— Так вы меня поняли? — спрашивает Рэймон у товарищей, спрятавшихся за вагонеткой. — Как только появится трактор, каждый из нас, поодиночке, пойдёт в уборную. Мы подбежим к машине одновременно с пленными в тот момент, когда она подойдёт к повороту. Вы все знаете, что должны делать?
      — Да.
      — Хорошо. Теперь нужно разойтись и притворяться, что мы работаем.
      Рэймон, Виктор, Жежен и Робер расходятся в разные стороны. Накануне они приняли решение напасть на грузовик со свёклой.
      Каждый день, в один и тот же час, грузовик на прицепе у трактора пересекает каменоломню. Его охраняют три эсэсовца, вооружённых винтовками и дубинками. Несмотря на это пленные, работающие вдоль дороги, кидаются к грузовику, чтобы раздобыть хоть немного свёклы. У них выработана особая тактика: разбившись на группы, они неожиданно окружают грузовик, и пока эсэсовцы яростно избивают одних, другие стараются набрать побольше свёклы. Затем добыча, вынесенная с поля боя, делится поровну. Удобнее всего нападать на перекрёстке, загороженном скалами и строениями, среди которых легко укрыться. По другую сторону дороги, напротив того места, откуда нападают пленные, работает бригада Бертеля. Позади тянется канал, а рядом с ним — уборные. Рэймон и его друзья выбрали этот участок дороги отправным пунктом для атаки.
      Сейчас около четырёх часов.
      — Внимание! — кричит Жежен. Остальные неторопливо направляются в уборные.
      Трактор появился на площадке каменоломни и сворачивает на дорогу. Всюду как ни в чём не бывало продолжается работа.
      Сквозь щели уборных четверо французов следят за машиной.
      Чтобы достичь дороги, им нужно пробежать метров тридцать, перейти мостик. Напротив них пленные согласно уговору прячутся за грудами камней, несмотря на преследования капо. Машина появляется из-за угла одного из строений. Она медленно продвигается по дороге. Охрана из эсэсовцев усилена. Двое, с вилами в руках, взобрались на грузовик. Двое других, с толстыми палками, идут сзади.
      — Weg! Weg! — кричат они пленным, которые приближаются к грузовику.
      Пора.
      — Пошли, — говорит Рэймон и вместе с Виктором отправляется вперёд.
      На них лежит задача отвлечь охрану. Жежен, как более подвижный, должен схватить свёклу и бросить её в канал. Он следует за товарищами метрах в десяти. Робер должен выбежать последним и незаметно подобрать добычу.
      Но эсэсовцы их увидели. Рэймон и Виктор останавливаются на мостике, собираясь повернуть обратно. Трактор ещё метрах в десяти от них. В это мгновение человек тридцать пленных внезапно нападают на машину с другой стороны дороги. Эсэсовцы поворачиваются к ним. Со всех сторон сыплются удары. Кто-то убегает с окровавленной головой. Рэймон и Виктор, пользуясь минутой, бросаются к грузовику, увёртываются от первого эсэсовца и перебегают дорогу. За ними гонятся, но они уже смешались с толпой. Эсэсовцы влезли на грузовик и кинулись к левому краю, где нападает новая группа пленных. С дубинками в руках на помощь спешат капо.
      Жежен, проскользнув вслед за толпой, бросается к правому борту грузовика. Ему удаётся ногой скатить украденную свёклу в канал. Перебежав мостик, он уходит на свой участок. Капо ударами дубинок расчищают дорогу.

***

      Рэймон и Виктор сидят рядом в уборной.
      — Мне здорово досталось, — говорит Рэймон, потирая поясницу.
      — От эсэсовца?
      — Нет, капо мимоходом стукнул.
      — Всё-таки справились удачно.
      — Да, неплохо, но в следующий раз. следует нападать на две секунды позже.
      — Жежену что-нибудь удалось?
      — Кажется.
      — А Роберу?
      — Сейчас узнаем. Вот он как раз возвращается.
      У Робера вздутый живот. Он развязывает верёвку, которая служит ему поясом.
      — Сцапал-таки! — говорит он, вытягивая из-под рубашки два свёклы.
      Рэймон вынимает ржавый нож и режет свёклу на части.
      — Спрячьте в карманы, чтобы не увидели.
      — Один кусок я съем сразу, — заявляет Виктор. — В свёкле есть сахар.
      — Я доволен, — говорит Жежен, получая свою долю, — не меньше, чем после операции в Сент-Ассизе. Вкусно.

