К сожалению, полицейские не послушались его совета прислать за удостоверениями одного человека. В назначенный час явились все сорок два полицейских, велосипеды они поставили у забора. Об этом сразу же узнали, и в последующие дни множество людей приходило к Эмилю с просьбой достать им фальшивые удостоверения личности: неплохо иметь про запас в нынешние времена. Но Эмиль исчез, не оставив следов, переехал в Хольте, куда перенес мастерскую и устроился в пустом гараже, где в более безопасных условиях мог продолжать производство добрых автоматов, спасавших жизнь борцам движения Сопротивления.
      Многим полицейским удалось избежать ареста, им помогали те, за кем они ранее охотились. У сержантов Хансена и Тюгесена были хорошие связи в подпольных кругах, и там они нашли себе прибежище. Нашлись лица, которые подтвердили, что 29 августа они честно пытались спасти пленников из лагеря Хорсерёд, и если это не удалось, то не по их вине.
      Полицейским комиссарам Оденсе и Хорсенсу также удалось спастись. Высшие полицейские чины некоторое время содержались под почетным арестом в туристском отеле в Копенгагене. Затем их выпустили, как не опасных для оккупационных властей. Об остальных было опубликовано официальное сообщение.

      «Арестованные вчера 1700 датских полицейских отправлены на пароходе в лагерь для интернированных в Германию, где будет проведено дальнейшее расследование. Родственники интернированных могут посылать посылки весом до пяти килограммов через Датский Красный Крест, Амалиегаде, 18, и через конторы по иностранным делам и военной помощи, с указанием: «Интернированным полицейским».

* * *

      Нильс Мадсен пахал свою землю. Пахал на лошадях, а чайки и вороны следовали за плугом, и жаворонки пели над ним. Он пахал, боронил и жал свой хлеб во имя бога. Он более не рисовал полукружий на карте мира, пусть все идет своим чередом, будь что будет. Он снял портрет Гитлера со стены и флаг со свастикой с комода. С политикой покончено.
      Мариус Панталонщик остался верен своей расе и своей миссии в будущем европейском сообществе. Он получил весенний манифест от своего окружного фюрера, и это вселило в него надежду на будущее.
 
«Вот пробил час! О Дания, проснись! Под знаком свастики вперед стремись!
 

      По Дании шествует национал-социалистская весна. Скажем со всей прямотой: начиная с сегодняшнего дня, мы идем прямо к цели. Всякая помеха на пути беспощадно сметается. Сегодня, как и всегда, мы следуем традициям нашей национальной чести. Мы знаем, за что идет борьба. Эту борьбу мы ведем за нашу родину, за ее саги.
      Если не станет Датской национал-социалистской партии, умрет и надежда нашего народа на счастливое, свободное и самостоятельное будущее и гибель нашей расы станет фактом!
      Следуй же за нами, за невидимой армией героев! Развевайся свободно на весеннем ветру, наше старое знамя! Призывай своих парней на последний подвиг, на борьбу, из которой мы можем выйти только победителями!
      Сигнал дан. Никто не колеблется. Никто не отступает. Каждый человек сознает свой долг и свою ответственность. Датский национал-социализм сегодня сильнее, чем когда бы то ни было, ибо теперь мы избавились от всех слабых, от всех нерешительных, от всех сомневающихся. Очищенными выходим мы из прозябания на великий подвиг!»

