Здесь кипит жизнь. Мчатся автобусы, на тротуарах играют дети. Прохожие не обращают внимания на стремительно несущуюся машину. Да и чем она может заинтересовать? Фонтене-а-Роз, Шашан, Аркэй... А на деревьях-то уже нет листьев! Форт Монруж...
«Марсель здесь недалеко, в нескольких сотнях метров, — думает Рэймон, и у него сжимается сердце. — Едва ли её арестовали, ведь они не знали её домашнего адреса». Но он-то знает, где она живёт. А вдруг он увидит её по дороге? Вдруг он увидит в толпе знакомого? Рэймон всматривается в лица, но машина ускоряет ход. Вот уже и Орлеанская застава.
Париж, авеню Орлеан. Париж, церковь Алезия. Париж, авеню дю Мен, улица Тэте, а вот тут, на углу улицы Севр, кафе, где у него было последнее свидание.
«Быть на свободе! Затеряться в этой кишащей толпе!»
Машина несётся всё дальше. Рядом с автомобилем появляется грузовик. В кузове — двое рабочих в синих блузах. Рэймон медленно поднимает руки в наручниках. Они увидели. В глазах Рэймона странный блеск. Люди! Если бы вы умели читать в глазах, вы бы увидели, что они горят любовью.
Машина несётся, не обращая внимания на сигналы.
Толчок. Визжат тормоза. Ещё метр, и машина врезалась бы в автобус, выехавший на дорогу.
«Раздавил бы он нас, — думает Рэймон, — может, в этом и было спасение».
Машина несётся по площади Инвалидов. Мост Александра, Рон-Пуэн, площадь Сен-Филипп-дю-Руль.
— Приехали.
***
«Отель «Брекфорд», шестой этаж», — запыхавшись от ходьбы по лестнице, отмечает Рэймон.
— Нечего присматриваться, — говорит один из сопровождающих его немцев, — отсюда не удирают.
Рэймона ведут в кабинет и сажают на скамейку между двумя часовыми. Конвоировавшие его солдаты отдают честь и, щёлкнув каблуками, уходят.
Рэймон оглядывается. Довольно большая побелённая комната. На обоих окнах, выходящих во двор, решётки. На стене большая карта Европы. Посреди комнаты стол, заваленный папками. Гестаповец в чине капитана, делая вид, что не замечает вновь прибывшего, чертит что-то вроде расписания. Рядом с ним за маленьким столом лейтенант стучит на машинке. Слышно, как по коридору, около двери, шагает часовой.
— Так это вы Рэймон? — спрашивает капитан, поднимая голову; он говорит на безупречном французском языке. — Скрывать бесполезно. Вот ваше дело, ваши фотокарточки, вот копии допросов и все сведения французской полиции. Мы всё знаем. Вы один из участников взрыва в Сент-Ассизе, а также руководитель всей этой диверсии?
— Да.
— Поздравляю.
Рэймон удивлён оборотом разговора и смотрит ему в глаза.
— Нам всё известно. Остались некоторые незначительные подробности. Вы голодны?
— Не очень.
— Сейчас вам принесут поесть.
Офицер отдаёт распоряжение, и вскоре солдат возвращается с подносом, на котором прибор и огромное блюдо дымящегося рагу. По указанию начальника, он ставит всё это на скамейку и снимает с Рэймона наручники.
— Можете есть, — говорит офицер. — Если будет мало, вам дадут ещё.
— А можно хлеба? — спрашивает Рэймон.
— Сейчас принесут.
По новому распоряжению солдат приносит кусок чёрствого хлеба.
— Это всё, что у нас было. Сойдёт?
— Да, спасибо.
Изголодавшийся Рэймон не верит своим глазам. Наесться досыта — высшее счастье приговорённых к смерти. Он сейчас без зазрения совести набросится на эту еду, которая придаст ему силы. Как это должно быть вкусно! Да, но всё
-таки Рэймону не хочется служить посмешищем. Он держится с достоинством. Он медлит. Он начинает есть не спеша.
