Комиссия проверила обе существовашие в то время специальные психиатрические больницы - Казанскую и Ленинградскую, подтвердила все факты, сообщенные С.П. Писаревым, и установила огромное количество новых аналогичных фактов. Исходя из всех добытых данных, предложила ликвидировать специальные психиатрические больницы, как учреждения, служащие целям политических репрессий, а не лечению психически больных. Акт комиссии был доложен члену Политбюро Н.М. Швернику. Тот взял его со всеми материалами и в течение двух лет продержал в своем письменном столе, после чего сдал в Архив КПСС.
      И вот наивность: уже больше двух десятилетий С.П. Писарев пишет в Политбюро, настаивая, чтобы оно приняло решение в соответствии с предложением комиссии А.И. Кузнецова, хотя ясно, что именно Политбюро или во всяком случае влиятельные его члены предприняли меры, чтобы материалы комиссии не получили движения и огласки. Именно поэтому члены комиссии вскоре после сдачи материалов Швернику подверглись ничем не обоснованным административным репрессиям: А.И. Кузнецова удалили из ЦК и долгое время не давали никакой работы; профессор А.Б. Александровский был ошельмован и отстранен от должности главврача психбольницы, тяжко пережил все это и вскоре умер; профессор Д.Д. Федотов снят с должности директора Всесоюзного НИИ психиатрии и назначен консультантом по психиатрии в Институт скорой помощи им. Склифасовского. Специальные психиатрические больницы не уничтожены, наоборот, число их непрерывно растет. Дополнительно к Казанской и Ленинградской открыты специальные психиатрические больницы в Сычевке, Черняховске, Орле, Днепропетровске, Смоленске, Алма-Ате, Благовещенске... Открыты отделения для принудлечения во всех областных психиатрических больницах. Но С.П. Писарев продолжает верить в ЦК и пишет ему, пишет. И не признает никакого другого способа борьбы с произволом в стране, кроме писем в ЦК и государственные органы. И хотя я не одобряю такие методы действий нельзя без конца кланяться тому, кто тебя начисто игнорирует, я не могу не уважать этого человека, не дорожить его дружбой.
      Совсем другим человеком был писатель Алексей Евграфович Костерин. Будучи другом Сергея Петровича, он через него стал и моим другом. Мы с ним сошлись так близко, что дня прожить друг без друга не могли. В семье у меня его тоже полюбили. Веселый, жизнерадостный, несмотря на все пережитое и тяжкую болезнь сердца, он был великолепным рассказчиком и прекрасным собеседником. Его смерть была тяжким ударом для меня. Мы устроили ему достойные похороны. Гражданская панихида над его прахом в московском крематории 14 ноября 1968 года, на которой присутствовало около 800 человек, впоследствии была названа первым свободным митингом в СССР. Вскоре после похорон был выпущен сборник, посвященный покойному. Об этом человеке было что рассказать.
      Он из рабочей семьи и сам рабочий. В семье все большевики. Старший брат - с 1903 года, отец - с 1905 г., средний брат - с 1919, а младший Алексей Евграфович - с 1916 года. Мать вступила в партию последней накануне Октябрьского переворота - в 1917 году.
      Судьба всех Костериных оказалась трагичной. Когда я познакомился с Алексеем Евграфовичем, в живых оставался он один. Отец умер в зиму 1931/32 гг. от голода. Старший брат был арестован и расстрелян в 1936 году. Среднего брата исключили из партии, сняли с работы, и над ним повис арест. Нервы не выдержали, он запил и умер. Мать, когда арестовали старшего сына, положила свой партийный билет на стол секретаря парторганизации, заявив, что она не может состоять в партии, которая допускает такие несправедливости. После смерти среднего сына и ареста младшего не стало и ее - не выдержало сердце.
      Алексей остался один. К трем годам царской тюрьмы приплюсовались 17 лет Колымских лагерей и ссылки. Но это его, по-моему, только закалило. Когда мы познакомились, он уже чувствовал, что немного дней осталось ходить ему по земле и торопился в своих автобиографических записках подвести итог своей жизни. К сожалению, о содержании этих записок я знаю только по его изустным рассказам. Он собирался передать их мне, чтобы я опубликовал их при возможности. К несчастью, смерть оборвала эту его работу, а женщина, ставшая его женой в ссылке, нарушив прямое указание мужа - передать рукописи мне, - отдала их в КГБ, где они и похоронены.
