20. Дальневосточный фронт 1941-43 гг.

Как я уже упоминал, за несколько месяцев до начала войны командующим Дальневосточного Фронта был назначен генерал армии Опанасенко, Иосиф Родионович. Даже внешностью своей он был нам неприятен, не говоря уж о том, что за ним и впереди него шла слава самодура и человека малообразованного, неумного. По внешности он был как бы топором вырублен из ствола дуба. Могучая, но какая-то неотесанная фигура, грубые черты лица, голос громкий и хрипловатый, и в разговоре с большинством имеет какой-то издевательский оттенок. Когда ругается, выражений не выбирает, как правило, делает это в оскорбительном тоне и с употреблением бранных слов. И еще одно — несдержан. Может быстро придти в бешенство, и тогда виновник пощады не жди. И хуже всего, что это состояние наблюдаемо. Вдруг из-под воротника кителя шея начинает краснеть, эта краснота быстро распространяется вверх — краснеет вся шея, подбородок, щеки, уши, лоб. Даже глаза наливаются кровью.

В общем, все мы были не в восторге от смены командующего. Однако очень скоро те, кто стоял ближе к Опанасенко, убедились, что идущая за ним слава во многом ни на чем не основана. Прежде всего мы скоро отметили колоссальный природный ум этого человека. Да, он не образован, но много читает и, главное, способен оценить предложения своих подчиненных, отобрать то, что в данных условиях наиболее целесообразно. Во-вторых, он смел. Если считает что-то целесообразным, то решает и делает, принимая всю ответственность на себя. Никогда не свалит вину на исполнителей, не поставит под удар подчиненного. Если считает кого-то из них виновным, то накажет сам. Ни министру, ни трибуналу на расправу не дает. Я мог бы еще много хорошего сказать о нем, но лучше перейдем к примерам.

Почти одновременно с Опанасенко приехало много работников высшего звена фронтового управления, которые были отобраны самим Опанасенко. Все это люди умные, что само по себе говорит в пользу Опанасенко. Чем-то он ведь привлек. Прибыл и новый начальник оперативного управления генерал майор Казаковцев Аркадий Кузьмич. Георгий Петрович Котов как только передал ему оперплан, уехал к новому месту службы — в Украину. О передаче оперплана устно и письменно доложили начальнику штаба, а затем командующему. Опанасенко сразу же пожелал лично ознакомиться с оперпланом. Начали с плана прикрытия. Докладывал я, т.к. был ответственен за эту часть оперплана. Казаковцев стоял рядом. По мере доклада Опанасенко бросал отдельные реплики, высказывал суждения. Когда я начал докладывать о расположении фронтовых резервов, Опанасенко сказал: «Правильно! Отсюда удобнее всего маневрировать. Создастся угроза здесь, мы сюда свои резервы, — и он повел рукой на юг. — А создастся здесь, сманеврируем сюда», — двинул он руку на Запад. Казаковцев, который молчал, когда рука Опанасенко двигалась на юг, теперь спокойно, как о чем-то незначительном, бросил: «Сманеврируем, если японцы позволят».

— Как это? — насторожился Опанасенко.

— А так. На этой железной дороге 52 малых туннеля и больших моста. Стоит хоть один из них взорвать, и никуда мы ничего не повезем.

— Перейдем на автотранспорт. По грунту сманеврируем.

— Не выйдет. Нет грунтовки, параллельной железной дороге.

У Опанасенко над воротником появилась красная полоска, которая быстро поползла вверх. С красным лицом, с налитыми кровью глазами он рявкнул: «Как же так! Кричали: Дальний Восток — крепость! Дальний Восток — на замке! А оказывается, сидим здесь, как в мышеловке!» Он побежал к телефону, поднял трубку: «Молева ко мне немедленно!»

Через несколько минут вбежал встревоженный начальник инженеров фронта генерал-лейтенант инженерных войск Молев.

— Молев! Тебе известно, что от Хабаровска до Куйбышевки нет шоссейной дороги?

— Известно.

