Она сказала:"А сейчас тебя я буду мыть..."
      И ей подруги помогли с меня оковы снять,
      А после вышли из избы, чтоб нам с ней не мешать.
      И теплой мыльною водой я выкупан был весь,
      И понял я, что навсегда теперь останусь здесь.
      А после пили мы вино в постели, при свечах,
      И обнял я разбойницу, услышав только "ах..."
      Я тело нежное ласкал, похожее на шелк,
      И губы сладкие ее губами я нашел.
      И ночь безумною была, бессонною была,
      И до утра сплетали мы горячие тела.
      Прекрасная разбойница, уже при свете дня,
      Читала мне мои стихи, шептала:"Я - твоя..."
      А после сообщили нам, что пал диктатор злой
      И все его правительство разогнано метлой.
      Что хочет трудовой народ в цари меня избрать
      За то, что лучше всех стихи умею сочинять.
      Подумал я и стал царем единственной страны,
      Где с детских лет писать стихи все граждане должны,
      где ценится изящный слог, уменье рифмовать,
      где только истинный поэт героем может стать.
      Где лишь стихами говорят и много пьют вина,
      Где нет жестокости и зла, а есть Любовь одна.
      Где все равняются на нас с царицею моей
      С той, что разбойницей была, слагают гимны ей.
      Теперь в короне у нее горит большой алмаз
      Но не затмит он красоты ее чудесных глаз.
      2000 год.
      Григорьев, помни!
      Любовь, надежды, и друзья, и отчий край
      Все это гакнется однажды, так и знай.
      Верша дела свои, о том не забывай,
      Живи с оглядкою на смерть, как самурай.
      Все то, что видишь ты, останется, как есть,
      Ты в этот мир стихи и песни смог принесть,
      Дружить с тобой считали многие за честь,
      По головам не пожелал ты к славе лезть.
      Сейчас решил ты - жизнь сложна, но хороша,
      И все ж из тела в небо выпорхнет душа,
      Ты думал, нажил что-то здесь - а ни шиша!
      Не унесешь с собой в могилу ни гроша.
      Наплюй поэтому при жизни на вещизм,
      Пиши стихи, в них проповедуй оптимизм,
      В веках останутся твой пыл и артистизм,
      Что украшали куртуазный маньеризм.
      Живи красиво, помогай своим друзьям
      Чего б добился ты без них? Подумай сам.
      Будь веселее, куртизируй нежных дам
      И сочиняй стихи, настойчив и упрям.
      Не делай зла, поэт Григорьев, никому
      Твори добро, не уточняя, почему.
      Живи достойно и спокойно, по уму,
      И жизнь рассматривай как волю, не тюрьму.
      Тогда избавишься от лишней суеты
      И созерцанию чудес предашься ты
      Все умирают, даже звезды и цветы,
      Но сколько в них - и в нас - при жизни красоты!
      Таков порядок, и не нужно бунтовать
      Но хорошо бы без мучений умирать,
      Да и хотелось бы, естественно, узнать,
      Куда мы денемся, родимся ли опять?
      Короче, сложно все, но ясно лишь одно
      Жить надо мудро, раз уж жить нам суждено,
      Процвесть невиданным цветком на поле, но
      И в миг расцвета помнить - все предрешено:
      Любовь, надежды, и друзья, и отчий край
      Все это гакнется однажды, так и знай.
      Верша дела свои, о том не забывай,
      Живи с оглядкою на смерть, как самурай.
      2003 год.
      СНЕЖАНКА (сонет).
      Взметнулась наша страсть, как фейерверк,
      Приди в себя, прелестная служанка,
      Сознанье потерявшая Снежанка,
      Яви своих очей лукавых сверк.
      Тебя атаковал я, как берсерк,
      Скрипела долго старая лежанка...
      Приди в себя, красотка-обожанка.
      Испуган я. Где доктор Розенберг?
      Не нужен доктор, - вдруг ты прошептала,
      Я...я такую сладость испытала,
      Что улетела в небо далеко...
      Но что это? Не пахнет ли горелым?
      Пока мы занимались милым делом,
      На кухне убежало молоко!
      2002 год.
      ЗАГРОБНОСТЬ.
      А есть ли водка в загробном мире?
      Возможно - если вообще он есть.