Он съедает целое блюдо рагу и полкило хлеба. Вкусно. Жаль, что немного пересолено.
— Хотите ещё? — спрашивает офицер.
Рэймон колеблется. А в общем, идиотство отказываться.
— Пожалуйста, — говорит он.
Ему приносят ещё одно блюдо. Он опять съедает всё. Здорово пересолено, но голод утолён. Теперь надо бы попить. Ему хочется пить. Ему очень хочется пить.
Как бы предугадав его желание, солдат приносит два больших графина. В одном лимонад, в другом — оранжад. Он наполняет пол-литровую кружку доверху.
Рэймон протягивает руку.
По-видимому, слишком поспешно.
— Подождите, — говорит офицер, ставя стакан на край своего стола. — Попьёте потом.
По его распоряжению Рэймону надевают наручники и подводят к столу, где стоят графины и наполненный стакан.
— Вы знаете этого человека?
Офицер показывает маленькую фотокарточку. На ней статный молодой человек с падающей на лоб прядью волос.
Конечно, он его знает.
— Нет, не знаю, — говорит он, не моргнув глазом.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно.
— Бросьте, не отпирайтесь. Это Бретон. Мы его арестовали.
— Я никогда о нем не слышал.
— Врёте. Я знаю, что вы знакомы. Я только прошу вас сказать, где вы с ним встретились в последний раз и с кем он был. Как видите, сущий пустяк.
— Повторяю вам, я его не знаю.
— Ладно. Подумайте. Время у нас есть. Но имейте в виду, что вы не будете пить, пока не ответите на этот первый вопрос.
— Мне не хочется пить.
— Захочется.
Офицер по-немецки отдаёт распоряжение обоим часовым и с невозмутимым видом продолжает писать. Время ползёт медленно.
Теперь Рэймон одержим всё растущей жаждой. А тут ещё перед глазами стакан!
Жестокие минуты медленной пытки.
Он проводит весь день на скамейке.
На миг ему показалось, что он нашёл способ избавиться от мучительной жажды. Он попросил, чтобы его отвела в уборную. Но часовой был предупреждён. Он не дал ему закрыть дверь, а услышав, что спускают воду, немедленно потянул его назад.
Настал вечер. Рэймон надеялся, что его отведут в другое место, а там, кто знает, может, удастся попить. Но его оставляют здесь. Дав указания, офицер уходит. Часовые следят за тем, чтобы Рэймон не пил. Графины и стакан на столе.
Чудовищная ночь. Полуобезумев, Рэймон не отрывает взгляда от стакана, который можно достать рукой.
Пить!
Ему чудится, что он погружается лицом в ведро с водой и лакает, как животное.
Пить! Всё равно что, только пить! Кровь, мочу, лишь бы пить!
У него кружится голова. Пересохло в горле. Он чувствует, как съёживается язык. Хочется кричать.
Что делать?
Жаловаться? Просить? Но, обнаружив свои страдания, он тем самым покажет врагам, что у него больше нет сил.
Нет, нужно терпеть как можно дольше, а в тот момент, когда станет невмоготу, броситься на стакан, рискуя быть оглушённым или убитым на месте.
Покуривая сигареты, солдаты следят за ним.
Рэймон старается чем-нибудь отвлечься от терзающей его жажды.
На столе, рядом с графином лежит расписание, в которое офицер вписывал что-то днём. Рэймон поворачивает голову, силясь прочесть. Ему кажется, что на левой стороне листка стоит его фамилия. Он приподнимается, чтобы лучше разглядеть. Но немедленно перед ним вырастает солдат.
— Не пить!
***
Который может быть час?
Часовые сменились.
Рэймон потерял счёт времени.
Он знал голод. Но он не знал жажды. От голода умирают. От жажды сходят с ума. Глаза лезут на лоб. Путаются мысли. Какие-то видения возникают перед ним.