      Так трагически оборвалась наша связь с местом, где столько счастливых часов проведено в беседах с замечательным человеком. Нас утешает с женой только то, что обе оставшиеся в живых дочери А.Е. Костерина, особенно старшая - Лена, вместе со своими семьями еще крепче, чем при жизни отца, прижались к нам. Радует и то, что Алексей Евграфович успел сделать то, что считал для себя особенно важным, - вышел из состава КПСС. В коротком, но убедительно мотивированном письме он просил не считать его больше членом КПСС. Изложив свой путь в рядах партии и указав на факты, свидетельствующие о ее перерождении, вернее, о вырождении в бюрократическую организацию, заключил: "Это не та партия, в которую я вступал и за идеи которой боролся в революцию и гражданскую войну, поэтому я не хочу находиться в рядах этой партии и отвечать за ее действия".
      Знакомство и дружба с А.Е. Костериным оказали коренное воздействие на мои убеждения и раздвинули мой критический кругозор до масштабов понимания нужд страны и народных бедствий. Алексей Евграфович всю гражданскую войну и первые послевоенные годы провел на Северном Кавказе и множеством теснейших уз был связан с живущими там малыми народами. И он как свою беду, свое горе переживал их депортацию и гибель в связи с этим многих сынов и дочерей этих народов. Эти чувства он привил и мне, связав при этом с представителями тех малых наций, которые продолжали подвергаться дискриминации и геноциду,крымскими татарами, советскими немцами, месхами и другими. С тех пор я участник борьбы этих народов за свое полное национальное равноправие и имею среди них множество друзей.
      Так личные дружественные контакты увеличивали число людей, которые находят интерес в общении друг с другом и вырабатывают в этом общении и укрепляют свои взгляды. Каждое новое знакомство резко расширяет рамки такого дружеского сообщества. Ведь люди живут не поодиночке. Каждый из нас обычно имеет свою постоянную компанию. При этом люди мыслящие и дружат, естественно, с теми, кто имеет сходные взгляды. Поэтому если знакомятся и начинают дружить два человека, то это значит, что число друзей каждого возросло не на одного человека, а на компанию своего нового друга. Соединяясь таким образом, люди начинают чувствовать себя увереннее, спокойнее, смелее высказывают свои взгляды и тверже отстаивают их. И года не прошло, после того как я освободился из спецпсихбольницы, а я уже перестал чувствовать себя одиночкой, изгоем. Я уже знал, что есть люди, которые поддержат в трудных обстоятельствах и помогут в беде. И с каждым новым знакомством усиливается ощущение наличия во всей стране людей, способных понять тебя и поддержать.
      Особенно усиливает это чувство "самиздат". Читаешь произведения неизвестных тебе людей, размножаешь и распространяешь то, что тебе по духу. Это уже само по себе огромное наслаждение, знакомишься с полюбившимися тебе авторами, так как самиздатские труды нередко обозначены не только фамилиями авторов, но и их адресами. Я всегда поражался и не устаю поражаться этим чудом народного творчества - "самиздатом". По каким законам двигаются его произведения? Почему одни размножаются невероятным темпом и тут же разлетаются по всей стране, а другие гибнут, что называется, на корню? В большинстве это гибель окончательная, сколь бы автор ни старался гальванизировать свое детище, а некоторые без участия автора по прошествии времени оживают и вступают на путь долгой и полноценной жизни.
      Я сам был обязан быстрому расширению связей "самиздату". В 1967 году я написал письмо в редакцию журнала "Вопросы истории КПСС", в котором обрушился на рецензию, помещенную в журнале на книгу А.М. Некрича "1941. 22 июня", - о начальном периоде войны. Я доказывал, что книга Некрича честная и правдивая, хотя и несколько приглаженная. При этом я дополнил сказанное Некричем своими значительно более резкими суждениями о начальном периоде Великой Отечественной войны. Я рассчитывал (наивность), что мне удастся добиться публикации статьи. Но я знал, что попади она в "самиздат", это будет использовано как повод для отказа напечатать в журнале. Поэтому я никому из друзей не показывал ее, боясь, как бы она случайно не "упорхнула" в "самиздат". Прошел месяц. Редактор пустыми отговорками откладывал решение вопроса об опубликовании. Я понимал, что надежд на печатание нет, и все же где-то в глубине души теплилась искорка надежды. Надо было, чтобы кто-то другой оценил возможности публикации. Избрал я в качестве своего доверенного не наиболее близкого мне человека - Костерина, а С.П. Писарева, поскольку знал его как противника обращения к "самиздату".
