Морозный воздух, вечернее оживление большого города, сверкание огней все это немного взбодрило его. Но голова оставалась тяжелой.
      Откуда ни возьмись, иззябший мальчишка. Выхватил из полотняной сумки на груди газету и протягивает:
      - Крррасснн... Вчирррн...
      Это была "Красная газета", вечерний выпуск.
      Сергей положил монету в маленькую грязную руку:
      - Получай, Мороз Красный нос!
      Подмигнул беспризорнику и наклонился к нему, просто так, из доброго чувства. Но тот, как ежик, фыркнул, оскалился - и был таков.
      Сергей невольно задумался о судьбах этих сирот. Живут в трущобах. Всему городу известна одна из таких: это огромный, еще с революции недостроенный и заброшенный дом в Кирпичном переулке.
      Только послушать, какие "ужасти" рассказывают о Кирпичном обыватели!.. Неторопливые, продуманные шаги, которые делаются для возвращения каждому из этих малышей детства, а следовательно, и жизни, обыватель считает толчением воды в ступе.
      "Жестокая это вещь - обывательщина! - заключил свои размышления Сергей. - "Чугуновщина!"" - неожиданно вырвалось у него.
      Свежая вечерка. Одна из заметок сразу же его заинтересовала: бросилось в глаза слово "броневик". Сергей поспешил к фонарю.
      Газета преподносила новость: если бы не находчивость ленинградских рабочих, памятника у Финляндского вокзала не было бы, остался бы в проекте, в чертежах.
      Подумать только, как еще бедна страна! Чтобы отлить монументальную фигуру Ленина, требовалась медь - шестьсот пудов. Но это 1926 год. И газета разъясняла, что Волховская ГЭС и воздушные линии от нее до Ленинграда потребовали столько меди, что ее пришлось собирать по всей стране.
      Но где взять медь для памятника?
      И тут пошли разговоры об арсеналах минувших войн. В ящиках, а то и россыпью, в кучах, содержались негодные уже ружейные патроны, артиллерийские стаканы... Вот металл! И какой подходящий для памятника тому, кто впервые, как государственную политику, провозгласил мир между народами!
      Открыли ворота арсеналов. И обозы с медным ломом двинулись на завод "Красный выборжец". Там и отлили фигуру Ленина.
      Домокуров сложил газету. "Вот куда надо - "Красный выборжец"... Вот где искать следы броневика! Но не ночью же..."
      А домой не хотелось. В кино или в театр поздно. Но одиночество невыносимо, и он вспомнил богатыря с "Треугольника", с которым познакомился в музее. Егор Лещев, и адрес у Домокурова записан.
      Но не до поисков квартиры - он поехал прямо на завод.
      В вечерней мгле замелькали освещенные окна в три ряда, все чаще, чаще, пока не превратились в цепочку огней. Казалось, нет конца этому столетней давности угрюмому корпусу на Обводном...
      - Первая проходная! - объявил кондуктор.
      Нет, не здесь.
      - Вторая проходная!
      Домокуров вышел из вагона. Старичок вахтер в проходной, взглянув на удостоверение, объявил:
      - К Егору Лещеву? Имеется дядя Егор. Как раз заступил в ночь. - А сам позвонил куда-то, промолвил: - Товарищ из революции музея... - И ему разрешили необычного посетителя пропустить.
      Тесный коридор, где то и дело приходилось останавливаться, чтобы дать дорогу вагонетке с сырьем или готовыми изделиями, которую толкали по рельсам вручную.
      Наконец вход в горячий цех.
      Домокуров приоткрыл тяжелую железную дверь, а навстречу ему облако пара. Шум, шипенье котлов, невнятные в сырости голоса рабочих...
      В этом цехе, в массивных стальных котлах провариваются под давлением как бы огромные сырые бублики. Тестом для них служит смесь из каучука, серы и сажи. А извлекают из котлов автомобильные шины. Называется этот процесс вулканизацией.
      Сергей, набравшись духу, шагнул по мокрому плитчатому полу - ему показали котел Лещева. И узнал его человек, помахал приветливо. Выкрикнул несколько слов, велел Сергею дождаться звонка - перерыва в работе.
