Золотисто-желтые, как бы непрестанно озаренные солнцем, наличники дверей и окон. Розовые, словно в отсветах утренней зари, пилястры. Розовый же, но впадающий в коричневую дымку, будто задетый облачком, фриз под потолком, над верхним светом зала. Болотистого оттенка панели и бледно-серые, обрамляющие их полукружия... Мрамор синий, как море в ветреный день. Такой же мрамор, но еще более голубого тона: жди на море бури. Но буря не успела разыграться - ударил мороз и накрыл зловещую синеву струйками снега... А кто видел зеленый мрамор или зеленый с черно-белой искрой?..
      Так возник Мраморный зал.
      * * *
      В этом прекрасном зале и состоялась встреча бывшего красногвардейца со школьниками.
      - Федор Антонович, а вы видели Ленина?
      И Быков в ответ на многочисленные вопросы рассказал ребятам про случай в карауле.
      Смольный, 1917 год, осень. Из теплого караульного помещения вышел солдат Быков, чтобы проверить посты. Ночь звездная. Уже прихватывал морозец.
      Глядит солдат - нет дежурного броневика. Там, где стоять бы ему, свободное место, уже и следы от колес припорошены снегом.
      Броневик в самоволке... Это же чрезвычайное происшествие! Даже прознобило солдата: ну и влетит же ему от коменданта, товарища Антонова-Овсеенко!
      Он к кострам - к одному, к другому. У костров рабочие с винтовками. Ведут степенные беседы. И стыдно Быкову, военному, спросить у гражданских: "Не видали ли удравший броневик?"
      Долетели до него слова:
      - Ночь уж за полночь переломилась... Большая медведица во-он уж где. А у Ильича все еще светится окошко. Никак ему от стола не отступиться. Зато уж и дело не упустит, что касается революции.
      Быков поспешил обратно в караульное помещение - и к листу с расписанием дежурств. Кто же в самоволке?
      Оказалось: "Рюрик".
      Вскипел, выругался. Самые беспощадные кары для самовольщика пришли на ум. Ничего не оставалось, однако, как вызвать на пост другой броневик, вне очереди, и он окликнул связиста:
      - Заводи мотоцикл, а я сейчас, минутку. Малость продрог что-то... - Не признался, что его трясет с перепугу.
      Получил он из медного куба от Саввишны кружку кипятку.
      Жестяная кружечка... Подержишь ее в ладонях - и согреваются онемевшие пальцы; подышишь горячим паром - отойдут нос и губы; а уж как хлебнешь кипяточку - тут и весь оттаешь и на душе просветлеет. Опять же бравый солдат!
      Но не успел Быков войти во вкус кипяточка, как перед ним посыльный:
      - Товарищ Быков, вас вызывает Владимир Ильич.
      С недоумением отставил Быков кружку.
      Что бы это значило, зачем понадобился он Ленину? До сих пор встречались только мельком в коридорах.
      Быков, все более тревожась, переспросил:
      - Утром велено явиться? В Совнарком или как? В котором часу, сказал?
      Посыльный строго:
      - Не утром, а сейчас требует! - Повернулся и ушел.
      Быков совсем растерялся: значит, Овсеенко Владимир Александрович прознал уже о его недосмотре... Велит явиться к самому Ленину. Беда!
      Ощупал на себе шинель, снял шапку, причесался, затянул покрепче ремень и зашагал наверх.
      Остановился перед комнатой Ленина.
      Набравшись духу, постучался. Дверь сразу отворилась.
      На пороге Владимир Ильич.
      Без пиджака, без галстука, только в жилетке. Лицо усталое. Рукава рубашки подтянуты к локтям и перехвачены резинками.
      Быков отступил на два шага - для законной дистанции - и щелкнул каблуками:
      - Товарищ Председатель Совета Народных Комиссаров! По вашему приказанию... - И осекся, увидев, что Ленин предостерегающе приложил палец к губам.
      - Тссс... Не так громко, а то мы Надежду Константиновну разбудим.
      Вышел к солдату и тихонько прикрыл за собою дверь.