***

      В каменоломне Маутхаузена кипит работа. Два часа дня. Неожиданно раздаётся вой сирены. Что-то случилось. Никогда этого не бывало.
      — Что такое? — спрашивает Робер у старика-австрийца, работающего рядом с ним.
      — Не знаю.
      На площадке стрела крана неподвижно повисла метрах в тридцати от земли. Постепенно затихает шум отбойных молотков — прекратилась подача сжатого воздуха. Мимо пробегают эсэсовцы.
      — Стройся! Стройся! — раздаются со всех сторон крики капо.
      Все бросают работу и строятся побригадно.
      — Верно, дело серьёзное. Старики и те не видали ничего подобного, — говорит кто -то.
      Группы наскоро пересчитываются и одна за другой трогаются к месту сбора.
      Тысяча триста человек, выстроенные в две колонны, стоят навытяжку. У всех встревоженные лица. Капо молчат. Kommandof?hrer и за ним Oberkapo быстрым шагом проходят перед колоннами, пересчитывая людей по сотням. Видно, кого -то не хватает. Подбегают двое заключённых и становятся за последней сотней. К ним подходит Kommandof?hrer и отпускает каждому по паре пощёчин. Эти двое — капо.
      Никто не шевелится.
      На скалах, повисших над гранитной бездной, заняли сторожевые посты эсэсовцы. Робер замечает, что один из них беспрерывно нагибается, что-то подбирая в траве.
      — Землянику ищет, — шепчет Жежен.
      Посреди лестницы в сто восемьдесят шесть ступенек вьётся поднятый ветром листок.
      — Смирно! — орёт Oberkapo.
      — Что он лопает? — шепчет снова Жежен, продолжая смотреть вверх, на эсэсовца.
      Kommandof?hrer развернул лист бумаги и громко объявил:
      — Двадцать пять тысяч пятьсот пятьдесят два!
      — Чёрт, это я! — говорит Жежен.
      — Выходи.
      — Сюда, скорее! — орёт Oberkapo. Жежен выходит из рядов и бежит на указанное ему место.
      — Двадцать пять тысяч пятьсот...
      Жежен больше не слушает, он с удовлетворением видит, что и Робер присоединяется к нему.
      Перекличка продолжается. Один за другим из рядов выходят заключённые и отправляются ко всё увеличивающейся группе, которую разбивают по пять человек. Вызывают только французов. Робер выходит десятым. Виктор четырнадцатым. Их человек тридцать. Когда все уже в сборе, Kommandof?hrer делает вторую перекличку. Oberkapo проверяет у каждого номер, нашитый на полосатой куртке. Тут собраны все французы, работающие на каменоломне. Их окружают эсэсовцы с ружьями наперевес.
      — Кончено! Все по бригадам! На работу! — кричит Oberkapo всем оставшимся в рядах.
      Снова воет сирена, люди расходятся на работу, а группу французов ведут к большой лестнице.
      — Куда же нас тащат? — спрашивает мертвенно-бледный старик, шагающий справа от Рэймона.
      — Наверное, куда-то перевозят.
      — Ты уверен?
      — А может, что-нибудь и похуже.
      — Ты думаешь?
      — Откуда я знаю?
      — Я слышал, как один немец говорил, что это плохой признак.
      — Увидишь сам.
      — Обидно, что свёкла наша пропала, — говорит Жежен.