А в общем, какое может иметь значение это свидание с Бретоном? Он виделся с ним у Шатийонской заставы, вечером, после операции в Сент-Ассизе. На столе стоял сифон с водой. Он мог пить сколько угодно. Что тут особенного? Но раз офицер настаивает, значит, здесь что-то кроется? Да, и там был ещё Андрэ... Андрэ? В последний раз, когда они встретились, они пили пиво... Из большой пол-литровой кружки официант лопаточкой смахивал пену.
Андрэ? Он, наверное, не арестован? Офицер хочет узнать о нём.
«Выдержка, выдержка, — повторяет про себя Рэймон, — а потом брошусь на этот стакан».
— Ну? — внезапно говорит офицер, открывая дверь. — Надумали пить?
— Я? — отвечает Рэймон, как бы пробуждаясь от сна. Но, увидев презрительную улыбку офицера, тут же добавляет:
— Я пью только во время еды.
— Как хотите. Мне не к спеху. Вам ничего не требуется?
— Ничего.
— Прекрасно. Вы до утра пробудете в этой комнате. Спокойной ночи.
Офицер уже взялся за ручку двери.
— Простите, можно задать вам один вопрос? — спрашивает Рэймон.
— Говорите!
— Разрешите мне посмотреть листок, который лежит на вашем столе? Мне кажется, я там увидел своё имя.
— Правильно. Это список ваших товарищей, арестованных по одному с вами делу, а также перечень диверсий, в которых вы участвовали вместе с ними.
— Можно мне посмотреть?
— Смотрите. Вы убедитесь, как точно мы информированы. Возможно, вы одумаетесь.
Рэймон встаёт со скамейки и протягивает руки к листку. Часовые, думая, что он хочет взять стакан, тут же оттаскивают его.
— Оставьте его! — говорит им офицер и выходит, закрывая за собой дверь.
***
Как это произошло? Он до сих пор не понимает... Помогла быстрота соображения в нужную минуту.
Рэймон подошёл к столу, чтобы заглянуть в листок, потом спокойно обеими руками взял стакан.
Солдаты, неправильно истолковав последние слова офицера, не тронули его. И Рэймон выпил до дна. Потом, не утолив жажды, он налил себе ещё стакан, потом ещё...
Теперь ему наплевать на листок. Вернувшись на скамейку, он садится с блаженной улыбкой.
Один из солдат предлагает ему сигарету.
— Не курю, — надменно отвечает Рэймон.
XV
Прошло три дня. Наступило утро четвёртого. Рэймон, совершенно обессиленный, сидит всё в той же комнате.
Он победил.
Когда на второй день офицер вошёл в комнату, то обнаружил, что графины пусты. Вне себя от бешенства, он ударил сержанта. Рэймону очень хотелось рассмеяться.
Тот день, как и последующие, прошёл в допросах, но чтобы не возобновилась пытка жаждой, Рэймон отказался от всякой пищи. Каждый вечер его отвозили в тюрьму Шерш-Миди и там выдавали жидкий суп. Он снова изголодался, но теперь он знает, что голод переносится легче жажды.
Допросы касались всех операций группы Вальми. То, что Рэймон принял за расписание, оказалось таблицей: вертикальный столбик состоял из фамилий арестованных. По горизонтали были вписаны операции. Напротив каждой фамилии ставился особый значок, который показывал, участвовало ли данное лицо в данной операции.
Учитывая, что Рэймон был командиром группы Вальми, ему предоставили особую привилегию дать объяснение по каждому делу. Он отказался что-либо добавить от себя и ограничился лишь подтверждением, что все операции производились с его одобрения или при его участии. А это всё уже было известно врагу.
Кончено. Лейтенант отставил пишущую машинку и вложил последние листы в толстую папку.
К удивлению Рэймона, до сих пор всё было лишь канцелярской писаниной. Гестапо превосходно обо всём осведомлено, но ему явно нужно узнать что-то ещё.
Оставшись наедине с Рэймоном, офицер молча наблюдает за ним. За эти дни немец показал себя со всех сторон: попеременно был вежлив, груб, изыскан, злобен. В камере пыток он ведёт себя так же непринуждённо, как в светском салоне.