      Сергей Петрович получил рукопись на двое суток с указанием, что дается она только ему лично, что никому он передоверять ее не должен во избежание утечки в "самиздат". Возвращая мне рукопись через двое суток, он, буквально захлебываясь, хвалил ее, а в заключение сказал: "Это не только мое мнение. Я дал почитать одному доктору экономических наук. Так тот говорит, что он смог прочесть лишь несколько страниц. Пришла мысль, что такую работу недостаточно прочесть, ее надо иметь у себя постоянно. И он заложил в машинку 10 экземпляров и перепечатал всю работу. Один экземпляр дал мне", закончил свой рассказ Писарев.
      - Что же Вы наделали, Сергей Петрович? Я Вас о чем просил! ошарашенно спросил я.
      - Ай, простите, Петр Григорьевич, - забеспокоился Писарев, - я совсем забыл. Но Вы не волнуйтесь, я сейчас пойду, и мы соберем все экземпляры.
      По телефону он мне через несколько дней сообщил, что все экземпляры собраны. Но спустя два-три дня после этого я получил письмо от полковника запаса Арзамаса, в котором тот, кратко изложив содержание моего письма, спрашивал, действительно ли я написал такое письмо. С этого статья моя, уже без меня, зашагала по "самиздату" во все концы страны, добралась до "тамиздата" (русские издания за границей), переведена на ряд европейских языков, и немцы даже сумели подобрать заголовок, более соответствующий содержанию статьи ("Выстрел в затылок ").
      С этой статьи связи мои начали быстро расширяться. Группы молодежи стали приглашать меня рассказать о тех или иных событиях минувшей войны. Четырежды выступал я в университете перед организованной аудиторией группа или несколько групп в полном составе, с парторгами и старостами. Здесь мне особенно нравилось, что все понимали недозволенность такой беседы, но вели себя так, как будто проводится запланированное мероприятие. Я со своей стороны делал все, чтобы не подвести своих слушателей. Я выходил из дому заранее и, предприняв ряд сложных маневров, отрывался от своих "хвостов". И все же слухи о недозволенных "лекциях" генерала дошли до администрации, и пришлось их прекратить. Тем усиленнее проводились беседы по квартирам. На одной из таких бесед познакомился я с Павлом Литвиновым, а через него - с Ларисой Богораз, Натальей Горбаневской, Людмилой Алексеевой, Петром Якиром, Ильей Габаем, Виктором Красиным и всеми другими, входившими в этот круг.
      По-разному устанавливались эти связи.
      Иван Яхимович вместе с женой приехал из Латвии в Москву, чтобы убедиться, есть в действительности здесь такие люди, как Павел Литвинов, Петр Якир и Петр Григоренко, или они вымышлены враждебной буржуазной пропагандой. У Литвинова, у меня устанавливались теплые, дружеские отношения с Иваном и Ириной.
      Генрих Ованесович Алтунян приехал в Москву, как указано в решении парткомиссии об исключении его из партии, "по заданию 13 харьковских клеветников, чтобы установить связь с сыном командарма Якира, П. Якиром, и с бывшим генералом П. Григоренко". С Генрихом, Владиславом Недоборой, Софьей Карасик и другими "харьковскими клеветниками" у нас с женой установилась самая искренняя дружба.
      Татьяна Ходорович пришла ко мне за 10 дней до моего второго ареста (накануне 1-го мая 1969 года). Она сказала: "Я мать четырех детей, но у меня нет сил молчать. Дайте какое-нибудь дело". Я сказал: "Татьяна Сергеевна, у нас нет организации, которая могла бы принимать в члены и давать задания этим членам. Мы такие же, как Вы: просто не можем молчать больше. И не молчим. Общайтесь с нами, и, если Вам будет, что сказать, говорите, не ожидая ничьего дозвола. А сейчас, если у Вас есть время, то я прошу Вас о следующем. В Латвии арестовали моего друга Ивана Яхимовича. У него остались, почти без средств к существованию, жена, трое детей и больная мать жены. Мы собрали немного денег, и я прошу Вас отвезти эти деньги Ирине. Вот ее адрес. Поговорите с ней. Поддержите морально. Узнайте, как и что она предпринимает для организации жизни семьи и какая ей нужна помощь. Приедете - расскажете, и вместе подумаем, что делать дальше".