      Вечером четверо мужчин собрались в квартире учителя Агерлунда поиграть в бридж: сам учитель, пекарь Андерсен, маляр и молочник, владевший автомобилем с газогенератором. Эту группу позже вспоминали как «партию в бридж». Расмус Ларсен утверждал, что он был членом группы, но это неверно, хотя он и знал о ее существовании и сочувствовал ей.
      Во многих местах официальные списки жителей округи исчезли, были уничтожены, чтобы они не попали в руки немцев. Местные комитеты Совета Свободы позже выступили против подобных уничтожений, создавших большие неудобства для датчан, чем для немцев. Но «партия в бридж» не имела никаких связей с Советом Свободы или с его местными комитетами.
      И вот ночью кассира прихода будят четверо мужчин в масках, требуют у него ключи от конторы.
      — Ух, ну и вид у вас! Настоящие чучела, — сказал он, вручая им ключи. — Чего только не насмотришься в эти времена! Верните ключи... И будьте осторожны с с карточками в новой картотеке, не спутайте их!
      Четыре человека в масках ответили знакомыми голосами, что с картотекой и карточками ничего плохого не случится.
      На автомобиле молочника добыча была отвезена в церковь, в кромешном мраке четверо поднялись на колокольню и там спрятали документы.
      Об этом много говорили в округе. Так много, что слухи дошли до ушей гестапо в Престё. Сначала арестовали кассира прихода. А когда после короткого допроса оказалось, что он, пожалуй, сможет назвать людей в масках, вся «партия в бридж» была арестована и отвезена о Копенгаген. Троих через два дня отпустили, а учителя Агерлунда, как главного зачинщика, имевшего ключи от колокольни, отправили в лагерь Фрёслев в Южной Ютландии.
      Казалось, Фрюнденхольм намерены защищать как последний оплот нацизма в Европе. У решетчатых ворот замка вырос каменный бруствер с бойницами для часовых. Вдоль шоссе немецкие солдаты копали четырехугольные ямы, достаточно глубокие, чтобы в них мог спрятаться человек. Непонятный, наполненный водой ров проходил по низменности мимо дома Якоба Эневольдсена и далее мимо кирпичного завода к болотам.
      Гестаповцы, пришедшие арестовать Якоба Эневольдсена, убедились, что он здесь больше не живет. А Йонни Енсен, помогавший Якобу в подпольной типографии, занимался ныне более опасными делами. Эвальд тоже покинул свой дом и ушел в подполье. Йоханна не знала, где он и что делает и увидит ли она его когда-нибудь снова. Она была так беспомощна и нерешительна и совсем не умела жить своим умом. Маргрета часто ее навещала, но, как только Маргрета уходила, Йоханной овладевал страх.
      Однажды Маргрета получила из Министерства иностранных дел сообщение о том, что ее муж умер в концентрационном лагере Штутгоф.
      Короткое сообщение. В нем не содержалось никаких подробностей, да, может быть, и хорошо, что Маргрета не знала подробностей о том, как умирали люди в Штутгофе. Она сидела, держа в руках письмо из министерства, не слыша шума ссорившихся из-за чего-то детей. Не слышала она и боя часов. Стояла солнечная весна, жаворонки пели, цвела мать-и-мачеха. Многие умирали этой весной. Мартин был одним из них. Датские полицейские увезли его из дома летним днем четыре года назад. Судья в две минуты вынес приговор об интернировании, утверждение приговора Верховным судом было подготовлено заранее, до подачи апелляции. Когда немцы пожелали, его выдали им вместе со ста пятьюдесятью другими. Теперь он мертв. Вот и все, а мир хотел жить. И другие хотели жить. Но жаворонки более не поют для него. И бузина не будет благоухать для него весной, а кукушка не будет куковать.
      Это было в те дни, когда по Дании мчались белые шведские автобусы. Длинными колоннами растянулись они по шоссе. На их боках красовались шведский флаг и красный крест. Они ехали днем и ночью. Прибыв с юга через границу Падборг и Крюсо, они везли выживших в немецких лагерях смерти датских и норвежских заключенных из Нейенгамме, датских евреев из Терезиенштадта и даже интернированных полицейских — в Швецию.
      Люди стояли на дорогах, поджидая автобусы. Случалось, что кто-то находил своих. Но многие ждали напрасно. Больные лежали в автобусах на носилках, можно было видеть их бритые и бледные, как у мертвецов, лица. Не все проезжали через Данию живыми.
      Среди заключенных, вывезенных из Нейенгамме, был типограф Дамаскус, маленький, тощий, с коротко остриженными седыми волосами. Он не питал ни к кому ненависти и только был слегка озабочен тем, чтобы в пище, которой их кормили на границе, не было ничего мясного. Ему дали молока и овсянки. Может быть, привычка к вегетарианской пище и помогла ему выжить. Совесть его была чиста. Он не выдал никого на жестоких допросах, никому не причинил вреда.
      Белые автобусы ехали отнюдь не по мирной стране. Она казалась приветливой в дни ранней весны, когда светило солнце и зеленели поля, но она отнюдь не была приветлива. На улицах стреляли, убивали людей. В отместку за сопротивление и диверсии сжигались театры и музеи, взлетали на воздух памятники. На самой черной и тяжкой работе оккупационные власти использовали датчан.
      По радио передавали выступление доктора Геббельса:

