив Прошку за руку, Суворов пытался ее пожать.
      - Смотри не раздави, - усмехнулся Прошка, не отнимая железной руки.
      - Так вы суть камраден?! - воскликнул учитель.
      - Stimmt!* - ответил Прошка, опускаясь рядом с Александром на скамью.
      _______________
      * Определенно!
      - Марш! - махнул учитель в сторону писаря ферулой. - Дубасов!
      Дубасов встал.
      - И ты, Сувор! Всталь!
      Суворов молча встал вместе с Прошкой. Он был ему едва по пояс. Все ученики оборотились в сторону Суворова и Дубасова.
      - Сувор! Всталь auf der Bank*.
      _______________
      * Встань на скамью.
      Александр вскочил на скамью.
      В классе раздались смешки: теперь голова Александра оказалась чуть выше плеча Прошки Дубасова.
      - Все еще не хваталь! - причмокнул, пожалев, учитель, становясь перед Дубасовым. - Смотрель, киндер! Этот - высокий, и этот - низкий. Этот чердак очень высоко. Чердак хозяин никогда не ставиль хороший мебель. Разный хлам. Пустой...
      Учитель потянулся и постучал ферулой по лбу Прошки, приговаривая:
      - Бум! Бум! Бум! Пустой, как винный бочка.
      Среди учеников несколько человек угодливо засмеялись. Особенно старательно смеялся визгливым голоском розовощекий сосед Суворова справа парень лет пятнадцати, одетый богато, с кисейными брыжами на рукавах кафтана. Дубасов молча исподлобья смотрел на учителя. Бухгольц продолжал, издеваясь:
      - Он был Берлин, был Потсдам. Он видел кайзер Фридрих-Вильгельм der Grosse* теперь кайзер там, - учитель показал линейкой вниз, - темный, сырой могил...
      _______________
      * Великий.
      - А как же арифметика? - спросил Александр.
      - Ага! Хорошо! Я буду повторять задач... Один хозяин имель три бочка, полный вина, один из них пустой. Он не имель мерка и захотель выпить пять ведер вина.
      - Одному не выпить! - вставил Александр.
      - Halt dein Maul!* - Бухгольц подумал и прибавил: - Он будет приглашать друзей и с ними выпиваль.
      - Sie werden begossen**, - возразил Александр.
      - Halt die Schautze!*** - рявкнул Бухгольц, хлопнув по столу ферулой.
      _______________
      * Закрой рот!
      ** Они перепьются.
      *** Закрой пасть!
      Он повторил условие задачи и прибавил:
      - Очень простой задач. Если первый будет решить Дубас, Сувор получиль удар. Если Сувор решиль первый, получиль удар - о, не первый и не последний удар! - получиль Дубас. Все поняль?
      - Поняли! Поняли! - хором закричали и маленькие и взрослые ученики, поняв главное: что задачу никому, кроме Дубасова и Суворова, не придется решать.
      Розовощекий сосед Суворова плюнул на свою доску, стер с нее раньше написанное кисейной брыжей рукава и подсунул доску и грифель Александру.
      - Скоро кончаль урок. Решать шустро, быстро! - приказал Бухгольц.
      Дубасов заслонил громадной рукой свою доску от Александра и, наморщив лоб, приставил грифель к кончику носа. Александр на одолженной ему товарищем доске что-то начертил и подвинул доску соседу. Тот увидел нарисованного на доске поросенка с хвостиком, закрученным винтом. Внизу подписано: "Это ты".
      Бухгольц, не обращая внимания на учеников, ходил перед столами по классу, размахивая ферулой и напевая себе под нос марш.
      Стерев поросенка, сосед прошептал Александру:
      - Рачьи буркалы! - и написал: "А ты рак".
      Александр приписал две буквы спереди к слову "рак" и придвинул доску обратно.
      Заметив эти проделки, Бухгольц крикнул:
      - Юсупов Сергиус, не смель помогать Сувор! Он решаль сам!