      * * *
      Лещев, шлепая босыми ногами, вышел из цеха к Сергею.
      - Ну, вот я, и в своем законном виде!
      Были на вулканизаторе только плохонькие брюки да брезентовый фартук с высоким нагрудником, заслонявший голое тело от пара.
      Сели в уголке перед бочкой, в которой плавали окурки.
      Домокуров машинально вынул портсигар. Да и не стал закуривать... И говорить вдруг расхотелось, ныть, стонать... Просто ему хорошо, душевно, уютно возле добродушного великана.
      Между тем Егор Фомич, отдохнув, принялся, причмокивая, попивать молоко из бутылки. Он очень гордился тем, что получает молоко за вредное производство. Бесплатно. От Советской власти.
      - А у тебя, Сергей Иванович, я вижу, своя вредность... Ну-ка выкладывай, какая нужда пригнала тебя сюда. Ведь ночь на дворе!
      - А я соскучился по вас, - пробормотал Сергей, - вот и все мое дело... Да вот еще заметка любопытная в вечерке... Прочитал я и огорчился: стоять бы броневику у нас в музее, с которого Владимир Ильич Ленин... А где он, тот броневик, никто и не ведает. С ног я сбился...
      - За броневик страдаешь - и это все!.. А я уж, глядючи на тебя, подумал, не из больницы ли ты выписался... Эх, парень, надолго ли тебя в жизни хватит при этаком-то самоедстве... Обучился в университете и считаешь: сразу привалила тебе ума палата. Ан нет, ум хорошо, а два-то лучше.
      И тут Лещев прямо-таки ошеломил парня известием:
      - Нужны тебе сведения об историческом броневике? Да распожалуйста! В полном виде можешь получить здесь, у нас на заводе!
      * * *
      Собрание ветеранов "Красного треугольника" происходило в библиотеке-читальне завода. Приглашенные работницы и рабочие сидели чинно, с достоинством, как приличествует пожилым людям, тем более при такой повестке дня, как подготовка к десятилетию своего родного государства.
      Здесь же, среди ветеранов, и Егор Фомич. Сияет как красное солнышко. Еще бы - устроил дело Сереги!
      Собрание вел товарищ Семибратов, секретарь парторганизации завода. Он был здесь новым человеком, но своей простотой и отзывчивостью уже сумел снискать уважение рабочих.
      Что же касается заводской комсомолии, то парни и девушки, как услыхал Сергей, поголовно влюбились в него. "Политкаторжанин! - с гордостью осведомили ребята Домокурова. - В царских карателей стрелял в девятьсот седьмом. С тех пор Ермолаич в цепях маялся, закованный, до самой революции... К нему с каким хошь делом - не прошибешься!"
      Егор Фомич представил Домокурова партийному секретарю, и Константин Ермолаич понял парня, успел даже посочувствовать ему и в готовую уже повестку дня собрания включил пункт: "Ленинский броневик".
      Из сидевших в президиуме Семибратов, пожалуй, был самым невидным. Малорослый, с испорченным оспой лицом. Бородка кустилась неровно между проплешинами. И сам плешивый. Но все это не мешало Домокурову глядеть на Ермолаича глазами влюбленных в него комсомольцев.
      Собрание одобрило доложенный парткомом план подготовки завода к юбилею. Потом пошли разговоры о разных заводских делах. Да и не только о заводских.
      Кто-то из рабочих спросил секретаря:
      - А как у нас отношения с американцем? Неужели и к десятилетию Советского государства не признает нас де-юре?
      - Недалеко видит! - ввернул другой. - Недальновидный!
      В зале рассмеялись игре слов. Семибратов, тоже смеясь, с удовольствием повторил каламбур: "Метко сказано!" И тут же в нескольких словах напомнил о миролюбивой, но полной достоинства политике Советского Союза.
      Секретаря спросили, как дела на самом заводе.
      - А неплохи дела, - сказал, потирая руки, Ермолаич. - Галоши с маркой нашего завода - красный треугольничек на подошве - перешагнули государственную границу и бойко раскупаются в странах Востока.