      Она согласилась выполнить эту мою просьбу, используя праздничные дни, и мы расстались, как оказалось, более чем на 5 лет. Она вернулась 4 мая, а я уехал в Ташкент 2-го и там 7-го был арестован.
      Татьяна Сергеевна, энергичная, волевая и умная женщина, не стала больше искать заданий. По своему разумению принялась за дело и вскоре оказалась в числе наиболее известных диссидентов. Выйдя из спецпсихбольницы, я очень порадовался этому. У нас установились теплые, дружеские отношения.
      Совсем по-другому появились у нас в семье двое научных работников физик Григорий Подъяпольский и его жена, геолог Мария Петренко. Они как-то незаметно вошли в жизнь нашей семьи. Но вошли так, как будто бы всегда были с нами. Нельзя было не поражаться этой паре, не восхищаться их взаимной любовью и человечностью. Тяжкий груз взвалили они на свои плечи. С ними жили парализованная тетя Гриши, старая больная мать Маши и сестра матери. И такой мир, такое взаимопонимание и благожелательность царили в этой семье, что, придя к ним, просто отдыхал душой. Все три трудоспособных члена семьи - Гриша, Маша и их дочь Надя - обслуживали семью, помогая один одному и заменяя друг друга. Гриша, кроме того, писал стихи, воспоминания и, главное, входил в состав Сахаровского комитета защиты прав человека и помогал заключенным и их семьям. Маша всегда была с ним рядом, готовая подставить плечо.
      Сейчас Гриши уже нет в живых. Умерла и казавшаяся цветущей тетя Гриши. Кто знает, может, и тоска по умершему племяннику помогла этому. Она, к сожалению, не могла высказать ее. Язык ей не повиновался. Над семьей нависло горе, общая тоска. Да и разве можно не тосковать по такому человеку. Моя семья, рядом с которой все тяжкие для нас годы стояли Гриша с Машей, их дочь и родные им старые больные люди, тоже не может избавиться от тоски по Грише. И пусть эти строки будут вместо прощального надгробного слова над прахом Гриши - Григория Сергеевича Подьяпольского.
      Читатель мой, ты, возможно, удивлен. Я взялся рассказать о том, кто такие "диссиденты", а рассказываю о своих друзьях. Не удивляйтесь. Я сам не знаю, кто такие "диссиденты". Людей, которых что-то объединяет, принято называть каким-то общим названием. Поэтому мы и откликаемся на не нами придуманную кличку. Мы могли бы назвать себя как угодно, но все дело в том, что сделать этого мы не можем. Мы не организация. И название нам поэтому противопоказано. Мы просто люди, несогласные с тем, что писать можно одно, а говорить другое. Мы убеждены, что если есть в стране конституция, то мы имеем право пользоваться ее положениями, не спрашивая ни у кого разрешения. Если подписаны международные пакты, то внутренние законы должны быть приведены в соответствие с ними. Мы убеждены, что ложь и лицемерие недопустимы ни в международной, ни во внутренней политике. Мы уверены, что нельзя привлекать к уголовной ответственности человека, не совершившего преступления.
      А самое главное, мы убеждены, что каждый человек свободен в своих убеждениях и имеет неограниченное право их распространять, а также знакомиться с убеждениями других и вообще получать и распространять любую информацию.
      Собственное свободомыслие и терпимость к чужим убеждениям - вот то, что создает взаимопритяжение людей типа моих друзей, людей, которых называют "диссидентами". Такие люди находят других подобных себе, и создаются компании, группы или, как хотите назовите, людей, которым в свободное время приятно быть вместе, которые вступают между собой в дружеское общение, а нередко и в родственные связи, постепенно избавляются от чувства незащищенности и беспомощности перед бюрократической государственной машиной. Отдельные люди из такой компании встречаются с другими подобными компаниями и сплетается как бы несколько колец (вроде биологической цепочки, например, ДНК). Эти сплетения могут все увеличиваться, распространяясь по городу, на другие города, на всю страну. У наших друзей, например, есть надежные дружеские связи на Дальнем Востоке, на Колыме и т. д.