      А можно ль выпить у них в трактире,
      Стихи прочесть и услышать лесть?
      А есть ли дамы - ну, там, в эфире?
      А можно ль даме сказать: "Люблю"?
      А как, допустим, в загробном мире
      Устроить это...ну, ай-люлю?
      А есть ли деньги там, и какие?
      Иль там бесплатно все раздают?
      А есть там Питер, Москва и Киев?
      Они такие же там, как тут?
      А есть компьютеры там и книжки?
      А есть ли, скажем, там Интернет?
      Возможно, там это все - излишки,
      Е-мэйлов что-то оттуда нет.
      На арфах ангелы там бряцают
      Или рок-группы там есть, как тут?
      Что там болельщики восклицают,
      Когда команде их гол забьют?
      Зима там есть? Иль все время лето?
      Вопросов много - а где ответ?
      Как это странно, что нет ответа
      На протяжении сотен лет.
      Я - атеист, но и я желаю
      Узнать хоть что-то о мире том,
      О коем я ничего не знаю,
      Куда, по слухам, мы попадем.
      Смотрю на бабочку - ведь когда-то
      Она лишь гусеницей была.
      А вдруг мы так же потом, ребята,
      Распустим в небе свои крыла?
      О прошлой жизни в суетах бренных
      Нам будет незачем вспоминать,
      Как и о куколках наших тленных,
      Что на кладбище должны лежать.
      Все позади - и печаль, и злобность,
      Метаморфозе благодаря.
      Да и понятье само "загробность"
      Мы не поймем, в небесах паря.
      2002 год.
      Чем движется жизнь (стихотворение в прозе, подражание Тургеневу).
      Мелочь, ничтожная мелочь может иной раз перекроить всего человека! Шел я, усталый, по русскому полю, и тяжелые смутные думы переполняли меня. "А куда я, собственно, иду, - подумалось мне, - куда вообще мы все идем? Да и так ли это важно? Главное - дорога, эта вот степная раздольная ширь, это синее небо над головой. А вдруг я уже на том свете?". Я замер, ошарашенный этой внезапной мыслию. Но нет! Веселая стайка воробьев скачет бойко, забавно, самонадеянно! Ай да молодцы! Я тут же встряхнулся и побежал их ловить - сначала бочком, бочком подбирался, а потом как припустил! Вся стайка тут же бросилась врассыпную, все воробьи полетели прочь от меня... Я же хохотал, хохотал неистово и забыл уже о своих тяжких думах. Напротив, отвага, удаль и охота к жизни овладела всем моим существом! Долго я гонялся за моими милыми воробьями, а потом увидел впереди деревеньку, увидел веселую круглолицую молодку, тянущую ведро из глубокого, вероятно, колодца. Побежал я прямо к молодке. "Любовь, - думал я, хохоча на бегу, - она сильнее смерти. Только ею, только любовью, держится и движется жизнь! Мы еще повоюем, черт возьми! Да, мы еще повоюем!". Вот так вот, с неистовым хохотом, я и подбежал к милой моему сердцу деревенской молодке, уронившей от неожиданности наземь мокрое ведро, вода из которого, в свою очередь, расплескалась по зеленой траве красивыми огнистыми каплями.
      2003 год.
      СТРАШНОЕ ВИДЕНЬЕ.
      Когда меня фотографируют фотографы
      И как бы гладит жизнь по рыжей голове,
      Когда мне хлопают и я даю автографы,
      Частенько думаю: "Да, надо жить в Москве.
      Сюда все люди интересные стекаются
      Свои таланты в полной мере проявить,
      И если выживут, и если не сломаются,
      То здесь поселятся и здесь начнут творить.
      Работать должно и откалывать чудачества,
      но ежедневно о себе напоминать,
      и выдавать продукт отменнейшего качества,
      иначе станут твое имя забывать.
      Уснешь на лаврах - вмиг в провинции окажешься,
      Где тоже люди, без сомнения, живут.
      Ты там освоишься и, может быть, отважишься
      Творить - но там тебя сюрпризы ждут.
      Твои стихи не в толстой книжке будут изданы,
      А лишь в газете ежедневной заводской,
      Ведь в ней поэтов местных публикуют издавна,
      И многих радует из них удел такой.