      «Наши враги утверждают, что солдаты фюрера кок захватчики шли по странам Европы. А они всюду приносили благосостояние и счастье, покой и порядок, уверенность и обеспеченность работой, а следовательно, достойное человеческое существование!»

* * *

      Однажды весенним вечером во всех окнах зажглись огни. Темные шторы были сорваны, и свет хлынул из окон на улицы. Кому-то пришло в голову вынуть сохранившиеся с мирного времени стеариновые свечи и поставить их в ряд на подоконники. Эта мысль пришла в голову одновременно многим и в разных местах. В стране начался праздник света. Вся Дания оказалась иллюминированной.
      Наступил мир.
      По английскому радио сообщили, что немецкие войска в Голландии, северо-западной Германии и Дании капитулировали.
      Этого ждали, ждали с надеждой и нетерпением. И все же, когда это произошло, все были потрясены. Трудно было свыкнуться с мыслью, что война окончена. От великой радости слезы комком подступали к горлу, эту радость невозможно было вынести в одиночку, и все выходили из домов, чтобы разделить счастье с другими. Незнакомые люди кидались друг к другу, обнимались, смеялись и плакали.
      Адвокат Рам жил в районе вилл недалеко от Копенгагена. Все это время он без отдыха работал в комиссии Совета Свободы, где уже было решено, какие меры надо немедленно принять в отношении предателей родины. Необходимо обезвредить нацистов и членов добровольческого корпуса, чтобы они после освобождения не могли продолжать террористическую деятельность, но одновременно и помешать самосуду над ними.
      Услышав сообщение по радио, он сунул в карман револьвер, надел свою старую кепку и поехал на велосипеде в город, в командный центр, намеченный заранее. Он видел свет в окнах, видел, как люди выходили из домов, видел человеческий поток, льющийся к городу. Люди махали флажками и пели. Освещенные трамваи были переполнены, пассажиры висели на подножках и сидели на крышах.
      Рам летел на своем велосипеде и декламировал:
 
Весенним днем к нам мрачный мир грядет, И даже солнца лик застыл в страданье, Давай подумаем, что он нам принесет — Помилование или наказанье.
 