***

      — Итак, повторим: Насьональ, Тольбиак, Берси, Аустерлиц, мост Турнель.
      — Ты забыл мост Сюлли-Морлан.
      — Ну конечно, его и недоставало. Теперь, наверно, счёт сходится.
      — Нет, не хватает ещё одного.
      — Мост Альма называли?
      — Подумай, забыли его. А ведь это мост храбрецов.
      — Считай сначала. Насьональ.
      — Раз.
      — Тольбиак.
      — Два.
      — Ребята, можем дальше не считать, счёт сошёлся. В Париже тридцать один мост. Мы их все назвали. Давайте придумаем другую игру.
      — Какую?
      — Можно пересчитать сады и скверы.
      — Я начинаю: Люксембургский.
      — Тюильри.
      — Монсури.
      — Парк Монсо.
      — У Башни Сен-Жак.
      — Это не сад.
      — А сквер с голубями, это что, по-твоему?
      — Бют-Шомон.
      — Бют-Руж.
      Выведенных из каменоломни французов привели во двор 16-го барака. Усевшись вокруг Робера, они придумывают себе развлечения, чтобы скоротать время. Они перечислили 376 остановок метро, вспомнили мосты через Сену и теперь прогуливаются по парижским садам.
      — Сад Клюни.
      — Сквер Клюни.
      — Это одно и то же.
      — Нет, ты не прав, сад идёт вдоль бульвара Сен-Жермен, а сквер находится на маленькой площади за Аббатством.
      Время кое-как ползёт.
      — Послушайте, — говорит Виктор, пока кто-то называет сквер Букико, но не встречает отклика, — меня всё -таки интересует, зачем мы здесь торчим.
      — Ты видишь — отдыхаем, — отвечает Жежен. — Как-никак, это лучше, чем надрываться в каменоломне.
      — Да, но нас сюда отправили не зря. Говорят, что и остальных французов вызвали в бараки.
      Жежен пожимает плечами.
      — Скажи-ка, Рэймон, помнишь наш взрыв в Сент-Ассизе?
      — Ещё бы!
      — Это было ровно год назад.
      — Да, верно.
      — А дело с кино «Рэкс»?
      — Это было в сентябре.
      — А бомба в отеле «Бедфорд»?
      — Раньше.
      — Всё-таки у нас есть утешенье — мы попали сюда не зря. А уж сейчас-то мы им показали бы!
      — Да, — подхватывает Виктор, — хорошее было время.
      Четверо друзей садятся рядом.
      — Мне хотелось бы знать, — говорит Робер, — дошли ли наши письма.
      — Своё я вложил в письмо Мишеля, — говорит Рэймон. — На конверте был адрес его жены. Я видел сквозь решётку фургона, что кто-то подобрал конверт.
      — Мне только важно, чтобы мать знала, — говорит Жежен.
      — Уже год прошёл.
      — Уже?
      — Слушай, когда мы сюда прибыли, нам казалось, что это продлится месяца два. Потом прошло лето. А теперь осень.
      — Как ты думаешь, скоро им конец? — спрашивает кто-то ещё.
      — Надеюсь, что да.
      — Русские взяли Харьков и приближаются к Днепру, — сообщает Робер.
      — Сколько же нам ещё ждать?
      — Сказать трудно.
      — Покончат с ними в этом году, как по -твоему? Мне очень бы хотелось вернуться к рождеству.
      — Возможно.
      — Во всяком случае, до весны всё должно кончиться, — говорит Рэймон.
      — Почему?
      — Я обещал жене, что мы поедем собирать подснежники.
      — Боюсь, — говорит один из заключённых, который до сих пор не принимал участия ни в играх, ни в разговоре, — что нам до этого не дожить.
      — Почему же?
      — Нас увели из каменоломни. Когда нас пригнали сюда, начальник барака выдал всем по котелку супа и вообще был довольно любезен. Нас оставили в покое... Вам это не кажется подозрительным?
      — А ты какие делаешь выводы?
      — Нас расстреляют. Все замолкли.
      — Ну, во что бы поиграть? — спрашивает Рэймон. Но тут же, не получив ответа, прибавляет: — Робер, расскажи нам какой-нибудь анекдот.
      — Анекдот военный, — говорит Робер. — Представьте себе...
      Но никто его не слушает.
      — Неужели этот трус вас перепугал? — говорит Жежен. — Вот я сам расскажу анекдот. Мировой анекдот.
      Рэймон, улыбаясь, поднимает голову.
      Все слушают.
      — Ребята, сирена. Что такое?
      — Да это же сигнал к сбору. Вон возвращаются бригады и идёт писарь.
      — Быстро, быстро! — кричит писарь. — На перекличку! Завтра работать!
      Французы строятся по росту, смешиваясь с заключёнными, вернувшимися из каменоломни. Последние явно удивлены тем, что французы ещё здесь.
      — Вот что значит повезло, — говорит Жежен. — Ничего не делали, получили суп и ещё посмеялись.
      Француз, недавно высказывавший мрачные предположения, теперь приподнимается на цыпочки, чтобы посмотреть на корзины с хлебом, которые приносят из кухни двое пленных.
      — Ну, приятель, — говорит Рэймон, толкая его локтем, — я же тебе говорил, что мы ещё будем собирать подснежники.