      Начнешь спиваться ты и думать: "Где фотографы?
      Концертов нет. Пойти работать на завод?
      Но ведь в Москве я раздавал всегда автографы,
      Давал гастроли и меня любил народ!
      Теперь все чаще просыпаюсь с бодунища я,
      И вечно денег нет, откуда же их взять?
      "Пульс Ивантеевки" - газета просто нищая,
      ну, как же мне за счет стихов существовать?
      Как опустился я! Дружу тут с графоманами.
      Да оглянись вокруг! Что видишь ты, болван?
      "Пульс Ивантеевки", халупа с тараканами,
      сырок засохший и с водярою стакан..."
      ...Так может быть, но я еще не деградировал,
      виденье только промелькнуло в голове.
      Кричу я другу, чтоб скорей фотографировал.
      Какое счастье - я, поэт, живу в Москве!
      2002 год.
      У р о д ц ы.
      Стихи, они - как дети малые:
      Не все родятся крепышами.
      Иные - слабые и вялые,
      Их писк не уловить ушами.
      Иные - попросту рахитики
      На кривеньких и тонких ножках.
      Над этими хохочут критики.
      Ну да - что проку в этих крошках?
      Есть детки - дауны смешливые,
      Позора верные гаранты.
      Есть недоноски молчаливые,
      А также есть вообще мутанты.
      У этих - все не как положено:
      Где руки-ноги, непонятно.
      На тельце кожица скукожена
      И нос - на лбу, что неприятно.
      Ну, кто же знал, что так получится?
      Кому они нужны такие?
      Пришлось так тужиться, так мучаться,
      И вот итог - стихи плохие.
      Они таращатся на папочку,
      На их родившего поэта...
      Эй, не спеши сложить их в папочку,
      Послушай доброго совета.
      Рожай стихи по вдохновению,
      Зачем уродцев дальше множить?
      Хотя у каждого у гения
      Таких полным-полно, быть может.
      Мой друг, берясь за что-то новое,
      Ты помни о стихах-уродах.
      Потомство людям дай здоровое
      Хоть даже сам умрешь при родах.
      2000 год.
      Новый метод.
      Моя политика проста
      атаковать всех дам отважно,
      хватать их сразу за места,
      где горячо у них и влажно.
      Я раньше им стихи читал,
      галантен с ними в обращеньи,
      теперь намного проще стал
      я относиться к обольщенью.
      Без лишних слов, прям с ходу - хвать!!!
      И дамы столбенеют сами.
      Стоят, не зная, что сказать,
      и только хлопают глазами.
      Зевнув, я говорю: "Пойдем,
      пойдем со мной, не пожалеешь.
      Стихи и песни - все потом,
      коль ублажить меня сумеешь.
      А то порой слагаешь гимн
      во славу ветреной красотки,
      а та красотка спит с другим
      с любым, кто ей предложит водки.
      Что, ты желаешь нежных слов?
      А я желаю секса вволю.
      Ты молода, и я здоров
      давай перепихнемся, что ли?"
      О, дамы все молчат в ответ,
      залившись краскою прелестной.
      Они же знают, я поэт,
      причем достаточно известный.
      Тянуло их к стихам моим,
      любили куртуазный Орден...
      Ну, как то неудобно им
      меня ударить вдруг по морде.
      Они, смиряя гордый нрав,
      лишь топчутся, потупя взоры
      ведь понимают, как я прав:
      к чему мне с ними разговоры?
      А я схватился и держу
      куда здесь дамочке деваться?
      Вот так. Понятно и ежу
      придется ей мне отдаваться.
      И отдается, с криком аж,
      счастливая небеспричинно,
      лишь думает: "Какой пассаж!
      Какой решительный мужчина!".
      1998 год.
      На кладбище
      Стараясь не испачкать джинсы мелом,
      через ограду мы перемахнули.
      Ты за руку меня взяла несмело
      и вскрикнула: - Они нас обманули!
      Белела в темноте твоя рубашка,
      обозначая маленькие груди.
      Я усмехнулся: - Тише ты, дурашка,
      кругом же спят заслуженные люди.
      А хочешь, я признаюсь, ради Бога:
      я им сказал не приходить, и точка.
      А если хочешь выпить, есть немного,
      а то ты вечно маменькина дочка...