      Женщины в зале оживились:
      - А мы для тех мест и кроим особенно: на магометанский фасон - с клапаном!
      Вопрос за вопросом... Но вот Домокуров услышал свою фамилию.
      - Присутствующий здесь сотрудник Музея Революции поручил мне сказать вам, товарищи...
      Сергей поднялся без особой радости. Понял - не избежать насмешек, упреков: "Для чего же, мол, вы, Музей Революции, существуете, если даже о ленинском броневике в неведении?.. Посовестились бы так работать!"
      Старики огорчились:
      - А мы-то от завода письмо в редакцию подавали. По цехам и отделам списки уже составляют на экскурсии... Отменить? Э-эх...
      Семибратов поспешил на выручку Домокурову. Сказал, что музей правильно поступает, обращаясь за помощью к рабочим.
      - Только бы найти броневик! - воскликнул он. - Вот был бы подарок трудящихся своей стране-имениннице!
      Мысль понравилась, в зале зааплодировали.
      И кажется, жарче всех бил в ладоши Домокуров.
      Семибратов предложил учредить на заводе совет поисков исторического броневика.
      - Нет возражений? Запишем. В таком случае, нечего и откладывать. - Он спустился с возвышения в зал. - Давайте-ка сдвинем стулья в кружок.
      - Посиделки, значит? - засмеялись женщины, бойко рассаживаясь в первых рядах. - Мы и песни можем сыграть!
      * * *
      Начал Семибратов с того, что призвал ветеранов сосредоточиться, мысленно перенестись в семнадцатый год, на площадь, в свою построившуюся для торжественной встречи Владимира Ильича рабочую колонну.
      Мягкими, размеренными движениями он некоторое время поглаживал свою неказистую бородку, и в этом жесте был призыв к неспешному, углубленному раздумью.
      Затем вскинулся. Сказал энергично:
      - А теперь расскажите, как выглядел броневик, с которого Владимир Ильич держал речь.
      Ветераны хором, звонкоголосо ответили, что, мол, самое это простое дело - описать броневик.
      Но тут же пошли переглядки: никто не решался начать это описание.
      Наконец разговорились. Но что это: вопрос ясный, почему же такая разноголосица?
      Сергей беспомощно опустил блокнот. Глянул на Семибратова - и у того на лице недоумение.
      Уже пятый высказывался или шестой по счету.
      Каждый начинал решительно, задористо. Запинка происходила потом...
      - Как сейчас, вижу броневик! Владимир Ильич не сразу повел речь, сперва поклонился рабочему классу - вот какой уважительный. А народу привалило страсть, ни пройти ни проехать через площадь... А что касаемо броневика, много ли тут скажешь? Знатный прикатили броневичок - ведь для Ленина. Сила! Похоже, были на нем корабельные башни.
      - Брось завираться-то! - вмешалась могучего сложения женщина. - Башни, да еще корабельные! Где Ты увидел? Какими глазами смотрел? - Она переплела руки на груди и от этого стала выглядеть еще внушительнее. - Сама была у Фильянского. И уж мне-то виднее было: с факелом пришла. - Она строго посмотрела по сторонам. - Ну да, с факелом! Будто уж и не помните, как мы, бабы, взяли на приступ заводской пожарный сарай? Дежурные в медных касках с перепугу кто куда, а мы - цап-царап и забрали факелы... Похвалите хоть нас за смелость, мужики, власть-то была еще хозяйская! С теми факелами, с огнями, и выступили на площадь. Красота была! Истинная красота!
      Предыдущий оратор взъярился:
      - Постой! Ишь развела: "Мы - бабы да мы - бабы!" Ты о броневике говори, как спрашивают. Не башни, по-твоему, да, не башни? А какого же он тогда устройства, броневик? Отвечай народу, что ты выглядела со своими факелами?
      Мужчина, топая ногами, наступал на богатыршу.
      А она только локтем повела, отстраняя крикуна, и сделала это с таким спокойствием, словно опасалась только одного: как бы мужичок сгоряча да не ушибся об нее.