      — Чудом уцелели!
      — А мы -то смеялись!
      — Нас действительно хотели расстрелять.
      — А что им помешало?
      — Из Берлина пришёл приказ отложить расстрел.
      — Как об этом стало известно?
      — В лагерной канцелярии нашли бумаги.
      — Всё -таки большая часть французов погибла в лагерях.
      — Да, возвращается, по-видимому, один из десяти.
      Прошло семнадцать месяцев с тех пор как французы, работавшие на каменоломне Маутхаузена, были вызваны в лагерь. Сейчас в Берлине над рейхсканцелярией развевается флаг Победы. Те немногие, которым удалось выжить в фашистских лагерях, возвращаются на родину. В начале 1944 года Рэймона разлучили с друзьями. Сейчас, на границе, он оказался в одном поезде с Робером.
      — Где Виктор?
      — Он едет с больными.
      — А Жежен?
      — Умер весной от истощения. Он не сломился до конца.
      — А Арман? — Этот выжил.
 
Страна проклятья,
Где все мы — братья,
Томимся под ярмом...
 
      — Ребята, предместья, предместья.
      Мои дорогие предместья...
      — Нуаэи-ле-Сёк. Смотри, здесь оживление...
 
Но день придёт, и жизнь вернётся,
И расцветёт для нас весна.
Нам счастье снова улыбнётся,
Моя свободная страна.
 
      Освобождённые из концлагерей возвращаются домой. Все поют.
      В первых вагонах лежат на соломе умирающие. Париж!
 
Земля свободы,
Где скоро снова
Мы обретём свой дом!
 
      Восточный вокзал. Поезд медленно въезжает под стеклянный свод. На платформе стоят офицеры, солдаты, медицинские сестры. Внезапно раздаётся музыка, волнующая до слёз. Железнодорожники снимают фуражки и стоят навытяжку.
      Отречёмся от старого мира...
      Люди в полосатой одежде выходят из вагонов. На измождённых лицах глаза кажутся огромными.
      Одна из медицинских сестёр, как ребёнка, несёт на руках взрослого мужчину. Он весит меньше тридцати килограммов.
      — Не спешите! Не торопитесь!
      — Сюда, товарищи!
      Рёбер и Рэймон осматривают вагон: никто не остался.
      — Вон ещё вещи.
      — Это мои, — говорит парнишка. Он опирается на палку и похож на старика.
      — Что там у тебя?
      — Консервы.
      — Так ты их забери, пригодятся.
      — Ничего, обойдусь.
      — Мы тебе поможем нести, бери.
      Вокруг неподвижно стоят военные. У них взволнованные лица.
      — Идите прямо по платформе, — говорит один из офицеров. — У выхода вас ожидают машины.
      Трубач играет песню «Самбр и Маас». Бывшие заключённые проходят между шеренгами молодых солдат, которые отдают им честь.
      — Неужели всё это ради нас? — спрашивает у Робера Рэймон.
      — Как видно.
      У вокзала перед оградой толпятся сотни людей; у большинства глаза полны слёз. Они ищут своих близких. Полицейские наводят порядок. Прибывшим всё кажется необыкновенным.
      — Да здравствует Франция! — кричат в толпе. Бывшие заключённые проходят, подняв головы.
      — Бедненькие, бедненькие мои, — рыдает старушка. Парижане вглядываются в проходящих, надеясь увидеть знакомые лица.
      А приехавшие идут вперёд. Они поражены, как будто попали в новый мир.
      — Мама!
      Один из бывших заключённых роняет картонку, которую держал под мышкой. Прорывая цепь охраны, он бросается к седой женщине.
      — Странно, все плачут, — замечает сосед Рэймона.
      — Никто из вас не видел Пьера Порталя? — спрашивает какая-то женщина.
      — Жака Треба? Люсьена Маршаля?
      И со всех сторон сыплются имена и фамилии. На тротуаре мужчина хватает Робера за руку и показывает ему снимок.
      — Это мой сын, вы его не знаете? Парижские автобусы стоят на мостовой.
      — Возьмите себе, — говорит какая-то женщина Рэймону и протягивает ему букетик ландышей.
      Бывшие заключённые проходят к автобусам. Их окружают парижане.
      — Есть среди вас такие, у кого нет семьи? — спрашивает дрожащий голос.
      — У него вот не осталось близких, — указывает Робер на одного из своих товарищей. — Его родителей и двух сестёр убили в Освенциме.
      — Я его приглашаю к себе.
      Кондуктор автобуса угощает всех папиросами. Это его недельный паёк.
      — Слушайте, ребята, говорят, что нас везут в гостиницу «Лютеция».
      — Здорово! Там помещалось гестапо.