— Я тоже был в сопротивлении, — неожиданно говорит он. — После прошлой войны, против французов, которых я ненавижу. Сегодня выиграли мы. Не мне вам говорить, неправда ли, что мы не щадим наших врагов.
— Это я знаю.
— Но всё же таких, как вы, я уважаю. Вы хорошо дрались. Что такое ваш взрыв Сент-Ассиза? В общем это хорошо задуманная военная операция. Между нами говоря, вы нас напугали.
«Куда он гнёт?» — думает Рэймон.
— Да, — продолжает офицер, — как только нам доложили о событиях в Сент-Ассизе, мы сразу же поняли, что это дело рук франтирёров. Какие тут были шансы на успех? Один на тысячу. Результаты? Сомнительные. Опасность? Смертельная. Нужно быть такими сумасшедшими, как французские партизаны, чтобы решиться напасть на нас в подобных условиях... Но нас напугало не это, а то, что у вас была взрывчатка. — Офицер вынул из ящика стола пачку фотоснимков. — Мне бы не следовало это показывать, но так как вам осталось недолго жить, в конце концов я могу доставить вам удовольствие как солдат солдату. Глядите!
Рэймон берёт первый снимок. На нём прикреплённый к тросу заряд взрывчатки и шнур с детонатором. Он хмурится.
— Этот не взорвался, — объясняет офицер. — Ваш товарищ, кажется, Арман, забыл снять предохранитель с детонатора. Это позволило нам изучить весь механизм. А теперь посмотрите на результат вашей работы.
На последнем снимке — нагромождение тросов и металлических столбов и трубок, перекрученных взрывом. Это устой мачты, которую подорвали они с Виктором.
— Расчёт был хорош, — говорит офицер, — а то, что вы сумели среди дня подложить взрывчатку под мачты, охраняемые нашими солдатами, свидетельствует о незаурядной военной подготовке.
Рэймон впивается глазами в снимок, стараясь разглядеть результаты своей работы, но офицер отбирает фотографию.
— Скажите, где вы служили?
— В пехоте.
— Вы не химик?
— Нет.
— В таком случае, где же вы научились обращаться с этими штуками и кто вас инструктировал?
— Никто, сам выучился.
— Не рассказывайте мне басен. Это боеприпасы из Лондона.
— Понятия не имею.
— Вы же великолепно знаете, что Лондон не любит вас, коммунистов. Если победят деголлевцы, они вас запрячут в тюрьмы не хуже, чем мы. Значит, если вы получили боеприпасы от них, то это могло произойти либо по недоразумению, либо из какого-то расчёта? Ну? Кто же вам дал взрывчатку?
— Меня никогда не интересовало её происхождение.
— Послушайте, до сих пор я с вами разговаривал как с равным. Не вынуждайте меня заговорить по-иному.
— Мне нечего вам сказать.
— Тогда я поясню. Мы знаем, что взрывчатка и шнур для диверсии в Сент-Ассизе были привезены лично вами. Значит вам известно, где они находились. Поясню ещё: об этих боеприпасах вам сообщил деголлевский агент, который связался с вашей группой. От вас мне нужен только адрес.
«Кто же мог всё это рассказать?» — думает Рэймон и тут же понимает, что знало об этом слишком много народу.
— Я вас спрашиваю, — нервничает офицер.
— Я ничего не знаю.
— Ну это мы посмотрим. Нам все в конце концов признаются. Проходите вперёд.
«Ясно одно, — думает Рэймон, — Робер знал обо всём гораздо лучше меня. Раз меня спрашивают, значит, он не проговорился».
***
Не успел Рэймон войти в соседнюю комнату, как удар кулаком валит его с ног.
Двое солдат топчут его ногами.
Скрючившись, Рэймон старается защитить живот.
Долго так продолжаться не может, но надо держаться. Держаться.
У него перехватывает дыхание от удара ногой в рёбра. Он задыхается.
— Адрес? — спрашивает, закуривая, офицер. Рэймону с трудом удаётся вздохнуть.