      Переждала, пока тот окончательно выбранился, и сказала:
      - Без башен был броневичок. Вовсе гладенький, ну, к примеру, как твоя плешивая голова.
      Многие рассмеялись.
      - К Матрене лучше не подступайся! Она не только когда-тось пожарный сарай разоружила. Не забудь, сама-одна заграничные кипы ворочает да кидает на складе каучук-сырья. А на тебя, Кирюша, ей только дунуть - и нет тебя!
      Лещев с первой же минуты возникшей разноголосицы потерял спокойствие.
      Всверливался взглядом в каждого, кто начинал говорить, ожидая, что придут же наконец люди к толковому суждению о броневике! Он вскакивал и, глянув виновато на Сергея и на его не тронутый карандашом блокнот, умоляюще прижимал руки к груди.
      - Товарищи, - гудел он, - ну поимейте же сочувствие... Ведь сурьезный же разговор, а мы и в самом деле, как в деревне на посиделках!
      - Ладно, ты! - вскинулась на него богатырша. - Увещеватель! Сам-то что скажешь о броневике! Ну-кось?
      Лещев покрякал-покрякал, в затылке поскреб. Сел и только уже после этого сказал осторожно:
      - Кажись, из-под брони пулеметы выглядывали... Как считаешь, Матрена Поликарповна?
      - А в этом уж сами разбирайтесь! - отрезала богатырша. - Пулеметы дело не женское! - И, поджав губы, она отвернулась к соседке.
      * * *
      Сидели допоздна. Но так ничего и не прояснилось.
      Вот уже и разошлись все, а Домокуров не находит в себе силы подняться с места. Сидеть бы вот так да сидеть, ни о чем не помышляя...
      Семибратов, прохаживаясь по помещению библиотеки, гасил лишний свет.
      Подсел к Домокурову.
      - Что же это значит, товарищ из музея, в чем тут дело?.. Собрались почтенные люди. Каждый из них участвовал во встрече Ленина, был на площади, видел броневик. И в стремлении раскрыть истину людям нельзя отказать - вон какие тут разыгрывались баталии вокруг броневика!.. А в результате что? Ни одного достоверного сведения. Признаюсь, для меня это психологическая загадка... А твое мнение, товарищ Домокуров?
      - А что я? - отозвался Сергей с горечью. - Знаю только, что в царской армии числилось сто двадцать броневиков. К семнадцатому году. Это по спискам ГАУ, которые мне удалось обнаружить. Числилось, а где они? Неизвестно.
      Семибратов заинтересовался:
      - А что такое ГАУ?
      - Главное артиллерийское управление царской армии, - объяснил Сергей.
      Семибратов вцепился в свою бородку. Сидел озадаченный.
      - Сто двадцать... - бормотал он. - А нам из этой армады предстоит выделить один-единственный... Да, тут нужны приметы и приметы. Много примет, чтобы составить паспорт броневика. А хорошо составленный паспорт - это почти фотография... Словом, нужен паспорт, иначе бессмысленно и начинать поиски.
      - Константин Ермолаич! - вырвалось тут у Домокурова. - А сами вы почему отмалчиваетесь? Назовите приметы, какие помните, вот и начнем составлять паспорт броневика!
      Старый политкаторжанин вздохнул.
      - Эх, дружок, рад бы!.. Да только оттуда, где я кандалил, до Питера чуть разве поближе, чем с того света... Не поспел я к возвращению Владимира Ильича.
      * * *
      В этот предвесенний, но еще зимний день - с мокрыми сосульками на солнцепеке и с морозцем в тени - несметная армия лыжников в ярких костюмах устремилась к Финляндскому вокзалу.
      Ни спортивных еще магазинов в городе, ни фабрик, которые бы работали на спортсменов...
      Но молодежь не унывала. Это даже интересно: из домашних обносков, которые не жалко дотрепать в лесу, скомбинировать костюм - да так, что заплаты говорили не о скудости гардероба, а о веселой фантазии советских девушек и ребят.