      Подобными развлечениями коротали конец урока и прочие ученики: кто играл в "крестики", кто в "заводиловку". Один Прохор Дубасов страдал над задачей и, вздыхая, ворочаясь на скамье, то озарялся, то мрачнел. Вся доска была у него исписана сложением и вычитанием одних и тех же цифр.
      На дворе проиграл рожок, что обозначало конец урока.
      Бухгольц первого спросил Дубасова:
      - Что будем услыхать от вас, большой Дубасов?
      - Чуть-чуть не решил, да тут горнист заиграл.
      - О! Я говориль: высокий чердак плохо меблирт*. Ну, что ты скажешь, умный малютка? Я вижу несколько минут, ты уже имеешь результат.
      _______________
      * Обставлен мебелью.
      Александр ответил.
      - Нет, я не решил. И не думал решать...
      - Что? Как ты смель?
      - Невыгодно, сударь. Вы сказали: если я решу - быть биту Дубасову?
      - Сказаль.
      - А если он решит, быть биту мне?
      - Сказаль.
      - Так нам лучше обоим не решать: и бить некого...
      Бухгольц в изумлении раскрыл рот, лицо его побагровело. Все ученики притаились и ждали, что учитель обрушится на новичка и примется колотить его по чем попало ферулой.
      Вместо того Бухгольц вдруг расхохотался, хлопнув себя по лбу:
      - О! Какой ты есть глупец, Иоганн!
      Он легонько ударил Суворова по темени и ушел из класса сконфуженный.
      Ученики окружили Дубасова и Суворова. Одни смеялись над Дубасовым, другие говорили, что новичок и сам ни за что бы не решил задачки. Особенно наскакивал сосед Суворова, Сергей Юсупов.
      - Вперил рачьи буркалы! - кричал Юсупов. - Явно врешь - где тебе решить?
      - Решу!
      - Давай на спор?
      - Кто спорит, тот гроша не стоит!
      - Хвачу тебя раз - из тебя дух вон!
      - А я об тебя и рук марать не стану!
      - Ребята, расступись! - раздвигая учеников руками, сказал Дубасов. Дай простор! Ну-ка, Саша, умой его.
      Александр нагнулся быком, с силой ударил Юсупова в грудь головой и "смазал" по скулам справа и слева.
      Юсупов повалился на пол.
      - Вставай, князенька-красавец, - сказал Дубасов. - Ну-ка, еще разок!
      Юсупов едва вскочил на ноги, как Суворов на него снова налетел, на этот раз неудачно: Юсупов прикрыл грудь левым кулаком, а правым ударил Суворова в зубы. Александр устоял на ногах и тычком расквасил Сергею нос. Они схватились снова и, ничего уже не видя, тузили друг друга. Товарищи поощряли их криками и свистом. Юсупов, отступая от наскоков Александра, изловчился, ударил Александра по виску. Из глаз Суворова посыпались искры. Он упал.
      Внезапно настала тишина. Чья-то сильная рука подняла Суворова с пола и поставила на ноги. Александр открыл глаза. Ученики разбежались по углам, а перед собой Александр увидел отца, одетого в Преображенский мундир, и рядом с ним - премьер-майора Соковнина. Из-за их спин выглядывал Бухгольц.
      - Что вы тут творите? - грозно крикнул Соковнин.
      - Задачку решаем, ваше высокородие! - ответил Дубасов, поддерживая Александра.
      Тот едва стоял на ногах.
      - Кто с ним дрался?
      - Красавец, выходи! - крикнул Дубасов. - Нечего за чужой спиной прятаться...
      Сергей Юсупов вышел вперед.
      - Хороши!
      У Суворова под распухшим глазом светился огромный фонарь. У Юсупова был расквашен нос.
      - Юсупов! В холодную. На трое суток. На хлеб-воду. Ступай!
      Юсупов твердо ответил:
      - Слушаю, господин премьер-майор!
      - Суворов, ступай с отцом! Он с тобой сам сделает, что надо...
      Соковнин повернулся и вышел. Отец схватил Александра за руку и подзатыльником указал ему дорогу к двери.