***

      Каждый пассажир в автобусе, в котором едут Рэймон и Робер, выражает радость по-своему. Пение. Крики. Восклицания.
      — Представляешь себе, — рассказывает один, — какой-то старичок во что бы то ни стало хотел мне дать пятьсот франков.
      — А мне всунули в руку банку сгущённого молока.
      — Сена! Вот Сена!
      — Да ведь это Париж!
      — Париж! — повторяет кто-то сдавленным голосом.
      — Смотри, узнаёшь башню?
      — Ещё бы!
      Автобус едет по бульвару Сен-Жермен.
      — Видишь кабачок, вот тут у меня было первое свидание с Жеженом.
      Некоторые прохожие снимают шляпы.

***

      У входа в гостиницу «Лютеция» толкотня. Не успел ещё Робер выйти из автобуса, как его уже спрашивает какая -то женщина:
      — Не знаете Мишеля Лурье?
      — Мишель, а дальше?
      — Лурье.
      — Нет, мадам, его нет с нами. В каком он был лагере?
      — Не знаю.
      — А Поля Леви? — спрашивает другая. — Он был в Маутхаузене.
      Робер вспоминает молодого еврея, которого эсэсовцы сбросили со скалы в каменоломне. Он безжизненно распластался на камнях. Его фамилия была Леви.
      — Нет, мадам, я его не знал.
      Вокруг Реймона уже образовалась толпа.
      — Вы уверены, что он умер? — спрашивает девушка.
      — К сожалению, да.
      — А вы его видели мёртвым? Видели его могилу?
      — Нет.
      — Может быть, вы ошиблись? У моего брата было железное здоровье. Он был спортсменом. Он не мог умереть от простуды. Он, наверно, выздоровел.
      — Да я же вам говорю, что нет.
      — Но ведь его арестовали всего десять месяцев тому назад. Он был полон сил.
      — Она мне не верит, — говорит Рэймон, видя, как девушка подходит к другим.
      — О ком она?
      — Он был служащим метро. Возвращаясь с работы, он потерял сознание. Тогда его прямо отправили в крематорий вместо лазарета.
      — Ты рассказал правду сестре?
      — Не хватало рассказать ей, что его сожгли живым. Робер с трудом вырывается из толпы женщин, которые протягивают ему фотокарточки.
      — Стройтесь, — кричит кто-то. — Наша очередь.