      Домокуров как обычно примкнул к студенческой компании. Шумно и весело! А в это воскресенье ему выпало дежурство по лыжной вылазке, приехать пришлось спозаранку.
      Отстояв длиннющую очередь к кассам, он купил на всех билеты и вышел маячить на площадь. Стоял, мерз, а перед ним Финляндский вокзал.
      Мелькнула мысль: ведь здесь, на этом самом месте, в семнадцатом году был митинг. Встречали товарища Ленина. Ну-ка, кто ближе всех мог пробраться к броневику? Железнодорожники! Они же здесь хозяева, как у себя-то на вокзале!
      * * *
      С 3 апреля 1917 года, почти за десять лет, состав железнодорожников на Финляндском вокзале, конечно, изменился. Но старожилы нашлись.
      Домокурову устроили свидание с товарищем Пресси.
      Сергей застал железнодорожника за арифмометром, среди листов со статистическими таблицами.
      Познакомились.
      - Товарищ Пресси, когда Владимир Ильич говорил, вы откуда слушали? Не очень далеко были?
      Тот улыбнулся.
      - Это же вокзал. А я железнодорожник. Так что место у меня, считай, было литерное. Чтобы не соврать вам... - Он подумал немного, потом уверенно вытянул перед собой руку.
      - Так близко?! - воскликнул Домокуров, замирая. - У самого броневика?
      Пресси поправил:
      - Ну, нельзя сказать - у самого. У самого броневика были матросы, а я сразу за ними. Метрах в двух...
      "В двух метрах! - торжествовал Сергей. - Да тут можно было каждую гайку на броне разглядеть!"
      Домокуров раскрыл блокнот.
      Однако Пресси начал издалека. Должно быть, встреча с молодым человеком, в котором он увидел заинтересованного слушателя, расположила его к воспоминаниям.
      - Итак, молодой человек, знаете ли вы, что такое "кастрюлька"?
      И перед Сергеем раскрылась жизнь железнодорожного рабочего из сезонников.
      Эстонец. С малолетства батрачил на немецких баронов. Эстония в те царские времена даже и называлась на немецкий лад: Эстляндия.
      Батрак пахал, сеял, косил, поспевал и в свинарник, и в птичник, и на конюшню, и в оранжерею-розарий, однако досыта не едал. Даже скудным батрацким хлебом не могла оделить Эстония эстонца. Покинул батрак отчий дом, пристал к толпам полуголодных людей, что тянулись отовсюду к Петербургу, надеясь прокормиться в блистательной царской столице.
      Но и в Петербурге хлеб для батрака оказался не слаще.
      Вот тут и началась погоня за "кастрюлькой".
      Открылся дачный сезон, и Пресси повезло - устроился грузчиком на Финляндский вокзал. Только и успевал подставлять спину под сундуки, ящики и пианино выезжавших на дачу столичных господ. И так весь день, дотемна. Зато когда распрямишься, можно не спеша и с достоинством войти в трактир, сесть и небрежно кинуть на стол монету.
      Появилась привычка каждый день есть досыта. Сам перед собой загордился. Ночлежкой стал брезговать, снял угол у чистоплотной вдовы. Но кончился дачный сезон - и финны ему: "Убирайся, больше не нужен!"
      А впереди зима. Огромный, незнакомый город сразу показался страшным. Услышал, что иной голодный, бесприютный человек и до весны не доживает, помирает на улице...
      И возмечтал Пресси о "кастрюльке".
      Загляденье, какой осанистый финский железнодорожник! Особую значительность придает фигуре форменная фуражка: высокая тулья с кантом, длинный лакированный козырек... "Кастрюлькой" прозвали эту фуражку. Она и в самом деле похожа на предмет кухонного инвентаря. Но смысл понятия глубже: "кастрюлька" - символ недосягаемого для сезонника житейского благополучия железнодорожника штатной службы. Впрочем, путь к благополучию никому не заказан: научись говорить по-фински и изучи железнодорожное дело.
      Апрель 1917-го застал Пресси на Финляндском вокзале все тем же поденщиком, "кастрюлька" осталась в мечтах... И вот 3 апреля с поезда сошел Ленин...