      - Где бы нам побеседовать... - Ленин задумался.
      В комнату выходило несколько внутренних дверей, и взгляд его остановился на каждой...
      - Спят... спят... Для того и ночь, чтобы спать... - Он кивнул на дверь напротив своей: - Здесь Владимир Александрович Овсеенко, и ему надо дать отдых... Увы, для новых боев...
      Быков продолжал стоять навытяжку.
      - А знаете что? - Ленин мягко тронул его за руку. - Идемте-ка в коридор. Там без помех и потолкуем.
      Все это говорилось запросто, по-дружески, и Быков перестал тянуться перед Лениным, настороженность прошла, он теперь спокойно слушал Владимира Ильича и так же спокойно ему отвечал.
      - Что это у вас за нелады с броневиком? - спросил между тем Ленин, заглядывая на ходу в лицо солдату. - Овсеенко чрезвычайно рассержен... чрезвычайно. Приходит ко мне, а он, заметьте, из своей комнаты не видит... приходит и говорит: "Ночная охрана Смольного не годится никуда!" Хотел сразу же применить строгости, но я отправил его спать.
      Ленин очень ценил Антонова-Овсеенко, образованного военного, возглавлявшего штурм Зимнего.
      Владимир Ильич едва приметно улыбнулся, но тут же лицо его стало озабоченным.
      - Товарищ Быков, вот вы сегодня дежурите по караулам. Объясните, пожалуйста, как это случилось, что броневик не встал на пост? Почему? На каком основании?
      Быков помрачнел.
      - Владимир Ильич, взгреть нас надо. И товарищ Овсеенко прав, церемониться нечего!
      Ленин, шагая по коридору, остановился, некоторое время смотрел Быкову в лицо.
      - Взгреть, говорите? Ну, допустим, взгреем. А дальше что?
      - А дальше? - И Быков дал волю вспыхнувшему гневу. - Этого "Рюрика", который смылся, я бы не пустил больше в караул. Предать позору от лица революции! Чтобы эти бояре на карачках приползли просить прощения!
      - Почему же "бояре"? - Владимир Ильич сдержал улыбку. - Оттого что с "Рюрика"?
      Быков, чтобы уйти от насмешки, торопливо добавил:
      - "Лейтенант Шмидт" или "Броненосец Потемкин" не допустили бы такого самовольства. А тем более "Враг капитала". Там народ сознательный.
      Владимир Ильич покачал головой.
      - Солдаты в броневиках, - сказал он, - дельные, надежные бойцы, в том числе, не сомневаюсь, и на "Рюрике". Все они в октябрьские дни доказали преданность революции. А сейчас "Рюриковичи", оказывается, что-то утратили, в чем-то изменились к худшему. Чья же это оплошность?.. Только наша.
      Продолжая этот разговор, Владимир Ильич поинтересовался, где находятся броневики в часы, свободные от дежурства.
      - А кто где, - сказал Быков. - На вольных квартирах.
      - На вольных квартирах! Ха-ха-ха-ха-ха... Охрана Смольного в такое время, когда только что погашен эсеровско-генеральский мятеж, живет-поживает на вольных квартирах... Нет, это уморительно!
      Разговор кончился для Быкова полной неожиданностью.
      Ленин приказал ему собрать броневики в одно место, поблизости от Смольного: есть тут пустующие казарменные дворы.
      - Составим, товарищ Быков, военный отряд и введем в отряде строжайшую революционную дисциплину. А вас порекомендуем командиром отряда.
      Быков испугался, отнекивается. Ведь уже осрамился...
      - Позвольте, чего бояться? Вы из бронечастей, следовательно, всю эту броневую механику знаете. Сами из рабочих, были на фронте, воевали... Отлично справитесь!
      - Но я же простой солдат! - взмолился Быков. - Там солдаты, и я солдат. Кто же меня послушается?
      Ленин нахмурился.
      Не ожидал Быков, что Владимир Ильич может так сурово посмотреть в глаза.
      - Вы коммунист?