***

      В залах «Лютеции» — полно. Утомительные формальности.
      — Вот те на! Такая же волынка, как и в лагере, — говорит насмешливый голос.
      — Потише, пожалуйста, — кричит молоденький офицер, сидящий за столом. — Ничего не слышно.
      — Идёмте со мной, — любезно приглашает пожилая женщина. — Пока что мы раздадим вам пайки.
      — Нет-нет, сударыня, — возражает офицер, поднимая голову. — Сперва они должны зарегистрироваться у меня.
      Всякого рода чиновники — мужчины, женщины — сидят за целым рядом столов. Нужно переходить от одного к другому. Карточки, одежда, пайки, анкеты. Беспрерывные подписи. Печати...
      — Не забудьте пройти медосмотр. Вон там. Нет, постойте. Сперва подойдите сюда.
      — Ваш домашний адрес? — спрашивает у Рэймона лейтенант, заполняющий его анкету.
      — Не знаю.
      — Как не знаете?
      — Откуда мне знать? Я был в подполье. После моего ареста жена, несомненно, переменила местожительство.
      — В подполье? А чем вы занимались до того, как вас арестовали?
      — Участвовал в Сопротивлении.
      — В какой системе?
      — Что вы хотите сказать?
      — Ну в какой системе вы были?
      — Я не входил ни в какую систему.
      — Значит, вы не принадлежали ни к одной из организаций Сопротивления?
      — Принадлежал.
      — К какой?
      — ФТП.
      — Как?
      — Французских франтирёров и партизан. Этого недостаточно?
      — Кто был вашим непосредственным начальником?
      — А это вас касается?
      — Будьте вежливы, прошу вас. Где вы сражались?
      — Во Франции.
      — В каких операциях вы принимали участие?
      — А вы? Что вы делали?
      — Я был с генералом де Голлем, и я вам не позволю...
      — Я тоже вам не позволю, — говорит Рэймон, повывшая голос. — Я сражался, чтобы быть свободным человеком.
      Он побледнел.
      — Ладно, ладно, оставьте, — успокаивает сидящий рядом с офицером человек в штатском. — Следующий...

***

      — Недурной у тебя вид, — смеётся Рэймон над своим другом Робером, который примеряет в раздаточной пиджак. — На тебе он сидит, как на корове седло.
      Робер плавает в огромном клетчатом пиджаке, доходящем ему до коленей.
      — Говорят, лучше не подберёшь. Остальное всё слишком коротко.
      — У вас нет ничего другого? — спрашивает Рэймон.
      — Нет, все одинаковы. Прислали из Америки.
      — Да в этом же нельзя ходить.
      — Мы не виноваты.
      — Не сомневаюсь.
      — Из того, что предназначалось для вернувшихся из концлагерей, вы могли быть полностью обеспечены. А взамен министерство присылает нам никуда не годное барахло.
      — Да, я вижу.
      — И даже этого не хватит на всех.
      — Ничего. Не огорчайся. Мы видали виды.
      — Приходи через несколько дней на базу, на улицу Артуа. Может, там что -нибудь найдём тебе,
      — Что нам ещё полагается?
      — Нижнее бельё вы получили?
      — Да.
      — Зубную щётку? Мыло?
      — Нет ещё.
      — Подожди, я позову товарища. Он вас проводит. Вам, наверно, осточертело всё.
      — Спасибо, товарищ.
      — Ничего не поделаешь, возьму этот, — говорит Робер, остановившись на пепельно-сером костюма. Брюки, правда, доходят ему до щиколоток. Но пиджак годится.
      — Да, сидит на тебе как влитой, — насмешливо улыбается Рэймон.