      - Товарищ Пресси! - Домокуров решил наконец направить разговор непосредственно к цели. - Расскажите, пожалуйста, о броневике. Каков он с виду, башни там или что... Нам каждая гаечка важна!
      - Гаечка?.. - Старик заморгал и потер озадаченно лоб. - Гаечка, говорите? Гм... - С усмешкой он откинулся на спинку стула. - Эх, товарищ вы мой... - В словах сочувствие. - Сразу видать, не были вы на площади... При чем тут гайка? Ну при чем? На Ленина каждый смотрел. Слова его ловил... А слова жгучие, дух забирало от его слов! Посудите: вдруг из речи Владимира Ильича открывается мне, что вовсе я не какая-то там черная кость, враки это! А есть я, Густав Пресси, - пролетарий. Даже государством могу управлять!
      Оживилось, помолодело у человека лицо, Пресси кивнул на блокнот в руках Домокурова:
      - Это можно и записать. Про со-циа-ли-стическую революцию речь была! А тебе - гаечки... Да посуди же сам - Ленин говорил... Ленин! И стоял он, как известно, на броневике. А что там за устройство у броневика, ну какое это имело значение? Чудак ты, товарищ. Да любого спроси, кто в тот вечер был на площади: "Куда глядел? Под ноги Ильичу?" Осмеют же!
      Домокуров медленно закрыл блокнот. Поблагодарил железнодорожника, вышел на улицу.
      Захотелось постоять, чтобы опомниться...
      "Все ясно! - подумал Сергей. - Вот она, товарищ Семибратов, психологическая разгадка: в тот памятный вечер никто со вниманием не взглянул на броневик. Владимира Ильича слушал рабочий класс!"
      Но как же поиски?
      "А никак, - с горечью заключил он. - Ни одной приметы в руках. Никто ничего не запомнил... Какие уж тут поиски броневика!"
      * * *
      Сергей Иванович Домокуров несколько огрузневшей походкой (годы брали свое!) шел по Суворовскому проспекту. Он направлялся в Смольный. Аллея разросшихся деревьев, которых в 1917 году не было.
      Колоннада, крыльцо. По широким его ступеням в семнадцатом году поздним октябрьским вечером быстро, деловито прошагал внутрь Владимир Ильич Ленин. Перед крыльцом, охраняя штаб социалистической революции, стоял тогда броневик...
      "Где же он теперь, неуловимый? - с огорчением подумал Сергей Иванович. - Миновало десятилетие Советского государства, приближается двадцатилетие, сколько же можно искать?.. Ясно, что в Смольном забеспокоились".
      Домокуров был рад вызову. В самом деле, пора о броневике поговорить под флагом Смольного!
      * * *
      Утро Сергей Иванович провел в Мраморном дворце. Дворец, памятник архитектуры XVIII века, обживался заново. Он еще не был открыт для посетителей, но над входом уже горели новенькие бронзовые буквы: "Музей В. И, Ленина. Ленинградский филиал".
      Обком партии подобрал для работы в музее группу научной молодежи во главе с солидным ученым, исследователем ленинского наследства. Крепкий, дружный образовался коллектив. Но и работу поднимали немалую. Это ведь музей особенный, каких раньше не бывало.
      Надо было построить экспозицию - настолько выразительную, доходчивую, чтобы посетители, даже самые неподготовленные из них, пройдя потоком анфиладу залов, уносили бы живой образ Ленина в свою жизнь, в повседневную работу, в раздумья о будущем.
      Домокуров уже несколько лет учительствовал, но был счастлив, попав в этот коллектив энтузиастов. Кто-то, видать, запомнил его по Музею Революции в Зимнем дворце, хотя и музея-то этого уже давно не существует. Оказалось, что и его скромный опыт полезен молодежи, которая, переступая порог Мраморного дворца, и вовсе не имела понятия о музейной работе.
      Вспомнил Домокуров о бесплодных своих поисках броневика и вновь загорелся надеждой: "Рождается Музей Ленина, а это ли не первостепенная его задача - разыскать броневик!"