— Так что же ты молчишь? Или думаешь, что японцы тебе построят! Короче говоря, месяц на подготовку, четыре месяца на строительство. А ты, — Опанасенко повернулся ко мне, — 1 сентября садишься в газик и едешь в Куйбышевку-Восточную. Оттуда мне позвони. Не доедешь, то, Молев, я не завидую твоей судьбе. А список тех, кто виновен, что дорога не построена имей в кармане. Это твою судьбу не облегчит, но не так скучно будет там, куда я тебя загоню. Но если ты по серьезному меня поймешь, то вот тебе мой совет. Определи всех, кто может участвовать в строительстве — воинские части и местное население — всем им нарежь участки и установи сроки. Что нужно для стройки, составь заявку. Все дам. И веди строгий контроль. У меня на столе каждый день должна быть сводка выполнения плана. И отдельно — список не выполнивших план.

1 сентября 1941 года я приехал на газике из Хабаровска в Куйбышевку-Восточную и позвонил Опанасенко. На спидометре у меня добавилось 946 километров. Я видел, что сделано, и в начале и в конце этой дороги поставил бы бюсты Опанасенко. Любой более образованный человек остановился бы перед трудностью задачи. Опанасенко же видел только необходимость и искал пути достижения цели, борясь с трудностями и не останавливаясь перед ними. В связи с этой дорогой легенда о его самодурстве пополнилась новыми фактами. За время стройки двух секретарей райкомов он сдал в солдаты, что впоследствии было использовано против него, как доказательство его диктаторских замашек.

Когда он принял командование, дорожная сеть, особенно в Приморье, была уже относительно развита. Но части дислоцировались не на дорогах. А подъездные пути шоссированы не были. Поэтому в распутицу во многие части можно было пробраться только на лошадях. Опанасенко загонял легковую в самую грязь подъездных путей, бросал ее там, а на другой уезжал, заявив во всеуслышание: «К таким разгильдяям я не ездок». Затем вызывал командира части к себе. Слухи о жестоких взысканиях, о снятии с должностей и понижениях в званиях быстро распространились по частям. Везде бросили все и занялись строительством подъездных путей. За какой-нибудь месяц во все городки вели прекрасные шоссе, а сами городки — улицы, технические парки, хозяйственные дворы были загравированы, а кое-где и заасфальтированы. Не самодурство было все это. До сего времени невозможно было в распутицу выйти из городков по тревоге. Теперь же — в любое время года и суток выходи и в бой. Вообще же дороги были слабостью Опанасенко. Сознаюсь, я — генштабист — теоретически понимал значение дорог, но так их чувствовать, так заботиться о них, как Опанасенко, не мог. Только Опанасенко привил нам всем, дальневосточникам, подлинное уважение к дорогам. Время его командования Дальневосточным фронтом, с основанием можно назвать эпохой дорожного строительства и отличного содержания построенных дорог.

Не таким был и грозным, как казалось, этот командующий. Его страшные приказы о снятиях, понижении в должности и звании были известны всем. Но мало кто знал, что ни один из наказанных не был забыт. Проходило некоторое время. Опанасенко вызывал наказанного, давал достойное назначение и устанавливал испытательный срок: «Сам буду смотреть, справишься, все забудем, и в личное дело приказ не попадет. Не справишься, пеняй на себя!» И я не знаю случая, чтобы человек не исправлялся.

И все же основания для обвинения Опанасенко в самодурстве несомненно были. С началом войны командующим фронтами было предоставлено право присваивать воинские звания до капитана включительно. Вскоре после того, как это право было получено, на Дальний Восток приехала на гастроли Тамара Ханум. На первом ее концерте присутствовало все фронтовое управление. После концерта Опанасенко устроил для артистов прием. На приеме, как водится, выпили. И то ли под влиянием винных паров, то ли благодаря женским чарам Ханум, Опанасенко присвоил ей звание капитана и преподнес погоны и военный костюм. Приказ писался на следующий день. Начальник штаба Иван Васильевич Смородинов — штабник до мозга костей и тонкий дипломат, попробовал было оформить все вчерашнее «хитрой грамотой» о том, что Тамара — «капитан» в своем ансамбле, но Опанасенко на него так рыкнул, что он сразу ушел в кусты и единственно, что отстоял, что приказ подпишет не первым, как обычно, а последним, после командующего и члена Военного Совета. Видимо Иван Васильевич рассчитывал, что член Военного Совета такой приказ не подпишет. Но Яковлев беспрекословно подписал. Однако Смородинов, как выяснилось впоследствии, свою подпись так и не поставил и доложил об этом факте начальнику Генерального Штаба. Месяца через два, когда Сталин пришел несколько в себя от первых поражений на фронте и от собственного испуга, он приказ отменил. При чем Опанасенко отделался указанием на «неправильное использование предоставленных прав». Яковлев же был отстранен от должности члена военного совета «за беспринципность».