      - И ты, Прохор, хорош - не мог сдержать мальцов! - попрекнул Дубасова Василий Иванович.
      - Никак нельзя, ваше благородие: задачку надо было решать.
      За дверями школы Александр увидел двух коней: своего Шермака и отцовского гнедого. Их держал на поводу семеновский гренадер. До блеска вычищенный Шермак, под новым гренадерским седлом, с чепраком нетерпеливо переступал ногами, недовольный тем, что копыта отяжелели - его успели подковать полковые кузнецы.
      В молчании Суворовы возвращались домой верхами. Только у Никитских ворот отец оглянулся на Александра и с усмешкой спросил:
      - Трудна была задача?
      - Нет, батюшка, легка.
      - Решил?
      - Решил.
      - А первое сражение выиграл или проиграл?
      - Выиграл, батюшка, хотя с уроном, - ответил Александр, щупая опухший глаз.
      - Что же мне теперь сделать с тобой?
      - Равна вина, равно и наказание, батюшка.
      - В холодную на хлеб, на воду на три дня?
      - Да, батюшка.
      - Что-то мать скажет! Ведь это она меня заставила тебя искать. Часу не хотела вытерпеть... Угадала, что ты в полк поскакал...
      Не входя в дом, Василий Иванович отомкнул холодный чулан, запер там Александра и отправился к Авдотье Федосеевне с докладом.
      Мать возмутилась, вырвала ключ от чулана из рук Василия Ивановича и кинулась освобождать сына.
      Василий Иванович велел ей захватить для Александра "Римскую историю".
      Александр наотрез отказался выйти из чулана. Мать попробовала вывести его силой. Александр упирался. Она его сгребла и хотела вынести на руках. Александр так яростно отбивался, что мать отступилась, захлопнула чулан, замкнула и ушла, крикнув:
      - Замерзнешь - сам проситься станешь! Тогда не выпущу, проси не проси!
      - Матушка! Как же я могу выйти? Сергей-то Юсупов в полку на съезжей в холодной сидит.
      - Да что тебе Юсупов - брат? Он тебе глаз разбил.
      - Брат! Я ему нос расквасил!
      - Ну, коли так, сиди же! Ноги-то, поди, застыли. Погоди-ка!
      Мать ушла и возвратилась с валенками:
      - Сейчас же переобуйся!
      Александр покосился на валенки и не шевельнулся. Мать обняла Александра и, тормоша его, говорила:
      - Да в кого же ты у меня такой настойчивый вырос?
      - В тебя, матушка! - ответил Александр.
      Мать задвинула засов и нарочно гремела замком, запирая чулан.
      При скудном свете осеннего дня Александр читал:
      "Юношество римское, как скоро оно будет в способности к военной службе, научилось воинскому искусству, привыкая в стане своем к трудам самым жестоким. Прилежало оно не к пиров учреждению, но к имению хорошего оружия и добрых коней. Чего ради никакие трудности не устрашали сих людей, никакой неприятель не приводил их в робость, - бодрость и храбрость их все преодолевали..."
      Уже кончался краткий день, настали сумерки, и в чулане сделалось темно. Ноги и руки Александра коченели. В сенях послышались голоса. Засов загремел. Дверь распахнулась. Перед Александром стояла мать с горящей свечой в руке, а рядом с ней Прошка Великан.
      - Ну-ка, вылазь! - приказал Прошка. - Полно баловаться. Соковнин велел сержанта Юсупова из холодной выпустить...
      Александр, обрадованный, закричал петухом, обнял мать и потащил ее за руку в комнаты.
      - И книгу забыл? То-то! - попрекнула Авдотья Федосеевна.
      Прошка захватил книгу, взвесил ее на руке и сказал:
      - Поп читает, кузнец кует, а солдат службу правит...
      В задней каморке у кухни Александр прижался к печке, согреваясь. На столе было приготовлено угощение. Авдотья Федосеевна усадила Прошку за стол и начала потчевать.