      Но пока что под мраморными сводами дворца царила горячка завершающихся работ. В залах появились макетчики, столяры, обойщики, слесари, отопители, стекольщики. Всюду пилили, строгали, стучали...
      Открыть музей предстояло к 7 ноября 1937 года - в ознаменование 20-летия Октябрьской революции.
      - Дайте срок, Сергей Иванович, дайте срок... Смилуйтесь! - подшучивал директор над нетерпением Домокурова. - Вот откроем музей, впустим народ - и сразу за поиски броневика!
      * * *
      Сергей Иванович шел в Смольный не с пустыми руками. В портфеле у него тетрадка в твердых корочках, где на титульном листе красовалась надпись: "Паспорт бронеавтомобиля". Когда он завел эту тетрадку? Давно, уже чернила поблекли от времени, были черными, стали желтыми...
      Но за годы поисков броневика не все кончалось неудачами. Были и открытия, находки. Только паспорт броневика из них не составлялся.
      * * *
      Вот одна из примет броневика, попавшая в тетрадку.
      Ехал Домокуров в трамвае по Выборгской, мимо Финляндского вокзала. Здесь, огибая памятник, вагон притормаживает на крутом повороте. Монумент огромен, из окна вагона не охватишь взглядом.
      Но вдруг - что такое? Новая деталь? Будто скворечня распахнулась на памятнике...
      Домокуров спрыгнул на остановке, возвратился.
      Э, да за скворечню он принял пулеметную амбразуру. В бронзе условно она выполнена в виде пары щитков.
      "Странно, однако... - подивился Домокуров. - Как же я прежде не замечал этой детали?" Но вспомнился "Красный треугольник", ветераны, которые бесплодно тужились описать броневик, вспомнился Пресси, и все объяснилось: если перед глазами Ильич, то даже бронзовому его изваянию, оказывается, не смотрят под ноги!
      "А почему, собственно, щитки? - Домокуров остановился на этой мысли. Почему не что-нибудь другое? Разве мало у броневика деталей?"
      В самом деле, броневики и нынче знакомы каждому ленинградцу. Дважды в году их выводят на Дворцовую площадь, а после парада, возвращаясь в свои гарнизоны, броневики тянутся по улицам города. Тут и неспециалист заметит, что пулеметные башни у броневиков устроены по-разному: встречаются со щитками, а бывают и без щитков... Выходит, с военной точки зрения ограждение амбразур не обязательно?
      А на памятнике щитки... Почему? Так захотел скульптор?
      * * *
      Район Мариинского театра, улица Писарева. Приехав по адресу, Домокуров очутился перед кирпичным зданием с огромными деревянными воротами. Жилище циклопов!
      Ворота медленно и тяжко, качаясь полотнами, со скрипом открылись.
      А вот и циклопы: оказывается, это театральные декорации. Уложенные на длинные ломовые дроги, декорации напоминали гигантских радужных стрекоз с перебитыми крыльями. В упряжке, красиво выгибая шею, зацокали по мостовой дородные битюги.
      Домокуров, проводив взглядом процессию, поднялся на верхний этаж и с недоверием переступил порог... Куда он попал? Над головой стеклянный свод оранжереи.
      Но здесь не выращивают цветов. Здесь рисуют декорации. Полотнища расстелены на полу, словно нарезанные в поле гектары.
      Живописцы шагают, как артель косарей. Все разом: взмах - оттяжка... только не с косами они, а с малярными кистями на длинных палках. Кисти макают в ведра.
      Впрочем, эти только кладут грунт. Пишут декорации другие: те передвигаются по полотнищам с табуретками, чтобы сесть, ведерки у них поменьше, кисти поделикатнее.
      В вышине, под стеклянным сводом, - узкий мосток. Оттуда видна каждая декорация целиком, и художники внимательно прислушиваются к голосу сверху, который временами гремит через рупор.
      Человек под куполом... Сказали, что это Евсеев, автор памятника. Сергей обрадовался удаче.
      Но вот скульптор внизу. Свободная до колен блуза без пояса, обычная у художников. Пятнистая от краски. И лицо запачкано, даже в волосах что-то цветное.