      Он чуть было не наехал на пожилого человека с острой бородкой, в золотых очках и с портфелем под мышкой, направляющегося большими шагами в город.
      — Вот черт! Магнуссен! Это ты? Здравствуй, старик, поздравляю!
      Мадс спрыгнул с велосипеда, и друзья обнялись. Ничего не было удивительного в том, что люди обнимались на улицах. Старший учитель Магнуссен вынужден был поставить портфель, снять очки и вытереть глаза. В портфеле у него лежал огромных размеров револьвер, слишком большой, чтобы носить его в кармане; кроме того, учитель его немного побаивался.
      Они не виделись с той августовской ночи в лесу, когда лил дождь и немцы стреляли, а Магнуссен в кромешной тьме пытался обсуждать теоретические вопросы.
      — Ты знаешь, Мартин умер, — тихо сказал Магнуссенн.
      — Да. Слышал.
      — А остальные?
      — О них нет никаких известий. Их не было в шведских транспортах?
      — Нет, не было.
      Да, их не было. О гибели некоторых знали. Но многое было еще неизвестно. Этот весенний вечер принес не только радость освобождения. «Весенним днем к нам мрачный мир грядет».
      Показались машины с борцами движения Сопротивления. На рукавах у них были сине-бело-красные повязки, в руках автоматы, а на некоторых даже красовались стальные каски. Им махали руками, кричали «ура!». Впервые народ видел армию освобождения. Организованную армию молодых людей. Тайную армию, которая создавалась, вооружалась и тренировалась а те времена, когда немецкие войска оккупировали страну. Борцы Сопротивления были вооружены гораздо хуже немцев. Многие довольствовались охотничьими ружьями и древними револьверами. Лучшее оружие припрятали военные специалисты, считавшие опасным вооружать гражданское население в освободительной борьбе.
      В районе вилл слышалась стрельба. Что это, сражение? Но вот из садов в небо взвились ракеты. Нет, это фейерверк, салют радости. Среди всего, что люди прятали и запасали, были и шутихи, бенгальские огни, ракеты. Они лежали, ожидая дня освобождения, их тщательно хранили в сухом месте вместе с сигарами и настоящим кофе.
      Может быть, не совсем разумно было жечь фейерверк в этот вечер. Ведь между хлопками взрывающихся шутих и бенгальских огней слышались и настоящие выстрелы, знакомый хохот автоматов, взрывы ручных гранат, орудийные залпы, доносившиеся откуда-то из города, из казарм. Для борцов движения Сопротивления это был не только праздник.
      Но на виллах праздновали мир. Из погребов доставались настоящие продукты, настоящее вино, доброе виски, сигары, коньяк и кофе. И пока где-то стреляли из автоматов, на больших виллах слышалось хлопанье пробок, вылетавших из бутылок с шампанским. Жители вилл не изголодались за пять лет оккупации. Сейчас они пили, поздравляли друг друга; какая удача, что англичане пришли первыми! Подумать только, если бы это были русские! Не забрали бы они у нас виллы? Не опрокинули бы наши индивидуальные заборы и не съели бы наших фокстерьеров?
      Всю ночь длился праздник. Прислуга только и знала, что готовила сандвичи и выносила бутылки. О сне некогда было и подумать. Люди пировали и веселились с полным правом. Радость объединяла все классы. Ведь почти у каждого знакомые или родственники томились в концентрационных лагерях или тюрьмах. Многим не хватало друзей, находившихся в Швеции, во Фрёслеве или в тюрьме Вестре. Это был праздник всего народа и праздник каждого. Обитатели вилл ведь тоже так или иначе принимали участие в движении Сопротивления.
      На следующий день с самого утра началась стрельба. Трамваи и электрические поезда остановились. Только машины с борцами Сопротивления неслись по улицам, а на перекрестках и площадях стояли вооруженные часовые.
      Молодая дама, член клуба «женщин-воительниц», мчалась на велосипеде в форме, вычищенной для нее прислугой, в город, чтобы выполнить свой долг и оказать помощь раненым. Но когда стрельба усилилась, она повернула назад, вспомнив, что должна была пойти в парикмахерскую. Она обещала, а слово надо держать. Да к тому же война не женское дело.
      Фабрикант громко выражал свое неудовольствие по поводу того, что его машину остановили борцы Сопротивления. Почему эти люди меня задерживают? Кто дал им право? И как они держат винтовки? Вы, наверное, никогда не были охотником, милый человек? Нет? Я так и думал! Настоящий охотник знает, что ружье держат вот так!
      Вышли заранее подготовленные праздничные номера газет. В «Дагбладет» целая полоса была отведена под объявления фирм «Клитгорд и сыновья», «Датский цементный трест» и других. А на следующей полосе редактор Ангвис требовал решительной расправы со всеми теми, кто сотрудничал с врагом.
      Сбылось предсказание Арне Вульдума, что «Дагбладет» вывесит на фасаде редакции портрет Уинстона Черчилля. Портрет оказался еще больше, чем ожидали. Он был высотой в целых четыре этажа и закрыл окна редакционных контор почти как во время затемнения.
      В стране снова появилось правительство. Восстановились законы и право. Но впредь до создания военных и полицейских сил на армию освобождения было возложено поддержание порядка и спокойствия в страна. Обитателям вилл уже надоело смотреть на борцов Сопротивления. Неужели эти люди так и будут ходить вооруженными? Разве это не опасно? Порезвились ребята — и хватит, пусть сдадут оружие и вернутся к своей неприметной жизни. Журналист из «Дагбладет» придумал забавное выражение: «борцы в свободное от работы время» — и щедро пользовался им.
      В районе вилл арестовали нескольких граждан. Обитатели выражали недовольство. Можно наказывать легкомысленных девушек, якшавшихся с немцами. «Им следует задать порку», — говорили дамы на виллах, украшая столы к ожидаемому приему английских офицеров. Но с фабрикантами и директорами нельзя так обращаться. Кто имеет право судить, что следует назвать коллаборационизмом, а что исторической необходимостью?