      - Коммунист... - И солдат, не выдержав взгляда Ленина, отвел глаза в сторону.
      - Я понимаю, что трудно... - в раздумье сказал Владимир Ильич. - Всем нам трудно, но на то мы и коммунисты, чтобы помогать народу строить новое, социалистическое общество. Рабочие и крестьяне занимают в нашем государстве самые высокие посты. Справитесь и вы, солдат, на командирской должности. А что-нибудь не поладится - прошу ко мне, и без стеснения: придете посоветуемся.
      Так Федор Антонович Быков в зиму семнадцатого года стал командиром автоброневого отряда при Смольном.
      * * *
      Когда Федор Антонович рассказал о памятной для него ночи в Смольном, ребята пришли в такой восторг, что, казалось, стены дворца переживают грохот землетрясения...
      * * *
      Зима. В лесах снег, в чистом поле намело сугробы. В поисках броневика наступило затишье.
      Можно было встать на лыжи, а что толку? Копье-щуп, легко пронзив слой снега, уткнется в мерзлую землю: а что там дальше - и не узнаешь.
      Работа по необходимости ограничилась городской чертой. Здесь с неослабевающим упорством действовал Быков. Даже свой отдельный штаб учредил. Повесил на дверь квартиры фанерку, а на почте потребовал, чтобы корреспонденцию с адресом "В штаб Быкова" доставляли бы ему без промедления.
      В основной штаб в Мраморном дворце поступали от него рапортички: "На такое-то число такие-то и такие-то квадраты закрыты, следуем дальше".
      Закрыт - значило уже обследован. Быков перечеркивал такой квадрат на плане города крестом и насадил уже порядочно крестиков. Особенно на окраинах.
      По густоте крестиков можно было узнать, где в свое время проходили оборонительные линии Красного Питера.
      Работал Федор Антонович на своих квадратах мало сказать самоотверженно, он изматывал себя до исступления. Не раз карета "скорой помощи" прямо с работы увозила его в больницу. Непомерные требования он стал предъявлять и к товарищам, добровольным участникам поисковой группы.
      В музей летели жалобы на его деспотические замашки. Матери перестали пускать к Быкову мальчишек, с тревогой обнаружив, что полюбившийся ребятам "Главный Командующий Следопыт" не щадит и детских силенок...
      Однако образумить человека было невозможно. Явившегося урезонить его Домокурова прогнал из своего "штаба".
      А в музее и вовсе перестал показываться.
      * * *
      - Здравствуй, Федор Антонович...
      Домокуров подошел к больничной койке. Быков вяло подал руку. Он заметно изменился.
      У постели в косынке и в больничном халате - Дуняша. Узнав, что Федор Антонович тяжело заболел, она теперь после уроков в школе спешит к больному.
      Больничное начальство охотно принимает помощь от расторопной и смекалистой девушки.
      Между тем больной забеспокоился, простонал:
      - Сергей... - Домокуров наклонился к нему, сел на табурет. - Меня, понимаешь ли, на Выборгской подобрали. На квадрате у завода "Светлана"... Малость не успел я этот северный маршрут закрыть... Совсем малость... - Он понизил голос до шепота: - Не знаю, застанешь ли ты меня живым в другой раз... Виноват я остался перед Владимиром Ильичем. Не оправдал его доверия... Ведь это я потерял ленинский броневик...
      - Он бредит, - встревожился Домокуров, оборачиваясь к Дуняше.
      Она позвала врача.
      Врач выслушал больного, покачал озабоченно головой и пожурил его:
      - А ведь разговаривать вам нельзя, Федор Антонович.
      Но больной продолжал говорить, и из обрывочной его речи сложилась вот какая история...
      1918 год. Дни грозной опасности для Красного Питера. Завязались бои, и Быков получил из штаба обороны приказ: оставаясь на охране Смольного, выделить для действия непосредственно на фронте взвод броневиков.
      Приготовил Быков две машины да и замешкался в сарае у бочки с горючим: солдатским котелком отмеривал бензин. Голодно было с хлебом, а с горючим еще голоднее; вот и побоялся он, как бы гости не нацедили себе лишнего.