      Но что же все-таки объединяет? Неужели только дружеские и родственные связи? Нет. Все наоборот. Те и другие не причина, а следствие. Объединяет же желание мыслить и делиться своими мыслями с другими. Неограниченно получать и распространять информацию. Все, кто стремится к этому и ищет друг друга, а найдя, устанавливают тесные контакты, или менее тесные, или более отдаленные, непостоянные, или просто знакомство, или лишь знание, что есть там-то и там-то люди, мыслящие так же, или, наконец, просто предположение, что такие есть и там. До своего ареста в 1969 году, я был связан наиболее тесно с Анатолием Якобсоном, Сергеем Ковалевым, Петром Якиром, Павлом Литвиновым, Ларисой Богораз, Юлиусом Телесиным и еще кое с кем, кого называть сейчас считаю нецелесообразным. Круг же людей, которых я знал больше или меньше и с кем общался хотя бы время от времени, был намного шире. Но были люди еще и за этим кругом, такие, например, кого я лично не знал, но кто знал меня. Наконец, бьши люди, с которыми связывал только "самиздат" и "Хроника текущих событий", которая явилась гениальной находкой рядовой инициативы.
      Кто первый сказал "да", я разбирать не буду. Сейчас даже Виктор Красин заявил претензию на авторство этого изобретения. Если считать разговоры о том, что назрела надобность, то найдется много авторов. В моем кругу, где участвовал и Красин, этот вопрос обсуждался не один раз. Но первый номер создала Наталья Горбаневская - одна! И вела издание по крайней мере до моего ареста, а знающие люди говорят, что до 9-го номера. Ей, следовательно, принадлежит и пальма первенства. Но вообще это издание безымянное и бессмертное. Люди же, его творящие, - настоящие герои. Их особенно настойчиво разыскивает КГБ. А найдя или предположив, что вот авторы, учиняет жестокую расправу. Как предполагаемый автор "Хроники" осужден и Сергей Ковалев.
      Круг читателей и корреспондентов "Хроники" очень широк. Намного шире, чем широко известные диссиденты, группирующиеся вокруг А. Сахарова, Ю. Орлова, В. Турчина. Именно поэтому так быстро происходит замена. Не успели отзвучать аресты Ю. Орлова, А. Гинзбурга, М. Руденко и О. Тихого, как появилось большое число добровольцев, желающих заменить их.
      Советские газеты, говоря о диссидентах, называют их "жалкой кучкой никого не представляющих людишек". Но в этом не слабость, а сила диссидентства. Они и не берутся никого представлять. Они представляют себя. Каждый из них личность. И объединяются они только для зашиты своего права быть личностью. За это они борются даже в лагере, в тюрьме. И их не так мало, как изображают газеты. Я до своего последнего ареста довольно пессимистически оценивал нашу численность и, сидя в спецпсихбольнице, подсчитал, что правозащитное движение в результате арестов последних лет, эмиграции и высылки за кордон многих видных диссидентов "дышит на ладан". И как же я был поражен, найдя его через пять лет неизмеримо более сильным, окрепшим и, я бы сказал, очищенным, оздоровленным. После же прочтения замечательной книги Светланы Аллилуевой - "Один год" - ко мне пришло понимание причин этого. Я уразумел, что еще тогда, в 1969 году, движение было так разветвлено, что пронизывало весь наш общественный организм до самых высоких партийных кругов включительно, но я этого не знал.
      Таким образом, движение это глубинное, представляющее людей, не желающих быть обезличенными и беззащитными перед жестокой машиной бюрократического государства. Именно поэтому движение приобрело характер правозащитного. И до тех пор, пока личность не защищена в законном, установленном порядке, уничтожить это движение невозможно. Справиться с таким движением по силам только террору типа сталинского (1937 года), но на это постаревший советский бюрократический аппарат уже неспособен. Да и страшновато. Такой свирепый террор бьет без разбора. И чего доброго, может смахнуть головы и ныне процветающим членам Политбюро, а то и самому Генеральному.
      Нашему правозащитному движению, кроме того, очень крупно повезло. В его рядах оказались два таких титана, как Солженицын и Сахаров, плеяда выдающихся писателей, ученых, художников, деятелей искусств и большое количество стойкой, мужественной, самоотверженной, талантливой молодежи, которую не сломили никакие жестокости режима.
      Способствует развитию правозащитного движения и неразумная линия поведения властей. Власти пытаются всем управлять, все контролировать.
      - Талантливый художник хочет рисовать так, как подсказывает ему его талант. Так нет, бюрократ тут как тут: "Не сметь! Рисовать, как я велю!". И вот оппозиционное движение художников вливается неиссякаемым потоком в общее правозащитное движение.