      Ты что-то в тишине соображала,
      потом внезапно вырвалась, и сдуру
      по травяной дорожке побежала,
      вообразив растленья процедуру.
      Тебя догнать не стоило труда мне...
      О, бег ночной за слабым, стройным телом!
      Догнал - и на каком-то узком камне
      прильнул к твоим губам оцепенелым.
      Когда распухли губы, ты сказала
      слегка охрипнув, чуточку игриво:
      - Ну, Константин, никак не ожидала...
      Да вы обманщик... фу, как некрасиво...
      И прошептала, мол, все это дивно,
      но все ж не до конца запрет нарушен...
      Я тут же заявил демонстративно,
      что к сексу абсолютно равнодушен.
      Смеясь, ты из объятий увернулась,
      передо мною встала на колени
      и к молнии на джинсах прикоснулась
      движеньем, полным грации и лени...
      ...И только тут я обратил вниманье,
      что август - это время звездопада
      и что сверчков несметное собранье
      поет во тьме кладбищенского сада,
      что сотни лиц глядят на нас влюбленно
      с овальных фотографий заоградных,
      нам предвещая проводы сезона
      встреч нежных и поступков безоглядных.
      1989 год.
      Воспламеняющий взглядом.
      Роман "Воспламеняющая взглядом"
      я дочитал, и грянул в небе гром:
      я понял - удивительное рядом,
      еще точней - оно во мне самом.
      Ну надо же - за год до пенсиона
      вдруг осознать - оно во мне живет,
      И вспомнить, что еще во время оно
      дивил я сверхъестественным народ.
      Я с детства был немного пучеглазым,
      весь двор меня боялся, как огня,
      и мать моя пугала всех рассказом,
      как обожглась однажды об меня.
      Раз получил я в школе единицу,
      пол вспыхнул под учителкой моей,
      и отвезли учителку в больницу
      с ожогами различных степеней.
      Закончив школу твердым хорошистом,
      я поступил в престижный институт,
      заполнил свой досуг вином и твистом,
      но продолжались странности и тут.
      Хорошенькие девушки боялись
      обидеть невниманием меня,
      и ночи мне такие доставались,
      что я ходил худой, как простыня.
      Мне было непонятно их влеченье,
      и лишь теперь осмыслить я сумел
      значенье страха, ужаса значенье
      в свершении моих любовных дел.
      Когда ресницы девы поднимали,
      встречая огнь моих спокойных глаз,
      они интуитивно понимали
      то, что понять не в силах и сейчас.
      Так, так, допустим напряженьем воли
      могу я вызвать маленький пожар...
      Как интересно быть в подобной роли!
      я из окна взглянул на тротуар...
      Соседка, симпатичная Людмила,
      зашла в подъезд. Испробую на ней,
      на этот раз осознанно всю силу,
      которой наделен с начала дней.
      - Привет, Людмила! - Константин Андреич?
      - Хотите ли рюмашку коньяку?
      Спасибо, но билеты... Макаревич...
      Тут я уже Людмилу волоку,
      Сажаю молча в кожаное кресло
      и мрачно наливаю ей стакан.
      Держись, читатель, будет рифма "чресла"...
      Кричит Людмила: - Гадкий старикан!
      Так, так - мне только этого и нужно.
      Гляжу со страшным взором на нее:
      хрипит Людмила, дышит ртом натужно,
      на ней уже оплавилось белье,
      Дым валит из ушей, сползает кожа,
      я вижу черный остов, а затем
      лишь горстку пепла... Господи ты боже,
      что сделал я? А главное - зачем?
      Затем, дубина, чтобы наслаждаться
      огромной властью, сладостной такой,
      шепчу себе, закончив убираться,
      держа совок трясущейся рукой.
      На женщину мне стоит осердиться
      и женщина сгорает без следа.
      А на мужчин мой дар распространится?
      Наверно, нет. Но это не беда.
      Держать всех женщин буду в подчиненьи,
      сей злостный пол в прекрасный превращу!
      Почувствовав же смерти приближенье,
      с собой в могилу многих утащу.
      Философ, маг, судья и благодетель,
      отныне я - гроза окрестных мест;
      коль захочу, попорчу добродетель
      и верных жен, и девственных невест.
      Дурная слава - это тоже слава...