* * *

      На всех домах поселка вывешены флаги. В пасторской усадьбе пастор Нёррегор-Ольсен собственноручно поднял большой Даннеброг, а его жена, дети, прислуга и гость доктор Харальд Хорн выстроились как на парад. Пекарь Андерсен вывесил флаг на своей вилле в стиле функционализма, флаг реял на доме Расмуса Ларсена, на магазине, на здании кооперации и на историческом кабачке, ставшем более историческим, чем когда бы то ни было. Флаг за флагом взвивались вдоль улиц, а на маленьком сквере у здания местного управления выросла целая аллея флагштоков.
      Было пятое мая — день освобождения Дании. В этот день в сквере открывали новый памятник рядом с памятником Скьерн-Свенсену. Памятник местному герою-освободителю Оскару Поульсену, чье имя стало символом, подобно имени Свена Гёнге Поульсена, жившего триста лет назад.
      Маленький сквер приведен в порядок. Уродливые бункера времен войны срыты, а это стоило столько же, сколько в свое время вырыть. Теперь земля выровнена, на ней посеяна трава, высажены кусты и поставлены скамейки. Только детям будет не хватать пещер и холмов.
      Дети построились в линейку перед трибуной и памятником, скрытым от глаз покрывалом. Жители поселка собрались здесь, как часто собирались раньше в этом маленьком сквере, ставшем местом торжественных сборов. Расмус Ларсен здесь. Четверо борцов за свободу из пресловутой «партии в бридж» тоже. Старый учитель Тофте и его жена стоят рядом с Маргретой и ее детьми. Никто более не сердится на Тофте за то, что он однажды напоил чаем немца.
      Йоханна пришла со своими сыновьями — рыжим и черным, кудрявым. Всем кажется, что она не похожа на вдову, вид у нее совсем не печальный, в ней чувствуется какая-то приподнятость, как будто она-то и является героиней праздника, как будто памятник воздвигается в ее честь. Женщины замечают, что она побывала у парикмахера, она завита, напудрена, накрашена. Рот, кажется, никогда еще не был таким большим и ярким. Было бы все же пристойнее, если бы она держалась скромнее.
      Эвальд не показывается, хотя он тоже был одним из борцов Сопротивления в округе, скрывался в подполье и был занят опасными делами. Но, может быть, и правильно, что он отсутствует, неприлично было бы ему держать на этом торжестве под руку жену Оскара Поульсена.
      Пастор Нёррегор-Ольсен пришел со своей семьей и гостем Харальдом Хорном, теперь постоянно живущим в пасторской усадьбе. Говорят, что он пишет книгу о значении Фрюденхольма для датской литературы. Все местное управление собралось здесь, приковыляла и старая Эмма. Ее поставили среди самых почетных гостей, ведь она давала приют борцу Сопротивления, в ее кухне изготовлялись бомбы и гранаты в трудное для родины время.
      Все здесь, народу собралось не меньше, чем на всеобщем празднике песни в первый год оккупации. В самых задних рядах стоят Якоб Эневольдсен, Петра, Йонни и другие товарищи Оскара по партии.
      Торжество открылось детским хором, исполнившим «Царь царей». Затем на украшенную флагами трибуну поднялся учитель Агерлунд.
      — Соотечественники! На этом месте, где мы привыкли собираться в минуты радости и горя, сегодня мы воздвигаем памятник в честь той борьбы, которую мы вели здесь в округе, тому человеку, имя которого стало символом борьбы за свободу. А если ты сам боролся, сам был жертвой гестапо, хотя и короткий срок, то с особым волнением вспоминаешь время, пережитое нами, мрачное время, когда Дания была беззащитна перед врагом, когда позор девятого апреля заставлял нас опускать очи долу.
      Оскар Поульсен зажег волю к борьбе в нашем народе. Его имя всегда будет напоминать о том, что бороться необходимо, что даже такая маленькая страна, как наша, может защитить своих граждан, свою свободу и демократическую христианскую культуру — все, что нам дорого, все, что определяет нашу национальную самобытность.