      - Люди хотят сочинять стихи, перекладывать их на музыку и петь. Вместе с тем есть люди, которым позарез охота слушать эти песни. Но бюрократ снова тут как тут: "Не дозволю!" И вот новый приток в общий поток правозащитного движения.
      - Но вот уже не притоки, а могучие потоки. Бюрократ вмешивается и в дела религии. Он хочет, чтоб и Бог шагал в одном строю с дьяволом. С верующими государство ведет настоящую и все более жестокую войну. И что удивительного в том, что миллионы верующих примыкают к правозащитному движению?
      - Но к настоящему, большому сражению идет дело в национальном вопросе. Продолжающиеся дискриминация и геноцид выселенных с родной земли малых народов и политика русификации в национальных республиках вызывают все возрастающий протест. И национальное движение тоже вливается в общий поток правозащитного движения.
      "Правда" в уже цитировавшейся статье говорит, что буржуазная пропаганда, обращаясь к диссидентам, создает "видимость существования некоей "оппозиции"... Да нет! Речь идет не об оппозиции, а o нарастании могучего гнева народного. Конечно, правозащитное движение не организовано и потому представляет собой скорее моральную, чем физическую, силу. Но и при таком его состоянии правительству теперь вряд ли удастся воспользоваться опытом новочеркасских событий 2 июля 1962 года. В случае нового возмущения трудящихся с ними придется объясняться словами, а не пулями. Власти знают об этом и беснуются. Нет такой ругани, какую не обрушили бы газеты на диссидентов. Так с "отщепенцами", с "ничтожной группкой", которая "не представляет опасности", не разговаривают. Сочинив сказочку, они представляют дело так: в стране имеется несколько отщепенцев, растленных типов, которые согласились за деньги банков Манхеттена и Сити поставлять клеветническую информацию западным пропагандистским центрам и, одев на себя личину борцов за права человека, поставляют эту информацию.
      Трудно сказать, чего в этой "страшной" сказочке больше - глупости или бессовестной лжи. При наших-то слежках, подслушиваниях, перлюстрациях, чтобы люди могли годами клеветать! Да ведь клевету и опровергнуть можно. А если не опровергаешь, а просто глушишь радиостанции, которые передают неугодные тебе сведения, то какая же это клевета? И каким это образом удается этим агентам жить и работать легально? И почему они даже не пытаются скрыться? Ведь вы в печати гремите, предупреждаете: "Берегитесь, мы сейчас за вас возьмемся!" А они и ухом не ведут и продолжают трудиться, работают до последнего часа и идут на многие годы в тюрьму, лагерь, ссылку.
      Нет, все, что пишут советские газеты о "диссидентах", ложь. Даже советские суды никогда не устанавливали диссидентского "сотрудничества" с зарубежными антисоветскими центрами, не уличили в том, что они получают деньги из сейфов "РС и РСЕ за клеветническую информацию" ("Правда" 22. 02. 77 г.). Наоборот, мы неоднократно гласно доказывали, что судят диссидентов по фальсифицированным делам. Газетная клевета имеет самое ограниченное назначение - ввести в заблуждение советское общественное мнение, убедить неинформированных трудящихся, что в стране действуют засланные извне враждебные силы. Истинной правды о судах над диссидентами рядовому гражданину никогда не скажут.
      Участники правозащитного движения никогда не предпринимали противозаконных действий. Они и вообще действовали только, когда ни за что судили их товарищей. В этих случаях они шли к зданию суда и там скорбно стояли во все время процесса. В зал их никогда не допускали и ловили малейший повод, чтобы придраться к кому-нибудь и уволочь в милицию на 15суточное осуждение "за хулиганство". Когда затем публиковался правдивый диссидентский отчет о процессе, власти и это действие признавали преступным.
      Уважаемые читатели, я рассказал одну лишь правду о всех течениях диссидентского движения. Скажите, как можно предать суду участников петиционной кампании? Предавали, и в большом числе. Но... не за петицию, а "за... распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй", или "за ... антисоветскую пропаганду". Как это делается? Очень просто. Из петиции берутся наиболее неприятные факты нарушений законов властями и без какой бы то ни было проверки переносятся в обвинительное заключение как клеветнические. Что бы обвиняемый ни говорил в доказательство правильности изложения фактов, - суд не принимает это во внимание, каких бы свидетелей он ни выставлял, - суд не вызывает. Голословные утверждения обвинительного заключения переписываются в приговор и служат основанием для назначения жестоких сроков заключения.