      Пока я никакой не приобрел...
      Чу! Барабанят в дверь... никак облава?
      Хотя пускай - я чисто пол подмел.
      1990 год.
      * * *
      После посещения кладбища
      вечно-юной, радостной весной
      кажется такою вкусной пища
      и чудесным то, что ты со мной.
      После созерцания оградок,
      склепов и пластмассовых цветов
      кажется, что в мире есть порядок
      и любовь - основа всех основ.
      По дорожкам ты со мной бродила
      в легкой белой курточке своей,
      изумленно вслух произносила
      даты и рождений, и смертей.
      Я тобой невольно любовался:
      ты о чем-то думала всерьез,
      а из-под берета выбивался
      локон милых крашеных волос.
      Да, ты тоже видела все это...
      Но сейчас ты дома, в неглиже,
      вся в потоке солнечного света,
      вертишься у зеркала уже.
      Я тебе не дам переодеться,
      подойду и сзади обниму.
      Никуда теперь тебе не деться
      здесь тебя, у зеркала, возьму.
      И апрель, и стон твой неизбежный,
      и твои духи меня пьянят,
      но всего сильней - лукавый, нежный,
      отраженный в зеркале твой взгляд.
      1997 год.
      Привет из Загорска или Встреча, которой не было.
      1. Ее письмо
      Я к вам пишу, Григорьев Константин.
      Негодник, вы хоть помните меня?
      Вы для меня - поэт номер один,
      И я Вас не могу забыть ни дня.
      Я помню, как вошли вы в ресторан,
      Небрежно скинув шляпу и пальто,
      Красивый, двухметровый великан,
      Подсели к стойке, крякнули "Ну что?".
      Я задрожала, как осенний лист.
      Вы заказали водки (пять по сто),
      Ах, милый куртуазный маньерист,
      Что вы нашли в буфетчице простой?
      В гостинице, куда нас рок привел,
      Вы мне, от водки с ног уже валясь,
      Прочли стихотворенье "Богомол"
      И я вам как-то сразу отдалась.
      ...У нас в Загорске скучно, пыль да зной,
      роман ваш перечитываю я.
      Пишите же, мой пупсик, Мошкиной
      Валюшке, до востребования.
      2. Мой ответ
      Я вам пишу, Григорьев Константин,
      Вам, жертве недоразумения;
      Какой-то двухметровый господин
      Вас обманул... но это был не я!
      Я росту где-то среднего, в очках,
      С такою... медно-рыжей бородой.
      Стихи на куртуазных вечерах
      мы продаем - их мог купить любой.
      В Загорске был я только пару раз,
      Но я буфетчиц там не соблазнял.
      Да, популярен Орден наш сейчас,
      Но чтоб настолько? Не предполагал.
      А кстати, как вы выглядите, а?
      Уж если вам понравились стихи
      Прошу в Москву, на наши вечера.
      Они порой бывают неплохи.
      3. Ее письмо
      Вот это да. Вот это пироги.
      Так это был совсем не маньерист?
      В Москве моей не будет и ноги.
      И вы, небось, такой же аферист!
      Работала буфетчицей себе,
      Стишков я не читала ни хрена,
      И вдруг - такой прокол в моей судьбе!
      Да ну..., прощайте. Валя Мошкина.
      4. Заключение автора
      Товарищи! Я что хочу сказать:
      Есть у меня двойник теперь, подлец.
      Но в общем, если здраво рассуждать,
      Валюшу ведь он смог околдовать,
      А чем? Стихами. Все же молодец...
      На этом же истории - конец.
      1998 год.
      * * *
      "Если б мы сговорились о том, чтобы женщин не трогать,
      - женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас..."
      Публий Овидий Назон. "Наука любви"
      "Здоровой девушке не свойственна стыдливость",
      как заявил однажды Лев Толстой...
      Ей свойственна особая игривость,
      чтобы зажечь мужчину красотой.
      Здоровой девушке не свойственно ломаться,
      продолжим мы за графом Львом Толстым,
      а свойственно внезапно отдаваться,
      охваченной желанием простым,
      прямо на улице, в подъезде, на работе,
      в лесу... а что? Не вечно ж ей цвести!
      Она могла б отдаться целой роте
      так начинает всю ее трясти.