      Горючее укараулил, а хватился: "Где же "Враг капитала"?" И понял: пока он канителился в сарае, фронтовики, подменив броневики, увели ленинский за собой.
      Сергей слушал стенания старика, слушал, наконец не удержался, прервал его:
      - Прости, Федор Антонович, но думаю, дело было иначе. Фронтовики хотели получить ленинский броневик - именно ленинский: ведь это знамя на поле боя! А ты - ни в какую!.. И все-таки броневик вырвался от тебя, потому что не в гараже же стоять ленинскому, когда враг у ворот!
      Быков молчал, и Домокуров не мог понять, что с ним: спит или в беспамятстве... Но Дуняша поспешно вызвала дежурную сестру, и ему сделали укол.
      А Домокуров, прощаясь, сказал, со странным ощущением, что говорит он уже в пустое пространство:
      - Федор Антонович! Ты не виноват. Ты не потерял броневик. Ленинский броневик ушел от тебя своей героической дорогой. А тебе за твою службу революции - честь и слава!
      * * *
      Трудно понять смерть человека... Пока человек дышит - уже пульс не прощупывается, уже и приставленное к губам зеркальце не затуманивается от последних выдохов - веришь в победу организма... Домокуров, расстроенный, со слезами на глазах, постучался к главному врачу больницы. Тот беспомощно развел руками:
      - Ранение в голову. А на темени центр управления зрением человека. Болезнь, по словам Федора Антоновича, долго не проявляла себя, но он же... В своих розысках меры не знал. Вот болезнь и развилась прогрессирующими темпами... Вы спрашиваете - выживет ли? Как медик, могу лишь... - И врач опять развел руками.
      ...Домокуров работал в музее за своим столом, когда к нему ворвалась, занеся мороз, Дуняша.
      - Выжил! - вскрикнула она и задохнулась от радости. - Выжил, ура! - И она победно взмахнула шапочкой, обдав Сергея снегом. Он вскочил ошеломленный. В первое мгновение испугался за Дуняшу: в уме ли она?.. Но она затараторила: - По магазинам бегала, вот букетик, но разве это цветы? Но все равно поднесу. Доктор сказал: "Кризис миновал, будет жить. А вы идите выспитесь". Но разве тут до сна?.. Сережа! - Дуняша обняла его и умчалась.
      Сергей задумался: "А ко крыльцу ли я сейчас там буду?"
      Поразмыслил - и вернулся за стол... Да только работа не пошла.
      * * *
      Машины двигались на предельной, разрешенной в городе, скорости.
      Выборгская сторона - это северный пояс индустриального Ленинграда. Завод здесь тесно соседствует с заводом - и на улицах запах дыма и гари. Чахлые, неспособные покрыться здоровой листвой деревья... 1939 год - над районом довлеет старина. Заводы построены еще капиталистами - цехи тесные, как клетушки, никаких удобств для рабочих. Но у Советской власти пока хватает средств лишь на то, чтобы дать в цеха свет и воздух, разгородить их от сети приводных ремней, опасных для работающих, шаг за шагом обновлять станочный парк...
      Сюда, на Выборгскую, и устремились машины из Музея Ленина. Что же произошло?
      В штабе поисков броневика зазвонил телефон. Алексей Несторович Штин не спеша снял трубку. Опять о каком-то броневике... Сколько их уже было, обнадеживающих звонков!
      Но на этот раз руководитель штаба насторожился. Кричали в телефон, перехватывая друг у друга трубку, молодые голоса.
      - Товарищи! - вмешался Штин в хор возбужденных голосов. - Не все сразу!
      - А мы из штаба Быкова! Его ученики!
      - Опишите броневик.
      Выслушав комсомольцев, Алексей Несторович тут же поднял на ноги членов штаба.
      Сели в машину. Штин, устраиваясь, развернул газету и уткнулся в нее. Профессор Фатеев усмехнулся:
      - Не притворяйтесь, дорогой. Не поверю, что в такую минуту вы способны читать!