Каблук медленно расплющивает ему палец. К сердцу поднимается холод.
Он не хочет кричать, ни за что не хочет, но чувствует, что смертельно бледнеет.
— У
-у-у-у! — воет он. Он знает, что крик облегчает страдания. Каблук давит менее сильно.
— Улица? Улица?
«Фруадево, Фруадево», — подсказывает ему внутренний голос...
— Номер!
«22, 22», — твердит голос.
Удары сыплются на него одновременно со всех сторон. Из носа идёт кровь. В ушах свист. В голове сплошной гул, и всё время на каждый вопрос офицера внутренний голос отвечает:
«Улица Фруадево, 22, улица Фруадево, 22»...
Внутри что
-то треснуло. Боль невыносима... Он перестал страдать. Сейчас он потеряет сознание.
Всё тот же номер, то же название улицы вихрем проносятся в его мозгу.
«Улица Фруадево, 22, улица Фруадево, 22»...
Рэймон тут же приходит в себя. Глаза его блуждают, вид безумный: ему кажется, что он проговорился.
Офицер спокойно смотрит на него.
— Вы не болтливы. А в общем, это не имеет значения. Всего лишь небольшой опыт.
Хромая, со стуком в висках, с горьким вкусом во рту, уходит Рэймон, но на его лице сквозь отпечаток только что перенесённых страданий пробивается улыбка, улыбка победителя. Он не проговорился.
XVI
— Я принесла передачу Рэймону Фуко.
— Рэймон Фуко? Не знаем такого.
— Уверяю вас, он должен быть здесь.
— Вы его жена?
— Нет, кузина. Я живу в провинции.
— Когда он арестован?
— Три дня тому назад.
— Торговал на чёрном рынке?
— Нет.
— Кража? Убийство?
— Нет, совсем не то.
— Подождите, я проверю.
Марсель садится в угол рядом со старухой, которая держит за руку маленькую девочку. Здесь много народу, все ждут со свёртками, с сетками в руках. Действие происходит в тюрьме при префектуре.
Это временная тюрьма, расположенная в огромном четырёхугольнике домов, окружающих здание суда, тюрьма при полицейской префектуре. В принципе все правонарушители, арестованные в Париже, должны пройти через эту тюрьму, прежде чем их направят куда полагается: в Сантэ — мужчин и в Рокэт — женщин.
Тюрьма при префектуре, в которой в восьмиметровую камеру, без койки, во время оккупации набивали по шесть-восемь человек, известна своей невероятной грязью и огромным количеством насекомых. Попадают в эту тюрьму через тёмную арку, выходящую во дворик. Сюда машины свозили патриотов, которых сажали вместе с проститутками, сутенёрами и бандитами. Одновременно почти рядом, в бывшей тюрьме Консьержери, переоборудованной в музей, посетителям показывали камеры, в которые Великая французская революция заперла аристократов.
Прежде чем прийти сюда, Марсель долго колебалась. На следующий день после исчезновения Рэймона она обошла все явки, где он мог быть, но не встретила никого. У старой тётки, в Кламаре, где он должен был укрыться в случае исключительной опасности, она тоже его не застала. Всё ясно. Арестован. Или убит? Нет, это невозможно, так скоро, сразу. Марсель не хочет об этом и думать.
Конечно, лучше было ей самой не ходить в тюрьму. Надо было послать кого
-нибудь. Но кого? Друзья, которых она могла бы попросить, сейчас под такой же угрозой. Что делать? Надо же знать правду. И она решилась. Сейчас она не отрывая глаз смотрит в коридор, в котором исчез смотритель.
Он кажется неплохим человеком, и как будто понял. А вдруг её сейчас вызовут, начнут допрашивать, потребуют документы? Сразу видно, что здесь за место: по полицейскому у каждой двери. Сколько раз Рэймон просил её в случае несчастья с ним воздержаться от неблагоразумных шагов. Ведь у них шестилетний сын. Марсель готова уйти.
Перед ней снова появляется смотритель.