      Здоровой девушке не свойственно стесняться,
      а свойственно от похоти вопить,
      и за парнями робкими гоняться,
      их догонять и наземь их валить,
      подряд насиловать... Так вот она какая,
      здоровая та девушка?! Ну да...
      Что ж нас, поэтов, часто упрекают
      в отсутствии морали и стыда?
      Здоровым юношам не свойственно стесняться:
      любовь и страсть опишем от души
      все, все как есть! Мы все хотим... влюбляться.
      Природа... В общем, все мы хороши.
      1998 год.
      Люби свое тело!
      "...люди могут обходиться без тел... но все же время от времени я беру напрокат тело в местном телохранилище и брожу по родному городку..."
      Курт Воннегут, рассказ "Виток эволюции".
      Смотришь ты на себя - две руки, две ноги,
      почему-то всего лишь одна голова...
      Смотришь в зеркало ты, и твои же мозги
      заставляют шептать тебя эти слова:
      "Почему я такой? почему без хвоста?
      Крыльев нет почему, бивней, как у слона?
      Мне дано это тело, дано неспроста,
      почему ж недоволен я им ни хрена?
      Ограничен движений и жестов набор,
      я на тело смотрю с непонятной тоской,
      поселенный в него - кем, зачем? о, позор!
      почему я такой? почему я такой?"
      Человек, ты не прав. Своим телом гордись!
      Я могу рассказать тебе случай один
      только больше не хмурься, давай, улыбнись...
      В общем, жил в Подмосковье один гражданин.
      Гражданин был банкиром; он был одинок;
      жил в шикарной квартире лет десять уже;
      накопить за всю жизнь кучу золота смог
      но не знал, что как раз на его этаже
      по халатности чьей-то в стене есть плита,
      от которой к нему радиация шла.
      Он не знал ничего, он брал на дом счета,
      все сидел - облучался и пел "тра-ла-ла".
      Если б Гейгера счетчик в квартиру его
      поместить, то зашкалило б счетчик тогда.
      Но бедняга-банкир ведь не знал ничего,
      продолжал облучаться - и так шли года.
      И однажды мутантом проснулся, увы,
      сел в кровати и чувствует - что-то не так...
      Он ощупал себя по краям головы,
      тут же бросился к зеркалу с возгласом "фак!"
      Там, где ушки его красовались всегда
      два огромнейших уха слоновьих торчат,
      вместо носа свисает до пола байда
      длинный хобот; над ним - обезумевший взгляд.
      Хвост внезапно отрос; вместо рук - два крыла;
      пингвинячее тельце и ласты внизу...
      Потрясенный банкир наш дополз до стола,
      стал в истерике биться, пуская слезу.
      А потом стал по комнатам бегать, трубя,
      молотя свою мебель тигриным хвостом,
      избегая при этом смотреть на себя,
      быстро уши мотались; он думал о том,
      как теперь ему быть? как на службу идти?
      все, карьере конец! засмеют, засмеют!
      как бы хоботом в банке родном не трясти,
      все ж другие банкиры его не поймут.
      Боже мой! а сегодня Лариса придет!
      Если уши слоновьи увидит она,
      явно в обморок тут же она упадет,
      не захочет любить человека-слона.
      Да, а чем он, к примеру, ее б стал любить?
      Там, где раньше красивый торчал великан,
      нынче - гладкое место... О, как дальше жить?
      Тут банкир наш увидел бутылку, стакан,
      и решил: "Буду пить. Буду хоботом пить!"
      Налакался "Мартини", чего-то поел,
      обезумел совсем, начал стекла лупить,
      вскоре ласты разъехались - он захрапел.
      Через день или два, дверь стальную взломав,
      к человеку-слону из ОМОНа пришли,
      и поймали его, и снотворного дав,
      в неизвестную дальнюю даль увезли.
      ...Я надеюсь, тебя впечатлил мой рассказ?
      Человек, не ропщи, своим телом гордись,
      все мы - люди, и тело такое у нас,
      и ведь классное тело - ну что ты, смирись!
      Вот у женщин красивые очень тела
      в подавляющей массе они хороши;
      у мужчин есть Шварцнеггер. И все-то дела
      ты пойми, нам природа немало дала,
      твое тело - приют твоей вечной души.
      1996 год.