Начало войны по-особому высветлило облик Опанасенко. Не могу сейчас утверждать в какой день от начала войны, но несомненно в самом начале ее, пришло распоряжение отгрузить немедленно на Запад весь мобзапас вооружения и боеприпасов. Смородинов, который долгое время был руководящим мобработником генштаба, возмутился: «Какой же дурак отбирает оружие у одного фронта для другого. Мы же не тыловой округ, мы в любую минуту можем вступить в бой. Надо идти к Опанасенко. Только его одного „там“ могут послушать».

Как только Опанасенко понял, в чем дело, он не стал слушать дальнейших объяснений. Голова его быстро налилась кровью, и он рыкнул:

— Да вы что! Там разгром. Вы поймите, разгром! А мы будем что-то свое частное доказывать? Немедленно начать отгрузку! Вы, — обратился он к начальнику тыла, — головой отвечаете за быстроту отгрузки. Мобилизовать весь железнодорожный подвижной состав и с курьерской скоростью выбрасывать за пределы фронта. Грузить день и ночь. Доносить о погрузке и отправке каждого эшелона в центр и мне лично».

Так впервые у нас на ДВК прозвучало слово РАЗГРОМ. В этой честной правде отличие Опанасенко от тех, кто информировал нас из Генштаба. Я написал «информировал», но это неправда. Нас по сути все время пытались дезинформировать. Не указывали, какой картой пользуются составители оперсводок. Указывая линию фронта, перечисляли наиболее незаметные пункты. Брали, например, небольшое селеньице рядом с крупным городом или даже высоту. А это сельцо или высота на картах разных масштабов названы (обозначены) по разному. И вот расстилаем карты всех масштабов, и один читает, а все остальные операторы лазят по картам. И не находим. Да разве же догадаешься, что составитель вместо большого отданного противнику города, называет высоту под городом. Помню одну высоту так и не нашли. Вызываю по прямому проводу направленца ДВК, спрашиваю, где? Отвечает — не знаю, ищите! — Так и пошли докладывать Опанасенко. Говорим, вот не нашли высоту. Он снимает ВЧ», вызывает того же направленца (полковника Шевченко): «Где такая-то высота?» Лицо Опанасенко мрачнеет. Он кладет трубку: «Высота!… Вильно сдали». Вернулись мы от Опанасенко и сразу же нашли эту высоту на 100-тысячной карте. На всех других она не показана. Вот такие ребусы мы и решали каждодневно.

Но мы могли решать. Мы не воевали. У тех же, кто на фронте, этого времени не было. Да и квалификация у операторов там не наша. Значит, оперсводки генштаба они вообше не расшифровывают и не знают, что происходит на всех других участках фронта. Для этого и затеяна эта шарада. Лживый общественный строй не смог не лгать и на войне. И лгал с привычным лицемерием. И сводка написана, и послана, и истинное положение в сводке дано, да только никто этого не прочитает и истину не узнает. Тем более, что каждый раз надо искать по всей карте. Писалось так, что не поймешь: наступают, обороняются или бегут наши войска. Писалось, например, так: «Сокрушительными ударами войска (такой-то группировки) нанесли серьезные потери противнику и, отбросив его, передовые подразделения ведут бои на рубеже…» Естественно, что прочитав такое, начинаешь искать этот рубеж впереди вчерашнего рубежа. Потом уже начинаешь и позади, но где-то вблизи. Потом находишь где-то в 40-60 км. сзади. А некоторые армии, которые мы называли марафонскими, за сутки умудрялись отойти на 100 и более километров. Мы, разумеется, понимали, что этих армий уже фактически нет, что рубеж, который нам указан, занят какими-то тыловыми подразделениями, или вообще никем не занят, но только известно, что там, пока что, нет немцев. Как близки мы были к истине, свидетельствует генерал Штеменко в своих мемуарах. Он пишет, что офицеры оперуправления Генштаба, готовя оперсводку, обзванивали колхозы, спрашивая, не пришли ли к ним немцы.