      Прошедшее время, тяжелые годы, пережитые нами, оставили свой след. Мы потеряли смелых людей, таких, как Оскар Поульсен. Но мы выдержали испытание, окрепли и закалились, и здесь, на этой маленькой площади, где мы и в добрые и в тяжкие времена пели наши песни, мы сегодня обещаем друг другу, что никогда отныне чужеземный враг не застанет нас врасплох. Мир, завоеванный нами, не так прочен, чтобы мы могли ему полностью довериться. Антидемократические силы, побежденные нами, угрожают нам теперь с другого конца земли. Но мы обещаем тебе, Оскар, что, вдохновленные твоим примером, мы будем действовать по-твоему и создадим оборону свободы и национальной культуры. Пусть же этот камень, взятый с датской земли, будет возвышаться здесь, в округе Свена Гёнге и Оскара Поульсена, не только в их память, но как призыв к нашему народу укреплять свою волю к обороне!
      Дети запели «Всюду и во всем ты смел...».
      Слово взял пастор Нёррегор-Ольсен.
      — Да, обелиск стоит здесь, напоминая будущим поколением о тех, кто не убоялся сил мрака и отдал свою жизнь в борьбе с ними. Кто придал Оскару мужество? Кто дал ему эту веру? Кто зажег для него звезду на черном ночном небе? Разве не сам бог взял его под свою защиту? Что знаем мы друг о друге? Что знаем мы о том, что творится в душе человеческой? Я не помню, чтобы я видел Оскара Поульсена в нашей церкви, или на маленьких собраниях в пасторской усадьбе, или в доме религиозной миссии. Может быть, он был атеистом. Но и апостол Павел однажды отрекся от бога. Павел и Поульсен, как похожи эти два имени; бог коснулся души Оскара Поульсена и придал ему мужества умереть за то, что ему было дорого, в борьбе с безбожием. Мы верим в это. Мы знаем это, ибо без руководящей десницы божьей никто не обретет веры в правоту своего дела.
      Этот обелиск напоминает нам о том, кто, несмотря ни на что, стал воином Христовым и кровью своей закрепил свою веру. Мы свидетели победы бога в душе человека и в нашем приходе!
      «Чудесен датский язык», — пели дети. Затем на трибуну поднялся председатель местного управления Расмус Ларсен.
      — Борьба за свободу имеет множество форм. На нас лежала ответственность за сохранение наших организаций, и мы, может быть, стояли на самом опасном посту, поддерживая контакты с движением Сопротивления: наша задача была несравненно труднее задачи тех, кто непосредственно шел в бой. Мы не могли оградить себя от обвинений, часто сыпавшихся на нас со стороны тех, кто не знал, чем мы заняты. Мы не могли, не раскрыв своей тайны, отвечать на критику, мы вынуждены были молчать и ждать. Теперь же все знают, что на нас в борьбе за свободу выпала самая трудная и самая опасная доля.
      Таким людям, как Оскар Поульсен, было легче. Их борьба была проста и понятна всем. Конечно, и она не была вполне безопасной, но мы часто завидовали тем, кто мог бороться, опираясь на помощь и понимание всего датского народа, чего мы были лишены.
      Но довольно об этом!
      Мы воздвигаем памятник борцу за свободу, имя которого, как уже было сказано, является символом движения Сопротивления в нашей округе и в нашей стране. Имя Оскара Поульсена здесь произносят с таким же благоговением, как имя Свена Гёнге. Мы не знаем достоверно, жил ли на самом деле Свен Гёнге или он только плод фантазии писателя. Но. несомненно, что об Оскаре Поульсене тоже будут сложены легенды и саги, и эти саги уже начали создаваться. Однако не в этом главное.