      - Садись и ты! - пригласил Александра Дубасов. - Глотни винца, скорее согреешься.
      - Неужто Юсупов - сержант? - спросил Александр.
      - Сержант в брыжах. Да ты не завидуй! Кто в чин вошел лисой, тот в чине будет волком... За ваше здоровье, сударыня Авдотья Федосеевна!
      - Кушай, Прохор Иванович, на доброе здоровье. Уж как ты меня обрадовал, что Сашеньку вызволил!
      - А как же? Служить - так не картавить, а картавить - так не служить. Я думаю: как же это так? Соковнин сержанта выпустил, а мой товарищ в холодной сидит?!
      - Да как же ты догадался?
      - Птице - крылья, человеку - разум. Боярин Василий Иванович человек справедливый. Думаю, что он сынка не помилует, и верно; равен грех, равна и кара. Отпросился: пойду-ка обрадую боярыню.
      - Спасибо, Прохор Иванович. Кушай!
      - Ох, крепка!
      - А ты ее рыжичком, груздочком... Трудно будет Сашеньке в солдатах...
      - Что делать, матушка! Солдат - казенный человек: где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках.
      Александр слушал захмелевшего Дубасова впросонках. Голова Александра клонилась к столу: одолевала дрема. Он клюнул носом. Прохор встал, поднял его на руки и понес в постель.
      НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЕ
      1 января 1748 года явился в Санкт-Петербург из шестилетнего отпуска капрал восьмой роты лейб-гвардии Семеновского полка Александр Суворов. В Петербург полк перешел из Москвы в 1744 году. Суворов ехал в столицу на почтовых, а вперед был послан отцом Александра небольшой обоз с запасами и конь Суворова, Шермак, под присмотром двух хлопцев - парней из крепостных крестьян.
      В это время командир полка Степан Федорович Апраксин целиком переложил бремя полкового хозяйства на премьер-майора Соковнина, которому и раньше очень доверял, проча его себе в преемники. Сам Апраксин, ведя широкое знакомство при дворе, метил выше.
      Соковнину подали для подписи приказ о зачислении явившегося из отпуска Александра Суворова в третью роту. Премьер-майор вспомнил Суворова и пожелал его видеть. Ординарец пригласил Суворова в штабное присутствие.
      Суворов вошел в кабинет премьер-майора и стрелкой стал у двери. Соковнин оглядел его со вниманием и усмехнулся:
      - Здравствуй, Суворов! А ты почти не вырос за четыре года.
      - Вырасту в полку сразу, ваше превосходительство.
      - Зови меня по имени. Где это тебе мундир пригоняли?
      - В солдатской швальне*, в Москве, господин премьер-майор.
      _______________
      * Ш в а л ь н я - портняжная.
      - Неказисто. Что же, батюшка твой не пожелал заказать сыну первый мундир приватно?
      - Одет, как все, Никита Федорович, лучше не надо.
      - Скупенек Василий Иванович, скупенек! Как же он здравствует?
      - Благодарствуйте, сударь. Батюшка в хорошем здоровье, приказали низко кланяться и вам желают доброго здоровья.
      - Он в той же все службе? Прокурором?
      - Так точно, сударь. Прокурором генерал берг-директориума.
      - В строй не собирается вернуться?
      - Службой доволен.
      - И им довольны, хотя и не все. Казну бережет. Даже Сенат растревожил своими донесениями. В Питере начали говорить: Суворова-де надо поднять выше, чтобы меньше видел. Отпиши батюшке, что его ждет повышение. Растревожил он осиное гнездо. Ну, а как матушка твоя, Авдотья Федосеевна, здравствует?
      - Матушка скончалась... После рождения младшей сестрицы моей, Машеньки.
      - Вот горе какое! Не дождалась видеть тебя в офицерском чине.
      - Ей горе было бы видеть меня и в сей амуниции, сударь.
      - Проходил в отпуске указные науки?
      - Да, сударь. После отбытия школы с полком в Санкт-Петербург занимался дома с родителем геометрией планов, тригонометрией, географией, фортификацией, инженерией.