Мы понимали губительность такой информации, но опять первым высказался Опанасенко. Просмотрев карту очередной оперсводки Генштаба, он задумчиво сказал: «Значит, воюют все только за себя. Что у соседей, что на других направлениях, никто не знает». Это была правда.

Но Опанасенко не был пассивным критиком, брюзжалой. Он должен был действовать. И он начал. Первая мысль, которая ему пришла — отобрать из частей учебные винтовки, пулеметы, минометы и орудия и привести их в боеспособное состояние. Но начальник вооружения доложил, что учебные винтовки, пулеметы, неисправные орудия и минометы, а также оружие устаревших конструкций и иностранных марок имеются в значительных количествах на складах. С этого и началось военное производство на Дальнем Востоке. Опанасенко, назначенный к этому времени представителем Совета Труда и Обороны и Ставки Верховного Главнокомандования на Дальнем Востоке, взялся железной рукой организовывать это производство. Ему как представителю Ставки и СТО были подчинены крайкомы партии, крайисполкомы, предприятия всех наркоматов и уполномоченный НКВД по Дальнему Востоку Гоглидзе. И Опанасенко полностью использовал свою власть.

Первым делом начали превращать учебные винтовки в боевые. Их оказалось на складах свыше 300000. Открыли мастерскую, которая стала заваривать отверстия, просверленные в казенниках винтовок. Затем открылось орудийно-ремонтное и реставрационное производство, начали изготавливать новые минометы, наладили производство: телефонных аппаратов, радиостанций «РБ», начался выпуск артиллерийских снарядов и мин. Таким образом, в случае мобразвертывания мы могли хоть частично вооружить новые формирования. Но и Москва опомнилась. Вспомнила об опасности, грозящей Дальнему Востоку. Не забрав и половины нашего мобзапаса, она приостановила дальнейшую отгрузку. Но зато от нас потребовали оружие и боеприпасы вместе с воинами. Пришло распоряжение немедленно отправить восемь полностью укомплектованных и вооруженных дивизий на Москву. Темпы отправки были столь высокими, что войска из лагерей уходили на станции погрузки по тревоге. При этом часть людей, находившихся вне части, к погрузке не поспевали, в некоторых частях был некомплект вооружения и транспорта. Москва же требовала полного укомплектования, а Опанасенко был не тот человек, который мог допустить нарушение приказа. Поэтому была организована проверочно-выпускная станция — Куйбышевка-Восточная — резиденция штаба 2-й армии. На этой станции был создан резерв всех средств вооружения, транспорта, средств тяги, солдат и офицеров. Командиры убывающих дивизий и полков через начальников эшелонов и специально назначенных офицеров проверяли наличие некомплекта в каждом эшелоне. По телеграфу это сообщалось во вторую армию. Там все недостающее подавалось в соответствующие эшелоны. Персонально ответственен за это перед Опанасенко был начальник штаба армии. Каждый эшелон с проверочно-выпускной станции должен был выходить и выходил фактически в полном комплекте.

С одной из уходящих дивизий (с 78 сд) едва не уехал и я. Командир этой дивизии полковник (впоследствии генерал армии) Афанасий Павлантьевич Белобородов один из наиболее культурных и военно-грамотных командиров дивизий пользовался особой симпатией Опанасенко. И вот теперь зашел проститься с ним. Я находился в это время в приемной, а у Опанасенко кто-то уже был. Поэтому мы, поздоровавшись, уселись рядом с Белобородовым поговорить. Афанасий Павлантьевич сказал: «Хочу напомнить Иосифу Родионовичу, чтоб не забыл в Куйбышевке подсадить ко мне начштаба. Мой же уехал на дивизию, а начальник первого отделения слабоват». У меня мелькнула мысль, и я сказал:

— Попроси меня. Иосиф Родионович тебя любит и согласится. Попроси!