      Главное, самое основное — в том, что мы воздвигаем памятник датскому рабочему рядом с памятником крупному промышленнику, предпринимателю и финансисту Скьерн-Свенсену. Бок о бок стоят эти памятники символом общности дела и духа, характерной для Дании.
      За последнее время мы привыкли к тому, что мы не можем обойтись друг без друга. В трудные дни мы поняли, что народная общность и единство необходимы для сохранения Дании. Открывая памятник, я передаю его местному управлению и прошу вас вместе со мной крикнуть «ура!» в честь общности народа, являющейся условием его благосостояния и счастья. Да здравствует единство, придающее нам силы! Да здравствует Дания!
      Покрывало сняли, и все увидели имя Оскара Поульсена, выбитое в граните. Школьники и взрослые запели: «Чудесна наша страна».
      Но в эту минуту произошло нечто непоправимое! Нечто такое, что превратило торжество в скандал.
      У трибуны возникло волнение, какой-то человек стал требовать слова. Видно было, как учитель Агерлунд делает движение рукой, отказывая ему, слышен был голос Расмуса Ларсена:
      — Нет! Нет! Это невозможно! Пойми же! Невозможно! Уходи! Мы поговорим позже!
      Но на трибуну поднялся худой рыжий человек. Собрание дрогнуло, кто-то застонал, кто-то крикнул: «Оскар!» Да, это был он. Мертвый человек стоял на трибуне и требовал слова.
      Собравшиеся обернулись было к Йоханне. Но кричала не она. Она спокойно сидела с детишками на скамейке и улыбалась своим большим красным ртом. Старая Эмма, сидевшая рядом с ней, улыбалась тоже, в глазах ее мелькали насмешливые искорки.
      — Вы не хотите дать мне слова, — сказал Оскар. — Вы с радостью заплатили бы мне, лишь бы я убрался отсюда. Я должен исчезнуть. — Голос у него был хриплый. — А я считаю, что имею право говорить здесь. У меня есть что сказать. Я буду краток.
      Здесь говорили об обороне страны, о боге и об общности народа. Но надо же сказать кое-что и о борьбе за свободу. Ее нельзя хоронить! Эта борьба не кончена. Эта борьба не только с нацизмом, но и с теми, кто насаждает нацизм.
      Мы победили, но, если мы не победим окончательно, нацизм снова появится, под другим именем и в другой форме. Живы еще те, кто создавал оружие, газовые камеры и крематории! Живы еще те, кто в своих целях использовал Гитлера и Гиммлера! Они хотят развязать новую войну! Хотят создать нового Гитлера, новое оружие, новую ложь. Они извращают слова и понятия. Они используют полицию и судей, прессу и учителей, пасторов и Расмуса Ларсена и всех, кто хочет, чтобы его использовали!
      Начался хаос и неразбериха. Пастор Нёррегор-Ольсен с семьей покинул сквер. За ним последовал Расмус Ларсен. Ушли и члены местного управления. Учитель Агерлунд пытался собрать детей и вывести их с площади.
      Уже не было слышно, что говорит Оскар Поульсен. Его хриплый голос не достигал слушателей. Поняв это, он сошел с трибуны. Его била лихорадка, на лице выступил пот, глаза горели. Он подошел к Йоханне.
      Что же теперь будет с памятником? Как выйти из этого дурацкого положения? Это следует обсудить в управлении. Нужно найти выход. Ведь уже решили, что в сквере будет построено новое бомбоубежище. И может быть, удастся переделать памятник. Пусть будет просто обелиск в честь освободительной борьбы вообще. Или в честь Свена Гёнге. Возможно, это привлечет туристов.
      Все разошлись по домам. Долго обсуждали неприятное происшествие. Говорили, что Оскар приехал за день до торжества. Приехал неожиданно, после долгих странствований по разбитой Германии. Теперь он дома, Как он себя поведет?
      Он ушел вместе с Йоханной, держа за ручки обоих мальчиков — рыжего Вилли и младшего, курчавого, которому было три года. А Йоханна спокойно и доверчиво шла рядом.

Беппе Фенольо
Личные обстоятельства