— Мадам, Рэймона Фуко у нас нет. Глаза Марсель наполняются слезами.
— Где же он может быть? Смотритель пожимает плечами.
— Приходите завтра.
И прибавляет вполголоса:
— Иногда их там держат по нескольку дней. Не убивайтесь. Может, ничего и не случилось с вашим... с вашим кузеном.
Она снова пришла на следующий день. И приходила день за днём.
— Скажите, пожалуйста, говорят, их иногда держат в префектуре, не переправляя в тюрьму. Вы не знаете, сколько времени они обычно там остаются?
Она сунула в руку смотрителю синенькую бумажку.
— Редко больше недели.
— А потом?
— Как когда!
— Что это значит?
— Походите по тюрьмам.
***
Сантэ. Раньше ей не приходило в голову искать его здесь. Над большими воротами надпись: «Свобода. Равенство. Братство».
Марсель входит в дверку справа от ворот. Большие ворота предназначены для обитателей здания.
— Рэймона Фуко в Сантэ нет, — отвечает ей молодой чиновник; синяя фуражка делает его похожим на моряка.
— Он не уголовник, он политический.
— Здесь все равны.
— Он арестован две недели тому назад.
— Я же вам говорю, что его здесь нет.
— А где он может быть?
— Откуда я знаю.
И, повернувшись к сослуживцам, добавляет:
— Трудно что-нибудь втолковать людям.
— Вы бы пошли к немцам, — говорит другой чиновник, не поднимая головы от списка, в который он вносит фамилии.
— Куда мне обратиться?
— Во Фрэн.
— Во Фрэн?
— Да, в тюрьму Фрэн. Немцы уже почти год как перестали пользоваться Сантэ.
***
Третий раз приходит Марсель во Фрэн. В первый раз солдат объяснил ей на приличном французском языке, что Рэймона Фуко нет в этой тюрьме и что ей незачем сюда ходить. В следующий раз ей также кратко ответили то же самое. Марсель была близка к отчаянию, но по дороге из тюрьмы женщины посоветовали ей принести чемоданчик с провизией и сдать его на имя мужа. Лучше всего прийти в пятницу, в день передач. Если чемоданчик вернут пустым, значит, Рэймон здесь.
С материнской заботой Марсель приготовила передачу: два пряника, копчёное сало, варенье, сахар, печенье, немножко шоколаду. Наконец
-то она всё узнает. Как сильно бьётся её сердце, когда после долгого стояния в очереди перед тюрьмой она подаёт свою передачу. На чемоданчик она наклеила ярлычок и написала крупными буквами: Рэймону Фуко, мужское отделение, тюрьма Фрэн.
— Почему вы не писать номер? — спрашивает солдат, забирая у неё чемоданчик.
— Забыла.
— Was?
— Не понимаю.
Немец произносит какую-то непонятную фразу и, больше не обращая на неё внимания, забирает следующую передачу. Но чемоданчика он не возвращает. Марсель смотрит ему вслед.
Приходят и уходят другие солдаты, унося передачи в тюрьму.
— А долго приходится ждать возвращения чемоданчиков? — спрашивает Марсель у ожидающего, как она, седого человека.
— По-разному. Иногда возвращают сразу же, иногда ждёшь по нескольку часов. Надо набраться терпения.
«Я жду уже пятьдесят два дня», — думает Марсель. Внезапно у неё сжимается сердце. Солдат возвращается и с раздражением протягивает ей чемоданчик.
— Нет!
Марсель хватает чемоданчик за ручку, он невероятно тяжёл. Значит, Рэймона нет и тут.
Какой-то молодой солдат хихикает.
Чтобы не заплакать, она до крови закусывает губу.
Сколько любви было вложено в передачу. Она недоедала, чтобы собрать всё это. С какой горечью, вернувшись домой, придётся распаковывать чемоданчик.
Всё-таки она продолжала ходить в тюрьму Фрэн. В сочельник, потом на Новый год. И ещё раз. Всё безрезультатно. Новые приятельницы, которые ходят сюда уже давно, посоветовали ей заменить провизию бельём.