— Ты это серьезно? Действительно поедешь? С должности зам. нач. оперупра на начальника штаба?

— А что? Мне надо в войска. А то, что я буду по большим штабам!

— Если серьезно, попрошу.

Вскоре его вызвали в кабинет, а некоторое время спустя позвали и меня.

— Серьезно хочешь в войска? — спросил Опанасенко.

— И в войска, и на фронт.

— Ну тогда собирайся, получай предписание и догоняй.

— А мне собираться нечего. Мой чемодан собран. Взять в руку и ехать. Если не задержат с предписанием, то я хотел бы ехать вместе с Афанасием Павлантьевичем.

Я заехал на квартиру, взял чемодан, подержал в руках фигуру спортсменки, потом сунул и ее в чемодан. Семьи не было. Отправлена в эвакуацию на Алтай. Оставил соседу ключи с записочкой и вышел. Белобородов ждал в машине. Два дня мы еще пробыли в Хабаровске и я успел полностью включиться в работу штаба. Потом пошел и наш эшелон. Уезжая, жалел, что не смог проститься с Казаковцевым. Он отправлял эшелоны из Приморья.

В Куйбышевку прибыли часов в 5 вечера. Я только собрался выйти поискать начальника штаба 2-й армии, как Вавилов сам вошел в вагон, за ним следовал майор (я уже был подполковник).

— Ну, где твои вещички? — улыбаясь, спросил Вавилов. — Вот смену тебе привел. Твое начальство не хочет с тобой расставаться. Аркадий Кузьмич такой шум устроил, что Иосиф Родионович даже сам звонил: «Смотрите, не пропустите Григоренко». Так бесславно закончился мой первый поход на фронт.

Возвратился я в Хабаровск злой и недобро настроенный против Казаковцева.

Когда я вошел в кабинет, он сидел, что-то писал: «Садитесь!» — буркнул он своим ровным глухим голосом, слегка кивнув головой. Я сел. Через некоторое время он отодвинул бумагу, положил ручку, поднял взгляд на меня.

— Ну что, сердитесь? Не дал Вам совершить героические подвиги во Славу Родины? Еще успеете совершить. Войне этой только, только начало. Вы же не Анатолий Петрович (Булатов — комиссар штаба). Это он собирается отступать в Маньчжурию и оттуда продолжать войну за коммунизм. А Вы знаете историю. И Вы прекрасно понимаете, что немец идет пока что по инорусским землям. Войдет в Россию — застрянет. Я не знаю, будут ли русские воевать за коммунизм, но Россию они не отдадут. На России Гитлер себе также сломает шею, как сломал Наполеон. Куда же Вы торопитесь? Повремените. Придет и Ваш черед. Те, кто сейчас воюют, только почву унавоживают. Они выносят на себе главную тяжесть войны. Основная их масса гибнет, а слава и ордена достанутся тем, кто кончать войну будет.

— А я не хочу ни славы, ни орденов. Я хочу защищать свою Родину.

— А смерти Вы хотите?

— Во всяком случае я к ней готов.

— А вот я не готов… к Вашей смерти. Вы занимаете очень важную должность. И Вы на месте. От нашей с Вами работы зависит, вступят ли японцы в войну на стороне Гитлера против нас. Если вступят, наше дело безнадежное, и Ваши подвиги на Западе пойдут «псу под хвост». Здесь Вы нужны персонально, как личность, а там на Ваше место, Вы сами это видели, можно назначить любого майора. Но что мне Вас уговаривать. Если у Вас не хватит ума, чтобы все понять самому, то есть приказ: Вы зам.нач. оперупра и обязаны подчиниться этому. Ну, а после работы заходите ужинать. Это уже не мой приказ, а жены. А жен не слушать нельзя.