      - А у вас, Лев Галактионович, что за молитвенник? - отпарировал тот.
      Профессор время от времени, таясь, заглядывал в потрепанную записную книжку, но тут убрал ее в карман.
      Случайные разговоры, усердное внимание к пустякам - каждый из ехавших сдерживал волнение по-своему.
      Только Быков сидел отчужденный, не разжимая губ. На нем кроме очков была больничная повязка, которая охватывала голову и заслоняла от света правый глаз. Когда на выбоинах мостовой машину встряхивало, он болезненно морщился и искал руку сидевшей рядом Дуняши. Она что-то шептала ему и иногда вкладывала в рот таблетку.
      Лев Галактионович предпринял попытку развлечь больного.
      - Встречаются люди, - заговорил он, - обладающие мощной силой воли, и эта воля сламывает порой даже известные нам законы природы. Пример: уже смерть витает над головой больного, уже организм его и вся медицинская наука бессильны сохранить жизнь, а человек встает и возвращается к своему делу... Или другой пример. Все вы, товарищи, конечно, слышали про Камо. Настоящая фамилия революционера Тер-Петросян Симон Аршакович. Легендарная личность! Изобретательный, отважный. Камо, например, снабжал партийную кассу деньгами, которые, случалось, среди бела дня экспроприировал у казенного транспорта, охраняемого казаками. Однажды, когда Камо схватили и ему угрожала смертная казнь, он притворился сумасшедшим, да так искусно повел свою роль, что даже ученые-психиатры признали его невменяемым. А едва выйдя на свободу, он опять взялся за свое опасное дело...
      - А он умер? - спросил вдруг Быков, не поворачивая головы, но несколько приподняв ее.
      - Погиб, - ответил профессор. - Кажется, в тысяча девятьсот двадцать втором году.
      Домокуров сидел рядом с шофером, не отрывая взгляда от спидометра.
      Возгласы досады вырвались у всех, когда поперек улицы опустился полосатый шлагбаум. Пришлось переждать, пока чумазый паровозишко, как назло еле шевеля колесами, проследовал через улицу из одних заводских ворот в другие.
      - "Светлану" миновали, - кивнул шофер Домокурову, - теперь недалече.
      Тут Домокуров поймал себя на мысли, что он уже уверовал в подлинность находки. Не хотелось думать иного: "Двенадцать лет поисков - должен же быть наконец победный финиш!"
      Шофер, справляясь у прохожих, высмотрел боковую улочку, и машина мягко закачалась в неубранном снегу, пробираясь между заборами и деревянными домиками с мезонинчиками, верандами, садовыми беседками.
      Загремели цепями матерые псы и принялись облаивать машину, по очереди передавая ее друг другу, как эстафету.
      Словно и не Ленинград уже, а дачный поселок, погрузившийся в зимнюю спячку.
      Едва кончилась улочка, как на пути машины стеной встал сосновый бор. Колоннада бронзовых стволов, и на каждом косматится настоящий, неестественный для города лесной мох. Кроны деревьев величаво шумят под верховым ветром, роняя пышные, как бы невесомые хлопья снега. Изощряются в кокетливых движениях синицы, лепясь к веткам то так, то этак, то бочком, то вниз головой. Солидно гукают округлые на морозце красногрудые снегири...
      - Товарищи! - воззвал профессор. - Я околдован... Взгляните, это же лесная сказка! Да поверните же вы очи к природе, горожане угрюмые!
      Однако никто в машине не внял приглашению полюбоваться в самом деле великолепным сосняком, давшим имя этой городской окраине - Сосновка. Все жаждали и готовились увидеть иное...
      Машина осторожно пробиралась вперед, и вот среди сугробов слепящей белизны резким пятном обозначился казенного вида двухэтажный деревянный дом.
      Возле дома люди. Небольшая толпа, но сразу чувствовалось: в большом возбуждении.
      Машина подъехала к крыльцу. Первым вышел, разминаясь, Лев Галактионович, за ним - Штин и Домокуров.