      - А из языков?
      - Читаю по-немецки и несколько говорю по-французски.
      - Где же ты все это успел?
      - Два года в школе, сударь. По-французски у Лебонне, по-немецки - с Бухгольцем. А затем сам по книгам и с товарищами.
      - А! - вспомнил Соковнин. - Бухгольц. Помню, как ты решал с ним задачку. В арифметике-то он был слаб. Ну, а языку своему мог научить... конечно... Спился он и умер прошлой осенью... Что же, и здесь будешь ходить в школу?
      - Нет, сударь, мне надлежит пройти строй.
      - Правда, школа здесь у нас теперь - это и тебе видно будет - плоха. Я проектирую при полку школу для солдатских детей. Откроется - назначу тебя кондуктором*. Пойдешь в учителя?
      _______________
      * К о н д у к т о р - воспитатель.
      - Если служба позволит, господин премьер-майор.
      - Солдатский сын каждый должен, так я разумею, и сам стать к возрасту солдатом. Нашему отечеству, России, нужна великая армия.
      - Великое число из единиц составляется, сударь. Малое число, да из крупных единиц, больше, чем великое из малых.
      - Да ты, батюшка, гляжу я, философ! Хлебнул из кладезя премудрости?
      - Да, сударь, несколько читал.
      - Много прочитал?
      - Читал Вольфа, Лейбница, Руссо, Монтеня, Бейля, Монтескье.
      По лицу Соковнина пробежала тень смущения: из перечисленных Суворовым имен философов едва ли не все он слышал в первый раз из уст своего унтер-офицера.
      - Что же говорят эти мудрецы? Чаю, среди них есть и вольнодумцы? - с насмешкой молвил Соковнин.
      До сих пор краткий и отрывистый в ответах, Суворов заговорил о философии так пылко, что Соковнин, несколько напуганный, остановил его движением руки:
      - Довольно, друг мой, довольно! Поменьше философии, побольше практики... Танцевать умеешь?
      - Люблю попрыгать, - ответил Суворов.
      - Ну хорошо. Служи. Я буду держать тебя на мушке.
      - Благодарю, сударь.
      - Скажи все же, чего ты хочешь для себя?
      - Славы воинской и славы отечества.
      - Изрядно! Где ты остановился? Сколько хлопцев отпустил с тобой родитель?
      - Остановился я у дяди моего, Суворова, капитана гвардии в Преображенском полку.
      - Где же будешь жить?
      - Хотел бы в ротной светлице. А батюшка велел у дяди...
      - Живи лучше у дяди. В полку найдешь старых знакомцев: Ергольских, Дурново, Юсупова. С ним, помню, ты знатно дрался в первый раз.
      - Потом мы подружились. Только, сударь, мне с ним не по пути.
      - Что так?
      - Гусь свинье не товарищ. Он богат - я беден. Он князь - я служивый. Он красавец - я, сударь, видите каков.
      - Ничего, служи, - закончил свои наставления премьер-майор. - Пей не напивайся, ешь - не наедайся, вперед не вырывайся, в середину не мешайся, в хвосте не оставайся. Помни, ты у меня на мушке. Ступай!
      В смутном волнении Александр вышел из полковой избы. Шермак, стоявший у коновязи, увидев хозяина, поднял голову от кормушки и радостным ржанием приветствовал Александра.
      Похлопав Шермака по шее, Суворов повторил только что полученное наставление:
      - "Ешь - не наедайся, пей - не напивайся..."
      Приехав в Петербург ночью, Александр еще не отдохнул от качки и тряски зимней ухабистой дороги на почтовой тройке. Все плыло в глазах у Александра, и земля качалась под ногами, словно он вернулся из долгого морского путешествия.
      "Вот куда я попал! Вот куда я стремился!" - говорил себе Александр, осматриваясь кругом.