И вот в одно январское утро ей вернули чемоданчик пустым.
Радостно шла Марсель домой.
Он жив.
Но в начале февраля, когда она попыталась передать несколько слов, написанных на тряпочке, засунутой в подкладку, ей вернули все вещи.
Выйдя из тюрьмы, Марсель бросилась к первому же продавцу газет. Не помня себя, развернула она и пробежала газету. В вечернем выпуске сообщений о новых расстрелах не оказалось.
Надежда ещё не потеряна.
***
Ромэнвиль. Ещё есть Ромэнвиль. Она узнала, что сюда привозят заложников и заключённых, которых собираются отправить в Германию.
Чтобы прокормить ребёнка и себя, Марсель проводит теперь большую часть ночи за шитьём. Днём она отправилась в Ромэнвиль, чтобы отвезти свою первую передачу.
На вопросы солдата Марсель решительно заявляет: во Фрэн ей сказали, что её брата перевели сюда.
— Хорошо, — отвечает немец и забирает передачу.
— Подождать?
— Приходите завтра.
У выхода из форта Марсель останавливает какая-то женщина.
— Вас впустили внутрь?
— Нет, я только отдала передачу.
— Здесь у вас кто
-нибудь из родственников?
Марсель вглядывается в незнакомую женщину. Брюнетка, с большими чёрными глазами. С нею двое детей.
— Муж.
— Мой тоже арестован.
— Давно?
— Четыре месяца назад.
— Где он?
— Не знаю. Мне посоветовали справиться здесь. А сейчас меня отослали отсюда и не дали ответа.
— Мы с вами в одном положении. Попробуйте сделать как я. Принесите передачу. Женщина начинает плакать.
— Уйдём отсюда, — говорит Марсель, Они уходят под руку.
— Вы говорите, что ваш муж арестован четыре месяца назад?
— Да.
— За что?
— Не знаю.
— Так почему же вы думаете, что он арестован?
— Мне написал об этом один его товарищ. Он мне сообщил, что мой муж был в Сопротивлении, но не хотел мне об этом говорить, чтобы не волновать меня. Я всегда ему твердила, чтобы он не занимался политикой.
— У нас двое детей. Теперь я совсем одна. А где он? Боже мой, где он?
— Не плачьте и не жалейте ни о чём. Мы их найдём.
***
Рэймон в Ромэнвиле. Это уже точно. Марсель вернули чемоданчик пустым. С первыми весенними почками появилась надежда. После Сталинграда немцы отступают.
Один раз в чемоданчике оказалось грязное бельё. Марсель зарылась в него лицом. В воротнике изношенной и покрытой грязью рубашки она нашла записочку в несколько слов: «Бодрись, я тоже бодр, всё в порядке. Целую тебя...»
«Надо держаться», — думает Марсель, отправляясь первого апреля в Ромэнвиль.
— Выбыл. Он выбыл, — повторяет ей немец.
Смертельно бледная, Марсель уходит. Говорят, накануне был расстрел заложников.
***
Страшная мука продолжается. Как узнать, расстрелян ли Рэймон? Есть один способ: искать по кладбищам. Она обошла всё: Монруж, Тиэ, Банье, Коломб. Говорят, что чаще всего их зарывают на кладбище в Иври. Она едет туда. Перед нею ещё совсем свежий холм, нечто вроде братской могилы. Страшно подумать, что любимый человек может быть здесь.
Марсель мужественно расспрашивает сторожа:
— Скажите мне правду, я выдержу. Мой муж, Рэймон Фуко, погребён здесь?
— Мы вам не можем этого сказать.
— Он был патриотом. Он сражался за всех нас. Немцы, наверное, его расстреляли.
— Мы этого не знаем.
— Я буду молчать, я вас не подведу. Но вы же француз. Вы должны сказать правду.
— У нас в списке ваш муж не числится.
— Значит, его здесь нет? Скажите мне откровенно.