      Тут же, следом, прикатила вторая машина. Из нее вышел директор музея и с ним еще какие-то товарищи.
      Это был учебный городок Осоавиахима. Хозяева его - комсомольцы.
      Руководители городка пригласили гостей в дом.
      - После побеседуем, после, - заговорили приехавшие. - Ведите-ка нас прямо к броневику.
      Быков остался в машине, Дуняша не выпустила.
      Заскрипели, открываясь, легкие жердевые ворота, и все гурьбой двинулись по дорожке, разметенной между снежными сугробами.
      Конец тропинки. Сарайчик... А где же броневик?
      - Вот он, - показал начальник городка.
      Броневик стоял в снегу, заслоненный сарайчиком. Здесь иногда собиралась молодежь, изучающая военное дело, броневик для ребят был учебным пособием. Включали его и в военно-тактические игры, которые разворачивались здесь, на просторе близ леса.
      Но тот это или не тот?
      Наступило сосредоточенное молчание. Не отваживаясь еще подойти близко, приехавшие оценивали броневик по его внешнему виду.
      Двухбашенный! Башни со щитками, расположены на корпусе диагонально. Взглянуть бы на заднюю стенку, где должна быть смотровая щель (значит, и рулевое управление двойное), но утонешь в сугробе - второпях никто не догадался обуть валенки.
      - А что же комсомольцы? Вперед, ребята, показывайте находку!
      Комсомольцы развернули изрядно замызганные листы бумаги. Это был экземпляр отпечатанного в типографии и распространенного по городу паспорта броневика.
      - Все приметы есть, что надо, можете нас проверить.
      И каждый из членов комиссии побывал в броневике.
      - Что же, пожмем друг другу руки? - пригласил Штин.
      - Одну минутку, - засуетился профессор, - одну минутку...
      К нему обернулись с выражением недоумения и тревоги, зашептали: "Неужели старик испортит праздник?.."
      А Фатеев деловито вздел очки и раскрыл записную книжку, с которой сел в машину.
      - Добавьте, мальчики, в паспорт, - кивнул он комсомольцам, - еще одну примету: номер двигателя... - И растерялся. Пропала страничка.
      Фатеев - к Быкову, и тот отчеканил:
      - Двигатель у броневика был за номером триста двадцать семь дробь шестьсот восемьдесят три.
      Комсомольцы кинулись в машину - и оттуда громогласно:
      - Правильно. Выбито на двигателе триста двадцать семь дробь шестьсот восемьдесят три!
      * * *
      Доставить броневик в музей взялись танкисты.
      Начали с того, что проверили, каков он на ходу. Прокрутили колеса: вертятся! Смазали машину, приправили где что надо - и шумный, рычащий тягач нарушил задумчивую тишину Сосновки.
      Старо-Парголовский позади. Вступили на Решетову улицу.
      Дальше по маршруту - проспект Фридриха Энгельса, затем проспект Карла Маркса.
      Двигались с предосторожностями. Ведь на улицах снег и наледь.
      В броневике за рулевым колесом танкист, опытный водитель. Однако машина порой руля не слушалась, раскатывалась на буксирном тросе, рыская то вправо, то влево, и приходилось подправлять ход броневика ломиками. То же и на спусках. Здесь ломики действовали уже взамен тормозов.
      Так, не торопясь, стараясь броневик не попортить, привезли его в музей.
      Все, кто был в легковой машине, сошли. Остался на месте один Быков. Он почувствовал недомогание, и Дуняша по его просьбе отвезла его в больницу долечиваться.
      * * *
      Первое время броневик стоял во внутреннем дворе Мраморного дворца. Здесь каждый мог его видеть. Больше того, в местные и центральные газеты была дана публикация о находке. Печатались фотоснимки броневика.
      Домокуров, разбирая нахлынувшие в музей письма с поздравлениями и телеграммы, временами обнаруживал новые сведения о броневике - всегда любопытные, а порой не лишенные ценности.