      День стоял безветренный, морозный. Туман затягивал дали сизой мглой. Казалось, что небо низко и вершины елей достигают облаков. Вправо на север уходила только что начатая просека Загородной перспективы. Извозчики-солдаты тянулись вереницей, вывозя на санях бревна с нового проспекта. Из лесу с разных сторон слышался стук плотничьих топоров рубили связи для солдатских светлиц: полк только еще обстраивался в новой столице.
      Из лесу поперечными просеками выходили кучки солдат с мушкетами на плече, в плащах с подобранными полами. Накануне выпал глубокий снег. Солдаты шли вразброд, утопая в сыпучем снегу. Не слышно было привычного в московской Семеновской слободе рокота барабанов с подвизгиванием флейт.
      СТОЙКИЙ ЧАСОВОЙ
      Дядя, Александр Иванович Суворов, был холост и жил в офицерском доме - простой избе, хотя и очень обширной. Преображенский полк обосновался в Петербурге давно. Срубы домов - на московский манер: без подклетей, с шатровыми крышами - приобрели уже от непогоды благородный серый цвет старого дерева. Сосны кое-где еще уцелели вокруг, но рощи поредели, уступив место огородам и молодым садам. Прямые улицы, пробитые в направлении к Фонтанке, застроены почти сплошь домами с флигелями и надворными постройками и длинными приземистыми "магазейнами". Дальше, к северо-западу, поднимались шпили церквей и выше всех, подобно голой мачте яхты, с черным вымпелом наверху, - крепостной шпиль. Облако черного дыма на закате указывало место Литейного двора.
      Квартира дяди очень напоминала и размерами, и расположением комнат, и всем устройством деревенский дом в подмосковной Суворовых. О чем только пожалел Александр - в офицерском доме не нашлось каморки под крышей. Дядя отвел Александру маленькую комнату внизу, с отдельным входом из сеней, в одно окошко. Рядом, за стеной, находилась приспешная, где помещалась вся прислуга дяди; туда же вселились и двое хлопцев Александра.
      Когда Александр вернулся, дяди не было дома. Поговорив утром с племянником за чаем едва четверть часа, капитан Суворов простился с ним, отправляясь в какую-то срочную посылку, и все еще не вернулся. Племянник даже не успел разглядеть дядю. Порядков дома Александр еще не знал готовили или нет обед и будут ли без дяди обедать. Привычное для Александра время раннего обеда давно прошло. От нечего делать, в надежде, что дядя возвратится, Александр расшил рогожный тюк с книгами и принялся их расставлять. Все на полке они не уместились и заняли еще ломберный стол и стулья.
      Уже начало смеркаться - раньше, чем в Москве. Александр пожевал дорожных коржиков, запивая водой; не зажигая свечи, разделся, лег, накрывшись простыней, и уснул до утра.
      Утром его разбудили задолго до света хлопцы. Топая, они внесли в комнату Александра, по обычаю, заведенному еще в Москве, большую дубовую лохань и два ведра с ледяной водой. Печь весело пылала, стрекая угольками и освещая светлицу.
      Суворов снял рубашку и нагнулся над лоханью. Хлопцы сразу с двух сторон начали лить ему на спину воду. Александр, поеживаясь и кряхтя, подставлял под ледяные струи то голову, то спину, то правый бок, то левый, фыркая, мыл лицо...
      - Дядюшка вернулся? - спросил Александр, кончив умываться.
      - Еще ввечеру. Спрашивал про тебя и не велел будить до утреннего чаю, - доложил один из парней.
      Хлопцы вынесли лохань, Александр взял со стола "Парле Франсе"* и, бегая кругом по комнате, чтобы согреться, принялся твердить французские слова и фразы при танцующем свете из устья печки:
      - Иль фо леве, иль э бьен тан... Иль фо леве, иль э бьен тан. Тут а ку же серэ прэт а ленстан... Же серэ прэт а ленстан. Же серэ прэт а ленстан...**
      _______________
      * Самоучитель французского разговорного языка.