      Увидев посетителя, Евсеев на ходу причесывается, подкручивает усы.
      Вопросительный взгляд и церемонный по-старинному полупоклон:
      - Чем могу служить?
      Домокуров двинулся через эти церемонии напролом:
      - Держу пари, товарищ Евсеев, что третьего апреля семнадцатого года вы были у Финляндского вокзала и видели броневик, с которого говорил Ленин!
      Евсеев выдерживает взгляд, усмехается:
      - А вот и не угадали... Не был я у вокзала при встрече Владимира Ильича.
      Домокуров не уступает:
      - А щитки на памятнике? Разве это не с натуры? Ну, не на площади, так, очевидно, позже видели броневик... Сергей Александрович, ну припомните, это так важно!
      - Сожалею, но... - И скульптор разводит руками. Вид у него почти виноватый. - Я никогда не видел броневика.
      - Так-с... - бормочет Домокуров. Опять неудача. Он раздосадован и говорит колко: - Значит, щитки - это выдумка. Здорово это у вас, скульпторов, получается! Где бы соблюсти историческую достоверность, вы...
      Тут Сергей Александрович - сама деликатность - взрывается:
      - Простите, да как вы могли подумать такое! Заподозрить меня в отсебятине! Щитки сделаны по чертежу, - говорит он с достоинством, - и я покажу вам этот чертеж.
      Евсеев пригласил молодого человека следовать за ним.
      Домокуров было замялся: на полу декорации с нарисованными облаками. Ведь наследишь.
      - Идемте, идемте! - И Сергей Александрович смело ступил на облака. Это задник из "Руслана и Людмилы". Устарел, пускаем в переработку. Напишем здесь скалы для "Демона".
      По скалам, тем более будущим, Сергей зашагал уже без опаски. Еще немного - и они за дощатой перегородкой.
      - Моя мастерская, - веско объявил Евсеев. - Здесь я только скульптор.
      И, как бы в подтверждение этой очевидности, защелкнул дверь на замок.
      - Прошу садиться. - Он любезно кивнул на старинное кресло.
      Но роскошное наследие прошлого проявляло склонность валиться набок и даже опрокидываться...
      Домокуров предпочел постоять.
      - Сейчас покажу вам чертеж... - Сергей Александрович в раздумье обхватил пальцами подбородок. От, этого холеные усы его несколько приподнялись и приобрели сходство со стрелкой компаса. - Гм, гм, где же он у меня?
      В углу буфет. Сквозь мутные, непромытые стекла виднелась посуда: черепки и банки с красками, лаками, какими-то наполовину усохшими жидкостями.
      - Видимо, он здесь! - И Сергей Александрович решительно шагнул к буфету. Распахнул нижние филенчатые дверцы, но тут же, спохватившись, выставил вперед колено, потому что наружу комом поползло измазанное в красках тряпье.
      Сергей Александрович захлопнул дверцу и некоторое время конфузливо отряхивался от пыли. Буфет был в углу налево, теперь он шагнул в угол направо, к этажерке. Тут громоздились в изобилии какие-то гроссбухи, клочьями висели на них обветшалые кожаные корешки. Это были отслужившие свое и выбракованные партитуры опер.
      - Из Мариинского театра, - проворчал скульптор. - Валят мне всякий хлам...
      Он расшевелил бумажные залежи, и с этажерки начали соскальзывать на пол легкие рулончики. Каждый из них мог быть чертежом.
      Нет, не то, все не то!
      А в дверь стучались. Все настойчивее. Евсеева требовали в декорационный зал.
      Пришлось прервать поиски.
      Сергей Александрович извинился, сложив крестом руки на груди: мол, я не властен над собой - и резво поспешил к двери.
      - Я только на минуту. В чем-то запутались живописцы...
      * * *
      Домокуров прождал полчаса. Попробовал дверь - заперта.
      - Нет, не пущу... Нет, нет! - запротестовал скульптор, удерживая Домокурова. - Куда вы? Чертеж отыщется обязательно!