      "Очень рад и даже потрясен!" - так начиналось письмо из поселка Абатур в Сибири. Автор письма, участник гражданской войны, служил в автобронечасти (приводится ее номер), командовал звеном. Теперь, разглядывая фотоснимок, узнал свою машину. Сибиряк рапортовал, что в честь исторической находки он встал на стахановскую горняцкую вахту и что мечтает побывать в Ленинграде.
      Другое письмо - это из Махачкалы Дагестанской АССР.
      Пишет инженер-железнодорожник. Служил он в царской армии солдатом, стал большевиком. Даже комиссара доверяли замещать в мастерских в Питере, куда, случалось, приводили в ремонт бронемашины. И выпало ему, как он пишет, счастье чинить броневик, с которого выступал Ленин.
      К письму приложен был чертежик: пулеметная башня в разрезе. На потолке - жестяной бачок для воды, из бачка можно было по резиновой трубке, очень удобно, подать воду в кожух пулемета.
      Обычно пулеметчики, чтобы остудить пулемет при стрельбе, хватаются за котелки или ведра, а тут аккуратная трубочка, под ноги не наплещешь.
      Инженер вычертил даже краник на трубочке (похоже - аптекарского изготовления). Запомнилось ему и то, что в обеих башнях кожухи "максимов" были не железные, как обычно, а медные.
      "Пройдешься, - писал он, - тряпочкой с мелом - все заблестит..."
      Не упустил и боекомплект назвать, который держали в броневике: десять коробок с лентами.
      А вот письмо из Оренбурга. Автор начинает с того, что у него с 1917 года в сохранности личные документы. Был мастером в петроградских бронесборочных мастерских. А теперь мастер на заводе, строит паровозы. И вдруг признание: "Имею на руках фото дорогой машины".
      Музей сразу же ему телеграмму: "Высылайте фото. Используем возвратим".
      А человек и замолчал. Видать, опасался, как бы фотография не пропала в дороге...
      Письма, письма...
      А живые свидетели исторических событий!
      Особенно волнующими были встречи у броневика ветеранов революции. Иные еще с первых октябрьских лет потеряли друг друга из виду. Приходят к броневику как незнакомые, а уходят обнявшись.
      В книге отзывов ветераны твердой рукой ставили:
      "Да, он самый", "Свидетельствую ответственно: подлинный".
      А Огоньян - его слово? Установили, что Мирон Сергеевич жив, живет старик на юге, среди виноградников... Но почему же Огоньян не откликнулся на широкие публикации в газетах о том, что броневик, спустя с памятного дня, 3 апреля 1917 года, больше чем двадцать лет, найден, - публикации, вызвавшие поток писем с разных концов страны? Мирона Сергеевича приглашали в Ленинград, к нему ездили посланцы музея, однако он не тронулся с места. Между тем по фотографиям в газетах можно судить, что человек на ногах, даже, видно, трудится на виноградниках... Впрочем, вопросы эти к историкам. Быть может, при дальнейших их розысках будет и ответ.
      * * *
      Явился в музей некий Федоров Василий Константинович. Приехал он с Урала, из горнозаводской глуши. Еще по дороге в поезде услышал он, что ленинградцы разыскали броневик, послуживший первой трибуной Ленина по возвращении из эмиграции. Однако не поверил, решил, что это пустая болтовня.
      Но здесь, в Ленинграде, подтвердили, что машина найдена.
      - Так что пришел, - говорит, - удостовериться: неужто в безбожной нашей стране да явлено чудо? - Потом: - Знавал я этот броневик. Еще в царской казарме, в манеже, довелось с ним познакомиться. Второй руль мастерили. С инженером Фатеевым... Может, слыхали про Фатеева - свойский мужик, не брезговал руку солдату подать... Жив ли он?
      Штин и Домокуров во все глаза уставились на посетителя. Держался он развязно, сам черный как жук. Небрежно предъявил документы.
      Так обнаружилось, что в музей собственной персоной пожаловал Вася-прокатчик.
      Домокуров кинулся было к телефону, чтобы сообщить новость профессору, но Штин удержал его: "Успеется".