      ** Надо встать, уже пора. Тотчас я буду готов, в одно мгновение.
      Так продолжалось до тех пор, пока дрова в печи не превратились в груду пурпурно-золотых углей и при их свете нельзя было уже разобрать слов. Хлопец внес свечу:
      - Дядюшка встать изволили и просят кушать чай...
      Александр проворно оделся, вышел в "залу", а вместе с тем и столовую. Дядя сидел при свечах за столом уже в мундире и ботфортах. И сегодня дядя встретил Суворова так, как будто они всегда жили вместе, хотя вчера встретились в первый раз.
      Александр Иванович Суворов - младший брат, но он показался племяннику старше отца: в поредевших волосах, гладко зачесанных назад и заплетенных в косичку, блистала седина. Взор усталый и сумрачный. Говорил он отрывисто и глухо:
      - В какую роту зачислен? Видел Соковнина? В роте был? Капитану Челищеву явился?
      Александр отвечал так же обрывисто и просто. Они напились чаю почти в молчании, оделись, вместе вышли. Им подали коней. Вскочив в седло, дядя и племянник, приложив руку к шляпе, поскакали в разные стороны.
      С первого же дня, проведенного в роте, Александр понял, почему премьер-майор Соковнин даже в праздники с рассвета в штабе. Приходилось спешить, чтобы подтянуть Семеновский полк в уровень с другими гвардейскими полками. Надо было налаживать наново полковое хозяйство и осваивать огромное лесное болото, отведенное полку для поселения за рекой Фонтанкой. Оно простиралось, гранича восточной стороной с Песками и Невской перспективой, а с запада - с большой Московской дорогой, за которой начинались уже владения Измайловского полка.
      В ротах, раскинутых по светлицам в отдельных избах на большом пространстве, только еще складывался по-новому порядок. Многие из рядовых, женатые, вроде великана Дубасова, жили в отдельных избах. Прочие солдаты ютились в плохо сколоченных из сырого леса связях, жили скученно и, терпя нужду в овощах, хворали цингой. Солдаты из дворян - а их в полку считалась половина - жили на вольных квартирах, ближе к Адмиралтейству и дворцам, а некоторые из них, побогаче, имели там целые усадьбы и жили полным домом; эти отлынивали от строя и трудных посылок, сказывались, когда надо, больными.
      Хлеб пекли даже и зимой в полевых печах под навесом. Ротные котлы топились в кое-как сколоченных сараях. Провиантское ведомство давало овес, сено, муку и соль, но капусты не хватало, и приходилось думать о своих, ротных, огородах, чтобы в следующую осень не остаться совсем без капусты, и о полковых луговых угодьях - сена также не хватало для коней.
      Семеновский полк состоял наполовину из дворянских недорослей, наполовину из крестьян. Дворянская часть полка делилась на две партии. Солдаты победнее примыкали к премьер-майору Соковнину; служба со всеми ее тягостями являлась для них работой, а движение по службе - сообразно заслугам и отличию - единственной жизненной дорогой. Недоросли из богатых и знатных семей - их звали в полку "красавцами" - стояли на иной позиции. Они окружали командира полка Апраксина. Им нужен был внешний блеск. Они делали карьеру не в полку, а при дворе, ревнуя к любимому полку Елизаветы Петровны - Преображенскому. Еще бы: Преображенские солдаты посадили ее на трон! Им доставался весь блеск почестей, а второй из трех полков петровской потешной гвардии - Семеновский, равный по старшинству и заслугам, - выглядел пасынком. В дворцовые и знатные караулы, на вахтпарады и разводы семеновцам, однако ж, надлежало являться хорошо одетыми, в отличной амуниции, маршировать и делать построения и выкидывать артикул ружьем не хуже прочих. Из-за этого на Семеновский плац далеко за городом, близ Скотопригонного двора, на Московской дороге по утрам скакали в сопровождении денщиков блестящие кавалеры в касках с бобрами, в богатых плащах. Тянулись возки, запряженные шестерней, с форейторами впереди, с гайдуками на запятках. На плацу, меся грязный снег сапогами, солдаты маршировали, строились, выравнивали ряды, выкидывали ружьями артикул...