      По такому обвинению находится длительное время в заключении Мустафа Джемилев.
      По такой же схеме действуют и с участниками правозащитного движения, которые разоблачают факты нарушения прав человека. Вопреки истине рассказ об этих фактах объявляется клеветой, а дальше все идет по описанной выше схеме. За всю историю советского строя не было случая, чтобы факты, названные следователем клеветническими, подверглись беспристрастной проверке. Не было случая, чтобы суд потребовал подтверждения клеветнического характера тех или иных фактов. Раз действия властей в свете проверенных фактов выглядят неблаговидно, - значит, это не факт, а клеветническое измышление. Таким способом были осуждены очень многие, в том числе и Сергей Ковалев.
      Аналогично фабрикуются обвинения верующим. Наиболее стойких защитников религиозных свобод тоже обвиняют в "клеветнических измышлениях", хотя они никогда не приводят ни одного непроверенного факта. Если кто сомневается, прочтите рассказ "Хроники" о процессе видного деятеля Церкви евангельских христиан-баптистов Георгия Петровича Винса. Все обвинение соткано из лжи и лицемерия, но "за клеветнические измышления" осужден Г. Винс.
      Если Вы, дорогой читатель, думаете, что труднее осудить писателя за его произведения, исполнителя собственных песен или свободного художника, то Вы жестоко заблуждаетесь. Если совсем нечего сказать, даже лживо, в подтверждение, то на помощь приходит психиатрия. И люди прямо с закрытых процессов летят в "специальные психиатрические больницы". Таким путем попали туда, например, исполнитель самодеятельных песен Петр Старчик и до сих пор (многие годы) томящийся там художник и писатель Юрий Белов.
      Таким образом, Вы, читатель, видите, что в советских газетах пишется злобная клевета на диссидентов. Это люди, внутренняя сущность которых несовместима с самим понятием преступления. Движет нами истинная боль за друзей, попавших под колеса машины подавления, стремление помочь друг другу во всем и жертвуя всем, даже своей свободой. А этого всегда приходится ждать, когда выступаешь со смелыми разоблачениями в защиту незаконно репрессированного. Среди диссидентов почти нет богатых людей. Но материальную помощь нуждающемуся всегда окажут. Приведу только один пример. Конец 1968 года. Мы, как селедки в бочку, набились в квартиру Ирины Корсунской послушать рассказ Л. Алексеевой, которая только вернулась от Ларисы Богораз, отправленной в ссылку - в Чуну Иркутской области (за участие в демонстрации на Красной площади в знак протеста против оккупации советскими войсками Чехословакии) . Л. Алексеева закончила рассказ вторичным подчеркиванием того, что "хуже всего с жилищем. Квартиру снять негде, т. к. жилье - обычные деревенские дома. Значит, можно снять лишь койку и жить вместе с хозяевами. Лучше всего купить бы дом, но где взять денег? Подходящий стоит около 3 тысяч".
      - Надо собрать, - предложил кто-то.
      - Ну, откуда! Такую сумму? - выразила сомнение Л. Алексеева.
      И тут кто-то сказал (к сожалению я не запомнил):
      - А попробуем! Я вот получил премию. Получай первую сотню!
      И полились деньги. Даже я не мог удержаться, хотя товарищи, зная наш семейный бюджет, останавливали меня. Не выходя из квартиры, собрали почти треть. В ближайшие два дня нужная сумма была набрана, и Алексеева снова отправилась в Чуну - повезла Ларисе в подарок наш дом.
      Я прожил большую жизнь. Всегда окружали меня хорошие люди, но на таком интеллектуальном уровне, как в последние 13 лет, никогда не жил. Без этих лет, без этих людей я так и не узнал бы полного наслаждения человеческим общением. И вот этих людей обливают грязью, клевещут на них, арестовывают, судят, гноят в лагерях, тюрьмах, спецпсихбольницах. Каков же моральный уровень тех людей, которые делают это, и какова цена их лучшему обществу? Нет! Лучшее будущее, духовное возрождение общества представляют мои друзья по правозащитному движению. Их терпимость к чужим мнениям, уважение к высказываемым взглядам и любовь к людям достойны примером для всех служить.