***

      — Скажи-ка, — спрашивает Рэймона в коридоре один из бывших заключённых, — тебя уже опрашивали?
      — Да.
      — Что там за субъекты сидят? Один из них вписал мне в карточку: «Явиться в свой полицейский участок для удостоверения личности».
      — Мне тоже.
      — Я согласен, что бдительность нужна, но всё-таки это уже слишком. Чем они занимаются, эти типы?
      — Не знаю, но вроде бы догадываюсь.
      — Я вам не советую здесь болтать, — говорит женщина, услышавшая их разговор.
      — Правильно, — говорит Робер, — выйдем отсюда. На бульваре Распай обоих друзей окружает толпа.
      Их снова засыпают вопросами.
      — Вы не знаете Андрэ Форга?
      — Он откуда?
      — Из Банье.
      — Чем занимался?
      — Металлург.
      — Он жив, он едет следующим поездом.
      — Спасибо, спасибо.
      — Мне сказали, что Рэймон Фуко приехал с вами, — говорит кто-то в толпе. — Где он?
      Рэймон резко поворачивается.
      — Да пропустите же меня, — кричит молодая женщина, она готова разрыдаться.
      — Марсель!
      Марсель, плача и смеясь, покрывает поцелуями лицо мужа.
      — Как же ты прошёл? Я тебя не видела.
      — Мы переменились. Ты меня не узнала.
      — Да нет же, нет. Ты такой же! Ты, наконец-то это ты!
      — А как наш сын? Как мама?
      — Роже вырос. Ты его не узнаешь. Мама хорошо себя чувствует, папа тоже.
      — А сестра?
      — Тоже. Все тебя ждут.
      — А брат?
      — Он ещё не вернулся. Скажи, у тебя есть сведения о Мишеле, который был с тобой в Ромэнвиле?
      — Он не вернётся. Марсель потрясена.
      — Вчера я виделась с его женой. Она его ждёт со дня на день. Как ей сказать?
      — Я сам съезжу к ней.
      Глядя на них, женщины плачут.
      — Наконец-то ты здесь, со мной, — повторяет Марсель. Она не верит своему счастью.
      — Подожди немножко. Я должен вернуться в гостиницу. Ещё не всё закончено.
      — Да успеешь. Пойдёшь потом.
      — В сущности, ты права. Зачем же мы стоим здесь?
      — Идём, ты, наверно, голоден? Устал? Дай твои пожитки.
      — Всё-таки надо проститься с товарищами. Подожди меня.
      Рэймон подходит к товарищам, одним пожимает руки, других обнимает. Вот и Робер.
      — Ты куда?
      — Куда все.
      — А потом?
      — Позвоню жене и скажу, чтобы она ехала сюда. Наверно, она не получила моей телеграммы.
      — Идём со мной.
      — Куда?
      — Да домой.

***

      — Не могла ты выбрать получше, — говорит Рэймон, — Как раз напротив тюрьмы. — Марсель и он сидят на террасе маленького кафе около «Лютеции», на углу улицы Шерш Миди. Робер ушёл звонить.
      — Прости меня, — говорит Рэймон жене, — я пойду узнаю.
      Робер кричит в телефон:
      — Да... Это я... Что?.. А, очень хорошо... Когда?.. Сегодня вечером?.. Я тебя встречу на Лионском вокзале... Да...
      Повесив телефонную трубку, он поворачивается к Рэймону:
      — Я боялся, что её нет. Немцы могли и её увезти.
      — Я тоже беспокоился.
      Посетители в кафе смотрят на них с сочувствием.
      — Вас боши так отделали? — спрашивает кто-то.
      — Что? Ах да, волосы! — говорит Рэймон и проводит ладонью по бритому черепу. — Ничего. Если бы только это.
      — Они вас гоняли на тяжёлую работу?
      — Случалось.
      — Что вы будете пить? — спрашивает Марсель.
      — Что хочешь.
      — Гарсон! Три стакана фруктового сока.
      — А знаешь, — говорит Робер, садясь, — моя жена — муниципальный советник.
      — Вас это удивляет? — спрашивает Марсель.
      — И да и нет.
      — Может, вы думаете, что в ваше отсутствие женщины ничего не делали?
      — Многое нам всё-таки странно. Первый французский офицер, которого я увидел, была женщина. Первый народный избранник, с которым я разговаривал, — моя жена. Ну-ка, объясни мне это.
      — Потом. Сперва вам обоим надо отдохнуть.
      — Мне хочется вишен, — говорит Рэймон.
      — Получишь и вишни.
      Официант приносит стаканы с соком.
      — Сколько с нас? — спрашивает Робер. — Мы только что получили по тысяче франков.
      Но Марсель, опередив его жест, вынимает из сумки бумажку.
      — Не надо, мадам, — говорит официант. — Один из посетителей уже заплатил.
      Мимо кафе проходят их спутники, кто-то кричит:
      — Надо будет встретиться!
      — Конечно, встретимся, — отвечает Робер, — Все встретимся!

      — Как быстро идёт время!
      — Вот уже два года, как мы вернулись.
      — Больше — сейчас ноябрь.
      Будучи проездом в Париже, Робер с женой пришли в гости к Рэймону. Они застали его вечером, после работы, в его квартирке в Исси -ле-Мулино.