      - А я ведь и в бою на "Двойке" участвовал, - лениво, словно о чем-то для него обычном, поведал посетитель. - На площади, когда Зимний атаковали.
      И поведал Прокатчик про случай, который в музее еще не был известен. Вот он, этот случай.
      * * *
      Зимний дворец. 1917 год. Ночь на 25 октября.
      Во дворце заперлось, забаррикадировалось Временное правительство.
      Площадь перед дворцом зловеще пуста, а на прилегающих улицах толпы людей. Это не гуляющие. Здесь рабочие, матросы, солдаты. Изготовились. Ждут. На штыках у них - приговор истории.
      Но перед тем как начаться штурму, на Морской под аркой Главного штаба, произошло событие, совсем малоприметное среди того огромного, что совершалось вокруг.
      Здесь в числе красногвардейцев, поеживаясь от непогоды, стоял с винтовкой Василий Федоров. Поругивался, чтобы согреться.
      Вдруг видит - за косяком каменной арки в укрытии броневик. На выпуклости башни крупная белая двойка.
      "Неужели, - взволнованно подумал солдат, - тот самый? С которого товарищ Ленин еще в апреле..."
      Протолкался к каменной арке.
      Для глаз солдата, к тому же понимающего в броне, и мига было достаточно, чтобы навсегда запомнить броневик, которым воспользовался Ленин. Да и ехал Федоров, как запасной водитель, позади.
      Подошел и убедился: "Тот самый!"
      А в броневике переполох: пробуют заводить - лязгают, лязгают ручкой для завода, один, умаявшись, уступает место другому, тот третьему, а в моторе только - пшик, пшик...
      Василий не стерпел, вмешался:
      - Ну чего шарманку крутите? Ведь зря, зажигание надо проверить. Неужели не понимаете?
      Вот уже и мотор завелся под его руками, и сам он в машине.
      Шофер-молодяжка потеснился, и Федоров сел за руль.
      - Смотровую щель отрегулируй, - подсказал он молодому солдату. - Вот так... Еще поуже. Ведь против пуль пойдем. А юнкера, брат, знают, куда целить. Как загвоздят нам с тобой промеж глаз - из нас и дух вон. Нехорошо получится, подведем товарищей... А теперь ты, молочный твой зуб, через край хватил - и вовсе ничего не видать. Крути обратно. Да не на дурочку, а проверяй себя. Зимний видишь?
      Обернулся Василий Константинович к стрелкам в башнях:
      - Ребята, уговор: до Александровской колонны чтоб ни выстрела!
      - Ясно, - отозвались пулеметчики. - Чтоб до атаки маскироваться, себя не обнаружить.
      Изготовились к делу.
      Мрак ненастной октябрьской ночи - и вдруг всполох света, ударивший в небо и на мгновение сделавший явственным и дворец, и площадь перед ним, и величественные здания вокруг... Следом за вспышкой прокатился грохот крупнокалиберного артиллерийского выстрела.
      - "Аврора" ударила! Из шестидюймовки! - И ожили вооруженные толпы. Ура-а... Долой временных... За власть Советов!
      - Вперед! - яростным голосом скомандовал сам себе Федоров, включил скорость и дал газу.
      Красногвардейцы, вскинув винтовки, побежали позади броневика. Но не стерпело ретивое...
      - Ура-а-а!!! - И рабочие, солдаты, матросы ринулись через площадь в открытую, обгоняя броневик.
      Александровская колонна уже позади. Броневик, сотрясаясь на булыжной мостовой, прибавляет ходу.
      Глухо настороженный Зимний ожил. Хлопают, высовываясь из-за поленьев баррикады, винтовки.
      - Вперед! - подбадривает себя и товарищей Федоров за рулем. - Броня выдержит. Крой, ребята, по старому миру!
      Пулеметчики из бронемашины дали огонь по баррикаде, по окнам дворца.
      А Федоров так и вонзился глазами в ворота. Огромные, кованого железа, они стояли преградой на пути атакующих.
      Вдруг со двора стали палить по броневику. Сразу обозначились прорезные узоры ворот с царскими вензелями на обеих створках.