— Этого мы не можем утверждать. Мы можем только сказать, что за последние две недели сюда никто не поступал.
Две недели тому назад Рэймон ещё был в Ромэнвиле.
Марсель отправляется по другим кладбищам.
***
— Наконец-то ты пришла! — воскликнула тётка, целуя Марсель. — Я не знала, как тебя известить. У меня уже неделю лежит для тебя письмо.
— От Рэймона?
— Да, от Рэймона. Прости меня, я не могла дождаться и вскрыла его.
На вырванном из записной книжечки листке наспех нацарапано: «Дорогая моя, нас увозят в Германию. Все товарищи, которых ты знаешь, едут вместе со мной и все хорошо себя чувствуют. Не беспокойся, будущей весной мы поедем за подснежниками. Заботься о нашем сыне. Целую и люблю вас обоих. Мы победим. Мужайся».
— Кто принёс письмо? — спрашивает Марсель, не зная ещё, плакать ей или смеяться.
— Какая-то женщина. Она оставила свой адрес.
— Рэймон! Мой Рэймон! — кричит Марсель. — Он жив. Я его нашла.
— Но почему он тебе пишет о подснежниках?
— Чтобы доставить мне удовольствие. Вот уже три года, как он мне обещает поехать за город, но всё время нам что
-то мешало.
Взгляд Марсель сияет сквозь слёзы.
***
— Так это вы! — говорит Марсель, узнав в молодой женщине, которая открыла ей дверь, знакомую по Ромэнвилю. — Я пришла вас поблагодарить.
— Какая приятная неожиданность! Мне так хотелось с вами повидаться. Я знаю, где мой муж.
— Я тоже, благодаря вам.
— Как это?
— Вы отвозили на этих днях письмо в Кламар?
— Да.
— Оно было адресовано мне.
— Да? Вот хорошо!
— Как вы его получили?
— Оба письма принёс какой-то неизвестный, он подобрал их на улице, по которой только что проехал тюремный автомобиль. Они были в одном конверте и на нём стоял мой адрес.
— Значит, наши мужья вместе, — говорит Марсель. — Они отправлены в Германию.
— Да, они пока уцелели.
XVII
— Он умер! Выносите!
Рэймон Фуко и его друг Робер за руки и за ноги поднимают тело товарища.
— Быстрее! Быстрее! — повторяет Blockfriseur
.
Сто пятьдесят человек топчутся на месте. Так начинается утро шестнадцатого барака
в Маутхаузене. Раздаются пощёчины, в груду сваливаются тюфяки, столбом стоит пыль, люди мечутся, падают, и среди этого стада гигант с волосатой грудью беспрерывно размахивает дубинкой. Вой, хохот начальника барака, хохот, который леденит душу двум или трём страдальцам, умирающим в это прекрасное майское утро.
Рэймон и Робер, спотыкаясь, проходят посреди невообразимой сутолоки.
Мишель умер ночью. Вчера во время работы он потерял сознание. Капо
ударом ноги привёл его в чувство. Вечером, когда все они шли с работы, Мишеля пришлось поддерживать. Вернувшись в барак, он не мог есть. За те полтора месяца, которые прошли со дня прибытия Рэймона и его товарищей в Маутхаузен, Мишель умирает десятым по счёту из партии в шестьдесят французов.
Немного нужно, чтобы умереть в Маутхаузене. Достаточно провести здесь несколько недель, чтобы изголодавшийся человек дошёл до полного упадка сил. Достаточно дизентерии, вызванной стаканом воды, чересчур сильного пинка, чрезмерного утомления во время работы, ненастного дня; достаточно забыться на минуту, и если вас тут же не добьют, то в ближайшее утро вы больше не проснётесь. Труднее всего приходится в первые три месяца, пока не приспособишься. Если после этого срока ещё держишься на ногах, есть надежда выжить. Такая же надежда, как у приговорённого к смерти, который не хочет умирать.
Рэймон и Робер относят тело товарища в умывальную барака. Здесь на мокром цементном полу уже лежат два трупа.
